Читать далее →

– Пап?.. – в дверях кухни возникла сонная, растрёпанная девушка в короткой белой маечке и босиком. – Ты опять не спишь? Пап?

– А – ты? – пальцы мужчины зависли над клавиатурой ноутбука. – Кто тут у нас…

 

Девушка медленно просочилась на кухню, открыла дверцу холодильника, зевнула и замерла.

– О-ой… – новый глубокий зевок. – А что ты опять стро-о-о-о… Чишь… Статейку?.. А где…

Девушка присела перед холодильником.

– Мой… Мой кусочек… Я же вече… А, вот…

– Кто тут у нас… – клацанье прекратилось. – Кто тут у нас – Сонька? А?

 

Девушка осторожно вытянула из чрева холодильника тарелочку с большим куском бисквитного торта.

– Ага ….– Соня облизала вымазанный в розовом креме указательный пальчик правой руки. – Это только ты… Так можешь… Вкусненький какой тортик… Можешь и носиться весь день… И всю ночку потом по «клаве» клацать…

Девушка закрыла холодильник и посмотрела на отца.

– Для кого пишешь? Про что? Для инета какого? Или – про этих? Жуликов всяких… Которые тырят квартирки у старушек… И деток из детдомов в холодные хаты… В деревни всякие засылают жить… Вместо – квартиры отдельной… Смотри, пап… Как наедут потом на тебя… На нас… Жулики все эти… У них там же всё куплено… Полиции… Конторы нотариальные… В администрациях разных – чинуши продажные…

 

Мужчина откинулся на спинку углового дивана. Заложив руки за голову, с хрустом потянулся и улыбнулся.

 

– Помнишь – как после «Московского комсомольца» на тебя наехали? – Соня, поджав правую ножку, умостилась на кухонном табурете и звякнула чайной ложечкой о блюдце. – Помнишь, пап? Мама не горюй – как… И тебе на мобильный молчали… И на домашний – наш… Только раз сказали мамке… Передай, сказали, своему Владимиру Сергеевичу, что… Мол, чтобы не лез в наши дела… Со своими статейками погаными… Расследованиями журналистскими… А то, сказали, и дочуху твою бабахнем… И тебя не пожалеем… Мамку потом неделю трясло… Никакая валерьянка не спасала… Помнишь, пап?

– Сонь… – Владимир Сергеевич встал с табурета, приоткрыл окно стеклопакета и медленно закурил. – Ты… Ты что – замуж собралась?

 

Девушка замерла.

 

– Ты хорошо подумала, девочка? – Владимир Сергеевич аккуратно стряхнул  сизую горку в большую красную керамическую пепельницу. – Ты уверена, что этот парень… Как его – там? Максим, да? Ты уверена, что твой Максим… Словом, что это – тот человек, для которого ты будешь самым важным, самым главным, самым ценным в жизни?

– Ой, пап не знаю… – Соня помолчала. – Не знаю, пап… Максик… Максик, он… Такой – большой… Сильный… Надёжный…

– Ты его любишь? – из ноздрей мужчины вышло два сизых бивня густого табачного дыма. – Любишь его, Сонька?

– Пап… – девушка, сидя, забралась пяточками на табурет и обхватила коленки руками. – Дай и мне сигаретку…

– Значит, не любишь… – Владимир Сергеевич открыл серебряный портсигар, прикурил и протянул сигарету дочери. – Не надо врать, девочка… Хотя бы – себе… Да?

– Да люблю, люблю, люблю! – обиделась девушка. – Почему это не люблю?! Конечно, люблю! Если бы не любила, разве стала бы с ним вместе…

– А потому что нет в тебе никакого Максика… – Владимир Сергеевич аккуратно замял сигарету и поставил пепельницу на стол. – Пойми меня, солнышко… И не дуйся…  Ну да, конечно… Всё у вас – хорошо… Пока – хорошо… И парень он – видный… И в Грецию тебя слетал… И – в Италию… И тряпочек разных дорогущих прикупил… Только всё это… Как бы тебе сказать? А давай вина выпьем? А, котёнок? Давай? Чуть-чуть…

– Давай, папа…

 

Владимир Сергеевич осторожно вытянул из маленького кухонного бара бутылку «Шардоне», одной рукой снял с никелированных держателей два бокала, посмотрел прозрачное стекло на жёлтый свет круглого плафона под потолком  и наполнил оба бокала  вином.

 

– Максик меня любит, пап… – девушка подняла свой бокал. – Я точно знаю, что любит…

– Это невозможно знать, Сонюшка… – Владимир Сергеевич пригубил вино и закрыл ноутбук. – Это надо чувствовать, девочка… Чувствовать всем сердцем… Всем своим существом… Что этот парень… Точнее, что вы с ним – самое главное, что есть у вас… Самое главное, понимаешь… Номер один… Однажды и на всю жизнь… Ни твои ландшафтные дизайны, ни подружки с дружками, ни даже мы с матерью, а – вы… Вы – самое важное, самое ценное, что есть у вас… Это надо чувствовать не в постели… Не три раза в неделю… По – час-полтора… А – ежедневно… Круглосуточно… Всегда… Не смотря ни на что… Надо просто не представлять жизни без этого человека… Без вас… Это, как…

 

Мужчина залпом допил вино.

 

– Это, как… Если бы… Как, если бы тебе ногу оттяпали… Или – лёгкие… Если его не будет в твоей жизни… Вот нет его, и ты, словно ампутирована… Тебе так больно, так страшно, так, что… Что ты даже вопить не можешь от этой боли, от этого ужаса… Не можешь ни дышать, ни есть, ни спать… А иначе… Ты знаешь – сколько людей живут рядом, в одной квартире, не любя друг друга? Нет? Миллионы… Миллионы людей живут вместе, не любя… По привычке живут… Из уважения… Из-за детей… Добра нажитого… Всяких там дачек-тачек-клячек… Чтобы не пилить при разводе…

– Пап… – у девушки заблестели глаза. – Ну что ты такое говоришь? Ну почему это не люблю? Я же тебе сказа…

– А потому что лицо тогда другое у человека! – Владимир Сергеевич заходил по кухне. – Другое, понимаешь?! Женщина, которая любит… Которая без ума от кого-то,  просто светится! Как – солнышко! Счастьем светится! Она просто ослепляет своим счастьем всех вокруг! Это – такой свет… Его невозможно не увидеть… Он идёт изнутри тебя… Из твоего сердца… Из твоей души… И все вокруг понимают: не в лотерею эта женщина выиграла… Не шубу норковую ей купили… Не «бумер» – с новья… Не особняк – на Лазурном побережье… Все вокруг видят, что женщина любит! Самозабвенно! Без памяти! Без сомнений!

– Пап… – Соня бумажной салфеткой промокнула влажные глаза. – Мне – двадцать семь в августе… Забыл? Через три месяца мне стукнет уже двадцать семь лет! Двадцать семь! Я уже прожила… Я треть жизни уже прожила! Треть! И – что?! Ни мужа, ни семьи, ни детей, ни своего дома! Я прожила треть жизни и у меня ничего нет! Ты это понимаешь, пап?! Ничего! У Катьки Легкоступовой – вон… Уже второго сынка своего в школу отдаёт… В престижную какую-то… Верка Завьялова третий раз замуж выскочила! За богатенького какого-то! Все европы с азиями да америками исколесила! А – Олька Мальцева?! Вообще двойню забабахала! Первые роды и сразу – два пацана! Представляешь?! Такие мужички растут! Крепенькие! Умненькие! Олька без ума от них! А – я?!

– Доченька… – Владимир Сергеевич снова закурил. – Послушай меня, солны…

– Нет, это ты меня послушай, папа! – девушка налили полный бокал вина и залпом осушила. – Мне через три месяца – двадцать семь! И я не хочу ещё двадцать семь лет жить в этой квартире! Одна! Как – прокажённая! Чтобы в меня все мои пальцем тыкали и ржали за спиной: что замуж никто не берёт! Больная, видать! Или – дура последняя! Или –

шлюха! А, может, вообще – лесбиянка какая-нибудь! Косит под нормальную, а сама с девками кувыркается!

– Сонечка, что ты такое гово…

– А вот, что есть, то и говорю, папа! – Соня резко закурила и тут же яростно раздавила сигарету в пепельнице. – Я и такое слышала! Не в лицо – мне, конечно, а – так… За спиной шушукались… Папа… Я – нормальный человек… Я хочу иметь свой дом… Понимаешь – свой?! Не наш – с тобой, матерью, а – свой! Я хочу иметь свою семью! Мужа! Деток! Я хочу жить, как нормальный человек! Как – все живут! Что – много хочу?!

– Нет, – Владимир Сергеевич помолчал. – Не много.

– Ну, да… – девушка зябко повела плечами. – Наверно, не люблю Максика… Нет, он – классный парень… И бизнес свой не хило раскрутил… И меня балует… Ты ж видел –

какое колечко подогнал? С каким брюликом… Ой, пап…

 

Соня уставилась в тёмное окно кухни.

 

– Ну, вот зачем, пап? Зачем ты об этом стал говорить? Всё уже решено… Что – обязательно надо так любить парня, чтобы у тебя крышу сносило?! Мало уважать?! Мало быть нежной?! Мало ему верить?! Мало о нём заботиться?! Сидеть и куковать?! Ждать великой любви?! До ста лет?!

– Хоть – до тысячи лет, девочка… – Владимир Сергеевич устало опустился на табурет. – Хоть – миллион лет… Но жить без любви… Жить с человеком, которого не любишь… Это не просто – ужасно, солнышко… Это – отвратительно… Это – унизительно… Лгать ему… Лгать самой себе… Лгать всему миру… Особенно – если он тебя любит… Твой этот Максик… Он ведь уже был женат, да?

– Да… – удивилась девушка. – Был. А кто тебе сказал?! Я же тебе этого не говорила… Ты что – с ним виделся?! Разговаривал с ним?! Когда?! Где?! Что он тебе ещё сказал?!

– Нет, – Владимир Сергеевич помотал головой. – Не виделся. И не разговаривал. Почувствовал. Почему-то почувствовал, что у этого парня уже была семья. И – дети. Сколько: один, два? Или он тебе не говорил? Что молчишь? Не говорил?

– Не говорил, папа… – Соня помолчала. – Я сама узнала. Ещё – полтора года назад. Всё узнала. Сразу…

– Как узнала? – Владимир Сергеевич поморгал. – То есть? От кого?!

– Ни от кого, – девушка налила полный бокал и медленно выпила вино. – Ни от кого, папа… Меня пригласили обустроить территорию… Здесь, рядом… Двадцать километров от кольцевой… Ну, приехала… Женщина – там… Чуть старше меня… За тридцатник – уже… Лет тридцать пять-тридцать семь… Коттедж конкретный… В три этажа… Участок тоже – под тридцать соток… И – голяк… Вообще ничего нет… Травка – одна… Ну, у дома – какие-то ромашки с лютиками… Я тогда… Я тогда эту Ольгу Васильевну – хозяйку, в смысле, – выслушала… Что – она хочет, что – не хочет и так далее… На улице пофоткала – что мне нужно… Чая выпили… Из дома вышли… И тут за забором джип чёрный тормозит… «Крузер»… А из машины Максик вылезает… И – мальчишка малой… Лет двенадцати… То есть, я потом уже узнала, что это – Максик… Тогда подумала, что – муж… Просто – муж… Заказчицы… Ой, папа…

 

Девушка закурила.

 

– Я не знаю – зачем тебе всё это рассказываю…

– Ты мне всё это затем рассказываешь, солнышко… – Владимир Сергеевич осторожно поцеловал дочь в золотистую макушку. – Затем рассказываешь, чтобы не сотворить величайшей ошибки в своей жизни… Чтобы потом вся твоя жизнь наперекосяк не пошла…

– Тогда… – Соня помолчала. – Да, вот тогда первый раз и увиделись… На пару минут… Здравствуйте-до свидания… Лицо у него было тогда… Удивлённое… Я ничего тогда не поняла… Упала в свой «опелёк» и покатила… И думать даже забыла… Об этой встрече… Короче… А через недели полторы – звонок… В наш офис… По – городскому… Меня зовут… Мужской голос, говорят… Ну, я трубку беру… А это – Максик… То есть, Максим Леонидович – тогда… Что-то хочет обсудить… По поводу заказа Лебедевой Ольги Васильевны… Мол, она сама не может… В отъезде… Или что-то – типа того… Я говорю: да, конечно, приезжайте обсудим, поговорим… А он говорит, что, мол, в городе буквально – на день, времени нет, не могли бы вы сами подъехать… Туда-то, во столько-то… И ресторан называет…

 

Девушка пожала плечами.

 

– Я как-то тогда вообще ни о чём не подумала… Ну, ладно, говорю… Хорошо, говорю… Подъеду…

 

Соня рассмеялась.

