Ночь. Смятая постель. Темнеют ставни.
Свеча горит, как будто в полусне,
Даруя тень стене – твоих запястий,
Привычно спящих на моей спине,
Уже не вызывающих мурашки.
А луч луны, проникнувший с небес
Нащупал на столе две чайных чашки,
Стихи Кавафиса и начатый сонет…

Ветхий Закон. Новое слово.
Временный образ. Вечности свет.
И распинаемый снова и снова
Нам обещает новый завет.

Взгляд отрешенный. “Прости им, Отец”.
Так за врагов молиться Ты мог,
Не приближая возмездья конец,
Закланный как агнец, воскресший как Бог.

Рукописи – горят, и горят, порой, безвозвратно,
Перечеркивая путь назад,
открывая – в бездну.
И когда над пепельницей спичку рука
Привычно подносит к краю
Как будто жизни, а не листа
Некогда белой бумаги…
И в глазах отражается, как в воде,
яркое пламя.
Вдруг понимаешь, что лучше уж так –
Навсегда, безвозвратно, в пепел,
Чем зачёркивать и исправлять,
Пуская слова на ветер…

Есть в бесконечности бега
Разносторонних проспектов
Не то, чтобы альфа с омегой
Потусторонних субъектов,
Но что-то из области теней,
Скользящих сквозь вечер и время
Вперед и назад – в неизбежность
Имперских творений. Поэма
Ещё ненаписанных строчек,
Ещё неоживших героев,
Стремящихся вовремя выйти
За линии спящих конвоев –
Попасть в бытие неназемных,
Несуществующих точек –
В Петербург белой ночью.