Алые аллеи
мелодрама (16+)
сценарий телевизионного фильма
7-я серия
НАТ. УЛИЦЫ ГОРОДА – НОЧЬ
СЕРГЕЙ на бегу оборачивается и видит самого себя, который с каким-то исступлённым маниакальным выражением лица начинает его догонять.
ИНТ. ПОДЪЕЗД ДОМА – НОЧЬ
СЕРГЕЙ заскакивает в подъезд мрачного слепого окнами дома и слышит за спиной ещё один стук двери. СЕРГЕЙ прыгает в лифт.
ИНТ. КАБИНА ЛИФТА – НОЧЬ
СЕРГЕЙ – потный, взмыленный, бледный – смотрит на мигающие огоньки этажей на верхней панели лифта. Дойдя до шестнадцатого этажа, огоньки замирают, а двери лифта открываются.
ИНТ. ЛЕСТНИЦЫ ПОДЪЕЗДА – НОЧЬ
СЕРГЕЙ – через три ступеньки – бежит по лестнице вверх и, услышав топот сзади, дёргает не запертую металлическую дверь.
НАТ. КРЫША ДОМА – НОЧЬ
Ночная крыша дома звенит ветром и жестью. СЕРГЕЙ крутит головой: бежать более некуда. В дверном проёме возникает тёмный силуэт двойника СЕРГЕЯ. СЕРГЕЙ оглядывается и сигает от самого себя прямо в свинцово-чёрную глубину осеннего вечернего неба.
ИНТ. БОЛЬШОЙ, СВЕТЛЫЙ КАБИНЕТ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ
(тихо)
И эти сны – незабываемы… В отличии – от прочих… Обычных… Которые, наверно, мне тоже снятся… Но я их просто не помню… Которые при пробуждение мигом сворачиваются… Точно – пролитая на воздухе кровь…
ЖЕНЯ СОКОЛОВ – высокий, статный, бородатый, с язвительными искорками в необычайно голубых глубоких глазах – оттягивает нижние веки глаз СЕРГЕЯ. После стукает молоточком по коленам и локтям СЕРГЕЯ.
СЕРГЕЙ
(тихо)
Так ты чего из своей, этой судмедэкспертной конторы свалил? Достали насильники, маньяки, душегубы и прочие милые психи?
ЖЕНЯ
(измеряя Сергею давление, тихо)
Заставили, Серёж… Недавно… Признать невменяемым…
(помолчав)
Сынка… Одного высокопоставленного папочки…
СЕРГЕЙ
(тихо)
То есть? И – что? Я не понял…
ЖЕНЯ
(снимает манжету тонометра с предплечья Сергея)
Чудненько… Сто двадцать пять – на семьдесят… Как – у космонавта…
(тихо)
Тот сынок… Шестнадцатилетний прыщавый ублюдок… Ну-ка, Серёж: закрой глаза и указательным пальцем – в кончик носа… Отлично… Теперь – другой рукой…
СЕРГЕЙ
Так что – сынок тот?
ЖЕНЯ
(тихо)
Сынок? А, этот юноша целый воскресный день насиловал в родительской квартире девочку… Из – параллельного класса… После записал вопли той обезумевшей девульки на камеру мобильного телефона… Задушил свою подругу… Её же розовенькими колготками… Выложил это милое видео в интернет… И, попивая колу, стал спокойно ждать лайков…
СЕРГЕЙ
(тихо)
О, Господи…
(помолчав)
И что – ты?
ЖЕНЯ
Так, встаём, Серёжа… Руки – в стороны… Глаза закрываем… Правую ногу поднимаешь… Стоишь… Глаза не открываем… Стоим… Держим равновесие… Чудненько… Что – я?
(помолчав)
Я с месяц провозился с этим абсолютно здоровым на голову… Но наглым и донельзя уверенным в своей безнаказанности отморозком… И буквально за пару дней до того, как… Да, вне всякого сомнения, он был полностью вменяем… Абсолютно вменяем… Осознавал то, что творит… Отдавал отчёт своим действиям…
(помолчав)
Мне лично позвонил прокурор города… Потом – заместитель министра здравоохранения республики… После – какая-то «шишка» из Следственного Комитета… И, напоследок, – местный влиятельный вор в законе… И самое весёлое, Серёж…
(достаёт из бара два пузатых бокала и бутылку «Мартеля»)
Самое весёлое было – в том, что увещевания всех этих господ заканчивались неизменным «не дури»… Ну…
(разливает коньяк по бокалам)
Ты же – не за рулём, нет? В общем, я дурить не стал: всё равно этого сопливого изуверского сучонка отмажут… С моей экспертной помощью или без неё… Написал «невменяем»… А через месяц ко всем чертям собачьим уволился из этой своей милой судмедэкспертной конторы… Давай, Серёж… По – пятьдесят капель…
СЕРГЕЙ и ЖЕНЯ чокаются бокалами и выпивают коньяк.
ЖЕНЯ
(смеётся)
И вот… Стал частным мозгоправом… Как – видишь… Семейным психотерапевтом, так сказать… А – что? Свой кабинет… Лизка моя… Сексретутка… Миленькая, да? Кстати, помимо всего прочего, ещё умеет варить не плохой кофе… Делать тайский массаж… И джипяру тевтонскую мою классно водит…
СЕРГЕЙ
(тихо)
Ну, и правильно, Жень… Что – ушёл… Сам себе – барин… Да и заколачиваешь, небось, в десятки раз больше, чем в государевой конторе…
ЖЕНЯ
Ну, что…
(разваливается в кожаном кресле и выпускает длинную сизую струю табачного дыма)
Ничего страшного… Нервишки… Не более того… Наяву-то…
(лукаво прищуривается)
Наяву себя, любимого, ещё не встречал? На кухне, например… Или – ванной… Нет? А сниться… Всякая хрень может присниться… Не бери в голову, Серёж… Ты когда, вообще, в отпуске последний раз был? Не на недельку какую… Когда мы с тобой… Лет… Лет семь назад, да? На рыбалку рванули… На Волгу… Помнишь? Ты тогда ещё не утоп чуть… Не забыл? Хлопнул коньяку и поплыл… Чёрти куда… Мы даже опомниться не успели… Ты как кролем своим крейсерским загрёб… А тебя в метрах трёхстах от берега по тыковке какой-то корягой приблудной шибануло… Хорошо – рыбаки с катера заметили…
(Сергей пожимает плечами)
Вот-вот…
(кивает)
Сколько тебе раз говорить: нормально живи… Всех дел не переделаешь… Всех денег не заработаешь… Бабу себе заведи… Правильную… Толковую… А то девок у тебя – тыщи, а толку с них… Питайся… Не абы как… Не абы где… А – по-человечески… С обедами… С горячим… Спи по ночам… А не занимайся чёрти чем… И отдыхать надо, Серёж… Не вприкуску да вприглядку, а – душевно… Плюнь на всё и закатись… С какой-нибудь подругой внятной… Хоть – куда… К морю-окияну какому… На Кубу… На Гавайские острова… На Таити… Хоть – к чёрту на рога… Ноут с мобилой оставь и отдохни… Без суеты… Без напрягов… Чтоб никто тебя с месячишко не дёргал… А по здоровью…
(аккуратно тушит окурок в большой чёрной керамической пепельнице)
По здоровью ты, как – лось… Пульс – в норме… Рефлексы – дай боже… Тонус мышечный – опять же… Не каждому юнцу двадцатилетнему такой приснится… Язык не обложен… Не лысеешь даже, чертяка… От меня в отличии… Гены, стало быть, – здоровые… Кто там у тебя в прадедах был, я запамятовал? Цыган какой-то, вроде?
СЕРГЕЙ
Ага. Цыган. Румынский. А прабабка была в Первую Мировую…
ЖЕНЯ
Слушай, Серёг…
(округляет глаза)
А давай в Африку махнём, а?
ИНТ. АРТ-КАФЕ – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ
(на пятачке сцены, в овале жёлтого света)
Давно подохли в рощах соловьи.
И дети родились.
И уж погибли.
Позволь признаться мне в твоей любви.
Пока ты спишь.
Пока шепчу –
осиплый –
слова,
которым нет названья –
лишь
одни рыданья –
как смогла ты выжить
со мной – аэродромы крыш,
взлетал с которых по ночам я – выше, выше?
Позволь признаться мне в твоей любви.
СЕРГЕЙ боковым зрением возле серой гипсокартонной колонны замечает девушку лет двадцати пяти – в шёлковой, расписанной разноцветным батиком, бежевой блузке.
