Алые аллеи
мелодрама (16+)
сценарий телевизионного фильма
9-я серия
ИНТ. БАК БОЛЬШОГО КАТЕРА – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, в тёмно-рыжей «аляске», свитере, стоит на баке катера и смотрит на изломы мрачных – но этой брутальной мрачностью и завораживающих – бесконечных скалистых фьордов.
НАТ. НОРВЕЖСКОЕ МОРЕ – ДЕНЬ
Красная моторка, с несколькими людьми – на борту, медленно отходит от борта большого белого катера.
ИНТ. КРАСНАЯ МОТОРНАЯ ЛОДКА – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ – в гидрокостюме, ластах, акваланге – коротко полощет в тёмно-серой выстуженной воде моря маску и медленно натягивает её на голову. Присаживается на борт лодки. Смотрит на семейство касаток – поодаль. Вставляет загубник гофрированного шланга в рот. Открывает клапан поступления кислородно-азотной смеси. Делает несколько вдохов-выдохов. Поднимает большой палец правой, в чёрной перчатке, руки вверх. И, не оглядываясь, медленно кувыркается вниз, в спокойную свинцово-чёрную воду.
НАТ. НОРВЕЖСКОЕ МОРЕ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, мягко работая ластами, медленно плывёт под водой и видит огромную – в шесть этажей девятиэтажки – подводную часть айсберга: лазурную, сияющую, колыхающуюся, монстровую.
СЕРГЕЙ
(плывя, про себя, тихо)
Только бы вся эта громада вдруг не перевернулась над моей головой… Низом – вверх… Тогда от меня останутся лишь обрывки ласт… Куски акваланга… И – мокрое кровавое пятно… На – радость кувыркающимся рядом касаткам… А, может, попробовать поднырнуть под айсберг? Нет, не получится… Декомпрессия сожрёт весь воздух из баллона… А неплохо бы… Дать снизу ему пинка… Да, большой… Да, страшный… Но не задавайся… Тебя никто не боится… Ты просто – большая льдинка… Не – более того…
(медленно поднимается вверх)
Всё… Этот Arctic Circle… Мой гидрокостюмчик в этой трёхградусной норвежской водичке держит тепло минут десять-двенадцать… Вот уже водянистый холод сковывает стопы, кисти рук, лицо, мошонку, грудь, икры ног… И – мозги… Что бултыхаются в обледенелой черепной коробке… Вот-вот перестанут штатно работать… А глаза под маской превратятся в два белёсых каменных шарика… Типа – бильярдных…
НАТ. ПОВЕРХНОСТЬ НОВЕЖСКОГО МОРЯ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ выныривает, крутит головой и смотрит на надводную – в три этажа девятиэтажки – часть айсберга в сиянии замороженного солнца: индиго-бирюзовую с мелкими вкраплениями золотистых искорок.
ИНТ. ПАЛУБА БОЛЬШОГО КАТЕРА – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ
(стягивая гидрокостюм, про себя, тихо)
Дать ему пинка… Да, пинка… Это я сейчас – такой храбрый… А в те зловещие булькающие ледяные минуты, помимо всего прочего… Да, боролся с непреодолимым искушением: выскочить из этого морозистого кошмара… Стянуть эту ужасную подводную одёжку… Растереться махровым полотенцем… Нацепить пять свитеров… И – десять штанов… Человек – слаб… Но – сильнее своего страха… Что – отрадно… Иногда только в такие минуты чувствуешь, что живёшь…
НАТ. ОТКРЫТОЕ КАФЕ ИСПАНСКОГО ГОРОДА – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ сидит на скрипучем деревянном стуле маленького открытого кафе и курит.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Да, дивно поныряли… Затащили же… Дружки мои дорогие… В этот норвежский кошмар… В почти нулевые воды…
(усмехается, про себя, тихо)
Года начались нулевые… И водичка та была – чуть выше нуля… Чуть сам в ледышку не превратился… До сих пор знобит…
(крутит головой, про себя, тихо)
А чем это так тут благоухает? Цитрусами – кажется… Да, точно… Лимонами и апельсинами… Как там у Пушкина говорила Лаура? Что она говорила Дон Гуану, своему ветреному любовнику? Из – «Маленьких трагедий»… Что она там чувствовала узкими, хищными, смуглыми ноздрями? «Ночь лимоном и лавром пахнет…»?
(отпивает из высокого большого бокала, про себя, тихо)
Да, херес – хорош… Хоть и подогрет этим душным южным вечером… Но – свежий… Щекочущий нёбо… Тягучей сладковатой крепостью…
На небольшой импровизированной деревянной сцене открытого кафе появляется пожилой, седой, усатый сеньор с жёлтой гитарой – в руках. Мужчина медленно присаживается на стул, и кафе одушевляется звонкими, выпуклыми аккордами.
СЕРГЕЙ
(глядя на гитариста, про себя, тихо)
Да. Именно: лимоном и лавром… Точно… Когда ехал на автобусе, видел лимонные деревья… На – юге этого городка… А на западе, вроде, были апельсиновые плантации…
Но дощатом помосте сцены кафе возникает молодая, высокая, смуглая женщина. Секунду стоит и начинает медленно танцевать.
ОФИЦИАНТКА
(Сергею – на ухо, тихо)
Por favor… (1)
ОФИЦИАНТКА ставит на деревянный поцарапанный, но очень чистый, выскобленный стол большую тарелку lomo embuchado. СЕРГЕЙ поворачивает голову и видит ОФИЦИАНТКУ: маленькую, с весёлыми смолистыми кудряшками и озорными глазками испаночку.
СЕРГЕЙ
(смотрит на блюдо, про себя, тихо)
lomo embuchado… Кажется – это вяленая свинина, выдержанная в белом вине, специях и прочих радостях…
(пробует мясо, про себя, тихо)
Очень – даже… Наперчили, правда… От – души… Но под херес – замечательно…
(делает пару глотков вина, про себя, тихо)
А, в общем-то… С того, далёкого и, в то же время, такого близкого девятнадцатого века мало что изменилось…
(смотрит на танцующую женщину, про себя, тихо)
Тот же пряный, лаврово-лимонный вечер… Тот же терпкий аромат молодого женского тела… Стук кастаньет… Взлетающая в такт движению крепких светло-кофейных икр красная юбка… Захлёбывающийся бой гитары… Фламенко…
ОФИЦИАНТКА
(ставя на стол Сергея новое блюдо, улыбается)
Сriadillas… Muy sabroso… (2)
СЕРГЕЙ
¿Сriadillas?
(помолчав)
¿Alcista, lo siento, huevos, qué? (3)
ОФИЦИАНТКА
(улыбаясь)
Sí. Сriadillas… Muy bien… Buen provecho… (4)
СЕРГЕЙ
Gracias… (5)
(смотрит на блюдо, про себя, тихо)
Что-то я… Даже притронуться к этому шедевру не могу… Интересно: смог ли бы тот бычок, у которого отчикали часть его мужского достоинства, прикоснуться к приготовленным моим драгоценным? Не знаю… Бычки, вроде, – исключительно травоядные… Я – нет… Но вот это criadillas что-то мне в глотку не лезет…
(вслух)
¿Y como se llama esta a la bailadora? (6)
ОФИЦИАНТКА
(смотрит на сцену кафе)
¿Laura? Laura Jose Mujeres… Аntonio… Toca la guitarra de Antonio… El marido de Laura… (7)
А фламенко уже вовсю буйствует. ЛАУРА сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее вбивает каблучки бордовых закрытых туфель в светло-жёлтый деревянный настил импровизированной сцены, а длинные, тонкие пальцы танцовщицы трепещут дробью маленьких, но звучных кастаньет. Гитарный бой на несколько секунд замирает; СЕРГЕЙ, открыв рот, видит – как смуглые упругие женские икры крепких ног переливаются быстрыми, волнующими мускульными волнами. Полная высокая грудь танцовщицы в низком декольте лёгкого платья неистовствует – в такт стуку кастаньет и ног – не крупной стеснённой узким лифом дрожью. Руки женщины падают вверх и, согнутые в локтях, взмывают вниз. В следующее мгновение СЕРГЕЙ уже сам под горячие аплодисменты всей кафешной испанской братии танцует на дощатом помосте сцены и приходит в чувство только тогда, когда видит себя изумлённым, за своим же деревянным столиком.
СЕРГЕЙ
(сидя за столиком, утирает носовым платком потный лоб)
О, Господи…
(изумлённо, про себя, тихо)
Мы с ней… Как-то стали одним единым целым… Почти –
мгновенно… Сразу… Одним целым… С четырьмя ногами… Четырьмя руками… Двумя головами… Но – с одним сердцем… В котором под оглушительный гитарный перезвон… Грохот мужских и женских ладоней… Стук кастаньет… Торжествовало пламенное, восторженное фламенко… В котором клокотала внезапная, умноженная на двое страсть… Я ж никогда ранее фламенко не танцевал… Да и нынче его не танцевал… Всё получилось само собой… Как сам собой случается первый полёт птенца… Который, глядя на манящую бирюзу небес с вольными, мятущимися сильными птицами, выпадает из гнезда и летит… Сам… Вверх… С каждым новым движением набирая силу… С каждым следующим взмахом крыльев осязая упоительную прелесть свободного полёта…
ОФИЦАНТКА
(ставит на стол Сергея тарелку, весело)
Gazpacho…
СЕРГЕЙ
(кивая головой)
Gracias…
(пробует блюдо, про себя, тихо)
Да, холодный суп из помидоров – милое дело… Что может быть лучше, чем остудить горящую после lomo embuchado глотку свежими прохладными томатами?
