… Всё шло к тому, что в Свердловске Маре ловить нечего.
И она поехала к Рафаэлю, в СИПИ. Добралась к началу пары и долго ждала перемены. А оказалось, что его в этот день нет, где-то на стройке. (У них какие-то “полевые“ занятия, что ли, полагались.) Пока девушка расспрашивала, выискался его знакомый, предложил поехать и подождать в общаге.
Рафаэль не сказать, что обрадовался – какие-то у него были свои проблемы. Повёл кормить. Пару ночей ему удавалось провести Мару мимо вахты. А потом случилась какая-то проверка.
Да и болтаться целыми днями по городу, забегая погреться в Пассаж (можно было в музеи, но Мара уже отчаянно экономила) становилось холодно.
Она погоревала, выпила чаю в вокзальном буфете и рванула в Пермь.


6.
– Ты спи, мы в школу, – Таха поправила одеяло, подтянула его к лицу Мары, колючие ворсинки немедленно впились в голую шею.
В общаге ещё не топили. За окнами лужи уже затягивало к утру слюдой, плевки вмерзали в выщерблины асфальта крошечными айсбергами. Унылый пермский пейзаж успел растерять золото листвы — единственное неподдельное, природное. Голые, седые от холода, ветви на фоне фасадов и их хаотичные тени смотрелись цепями входивших в моду металлистов. Но с шестого этажа гризайль поворачивавшего на зиму октября не был виден. Если нужно было понять, что за кипеш во дворе общаги, пришлось бы встать коленями на подоконник и вжаться в стекло.

Мара не могла: от высоты её мутило, а ещё страшно хотелось спать. Она приехала ранним утром из Свердловска, городской транспорт ещё не ходил, но до общаги было рукой подать — пересечь трамвайное кольцо, вынырнуть из скверика. Вещей было не много: полупустой коричневый чемоданчик. Тёплые, по сезону, оставались дома, куда она ни за что не хотела возвращаться. В курточке из плащёвки было зябко, поэтому под свитер она против обыкновения надела майку и даже бельё. Не знаю, насколько это действительно сохраняло тепло, но психологически давало ощущение одетости. Таха одолжит ей подбитый «чебурашкой» плащ.

Одеяло не очень-то спасало, Мара ёжилась и прислушивалась, не зашипит ли в трубах отопления. Потом заснула. Разбудили её Таха с новыми подругами, у математиков отменили последнюю пару. Девочки включили свет, и сиреневый сумрак комнаты уполз в угол за шкафом и под длинный стол. Белое свечение ртутных ламп, двумя заснеженными бороздами пролёгших по потолку, было холодным, как воздух за окном. Из-под стола вытащили укрываемый от коменды хромированный чайник, лохматый шнур воткнули в разъём на чайнике и в розетку, защёлку на двери повернули от неприятных гостей и стали накрывать к ужину. Высокая девочка с рыжим хвостом пластала кругляш дарницкого, Мара пока не запомнила имён Тахиных соседок.
Она потянулась к пачке «Опала» – в коричневой в мелкую клетку «юбке».
-Ты что? В комнате не курят, надо в кухню идти! – замахала Таха.
Мара сунула ноги в чьи-то тапки, и подруги вышли.

Таха была одноклассницей, они жили в соседних домах, но познакомились после восьмого, когда их отправили в трудовой лагерь, слив всех хорошистов и отличников параллели в один класс.
Таха тогда дружила с высокоскулой девочкой, похожей на светленькую вокалистку из АББА. Но в течение года компании и девичьи пары
перегруппировались, и к выпуску они с Тахой уже делились такими секретами, которых не раскроешь маме. Впрочем, ТАКИХ у Мары тогда не было.
А теперь есть.

За предыдущий год Мара написала Тахе пару проздравительных открыток, и те с опозданием: никогда не была аккуратной в переписке. Родня обижалась. Обиделась и Таха. Но о чём ей было писать — как она провалилась на экзаменах? Девочка, не получившая золотую медаль только из-за этой долбаной физры?
И вот она свалилась на Таху со всеми накопившимися новостями, которые нельзя было доверить письмам.
Она не знала с чего начать. Подруги приоткрыли балконную дверь в просторной кухне, на плитах кипели какие-то холостые супчики, магазинные пельмени, на паре сковородок поджаривалась картошка на сале, от запахов свело желудок. Мара вдолгую и с удовольствием затянулась. Табачный дым унял первую волну голода, это было проверенное средство. Сигареты – заботливый друг бездомных девочек.
– Монеток дать? Маме звонить будешь? – участливо спросила Таха. – В фойе междугородный автомат.
Сердце ныло, но звонить она не будет. Наверное, маме легче смириться с тем, что у неё больше нет дочери, чем иметь ТАКУЮ дочь. Сделав за маму это невозможный, но как ей казалось, справедливый и всех устраивающий выбор, Мара ненадолго усмирила бунтовавшую совесть.