СЕРГЕЙ
(на пятачке сцены, в овале жёлтого света)
Ах, сколь ж раз,
поверженный,
поверьте,
тебя тянул я за уши –
в крови,
в осколках да блевотине –
из смерти
своей –
не помню,
право,
сколько раз.
На ногу – жгут.
На грудь – бинты крест-накрест.
Желток яичный старый богомаз
размешивает молча, нежно, страстно…
ИНТ. ЗАЛ АРТ-КАФЕ
Девушка медленно, не отрывая немигающего взгляда от светового пятна, в котором стоит СЕРГЕЙ, поднимает к ярким розовым губам белую кофейную чашечку. Делает глоток. Опускает чашечку. Не мигая. И более не шевелясь.
СЕРГЕЙ
(на пятачке сцены, в овале жёлтого света)
Моим пропахли запахом твои
ладони, сновидения, лодыжки.
Позволь признаться мне в твоей любви,
пока ты спишь.
Пока меня не слышишь.
Я знаю –
в откровеньях вскрытых вен
не очень много,
как и искр – в искренности.
Твоих обманов тлен,
моих измен
какой лопатой,
право,
можно выгрести?
Уже подохли в рощах соловьи.
Погибли дети.
Вслед за ними – внуки.
Позволь признаться мне в твоей любви
в преддверие нечаянной разлуки.
Молю,
как окаянный –
отзови
все голоса,
что воют,
ноя,
свыше.
Позволь признаться мне в твоей любви.
Пока ты спишь.
Пока меня не слышишь.
Позволь признаться мне в твоей любви…
ИНТ. ЗАЛ АРТ-КАФЕ – ВЕЧЕР
По залу прокатывается волна аплодисментов.
ИНТ. СЦЕНА АРТ-КАФЕ – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ, чуть отойдя от стойки с микрофоном, кланяется и вновь скашивает глаза направо. Девушки в шёлковой, расписанной разноцветным батиком, бежевой блузке, за столиком нет.
ИНТ. САЛОН «БОИНГА-777» – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ
(смотрит в иллюминатор на молочную белизну пухлой облачности)
А куда мы летим?
СЛАВКА ГОРЕЦКИЙ, в кресле слева, не открывая глаз, пожимает плечами. СЕРГЕЙ оборачивается. САШКА РОКОТОВ чмокает полными губами, зевает и вдруг смотрит на СЕРГЕЯ тёмно-серыми туманными очами.
САШКА РОКОТОВ
О, а ты как тут оказался, Серёг?
СЕРГЕЙ
Мы куда летим, Саня?
(тоже зевает)
А? В Москву?
САШКА РОКОТОВ
А хрен его знает…
(прикрывает глаза)
Спи давай…
СЕРГЕЙ
Нет, Слав…
(легонько толкает друга плечом)
Серьёзно… Куда летим-то?
СЛАВКА ГОРЕЦКИЙ
Туда.
(помолчав)
Спи…
СЕРГЕЙ вертит головой. Кто-то, на кресла три-четыре впереди СЕРГЕЯ, похрапывает. Чуть-чуть похрюкивая. Через проход, слева, упитанная, с короткой чёрной стрижкой, женщина вдруг шевелится, колыхает полной, задрапированной ярко-красной блузкой грудью и смотрит на СЕРГЕЯ. В упор.
СЕРГЕЙ
(тихо)
А куда мы летим, девушка?
ЖЕНЩИНА
(утробным баском)
Надо меньше пить.
СЕРГЕЙ
(пожав плечами)
Да я и…
ЖЕНЩИНА
И – закусывать.
(поворачивает маленькую стриженую голову к иллюминатору)
Коль, ты спишь?
ГОЛОС КОЛИ
М-м-м?
Впереди, посреди салона, вдруг медленно вырастает тёмная мужская фигура. Фигура некоторое время стоит и, лапая спинки встречных кресел, движется в хвост самолёта.
СЕРГЕЙ
Товарищ…
(улыбается, когда крупный, с багровым лицом мужчина проходит рядом)
А куда летит самолёт?
Фигура, в чёрных мятых штанах и зелёной тенниске, молча цапает подголовник кресла СЕРГЕЯ и идёт дальше.
СЛАВКА ГОРЕЦКИЙ
(вдруг)
Да хватит тебе орать…
(зевает)
Куда хотели, туда и летим, блин… На Кубу… Вроде…
СЕРГЕЙ
На какую Ку…
(оторопев)
Куда?!
ЖЕНЩИНА
Вам же сказано – куда!
(округляет большие карие очи)
В Гавану! Это ж надо столько пить! Коль, глянь!
ГОЛОС КОЛИ
М-м-м-м…
СЕРГЕЙ
(прикрыв глаза, про себя, тихо)
Я, наверно, сплю… Надо… Досмотреть сон… Потом… А что – потом? И как, собственно, звать ту брюнетистую прелесть? Танечка? Нет… Оля? Чёрта с два. Или не говорила? Кажется… Нет, не помню. Хоть – убей. Сама – худенькая, а грудка… О-ё-ёй! А что это так жужжит? У меня в голове жужжит? Вспомнил: Катя! Точно – Катя! Кэт, тогда про себя подумал я. Русская пианистка. А откуда взялась? Без понятия. Помню только: среди ночи встал, наощупь прошёл тёмный коридор, открыл дверь туале… А там – девочка грудастенькая сидит. На унитазе, в смысле. Ню, кстати. На меня, без трусов, смотрит. И улыбается. А после… Бумажкой белой туалетной между ножек промокнула… И как – хвать меня за… Да, Катя… Волосы просто – смоляные… Цыганистые… До плеч… А на белом животе, левой груди и сбоку на шее – красные пятна… Это я, что ли, ей засосов наставил? Когда?! Куба… Я сплю или нет? Да, иногда очень хочется проснуться… А – не можешь. Потому что – не спишь…
(открывает глаза)
В чреслах – очень легко… Легчайше, я бы сказал… Тогда как позавчера… Аж каким-то свинцом горячим переливалось… Такая тяжесть была… Откуда эта Катя взялась? От верблю… Стоп. Мы у Светки Скворцовой снимали… В бутике её… Со всяким итальянским шмотьём… Светка не раз уже… Нет, не то, чтобы подкатывала… В наглую… Нет. Но намекала. Прозрачно. Прозрачней – некуда. И в последний раз… Отсняли мы всё, короче… Все эти страсти-мордасти под живую гитару с «Bessame mucho»… Оттанцевали мои влюблённые герои… Свет стали убирать… Зонты зеркальные… Треноги операторские… Я по коридору полутёмному иду… К служебному выходу бутика… Покурить… Пока барахлишко съёмочное погрузят… Гляжу: дверь приоткрыта…
ИНТ. КОРИДОР БУТИКА – ВЕЧЕР
Сквозь приоткрытую дверь СЕРГЕЙ видит в кабинете СВЕТУ – у громадного зеркала: в одном прозрачном кружевном красном гарнитуре и босиком.
СВЕТА
(вдруг оборачивается)
Ну? Как – тебе, Серёж? Нравится? Ой… Помоги мне, пожалуйста… Что-то расстегнуть не могу… Зайди, зайди…
(смеётся)
Не бойся… Я тебя не съем…
ИНТ. КАБИНЕТ СВЕТЫ – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ медленно входит в кабинет и прикрывает дверь.
СВЕТА
Хочешь «Чинзано»? Или – «Мартини»? Помоги расстегнуть… Погоди… Не сломай только… Осторожно…
(Сергей осторожно расстёгивает бюстгальтер Светы)
Нравится тебе нарядик? Знаешь – сколько стоит?! Ого-го! Какие у тебя руки… Тёплые… А я… Запри-ка дверь, Серё…
Внезапно гремит музыка телефона СВЕТЫ.
МУЗЫКА
(из телефона)
Lasciatemi cantare
con la chitarra in mano
lasciatemi cantare
una canzone piano piano
Lasciatemi cantare
perché ne sono fiero
sono un italiano
un italiano vero…*
СВЕТА
Ой…
(придерживая на груди расстёгнутый бюстгальтер, бросается к чёрному кожаному дивану, в телефон)
Да, дочуля! Да, котёнок! Здравствуй, моё солнышко… Что? Где – ты?!
СВЕТА поднимает брови и смотрит на СЕРГЕЯ. СЕРГЕЙ жестом показывает: мол, пойду. СВЕТА отрицательно качает тёмно-русой, с локонами на загорелых плечах, головой.