(делает глоток вина, про себя, тихо)
Laura… Jose Mujeres… А «mujeres» же в переводе с испанского – «женщины»… Женщины… Волшебный супчик… Надо было с него и начинать…
(смотрит на сцену кафе, про себя, тихо)
А где же – Лаура? Гитарист тренькает что-то… А куда свою благоверную дел? Отдыхать отправил?
СЕРГЕЙ крутит головой и видит невдалеке, в тусклом свете уличного фонаря, ЛАУРУ. Женщина стоит и пристально смотрит на СЕРГЕЯ. СЕРГЕЙ медленно поднимается со стула.
НАТ. АПЕЛЬСИНОВАЯ ПЛАНТАЦИЯ – НОЧЬ
ЛАУРА – в объятьях СЕРГЕЯ – в сладостных конвульсиях крепкими пятками чуть не ломает ему хребет.
НАТ. ЗВЁЗДНОЕ НЕБО – НОЧЬ
С тонким свистом все звёзды ночного распаренного неба сыплются вниз, на Землю.
НАТ. АПЕЛЬСИНОВАЯ ПЛАНТАЦИЯ – НОЧЬ
ЛАУРА, сильно и сладостно прыгая на СЕРГЕЕ, вбивает его расплющивающиеся косточки таза вглубь земного шара.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Эта женщина… Вулканически неудержима… Наверное, у неё не было мужчины лет сто или тысячу… И все накопленные за эти вечности страсти, жгучие желания и неутолённости Лаура обрушивает нынче на меня… Именно – в эту ночь… Именно – на ложе этой терпкой феерическими цитрусовыми флюидами апельсиновой рощи…
НАТ. ОТКРЫТОЕ КАФЕ ИСПАНСКОГО ГОРОДА – НОЧЬ
АНТОНИО, с гитарой – в руке, медленно проходит среди пустых столиков кафе. Останавливается.
НАТ. АПЕЛЬСИНОВАЯ ПЛАНТАЦИЯ – НОЧЬ
ЛАУРА внезапно замирает верхом на СЕРГЕЕ. Запрокидывает голову. И пронизывается крупной волнообразной дрожью.
ЛАУРА
(на всю апельсиновую плантацию, гортанно-хрипло)
О-о-о-у-у-у-а-а-а-а-у-у-у-й…
НАТ. ОТКРЫТОЕ КАФЕ ИСПАНСКОГО ГОРОДА – НОЧЬ
АНТОНИО резко поворачивает седую голову и вдруг в ужасе зажимает левой ладонью рот.
НАТ. АПЕЛЬСИНОВАЯ ПЛАНТАЦИЯ – НОЧЬ
СЕРГЕЙ, жарко, напряжённо дыша, и ЛАУРА, всхлипывая,
оба – нагие, лежат рядом.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Это её длиннющее, с каким-то глухим внутренним клёкотом «о-о-о-у-у-у-а-а-а-а-у-у-й…» Наверно, было слышно на другом конце Земли… А сколько времени мы уже… Ей-богу… Чувствую себя марафонцем… Пробежавшим несколько раз подряд туда и обратно… Все сорок два километра и сто девяносто пять метров… На – руках… Вверх – ногами… С кирпичом, привязанным к гениталиям… Этой безумная, жадная и упоительная женщина просто уничтожила все мои биологические ритмы… Фаза кратковременного природного покоя просто перестала существовать…
(смотрит на прекрасное, сильное, потное тело Лауры)
Почти мгновенно… Вслед за моей кончиной начинается новый, стремительный взлёт моих натруженных чресел… Навстречу – кончине новой… После которой… Всё опять наливается упругой, мускульной силой… Это женщина просто – вулкан…
ЛАУРА вновь медленно забирается на СЕРГЕЯ.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Да… В ней – не одна женщина… В – этой Лауре… Jose Mujeres… В ней – великое множество женщин… Страстных, безумных, нежнейших, сильных, кротких, разных…
ИНТ. ДОМ ЛАУРЫ И АНТОНИО – НОЧЬ
АНТОНИО открывает дверь комнаты. Стоя в дверном проёме, некоторое время смотрит на спящих детей: двух мальчиков. Осторожно прикрывает дверь детской. По полутёмному коридору проходит в окрашенную полной Луной столовую. Не зажигая свет, открывает бар. Достаёт бутылку вина. Расстёгивает ворот светлой рубашки. Откупоривает вино. Прикладывает горлышко бутылки ко рту и делает несколько жадных глотков. Ставит вино на стол. И вдруг бурно начинает рыдать.
НАТ. АПЕЛЬСИНОВАЯ ПЛАНТАЦИЯ – НОЧЬ
ЛАУРА вновь блаженно кричит. СЕРГЕЙ открывает глаза и видит полные багровые искусанные губы женщины. Которые вдруг складываются в овал. Влажный овал превращается в трубочку. Замирает. Ниспадает в блаженную пропасть гортанного, хриплого «а-а-а-а…». И на длинном выдохе орошает воспалённое лицо СЕРГЕЯ струёй жаркого, как фламенко, дыхания.
ИНТ. СПАЛЬЯ ЛАУРЫ И АНТОНИО – РАННЕЕ УТРО
АНТОНИО, прикрыв глаза, недвижимо сидит на краю пустой, застеленной алым атласным покрывалом, кровати.
НАТ. АПЕЛЬСИНОВАЯ ПЛАНТАЦИЯ – УТРО
Багровое рассветное солнце трогает сонную листву апельсиновых деревьев, и недвижимая зелень алеет.
ЛАУРА
(вдруг замирает)
Tengo que lleve a los niños а la escuela… Yo voy a ir… Yo no quiero a mi marido… No me gusta Аntonio…
(помолчав)
Si. Yo voy a ir. Voy a contigo. Con tu invierno… (8)
НАТ. АПЕЛЬСИНОВАЯ ПЛАНТАЦИЯ – УТРО
СЕРГЕЙ
(на ходу чуть покачивается, про себя, тихо)
Нет, ну… Жаль, конечно, этого усатого гитариста… Вроде – нормальный мужик… Да, не молодой… Да, наверняка, у него не хватит сил кувыркаться с женой шесть часов подряд… Просто не хватит сил… Он просто помрёт… Уже – на третьем километре из сорока двух…
(помолчав, про себя, тихо)
У них с Лаурой – двое деток… Два мальчика… Восьми и одиннадцати лет… Лаура, кажется, сказала – как их зовут… Нет, не помню…
(помолчав, про себя, тихо)
Антонио… Скорее всего – со свежими, совсем молодыми рожками… То, что жена ему раньше рогов не вешала, я понял… Сразу… В эту волшебную апельсиновую ночку Лаура выплеснула на меня неутолённости последних лет пятнадцати… Пятнадцати лет своего с Антонио брака…
(останавливается и медленно закуривает, про себя, тихо)
Нет, что это я несу? Лаура ему не изменила… Нет… Это не было изменой… Пошлой, банальной, глупой… Лаура полюбила другого мужчину… И этим мужчиной был я…
(крутит головой и видит первые дома сонного городка, про себя, тихо)
У-уф-ф-ф-ф-ф-ф… Этим мужчиной оказался я… Меня полюбила дивная испанка… Замужняя… С двумя детьми… Рехнуться можно… Ей-богу… Фламенко… Которого я никогда не танцевал… Зато вот с Лаурой… Станцевали… Да – так, что я нынче не чувствую ничего: ни рук, ни ног, ни головы, ни…
ИНТ. ДОМ ЛАУРЫ И АНТОНИО – УТРО
АНТОНИО большим фиолетовым носовым платком утирает заплаканное лицо, снимает со стены ружьё, открывает затвор оружия, смотрит на капсюль патрона и, с лёгким щелчком закрыв затвор, выбегает из дома.
НАТ. УЛИЦА ГОРОДА – УТРО
АНТОНИО, с ружьём – в руке, останавливается. Оглядывается на свой дом. И быстро идёт по залитой ранним, ещё не жарким солнцем, улице.
НАТ. УЛИЦА ГОРОДА – УТРО
СЕРГЕЙ медленно подходит к зданию двухэтажной деревянной гостиницы с коричневой черепичной крышей.
ИНТ. ПОМЕЩЕНИЕ ГОСТИНИЦЫ – УТРО
СЕРГЕЙ с трудом поднимается по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, дрожащей, неверной рукой с пятого раза попадает ключом в замочную скважину и медленно входит в залитый алым утренним солнцем номер.
ИНТ. НОМЕР ГОСТИНИЦЫ – УТРО
СЕРГЕЙ прикрывает лёгкие синие шторы. И навзничь падает на убранную синим покрывалом деревянную кровать.
ИНТ. ДОМ ЛАУРЫ И АНТОНИО – УТРО
ЛАУРА осторожно открывает входную дверь. Прислушивается к звукам дома. Зайдя в прихожую, устало опускается на пуф – в чёрном кожаном чехле. Трогает пальцами правой руки искусанные, опухшие багровые губы. Поворачивает голову и видит в конце коридора двух мальчиков, которые недвижимо стоят и молча смотрят на мать.
НАТ. НОРВЕЖСКОЕ МОРЕ – ДЕНЬ
Ближний к большому катеру бело-бирюзовый айсберг вдруг начинает алеть. Треугольная верхушка айсберга покрывается чёрными трещинами, громадная льдина раскатисто грохочет, и внезапно из её вершины вырывается огромный протуберанец раскалённой огненной лавы.