 

– И голодная была, к тому ж… Днём только кофе с безе выпила… Ну, думаю, может, заказчик и поужинает меня… Приехала… Смотрю: опять – тот же «крузер»… Чёрный… И тут Максик из ресторана выныривает: мол, прошу вас… Заходим: мама мия… На столе – печёнка гусиная, «Вдова Клико», устрицы, трюфеля, ещё какие-то безумства…

 

Владимир Сергеевич улыбнулся.

– И что: и тогда ты ещё ничего не поняла? Что клеят тебя… Конкретно…

– Да, поняла! – захохотала Соня. – Всё сразу поняла! Я ж – не дурочка! И – не малыха сопливая! Сразу въехала, что клиент клеит! Потому и не притронулась ни к чему… Слюнки текли… Но чтобы к мужику женатому с дитём в любовницы снаряжаться… Это уж – дудки! Так и сказала Максику… То есть, не так, конечно… Сказала: спасибо, я не голодна, о чём вы хотели переговорить, у меня ещё сегодня – дела и всё в таком духе… А Максик ведь парень – не глупый… Сразу въехал – откуда ухи растут… По смете поговорили чуть… Я ему цифры кой-какие пояснила… Чтоб понимал: не с потолка – они и не из пальца высосанные… Он головой покивал… Ещё по срокам уточнили… Может быть, всё-таки, – бокал вина, говорит… Нет, говорю, спасибо, я – за рулём… А Максик улыбается… И тихо – так… Я, говорит, с женой – Лебедевой Ольгой Васильевной –  в разводе уже шесть лет… Но фамилию мою на свою девичью она не стала менять… Да я и не настаиваю… Пусть будет Лебедева… А в тот день сына, Сашку, к матери привёз… От бабушки с дедушкой… Так что ешьте, говорит… Не волнуйтесь… И снова улыбается… И выпьем шампанского давайте, говорит… А мой шофёр вас потом отвезёт… Куда скажете… Словом…

– Налопалось солнышко моё трюфелей под «Вдову Клико»? – прищурился Владимир Сергеевич. – Всех устриц уговорила?

– Нет, – Соня помолчала. – Не уговорила. Бокал минеральной воды выпила. Сказала: спасибо за ужин, всего хорошего и на офис поехала… По пути пиццу купила… И потом слопала… В офисе – уже… А после…

 

Девушка вылезла из-за кухонного стола, настежь распахнула пластиковое окно и посмотрела на далёкий, мерцающий тысячами тусклых огоньков, ночной город.

– Июнь – уже… Лето… Совсем – лето…

Владимир Сергеевич глянул на длинные, стройные, белые ноги дочери. Окно захлопнулось.

– А потом… Нет, конечно, заказ я сделала… Всё – что наметили… И – японский садик… С таким деревянным водоводом-колотушкой… И камешков разноцветных навезли… И голубых ёлочек насажали… И бассейн ещё один выкопали… С водичкой артезианской… Там, в доме, уже был один бассейн… Небольшой… Впритык – к сауне… Мы ещё один соорудили… Во дворе… С подогревом… С подсветкой разноцветной… Ну, дорожки, конечно, проложили… Газон на новый поменяли… Фонари декоративные по всему участку расставили… Словом – как с картинки… Заказчица осталась довольна… Ой, пап…

 

Соня медленно опустилась на табурет.

– Что-то у меня сердце – не на месте… Ты, наверно, – прав…

– Что – не на месте? – встревожился Владимир Сергеевич. – Тебе – плохо, девочка? Что ты вдруг такая бледная стала?! В чём я прав?!

– Плохо, пап… – девушка прикрыла глаза. – Очень плохо… Я вот уже какую неделю пытаюсь себя убедить в том, что… И не получается… Никак не получается… Да, наверно…

Соня открыла глаза.

– Не наверно, а точно… Буду за Максиком, как – за каменной стеной…

Девушка усмехнулась.

– Как – за каменной стеной… Без входа и выхода… И не обойти эту стену будет… И не перелезть… И не перепрыгнуть…

Соня посмотрела на отца.

– Пап? Ведь, когда любишь, всегда ревнуешь? Правда, ведь? Всегда?

– Да, доченька… – Владимир Сергеевич посмотрел на голенькую коленку девушки. – Ревнуешь… Где ты такой синячок опять набила? На коленках где-то ползала? Только эта ревность… Эта ревность, доченька… Да, иногда бывает от чувства собственничества… Мол, это – моё и никто не имеет права на моё покуситься… Но бывает и другого толка ревность: ревнуешь не из-за того, что кто-то – только «моё» и никого другого, а из-за того, что доверяешь человеку свои чувства, свои мысли, свои планы, всю свою жизнь, а тот человек доверенное исключительно ему может запросто слить на сторону… Каким-то неизвестным тебе людям… Понимаешь? Твоё личное, твоё сугубо интимное, доверенное единственному близкому, родному человеку и – на сторону. И где-то там, за твоей спиной, кто-то будет это твоё личное обсуждать, потешаться, перемывать… От одной только мысли об этом…

 

Владимир Сергеевич закурил.

 

– Ты Васильевых помнишь? Таню Васильеву и её мужа, Олега. Нет, не помнишь?

 

Соня пожала плечами.

 

– Ну, правильно… – Владимир Сергеевич осторожно стряхнул пепел. – Ты же тогда ещё совсем малая была… В классе третьем, кажется… Когда они последний раз у нас в гостях были…

– Максик однажды… – тихо сказала девушка. – Чуть всех наших не поубивал…

– Как – чуть не поубивал? – Владимир Сергеевич недоуменно посмотрел на дочь. – За что?

– О, Господи… – Соня подняла глаза, полные блестящих слёз. – В том году – ещё… Осенью…

 

Девушка вытянула из пальцев отца сигарету, сделала несколько затяжек и замяла окурок в пепельнице.

 

– Осенью того года… На ноябрьские… Мы всем бюро на дачку к одному из наших махнули… На шашлычки… Максик был в командировке тогда… В Германии… Должен был только числа десятого-одиннадцатого прилететь… Ну, думаю, чего киснуть одной? И рванула… Со всеми нашими… И погодка в тот день была чудная… Ноябрь, а – тепло вдруг… Солнышко – такое… Яркое… На небе – ни тучки… Приехали, словом… Парни наши шашлыками занялись… Мы с девчонками салатиков напридумывали… Собачка там ещё была… Овчарка… Весёлая – такая… Всё носилась… С улицы – в дом, из дома – во двор… А сели за стол… Стол ведь тоже во двор вынесли… А что? Прекрасный денёк… Сидим, хохмим, шашлычки лопаем, собачку с руки кормим… И вдруг… О, Господи… Даже вспомнить страшно… То есть, нет… Не страшно… А – как-то… Не знаю… Словно меня перед всеми… Перед всеми нашими ребятами голой высекли…

– Я ничего не понимаю, доченька… – осторожно заговорил Владимир Сергеевич. – Почему – голой? Кто высек? Что там у вас случилось? Кто тебя обидел?

– Мы сидим… – глаза девушки опять набухли слезами. – И вдруг – визг страшный… Все оборачиваются… Смотрю: «крузер» Максика – в столбе пыли… Стоит…  Как – вкопанный… Максик из машины выскакивает… Весь – белый… Лицом, в смысле… Нет, даже – не белый, а зелёный какой-то… Во двор заходит… Медленно-медленно – так… Перед нашим столом останавливается… И на меня смотрит… И я вдруг понимаю, что смотрит он на меня, но не видит… От ярости не видит… Наши парни… А тогда там трое наших парней было… И – пять девочек… Со мной вместе… Наши парни что-то говорят, а я от ужаса ничего понять не могу… Голоса только слышу: гыр-гыр-гыр… И Максик что-то говорит… Вижу: губы у него шевелятся… А слов не могу разобрать… А потом – щёлк… И звук включился… Или уши мои слышать стали? Я тебе сто раз звонил, слышу, где ты была? Я хочу что-то ответить, а губы не слушаются… И язык – точно деревянный… А потом… Парни наши: Славка Шепелев, Димка Волков, Сашка Истратов… Встали из-за стола, короче… Смотрю: а у Максика в правой руке – нож… Огромный – такой… Ну, тесак – просто… У нас хлеб закончился… Так Анжелка наша подрезала… Порезала этим ножом… И, видать, на столе и оставила… Там, во дворе… Парни наши замерли… А я… А я, словно, с того Света… Голос Максика слышу… Марш в машину, звенит… Марш в машину, тебе говорят… Не знаю – как дошла… Ноги, как ватные, были… И опять всё слышать перестала… Словно уши мне заложило… Ватой… Села на заднее сиденье… Смотрю: все наши стоят… Как – вкопанные… И – парни, и – девчонки… И не шевелятся… Точно стоп-кадр кто-то на видике нажал… Даже овчарка не шевелится… И – ни единого звука… Как до города доехали – не помню… Всё вдруг плыть стало… Очнулась только тогда, когда машина остановилась… Возле – сквера какого-то… Выходи, слышу… Выходи из машины… Я на ватных ногах кое-как выползла… А «крузер» – по газам и умчался… И тут как стало меня рвать… Все шашлыки вылетели… В кусты эти… До желчи рвало… Пока на траву не повалилась… На коленки…

 

Соня помолчала.

 

– Это – такая любовь, папа? Это теперь всегда будет так? Мне до сих пор стыдно нашим всем в глаза смотреть… Нет, никто ничего не вспоминает… Никогда… Мне самой стыдно, понимаешь? Словно – точно: меня голой у всех на виду высекли…

– Это… – Владимир Сергеевич бумажной салфеткой промокнул глаза. – Это, солнышко… Не знаю… Да, наверно, – любовь… Его любовь… Персональная… Твоего Максика… Такая любовь, что в следующий раз… Когда до тебя не дозвонится… Или в кампании с кем-то где-то увидит… То – да… Наверно, тогда на куски порубит… Ножом… Или – топором…

– Он потом прошения просил… – шёпотом заговорила девушка. – На другой день… Сказал, что волновался очень… Что дозвониться не мог… А я-то свой мобильный зарядить забыла… Вообще забыла про него… Так, разряженный, у меня в сумке и лежал… А Максик прямо из Германии обратно рванул… Ближайшим рейсом… Как он нас на той дачке нашёл – ума не приложу… Да, наверно…

 

Соня помолчала.

 

– Наверно, и это тоже – любовь… Но мне от такой любви… Не знаю… Чтобы меня, как Настасью Филипповну Рогожин из ревности… Ножом для разрезания бумаги заколол… Или порубил топором… На мелкие кусочки… Ой…

 

Девушка посмотрела в сизое окно.

 

– Скоро – утро… А мама опять не звонит…

– Солнышко… – Владимир Сергеевич поднялся с табурета и приоткрыл кухонное окно. – Пусть проветрится… Мама скоро приедет, а у нас – точно… Хоть топор вешай… А не звонит… Что ж ночью-то звонить? Мама же не знает, что мы с тобой пол ночи проговорили… Думает, что спим… Без задних лап… А дежурство в приёмном… Ты же сама знаешь: это тебе не шашлычки трескать… «Скорые» одна – другой… И в свою кардиологию надо забежать… Обратно – в приёмное… Ещё – куда-нибудь… По другим делам…

– Пап… – Соня помолчала. – Да, я не люблю Максика… Ты – прав… Не надо ни свою, ни его жизнь превращать в ад… Я не пойду за него замуж… И его любовь… Такая любовь… Мне тоже не нужна… Что от его такой любви потом сгораешь от стыда…

– Нет, Сонечка… – Владимир Сергеевич посмотрел на первые багровые всполохи зари над горизонтом. – Не поэтому…

– А – почему? – девушка прижалась к спине отца. – Скажи, папа: почему? Я не понимаю…

 

Владимир Сергеевич повернулся и осторожно обнял дочь.

 

– Потому что… Потому что, солнышко… Да, конечно, ты не любишь этого парня… Для меня это абсолютно ясно… Как – Божий день… Как – этот рассвет… Потому что, если бы любила… То ни в коем случае не рассказала бы мне всего того, что я услышал… И, тем самым, стал участником вашей с ним личной жизни… Интимной жизни… Той жизни, в которую вхожи только вы… И – никто другой: ни – я, ни – наша мама, ни – твои подруги с друзьями… Это значит, что ваши отношения с этим парнем для тебя не важны… Ты их готова выставить напоказ… И любой человек может в них запустить свои лапы…

– Папа! – вдруг крикнула девушка. – Ну, как ты можешь?! Как ты можешь так говорить?! Я же только – тебе! Одному – тебе! И больше – никому! Ни – одной живой душе!