СВЕТА
(в телефон)
Дочечка… Погоди, радость моя… Не верещи так… Что? Послу… Послушай ме… Солнышко, уже – поздно, слышишь? Приезжай ко мне! Да-да! И вместе пое… И вместе домой…
ИНТ. КОРИДОР БУТИКА – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ выскальзывает из кабинета СВЕТЫ. Осторожно приоткрывает тяжёлую металлическую дверь служебного выхода. Закуривает. Медленно выпускает в фиолетовый вечерний воздух сизое облачко табачного дыма.
СЕРГЕЙ
(куря, про себя, тихо)
Italiano vero… Ну, да… Мужа нет. Официального, так сказать. Так что? Надо и под меня себя подложить? Поразвлечься, типа. Барыня, понимаешь… Хозяйка салона… С тряпками иноземными… Думает: ей стоит только сиськами передо мной потрясти, писькой поманить и будет она меня иметь – как ей только заблагорассудится? А потом наглости наберётся и за услуги мне ещё какой-нибудь галстук дорогущий всучит… Мол, молодцом, Серёжа, классно ты меня отымел, вот тебе за это презентик… От щедрот моих… Бутишных…
СЕРГЕЙ стреляет окурком в мглистую, с очерками подсвеченных окнами домов темень, берётся за ручку двери служебного выхода и выходит на улицу. Осматривается и медленно идёт вдоль семиэтажного, сталинской постройки, дома.
СЕРГЕЙ
(на ходу, про себя, тихо)
Нет. Фигушки… В ручки Светкины не дамся. Барышня она – колоритная, фактурная, жаркая, видать, но… Да, есть за мной такой грешок: вот, казалось бы, – девица дивная, и личико – правильное, и губы – не ижицей, и волосы – шёлковые, и ноги – если не от ушей, то от подмышек точно, и грудь – не прыщики и не вымя, и одёжка – шикарная, и надушена отборным парфюмом, и… Словом, любой нормальный мужик сразу ведётся. Мгновенно. Либо, расталкивая очередь из таких же возбуждённых, лезет напролом, либо мягко вписывается в орбиту восхищённой свиты этой дамочки, либо – понимая, что ему не светит – отваливает в сторону и в бессильной ярости наблюдает из-за угла за предметом своего недосягаемого вожделения… Я же… Ну, простите меня, гранд-дамы. Исхожу зевотой. Почему? Потому что, как правило, в этой роскошной женщине нет самого главного. Главного – для меня. Как – мужика. В этой женщине нет прелести. Подчас неуловимой, сиюсекундной, обжигающей все мои органы чувств, прелести. И эта «непрелесть» мгновенно сводит на нет все визуально-обонятельные достоинства гранд-дамы: ноги, волосы, грудь, наряды и духи. А бывает, что… Вынырнет вдруг из каких-то закоулков мироздания нечто нескладное, с маленькой грудкой, худенькое, со стрижечкой растрёпанной, тоненькими ручками-ножками, и твоё сердце – ба-бах! – уже путает свои систолы, и ты не можешь оторвать глаз, а потом и души от всех этих полудевичьих-полумальчишеских озорных черт: хочет сзади подтянуть сползающие джинсики, а подтягивает, почти на талию, белые ажурные трусики; ты только хочешь что-то сказать, а девушка, уже – в предвосхищении тобою сказанного – вспыхивает ответным любопытным жаром и в то же мгновение чешет под маечкой животик; а её удивление – чему бы то ни было – сродни вселенскому восхищению ребёнка, впервые в своей жизни увидевшего снег. Это нескладное и растрёпанное тебя не просто заводит с четверти оборота – оно внезапно становится в твоей жизни восхитительным солнечным зайчиком: таким же мгновенным, неуловимым, ярким и слепящим, если отражённое солнышко невесть кто направляет прямо тебе в глаза. Однажды, например, одна из таких дивных, нескладных красоток меня разбудила. Какими-то шуршаще-липкими звуками. Я открыл глаза и увидел голенькое растрёпанное бледненькое чудо. Ползающее на четвереньках. По тёмно-вишнёвому ламинату моей комнаты. С высунутым ярко-алым кончиком язычка. С бултыхающейся туда-сюда – в ритм ползанью – маленькой острой грудкой. Потеряла, видите ли, какую-то свою любимую «фенечку»: то ли – заколку, то ли – красную ниточку оберега с правого запястья, то ли – махонький кулончик в виде капельки янтаря в позолоченной оправе, то ли…
СЕРГЕЙ ныряет в тёмную арку и выходит прямо на узкую улочку – к дому, на первом этаже которого сияет бутик СВЕТЫ.
НАТ. УЛИЦА ГОРОДА – ВЕЧЕР
ОПЕРАТОР
Ну, как?
(наклоняет большую светло-русую голову)
Отсняли, Серёж? Где это ты шастал? По – домам? Или на студию меня потянешь? Материал смотреть…
СЕРГЕЙ
(кивает)
По домам, Олежек… Что там смотреть? Я же на плейбеке всё видел. На днях смонтирую… Звук, графику и прочие штучки наложат… И посмотришь. Через недельку.
ОЛЕГ
Я там штаны увидел…
(округляет очи)
Штаны, как – штаны. Джинсы – в смысле. Чёрные. И. Полторы тыщи баксов! Полторы штуки, Серёжа! За что?! Такие же, на рынке, – полтина-сто! Всего! Максимум. Турция. Обычные джинсы. Хорошо пошитые. Вон…
(хлопает себя по бёдрам)
Такие же… Три года назад брал. За семьдесят америкоских целковых. И не раз-два надевал. На праздники какие… Постоянно таскаю. И – по работе, и – на дачи-клячи, и – с дочухой гулять… И стирались они сто раз… И – ничего. И не выцвели, и не сели, и не потёрлись особо, и не расползлись… А у этой… Как – эту бабу, забыл? Полторы тыщи гринов! Совсем охренела баба! Что – неужели покупает кто?! Джинсы вшивые – за полторы «штуки» баксов! Те, что полтину стоят! В базарный день… Ну?
(смотрит на «Мерседес»-транспортёр)
Всё, вроде? Упаковались? Точно я тебе сегодня не нужен, Серёж?
СЕРГЕЙ
(кивает)
Точно.
В эту же секунду в метрах трёх позади «Мерседеса»-транспортёра с коротким визгом тормозит жёлтое такси. Из машины резво выскакивает не высокая брюнетистая девушка – синие джинсы, белые кроссовки, оранжевая баечка – и, звякнув дверными колокольчиками, залетает в бутик СВЕТЫ.
ОЛЕГ
Во!
(мотает головой)
Ещё одна – такая… У кого бабло изо всех карманов сыплется… Девать некуда… Небось, тоже… Кроссы – за «штуку» зелени… А штаны…
СЕРГЕЙ
Давай…
(пожимает Олегу ладонь)
Спасибо за работу. Как смонируется, озвучится, графикой обрастёт, я тебя наберу: глянешь – что с твоей картинкой стало…
СЕРГЕЙ ждёт, пока «Мерседес»-транспортёр, две студийных легковушки и синий «фордик» ОЛЕГА, обогнув чёрный «крузер», выруливают к близкому перекрёстку, и медленно забирается в джип.
ИНТ. САЛОН «КРУЗЕРА» – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ
(закуривая, про себя, тихо)
Ишь… Светлана Борисовна… В кабинетике своём решила меня поиметь… На диванчике кожаном… Нет, конечно, бутик свой распрекрасный для нас закрыла на целый рабочий день: ущербов понесла немыслимых, сама с нами проторчала всю субботу, нарядики опять же предоставила и певуну нашему, и танцорам… И всё – задарма. Бесплатно, то есть. Ну, хоть какую-то компенсацию надо ж отхватить? И бельишко прозрачное надела, и дверь приоткрыла: знала, что я опять через коридор курить рвану, и надушилась тоненько так, между прочим почти, и педикюрчик новенький смастерила… Думала: поведусь. По бартеру, так сказать. Она мне – свои бутишные услуги, кофе – всем, бутерброды с красной-чёрной икоркой, а я хозяюшке – натурой. Своей. И – ничего личного. Так, кажется, говорят всякие там фильмовые гангстеры, когда ухлопывают своего давнего дружка? Ничего личного. Просто – бизнес. Светка, Све…
ДЕВИЧИЙ ГОЛОС
Подкинешь?
СЕРГЕЙ поворачивает голову, открывает рот, а девичья попка в синих джинсах уже плюхается на правое чёрное кожаное сиденье.
ДЕВУШКА
Идиотка…
(быстро ныряет в рыжую кожаную сумочку, щёлкает зажигалкой, коротко затягивается и машет длинной тонкой сигаретой)
Поехали, парень…
СЕРГЕЙ
(скосив глаза на оранжевую баечку, про себя, тихо)
Неужели – силикон? Или свои такие отрастила?
