Классики и полки

Двое мужчин – преуспевающий издатель Виктор Белосельцев и известный писатель Николай Окунев, курили в ресторане после сытного обеда, сидя за столиком друг против друга. Перед каждым из них дымилась чашка кофе. Издатель не спеша притронулся к чашке и заговорил, стараясь вовлечь своего приятеля в оживлённый спор. Окунев знал, что обычно у его друга после ресторанных пиршеств портится настроение, и он начинает кого-нибудь бранить. Обычно жертвами издательского гнева становились цены в ресторане, недостаточно расторопные официанты или слишком громкая музыка, звучавшая в зале. Но в этот день Белосельцев обрушился на молодых литераторов и говорил:
– Придёт какой-нибудь щенок с рукописью за пазухой… А хотя, что я говорю, сейчас некоторые умудряются уже на флешках приносить. Ведь русским языком для будущих классиков написано: «Редакция материалы в электронном виде не принимает». Так, нет же, все хотят продвинутыми быть Так вот смотришь эту рукопись… Там мат на мате… А щенок отвечает, это постмодернизм. Там смысла нет от начала до конца, а он в ответ это, видите ли, поток сознания. Мутный, скажу я вам, Николай Борисович, поток сознания у этих молодых, выходит мутный…
– Ну и что? – равнодушно прервал издателя Окунев. – То, что не понравилось тебе, возможно, придётся по душе кому-нибудь другому. Весьма вероятно, в будущем, когда знаки препинания отменят за ненадобностью, отвергнутые тобой произведения превратятся в шедевры. Или они уже могли бы стать шедеврами хоть сейчас, если бы на них взглянул другой издатель или критик…
– Что ты этим хочешь сказать? – насупился издатель, затушив в пепельнице свою папиросу.
– Только то, – охотно пояснил Окунев, – что в литературе критик или издатель может, как растоптать абсолютно любое произведение, так и вознести его до небес. И это зависит от его личного, как говорят, субъективного отношения к произведению. И любой критик может оказаться не прав. Ты знаешь, – принялся рассказывать Окунев, – когда в 1911 году в Ницце вышел роман некоего В.Ропшина «Конь бледный», рассказывающий о тогдашних революционных террористах в Российской империи, тогда кто-то из критиков высказал суждение, что роман этот принадлежит перу женщины, которая никогда ничего не слышала о терроре и всю эту написанную историю высосала из пальца.
– И что же? – заинтересованно прервал писателя Белосельцев.
– А то, – продолжил Окунев, – что под псевдонимом Виктора Ропшина скрывался Борис Савинков, член Боевой организации партии эсеров и один из организаторов убийств министра внутренних дел Плеве и московского генерал-губернатора. – Как видишь, – закончил писатель, отхлебнув глоток кофе, – этот критик оказался не прав.
– К чему ты клонишь, Николай? – спросил удивлённый издатель.
– Только к тому, – наставительно заговорил Окунев, – что литература – это самое субъективное из искусств. В ней нет правил, критериев. Всё определяет лишь твоё личное отношение к произведению. Если оно тебе не нравится, то тебя уже ничто не заставит полюбить его, увидеть в нём достоинства. И наоборот.
– Но почему так? – не переставал изумляться Белосильцев.
– А вот почему, – с готовностью стал объяснять Окунев. – Вот смотри… В живописи есть правила, какие-то там пропорции, техника наложения мазка. И даже если какой-нибудь маляр за свои же деньги расхвалит собственную выставку, то ему всё равно не уйти от суда профессионала, который сразу определит, что перед ним, как говорят у художников, ералаш… А в литературе любой юнец может распропагандировать своё детище в Интернете, купить лестные рецензии в журналах и почивать на лаврах. А всё потому, что заниматься литературой легче, чем быть художником. Каждый из нас получает первые писательские навыки, когда идёт в школу и даже, когда только учиться говорить. Так что и произведения не принятых тобой, как ты их называешь, щенков, ты, Витя очень скоро можешь увидеть на книжных полках. И, наоборот, талантливый писатель может никогда не пробиться в журнал или в издательство, потому что его книги издателям просто, – помедлил Окунев, – просто не нравятся. А денег на пиар, у него нет…
– Я не согласен с тобой! – громко заявил на весь зал издатель Белосильцев. – Нет, я с тобой не согласен. Писательскому мастерству тоже нужно учиться. Есть же литературные кружки, студии… И, потом, есть классики, чью технику письма следует осваивать молодым литераторам.
– Оскар Уайльд говорил: «Классики – это писатели, чьи произведения нужно прочитать, а потом скорее поставить на полку», – по памяти процитировал Окунев. – А если серьёзно, когда ты читаешь новую рукопись, у тебя ведь перед глазами не стоит текст «Войны и мира»?
– Нет, – вынужден был признаться издатель.
– А раз так, можешь ли ты сказать, – упрямо спросил Окунев, – что у Толстого нет таких же ляпов, как и в твоей новой рукописи?