– Я знаю, Сонечка… – мужчина ещё крепче обнял дочь. – Я знаю, что – никому… Я знаю, что ты мне веришь… И ты знаешь, что я тоже никогда и никому ничего про вас не расскажу… Я не об этом говорю, родная… Я говорю о том, что, если бы ты по-настоящему любила этого парня, если бы безусловно дорожила вашими отношениями, если бы не могла без этого парня жить, то никогда бы и никому ничего не рассказала… Вообще. Никогда. Никому. Это было бы выше твоих сил… Но ты своего Максика не любишь… Не доверяешь ему… А вот теперь ещё и боишься его… На неверии, страхе, унижении нельзя построить будущего, моя девочка… Свари-ка нам кофе… И успокойся… Твои великие года абсолютно ничего не значат… Люди находят друг друга и влюбляются без памяти и в тридцать лет, и в сорок, а пятьдесят… Ты – дивная, волшебная, нежнейшая умничка… И обязательно встретишь того парня, которого полюбишь… Всем сердцем… Взаимно… Навсегда… И вы будете счастливы… Всю вашу жизнь…

– Да… – девушка в объятьях отца чуть пошевелилась. – В пятьдесят лет… Встречу. Или не встречу. Ты меня задушишь, пап… Пусти меня… Пожалуйста…

 

Владимир Сергеевич опустил руки.

 

– Да, Максик этого никогда бы не сделал… – Соня помолчала. – Никогда… Никогда бы и никому не стал сливать нашу с ним жизнь… Потому что любит меня… Да, вот такой любовью… Странной любовью… Нет, не странной… Своей… Каждый человек ведь любит по-своему? Как – он может… Не могут люди любить одинаково… Правда, ведь? А я… А я просто – дура… Что всё тебе выболтала… Мне надо было самой… Во всём разобраться… Услышать своё сердце… И понять – как жить дальше… А я к папочке прибежала… Мне скоро – тридцать лет, а я всё к папочке бегаю… Боже мой, какая я – дура… Садись, пап… Я сварю нам кофе…

 

Владимир Сергеевич аккуратно поставил пустую бутылку из-под вина на разноцветную – в красных, чёрных, белых, фиолетовых квадратах –  плитку пола. Присел на табурет. И прислонился спиной к стене кухни.

 

– А что ты начал говорить про Васильевых, пап? – девушка, спиной к отцу, длинной деревянной палочкой помешивала содержимое большой серебряной турки. – Я не поняла… Я их совсем не помню… Пап?

 

Соня обернулась.

 

– Ты спишь? Может, не надо варить кофе? Может, ты ляжешь поспать? А? Ты же всю ночь работал… А потом я тебе… Чёрти чего наговорила…

 

Владимир Сергеевич открыл глаза.

– Нет, доченька… Мне надо закончить и сдать материал… Сегодня… До 10.00. А потом уже… Приеду… И отдохну… Вместе с мамой отдохнём… Она ведь тоже после дежурства никакая приедет… Вот и отдохнём… Да, солнышко…

 

Мужчина помолчал.

 

– Твой Максик этого бы никогда не сделал… Это – точно… Потому что любил тебя… Почему любил? А потому что его уже нет… С тобой нет… В тебе его никогда не было… А сейчас и тебя в нём нет… Что-то такое случилось… Я даже не знаю – как сказать… Нет, не его нет… Вас больше нет… И не будет… Никогда… Как и – Васильевых… Олега-то не стало уже лет пять тому назад… А Таня… Не знаю… Может, ещё сидит… Или по амнистии вышла… Никто про неё ничего не слышал…

 

Девушка замерла с туркой в руках.

– Как сидит? Кто сидит? За что?

– А ведь как всё замечательно у них было… – усмехнулся Владимир Сергеевич. – И любили друг друга… И своя квартира… Шикарная… В центре города… На Садовом… Олег её… Он же архитектором был… Так квартиру перепланировал… Так перестроил, что… Из четырёх комнат две сделал… Огромные… Светлые… Со всякими штуковинами техническими… С какими-то приводами электрическими… С пультом управления… В отпуска весь мир объездили… Не по одному разу… Двое деток чудесных: сын с дочкой… Коттедж за городом начали строить… Недалеко от Серебряного Бора… Две тачки: «бумер» и «аудюха»… А потом… В один миг… Всё прахом пошло… В тартарары… Наливай-то кофе, Сонь… Что ты, как не живая, стоишь?

 

Девушка, чуть дрожа, разлила дымящийся кофе по чашкам.

 

– Замёрзла, может? – Владимир Сергеевич привстал с табурета. – В маечке одной… А, Сонь? Прикрыть окно?

– Нет, нет, нет… – замотала головой девушка. – Пусть проветрится хорошенько… А то накурили мы тут с тобой… А что… А что – потом? Что с ними случилось? С Васильевыми… Почему ты сказал, что его не стало… А она где-то сидит… Я не понимаю…

 

Владимир Сергеевич помолчал.

– Знаешь, Сонь… Не хотел тебе рассказывать… Но расскажу… Чтобы ты знала – какова цена слов… Всего – нескольких слов… Брошенных не думая… Невзначай… Под «вискарь»… Подшофе…

 

Соня осторожно пригубила свой кофе.

 

– Так вот… – Владимир Сергеевич посмотрел на красные глаза дочери. – Вот как ты нынче побежишь на работу, а? Заплаканная, не выспавшаяся, надутая… Давай-ка… Допивай кофе… Ныряй в душик… Приведи себя в порядок… Да, солнышко?

– Цена каких слов, папа? – девушка, не мигая, смотрела на отца. – Не бойся, скажи… Я уже – большая девочка…

– Слов? – Владимир Сергеевич пожал плечами. – Да я и не знаю точно – что там Танька тогда в том клубе ночном своим подружкам ляпнула… Олег-то… Муж её… Работал, как проклятый… Сразу несколько проектов вёл… Как – архитектор… Как – инженер-строитель… Словом, уставал, видать… Ну, и… Как я понял, какой-то сбой у него с Танькой случился… По мужской части… Понимаешь? Раз-два-три… Может – больше… А Танька в тот вечер… Вискаря со своими бабами надёргалась… И поделилась, так сказать… Слила, то есть… Мол, у муженька не встаёт… Ну, чего ж в пылу веселья не ляпнешь? Подругам дорогим… Ляпнула и забыла через пять секунд… Ну, может, бабы её нашептали в подмогу мужу кого завести… Раз такое дело… Муж, мол, пусть пашет на пяти работах… Деньгу заколачивает… А для тела вон… Сколько жеребцов молодых… Только пальцем помани…

 

Соня, не сводя немигающего взгляда с лица отца, отпила кофе и тихо звякнула чашечкой о блюдце.

– Она завела любовника? Да, пап?

– Нет, – Владимир Сергеевич тыльной стороной запястья утёр мокрое лицо. – Не успела… Потому что… Словом, то, что Танька ляпнула… Я уж не знаю – каким макаром… Её болтовня об Олеге, одним словом… С языков её дорогих подружек влетела в другие, пятые, десятые, сотые уши, свершила несколько оборотов вокруг Земли и в один прекрасный день попала в уши Олега… Мол, давно у него все мужицкие дела – на пол шестого… Это… Это я только сейчас понимаю – какого здоровому, сильному, молодому ещё мужику такое услышать… От чужих людей… От ржущих баб каких-то… А кто слил? Жёнка родная… В которой он души не чаял… С которой пылинки сдувал… Которой Олежек не просто доверял, а верил… Безусловно… Безгранично… С которой у него – детишки дивные… Семья… Дом… Жизнь… Будущее… Понимаешь, солнышко? В один момент вся жизнь человека превратилась в отстой… В свинарник…

 

Владимир Сергеевич подошёл к открытому окну кухни и быстро закурил.

 

– Короче… В тот же день Олега стукнуло… Обширный инфаркт… Несколько дней промаялся в реанимации какой-то кардиологии… И – exitus letalius… В сорок три года… В самом расцвете сил, энергии, планов, жизни… Дальше – больше… Уже – эффектом домино… Это, когда одну костяшку роняешь на другую… И начинается… Цепная реакция… Разрушение всего вокруг… Словом, когда Олега не стало… Всё легло на плечи его дурной Таньки… Дом, двое детей, деньги… Нет, ну на первое время деньги были… Не зря же Олег на пяти работах горбатился… Танька тоже работала, конечно… Салон у неё был… Этот… Словом: причёски, маникюры-педикюры, лифтинги, эпиляции, массажи разные  и тому подобное… Олег однажды разорился, помню… Какое-то оборудование новейшее в этот салон прикупил, ремонт сделал, фасад конкретно оформил… Да и по жизни миллионером никогда не был… Воротилой каким-то – тем более… И не копил деньгу-то… В банках да в кубышках… Все, что зарабатывал, на семью пускал, на дом, на заграницы всякие… Чтоб Танька не скучала… А когда его не стало, вся Танькина весёлая житуха под откос пошла… К хорошему ведь быстро привыкаешь, да, Сонька?

– Не знаю… – шепнула девушка. – А что – дальше?

– Дальше? – прищурился Владимир Сергеевич. – А дальше – ещё веселее, доченька… Деньги у Таньки кончились… Пришлось машину продать… Сначала Олега шестой «бумер»… Потом – свою «аудюху»… Золотишко с брюликами – после… Которые ей муж понадаривал… Дачку недостроенную – в Серебряном бору… А затем, в один прекрасный день, к Таньке и коллекторы пожаловали… Квартирка-то шикарная та на Садовом под ипотекой, оказывается, была… Разумеешь? Олег, конечно, исправно платил… Каждый месяц… А Танька один платёж пропустила, другой, третий… Вот банк на Таньку коллекторов и нагнал… Дали, вроде, неделю на погашение… А где за неделю кучу денег взять? Танька – туда-сюда… Всюду ей фигу показали и через месяц… Пяток молодцов крепких к Таньке пожаловали… Всё её добро с мебелью, ложками-плошками да тряпками во двор вынесли, в двери квартиры другие замки врезали и укатили…

– А – дети? – замерла Соня. – Ты же говорил, что у них было…

– А что – дети? – пожал плечами Владимир Сергеевич. – Дети из школ своих элитных домой вернулись, а дома уже и нет… Мать одна стоит… На улице… Среди –

мебели, коробок, узлов… И всё – закону… По пунктам договора ипотеки, то есть… Не платишь по долгам – квартирку отбираем… И катись на все четыре стороны… Хоть у тебя там – сто детей…

 

Владимир Сергеевич затушил окурок в пепельнице.

 

– И вся ж родня! Итит их через качель… Что – Олега, что – Таньки… Не знаю уж – что за там люди оказались… Танька с малыми к ним, конечно, кинулась… Мол, так и так… Пустите пожить… Так никто ж… Никто, Сонечка, не впустил… Ни один родственник… Словно заразиться боялись… Нет, ну… Как Олега не стало, по родне, видать, слушок прошёл, что это Танька его до инфаркта довела… Жадностью своей… Стервозностью… И прочими делами бабьими… Никто ж не знал – откуда ноги растут… Ну, да… Довела… Только – не жадностью… Дурью своей… Да – языком длинным… Короче, никто из родни Таньку с детьми не пустил… Пришлось снимать квартиру… Одну… Другую… Третью… Пока совсем за границами всех географий не оказалась… В однушке хрущобской… С тараканами… А после… На Таньку свои же наехали… Девки из салона её элитного… Не сами, конечно, в наглую… Через дружков-знакомых своих… Короче, в одно прекрасное утро она на метро прикатила на работу… А в её кабинете какая-то девка не знакомая сидит… И бумажки Таньке под нос суёт… Подписывай, ржёт, давай… Что салон продаёшь… А то тебя мои парни на фарш пустят… Да котлеток наделают…

– Папа… – Соня приложила ладони к вискам. – Зачем ты всё это… Я просто чувствую, что там такой кошмар ещё случи… Зачем ты всё это рассказываешь?