(вслух)
Куда – вам?
ДЕВУШКА
(поворачивает гневное, красное личико)
Никуда! Поехали! Рули давай!
НАТ. УЛИЦА ГОРОДА – ВЕЧЕР
«Крузер» СЕРГЕЯ мягко трогается с места.
ИНТ. САЛОН «КРУЗЕРА» – ВЕЧЕР
ДЕВУШКА
(ныряет в сумочку)
Бли-и-и-и-ин… Мобилу забыла… Дай-ка твой!
СЕРГЕЙ
(спокойно)
Батарея села. Так вам – куда, девушка?
НАТ. УЛИЦЫ ГОРОДА – ВЕЧЕР
«Крузер» СЕРГЕЯ тормозит на перекрёстке, у выезда на главную дорогу.
ИНТ. САЛОН «КРУЗЕРА» – ВЕЧЕР
ДЕВУШКА
На…
(помолчав)
В Троицкое… Нет. В аэропорт. Да, в аэропорт. В Питер. Точно. В Питер. К Ленке Смыкаловой… Нет. Ленка – в Таиланде… Только восемнадцатого будет. Вроде…
СЕРГЕЙ
Тогда, быть может…
(быстро поворачивает «крузер» направо и плавно вливается в вечерний поток машин)
На Мойку, 12? Туда – где Пушкин помирал?
ДЕВУШКА
(с искренним удивлением)
А зачем там Пушкин помирал?
СЕРГЕЙ
А где ж ему ещё помирать?
(мельком смотрит на сигарету в тонких, без лака на коротких ногтях, пальцах девушки)
Куда его Данзас привёз, там и помирал. На диване своём замечательном…
ДЕВУШКА
Кто-кто-кто?!
(разевает розовый ротик)
Данзас?! Так… Вроде… Он же с ним из-за какой-то бабы…
СЕРГЕЙ
Данзас…
(улыбается)
Константин Карлович… Подполковник третьего Сапёрного батальона… Лицейский дружок Пушкина… На тридцать три года пережил Александра Сергеевича…
ДЕВУШКА
Погоди-ка…
(помолчав)
Я что-то не поняла… Он его подстрелил… Так? И помирать повёз?! На «тачке» своей?! Я помню… Нет, погоди. Там же, вроде… Этот твой Данзас… Он же в Пушкина стрелял! Точно! Он! Так что?! Подстрелил и повёз?! Хорош дружок… Они там все тогда такие чеканутые были, что ли?!
СЕРГЕЙ
(смеётся)
Не все… А Пушкин стрелялся с Дантесом… А – не с Данзасом… С бароном Геккерном Жоржем Шарлем Дантесом… Французским подданным… Поручиком кавалергардского полка… Приёмным сынком барона Геккерна Луи Борхард де Беверваард… Нидерландским посланником при русском дворе… При дворе Николая I… Тоже пережил Пушкина… Товарищ Дантес… Аж – на сорок семь лет…
ДЕВУШКА
Ой…
(мотает смолистой, в мелких вьющихся кудряшках, головой)
Что-то я запуталась… Кто с кем стрелялся…
ИНТ. САЛОН «БОИНГА-777» – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ смотрит в иллюминатор: молочная белизна сменяется блестящим чёрным, в мелком светло-сером каракуле, океаном, из которого вдруг выныривает ярко-зелёный, почти изумрудный, остров.
НАТ. АЭРОПОРТ ИМЕНИ ХОСЕ МАРТИ – ДЕНЬ
СЛАВКА ГОРЕЦКИЙ
(спускаясь по трапу самолёта, тихо)
Бли-и-и-ин… Пекло – какое… И жжёной резиной воняет…
НАТ. ПЛОЩАДЬ ПЕРЕД АЭРОПОРТОМ ИМЕНИ ХОСЕ МАРТИ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, СЛАВКА ГОРЕЦКИЙ и САШКА РОКОТОВ смотрят на кубинцев – с толстенными сигарами в зубах – и сизо-чёрные выхлопные газы каких-то ископаемых легковых рыдванов шестидесятых годов прошлого века.
СЛАВКА ГОРЕЦКИЙ
(тихо)
А этот Хосе Марти… Он – кто, вообще? Типа – Фиделя?
САШКА РОКОТОВ
Вроде – поэт… Какой-то… Местный… И – патриот… Отчаянный…
СЕРГЕЙ
(тихо)
Вот… В самолёте хотел кофе выпить… Как – прилетим… А по этой жаре и перехотел… Мужики, давай какой воды со льдом прикупим?
НАТ. ПАРК БАРИАЙ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, СЛАВКА ГОРЕЦКИЙ и САШКА РОКОТОВ, задрав головы, смотрят на огромную статую Христофора Колумба.
СЛАВКА ГОРЕЦКИЙ
А эти…
(помолчав)
Деревья бариа… Какие-то – ценные, да? Я как-то не врубился… Чем?
САШКА РОКОТОВ
Вроде – древесиной… Какой-то – редкой… Типа – уникальной…
СЛАВКА ГОРЕЦКИЙ
Мужики…
(помолчав)
Ну, не на чего здесь больше смотреть… Давай – по бабам… Такие мулатки – здесь… Аж ширинка лопается…
НАТ. ПЛЯЖ ГВАРДАЛАВАКА – НОЧЬ
СЕРГЕЙ, заложив руки за голову, лежит на песке и смотрит в глубокое, чёрное полное миллиардами миров кубинское небо.
НАТ. КОРАЛЛОВЫЕ РИФЫ – УТРО
СЕРГЕЙ – в маске, ластах и акваланге – плавно плывёт над красно-розовыми причудливыми коралловыми рифами. Поодаль показываются акулы. СЕРГЕЙ зависает в толще ярко-бирюзовой воды и видит скатов-хвостоколов, которые, неспешно работая крыльями-плавниками, скользят около самого дна. Из расщелин кораллов появляются ласковые жуткими змеючими личиками мурены. Внезапно огромная багрово-фиолетовая медуза залепляет СЕРГЕЮ маску и, скорее почувствовав, чем увидев под собой громадную белую стремительную тень, СЕРГЕЙ резко, насколько позволяет плотность океанической воды, дёргается в сторону. Акульи зубки приходятся на свинцовый пояс. СЕРГЕЙ с первой космической скоростью вылетает с глубины в семнадцать метров, зависает ещё метров на пятнадцать над поверхностью океана и, мягко шагая ластами по воздуху, плавно переходит на маленький белый катер.
НАТ. ОТКРЫТОЕ КАФЕ – УТРО
САШКА РОКОТОВ
(глядя на бледное лицо Сергея)
Ну, так… Яйца ж не оттяпала… А бабы здесь… Въедь, Серёг: я слыхал, что бабы тут готовы трахаться двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю! Въехал?! Где – угодно: на пляже, среди зарослей сахарного тростника, табака, на дне океана, на дискаче, чистя зубы, куря сигару! А ты киснешь! Давай прихватим каких девчонок и – в долину Маябе! Мне нашептали, что красота-а-а-а – там… Ну, джунгли – прям! Вот и оттянемся с мулатками этими! По полной! А?! Серёг?!
(толкает локтем Славку Горецкого)
Славик, ты чё молчишь?! Хватит ром жрать! Развезёт щас… По жаре этой… Весь остров Свободы облюёшь!
НАТ. УЛИЦА САНТА-КЛАРЫ – ДЕНЬ
СЛАВКА ГОРЕЦКИЙ
(на ходу куря сигару)
Помните Че? Ну, Эрнесте Че Геваро? Вот именно здесь он и боролся за независимость страны…
(прослезившись)
Уф-ф-ф… Аж до кишок пробирает… Как они их смолят? Серёг, ты чего упал? Притомился?