– Ладно, Коля, брось, – сказал Белосильцев, взмахнув рукой и потянувшись за новой сигаретой… Это же Толстой… Конечно, в его теорию брака я не верю, но всё же… – красноречиво протянул он….
– Но всё же, – с неуклонностью подхватил писатель. – Найти абсолютно безукоризненное литературное произведение по каким-то объективным критериям, так же глупо, как и гадать на кофейной гуще.
С этими словами Окунев приподнял со стола почти пустую кофейную чашку.
Когда оба приятеля брали одежду в гардеробе, писатель неожиданно вернулся к теме послеобеденного разговора.
– Ты ведь знаешь, Витя, – дёрнул он за рукав пальто своего друга-издателя, – что я тоже поддерживаю молодых литераторов. Я ещё за обедом хотел тебе сказать, что мне недавно передали 3 рукописи. Я ещё за обедом собирался тебе сказать, но ты так набросился на молодое поколение…
– Ну, хорошо, Коля, принеси мне на следующей неделе, – радушно согласился издатель. – Я прочту, но только если эти рукописи аккуратно написаны, а ещё лучше напечатаны на компьютере… Я уже не так молод, чтобы разбирать юношеский почерк, – хохотнул он, довольный своим каламбуром.
– Не беспокойся, – с шутливой серьёзностью заверил Белосильцева Окунев. – Все рукописи будут в аккуратном виде. Там всего-то один небольшой рассказик, ещё один рассказик чуть подлиннее и, не побоюсь этого слова, роман, – небрежно перечислил он. – Только, я тебя умоляю, прочти всё от начала и до конца. А то ребята молодые, переживают, а я им обещал помочь…- договорил писатель, пожимая Белосильцеву руку на прощание.
В назначенное время писатель Окунев принёс в редакцию своего приятеля 3 рукописи, распечатанные на принтере. Белосильцев сказал, что прочтёт их недели где-то через месяц.
– Сейчас, у нас в издательстве просто новую серию дамских романов открывают, – оправдывался он. – Называется «Хроники инфузории-туфельки». Ироничное такое название…
– Ничего, – успокоил его Окунев, – тот роман, что я собираюсь тебе предложить почитать, как раз сойдёт за женский…
Где-то через месяц Виктор Белосильцев сам позвонил писателю и предложил тому встречу у себя на работе.
– Ты чем-то расстроен, Витя? – с порога задал вопрос Окунев.- Я это понял по тону твоего звонка…
– Расстроен? Да не то слово! – хмыкнул в ответ издатель. – Слушай, Коля, зачем ты мне приносишь такую чепуху?! Мне что заняться нечем больше по-твоему? Я ж тебе, сказал, нам женские романы надо издавать, – заговорил он громко, едва сдерживая ярость.
– Неужели, всё так плохо? – беспечно удивился Окунев. – А то ведь я и в самом деле, не перечитал эти рукописи…
– Зря, ты их не перечитал, – посетовал Белосильцев. – Вот зря! Ты бы избавил меня от траты времени на всякую ерунду, и это было бы хотя бы по-дружески.
– А в чем эти произведения так тебе не понравились? – начал допытываться Окунев, присаживаясь на краешек стула в кабинете редактора.
– Хорошо, Коля, я тебе расскажу! – злорадно пообещал издатель.- Надеюсь, этим я у тебя отобью охоту приносить мне впредь подобные вещи.
С этими словами он вынул из портфеля пачку бумажных листов, отобрал нужные и заговорил нарочито бесстрастным тоном:
– Взгляни, Коля, первый рассказ, тот, что самый короткий… Называется «Кривое зеркало» Автор, вероятно, поклонник Петросяна. Сюжет, с позволения сказать, такой… Главный герой входит вместе со своей женой в свою, так сказать, родовую гостиную. Там супруги находят… чтобы ты думал….кривое зеркало. Герой вспоминает, что в это зеркало когда-то целыми днями смотрелась его прабабушка. Жена тоже глядит в это кривое зеркало и не может оторваться от своего отражения. Со временем герой замечает, что его некрасивая жена в зеркале видит себя красавицей, в этом заключается её, как сейчас бы сказали, девиантное поведение. И с тех пор супруги с умилением глядят в кривое зеркало. При этом главный герой почему-то всё время смеётся… Заметь, Коля, всё это ещё можно было бы читать, если бы не идиотские преувеличения, например: « Миллионы крыс и мышей бросились когда мы осветили стены, не видевшие света в продолжение целого столетия»и дешёвые эффекты. Всюду какие-то «старинные письмена», « средневековые изображения». И в каминной трубе, разумеется, кто-то плачет… Вот только непонятно кто…. Словом, Коля, это просто пошло…
– А второй рассказ? – с какой-то даже надеждой поинтересовался Окунев.
