Он дверь в служебном бобике закрывал и главный палец себе прищемил. Поехал дебил на том же бобике в больничку районную за первой медицинской помощью. Там спрашивают:
– А где полпальца?
– Там, – говорит, – на Южной остались… На асфальте…
– На какой южной?
– На улице Южной, живу я там.
– Не стыдно врать – седой весь. На твоей Южной по век асфальта не было. Езжай, поройся в пыли, пока собаки не съели, мы пришьем.
– Не надо, – говорит, – пусть жена знает, какая у меня работа тяжелая. Зелёнкой только смажьте…
Всегда хитрый был. С детства. Дали ему, например, с детства фамилию Масюк. Ясное дело, фамилия не очень удобная для жизни. Захотел обидеть, даже придумывать ничего не надо. Скажи: «Одно слово, Масюк!», и хватит. Другой бы, если настоящий мужчина, терпел бы всю жизнь, как женитьбу после залёта, так этот нет.
– Мама! – говорит, – а можно на твою фамилию перескочить оттого, что я тебя больше люблю, чем папу?
– Конечно, ласковый! Вот тебе конфетка…
А тут, как раз, удачно получилось, этот самый папа сбежал из семьи с железнодорожной проводницей в Казахстан дворником. Мать сказала маленькому Масюку, что большой Масюк живет на Байконуре и готовится к экспедиции на планету Марс в научных целях. Так и стал Масюк, не Масюк, а Масюк-Деревянкин, потому что мамка всё равно любила папку-космонавта за волосатость груди, надеялась, что нагуляется и вернётся и поставила сына на двойную фамилию…
– Масюк! К доске! – говорит «Мальвина» по ботанике.
Эта рожа сидит, не шелохнётся.
– Мас-с-с-с-с-сюк!!! – шепчут двоечники, довольные, что не их, – К доске, пас-с-с-с-скуда!
Этот:
– Я, конечно, извиняюсь перед обществом, но Масюков в этом классе нет. Потому что с сегодняшнего дня я поменял фамилию и прошу вызывать меня к доске не Масюк, а как в документе – Масюк-Деревянкин.
А тут и звонок.
– Ну, что ж, мсье Деревянкин, – реагирует «Мальвина», – Не успели выйти к доске и покаяться, сирота байконурская… А раз теперь вас двое, то вместо одной двойки – две… Я тебя научу свободу любить больше жизни за Родину. Вспомнишь меня, потом в тюрьме и спасибо скажешь…
Как в аквариум глядела. После армии пошел работать на завод и тут же взял отпуск за свой счёт. Я ему говорю:
– На фиг зимой-то? В цеху тепло. Куда пойдешь на мороз?
– А я – и не пойду… Я поеду…
И поехал в теплые края, где активные кавказские мужчины делали палёные запчасти для Жигулей из всякой конопли. Накупил на все мамкины деньги и ещё у бабушки занял. Привез к нам и начал толкать втрое. Всё почти продал. На последней железяке поймали за потную руку доблестные органы социалистического государства.
На суде судья Всесоюзной категории так и сказал:
– Не любите вы Масюки с Деревянкиными нашу советскую власть-кормилицу, построившую вам теплые заводы, чтобы жопы ваши в тепле зимовали. Обоим по два с половиной года строгого, в сумме пять на каждую ягодицу и фамилию. Поедете, господа спекулянты, на Колыму в бесплатном бесплацкарте!..
Но недолго мы радовались. Кончилась советская власть вместе со жратвой. Выпустили «мсье Деревянкина», как страдальца режима и даже дали должность. Хотя он с детства был мелкой гадюкой…
– Пойдем, – говорит, – за девками подглядывать в окна. Встречаемся на перекрестке Южной и Северной в час ночи.
Я, конечно, как дурак, от волнения приперся в двенадцать. Ждал до двух. Этот так и не пришел. Он в это время «тырил» моего «Орленка» из сарая, где я сплю.
Утром, стервец, встал пораньше и катается на моей лайбе. К обеду, когда я невыспанный на улицу вышел, все пацаны знали, что я ему свой велосипед подарил, за то, что он хороший и верный друг…
Как я и думал, к шестидесяти годам Масюк-Деревянкин из хитрой вредности заболел диабетом.