ИНТ. БАК БОЛЬШОГО КАТЕРА – ДЕНЬ
По белому лицу СЕРГЕЯ, стоящего на баке катера, пляшут зловещие багрово-золотистые блики.
СЕРГЕЙ
(тихо)
О, Боже…
НАТ. НОРВЕЖСКОЕ МОРЕ – ДЕНЬ
Вслед за ближним к большому белому катеру айсбергом ещё три громадные льдины поодаль начинают фонтанировать неудержимой раскалённой лавой. Море набухает гигантскими волнами, которые стремительно набирая скорость, вырастают в исполинов и, как бумажный невесомый кораблик, подхватывают, катер. Несколько секунд катер держится на самом пике чёрно-чернильной блестящей волны и медленно обрушивается вниз, в бездну кипящего и грохочущего водоворота.
НАТ. ЧЁРНО-ОГНЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО – НОЧЬ
СЕРГЕЙ, кувыркаясь, как тряпичная кукла, в огненно-креповом безвоздушии, слышит гулкие, громоподобные удары своего сердца.
ИНТ. ГОСТИНИЧНЫЙ НОМЕР – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, в горячем поту, вскидывается на помятом покрывале кровати. Медленно открывает глаза. Осматривается. Утирает ладонью мокрое, воспалённое лицо. И падает головой на подушку.
СЕРГЕЙ
(тихо)
О, Господи…
В дверь номера стучат.
СЕРГЕЙ
(не отрывая головы от подушки, не громко)
Да… Войдите…
(чуть громче)
Si… Inicie sesión. La puerta está abierta… (9)
Дверь медленно отворяется. СЕРГЕЙ приоткрывает глаза и на пороге номера видит АНТОНИО. В белой помятой рубашке. Бежевых лёгких туфлях. Тщательно отутюженных светло-коричневых брюках. И – с невозможным, в каких-то багрово-жёлто-зелёных пятнах, заплаканным лицом. С мокрыми обвисшими усами. Мужчина резко поднимает ружьё. И, прикрыв левый глаз, целится в СЕРГЕЯ. СЕРГЕЙ, лёжа на кровати, поднимает голову и смотрит прямо в маленький чёрный кружок дула ружья. АНТОНИО ещё несколько секунд целится в грудь СЕРГЕЯ. После резко опускает ружьё. И исчезает из дверного проёма.
НАТ. УЛИЦА ГОРОДА – ДЕНЬ
АНТОНИО, с ружьём – в руке, выбегает из двери двухэтажного здания гостиницы. Останавливается. Задрав голову, смотрит на раскалённое солнце и медленно, лунатически, словно – в рапиде, идёт по вымощенной белым камнем улице.
ИНТ. ГОСТНИЧНЫЙ НОМЕР – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, морщась от ломающей всё тело боли, переодевается в свежее бельё, чистую белую майку, папуаские бермуды.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Бли-и-ин… Чуть не пристрелил меня… Донжуана чёртового… А мог ведь выстрелить… Кто ему стукнул? Про – нас с Лаурой… Она – сама, что ли? Нет, не может быть… Лаура – не идиотка… Хотя… Как она сказала: я не хочу своего мужа, мне не нравится Антонио? Да, так, вроде, и сказала: я ухожу, я буду с тобой, с вашей зимой…
(усмехается, про себя, тихо)
С моей зимой… Иногда – за минус тридцать… Из испанского пекла – в минус тридцать…
(помолчав, про себя, тихо)
А, может, и – Лаура… Да, пришла утром домой… И заявила муженьку: мол, так и так… Ухожу от тебя, дорогой мой… К другому… Не поминай лихом… Прости меня, Антоша… И прощай…
(помолчав, про себя, тихо)
Ну, как тут мужику не взбеситься? Да, пожилой… Да, пожёванный весь… Седой… Но всё равно ж ведь – мужик… Муж… Испанский – к тому ж… Горячий испанский парень… Муж своей дивной жены… Вот ружьишко и хватанул этот муж…
(смотрит в залитое солнцем окно, про себя, тихо)
А почему не пальнул? Чёрт его знает… Перетрухал, наверно… Или – передумал… Да, конечно… Оскорблён… На – старости лет… Оскорблён – по самое не могу…
(замирает, про себя, тихо)
Чё-о-о-орт… Может, он… Вовсе и не передумал… Пальнуть… Только не в меня пальнуть… Может, жену задумал грохнуть? А – что? Вполне может быть… И плевать ему на детей… На всё плевать…
(помолчав, про себя, тихо)
А кто во всём будет виноват? Я… Только – я… Я – один… На мне одном будет кровь этой волшебной, упоительной женщины… Умопомрачительной женщины…
(помолчав, про себя, тихо)
Да, Лаура меня захотела… Ой-ё-ёй – как захотела… Ни на секунду не сомневаясь… В том, что… Нет, не просто меня хочет… Как самка – молодого, сильного самца… Она полюбила… Иначе просто не стала бы этого делать… Полюбила и решила уйти от мужа… Навсегда… Уйти ко мне… И быть со мной… В моей этой зиме…
(помолчав, про себя, тихо)
А я не смог ей отказать… В – её внезапной любви… К незнакомому русскому парню… Не смог и не захотел ей отказать… В – том чувстве, которое, быть может, она ждала многие годы… Может быть, даже – всю жизнь…
ИНТ. ПЕРВЫЙ ЭТАЖ ГОСТИНИЦЫ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ по скрипучей деревянной лестнице спускается на первый этаж, и толстенький, маленький хозяин гостиницы – за стойкой ресепшена – обдаёт человека в белой хлопчатобумажной майке, ярких папуаских бермудах и рыжих сандалетах на босу ногу нескрываемым карим отвращением.
НАТ. УЛИЦЫ ГОРОДА – ДЕНЬ
Несколько женщин и мужчин, спокойно идущих навстречу СЕРГЕЮ, вдруг быстро переходят на другую сторону улицы и останавливаются.
СЕРГЕЙ
(идя, про себя, тихо)
Я просто копчиком… Просто копчиком чую… Их испепеляющие взгляды… Что? Весь этот провинциальный городок уже всё знает?
НАТ. ГОРОДСКАЯ ПЛОЩАДЬ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, один, как перст, стоит среди абсолютно пустой, вымощенной выбеленными солнцем булыжниками площади и смотрит на своё мутное отражение в стекле местной аптеки.
ЛАУРА
(не слышно подходит сзади Сергея, тихо)
Yo te quiero con locura…
(помолчав)
Vete… Inmediatamente te vayas… (10)
Женщина, прикрыв глаза, осторожно прикасается запёкшимися багровыми губами к векам СЕРГЕЯ. Раз. Два. Открывает глаза. Смотрит на лицо СЕРГЕЯ и быстро идёт прочь.
ИНТ. ДОМ АНТОНИО И ЛАУРЫ – ДЕНЬ
АНТОНИО осторожно вешает на стену комнаты ружьё. Несколько секунд смотрит на него и тихо выходит из комнаты.
ИНТ. СПАЛЬНЯ АНТОНИО И ЛАУРЫ – ДЕНЬ
АНТОНИО выключает в комнате кондиционер. Встаёт ногами в бежевых летних туфлях на край супружеской кровати. К крюку, на котором когда-то держался вентилятор, привязывает новую белую верёвку. Чуть морща лоб, влезает головой в петлю. Затягивает её на затылье. Закрывает глаза. И соскальзывает подошвой туфель с алого атласного покрывала кровати.
НАТ. ГОРОДСКАЯ ПЛОЩАДЬ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, стоя посреди площади, крутит головой. Вокруг – никого.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Ни – одного человека… Вокруг – только этот маленький городок… Значит… Значит, только он всё видел и слышал… И, значит, всё видели и слышали те, кто в этом городке живёт… Наверно… Наверно, всё-таки есть странная способность у камня под ногами… Стен домов… Деревьев… Неба над головой… Способность всё видеть, слышать и запоминать… А потом сообщать тем, кому до этого есть дело… А до нас с Лаурой… Да уж… До нас с Лауру дело, как оказалось, было всем…
(смотрит вниз, на булыжную мостовую)
Наверно, даже – этим теням… Которые, несмотря на жгучее полуденное солнце, почему-то не сжались под моими ногами… Не превратились в карликов… А вон… Так вольно и нагло торчат… Рядом… Распластанные… Во всю утреннюю или вечернюю свою длину… По этим белым булыжникам главной и единственной площади…
ИНТ. ЗДАНИЕ АВТОБУСНОЙ СТАНЦИИ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ
(кладёт на деревянный подоконник кассы денежную купюру)
Por favor… Madrid… Un boleto… (11)
Смуглая рука кассира быстро цапает купюру. Спустя минуту суёт желтоватый билет и высыпает на подоконник несколько монет.
НАТ. АВТОБУСНАЯ СТАНЦИЯ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ смотрит на большой белый пустой автобус. Крутит головой.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Чёрт… И куда все подевались? Ни – одного человека… Такое – чувство, что… Что ещё вчера галдящий, смеющийся, топающий городишко сегодня вымер… Начисто… Чудеса – какие-то… Да и – только…
ИНТ. САЛОН АВТОБУСА – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, сидя у большого окна автобуса, смотрит вдаль: на плантации лимонных деревьев; на едва заметную голубую жилочку неведомой реки; на ослепительно-бирюзовое жаркое небо; на маленькие фигурки людей, не спеша шествующих куда-то в ярких красно-чёрно-белых костюмах и широкополых светлых шляпах.