СЕРГЕЙ
(сидя за столиком открытой уличной кафешки)
Мужики… Вы идите… Сейчас глотну кофейку… И нагоню вас…
САШКА РОКОТОВ
(утирает носовым платком мокрое от пота лицо)
Давай… Нагоняй… Мы со Славкой в какой тенёк пришвартуемся…
Официантка-мулатка ставит на столик СЕРГЕЯ белую чашечку кофе. СЕРГЕЙ осторожно делает пару глотков и смотрит на удаляющиеся спины приятелей. И в то же мгновение испуганная креолка в белой майке с красным беретистом фасом Че на высокой груди хватает СЕРГЕЯ за руку и, округлив карие очи, тараторит на испанском: «el museo de la revolución», «nuestro héroe», «el legendario hombre», «la muerte o la libertad»…**
ИНТ. КОМНАТА КРЕОЛКИ – ДЕНЬ
КРЕОЛКА(вдохновенно скачет на Сергее, спиной к его лицу)Más profundo, más profundo, más profundo! Más fuerte, más fuerte, más fuerte… Yo nací en haití… Me muero…*** За тонкой фанерной перегородкой комнаты глухо рычит холодильник, смуглые ягодицы креолки блестят мельчайшим бисером пота, а чёрные длинные волосы щекочут живот СЕРГЕЯ. СЕРГЕЙ(про себя, тихо)Кстати, если наездница, не меняя мизансцены, отъедет немного на задней передаче, то вполне сможет порегулировать жезлом, а жеребец – ещё лучше овладеть родным языком… Слава Богу – не среди зарослей сахарного тростника и не в холодильнике, меж висящих на крюках замороженной рыбы, даже не на дне океана, у красных любопытных кораллов… ИНТ. КОРИДОР КИНОСТУДИИ – ДЕНЬ СЕРГЕЙ(быстро идёт по коридору, в телефон)Валька, конечно же, помню! Буду! Обязательно буду! Во сколько?! Нет, Валь… Я чуть раньше подъеду! Ага! Где-то – к трём! Устроит?! Лады!(опускает телефон, и он тут же взрывается Моцартом)Да?(смотрит на дисплей телефона)Да, Светка! Чего молчишь? ГОЛОС СВЕТЫ(в телефоне Сергея)Как отгулял на Кубе? Всех кубинок перетрахал? СЕРГЕЙ(смеётся, в телефон)Да. Почти. Только троих – не успел… ГОЛОС СВЕТЫ(в телефоне Сергея, помолчав)Кобель хренов… Ты знаешь, что спал с моей дочерью?! СЕРГЕЙ(в телефон)С какой это доче… ГОЛОС СВЕТЫ(в телефоне Сергея, яростно)С какой?! С такой!!! Катька – моя дочь!!! Какой ты – гад!!! Чтоб ты подох!!!
ИНТ. ЛЕСТНИЧНАЯ ПЛОЩАДКА ПОДЪЕЗДА – ДЕНЬ
Очень бледная, худощавая, высокая женщина отпирает перед СЕРГЕЕМ дверь квартиры.
ЖЕНЩИНА
(улыбается)
Ой… Какие – гости… Проходи, Серёжа… А мы думали, что ты на Марс улетел… Ни духу, ни слуху…
ИНТ. КВАРТИРА ВАЛЕНТИНА – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ
(входя в прихожую, улыбается)
Привет, Маринка… Нет, не – на Марс… В параллельных вселенных был… Ты же знаешь, что у меня в сутках – семьдесят два часа… Где – юбиляр? Дома? Или – на гастролях?
МАРИНА
(улыбаясь)
Да, здесь-здесь, конечно… Трубки телефонной не выпускает… Каждую секунду кто-то звонит… Проходи, Серёж… Я побежала на кухню… А ты проходи… Располагайся… Будь, как – дома…
СЕРГЕЙ проходит коридор. Останавливается у приоткрытой двери кабинета и возле чёрного рояля видит профиль ВАЛЕНТИНА – с мобильным телефоном в правой руке.
СЕРГЕЙ
(смотрит на Валентина, про себя, тихо)
Я как-то не очень люблю все эти выпивки-закусочки-застолья-гулянки… Но не приехать и не поздравить Вальку Неупокоева не мог… И не потому что Валька – фантастический пианист: так может слабать Моцарта с Бетховеным, что даже самый тугой на ухо и душу гражданин внутри себя невольно начинает ему подыгрывать, а потому что… Потому что Валька – настоящий мужик… Которых очень мало осталось… Вообще – на Земле… А среди музыкантов, всяческих живописцев, певунов, балерунов и прочей творческой братии – и подавно… Ну, не терпят, очевидно, никакие богемы конкретных мужиков… Претят, видать, они этим богемам… Один мужик – на сто миллионов условно относящихся к неженской половине человечества… Би-, гомо-, лесби- и прочие разноцветья мне вообще – по фигу… Личное дело каждого – как и с кем спать… А то, почти вымирающее племя, которое зовётся «мужики»… Да, те мужики, которые могут закрыть в бою друга от пули… Которые своими руками могут построить дом… Которые могут дать женщине простое человеческое счастье: семью, деток, достаток, покой… Которые могут из-под земли достать всякого, кто только покусится на его семью, детей и покой… Вот такой мужик и есть музыкант от Бога Валентин Неупокоев… Валька… И не поздравить его с полтинником я не мог…
СЕРГЕЙ осторожно проходит в гостиную и тут же у огромного горшка с цветущими кактусами видит девушку, которая так таинственно исчезла с литературного вечера в арт-кафе: правда, блузку с батиком сменил розово-жёлто-салатовый гольфик с короткими рукавами.
СЕРГЕЙ
(смотрит на девушку, про себя, тихо)
А её яркие розовые губы – настоящие? Кажется – да… Без помады… Натурального природного цвета… И родинки – тоже… Не нарисованные… Две светло-коричневых махоньких – на левой скуле… Одна, чуть побольше, в виде бежевой звёздочки – у крылышка правой ноздри… И три остальных – мал мала меньше – убегают по длинной белой шее за низкий ворот гольфика… Какая – длинная, хрупкая, белая шея… Глаза… Цвета морской волны… Да – светло-бирюзовые… Очень хрупкие, тонкие запястья рук… Не тронутые ничем – ни краской, ни химией, ни плойкой – золотисто-каштановые кудряшки…
Девушка поворачивает голову и смотрит на СЕРГЕЯ.
СЕРГЕЙ
(цапает за могучее предплечье потного красного Валентина)
А это – кто?
ВАЛЕНТИН
(оборачивается)
О, привет, Серёж! Заехал всё-таки?
СЕРГЕЙ
(смотрит на девушку)
Кто – это, Валь?
ВАЛЕНТИН
Где – кто?
(передаёт Марине огромную салатницу с оливье)
Мариш, возьми…
СЕРГЕЙ
(тихо)
Там… У кактусов…
ВАЛЕНТИН
(поворачивает голову)
А Бог её знает, Серёж… Первый раз вижу… Может – с Димкой Жигаревым? У него каждую неделю – новая… Или – Завьяловская пассия… Без понятия… А ты чего, свинтус, на полгода пропал? В Голливуде блокбастеры мастерил? Оп-паньки… Так что эта барышня на тебя так зыркает-то, Сергунька? Очами своими небесными… Почуяла, что мы о ней треплемся?
Девушка, и вправду, не мигая, смотрит прямо в глаза СЕРГЕЯ. Через – всю гостиную.
ВАЛЕНТИН
(вдруг)
А женись! Нравится баба? Бери и женись. Хватит уже… Параллелить… Бог троицу любит… Ну, с двумя бабами тебе не повезло…
СЕРГЕЙ
Это им не повезло со мной…
(чуть улыбается)
Какая жена выдержит мужа, которого никогда нет?
ВАЛЕНТИН
Так будь…
(прищуривается)
Хватит уже шляться… Чёрти где… По съёмкам своим… А эта… Вроде – нормальная девка… Ей-богу… Грудь, правда, – тощая… А так – ничего, вроде… Нет, ты глянь: сейчас тебя точно прожжёт… Насквозь… А, может, это ты кого пригласил да забыл? Нет? У тебя ж там тоже – гарем… По – всей стране… И – за её пределами…
СЕРГЕЙ
(кивает)
Ага, гарем. А я султаню… Валь…
(крутит головой)
Тут сейчас в твои хоромы людей под тыщу набьётся… Не продохнуть будет… Пошли… В кабинеты твои… С роялями… По сотке коньячку вмажем… Обнимемся… И я поеду…
ВАЛЕНТИН
(обиженно)
Ну, ты точно – свинтус… На полгода пропал… Ни духу, ни слуху… А сейчас: «по сотке, обнимемся и поеду»…
СЕРГЕЙ
Не знаю…
(помолчав)
Что-то мне как-то – не по себе, Валь…
ВАЛЕНТИН
Что – не по себе?