– Теперь, – говорит, – Роза Тимофеевна (Роза Тимофеевна – это жена его. Хорошая женщина в молодости), мы не можем ездить в Анталию в три звёздочки из-за моей болезни. Теперь только в пять, где всё включено. И на всякий случай надо будет сала взять, колбасы и карамели «Дубок» побольше. Я ихним говном питаться не могу. И кипятильник с удлинителем на всякий случай.
– Спальник брать?
– Спальник?.. Спальник я подумаю…
Подумает он, гадюка. Он вечно думает. Умную рожу научился делать на раз. Как только назначили начальником отдела картографии Кантской кенафно-прядильной фабрики и УАЗик выделили для перемещения тела по местности, сразу изменил лицо.
Едет урод по Южной мимо меня и делает вид, что не видит, чтобы не подвозить. Смотрит прямо, напрягает шею до судорог, с целью не замечать родственников и знакомых во время следования в служебном автомобиле по личным делам.
Я его потом спрашиваю:
– Ты куда это, подлюка, так пыльно проехал мимо меня в рабочее время по нашей Южной.
– Роза, – говорит, – Тимофеевна за картошкой послала. Полгорода объездил, пока по семь рублей нашёл. Пять кило взял. Больше мне нельзя носить из-за травмы пальца.
– У нас на углу по восемь. Надо было колесить?
– Колёса государственные, дурачок, а сэкономленная пятёра своя…
Всегда был хитрый. А мама делала вино из вишни, потому что вишни было много. Неприлично много – десять громадных деревьев гордо и непоколебимо стояли возле забора со стороны улицы.
Сосед говорит:
– Спили, змеюка! Это общественная земля, а не твоя. У меня в огороде от твоих вишен вечная ночь.
– Не могу, – отвечает, – Их насадил мой муж космонавт. Они – достояние СССР…
Она записала Масюка на баян и говорит:
– Вот!.. А чтобы пальчики развивать, будешь вишню собирать. А я буду вино делать, которое для твоих друзей, чтобы они все пьяницы были, а ты трезвый и талантливый музыкант.
– Устал я, мама, вишню каждый год собирать. Может, сирень посадим?.. Девки придут нюхать.
– Глупенький ты мой. Этими вишнями ещё твои дети будут гордиться.
Наивная была у него мамаша…
Масюк нам говорит:
– Пацаны, у нас дома беда!
– Неужели космонавт разбился?
– Нет, алименты приходят регулярно. Тут страшнее горе. Наши вишни серьёзно заболели мучнистой росой.
Откуда стервец деревянные болезни знал? Если бы не это – «мучнистой росой», мы бы в жизни не повелись на такую туфту.
– Жалко деревья, пацаны! Всё детство с ними связано. Собирая вишню вёдрами, я переживал на этих ветках лучшие дни своей жизни…
И заревел.
– Не плачь, Толик! – утешаем убитого горем. – Может побрызгать отравой какой-нибудь? Или, хотя бы, на корни поссать? У бабушек от нашей мочи грибок проходит, может и тут, как раз.
– Поздно, – говорит, – мать уже и ветеринара приглашала. Сказал: «капут». Ампутация нужна, пока болезнь не перекинулась на собак… Короче, надо пилить. Я, сами понимаете, не могу. Мне это, как ножом в пах. Прошу вас по дружбе. Как мама уйдет на работу, чтобы ей не видеть от разрыва сердца, спилите их на хер. Пилы то есть дома?
– Найдем.
– Ну, ладно. Я на баян пошёл, «Прощание славянки» учить.
И ушел с опущенной головой…
Покосили деревья за полчаса. Так бы, конечно, дольше было. Но когда начали ножовками скоблить, масюкский сосед вышел.
– Что, – говорит, – бандерлоги, чужие джунгли пилите? Не боитесь, что вдова космонавта вас потом на центрифуге укатает.
– А он чё, умер?
– Наверняка умрёт, когда вернётся с Марса, а вместо вишен голый космос. Мне то, конечно в кайф, потому что мои вечно зелёные помидоры узнают, что такое солнце и покраснеют от удивления, но подозреваю, что вы нарушаете дисциплину.
– Нет. Всё по-честному. Ихняя мамка попросила спилить, пока она на работе.