СЕРГЕЙ
(глядя в окно автобуса, про себя, тихо)
Наверно, только сейчас я начинаю понимать – чем всяческие флирты, адюльтеры, романчики и прочие разные влюблённости отличаются от той упоительной метаморфозы, когда два абсолютно разных человека в одночасье становятся друг другом… Новым, неведомым существом… Одним… Неделимым… Целым… Это новое существо – выше любых любовей… Это одно неделимое – неизмеримо ближе любого родства…
(помолчав, про себя, тихо)
Да, наверно… Это новое существо не может быть долговечным… Оно, без всякого сомнения, ненавидимо большей частью совокупляющегося человечества… Не понимаемо… Не принимаемо… И поэтому ненавидимо… И, как следствие, – убиваемо… Удушаемо… Казнимо…
НАТ. ЗАГОРОДНОЕ ШОССЕ – ДЕНЬ
Белый большой, сияющий солнечными бликами автобус мчит по хорошо асфальтированному яркому тёмно-серому шоссе.
ИНТ. САЛОН АВТОБУСА – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ
(глядя в окно автобуса, про себя, тихо)
Да, иногда казнимо… Но никогда не вызывает безликого равнодушия… Как может вызвать равнодушие чьё-то ослепительное, волшебное счастье среди всеобщей не рассеиваемой свинцовой облачности рутинных телесных утех да унылых каждодневных семейно-постельных сутолок?
(помолчав, про себя, тихо)
Интересно: а где сейчас – Лаура? Дома?
ИНТ. СПАЛЬНЯ АНТОНИО И ЛАУРЫ – ДЕНЬ
ЛАУРА тихо отворяет дверь спальни и закрывает ладонью рот. АНТОНИО недвижимо висит в петле: седая голова, обвисшие влажные усы, высунутый красный язык, белая помятая рубашка тщательно отутюженные светло-коричневые мокрые брюки, бежевые лёгкие туфли.
ИНТ. САЛОН АВТОБУСА – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ
(глядя в окно автобуса, про себя, тихо)
Нет, не дома… Лаура – со мной… Навсегда – со мной… Эта дивная женщина навсегда будет со мной… Во мне… В моём сердце… Которое нынче… Не просто разрывается… Нестерпимой болью… Которое нынче – вне меня… И я слышу… Как это сердце… Как оно судорожно дробится… Дробится на аритмичные трепещущие женские систолы и на мои внезапные… Да, на оглушительные паузы среди вихря фламенко, асистолии… Замирает… И вспыхивает животным ужасом… Ужасом потери того, что только-только нашлось… И – кошмаром того, что с ожидаемым, быть может, всю жизнь… И встреченным, наконец, в этом испанском провинциальном городке надо расстаться…
(помолчав, про себя, тихо)
Да, Лаура – в моём сердце… Которое на несколько часов, а, значит, навсегда стало нашим… Одним – на двоих…
ИНТ. АЭРОПОРТ МАДРИДА – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, стоя у магазина дьюти фри, в тёмном стекле витрины вдруг замечает женщину.
СЕРГЕЙ
(удивлённо, про себя)
Танюшка… Не может быть… Она же… Она…
Женщина – в тёмном стекле магазина – замирает и смотрит на отражение СЕРГЕЯ.
СЕРГЕЙ
(прикрывает глаза, про себя, тихо)
Она же… О, Господи… Танька…
ИНТ. КОМНАТА ДАЧИ СЕРГЕЯ – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ слышит за окнами дома рокот двигателя автомобиля и открывает глаза. Медленно поднимается из старого кожаного кресла. Подходит к окну. И видит ТАНЮ. Которая, озябшая, с каким-то затенённым лицом и лунатической походкой идёт по веранде дачи.
СЕРГЕЙ
(открывая дверь, тихо)
Здравствуй…
ТАНЯ
(медленно обнимая Сергея)
Я замёрзла…
СЕРГЕЙ
(тихо)
Да, Танюш… Сейчас…
ИНТ. ВАННАЯ ДАЧИ СЕРГЕЯ – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ быстро входит в ванную. Включает горячую воду. Протирает ванну жёсткой синей губкой. Затыкает дырочку слива резиновой пробкой. Пробует воду рукой. Крутит кран с холодной водой. Снова трогает рукой воду ванны.
ИНТ. КОМНАТА ДАЧИ СЕРГЕЯ – ВЕЧЕР
ТАНЯ, закрыв глаза, недвижимо стоит посреди комнаты. СЕРГЕЙ осторожно раздевает женщину: короткое тёмно-рыжее кашемировое пальто, длинный фиолетовый шарф, бордовый свитер. Нагибается и медленно снимает с женских ног короткие тёмно-рыжие сапожки. Ловко стягивает плотные чёрные колготки, белую – с коротким рукавом – майку, расстёгивает бюстгальтер, снимает узкие ажурные чёрные трусики и несёт ТАНЮ на руках в ванную.
ИНТ. ВАННАЯ ДАЧИ СЕРГЕЯ – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ
(аккуратно сажая Таню на край ванны, тихо)
Та-а-ак…
(пробует воду ванны рукой, тихо)
Хорошая водичка…
СЕРГЕЙ медленно поднимает женщину и опускает в ванну. Целует ТАНЮ в угольную макушку.
СЕРГЕЙ
(тихо)
Грейся… Я пока приготовлю ужин…
ИНТ. КУХНЯ ДАЧИ СЕРГЕЯ – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ приоткрывает крышку сковороды, деревянной лопаткой переворачивает жарящееся мясо, солит и перчит румяные плоские куски говядины и закрывает сковороду. Смотрит на тёмно-фиолетовое вечернее окно и начинает ловко резать красные крупные – похожие на человеческие сердца – помидоры. Поднимает голову. Прислушивается к звукам дома. Втыкает нож в деревянную разделочную доску, вытирает полотенцем руки и выходит из кухни.
ИНТ. ВАННАЯ ДАЧИ СЕРГЕЯ – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ, стоя в туманном молочным паром помещении, некоторое время смотрит на спящую в ванне ТАНЮ. После складывает вчетверо белое банное полотенце и, осторожно приподняв голову женщины, подкладывает его под влажный затылочек. Пробует рукой воду – в ванне.
ИНТ. КУХНЯ ДАЧИ СЕРГЕЯ – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ на деревянной разделочной доске быстро крошит репчатый лук и аккуратно высыпает его в большую салатницу. Утирает бумажной салфеткой слезящиеся глаза. Тщательно перемешивает порезанные помидоры, лук, огурцы, петрушку. Заправляет салат оливковым маслом. Сверху наливает немного желтоватого майонеза и кладёт на майонез с десяток крупных чёрных маслин. Оборачивается к плите. Выключает газ большой конфорки. Приподнимает крышку сковороды. Вдыхает аромат пожаренного мяса. Открывает настенный шкафчик. Вытаскивает бутылку красного вина и два больших бокала.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Так… Кажется – всё… Пора вытаскивать Таньку… Нет, пусть ещё погреется… Задремала и – ладно… Пусть подремлет… Начнёт зябнуть – сама проснётся…
ИНТ. КОМНАТА ДАЧИ СЕРГЕЯ – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ медленно опускается в большое, старое чёрное кожаное кресло и прикрывает глаза.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Танька, Танька… Да, любит… Наверно, любит… Точно, любит… И… И, наверно, хочет замуж… За – меня… Но, очевидно, понимает что этого никогда не будет… По той простой причине, что никаких жён и семей я больше не желаю… Ни в каком виде… После двух… Рухнувших в гиену огненную женитьб… Само слово «брак» как-то потеряло для меня всякий смысл… Я нынче даже не понимаю: что оно, собственно, значит? Совместное сожительство двух особей разного пола для продолжения рода? Узаконенное нахождение одного человека в содержанках у другого? Или – покорно-рутинное повиновение государству во избежание всевозможных каверз и гадостей с его стороны? Как – двум живущим вместе людям… Так и – их деткам… Деткам… Дет…
ИНТ. ВАННАЯ ДАЧИ СЕРГЕЯ – ВЕЧЕР
ТАНЯ, лёжа в ванне, открывает глаза. Сладко потягивается в воде. Медленно поднимается из ванны. Осторожно переступает её край. Оборачивается большим ярко-красным махровым банным полотенцем. И, оставляя влажные следы на чёрно-белом кафеле пола, выходит из ванной.
ИНТ. КОМНАТА ДАЧИ СЕРГЕЯ – ВЕЧЕР
ТАНЯ, стоя в двери комнаты, смотрит на спящего СЕРГЕЯ. Босыми ногами делает несколько шагов. Останавливается у большого, старого чёрного кожаного кресла. Улыбается. Сбрасывает ярко-красное махровое полотенце на пол и – розовая, пышущая – забирается на колени СЕРГЕЯ. СЕРГЕЙ открывает глаза.
ИНТ. КУХНЯ ДАЧИ СЕРГЕЯ – ВЕЧЕР
СЕРГЕЙ – обнажённый, вспотевший – стоит у окна кухни и, выпуская табачный дым в открытую форточку, медленно курит.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Просто… Просто – какое-то отчаянное исступление… Она никогда… Никогда не была такой безумной… Просто – сумасшедшая… Или… Или Танька… Решила порвать? И эта наша встреча – последняя? И Танюшка так прощается со мной? Отчаянно… Безумно… Исступлённо… Да, похоже, что этот октябрьский промозглый вечер – последний… Наш последний… И мы больше никогда не…
На кухню медленно заходит ТАНЯ. Стоя сзади, прижимается грудью к спине СЕРГЕЯ и двумя руками обнимает его живот.