(тихо)
Заболел? Ты с этим делом не шути, Серёж… Вон… Кольку Шалаева как тряханул инсульт… Зимой – ещё… Так до сих пор толком говорить не может… Мычит только… Да под себя писается…
СЕРГЕЙ
Да нет…
(качает головой)
По здоровью, вроде, всё – нормально… Недавно через Женьку Соколова проехал…
ВАЛЕНТИН
(опешив)
Женьку?! Чёрт… Как это я забыл? Идиотина… Хотел же пригласить… А потом… Со всей этой кутерьмой… И концерты – ещё… И на радио – запись позавчера… Вот склеротик…
СЕРГЕЙ
У Женьки всё – путём…
(снова смотрит на девушку)
Свой частный кабинет… Джипяра германская… Рожа лоснится… «Мартель» – в баре… Знай сиди: мозги вправляй всяким богатеньким буратинкам… У которых – то пару раз член на полшестого упал, то – с жиру лишнего куролесь какая в тыковке началась, то…
(помолчав)
Просто…
Глаза девушки вдруг лучатся каким-то новым, необычайно свежим бирюзовым сиянием.
СЕРГЕЙ
(смотрит на девушку)
Я её уже… Я эту девицу ещё на вечере своём срисовал… Месяц назад… Тоже… Сидела и молчала… И зыркала… Так же… Я даже свою программу забыл… Которую назубок знал… Бах – и вырубило… Чистый лист… Ей-богу… Стою на сцене… Как – дурак… И ни хрена не могу вспомнить… Потом, правда…
ВАЛЕНТИН
Серёж…
(машет головой)
Пошли… В конуру мою… И, правда, по сотке врежем… Да? Видок у тебя, кстати, – не очень… Отдыхать надо, Серёж… Хоть – когда… А то совсем себя загонишь… Слышишь? Пошли…
ИНТ. КАБИНЕТ ВАЛЕНТИНА – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ открывает крышку клавиатуры рояля и мягко начинает полонез Огинского.
ВАЛЕНТИН
Ну?
(поднимает небольшую, наполненную золотистой влагой хрустальную стопку)
Рихтер… Поехали?
СЕРГЕЙ
Чёрт, совсем забыл…
(суёт руку во внутренний карман кожаного пиджака)
Точно, склероз начинается… Через красотку небесную эту… С юбилеем тебя, Валь… Расти большой…
ВАЛЕНТИН
(опешив)
Ё-о-о-о-о-о… Гершвин… «Порги и Бесс»…
(крутит в руках билеты
Метрополитен-опера… На две персоны… Серё-о-о-о-ог… Обалдеть… Ты – в своём уме?! На двадцать пятое?! Через полторы недели?!
СЕРГЕЙ
Билеты в Нью-Йорк и обратно тебе с Маринкой заказаны и оплачены…
(улыбается)
Там, в конверте, – визитка… Позвонишь – привезут на дом… Визы ж у вас – до конца года, кажется, да?
ВАЛЕНТИН
Ну…
(смотрит на Сергея квадратными глазами)
До конца… Серёг… Ты точно рехнулся… Это ж… Не подарок даже… А – чёрт знает что… Бомба – просто… А стоял молчал… Как – немой… Мы ж… Мы ж с Маришкой от Гершвина… Сколько мечтали… Не мечтали даже… Прикалывались просто… А не махнуть бы нам завтра в Нью-Йорк? На уик-энд… В Метрополитен-опера… А тут… Что: неужели – это правда?! Двадцать пятого будем в Штатах?! Гершвина слушать?!
СЕРГЕЙ
Можете не слушать…
(выпивает коньяк и прихватывает с маленькой вазочки шоколадную конфетку)
Можете просто по Нью-Йорку пошляться… Да, Валь…
(вытягивает из бумажника небольшой листок)
Найдётся у вас за эти три дня часок времени – загляните на кладбище Маунт-Кармел… Это – в Квинсе… Туда, куда вы и прилетите… Аэропорт Джона Кеннеди… Вот… Участок и номер захоронения… Положите от меня Ленке цветы… Она васильки, правда, любила… Но где их там найдёшь? А тащить отсюда – завянут к чёрту… Хотя бы – розочки… Четырнадцать штук. По годам Ленкиным… Да, Валь? Не затруднит?
ВАЛЕНТИН
Да.
(помолчав)
Хорошо. Конечно. Обязательно, Серёж. А ты сам когда-ни…
СЕРГЕЙ
(тихо)
Не могу. Не могу, Валь. Она до сих пор для меня – живая. Понимаешь? Она ко мне иногда приходит… И волосы её… Волосы так же пахнут… Шампунем хвойным…
ВАЛЕНТИН
Серёж…
(ставит обе хрустальные стопки на блестящую крышку чёрного рояля и аккуратно набулькивает коньяку)
Уже столько лет прошло… Более – десяти, да? А ты всё… Себе сердце рвёшь… Не казни себя, да? Что случилось – то случилось… И твою дочурку не вернёшь… Давай… За – упокой её души…
ИНТ. ГОСТИНАЯ КВАРТИРЫ ВАЛЕНТИНА – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ с ВАЛЕНТИНОМ входят в гостиную. Голубоглазой милочки у кактусов уже нет.
СЕРГЕЙ
(тихо)
Валь, а как и с кем эта дамочка вообще у вас сегодня объявилась?
ВАЛЕНТИН
(пожав плечами)
Без понятия… Серёж, давай-ка ты всё-таки поешь что… Я тебя, голодного, не отпу…
СЕРГЕЙ
А как её зовут? И кто она, собственно, – такая? А, Валь? Что-то мне это не нравится… И отсюда слиняла… Так же – как с презентации моей книжки…
ВАЛЕНТИН
(оборачивается)
Марин? А что за – эта… Барышня там была… У – кактусов… Такая… С голубыми глазами… Кудри каштановые… Ты её знаешь?
МАРИНА
(оглядывая сервированный стол)
Что – Валь? Какие – кудри?
ВАЛЕНТИН
Марин, у кактусов только что сидела дамочка… Минут пятнадцать назад… Такая, с тощей грудкой… Кудряшки каштановые… Гольфик разноцветный… Шея длинная… Всё зыркала на Серёгу… Очами своими небесными… И Серёга на неё запал… Куда она подевалась? С кем она вообще была?
МАРИНА
(пожав плечами)
Да не видела я никаких-таких дамочек… Валь, ты бы пошёл переоделся… Надень белую рубашку… Свежую… А то сейчас гости…
ВАЛЕНТИН
(тихо)
Ты ей дверь открывала? Я не открывал…
МАРИНА
(смотрит на Валентина и Сергея, тихо)
И я не открывала…
ВАЛЕНТИН
Так как же она попала в квартиру?
МАРИНА
(тихо)
А Бог её знает… Просочилась как-то…
ИНТ. МОНТАЖНАЯ КОМНАТА КИНОСТУДИИ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ
(подаёт видеоинженеру лист бумаги)
Игорёк, пока загоняй всё по этому монтажному плану… Черново, так сказать… Я сейчас спущусь… Перекушу чего… И будем в чистую собирать… По – кадрам… По – долям секунд…
ИГОРЬ
(кивая)
Ага.
(смотрит на лист бумаги)
Тут, Серёж… Пока я всё это в комп загоню, ты первое, второе и компот успеешь скушать…
Не громко звучит Моцарт.
СЕРГЕЙ
(в мобильный телефон)
Да. Я. Кто? А, моё почтение, Владислав Андреич…
(Игорю, тихо)
Всё, работаем, Игорёк… Я пока пойду… Кого-нибудь съем…
ИНТ. КОРИДОРЫ КИНОСТУДИИ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ
(идя по коридорам, в телефон)
Владислав Андреич… Во всём этом позорном действе… С вашим певуном… Вполне достаточно моего сценарного участия… Мы же с вами это обговаривали… Снимать я его не буду… Что? Так я здесь – при чём? Что – ваш московский модный режиссюга скоропостижно умотал в Голландию… Как? Вы вообще слышали живой вокал этого вашего певуна? Не – «фанеру» плюсовую, а – живой голос! Нет, не слышали? У него ж диапазон – три ноты! И сто слонов по его ушам потоптались! Ни – голоса, ни – слуха! Вы, как продюсер, должны же это пони… Сколько? Вы, наверно, шутите, уважаемый Владислав Андре…
(помолчав)
Это – за всё? За съёмочные смены и монтажные? Вы знаете: я нынче очень занят и… Не надо меня умолять… Как? Клип уже заряжен на три канала? Через неделю?
(помолчав)
Хорошо. Только – ради вас. Три съёмочных смены. Одна – натурная: Петергоф. И две – павильонных: «Ленфильм». И – одна смена монтажная. И ни секундой – больше. И не дай Бог, Владислав Андреич, учую у кого из группы хоть месячной давности запашок…
НАТ. ВЗЛЁТНО-ПОСАДОЧНАЯ ПОЛОСА «ПУЛКОВО» – УТРО
«Боинг» – 747 мягко касается двумя шасси взлётно-посадочной полосы аэропорта. Опускает нос. И уже на трёх лапках медленно тормозит в лучах багрового осеннего утреннего солнца.