– Раз такое дело, – говорит, – тогда другое дело. Вот вам моя бензопила «Дружба». «Мочите» вишни, пока она не передумала.
Мы и «замочили»…
Скандал был большой.
Оказывается, Масюк заранее договорился с мамкой уехать на три дня к тёте в село Пригородное, чтобы покараулить тётину картошку от колорадского жука, и мы, естественно, ничего не могли доказать.
Деревянкина выла белугой и носила нам пустые вёдра:
– Чтобы до одной вишенки собрали, фашисты! Я потом буду пить вишнёвую наливку, закутавшись в белую шаль и вспоминать свою любимую рощу, мой чеховский вишнёвый сад.
– А я, – сказал сосед, унося горячую «Дружбу», – начну горевать самогонкой прямо сейчас, потому что душа моя заходится от сочувствия…
У Масюка-Деревянкина все инструменты есть. И электрические и так. У каждого инструмента своё место. Роза Тимофеевна их должна протирать бархоткой и помнить, что где лежит и как называется. Когда он нашёл на чердаке завернутый в тряпицу глянцевый портрет Леонида Ильича Брежнева, которым в 1973-м году наградили его маму, закройщицу мужских брюк ателье «Звёздочка», по случаю очередной годовщины, он не спалил его, как все нормальные люди, а из жлобства повесил на стенку. Я прямо представляю это всё. Стоит в халате, как хирург. Рядом жена застыла, как медсестра.
– Роза, дрель!
– …………..
– Сверло пятым номером c победитовой насадкой!
– …………….
– Убрать!
Роза метёт.
– Пробку на пять! Молоток!
– ………………………..
– Отвертку крестом! Шуруп самовёрт – десятка!
– ……………………………….
– Изделие!
– ………………
– Держать! Правее слева! Левее справа!
– ……………………………
– Стоп! Всем спасибо! Шить!..
Она у него шила всегда. От мамки машинка осталась, она и шила. Если машинка не стрекочет, он из себя выходил.
Сидим, курим на лавке.
Машинка: «Р-р-р-р-р-р-р-р-р-рр-р-р-р-р-р-р-р… Пык!».
Этот сигаретку бычкует, чтобы не выбрасывать, а потом докурить и бегом в дом, узнать, почему работа стоит. Через пять минут возвращается.
– Ничего страшного. Готовить пошла. Может по маленькой?..
Сбрасываемся, у кого что есть. Пьём тут же на лавочке. Домой никогда не приглашал. Никто даже и не знал, что у него там внутри. Разливал очень точно по сбросу. Счётчик у него был в башке и даже тикал, когда сложные задачи решал…
Вот… Что ещё сказать?.. Вроде говно был человек, а всё равно жалко. Как будто бы с ним часть и нашей жизни ушла. Мы умерли немножко, а он совсем. Потому и зарываем… Роза Тимофеевна поцеловали покойника?.. Точно?.. Тогда заколачивайте, пацаны… После, как в яму опустят, можно бросить по кусочку земли на гроб для уважения, если кто не брезгует… Давайте, а я покурю пока…
– Спасибо Вам, Поликарп Матвеевич! Прямо не знала бы, что без Вас и делать. Всё из рук валится. Даже ниткой в иголку попасть не могла эти дни… А Вы всё ловко так обстряпали.
– Да что Вы, Роза Тимофеевна. Неужели я брошу одинокую женщину, тем более, молодую пенсионерку по соседству?
– Вы скажите мужчинам, которые гроб таскали, пусть зайдут вечером. Я ведь наливочку-то свекровину сберегла, что с тех вишен, которые вы, мерзавцы, погубили. Пейте теперь, да Толика вспоминайте. И сами приходите… уж уважьте…
– Спасибо за приглашение, Роза Тимофеевна. Непременно уважу, – говорю. – Только один. Все остальные, кто вишни пилил, погибли на фронте алкоголизма смертью храбрых.
А сам думаю: «Это надо было Масюку помереть насмерть, чтобы к нему домой попасть и посмотреть чего там внутри?.. А чего там внутри?.. Стол, небось, стулья, посуда кой-какая, да Брежнев на стене заместо иконы…»
У грязи уже поминки начались, чавкала под сапогами, пока к автобусу шёл. Не мог, собака, летом умереть? Одно слово – Масюк…