– Я хочу, чтобы ты знала, доченька… – Владимир Сергеевич помолчал. – Нет, даже не знала… Чтобы осознала… Каждой своей клеточкой… Всем своим нутром… Чтобы осознала – какова цена предательства… Близкого тебе человека… Человека, который доверил тебе свои чувства, мысли, жизнь… Какова цена нескольких слов… Брошенных по пьяни… Невзначай… Всуе… Под «вискарь»… Поэтому, Сонечка… Выслушай эту историю до конца… И потом уже реши… Сама реши – как тебе с собой дальше жить… С кем жить… И – зачем… Короче… Когда Таньку и дела её лишили… Ну, совсем же без денег осталась… Пришлось детей из школ элитных в обычные муниципальные перевести… А самой… Ну, она помыкалась, поискала, ничего толкового денежного не нашли и… Я точно и не знаю – кто конкретно Таньку в эту аферу затянул… Скорее всего – подружки её заклятые… Которые втихаря долго сидели да желчной завистью исходили от благополучия Танькиного, от квартиры шикарной, от мужа не бедного, от всех этих заграниц бесконечных…

К тому ж, малая её… Наташка… Под грузовик тогда ещё угодила… На роликах своих… Жива, правда, осталась… Но черепно-мозговую тяжёлую получила… Почку разорванную ей удалили… Ноги переломанные кое-как собрали… А чтобы дальше лечение продолжать и дитя на ноги поднять, сколько надо, знаешь? И – денег, и – нервов, и – времени, и – ухода, и – лекарств… Вся ж родня отвернулась… А на блюдечке с золотой каёмочкой никто тебе ничего не поднесёт… Вот Танька и решила, видать… Одним махом заработать не хило… На афере этой… Знаю только, что со строительством всё было связано… То есть, под дом и жилплощади, которые только – в виртуале, с людей – будущих жильцов – берётся денежка… Причём – сразу за всю квартиру… Со скидочками, конечно… И, вообще, – на процентов 15-20 ниже её реальной рыночной стоимости… Собирается денежка… Договора, реквизиты, всякие другие бумажки людям на руки отдаются… План дома даже показывается… Место люди смотрят, где домик стоять будет… И – всё. Через месяц эта контора исчезает. Начисто. С концами. Без следа. А домик этот распрекрасный и проданный авансом даже и строить никто не собирается… Люди, кто заплатил, – туда-сюда: всё везде закрыто, никого нет или на том месте другая фирма открылась… На месте стройки – бурьян-бурьяном… И – тишина… Обманутые людишки – в полиции, суды, прокуратуры… Ограбили! Обокрали! Лишили! Ага. Сейчас. Все всё бросят и кинутся жуликов искать… Но только вот… Той шайке-лейке, в которую Таньку затянули, не повезло… Очень не повезло… То ли среди «кинутых» будущих жильцов какие-то «шишки» оказалась… То ли – сами прокурорские с полковниками полицейскими… Я точно не знаю. Только вот мигом всю эту Танькину шушеру загребли… Причём – с поличным… Никто даже пикнуть не успел… Это там по поводу кого-то чего-то левого они могут годами мурыжить и по розыску, и по следствию, и по судам… А когда их личных персональных шкур касается, мигом работают… Сразу всех Танькиных жуликов нашли и закрыли… В сизо… И Таньку, разумеется, – туда же… Ума-разума набираться… До суда…

– Ой, папа… – едва слышно выдохнула Соня. – Какой – кошмар…

– Нет, доченька… – Владимир Сергеевич снова закурил. – Не кошмар. Расплата. За несколько брошенных спьяну слов. Ты так ничего и не поняла, детка…

– Что я не по… – прошептала девушка. – Что мне надо пони…

– Когда Таньку посадили… – Владимир Сергеевич резко выдохнул в распахнутое окно табачный дым. – И Наташку её поломанную, едва живую, из больницы выперли… Башлять же эскулапам перестали… Ну, и какого чёрта тогда дитя задарма держать-лечить? Койко-место казённое бесплатно пролёживать… Нет, не на улицу, конечно, выперли… Какой-то там фонд подвернулся… Типа – благотворительный… С хосписом своим… Туда Наташку малую и перевезли… Помирать… А сынка их, Петьку, – в детдом… До совершеннолетия… И ни одна курва из их родни даже пальцем не пошевелила! Хотя все всё знали. Знали и сидели молча, гниды…

 

Владимир Сергеевич стрельнул окурком в открытое окно.

 

– Короче, Таньке семь лет впаяли… От души… Главного их мужичка на червонец определили… И прочим с остальными: от пяти и выше… С конфискациями, конечно… На полную катушку, то есть… По – совокупности… Организация преступной группировки… Мошенничество… Подделка документов… И – всё такое прочее… Про детей Танькиных и не вспомнил никто… Наташка так и не встала на ноги… Её, вроде, потом в какой-то другой хоспис перетащили… Там же под каждого помирающего гранты не копеечные  закладываются… И счета благотворительные заводятся… Куда, правда, и кому потом эти деньги идут – никому не известно… Но точно – не на памперсы и ночные горшки… А что? Чтобы люди достойно помирали, и  хосписы должны не бедствовать…

– Папа, скажи… – тихо заговорила девушка. – Ты всё это придумал? Придумал, папа? Ты же – такой придумщик… Ведь это всё – неправда? Да, пап? Ничего этого не было… Не могло ведь такого ужаса быть… Ты всё это придумал… Для меня… Чтобы меня… Не знаю… Вразумить, что ли… Чтобы я…

О, Господи…

 

Соня перевела дыхание.

 

– Я же… Я же призналась Максику… Он мне предложение ещё месяц назад сделал… С кольцом этим… С брюликами… Я ему тогда ничего не ответила…  А потом всё-таки… Потом собралась с духом… И сказала… Что не люблю его… Так и сказала: я тебя не люблю… Прости… Собрала вещи и съехала… С его квартиры… В высотке на Котельнической… Какие-то мои вещи там ещё остались… Я потом уже вспомнила… Ну, и чёрт с ними, подумала… Не буду забирать… Ни приезжать не буду, ни звонить не стану… Захочет – сам вернёт… Сам позвонит… А он так и не позвонил… Ни разу… Ни – на мобильный… Ни – в офис наш… Ни – сюда, на домашний… Я хотела, правда, сама… Хотела сама его набрать… Несколько раз… Да передумала… Что я ему скажу? Кроме – того, что уже сказала… Про то, что не люблю… Хотя… Хотя, наверно, люблю… Какой-то странной любовью… Или жалею его? Не знаю… Он меня странной любовью любит… А я – ещё более странной… И не ревную его… Почему-то… И не ревновала никогда… Нисколечки… Вот он – в командировках своих… А у меня сердце за него не болит… Не волнуется… Не ревнует… Почему – так? Не знаю… Может быть, у меня вообще сердца нет? Один мешок для перекачивания крови остался? А, может, и не было у меня сердца  никогда, раз оно…

– Ну, что ты, Сонюшка? – Владимир Сергеевич поцеловал дочь в макушку. – Как это – нет сердца? Что ты такое говоришь? Всё в тебе есть… И даже – больше… Молодость, прелесть, нежность, ум…

– Нет… – девушка покачала головой. – Не надо звонить… Я Максику письмо напишу… Не это – электронное, нет… Настоящее письмо напишу… От руки… Как раньше писали… Напишу, что… Нет, просто покаюсь перед ним… За – всё… Прощение попрошу… Может, простит меня, дуру… Письмо – в конверт… И – в ящик почтовый… На – адрес его… Домашний… Получит… Откроет… Прочитает… И, может, меня простит… А не простит… Что ж… Буду жить не прощённой… Не знаю, правда, – как так жить… Не прощённой… Ничего… Как-нибудь научусь… Придётся научиться… А кольцо это проклятое… Не знаю – как вернуть… Бандеролькой ведь не отошлёшь… А встречаться я с Максиком не хочу… Боюсь встречаться… И – не потому что он может… Да, наверно, может мне… Нет, конечно, никогда этого не сделает… Никогда руку на меня не поднимет… Никогда… Я себя саму боюсь… Чтобы встретиться… А он хотел… Он хотел, чтобы на медовый месяц мы в Америку полетели… На – целый месяц! Представляешь? Прямо – в Америку… Я почему-то тогда… Не знаю – почему… Я тогда про Свидригайлова вспомнила… Из Достоевского… Помнишь, пап? Он тоже про Америку говорил… А потом застрелился…

 

В глубине квартиры что-то не громко звякнула, стукнуло и нежно завыли дверные петли.

 

– Ой, мама… – прошептала девушка. – Пап, ты только маме ничего не говори, да? Не надо ей ничего рассказывать, хорошо? У ней и так… Без меня… Столько всякого-разного…

– Быстренько – в душик… – улыбнулся Владимир Сергеевич. – Потом – я… А то всюду опоздаю… И мама захочет ополоснуться… А кольцо это… Мне дай… И адрес своего Максика напиши… Я на обратном пути заеду… А если этого парня дома не будет, так консьержке оставлю… Передаст… Лично… Из рук – в руки… В той же домине на Котельнической есть консьержка?

– Есть… – прошептала Соня. – Да, есть пост… За стеклом таким… Там всегда такие строгие бабушки сидят… Так просто ни одна мышь не проскользнёт… Нет, папа…

 

Девушка помолчала.

 

– Я сама отдам. Сама. Не надо тебе никуда ехать. Он мне это кольцо подарил, я и должна отдать. А – не папа мой…

 

Высокая, полная женщина устало опустилась на коричневую кожаную коридорную банкетку и прикрыла глаза.

– Лизонька… – Владимир Сергеевич осторожно подошёл к женщине. – Доброе утречко… Устала? Очень? Давай я помогу тебя снять туфли…

– Доброе, Володичка… – женщина не открывала глаза. – Ну, и ночка была… Ни разу ни присела… Как – Сонька? Дрыхнет ещё? Как – всегда? Без задних лап?

– Сонька – в душе… – мужчина присел на колено и осторожно снял туфли с ног женщины. – Рано проснулась… Выпила со мной кофе… И душиться побежала… Много работы было, да? Сейчас я сварю тебе пару яиц… Салатик из помидорок сделаю… Перекусишь… Ополоснёшься… И отдыхать, да?

– Восемнадцать «скорых» было… – женщина приоткрыла глаза. – За ночь… Я даже к своим, в отделение, не смогла заглянуть… И все – тяжёлые… Пару – экстренных… А за полчаса до конца дежурства… Я уже собираться начала… Ещё одного подвезли… С Котельнической… Со двора высотки… Молодой ещё парень… То ли с восьмого, то ли с девятого этажа упал… Или выпал… Или сам прыгнул… Или кто помог… Я так и не поняла… Всё переломано… Руки, ноги, позвоночник… Вместо головы… Череп расколот, одним словом… Но живой – парень… Без сознания… Но живой… Был… Хирургия сразу начала работать… Но… Пятнадцать минут ещё пожил… Мы же – не боги…

Да, свари мне пару яиц, Володь… Парочку… Больше – не надо… И парочку тостов – к ним… Я сейчас ополоснусь… И приду… Хорошо?

– Как его звали, Лиза? – Владимир Сергеевич замер с туфлями в руках. – Как звали этого парня? С Котельнической… При нём были документы?

– Парня? – женщина помолчала. – Ой, не помню… Да, были документы… Права при нём были… А звали… О, Господи… Совсем память отшибло… Максим, кажется… Фамилию не помню… А – что?

 

Женщина посмотрела на мужа.

 

– Ты что – его знал? Ты знал этого парня?

– Лебедев? – Владимир Сергеевич помолчал. – Максим Леонидович?

– Да… – удивилась женщина. – Лебедев… Я же историю болезни заполняла… А потом из головы выскочило… Со всей суетой этой… Точно. Лебедев. Максим Леонидович… Господи… А как ты узнал, Володь? Ты был знаком с этим парнем? Ты знаешь – что с ним случилось? Не молчи… Что ты молчишь? Ты мне никогда про него не говорил… Это – твой знакомый? Да? Ой…

 

Женщина закрыла рукой рот.

 

– Это – Сонькин… Сонькин этот Максик? Это – он?! Он?!

 

– Мам? – в коридор высунулась голова Сони с тюрбаном из разноцветного махрового полотенца. – Доброе утречко! Очень устала? Я тебе душик освободила! Напор только – маленький… Почему-то… Ты до конца краники крути… До самого конца… А то едва-едва будет брызгать… А что вы там так сидите? И молчите… Мам, что-то случилось? В клинике, да? Или ты просто очень устала?

 

Девушка медленно вошла в коридор.

 

– Мама? Почему ты не отвечаешь? Почему у тебя такое лицо? Что-то случилось? У тебя в клинике что-то случилось? Папа? Почему ты молчишь?! Что произошло?! Почему вы оба молчите?! Что случилось?! Да не молчите же!!! Не молчите… Не молчи… Не мол… Не… Не… Не…

А самое смешное – в том, что, потеряв что-то или кого-то, мы это уже никогда не найдём. Как бы не искали. Как бы не хотели вернуть невозвратимое. Почему? Потому что в поисках того потерянного найдём абсолютно другое. И это другое чудесным образом окажется во сто крат ценнее утраченного. И нам останется лишь благоговейно благодарить судьбу за то, что она в какой-то момент позволила нам потерять что-то или кого-то. Иначе бы мы просто не нашли нынешнего – волшебного, упоительного, бесценного…

 

А иногда случалось так, что сам факт нахождения нового означал потерю старого. Которое ещё как бы не было потеряно: тлело, томило, булькало, даже иногда вспыхивало, но мгновенно растворялось в небытие, едва я вламывался с оператором в гримёрку Театра Оперы и Балета, а худенькая бледненькая с заплаканными глазками балеринка в красном пластмассовом тазике отмачивала свои набитые, опухшие, со вздувшимися синими жилками ступни.