СЕРГЕЙ
(тихо)
Танюш, я не буду тебя ни о чём спрашивать…
ТАНЯ, стоя сзади, осторожно вытягивает из пальцев СЕРГЕЯ сигарету и глубоко затягивается.
ТАНЯ
(выпуская табачный дым, тихо)
Ни о чём меня не спрашивай, Серёжа… Ни – о чём… Просто люби меня… Просто люби, Серёженька…
СЕРГЕЙ смотрит в окно кухни, за которым вдруг стремительно светлеет. Светлое утро мгновенно сменяется глухим вечером. Вечер – дождливым днём. Хмурый день – алым утром. А утро моментально превращается в хмурый вечер.
ИНТ. КОМНАТА ДАЧИ СЕРГЕЯ – ВЕЧЕР
У самого камина, на бревенчатом полу, блестящую бисером пота спину женщины лижут похотливые оранжевые блики огня, и ТАНЯ на пике сладостных конвульсий чуть не влетает растрёпанной ярко-угольной головой прямо в раскалённую каминную пасть.
ИНТ. КУХНЯ ДАЧИ СЕРГЕЯ – УТРО
ТАНЯ, лежа спиной на скрипучем деревянном столе, левой дрожащей ножкой упирается в грудь СЕРГЕЯ.
СЕРГЕЙ
(ритмично двигаясь, про себя, тихо)
Боже, как под этой нежной, узкой, бледной ступнёй неистово, гулко бесится моё сердце…
ИНТ. ЛЕСТНИЦА ДОМА СЕРГЕЯ – НОЧЬ
Ступенька лестницы, ведущей на второй этаж дома, скрипит и воет под расплющенными ягодицами СЕРГЕЯ и мягкими, но сильными ударами жадных женских бёдер ТАНИ.
ИНТ. КОМНАТА ДАЧИ СЕРГЕЯ – УТРО
СЕРГЕЙ, лёжа в скомканных простынях постели, открывает глаза и слышит мерный рокот движка автомобиля. Медленно сползает с дивана. Подходит к окну и видит, как синий «Форд» ТАНИ, шелестя шинами по палой листве осин с клёнами, выезжает со двора его дачи.
ИНТ. АЭРОПОРТ МАДРИДА – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ
(смотря на Таню – в тёмном стекле витрины магазина дьюти фри)
Да… Этого Танькиного финансового Иллариона я почувствовал раньше, чем узнал о нём… Каждый человек невольно выдаёт себя… А я это мгновенно чую… Нет, конечно, Танька не параллелила… Но этот приземистый тихий мужичок уже существовал в ней… Да – не физически… Танька с ним пока не спала… Но в тот октябрьский промозглый вечер, когда Танюшка, вся озябшая, с каким-то затенённым лицом и лунатической походкой прошлась по веранде моей дачки, я понял, что эта наша встреча – последняя… Последняя… А сейчас…
(помолчав)
Сейчас… В этом стекле… Уже – не встреча двух по-прежнему любящих друг друга людей… Это уже – только мимолётное свидание их мутных отражений… Искажённых не только коэффициентом преломления стекла, сколько отчаянной невозвратимостью будущего… Нашего с Танькой будущего… Нашей любви… Да, быть может, даже – деток, так и не рождённых в этой безусловной волшебной любви… Вот… Два гуманоидных призрака при сводничестве переплавленного в стекло песка глазеют друг на друга… И – только… Их уже просто – нет… Ни – вместе… Ни – друг в друге… И уже больше никогда не будет…
СЕРГЕЙ закрывает глаза и медленно поворачивается.
СЕРГЕЙ
(с закрытыми глазами, про себя, тихо)
Вот сейчас открою глаза… А никого нет…
(открывает глаза, про себя, тихо)
Ну, вот…
(крутит головой, про себя, тихо)
Никого и нет… Наверно, никого и не было…
(помолчав)
Да, я иногда галлюцинирую… Правда – не наяву… Исключительно – в жизнях и судьбах тех людей, которые рождаются на божий свет благодаря мне: моему бессонному воображению да изуверской способности делать невидимое зримым… Эти галлюцинации сродни путешествиям в пространстве времени… Внезапно, будучи за рулём своего джипа, я оказываюсь среди поля боя Великой Отечественной – в дымящихся да горящих окопах… Оглушённый, контуженный под беззвучными рапидными разрывами авиабомб в адском чаду осаждённого Сталинграда… На арене римского Колизея… Трезубец рикошетит о мой деревянный щит… И через мгновение под оглушительный вопль трибун я вонзаю короткий, блестящий на солнце гладиус прямо под кадык жилистой шеи потного чернокожего гладиатора… А мгновение спустя на серпантине узкой горной дороги в «наливник», которым я напряжённо рулю, впивается оса «стингера»… А сверху, с гор, колонну начинает долбить моджахедовская «безоткатка»…
ИНТ. САЛОН «БОИНГА-777» – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ
(сидя в кресле, про себя, тихо)
Странно подумать: прошло уже восемь лет, а и у меня – такое чувство, что мы не расстались… Хотя эти восемь лет не были вместе… А виделись, наверное, миллион раз… Просто каким-то неведомым образом судьба вновь и вновь сводила нас… То – на каких-то вернисажах… То – в аэропортах разных стран… То – в одних и тех же гостиницах городов, в которых и я, и она абсолютно случайно оказывались… То – даже… Как не смешно – на свадьбах людей, на которые мы, независимо друг от друга были приглашены, то… Словом, судьба была настырна… До – неприличия…
(закрывает глаза, про себя, тихо)
Танька восемь лет тому назад вышла замуж… Через год родила… Миленькую девочку… Варила мужу – удачливому финансисту, с глазами, в которых неостановимо и бешено крутилась чёрненькая цифирь змеючих долларов, зевучих евро, рычащих рублей – красные борщи… И была сокрушительно счастлива… Точнее, как я знал наверняка, – восторженно несчастлива… Потому что… Да… Потому что любила меня… И хотела замуж за меня… Но понимала, что этого никогда не будет…
НАТ. ВЗЛЁТНО-ПОСАДОЧНАЯ ПОЛОСА АЭРОПОРТА ВАЦВАЛА ГАВЕЛА – ДЕНЬ
«БОИНГ-777» касается шасси ярко-серой – в лучах ослепительного солнца – бетонки и, бликуя фюзеляжем, мчит по взлётно-посадочной полосе.
ИНТ. САЛОН «БОИНГА-777» – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ
(глядя в иллюминатор, про себя, тихо)
Медовый месяц, как я случайно узнал от не общих знакомых, молодые отгуляли в Испании… После из Питера, где крутил финансовые делишки Илларион, перелетели в Москву… А спустя полгода я обнаружил на своём мобильном три пропущенных звонка… От Таньки… С интервалами в несколько минут… Я тут же набрал номер, но в ответ мне прозвенела гулкая тишина. Не было ни коротких, ни длинных гудков, ни женско-металлического «телефон абонента выключен или находится вне зоны доступа»… Не было ничего, кроме звенящей мне в ухо тишины… Как будто я позвонил не в Москву или Питер, а на Юпитер… А Танюшка в это время была в параллельной Вселенной… Куда звонки с Солнечной системы могут дойти, лишь минуя вечность…
НАТ. УЛИЦЫ ПРАГИ – ДЕНЬ
Красное такси неторопливо едет по улицам города.
ИНТ. САЛОН ТАКСИ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ смотрит в окно такси и видит, как влюблённая пара – пузатенький чистокровный сизарь и бело-чёрная смущённая голубка – немного покружив в ярко-бирюзовом пражском небе, мягко плюхается на величественную бронзовую голову Карла IV.
НАТ. УЛИЦЫ ПРАГИ – ДЕНЬ
Красное такси останавливается. Из автомобиля вылезает СЕРГЕЙ. Такси медленно трогается. СЕРГЕЙ, щурясь от слепящего солнца, осматривается: голубка – на бронзовой голове Карла IV, начинает ворковать; глухие гортанные обертона сизаря переливаются с высоким горловым контральто его подружки; любовный говор голубей на мгновение прерывает чей-то горячий южный смех; весело звенит клаксон игрушечного «Феррари», а румяный малыш за рулём красного болида – важен и строг.
СЕРГЕЙ
(с улыбкой глядя на пилота «Феррари», про себя, тихо)
Как – маленький Бисмарк…
Голубка коротко опорожняется, и капельки светловатого помёта виснут на тронутых свежей патиной висках императора и короля.