НАТ. ПЕТЕРГОФ – УТРО
СЕРГЕЙ вылезает из остановившегося микроавтобуса «Мерседес». Закуривает и смотрит на съёмочную площадку –
с выставленным светом, тремя камерами и припудренным, наряженным певуном. Ассистент режиссёра – хрупенькая рыженькая девчушка – подносит СЕРГЕЮ пластмассовый стаканчик с дымящимся кофе. СЕРГЕЙ кивает, присаживается на стульчик перед плейбеком, делает пару глотков кофе, поднимает глаза и в метрах пятнадцати, возле величественных золочённых изваяний, видит ту самую таинственную незнакомку с каштановыми кудряшками и бирюзовыми очами.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Та-а-а-ак…
СЕРГЕЙ суёт пластмассовый стаканчик с кофе в руки девочке-ассистентке и, перепрыгнув провода горящих «юпитеров», быстро идёт к скульптурам. Останавливается на чёрно-белой шашечной мозаике. Ещё раз заглядывает за изваяние. Смотрит вверх, в прозрачную бирюзу молодого осеннего неба.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Она просто испарилась… Прямо – на моих глазах… Хотя весь путь я не сводил взгляда с её светло-жёлтого короткого кожаного жакета и копны каштановых кудряшек… Разве что пару раз моргнул… На мгновение-два… Не более… Что за – чертовщина? Не могла же она… Чёрт возьми, не могла же провалиться сквозь землю?! Или – раствориться! В воздухе. Мгновенно. Как –
призрак. Бред – какой-то… А, может, это я… Уже – того? Чокаюсь опять… Извилинками… Нет, Валька же её видел… Нельзя же нам вдвоём сойти с ума на одном и том же?! Куда она могла деться, чёрт побери?!
(ещё раз обходит золотистую скульптуру)
Вот…
(останавливается)
И духами пахнет… Какими, правда, – не пойму… Что-то – от фиалки, кажется… Да, точно – фиалка… Явный мягкий фиолетовый тон… Куда же она делась?!
(вслух, громко)
Куда делась эта девушка?! Кто видел?!
ЖЕНСКИЕ И МУЖСКИЕ ГОЛОСА
Какая девушка?
СЕРГЕЙ
Здесь!
(тыкает пальцем вниз)
Вот здесь несколько секунд назад! Только что стояла девушка! В жёлтом жакете! Кожаном! В бежевых брюках! Каштановые волосы!
(про себя, тихо)
Да, пауза от молчания отличается тем, что первое, как правило, – вопрос, а второе – ответ… Пожалуй, недоуменное ответное молчание длится вечность…
ОПЕРАТОР
Мы работать-то будем?! Или свет тушим?!
СЕРГЕЙ
Будем!
СЕРГЕЙ ещё раз задирает голову. Никого. Только – мелкий белый каракуль лёгкой полуденной облачности да несколько далёких голубей.
НАТ. ВЫХОД ИЗ КИНОСТУДИИ «МОСФИЛЬМ» – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ медленно выходит из двери здания «Мосфильма». Закуривает. Скрипя свежевыпавшим снежком, проходит к убелённому местами чёрному «крузеру». Звякает сигнализацией. Медленно залезает в машину. «Дворники», ожив, споро очищают два больших сектора на лобовом стекле джипа.
НАТ. ПРОСЁЛОЧНАЯ ГРУНТОВКА – ВЕЧЕР
«Крузер» СЕРГЕЯ неторопливо катит по коричнево-грязной среди заснеженной обочины колее. В воздухе, совсем низко, с грохотом проносится нечто большое, реактивное.
НАТ. ДАЧНЫЙ ПОСЁЛОК – ВЕЧЕР
Джип СЕРГЕЯ заезжает в незапертые ворота дачного участка и останавливается возле небольшого двухэтажного деревянного дома. СЕРГЕЙ вылезает из машины. Подходит к двери дома. С трудом отпирает нижний, тугой замок деревянной двери. Несколько легче – верхний. С лёгким скрипом открывает дверь.
ИНТ. КОМНАТА ПЕРВОГО ЭТАЖА ДОМА – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ включает в комнате свет, поворачивается и обмирает. На круглом, плетёном крупной светлой лозой столе стоит мерцающий двумя тихими огоньками подсвечник. Движение входной двери тревожит воздух: пламя свечей слегка колышется, и по обшитым вагонкой стенам комнаты танцуют высокие тени. Рядом с подсвечником покоятся две пустые белые, с сине-золотистым ободком тарелки, около тарелок – блестящие вилки со столовыми ножами, а блюдо, прикрытое мятой серебряной фольгой…
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Жареное мясо и… Да, жареное мясо и тушёные грибы… Лисички… Точно – тушёные лисички…
СЕРГЕЙ медленно снимает куртку-«аляску» цвета хаки и разматывает длинный бежевый шарф.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Так… У кого-то здесь нынче – романтический ужин… На двоих… Володька – в Варшаве, только вчера с ним по скайпу болтали… Неужели – благоверная его? Пока муж – в командировке, рванула из Таганрога, куда неделю назад полетела к матушке хворой, обратно? На дачку… Или вообще никакого Таганрога не было? У-ух… Стоп. А – сынок их, Славка? Который, типа, – в Прибалтике? На Рижском взморье? С сокурсниками по физтеху, вроде… Может, поменял тему? Прихватил какую подругу и назад? Пока – родителей нет…
(приоткрывает фольгу и смотрит на мясо с грибами)
А зачем же тогда дверь… Ага. Ну, чтобы никто… Одну – секундочку… А шмотки мои – где?
(крутит головой)
Утром же, вроде, вон на том маленьком диванчике сумка моя была… С майками грязными, носками… Прочим командировочным хламом… Хотел завтра разобрать… Что – в стирку, что – в глажку… Чёрти что, короче. Воры, быть может? Стырили моё грязное бельишко… И решили это дело отметить? Жареным мясцом с лисичками? Под тихий треск свечей?
Со второго этажа дачки вдруг раздаётся какой-то скрипучий не громкий стук.
СЕРГЕЙ
Славка?
(снова приподнимает фольгу и кидает в рот маленькую румяную поджаренную лисичку)
Вячеслав Владимирович? Не помешаю?
Что-то опять едва слышно стукает. Или – хрустит. СЕРГЕЙ несколько секунд прислушивается к звукам дома. Медленно поднимается по ухающей деревянной лестнице на второй этаж. Останавливается у двери комнаты. И осторожно нажимает на коричневую металлическую ручку.
ИНТ. КОМНАТА ВТОРОГО ЭТАЖА ДОМА – ВЕЧЕР
Девушка в жёлтом мягком сиянии настольной лампы сидит на кровати. Спиной – к выкрашенной морилкой стене. Обхватив длинными худыми руками согнутые в коленках ноги. И, не мигая, смотрит на СЕРГЕЯ. Каштановые кудряшки. Чуть беспокойные сухожилия на бледных узких ступнях. Тусклые в не громком свете родинки. Нежно-алое в том месте, где затенённые ягодички девушки вливаются в белую простынку разобранной постели. Девушка медленно выпрямляется и касается дощатого, не крашеного пола пальчиками ножек.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Да, Валька была прав… Грудка – едва-едва набухшая… Но – очень большие ярко-розовые ареолы сосков… Я знаю: это – моё сумасшествие…
На какое-то мгновение свет лампы падает на лицо девушки так, что в его чертах резко проявляется личико погибшей дочери СЕРГЕЯ.
СЕРГЕЙ
(не шевелясь, про себя, тихо)
И грудка у Ленки была точно такая же… Даже лифчиков моя дочурка не успела поносить… Они ей были просто не нужны… В её четырнадцать лет и семь с половиной месяцев… В её вечные четырнадцать лет и семь с половиной месяцев…
СЕРГЕЙ обнимает хрупкие женские плечи. И осторожно прикасается губами к нежнейшей бирюзовой жилочке на правом виске.
СЕРГЕЙ
(обняв девушку, про себя, тихо)
Интересно: какое – сегодня число? С утра, вроде, помнил… А нынче забыл… Начисто… Какое-нибудь хлябистое, промозглое утро двадцать третьего ноября три тысячи пятьдесят первого года? Или – парной сумеречный сиреневый вечер восемнадцатого июля сорок три тысячи девяносто восьмого? От рождества несчастного Христа. И в этих млечных, томных сумерках в глубине тёмного сонного парка я тихо целуюсь с худенькой, нежной девочкой… Фиалковый аромат её бледного личика… Тонкие пальцы – в моих растрёпанных волосах… Поцелуи – не влажны: мягкие губы на мгновение касаются моих щёк, век, подбородка, с быстрым, коротким охом набирают воздух, и вновь тёплое, чуть мятное дыхание касается моего лица?