 

Я терял дар речи. И терял память. И в моей жизни с этой секунды существовала только эта девочка с натруженными после спектакля ножками. Ещё минуту назад я просто не мог себе представить, что эти изуродованные ножки отменят в одно мгновение того человека, с которым я прожил последние года три и который вот-вот должен был стать моей женой.

Но уже никогда ею не станет. Потому что этой женщины уже не было. Жестоко? Да. Но – это та правда, которая не терпит не только лжи, но даже малейшей правдоподобности. А всё, по сути, происходит в один миг: девочка подняла заплаканные, искажённые болью карие очи, посмотрела на меня и, вероятно, тоже отменила всю себя прежнюю. Бледные впалые щёчки вспыхнули розовым румянцем, пальчики ножек в тазике грациозно выпрямились, а ручкам хватило одного короткого движения, чтобы убрать со скул блестящие капельки слёзок.

Нам ничего не надо было говорить друг другу. Всё было так предельно ясно, что… Нет, я – не хам и не донжуан, но, поверьте, то, что я сделал мгновение спустя, было таким же естественным в своей бесстыдности, как и наш общий разрыв с нами личными прошлыми жизнями.

– У-у-ух… – едва выдохнула балеринка, когда я встал на колени, поднял натруженные девичьи ступни из тазика и осторожно прикоснулся губами к дрожащим красным пальчикам ножек.

 

Мы в тот момент даже не ведали того, как нас зовут. Это для нас просто не имело никакого значения. Любви абсолютно всё равно – как кого зовут. В гримёрку заходили другие балерины, за моей спиной тёмной горой возвышался наш оператор, но мы ничего не слышали и не видели. Я даже думаю, что никто не видел и нас. Потому что в этом земном измерении, в этой набитой потными девочками гримёрке нас уже не было. Мы были только друг с другом. И весь остальной мир для нас перестал существовать. Как перестали существовать и мы для всего этого другого мира.

 

Через полчаса мы уже были у меня дома. Нет, мы были у нас дома. И всё, что было у нас дома, деликатно прикрыло глаза и уши: двери, столы, стулья, книги… Абсолютно ничего не стукало, не скрипело, даже не шуршало. Или мы просто это не слышали? Есть такая древнекитайская милая казнь: из кожи приговорённого с каким-то временным интервалом аккуратно вырезают квадратный сантиметрик кожи. Но – так, чтобы осуждённый на смерть промучился как можно дольше. Но, если заменить нож на поцелуи, казнь может оказаться ещё более мучительно блаженной. Да, спустя часика полтора на худеньком теле моей балеринки не было ни одного местечка, которое я бы не поцеловал. Впрочем, она ответила мне той же казнью. И мы, казнимые друг другом, умирали, воскресали, вновь переставали дышать и заново упивались дыханием друг друга.

 

Па-де-де – в постели…

 

Кто – режиссёр?

 

Бог.

 

А кто – артисты?

 

Только что рождённые на белый Свет люди: мужчина и женщина. Нам было от роду несколько часов. Но эти несколько часов были жгуче и ослепительнее наших прошлых жизней. Которых  мы просто в ту ночь не помнили. Как можно помнить о том, чего не было? Проще, наверно, помнить о том, что ещё не случилось. А всё, что происходило нынче, было нашим рождением. Из чрева не этой жизни. Но и – не потусторонней. Скорее всего – жизни, которая родилась благодаря нам. И родила нас во благо себе.

 

Утром я обнаружил, что все будильники в доме показывают разное время: с разбежкой на часы. А горящие зелёные цифирки электронного циферблата на моём антикварном чёрном пианино являли  97.71, то есть, около четырёх суток. Земного времени. Если оно вообще есть… Это время. Скорее всего, нет. Недаром оно меня никогда не интересовало. А все часы, которые когда-то кем-то мне дарились, просто останавливались. Едва я их брал в руки. И все попытки часовщиков реанимировать эти поломанные часы были тщетны. Часы не шли. Ни за что. Ни в какую сторону. Да. Я помню какой-то священный трепет на морщинистом лице старой румынской цыганки, к которой меня однажды уболтала сходить моя давняя прелестная подруга Ягори. Цыганка глянула на мою правую ладонь, тут же её бросила и каркнула несколько слов.

 

– И? – ничего не понял я. – Всё, что ли? Что она – злая такая, а, Огонёчек?

 

Ягори в переводе с цыганского на русский и есть «огонёк».

 

– Она сказала… – смуглая девушка побледнела. – Она сказала, что ты жил всегда… И будешь жить вечно… Нечего тебе гадать… Незачем…

Читать далее →

– У вас – не занято?

Игорь машинально качнул чуть тронутой мягким серебром головой и глотнул апельсиновый сок. И лишь секунду спустя скосил глаза налево. Высокая, смугловатая, стройная девушка мягко опустилась на коричневое сиденье стульчика и кивнула бармену.

– Эспрессо, пожалуйста. С собой.

Мужчина едва слышно тюкнул дном высокого стакана о мраморную стойку бара: крашеная, нет, не крашеная, природная брюнетка, и почему это Танька мне трезвонить перестала на работу, раньше – по сто звонков на день, а эта, видать, спецом лифчик под гольфиком не носит, ишь, соски как выпирают, и что за духами от неё веет, нет, не пойму, что-то от лаванды, вроде, надо Таньке к днюхе годовой абонемент в тот салончик элитный подогнать, со всеми этими соляриями, скрабами, массажиками, бассейнами, маникюрами-педикюрами, саунами, а то – что: готовки, уборки, стирки и прочая возня, а летом в Италию махнём, если негров там не станет больше, чем в Африке, Танька уже давно италиями этими бредит, а, может, эта дамочка ещё и без трусиков бегает под юбкой, кто её знает, нет, вроде, на шлюшку не похожа, руки ухоженные, волосы…

 

– Игорь Сергеевич, – вдруг заговорила женщина, глядя на своё отражение в зеркальной полосе за двумя рядами разноцветных бутылок. – У меня к тебе – деловое предложение. Через минуток десять подходи к скверу. Что – на той стороне площади. Окей?

 

Мужчина открыл рот, но брюнетка, кинув на барную стойку купюру, аккуратно прихватила закупоренный картонный стакан с кофе, соскользнула с высокого стульчика и через мгновение мягко звякнула колокольчиками входной двери кафешки.

 

– Так… – Игорь медленно вышел на улицу и улыбнулся. – А это – что за фокусы средь бела дня? Что за – мадам такая? Значит, спецом ко мне подвалила. Предложение. Деловое. Шлюшки уже и так стали работать? По кабачкам мужичков снимать? Или – что? Нет, имя-отчество моё знает. Откуда? Раньше… Нет, точно не встречал дамочку эту. Запомнил бы. Да, итальянская такая – красота. Не резкая. Не жгучая. Но – южная. Нежная. Женская. Очень. Нет – не шлюшка. Однозначно. Кто – тогда? Для меня, что ли, лифчик не надела? Ну, да… Интересно-интересно. Вот – так. Ни с того ни с сего. Сразу. Через пару минут. Конкретно. Или… Витька Карнаухов, подлец, мне эту красотку подсунул? Он – мастак на такие подколы. Поздняковым – вон… На серебряную свадьбу что отчебучил. Подарочки подогнал, понимаешь. Прилюдно – причём. В самый разгар веселья. Ей – фаллоимитатор. Полуметровый. Ему – девку надувную. Вот с такими сиськами. Размера – пятого. Поздняковы как разодрали сто обёрток, так и… Хорошо, что Витька шампусика глотнул из чьего-то фужера и слинять успел. А то бы Славка Поздняков ему пенделей выдал. За милую душу. Век бы помнил.

 

Мужчина глянул на часы.

– Ну, часа полтора у меня ещё есть… До обеда с германцами этими… Чем чёрт не шутит… Вдруг и выгорит сделка. А там ведь – под миллиона полтора… Евриков… Как говорится, санкции – санкциями, а всем кушать хочется… И еврики свои немцы – ой, как хорошо считать умеют. Лишней копейки не переплатят. И на скидочку нашу двадцатипроцентную очень даже могут клюнуть… Точно клюнут. Если кто фарт не перебьёт…  А что, если… Ну, допустим, поведусь я… С красоткой этой… Не в сквере же будем… Под кустиками… На какой-нибудь траходромчик рванём… А там… В самый ответственный момент… Ей-богу… Из-за шторы Витька выскочит… Да – не один. С Танькой моей. Ба-бах. Как обухом – по башке. Как – в этой… «Бриллиантовой руке»… А мадам как заорёт на всю Московию: «Не виноватая – я!!! Он сам пришёл!!!» Или – что? Что ещё быть-то может? Какие-такие ещё «деловые предложения» могут быть у красотки без лифчика? Да – с такими сосками, что вот-вот гольфик порвут. Ей-богу, карнауховские штучки. Не угомонится никак… Оп-паньки…

 

Мужчина остановился у входа в сквер. Повертел головой.

 

– Это, типа – по Фрейду, что ли: хотел сказать «передай соль, дорогая», а вырвалось «что же ты, гадина, мне всю жизнь испоганила»? Проспект-то как перешёл? По переходу подземному? Или – по верху? Меж машинок? Не помню. Ей-богу. Чистый лист. А, может – эта?.. Цыганка – какая? Вырубила меня, может… Гипнозом цыганским своим…

 

Игорь похлопал по внутреннему карману пиджака.

 

– Нет, бумажник – на месте…

 

И тут же правый карман пиджака одушевился божественным Вивальди.

– Да, – мужчина поднёс смартфон к правому уху.

– Игорь Сергеевич, – лёгким хохотом зазвенел женский голос, – ну что ты столбиком стоишь, головой крутишь? По аллее иди… К фонтанчику… Давай-ка быстренько…

– Да, – механически ответил Игорь. – Погодите, а откуда вы знаете мой но…

 

Но в смартфоне уже была тишина.

 

– Чёрт его знает – что такое… – мужчина снова покрутил головой – Дамочка эта… Да, под меня конкретно заточена… Мило. Очень мило. О, фонтан-то… Вчера ещё не работал… А нынче – ишь… Засверкал… Ну, я Витьке Карнаухову устрою… Если – его работа… Но девочка – не шлюшка, явно… Тогда – кто? Что за – игрища?

 

– Смотри-смотри!.. – звонко захохотала девушка, едва Игорь медленно и осторожно опустился на тёмно-каштановое деревянное сиденье кованной чугунной скамейки. – Не терпится ухажёру! Смотри – как прыгает!

 

Надутый толстенький сизарь вновь попытался заскочить на равнодушную маленькую голубку, что, быстро работая цепким клювиком, вдохновенно обедала рассыпанными по серой плитке чёрными семечками.

 

– А ей – не до секса! – девушка поставила на скамейку картонный стакан с кофе и вновь брызнула высоким хохотком. – У неё – обеденный перерыв! Дурашка! Девушку сначала накормить надо! А уж потом в постельку тянуть! Правда, Игорёк?! Что ты такой каменный сидишь? У тебя ж ещё – полтора часа до немцев! Расслабься, ей-богу… Хочешь – повеселю?!

– Так, – ещё более напрягся мужчина. – От конкурентов, что ли, работает? От «Алмаз-инвеста» распрекрасного? Хотят – в долю? Или – вообще сделку перебить? Вот это уж вам – дуля, ребятки! Договор о намерении подписан… Скидку такую, как мы, фиг «Алмаз-инвест» нарисует… Мы этих немцев месяцев восемь окучивали… Решили, значит, ко мне эту бабец подослать… Ага, сейчас. Куплюсь. На сиськи с письками. И контракт солью. На полтора миллиона.

– Извините, – сухо сказал Игорь. – У меня ещё – много дел. Что вы хотели?

– Повеселить! – повернулась девушка. – Только ты… Слышь, Игорёк… Веди себя хорошо… Культурно, да? Без психов… Телодвижений глупых… Криков каких-то… Да? Договорились, Игорь Сергеевич? У тебя – мало времени. Мне скоро – пора. Давай – по-деловому. Без эмоций. Без нервов. Хорошо?

– Я, собственно, ничего не пони… – начал было мужчина.

– Так, смотри, Игорь Сергеевич, – девушка быстро вытянула из красной кожаной сумочки айфон. – Ничего пока не говори. Просто смотри. Я буду говорить. А ты смотри и слушай.

 

На дисплее айфона возник мужчина, выходящий из подъезда дома.