СЕРГЕЙ
(глядя на памятник Карлу IV, про себя, тихо)
Но он смолчал… Даже не шевелится…
(помолчав)
Да, пражская весна – это не грохочущие по городу советские танки… Не – гарь солярки… И – не лязг затворов АК-47… Это – рдяный тёплый день… Просвечивающийся сквозь муаровую изумрудную нежность застывшего кленового листа…
НАТ. ОТКРЫТОЕ КАФЕ – ДЕНЬ
Рыженькая официантка осторожно ставит перед СЕРГЕЕМ литровый бокал пива.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Пражская весна это – громадный запотевший бокал пива… Который аккуратно ставит перед тобой на яркую круглую картонку рыженькая, со вздёрнутым конопатеньким носиком, пражанка – в красном с белым кружевным обводом фартучке…
(смотря на пивную кружку, закуривает, про себя, тихо)
Что-то расхотелось пива…
СЕРГЕЙ, чувствуя на себе чей-то взгляд, поворачивает голову и видит поодаль небритого, помятого человека, который неотрывно смотрит на его полную пивную кружку.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Ждёт… Ждёт той благословенной минуты, когда, докурив, я встану из-за стола, и он – изнемогающий похмельной жаждой – раза три отработав небритым кадыком, опустошит дармовой бокал…
(смотрит на пивную кружку, про себя, тихо)
И пиво, похоже… Ждёт этого… Тихо пузырясь оседающей пеной…
(помолчав, про себя, тихо)
А ещё пражская весна – это юная женщина, которая полюбила тебя всем своим сердцем… Безрассудно, нерасчётливо, навсегда… Именно так, какой и должна быть любовь… Несмотря на тысячи километров… Майского жука, который внезапно с гудом проносится мимо моего лица… И – того, особой гнусности разума, что полагается только на свою крючковатую цифирь… И наивно думает, что всё в этой жизни можно оценить, взвесить, рассчитать и продать…
(улыбается, про себя, тихо)
А что это спросила меня однажды, перед самым первым прилётом в Прагу, эта… Как – её? Дарья Ивановна – кажется… Какие достопримечательности Праги я хочу посетить? Пражский град, Карлов мост, Вышеград? Нет, уважаемая Дарья Ивановна. Не эти. И – не те. Просто закушайте своё пристрастное любопытство привычным миндальным пирожным…
(смотрит на небритого, помятого человека – поодаль, про себя, тихо)
Да, есть люди, которые – не вытравляемы… Ни – расстоянием… Ни – временем… Ни – другими людьми… Даже – если всё понимаешь, осознаёшь и принимаешь… Как – факт… Как – данность, что уже ничего нельзя изменить… Ничем… И – никогда… И всё равно этот человек живёт в тебе… Нет – не банальными фотографическими или киношно-мелькающими воспоминаниями… Даже – не запахом потненьких подмышек… Или – почти осязаемой томностью чуть солоноватых мягких губ… Этот человек живёт в тебе той своей частью, которую ты ему отдал… Собой… То есть, в тебе живёт твоё же «я», но – уже переплавленное и одушевлённое жизнью того человека, которого ты любишь. И ты не уйдёшь из другого человека, пока его любишь… И он, уже будучи на Юпитере, будет тебя, земного, невольно истязать… Нынче – не тобой же самим, но чудесным образом возведённым в степень той дивной женщины, которой ты отдавал всего себя…
НАТ. УЛИЦЫ ПРАГИ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ медленно идёт по улицам города.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Я тогда просто не понимал – что творилось с Танькой… Нежнейшей, почти постоянно удивлённой этим восхитительным миром женщиной… С карими лучистыми очами… И – родинкой, похожей на живую божью коровку… У – впадинки маленького пупка… Когда Танькин животик морщинился складочками, божья коровка прыгала по бледно-розовой бархатной коже… Ныряла в пупочек… Появлялась вновь… Чтобы восторженно замереть под моими поцелуями…
(помолчав, про себя, тихо)
А творился ужас…
Да, женщина устала ждать невозможного… Захотела иметь семью и деток… Как – все нормальные люди… И Илларион кстати подвернулся… Но Танюшка и не подозревала – что бывает с человеком, который идёт против себя: своих истинных чувств, взаправдашних желаний и неподдельных страстей…
(смотрит на оживлённый автомобилями перекрёсток)
Уступив самой себе, летящей по главной дороге на этом нерегулируемом перекрёстке судьбы, другому своему «хочу», что по второстепенной узкой улочке в наглую неслось наперерез… И тогда человек с чудовищным лязгом и грохотом врезается сам в себя… Истинного и поддавшегося правдоподобному искусу… Терпеливого и предательски малодушного… Любящего и изменившего этому волшебному чувству… Да. Танька не могла жить без нас. Но уже не могла быть со мной. И была больше не в силах находиться с нами, будучи не со мной. Целиком. Всегда. На всю жизнь. Я это понял лишь полтора года спустя, на шумном вернисажике в ЦДХ…
ИНТ. ЗАЛ ЦДХ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, пропустив вперёд степенную пожилую пару, медленно входит в яркий, наполненный людьми зал и тут же видит ТАНЮ и ИЛЛАРИОНА.
СЕРГЕЙ
(смотря на Таню)
Нет, Танюшка уже – не Таня… Уже – Татьяна… Быть может, даже – Николаевна… Да… Татьяна Николаевна… Какая стала роскошная… Томная… Интересно: взяла она фамилию этого своего грузина? Наверно, взяла… Стала какой-нибудь там Махарадзе… Или – Чонишвили… Татьяна Николаевна Махарадзе… Замечательно звучит…
ТАНЯ, с высоким бокалом вина – в тонких позолоченных играющим разноцветным бриллиантовым огнём пальцах –
поворачивает голову. Замечает СЕРГЕЯ. Стремительно бледнеет. Хрусталь радостными брызгами орошает мраморный пол. А ТАНЯ из шикарной светской дамы мгновенно превращается в съёжившегося нашкодившего ребёнка.
СЕРГЕЙ
(глядя на Таню, про себя, тихо)
Да… Нашкодившего ребёнка… Которого вот-вот возьмут за ухо и потащат в страшный, тёмный угол… В наказание за… Да… У неё – такое шикарное платье, что любая женщина в нём невольно превращается в бездушного, но богато наряженного пластикового манекена из дорогого бутика…
(помолчав, про себя тихо)
Финансовый Илларион, видать, раскошелился… Что ж… Она его выбрала… Значит, так тому и быть…
НАТ. УЛИЦЫ ПРАГИ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ медленно идёт по улицам города.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Да, судьба настырна. Но – не до такой степени, чтобы заниматься только нами… У наших судеб есть и другие дела… Наши судьбы порой без ведома на то ангажируются мирозданием в судьбы других людей… А иногда бывает и так, что мы своим участием в жизнях иных, подчас малознакомых людей, цементируем их судьбы… Исподволь… Разреженный космос взаимного отчуждения превращается в плотные сгустки материи… Которые, вращаясь вокруг невидимой чёрной дыры или далёкой холодной звезды, расцветают, тем не менее, цветущими оазисами взаимной любви и нежности… А однажды Танька меня всё-таки нашла. Лет пять спустя нашей призрачной встречи в аэропорту Мадрида… Как – ума не приложу…
НАТ. БЕРЕГ ВОЛГИ – ВЕЧЕР
Моторка – с двумя людьми на борту – тихо бормочет «тр-р-р-р-р…» и медленно отходит от берега.
СЛАВКА ГОРЕЦКИЙ
(сидя в моторке, громко)
Серёг, так сколько пива брать?! Ящика хватит?! Или – мало?!
САШКА РОКОТОВ
(сидя в моторке, тихо)
Славик, хватит орать… Ночь распугаешь… Что ты вопишь на всю Волгу? Серёж, сам с ухой справишься-то?
СЕРГЕЙ
(благоговейно помешивая деревянным черпачком золотистую ушицу)
А – то…
СЛАВКА ГОРЕЦКИЙ
(сидя в моторке, чуть тише)
Ты это… Смотри… Сам всю уху не сожри… Пока – варить будешь…
СЕРГЕЙ помешивает уху: удивлённые головы щучек, язей, окуньков, плотвиц выглядывают из кипящего наваристого благоухания. Весело потрескивают берёзовые дровишки. Искры костра кружат жаркие фокстроты вокруг котелка. Вдруг из вечерних сумерек выныривает сизая женская фигура. СЕРГЕЙ поднимает голову и замирает с черпачком – в руке. ТАНЯ делает несколько шагов. Останавливается. Медленно подходит к костру и присаживается на маленький, с брезентовым сиденьем, складной рыбацкий стульчик. Смотрит на огонь, а потом вдруг – прямо СЕРГЕЮ в глаза: влажно-лучистым, со всполохами костра в карих райках, взглядом. Взглядом, в котором – мольба, любовь и боль.
СЕРГЕЙ
(отрицательно качает головой, молча)
Нет.
ТАНЯ
(с молящими чёрными очами, молча)
Но – почему?!
СЕРГЕЙ долго и пристально смотрит на розовые от близкого огня височки, со смолистыми, слегка колышущимися волосиками.
СЕРГЕЙ
(молча)
Ты сама знаешь.
ТАНЯ
(с глазами, полными слёз, молча)
Но – почему?!
(отводит глаза от лица Сергея, молча)
Да, знаю, прости…
(поднимает лицо к пламенеющему кроваво-багровым закатом небу, молча)
Знаю… Прости…
СЕРГЕЙ
(повернувшись к Тане спиной, молча)
Тебе не нужно было приезжать…
СЕРГЕЙ несколько раз тюкает топором по половинке берёзового полена и, с лёгким хрустом отломив три крупных щепы, подкидывает топливо в костёр.