Боже…
Теперь-то я точно знаю, что тебя нет. И никогда не было. И не будет. И не только – потому, что я в тебя никогда не верил. Да – в силу доступности. Театральной догматичной ритуальности. Продажности твоих, якобы, служителей. Но более всего – из-за того, что все религии мира никак не соотносились с моей верой. Личной верой. Не размноженной многократно в чужих мне особях и особах. Не служащей оправданием самого мерзкого и ничтожного, что только может быть в человеке. Не превращаемой в некое общее отхожее место для отправления религиозных нужд. Которых ранее не было вообще и забродивших только в силу какого-то внешнего миссионерского опыления: плоды, взошедшие на негодных почвах. На болотах да вечной мерзлоте. Не убий, не укради, не прелюбодействуй… То, чем с самого рождения человечество, собственно, и развлекалось. Непрестанно. Из века – в век. Покупало индульгенции. И снова убивало, крало и имело чужих жён. Моя вера всегда была только моей. Не доступной для постороннего глаза. Не слышимой чужому уху. Не являемой иным ноздрям да алчным языкам. Моя вера была только во мне. Она позволяла мне оставаться человеком. Сострадающим. Сочувствующим. Но – безжалостным. К себе и другим. Жалость унижает. Сочувствие означает соучастие в чувствах иных. В болях, радостях, страданиях, нежностях людей, которым довелось быть рядом со мной. Только ради соучастия в чувствах других людей я и не жалел себя. Не жалел и этих людей. Тем, что порой выворачивал их затуманенные суетным бытом очи вовнутрь. В самих себя. В свои собственные потроха, исполненные похоти, великодушия, мерзости, самопожертвования, подлости и покаяния. А это всё – действительно больно. Иногда – невыносимо больно.
Как-то, очень давно, веков сто или тысячу тому назад, одна молоденькая, оглушительно дезодорированная, с перманентными удивлёнными бровками на узеньком бледном лобике интервьюерша меня лукаво спросила: «Так зачем же вы пишете? Ведь это не приносит вам ни славы, ни денег!» «Я пишу, – после короткой паузы ответил автор, – чтобы мои герои мне помогли окончательно не превратиться в унылого, меркантильного, самодовольного скота». Да. Унылого, меркантильного, самодовольного скота. Удалось ли? Пожалуй.
Не удалось одного. Избавиться от одиночества. Я просто не мог его с себя стряхнуть. Никак. Даже – когда меня окружали десятки людей. Приятных – мне. Иногда – дорогих. Очень редко – близких. Или – не далёких. Это «публичное одиночество» просто стало моей второй кожей. Из которой нельзя было вылезти, как из старой шкуры вылезает при линьке змея. Это одиночество срослось со мной. Оно стало платой и расплатой. Одновременно. Одиночеством мне платили. Одиночеством я и расплачивался. В сухом остатке же давился плачем. Который, впрочем, никому и никогда не был виден и слышен. Моё одиночество и пугало и притягивало. Точнее, сначала притягивало. На месяц, три, год. На сколько хватало терпения. А после пугало и отталкивало. И, вправду: как жить с человеком, который вдруг превращается в космический вакуум, и весь остальной мир с оглушительным свистом просто всасывается в его глазницы, и мгновение спустя знакомые черты становятся ликами всех тех, кто не успел увернуться от этой неминуемой, гибельной бездны? Как быть с человеком, в котором живут все те вселенные, которые за доли секунды он успел, словно прожорливая чёрная дыра, поглотить, чтобы после родить миры другие? Невиданные – доселе. Неведомые – ранее. Затем населить эти миры дивными существами и заставить всех поверить в то, что они существовали всегда. А не было их видно только потому, что все смотрели в другую сторону. Не теми глазами. И не при том освещении. Впрочем – при том же беспамятстве… Память… Не смешите меня… Меня с облегчением и моментально вымарывали из памяти, едва я физически или метафизически переставал принимать участие в жизнях тех или иных людей… И, хотя это вымарывание вовсе не означало то, что меня напрочь и навсегда забывали, но сам факт моего ухода из орбиты приятельств, дружб, любовей, очевидно, доставлял немыслимое успокоение в сердцах покинутых мной или покинувших меня… Но в силу особого изуверского любопытства я оставался в этих людях навсегда… Они даже не подозревали об этом… Так и жили: со мной – внутри. Живут же люди – с опухолью. Многие годы. Даже подчас – и всю жизнь. Иногда – не зная об этом. Равно, как я живу со всеми теми людьми, которые однажды и навсегда вошли в мою жизнь. И не пытаюсь от них избавиться. Бесполезно. Да и – незачем. Эти люди уже составляют мою нынешнюю суть. Без них я бы стал другим. На молекулярном уровне. Стоит мне чуть прикрыть глаза, я сразу чувствую в себе биение сотен жизней. Эти жизни продолжают во мне существовать. Непрестанно. Круглосуточно. Всегда. Только это… Да, когда однажды я налегке (ни ледоруба, ни «кошек», ни верёвок), не спеша, пересекал долины рек Юсеньги и Допра, вдруг остановился. Внезапно остро почувствовал, что моё отсутствие может взаправду лишить жизни всех тех людей, которые продолжают во мне существовать. Даже, если меня в этих людях давным-давно нет. Через скальное плечо отрога. Который запирает с востока феерической красоты ледник. Надо пройти. Хотя систолы с асистолией перепутались. Никак не могут определиться: биться сердцу или нет. Но всё-таки… Чёрт. Никогда никому не желал ничего плохого. А если моё отсутствие явится причиной скоропостижной или медленной гибели всех этих людей? Которые живут во мне. Которых я не могу да и не пытаюсь ампутировать из себя. Я уйду, и вместе со мной уйдёт душевная или телесная часть этих людей. Не имеет значения – лучшая или худшая. Нет, не в памяти, а, быть может, где-то выше селезёнки или слева от гипофиза, либо ниже кадыка в людях, которые живут во мне, останутся чёрные дыры. Или – белые пятна. Либо – пустоты. В которые нынче заключён я. Которые ныне является моей сутью. Не будет ли моё отсутствие более жестоко и беспощадно, нежели моя прижизненная приязнь к этим людям, моё участие в их жизнях, моя нежность и мой восторг, которые в какой-то момент оказались им просто не нужны. Как не нужен свет в квартире. Когда поздним вечером обнаруживаешь, что кончились сигареты, и тебе надо, тихо про себя матерясь, натянуть джинсы, майку, кроссовки и выкатиться на улицу, в промозглую, простуженную, пронизывающую зиму…
ИНТ. КОМНАТА ВТОРОГО ЭТАЖА ДОМА – РАННЕЕ УТРО
СЕРГЕЙ открывает глаза, и прямо над его головой с воющим грохотом пролетает нечто огромное, реактивное… В комнате никого нет.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Боже… Как благоухает фиалкой… Свежей фиалкой…
СЕРГЕЙ встаёт с кровати и поднимает с пола влажную, смятую белую простыню. И – чьи-то узкие ажурные чёрные женские трусики.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Так. А где, собственно, – мои трусы? Ага. Под подушкой. Почему-то…
ИНТ. КОМНАТА ПЕРВОГО ЭТАЖА ДОМА – РАННЕЕ УТРО
Свечи на плетёном столе являют собой тёмно-белёсые закопчённые огарки.
НАТ. КРЫЛЬЦО ДОМА – РАННЕЕ УТРО
СЕРГЕЙ – в одних чёрных трусах и босиком – выходит на припорошенное крыльцо дома. Вдыхает морозный воздух. К СЕРГЕЮ медленно подходит серая, в чёрно-коричневых пятнах, дворняга. Виляет пружинистым хвостом. Нюхает правую ногу СЕРГЕЯ. И садится рядом…
*Позвольте мне спеть
с гитарой в руке.
Позвольте мне спеть
песню тихо тихо.
Позвольте мне спеть
потому что я горд тем,
что я итальянец
настоящий итальянец… (ит.)
**Музей революции, наш герой, легендарный человек, смерть или свобода… (исп.)
***Глубже, глубже, глубже!, сильнее, сильнее, сильнее!, я родилась на Гаити…, я умираю…(исп.)
ТИТРЫ
Конец седьмой серии