 

– Это наш дорогой Игорёк, – стала весело комментировать девушка, – идёт утречком на работку. Как – штык: в 7.30. Правильно. Заранее. Потому как часика полтора надо, чтоб по утренним пробкам до Вернадского к 9.00 успеть.

 

Большой пальчик снова мазнул по мультитачному дисплею.

 

– Это Игорёчек в свою машинку садится… Дальше – паркуется… На стояночке… Вот – выходит… Ныряет в свой замечательный «цветик-самоцветик»… Начальствовать… До 18.00. Ну, выходы, посадки пропускаем… А вот наш Игорёша – в субботних Сандунах… Ничего, так… Несмотря – на свой полтинник с гаком… Жирка почти нет… Грудь, руки, ноги – не обвисшие… Молодец. Надо быть – в форме…

– Позвольте… – опомнился Игорь. – Я не… Я не понимаю… По какому праву вы… Что это, вообще, – такое?! По какому праву меня…

– Тихо, тихо, тихо, тихо… – округлила карие очи девушка. – Мы же с тобой договорились, Игорь Сергеевич: не шумим, не дёргаемся, не глупим… Ты же – разумный парень. Трезвый. С головой. А не только – с головкой. Всё сейчас поймёшь. И будем решать: как быть. Или – не быть. Да? Ну? Остыл? Хочешь кофейку глотнуть?

– Нет, – Игорь помолчал. – Что вам угодно?

– Жить хочешь? – улыбнулась девушка. – А? Или – не хочешь? Если – не хочешь, то иди. К своей. Этой. Татьяне Борисовне. И когда в ночку будешь её иметь, так, между нежностями телячьими, спроси: дорогая жёнушка, а сколько, собственно, ты заплатила, чтобы меня грохнули? А то мне, понимаешь, суть озвучили, а цифры назвать забыли. Весёлый фонтанчик, да, Игорёк? Правда? Мы, когда малые были, по московским фонтанам шустрили: монетки со дна тырили. А что? За три-четыре фонтана можно было и червончик мелочи насобирать. Для девчонки пятилетней – целое состояние.

– Что за бред вы несёте?.. – наконец, опомнился Игорь. – Что за – чушь собачья? Что за – хрень несусвет…

 

Девушка расхохоталась.

 

– Знаешь… Погоди… Жизнь – прекрасна, когда – разнообразна, да?.. А то – что: сидишь, тухнешь месяцами в своей этой ювелирной конторе… Света белого не видишь… Да и вообще… Особо ничего и никого вокруг себя не видишь… Одни – караты, унции, пробы, огранки… Вечная грызня с этим… «Алмаз-инвестом» вашим… Прочие напряги… По тебе, Игорь Сергеевич, уже месяца четыре работают… Ты, слава Богу, – не Березовский какой… И – не Старовойтова с Немцовым… Никто по серьёзному твою внезапную и случайную кончину и мурыжить не станет… Ни в каких МУРах. Но. Мы ж тоже – не пальцем деланные… Как на тебя заказ пришёл, пробивать стали: кто – таков, чем дышит, за что хотят грохнуть, что за – заказчик, каковы – мотивы и так далее… Так вот. Хорошим ты мужиком оказался, Игорёк. Умным. Дельным. С совестью – к тому ж. Что нынче – редкость. Проще в Москве на брусчатке Красной площади золотой самородок нарыть… Чем – человека совестливого встретить в столичке нашей… Вон, два года тому назад… Когда у твоей драгоценной Татьянушки Борисовны онкологию обнаружили, ты… Помнишь, да? Ты чуть Москву с Германиями да Япониями вверх дном не перевернул… И деньги был готов последние отдать… Чтобы только жёнушка не ёкнулась… Та онкология, правда, доброкачественной оказалась… А через пару-тройку месяцев и сама испарилась… Как – не было… Так я это – к чему. К тому, что…

– Нет, – замотал головой Игорь. – Я больше ничего не хочу слышать. Весь этот бред собачий… Таня… Таня – это святой человечек… Святой… Чтобы она… Хоть кого-то… Я даже не помню, чтобы Танечка… Погодите… А откуда вы, собственно, знаете, что у Та…

– Твоя Танечка, – резко перебила мужчину девушка, – вот уже год резво подмахивает заместителю генерального директора совместного предприятия «Алмаз-инвест» Дробышеву Алексею Владимировичу. В разных позах и конфигурациях. У него – на даче. На вашей даче. На съёмной хатке по адресу Миклухо-Маклая, 24, квартира 146. Он же, Дробышев Алексей Владимирович, собственно, и оплатил задаток. Чтоб ты, Игорёк, под машинку, скажем, случайно угодил. Или со своим митральным клапаном в Сандуновской парилке загнулся. Или… Способов – масса. Уж поверь. Ненасильственно человека кокнуть.

– Лёшка? – глупо улыбнулся Игорь. – С Танькой? Да не… Не может быть такого… Вы что-то не то гово… Мы же с Лёшкой сколько лет дружи… Ли… Пока… Он… Нет, не мо…

– Игорёк? – девушка посмотрела на бледное лицо мужчины. – Тебе что – плохо? А? Игорь Сергеич? «Скорую», может, подогнать? Ты чего такой белый-то стал? На, глотни-ка кофейку… Давай, давай… Живенько… Открывай ротик… Ещё… Во-о-от… И – молодцом… Глотай, глотай… Ещё глотай… Молодчинка… Ещё – пару глотков… Ну, как? Отпустило малость?

 

Игорь кивнул.

– Да. Спасибо. Как-то вдруг… Стало… Не по себе… Не знаю…

– Во-о-о-от… – засмеялась девушка. – Порозовел уже… Клапан митральный это тебе – не шутки… Так, Игорь Сергеевич. Давай-ка закругляться. Чтоб мозги твои прочистились… Послушай. Потом с этим переспи где. Желательно – не с заказчицей. Грохнуть она дома тебя, конечно, не грохнет, но… Бережённого, как говорится… После подписания контракта вы ведь едете с немцами в загородный мотель, так? Обмывать это дело. Вот и обмывайте. Хотя ты не пьёшь, но будь в кампании… На виду, так сказать. Это – твоё алиби. Никуда с мотеля не уезжай. Повторяю: никуда. Сиди там. До завтра. А завтра тебе перезвонят и скажут…

– Я ничего не понимаю… – помотал головой Игорь. – Алиби… Алиби – чего?

– Слушай, Игорёк, – девушка вставила штекер гарнитуры в гнездо айфона, а один из чёрненьких наушников – в правое ухо мужчины. – Сиди и слушай. Молчи и слушай…

 

– Так, – заговорил голос девушки из наушника. – По задатку всё – правильно. Если я верно вас поняла, заказ должен быть исполнен после 23-го числа этого месяца. Не раньше, так?

– Да, да, да… – шёпотом зачастил другой женский голос – глуховатый и несколько испуганный. – После… Только – после 23-го… Я просто не знала раньше… Алексей Вла… Ой… Это, короче… Это только на днях выяснилось… До 23-го ничего делать не надо… Ни в коем случае… Я вас умоляю… Ни в коем случае…

 

Игорь оторопело посмотрел на девушку.

– Да… Это – она… Танька… Это – её голос… Её… И – ваш… Не может быть…

– Ты дальше, дальше слушай, Игорёк… – девушка медленно закурила длинную тонкую сигарету. – Внимательно слушай… Очень – внимательно…

 

– Хорошо, – ответила в наушнике девушка. – Требование заказчика для нас – закон. Больше у вас ничего не поменялось?

– Нет, – голос другой женщина помолчал. – Нет… Только… Об этом уже говорилось… Но это – очень важно. Всё должно выглядеть, как несчастный случай. Только – как несчастный случай. Не знаю – какой: инфаркт, авария, что-то ещё… У него – больное сердце… Он быстро водит машину… Хотя на сердце не жалуется… Ходит в бассейн… А в бассейне ведь можно утонуть, правда? Случайно. Хотя там – кругом… Словом… Вы сами должны придумать… Вам за это платят. И… Мы с Алексе… Я должна быть уверена… Вы должны предоставить… Я должна своими глазами увидеть… Да, пусть – в морге… Но – своими глазами… Что его больше нет. Как только мы… Как я своими глазами увижу, только тогда вы получите остальную сумму… А иначе…

– Да, – спокойно сказала девушка. – Конечно. Вы лично убедитесь. В том, что ваш муж мёртв. Скорее всего, это будет на опознании. Не волнуйтесь. Мы всё придумаем. Вам просто перезвонят. Уже – из полиции. И пригласят на опознание. Процедура эта – не из приятных. Но её нужно будет пройти. Я потом научу вас – как…

 

– Я больше не могу… – Игорь вырвал наушник из уха. – Я больше не могу этого слышать… Весь этот… Весь этот кошмар…

– Сегодня… – девушка быстро потюкала подушечкой большого пальца по дисплею айфона. – Ну, вот… Ничего и нет. Ничего и не было. Сегодня, Игорёк, вы подписываете контракт с немцами. Плюс неделька-полторы на проводку денег. Если – с запасом, то, в аккурат, число 23-е вырисовывается. Твоя благоверная вместе с твоим бывшим дружком подсчитали верно… После 23-го мы тебя ненасильственно грохаем… Дробышев Алексей Владимирович живенько прибирает к рукам ваш «цветик-самоцветик» с полутора миллионным наваром на бюджете, а несчастная вдова становится совладельцем всего твоего бизнеса, а также – свободной и весьма состоятельной госпожой…

 

Игорь стеклянными глазами посмотрел на сверкающий фонтан.

 

– Только этого не будет, Игорёша! – расхохоталась девушка. – Не парься, слышь? Знаешь… Тебе, наверно, странно будет это слышать от меня… После всего, что… Словом, после того, как ты узнал: кто – я, чем на жизнь зарабатываю и прочее… Да? А сперва, наверно, решил, что поблядушка какая-то к тебе липнет в кафешке, да? Я по твоим глазам поняла… Решил, мол, молодая сучка мужичка решила подцепить… Точно? Ну, не хочешь – не говори… Так вот, Игорёк. Это в «Леоне» как там говорилось: кроме женщин и детей? Да, деток мы, конечно, не трогаем… Упаси Боже… Да и баб беременных на заказ не берём… С мужиками же… Ну, вот ты, например, – второй, которого мы лично на тот свет отправлять не будем. Первый – музыкантик был. Скрипач. Чеканутый чуть. Но даровитый – жуть. Там такая заваруха вокруг него закрутилась в своё время, что – мама, не горюй… Его коллеги по оркестру кипятком писались… От зависти… Да – злобы гремучей… Я тогда только начинала в этом бизнесе… И когда заказ на этого еврейчика пришёл… Короче, аж прослезилась… Ну, дитя ж – совсем… Но уже по всем европам-япониям-штатам летает… Копеечку большую заколачивает… Словом, мозгами мы с коллегами пораскинули… От парня беду отвели да особо ретивых музыкантиков из его оркестра на нары усадили… А скрипач… Да, по дурости своей, видать… В какую-то девку замужнюю втюхался… А муж этой девки бандюком оказался… Да и грохнул скрипача. Восемнадцать пуль, я слышала, в него всадил… Кстати, Игорь… Я тебя сразу узнала… Хотя прошло уже… Двадцать лет… Нет, больше даже… А ты меня не узнал, нет? Не помнишь?

– Что? – опомнился мужчина.

– Меня, спрашиваю, не узнал? – улыбнулась девушка. – Совсем-совсем? Ну, правильно, конечно… Мне ж тогда семь годиков всего было… А ты – здоровый такой дядька… Ну? Не вспомнил? Алушта? Море? Я вечерком от отчима с мамкой убежала… Поплавать… На пляже уже – никого… Одни – лежаки да зонты… Не вспомнил, нет?

– Погоди-ка… – Игорь поднял брови. – Это ты про… Да не может быть… Это ты тогда утопнуть собралась, что ли? Ты – та пичужка худенькая?! Что в море одна барахталась?! Да чуть…

– Ага! – засмеялась девушка. – Я! Я плавать хотела научиться! Чтобы никто не видел! Чтоб не ржал никто, как я топориком плаваю! Чтобы, как все, плавать! Чтобы мамка из воды не тянула… Чтобы отчим меня не стерёг… Вот и научилась! Нет, поплыла, вроде… А потом как воды глотнула солёной… И волной меня накрыло… Испугалась – жуть! И тонуть стала… А тут меня вдруг кто-то – дёрг! Сильно – так! И – наружу! И – на берег! Забыл?!

– Ты, когда отдышалась… – улыбнулся Игорь. – Когда кошмар прошёл… Только мамке не говорите, дядя, только мамке не говорите… Меня мамка убьёт… Я больше не буду, дядя… Вы только никому не говорите, дядечка…

Девушка расхохоталась.