НАТ. УЛИЦЫ ПРАГИ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ медленно идёт по улицам города.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Да… Мы не сказали друг другу ни слова… То есть, нет: конечно, говорили… Но – молча…
(остановившись, закуривает, про себя, тихо)
Да, это был как раз тот невероятный, изуверски-абсурдный случай, когда двум, остро, взаимно и упоительно любящим друг друга людям заказано быть вместе… То, что я никогда и ни при каких обстоятельствах не стану Таньке любовником при её грузинском воротиле, она прекрасно осознавала… Равно как и я отчётливо понимал, что Танюшка никогда не сможет стать мне женой и матерью наших деток… И дело – даже не в её браке с Илларионом или их общей дочурке…
(помолчав, про себя, тихо)
Дело было – во мне… Как оказалось, любовь и совместная жизнь иногда – разные вещи… Можно до беспамятства любить женщину, но даже представить её в роли своей жены бывает невозможно… Почему? А потому что я не хотел разлюбливать это восхитительное существо… Я не хотел нашу общую жизнь превращать в обиходный, и, тем самым, равнодушный свинарник… А это бы обязательно произошло, если бы мы сочетались законным браком… И спустя пару месяцев начали бы эмигрировать в другие ипостаси… Из любящих друг друга мужчину и женщину – в супругов… Наши бы общие квадратные метры тщетно пытались бы стать семейным домом… А по выходным пленённые звери встречали бы нас в зоопарках с цирками… Это было бы почище того моего изумлённого оцепенения, когда на богемном вернисажике вместо живой, сиюсекундной, с лицом, непостижимым образом меняющим своё выражение каждое новое мгновение женщины, я увидел застывшую бриллиантово-золотую гранд-даму… Абсолютно не знакомую мне даму… Абсолютно – чужую…
НАТ. БЕРЕГ ВОЛГИ – ВЕЧЕР
Катер, полный холодного «Жигулёвского», скребёт по песчаному дну и утыкается носом в берег. СЛАВКА ГОРЕЦКИЙ и САШКА РОКОТОВ выгружают пиво. ТАНЯ смотрит на СЕРГЕЯ. Отворачивается. Идёт к реке. Залезает в катер. И катер, не громко рокоча, медленно исчезает в пламенеющем венозным закатом приволжском вечере. Ярко-рыжие светлячки костра, едва оторвавшись от пламени, умирают в фиолетовой мгле. А в голове СЕРГЕЯ хрипит весёленький баритон Высоцкого: «Копоть, сажу смыл под душем, Съел холодного язя И инструктора послушал – Что там можно, что нельзя».
НАТ. УЛИЦА ПЕРЕД ОТЕЛЕМ «KINGS COURT» – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, останавливается перед входом в отель. Опускает истлевшую сигарету в урну. И медленно входит в двери отеля.
ИНТ. ПОМЕЩЕНИЕ ОТЕЛЯ «KINGS COURT» – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, не спеша, поднимается по широкой лестнице на третий этаж отеля. Идёт по длинному коридору. Останавливается у двери номера. Вставляет в замочную скважину ключ и нажимает на ручку двери. Дверь неожиданно открывается.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Чёрт… Запереть забыл, что ли?
ИНТ. НОМЕР ОТЕЛЯ «KINGS COURT» – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ медленно входит в номер. Кладёт ключ на тумбочку у зеркала прихожей. Одна за другой снимает лёгкие летние светло-бежевые туфли. Смотрит на своё усталое лицо в зеркало прихожей, тихо проходит в комнату номера и замирает: из-под белоснежной казённой гостиничной простыни его кровати выглядывает узенькая розовая девичья ступня.
СЕРГЕЙ
(смотрит на девичью ножку, про себя, тихо)
Да, я иногда ошибаюсь дверями… Однажды вместо туалета в незнакомой питерской квартире вдохновенно вошёл во встроенный коридорный шкаф… На меня тут же обрушились старые коньки, соломенная дамская панама, коробка с шахматами и абсолютно новые ядовито-красные женские трусики в прозрачной хрустящей упаковке…
Девичья ступня исчезает под простынёй и появляется вновь. СЕРГЕЙ тихо подходит к кровати. Наклоняется над постелью. И осторожно прикасается губами к розовой ступне девушки.
ИНТ. КОРИДОР ОТЕЛЯ «KINGS COURT» – ДЕНЬ
Из номера отеля, заполняя собой весь длинный коридор, слышатся пронзительные женские визги. ГОРНИЧНАЯ слегка улыбается. Стоящий рядом тучный усатый АДМИНИСТРАТОР строго смотрит на ГОРНИЧНУЮ и костяшками пальцев правой руки коротко стучит в дверь номера. Женские крики на мгновение утихают и взрываются с новой – захлёбывающей, восторженной, упоительной – силой.
ИНТ. НОМЕР ОТЕЛЯ «KINGS COURT» – ДЕНЬ
Девушка – верхом на СЕРГЕЕ – вдруг замирает, дрожит и, запрокинув ярко-розовое потное лицо, вновь блаженно кричит. Дверь номера сотрясается под ударами мужских кулаков.
ИНТ. КОРИДОР ОТЕЛЯ «KINGS COURT» – ВЕЧЕР
ГОРНИЧНАЯ засовывает ключ в замочную скважину двери номера. Пытается его провернуть.
ГОРНИЧНАЯ
(тихо)
Nic se neděje… Nic nechápu… (12)
Сразу несколько крепких мужских кулаков колотят в дверь номера.
АДМИНИСТРАТОР
(громко)
Otevřete! Okamžitě otevřete dveře! (13)
ИНТ. НОМЕР ОТЕЛЯ «KINGS COURT» – НОЧЬ
Девушка – в не громком розовом свете ночника – прикрыв глаза, лежит головой на широкой груди СЕРГЕЯ.
СЕРГЕЙ
(тихо)
Как тебя зовут?
ДЕВУШКА
(не открывая глаз, на ломаном русском языке, улыбаясь)
Гражина… А ты… Ты – как?
СЕРГЕЙ
(осторожно нежит топорик лопатки Гражины, тихо)
Я – Сергей… Серёжа…
ГРАЖИНА
(открывает глаза, на ломаном русском языке, улыбаясь)
Сирьожа… Сирьожа и Гражина…
СЕРГЕЙ
(осторожно нежит маленькие позвонки Гражины, тихо)
Гражина и Серёжа… Очень красиво…
ГРАЖИНА
(на ломаном русском языке, улыбаясь)
Сирьожа и Гражина… Сирьожа – из Москва?
СЕРГЕЙ
(улыбаясь, тихо)
Из Москва… Прахом полетели мои съёмки… Такую неустойку мне вкатят… Мама – не горюй…
ГРАЖИНА
(на ломаном русском языке, улыбаясь)
Так звать твой мама? Негорюй? Съёмка? Полетели? Сирьожа полетел? В Москва? Не полетай… Бывай здесь… С Гражина…
СЕРГЕЙ
(тихо)
Гражина… Надо поменять простыни… Всё промокло… Насквозь… Неужели не чувствуешь?
ГРАЖИНА
(хохочет)
Мокло! Мокло-мокло!
СЕРГЕЙ
(смотрит на русую макушку девушки, тихо)
Ты – чудо…
(помолчав)
Чем это они там все вечером в нашу дверь грохотали? Наверно – башмаками… Сначала вежливо стучали… Потом кулаками колотили… А после башмаками стали грохотать…
ГРАЖИНА
(на ломаном русском языке, тихо)
Я… От Сирьожа… Не хочет… Не полетай… От Гражина…
(помолчав)
Я хочет… Твой…
ГРАЖИНА хитро смотрит на СЕРГЕЯ. Вдруг, медленно повернувшись в постели, не большой розовой попкой садится на широкую грудь СЕРГЕЯ, а русой головой ныряет под влажную простыню: между мужских ног. СЕРГЕЙ резко приподнимает голову и, закрыв глаза, валится затылком на подушку.
ИНТ. НОМЕР ОТЕЛЯ «KINGS COURT» – УТРО
ГРАЖИНА – голенькая, босиком – выскакивает из ванной номера, пробегает по комнате и с восторженным воплем прыгает на лежащего в постели СЕРГЕЯ. В кровати –
двуспальной, массивной – что-то оглушительно лопается. СЕРГЕЙ с ГРАЖИНОЙ вываливаются из кровати, матрас которой становится похожим на горб верблюда. СЕРГЕЙ пытается впихнуть матрасный горб обратно, в чрево кровати, но внутри вдруг мерзко скрежещет какая-то механика, трескается срединный шов, и половинки кровати с треском расходятся. ГРАЖИНА заливисто хохочет.
СЕРГЕЙ
(улыбаясь, смотрит на покорёженную кровать)
За неделю наших безумств… Единственное, что мы не успели сломать, – были пол и чугунная ванна… Придётся платить и за кровать…
ГРАЖИНА
(хохоча, опускается на пол, на ломаном русском языке, тихо)
Сломать… Кровать… Пол… Ванна…
(медленно поднимается и обнимает Сергея, на ломаном русском языке, тихо)
Я… Сирьожа… Любить…
(целует лицо Сергея, на ломаном русском языке, тихо)
Мы… Без кровать… Так?
НАТ. УЛИЦА – ПЕРЕД ОТЕЛЕМ «KINGS COURT» – ДЕНЬ
Из открытых окон номера отеля «KINGS COURT» доносятся пронзительные, захлёбывающиеся, блаженные женские крики. Несколько прохожих останавливаются и, задрав головы, смотрят на третий этаж гостиницы.
ИНТ. НОМЕР ОТЕЛЯ «KINGS COURT» – ДЕНЬ
ГРАЖИНА обвивает длинными, стройными ногами бёдра СЕРГЕЯ, резко откидывает растрёпанную русую голову назад и – прижатая спиной к стене комнаты – снова неистово кричит.
НАТ. УЛИЦА – ПЕРЕД ОТЕЛЕМ «KINGS COURT» – ДЕНЬ
Прямо перед зданием отеля тормозит полицейская машина. Из автомобиля медленно вылезают два полисмена. Смотрят на кучку смеющихся пражан. И тоже, задрав головы, смотрят на открытое окно третьего этажа гостиницы, из которого, как фонтаны гейзера, выплёскиваются горячие, страстные женские вопли.