– А второй, так и вовсе песня, – отобрал другую кипу листов Белосильцев. – Автору этого рассказа, должно быть, не давали покоя лавры Стивена Кинга, потому что он писал с претензией на создание триллера и Бориса Акунина, потому что автор перенёс действие своего произведения под названием «Он» в начало двадцатого века. Но, – неумолимо заключил издатель, – подражание вышло неудачное… Итак, рассказываю…. Некий студент, находящийся едва ли не на грани голодной смерти, отправляется к некоему господину, чтобы давать уроки его младшему сыну в загородном доме. Этот господин живёт в доме на берегу моря, вместе с тремя детьми, молодой женой и гувернанткой-англичанкой. Как оказалось позже, у хозяина дома была и старшая дочь. Но она утонула, когда каталась на лодке…. Но ведь затем ничего не происходит! – едва ли не в отчаянии повысил голос редактор. Все присутствующие в доме принуждённо веселятся ради молодой жены хозяина, которая даже не соизволит спуститься к ним, только и всего… Кстати, молодую жену тоже зовут Елена, как и утонувшую дочку, и она, кажется, немного не в себе. А потом, – протянул загадочную паузу Белосильцев, – появляется этот самый ОН. С виду, ничего себе, обычный мужчина в котелке. При этом никто кроме студента этого самого ЕГО не видит. А ОН занимается только тем, что приходит по ночам к студенту в комнате и кладёт ему на голову свою ладонь. От этого у студента сразу начинается, видите ли, тоска! – картинно всплеснул руками Белосильцев. – Меня, кстати, тоже, тоска охватила, пока я дошёл до конца. А в конце, кстати, ничего особенного… Молодая жена хозяина умирает, студент бежит из дома, а потом забывает о женщине по имени Елена… Я чего-то большего ожидал! – хлопнул ладонью по кипе сложенных листов Белосильцев.- Можно было каких-нибудь террористов-нигилистов ввести в действие… Сейчас это модно… А так, плохой рассказ. Кстати, что это за дурацкая фамилия у гувернантки-англичанки – мисс Моль? – напустился было редактор на Окунева.
Тот в ответ промолчал, ожидая суда над третьим произведением.
Перейдём к третьему произведению, – словно прочёл его мысли издатель. – Его автор, вероятно женщина, любящая детективы и латиноамериканские сериалы. Исходя из своих вкусов, эта дама, вероятно, и написала свой роман. Нам, конечно, нужны сейчас женские романы. Но, – предостерегающе взмахнул рукой Белосильцев, – не такие… А начинается это произведение под названием « Кто убил Паломно Молеро» так… Двое полицейских в латиноамериканской глубинке начинают расследование жестокого убийства юноши, по имени Паломино, служившего на авиационной базе. И, в конце концов, оказывается, что юноша был влюблён в дочь начальника базы и сбежал с ней, но отец его возлюбленной и жених догнали его и убили, а возлюбленная вынуждена была молчать. В книге полно расхожих латионоамериканских штампов, – выносил приговор Белосильцев.- Паломино не расстаётся с гитарой и поёт любимой серенады. Один из полицейских – карикатурный мачо, метающий переспать с хозяйкой гостиницы, едва ли не больше, чем раскрыть преступление. Другой такой же сентиментальный тип, как и католические монашки в мексиканских сериалах. Да и правда становится известной, благодаря анонимному письму – тоже ход явно из сериала… Словом, – подвёл итог Белосильцев, – нельзя это печатать. Лучше сразу на телевидение посылать, пусть снимают сериал серий на 300… И вообще ничего из этого печатать нельзя, и я этого делать не стану, – протянул он рукописи Окуневу.
Окунев в ответ победно улыбнулся и торжествующе произнёс:
– Да, Витя, ничего из этого печатать нельзя, потому что всё это уже напечатано, – рассмеялся он в лицо оторопевшему издателю. – Помнишь, я говорил, что критик может разнести в прах любое произведение. И я оказался прав, потому что ты только что разнёс в пух и прах произведения тех самых небожителей – классиков…
– Ничего не понимаю! – лишь пожал плечами Белосильцев.
– Так вот, – продолжал Окунев, – рассказ « Кривое зеркало» принадлежит А.Чехову. Это его ранний юношеский рассказ, изданный в 1883 году. Правда, сам Антон Павлович включил этот рассказ в своё прижизненно изданное собрание сочинений. Рассказ «Он» написан Леонидом Андреевым 1913 году. Сейчас этот автор почти забыт, но сто лет назад он был очень популярен. А роман « Кто убил Паломино Молеро» вышел из-под пера Марио Варгаса-Льосы, перуанского прозаика и драматурга, кандидата на пост президента Перу в 1989 г. и лауреата Нобелевской премии по литературе как раз в прошлом году. А чтобы ты ни о чём не догадался, я выбрал раннего классика, забытого классика и современного классика из другой культуры.
– Но, но… – забормотал Белосильцев.
-Правильно, Витя, я специально принёс тебе эти рукописи под вымышленными фамилиями несуществующих молодых авторов, – подхватил мысль друга Окунев. – Ведь иначе, исчез бы смысл моего эксперимента. Ты бы смотрел на имена, а не на содержание. И твоя личная оценка уступила бы место чинопочитанию, – Окунев подошёл к другу, положил тому руку на плечо и сказал: – Теперь, когда ты понял, что я был прав, пусть классики вновь стоят на полках!