– Точно! Я больше мамки боялась с отчимом! Чем – утопнуть! Боялась, что к морю больше не пустят! Никогда!

– Я не узнал тебя… – покачал головой Игорь. – Ни за что бы не узнал… Если бы ты не сказала… Такой заморыш – тогда… Худенький… Испуганный… С гусиной кожей… А нынче – красавица… Просто – прелесть… Вот – чудеса… Ей-богу…

– А я тебя сразу узнала… – девушка помолчала. – Как-то давно и забыла про тот случай… Малая ж совсем была… А как твоё лицо увидела – мигом вспомнила… А отца родного никогда не видела… Он от нас ушёл, когда… Когда я и не родилась даже… Да, они с мамкой мне жизнь дали… А ты, Игорь, мне тогда её подарил… Благодаря тебе я сейчас живу… О-о-о…

Девушка посмотрела на запястье.

– Пора мне, Игорёчек. Ты меня хорошенько понял? Всё запомнил, мой спасатель? Подписывай контрактик свой, гуляй это дело с немцами вашими, коллегами, веселись, ни о чём не думай, не тужи, выспись хорошенько, никто тебя убивать не будет, а что с жёнкой да дружком твоим случится – после узнаешь…

– А что с Таней случится? – Игорь тоже поднялся со скамейки. – Я ничего не понимаю…

– Не надо тебе больше ничего понимать… – девушка сунула в правую руку мужчины стакан с экспрессо. – Добивай… Холодный – уже, наверно…

 

А завтрашним поздним летним, но бессолнечным утром на стоянке загородного мотеля взорвались оглушительными рёвами, переливами да воями все восемь припаркованных автомобилей.

Игорь открыл глаза, скатился с просторной, широкой деревянной кровати, подлетел к распахнутому на ночь окну и замер. Медленно обернулся и только тогда понял, что, не прерываясь ни на одно мгновение, верещит на все лады его же смартфонное Вивальди.

– Да… – мужчина откашлялся. – Да… Да. Кто? Я? Да, я – Внуков Игорь Сергеевич… Да, именно… Кто? Внукова Татьяна Борисовна? Да, моя же… Что? Как?! Когда?!!

Игорь медленно опустил смартфон. Утёр запястьем мокрый лоб. Осторожно опустился на край гостиничной кровати. И некоторое время смотрел на квакающий едва слышимым человеческим голосом мобильный. Снова поднёс смартфон к уху.

– Где… Где это… Где это случилось? Я? В мотеле… В номере мотеля! За городом! Я не знаю – во сколько! Что?! Я повто… Как?! Да. Да. Да. Да. За рулём. Да. Да. Да. Не надо. Да. Буду.

 

Возле дымящихся на обугленном фундаменте дома головешек стояло несколько людей, две красные пожарные машины, за бордовыми лентами – по периметру участка толпились зеваки, а поодаль от пожарища, вся в жирной саже и копоти, одиноко чернела легковая «Ауди».

К Игорю подошёл высокий, с бледным, чуть вытянутым лицом, человек.

– Игорь Сергеевич? Внуков Игорь Сергеевич?

– Что… – Игорь проглотил тугой комок в горле. – Это… Такое…

– У вас – при себе документы, гражданин? – человек внимательно смотрел на небритые щёки мужчины. – Паспорт, права, прочие удостоверения личности…

– Да, – Игорь помолчал. – Да. Права. Есть. В машине…

– Следователь прокуратуры Московской области Шихт, – представился человек. – Предъявите ваши документы, Игорь Сергеевич.

Игорь сомнабулически прошёл к БМВ. Наклонился. Забрался в салон. Вылез.  Разогнулся и в ту же секунду выплеснул из себя желтоватый гейзер рвоты.

Следователь подал мужчине аккуратно сложенный клетчатый квадрат носового платка.

– С вами всё – нормально? Игорь Сергеевич?

– Что… – Игорь медленно вытер влажный рот. – Что… Здесь… Случилось…

– По предварительным данным… – следователь внимательно изучил водительское удостоверение и техпаспорт. – Предварительно… Как установили пожарные… Очаг возгорания находился в комнате первого этажа… Какого рода был очаг, расследование выяснит… Короткое замыкание проводки… Неосторожное обращение с огнём… Например, курение в постели… Или же – умышленный поджог… В комнате первого этажа обнаружено два трупа… В характерных для пожара позах – позах боксёра… Судя по тому, что дом принадлежит вам и вашей супруге Внуковой Татьяне Борисовне, а возле дома был обнаружен автомобиль «Ауди» с документами на её имя, можно предположить, что один из трупов и есть ваша жена. Второй труп, очевидно, – мужской. Пока – не идентифицированный. Скажите, Игорь Сергеевич: ваша жена… У вашей жены… Поймите меня правильно, но здесь погибли люди, и нам надо выяснить обстоятельства их гибели. Поэтому постарайтесь отвечать предельно искренне. Это пока – не допрос, Игорь Сергеевич. Всего-навсего – предварительное дознание. У вашей жены были любовники? Вы знали об этом?

 

Следователь пристально посмотрел на бледное лицо Игоря.

– Я прошу вас отвечать предельно честно. В жизни бывает всё. И ваше содействие в данном случае намного облегчит расследование… Несчастного случая… Или же… Быть может… Чьего-то злого умысла… Вы, как нам известно, в эту ночь были в другом месте… Но, возможно, каким-то образом сможете пролить свет на случившееся… И помочь следствию… Ещё – до получения результатов судебно-медицинской, криминалистической, пиротехнической и прочих экспертиз… Вы знали, Игорь Сергеевич, что ваша жена вам изменяла с другими мужчинами?

– Да, конечно, – кивнул мужчина. – Знал. Давно. И я жене изменял. С другими женщинами. И она об этом тоже знала. Простите… Я сейчас… Я сейчас не могу говорить… Проводка? Бред… Да, Таня курила… Я не могу сейчас говорить…

– С кем ваша жена могла быть в эту ночь? – разделяя каждое слово, спросил следователь. – Подумайте. Не спешите. Кто мог быть этот мужчина?

– Не знаю, – Игорь помолчал. – Кто угодно. Не знаю и знать не хочу. У меня болит голова. Я могу идти? Я больше не хочу об этом говорить. Оставьте меня в покое. Что вам от меня нужно? В чём мне надо признаться? В том, что моя жена – блядь? Да, блядь. Курила? Да, курила. Я ей изменял? Да, изменял. Я хотел её смерти? Нет, никогда. Я её этой ночью убил? Да, убил…

Читать далее →

Проводить усопшего пришли многие. Но все стояли молча.

 

– Товарищи… – не выдержал, наконец, некто полненький, в стареньком, блестящем на локотках, чёрном выглаженном костюме. – Мы сегодня… В этот солнечный… В этот трагичный день… Мы сегодня провожаем… В последний путь… Нашего дорогого… Нашего друга… Нашего Петра Ивановича Нали…

– Ой! – вдруг закатила небесные очи рыжая до солнечной огненности высокая задрапированная в фиолетовый шёлк дама. – Федя… Федь, а я утюг выключила?!

– М-м? – задумчиво промычал рядом стоящий мужчина. – Какие – ключи?..

– Утюг, я тебя спрашиваю, выключила?! – обиделась женщина. – Я не помню! Не стой, как остолоп!

– Товарищи, товарищи! – нахмурился полненький. – По очереди, товарищи… По очереди… Каждый сможет сказать…

 

Мужчина залез пухлой пятернёй в правый карман брюк. Медленно утёр бледный росистый лоб сложенным вчетверо клетчатым платком.

 

– Каждый выскажется… Так вот… Наш дорогой Пётр Иванович На…

– Нет! – громко возмутилась рыжая. – Федя, что ты молчишь?! Только пожара нам не хватало! Ведь всё сгорит! А за холодильник – кредит! Новый! Совсем! Федя, ты оглох?!

– Поджарка была хороша… – опомнился Федя. – Надо будет у той бабы всё время брать говядину… И – не дорого… Да, Свет?

– На рынке берёте мяско-то? – тихо поинтересовалась маленькая, стриженная под каре Мирей Матье девушка. – И – почём?

– Наш дорогой Пётр Иванович! – повысил голос полненький и повёл рукою в сторону светлого лакированного гроба, в котором мирно лежал усопший. – Наш друг! Коллега! Наш брат! Который никогда… Который всегда… Который в трудную минуту всегда…

– Между прочим… – из-за могучего толстого тополя показался усатый рельефный мужской профиль. – Нет, я конечно, понимаю… Председатель профкома – не какая-то там великая шишка… Но, чтобы так… По-свински…

 

Все, кроме оратора, обернулись.

 

– Да, допустим, Лазарева – мать-одиночка… – усатый помолчал. – Первого родила – одиночка… Второго тоже – в одиночку… Да, нужна квартира… Надо подождать… Всё –

понятно… Ждём… Полгода ждём… Год ждём… Ещё – год… А очередь стоит… Для кого, спрашивается, – очередь?  А тут потом ещё и Кондратьев влез! Со своей полькой! Спецом, видать, заграничную нашёл! Чтобы всех растолкать! А наши и рады! Как перед иностранкой не повыпендриваться! И – нате! Ключики – на блюдечке! В обход! Всех!

– Да! – неожиданно заявил худощавый мужчина с бледным лицом. – Который год путёвку в Ессентуки жду! Сколько лет с язвой хожу! Пятый – поди! Сазонов съездил! Муратова, как негритянка, с Кисловодска прибыла! Лазаревы в Друскининкай гоняли! Трижды! А мне, который двадцать лет горбатится на предприятии, – шиш! С постным маслом!

– Так Пете некогда было! – съязвил усатый. – Он сначала кооператив строил! Себе! Потом – дочухе с зятем! Затем дачку поднимал! В три яруса! С гаражом, кстати! Как – в Америке!

– Да как вам не стыдно?! – тоненько возмутилась женщина в траурной вуалетке. – Как вам не стыдно такое говорить?!

– Мария Ильинична, Мария Ильи… – засуетился полненький. – Вы не волнуйтесь… Вы только не волнуйтесь…

– Ничего мы не строили! – женщина откинула траурную вуалетку на поля маленькой чёрной шляпки. – Ничего мы не строили, Александр Викторович! Вам ясно?! Менялись мы! Понятно вам?! Ме-ня-лись! Чтобы детки жили! Чтобы деткам не мешать! Как у вас рука поднялась такое сказать?!

– Мария Ильини… – зашептал полненький. – Дорогая моя… Вы только не волну…

 

Мужчина гневно посмотрел на усатого.

– А ты, Сашка, прекрати всякую чушь нести! Не в пивной! Кооператив! Твоё какое дело: кто что строит?! В очереди обошли?! Значит, теперь можно и хаять огульно?! Ничего! Постоишь! Женился и стой! Как – все! Дойдёт до тебя и получишь! Если дойдёт…

– По-го-ди-ка… – медленно начал Александр Викторович. – Как это – «если»?.. Что значит – «если»?! По-го-ди-ка…

– А то и значит, – подхватил язвенник, – что скорей ты язву получишь! А – не квартиру! Двадцатиперстной кишки! Или – инфаркт! Пока квартиру дождёшься! Миокарда! Так-то, Сашка!

– Ёшкин кот! – вдруг хлопнул в ладоши крупный, с красным обветренным лицом мужчина. – Холуи! Ей-богу! Как Петька был при должности, рта не смели разинуть! Молчали! В тряпочку! Как Петька помер, так разговорились! Одному жилплощадь Петька не дал! Другого до язвы довёл! Да ты, Николай Савельевич, сам – язва! Ещё – та! Сам кого хочешь до кондратия доведёшь!

– Я?.. – позеленел Николай Савельевич. – Я?! Да как ты сме…

– А тебе, Василий Адреич… – свистящим шёпотом заговорил усатый. – Ты что: на Луне живёшь?.. Сам-то… Святой, что ли?! На улице… На лавке ночуешь?

– С женой ночую! – хохотнул Василий Андреевич. – Как – все нормальные мужики! У тёщи! С тестем! И – ничего! И все рады! Без кооперативов ваших! Без дач! Летом – вон… Жёнку с малыми – в деревню! На воздух! На молоко парное! А сам – по грибы! На рыбалку! И – ничего! И – никаких язв! И – никаких кисловодсков!

– Федька, да ты очнёшься, наконец?! – тряханула мужа за плечо рыжая. – Не стой столбом! Сделай что-нибудь! Сгорим же! Всё сгорит!