ИНТ. НОМЕР ОТЕЛЯ «KINGS COURT» – НОЧЬ
СЕРГЕЙ
(курит у открытого окна номера, про себя, тихо)
Да… Съёмки полетели прахом… Интересно: какую неустойку мне выставят продюсеры? Миллион? Или – миллиард?
(смотрит на спящую Гражину)
Чёрт… Эта девочка… Просто – какое-то безумие… Никак… Никак не можем насытиться друг другом…
(помолчав)
Как это я перепутал номер? Судьба? Нет… Случайностей не бывает… Любой случай – это… Это – закономерность… Изуверски-тщательно выверенная небом закономерность… О которой ты просто не догадываешься… И которую не ожидаешь встретить…
СЕРГЕЙ медленно тушит сигарету в пепельнице и смотрит на огоньки ночной Праги.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Всё происходит именно тогда, когда должно произойти… Ты можешь… Да, ты можешь с кем-то договариваться о встрече месяц или год… Обмозговывать мельчайшие детали того, чтобы это событие состоялось… Именно – там… Именно – тогда…
(снова закуривает)
Но волшебная закономерность бытия, о которой ты абсолютно ничего не ведаешь и потому принимаешь за слепой случай, одним махом превратит все твои договорённости в прах… Поэтому… Да, вопреки всем здравым смыслам не надо строить никаких планов… Никаких… Вообще – никаких… Не надо никогда и никому ничего обещать… Никогда никому и ничего… Не надо разочаровывать… Ни – себя, ни – других… Узор твоей судьбы – не иллюзорен… Отнюдь – не иллюзорен… Он, тщательно выписанный… То – душной гуашью… То – остро отточенным грифелем простого карандаша… То – прозрачной акварелькой… Этот узор уже существует… И в этом нет никакой мистической фатальности… Или – программы с миллионами модулей и квадратных корней с логарифмами… В этом есть та оцифрованная свыше земная закономерность, которая нам – не сведущим, наивным и подчас близоруким мозгами – представляется…
(помолчав, про себя, тихо)
Ну, не знаю – чем… Всем – чем угодно: подарком судьбы, кровавым роком или громогласным рыком грозы… Словом – его величеством случаем… Если бы этого не было, то весь сонм случаев, непредсказуемостей, внезапностей и прочих форс-мажорностей уже давно бы угробил нас да и всё мироздание…
ГРАЖИНА
(во сне, на ломаном русском языке тихо)
Я… Сирьожа…
(белая простыня – на Гражине – сползает на пол)
Любить…
СЕРГЕЙ
(смотрит на прелестную розовую наготу спящей девушки, про себя, тихо)
Да, ты можешь триллион раз пытаться обмануть свою судьбу… Рвать билеты на самолёты… Притворяться хворым… Идти на поводу тех или иных мнений да благодетельств… Запираться в своём доме на все ключи…
СЕРГЕЙ тушит сигарету, медленно подходит к кровати, поднимает простыню, расправляет её и накрывает нагую ГРАЖИНУ.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Ты можешь вытворять всё, что тебе угодно… Все эти глупые ухищрения уже есть в узоре твоей жизни… Равно как в нём необычайно бережно и нежно вырисованы те чудесные мгновения, когда земля и небо вдруг меняются местами… И твоё сердце оказывается на Юпитере… Голова – в туманности Андромеды… А ты сам… Ты сам – в трепетных объятьях человека, которого никогда раньше не видел… Но… Но, наверно, ждал и жаждал которого всю свою жизнь…
НАТ. ЧЕРНОМОРСКИЙ ПЛЯЖ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, лёжа на широком тёмно-синем надувном матрасе, приподнимает голову и смотрит на спокойную ярко-бирюзовую гладь моря.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Да… Её звали Гражина… Правда, об этом я узнал неделю спустя… Цифры всевозможных неустоек обрастали немыслимыми нулями… Нам в запертую дверь сначала вежливо стучали… Потом грохотали… Очевидно – тяжёлой обувью… С улицы, прямо в распахнутый балкон третьего этажа гостиницы визжали непристойно высокие голосами мужские сальности… На – чешском языке… А я забрасывал Гражину на седьмые небеса… После – на сто седьмые… Затем – на тысяча сто седьмые… Растворялся в ней… Забывал – как меня зовут… И весь мир принимал хоть какой-то человеческий облик лишь тогда, когда нужно было сменить насквозь промокшие простыни… Но это длилось лишь мгновение… Потому что рядом были пол, стол, ванна и маленькая банкетка… Да, её звали Гражина…
(помолчав, про себя, тихо)
Через пару лет она вышла замуж… Не – по любви… Родила… Мёртвого ребёнка… Я её не любил… Никогда… Теперь же понимаю: не надо было ничего… Даже смотреть на эту прелестную розовую девичью пяточку… Не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к ней нежным дыханием… Влюбить в себя человека всем сердцем и не питать к нему ничего, кроме вдохновенного вожделения так же бесчеловечно, как и лгать ему о своих чувствах…
(помолчав, про себя, тихо)
И самое ужасное – в том, что она знала: я не люблю её… И никогда не полюблю… Никогда не доверю всего себя, свою жизнь и никогда не захочу от неё детей… И всё равно она продолжала любить того мерзавца, каковым я был в собственных глазах… А в её зеленоватых, с мельчайшими карими искорками очах – единственным мужчиной… Однажды и – на всю жизнь… Она и замуж-то выскочила за этого угрюмого лысого торговца унитазами назло мне… И родила неживое чадо, чтобы я ночами себя проклинал за то, что ранним утром, пока она, сладостно измученная, крепко спала…
ИНТ. НОМЕР ОТЕЛЯ «KINGS COURT» – РАННЕЕ УТРО
СЕРГЕЙ – в светлых джинсах, тёмно-фиолетовой свободной рубашке и бежевых туфлях – смотрит на спящую ГРАЖИНУ. Прикрыв глаза, медленно выдыхает из лёгких воздух. Открывает глаза. И тихо выходит из номера.
НАТ. ЧЕРНОМОРСКИЙ ПЛЯЖ – ДЕНЬ
СЕРГЕЙ, сидя на широком тёмно-синем надувном матрасе, смотрит на спокойную ярко-бирюзовую гладь моря.
СЕРГЕЙ
(про себя, тихо)
Да, предательски бежал… Прочь… Не взяв даже зубную щётку… Да… Это – мой круг ада… В котором нет никого, кроме безнадежно любящей женщины, мёртвого ребёнка и негодяя, посмевшего навечно влюбить в себя чистейшую и нежнейшую из душ… Это – круг, который никогда не впишется в квадрат оправдания сделанного… Математика врёт… Параллели пересекаются… Чтобы затем замкнуться… В окружность… Из которой нет выхода…
ИНТ. НОМЕР ОТЕЛЯ «KINGS COURT» – РАННЕЕ УТРО
ГРАЖИНА
(лёжа на боку в постели, не открывая глаз, на ломаном русском языке, тихо)
Сирьожа… Я лететь с тобой… В Москва… Куда надо Сирьожа лететь… И Гражина лететь… К мама Негорюй… К твой работа… В твой Москва… Я…
(помолчав)
Я любить Сирьожа… На – весь жизнь… Ты – мой жизнь, Сирьожа… Гражина и Сирьожа… Сирьожа и Гражина…
(открывает глаза, полные слёз)
А Гражина – твой жизнь? Так? Мой сердце – твой… Не так… У нас – один сердце…
(помолчав)
А мой мама звать Кристина… Мама Негорюй… И мама Кристина…
(улыбается)
Я тебе родить, Сирьожа… Детка… Два детка, так? Не так, три детка…
(закрывает глаза)
Мой Христос… Гражина ждать тебя… Долго ждать… И Сирьожа есть… Есть… Я так долго… Ждать… Сирьожа… Я ждать Сирьожа весь жизнь… Весь жизнь…
(открывает глаза, полные слёз)
Гражина была один… Всегда – один… Один – плохо… Плохо-плохо… Гражина хотел… Я хотел не жить один… Не жить… На земля…
(всхлипывает)
Я хотел уходить… Совсем уходить… С Карлов мост…
(помолчав)
А теперь… Гражина и Сирьожа… Сирьожа и Гражина… Сирьожа?
(поворачивается в постели)
Сирьожа?
(прислушивается к звукам гостиничного номера)
Сирьожа?!
Обёрнутая в простыню ГРАЖИНА выскакивает из постели, забегает в ванную, после – в прихожую номера и видит пустые полки и вешалку.
ГРАЖИНА
(истошно, на всю гостиницу)
Сирьожа!!!
ТИТРЫ
Конец девятой серии
(1)Пожалуйста… (исп.)
(2) Очень вкусно…(исп.)
(3) Бычьи яйца, извините, что ли? (исп.)
(4) Да. Криадильяс… Очень вкусно… Приятного аппетита… (исп.)
(5) Спасибо… (исп.)
(6) И как зовут эту танцовщицу? (исп.)
(7) Лаура? Лаура Хосе Мухерес… Антонио… Играет на гитаре Антонио… Муж Лауры… (исп.)
(8) Мне надо отвести детей в школу… Я ухожу… Я не хочу своего мужа. Мне не нравится Антонио. Да. Я ухожу. Я буду с тобой. С вашей зимой… (исп.)
(9) Да… Входите. Дверь открыта… (исп.)
(10) Я тебя люблю безумно. Иди… Немедленно уходи… (исп.)
(11) Пожалуйста… Мадрид… Один билет… (исп.)
(12) Ничего не получается… Ничего не пойму… (чеш.)
(13) Откройте! Немедленно откройте дверь! (чеш.)