– Я купил молоко… – мужчина туманными очами посмотрел на огненные волосы жены. – Три пакета… А – хороший парик… Тебе идёт… А грибочков было бы – неплохо… Лисичек… Жареных… С картошечкой… Варёной…

– И гаражей нам не требуется! – Василий Андреевич закурил. – Не князья… На троллейбусе – мы… С народом… А по выходным – банька, конечно… У Витька Троекурова… Сам, между прочим, мастерил… А что? Руки откуда надо растут… Инженером-то из работяг стал… И ремонт – сам… И баньку – своими ручками… А помнишь, Владислав Никитич… Помнишь, как Пётр Иванович твою развалюху-то перебрал, нет? Годков семь тому назад, да? До сих пор же бегает? Как – милая?

– Так, может, ты выйдешь? – чуть обиделся полненький. – Что ты там за людей спрятался?.. Выйди к усопшему… Скажи… От души – чтобы… Раз мне слова вставить не дают…

– Так я и говорю… – мужчина стрельнул окурком в кусты сирени и медленно пробрался между стоящими людьми. – Ой, простите, Марья Ильинична… Я вам на ногу наступил… Наступите и мне… А то поссоримся…

 

Вдова опустила вуалетку и маленькой ступней в чёрной лакированной туфле аккуратно приложилась к носку коричневой пыльной сандалеты мужчины.

 

– Так я и говорю… – Василий Андреевич помолчал. – Я и говорю… «Тройка» по второму кругу, это – не «мерс» какой… С новья… И движок надо было перебрать… Чтоб не стучал на третьей… И колодки подтянуть… На сервисе бы годовую зарплату спустил… А Петя всё – своими ручками… Да – тыковкой… А уж какого мотыля Петька на зимнюю раз подогнал… Жирнющего… Во!

 

Мужчина вздёрнул руку.

 

– Ей-богу! С палец! И где такого средь февраля достал?! Плотва, видать, озвезденела! Что ей на обед не мормышек подают, а деликатесы невиданные! Помнишь, Владислав Никитич, каких плотвиц да окуньков тебе Петька тогда отстегнул?! Под пиво-то! Ты ж – любитель! Пивка-то!..

 

К Владиславу Никитичу неслышно подошёл седоватый кряжистый могильщик.

– Это… Товарищ… Покороче бы… А то нам ещё троих сегодня работать… Время сдвинется – не уложимся… И – люди, опять же… Разные…

– Да-да-да… – закивал Владислав Никитич. – Конечно. Я – сейчас… Я понимаю…

– Нет! – вдруг прозвенел голос усатого. – А дачку-то наш дорогой Пётр Иванович на какие шиши поднял?! Дворец этот! На зарплату, что ли?!

 

Все, кроме Василия Андреевича, Владислава Никитича и могильщика, обернулись.

 

– В три этажика, между прочим! – Николай Савельевич растопырил большой, указательный и средний. – И крышу-то… Не каким-то шифером покрыл! Металлочерепицей! Германской! Красной! И рабицей оцинкованной обнёс! В два метра! Чтоб не лез никто! И сотки прирастил! Самовольно! Или директору садового товарищества сунул! У всех – шесть, понимаешь! Как – положено! А у Наливайко – сто шесть!

– Тебя щас новая язва стукнет, Николай Савельевич! – улыбнулся Василий Андреевич. – Прободная! Что разошёлся-то?! Вот через желчь твою и язвы в тебе рождаются!

– То! – бледный Николай Савельевич отчаянно покраснел. – На взносах наших профсоюзных и отстроил! Хоромы свои! Ни у кого в три яруса нет! Ни у кого! Все – как люди! Один Наливайко – поперёк! Одному ему закон не писан!

– А дочке с мужем да с дитём где жить прикажешь?! – разозлился Владислав Никитич. – В конуре?! Сотки ему не в ту глотку попали! Черепицей он давится! Запрещена черепица в нашей стране?! Нельзя семье под одной крышей жить?! Чтоб детки – с родителями да с внуками! Ишь, разошёлся… Товарищ мастер участка… Того гляди и лопнешь от напряга! Ярусы да сотки считать! А то, что Петька тебе диетпитание в столовке нашей выбил, забыл?! Бесплатно, к тому ж! Чтоб ты на язву свою не тратился. То, что от субботников всяких да сверхурочных тебя отмазывал, тоже не помнишь?! То, что ты вечным ударником коммунистического труда был, не припоминаешь, Коля?! Хотя твои проценты ударные по всему цеху раскидывали… Чтоб твои зенки бесстыжие с Доски Почёта на нас пялились! Э-эх, Николай Савельевич… Девичья у тебя – память…

– А где ж… – покрутил усатой головой Александр Викторович. – Где ж – семейство-то?! Ненаглядное… Ради которого Пётр Иванович старался… Вдову вижу… А где же… Чада… На дачке – видать!.. Загорают!..

– Здесь, – высокий молодой человек с фотоаппаратом осторожно обошёлся ограды соседних захоронений. – А Нина – дома… С дочкой… Я не знаю…

 

Молодой человек посмотрел на Николая Савельевича.

 

– Я не знаю – что вам Пётр Иванович сделал плохого… Кажется, об усопших надо говорить… Либо – хорошо,  либо… Вообще не говорить… Пётр Иванович был мне, как отец… Нет, не как отец… Он был настоящим отцом… И – Нине… И – мне… И относился ко мне, как к сыну… Переживал за нас с Нинкой… За Нинку… Помните, Марья Ильинична? Когда Нинка рожала… Тяжело рожала… Все думали, что… Одним словом, что либо – она, либо – дитя… Так Пётр Иванович все эти три дня из роддома не выходил… Мы с ним по очереди на кушетке спали… Нет, не спали толком, конечно… Так… Только вздремнёшь и сразу… Нас было хотели домой выгнать, а Пётр Иванович тогда такие слова сказал… В общем, как матом их всех обложил, так они все… Короче, засмеялись и даже… Даже выпить нам предложили… Спирта… А потом и Нинка родила… Танюшку… Я уже совсем никакой был… За эти трое суток… А Пётр Иванович дитя взял… Поцеловал… И мне отдал… Прямо – в руки… И давай нас с Танюшкой да Нинкой моим «Зенитом» щёлкать… Всю плёнку отщёлкал…

 

По верхушкам тополей, берёз и елей пронёсся быстрый летний ветерок. Жаркое золотистое солнце медленно зажгло край пухлого сливочного облака, и лёгкая светлая тень скользнула по лицам людей.

 

– Ну? – поднял брови бригадир могильщиков. – Давайте-ка усопшего – в лоб… Как говорится… И начинаем… А, товарищ?

– Да, – помолчал Владислав Никитич. – Да. Надо начинать… Пора…

 

И тут летний жаркий полдень прорезал смех.

 

Бригадир могильщиков разинул щербатый рот и с оглушительным треском сел на крышку гроба.

 

Рыже-фиолетовая дама судорожно набрала воздух, всплеснула руками и повалилась в руки остолбеневшего мужа.

 

У Александра Викторовича встали дыбом усы.

 

Красный Николай Савельевич позеленел, через мгновение побледнел, спустя секунду пожелтел и вновь пошёл багровыми пятнами.

 

Марья Ильинична опять подняла чёрную прозрачную вуальку и промокнула влажное лицо маленьким сиреневым платочком.

 

А Пётр Иванович медленно вылез из гроба, поправил правую, задравшуюся штанину тёмно-серых брюк, выпрямился и подмигнул Владиславу Никитичу.

– Ишь, Владик… Каково… Помереть стоит только… Умора… Никого там кондрашка не хватила, нет? А то всё – готово… И – задарма… Ложись, как говорится… И – вперёд…

 

Воскресший тихо хохотнул.

 

– Вот так, Владичка… Живёшь-живёшь… А кто тебя – вокруг и не ведаешь… Ума-то нажил за жизнь… А людей не видишь… Славно мы с тобой придумкали, да? Боялся только, что Машка расколется… Ан нет… Подыграла… Славненько так… Умничка моя ненаглядная… И – то: почитай, скоро сорок пять годков – вместе… Душа – в душу… И Славка – молоток… За отца встал… Нет, ишь, стервецы…

 

Пётр Иванович коротко сплюнул.

 

– Дача им наша помешала… В Ессентуки с Кисловодском я Кольку не пускаю… Шифера с рубероидом им захотелось… На какие шиши… Я покажу Сашке шиши… Век будет помнить… Скажи ему потом… Как поминки отгуляем… Что вселяется он… С супружницей ненаглядной своей… На будущей неделе… В отдельную… С раздельным сортиром… А на поминках их обоих не желаю видеть… Они мне в понедельник в цеху и так всю плешь проедят… Последнюю… Вот… Сегодня отгуляем, значит… А завтра, в воскресение, – по грибы! Да, Владичка? На наше место… Небось, красноголовики и боровички пошли уже… И – славненько…  И поохотимся, значит… Вволю… А то ведь, и вправду… Помрёшь вдруг… Ни с того ни с сего… Хотя… После всего, что наслушался, и помирать расхотелось… Ей-богу… Ну, товарищ Наливайко… Не забыл взять-то?

– Не забыл, Петя, – улыбнулся Владислав Никитич.

– Наливай-ка, дорогой… – вновь хохотнул Пётр Иванович. – А то я, лёжа, извёлся весь… Чтоб не заржать… Ей-богу, думал, помру… От воздержания… Вот была бы умора, да, Владик?..

Не смей смеяться…

 

Не смей смеяться.

 

Твой серьёз –
с двумя морщинками на лобике
и лучезарным гневом слёз
в глазах,
одною слёзкой побоку,
по бледно-розовой скуле
скользнувшей тихо.

 

К подбородку.

 

Скулит за окнами.

 

В стекле
стекла рябины тень.

 

Шарлотка
остыла.

 

Чай ещё горяч.

 

Не смей смеяться.

 

Да.

 

Люблю я
полночный твой короткий плач
вкушать.

 

Нежданным поцелуем.

 

Люблю,
когда щека влажна
и так нежна тепла томленьем.

 

Весна – бесстыжая жена –
обнажена.

 

Спустя мгновенье
ты засыпаешь.

 

Россыпь звёзд,
мерцая,
тает в небе зыбком.

 

Не смей смеяться.

 

Твой серьёз –
моя бессонная улыбка…

 

 

 

Демисезонье

 

На полке – шортики.

 

Не плачь.

 

Нас лето ждёт.

 

Капели после.

 

Демисезонье – это плащ.

 

Полуботинки – это осень.

 

В шкафу – сандалики.

 

Смешон

среди туманной хляби топик.

 

Демисезонье – капюшон,

тобой надвинутый на лобик.

 

Что нынче утром – не поймёшь:

на солнце туча слепо плачет.

 

Демисезонье – это дождь?

 

Иль в потной ванной – душ горячий?

 

Ты что-то шепчешь…

 

В унисон

уплывшим птицам.

 

И – забывшемуся.

 

Демисезонье – это сон

меж бывшим и ещё несбывшимся…

 

 

 

Тысячелистник и столетник

 

Тысячелистник и столетник –

на подоконнике.

 

Когда

день увядает ржою летней,

на глади синего пруда

зияют звёзды.

 

Небо бездной

на землю рушится.

 

Плывёшь

меж позолоченных созвездий.

 

Ныряешь в серебристый дождь.

 

Затем выныриваешь.

 

Осень

сквозь кроны сосен

призрак мой

проносит за полночь

и оземь

швыряет.

 

Павшею листвой

уже укрыто ложе тверди.

 

Я пробуждаюсь мглистым днём.

 

Во сне ли,

в яви ли

бессмертник –

на подоконнике моём…

 

 

 

Извини. За беспокойство…

 

Извини.

 

За беспокойство.

 

Это свойство не знакомо –

беспокоить,

ибо остро

беспокоишься о ком-то?

 

Не известно это чувство –

каждодневно-неурочное –

беспокоить,

ибо пусто

быть в покое одиночества?

 

Извини.

 

Но бес покоя

к бесам памяти –

с презрением.

 

Беспокоил.

 

Не тоскою.

 

Беспокойством.

 

Да.

 

Без времени.

 

Все часы уже пропущены.

 

Боль ещё не стала былью.

 

Не случившееся будущее

вышло.

 

В прошлом.

 

Душной пылью.

 

Снова выруби.

 

Под корень.

 

Что – писалось.

 

В бездну неба.

 

Извини.

 

Что – беспокоил.

 

Беспокоясь.

 

Глупо.

 

Слепо…

 

 

 

Безбедное – к беде…

 

Безбедное – к беде.

 

А нищее – к излишествам.

 

Меня не ждут.

 

Нигде.

 

И в этом – воля.

 

Высшая.

 

Проктолог мне – про то,
что жизнь – анальна.

 

Ладно.

 

Меня не ждёт.

 

Никто.

 

И в этом – доля.

 

Правды.

 

Заката волшебство
сожрала ночь голодная.

 

Не жду я.

 

Ничего.

 

И в том – моя свобода…

Читать далее →

Читать далее →