В кухню заглянули девчонки:
– Вы есть-то будете?
Этажом ниже уже громыхало: дискотека. Ели медленно, чтобы успеть ощутить сытость скудного ужина. Вяло переговаривались: идти-не идти. Вылезать из гетр, свитеров и фланелевых тёплых халатов никому не хотелось. Девочка с рыжим хвостом потянулась за зеркальцем и начала красить губы. Значит, пойдут.
Началось шумное весёлое переодевание, всегдашняя девичья толкотня.
Когда они спустились в рекреацию с прыгающими световыми пятнами цветомузыки, играл медляк. Парочки в дрожащем свете держались на разном расстоянии: кто на пионерском, кто на таком, что можно было схлопотать от студсовета.
Мару тут же кто-то дёрнул за рукав. Она обернулась: высокий, лохматый, с открытой улыбкой, кадык выпирает сквозь тонкую синтетику водолазки.
– Я не танцую, – резко сказала она.
– А зачем пришла? – удивился незнакомец.
– Стену подпирать. Говорят, у вас давно ремонта не было. Как бы не рухнула.- Маре хотелось сказать что-нибудь ещё столь же нелепое, но парень расхохотался.
На них оглядывались. Одна девочка, как показалось Маре, посмотрела зло. Наверное, считала своим этого долговязого.
– Ладно, пойдём, – она закинула ему руки за шею и сцепила замком. Маре отчаянно хотелось скандала.

7.
Мару всё время швыряло к высоким. Даже у рыжего парня прозвище на районе было не Рыжий, а Длинный – эта характеристика превосходила очевидную первую. Мара полыхала ненавистью, когда вспоминала о своём первом опыте. Перемежающиеся кровавые красные, бледно-зелёные – как то, что он выплюнул тогда на простыню, и ей пришлось лечиться – синие и жёлтые яростные вспышки в дискотечном зале исходили, кажется, от неё, а не от четырёх фонарей на диджейском пульте.
Мара вспомнила — и горло высушил гнев. Они переминались с ноги на ногу под какую-то плаксивую мелодию, студент что-то шептал ей в ухо, она не могла ответить. Его плоть ожидаемо бруском вдавилась в её живот. Как же она ненавидела эти в секунду выраставшие бугорки под разъезжавшимся зиппером джинсов! Мара оттолкнула наглеца и резко пошла к выходу по прямой, смещая парочки с орбит, задевая танцующих плечами и локтями; ей вслед возмущённо шипели.
В коридоре у торцевого окна дымили. Она показала жестом указательного и среднего пальцев: закурить. Ей тут же протянули сигарету. Кто-то щёлкнул зажигалкой. Из-за спины, с подоконника, вытянули ополовиненную бутылку тёмного стекла. Мара отхлебнула, но спазм ещё не отпустил её гортани. Красноватая сладкая струйка сбежала на подбородок. Кто-то — она различала только силуэты — потянулся слизать.
– Ты чо, мать! – услышала Мара. – Всё закрыто уже, тратишь драгоценное.
Ей освободили место на подоконнике, она села, ощутила спиной льдистое оконное стекло. Если надавить сильнее, рама выломается или нет? Интересно, осколки стекла застрянут в свитере или достанут кожу? Это очень больно?
Она тут же почувствовала твёрдую ладонь на позвонках.
– Осторожно, Или у тебя крылышки отросли? Дай-ка проверю, – ладонь скользнула под свитер, к худым лопаткам.
Мара высвободилась, повернула лицо на этот голос.
– Я трезва и труслива. Если хотите соскребать меня с асфальта, придётся сильно напоить, – отчётливо выговорила она. – Но всё ведь уже закрыто, верно?
Она сделала было шаг, чтобы вернуться в свою — точнее, в Тахину – комнату, но увидела в конце коридора этого парня, в водолазке. На его руке повисла та самая девчонка, со злыми глазами.
Парень смотрел в их сторону — компании у окна. Наверное, решал: подойти, или нет. Вадим? Володя? Он представился, но Мара заранее решила, что имени запоминать не будет. Девчонка потянула его за собой. Они скрылись за поворотом, ведущим к лестничной площадке.
Ей тоже нужно было на лестницу. Выждав немного, Мара побрела в комнату. Девочки почти все уже были дома. Собирались гасить верхний свет. Мара успела увидеть неодобрительные взгляды. Одна из них оказалась одногруппницей злой девочки. Видно было, что успели перетряхнуть бельё Тахиной гостьи.
Тахина койка стояла под подоконником. Мара была тощей, они вполне поместились вдвоём.

8.
В субботу Таха на пары не пошла. Они с Марой оделись потеплее — Таха её экипировала своими вещами — и поехали в речпорт. Вода всегда успокаивала Мару. Павильоны «Соки-воды» и пирожковые уже закрылись после сезона, навигация заканчивалась. Они купили (Таха купила) одну булочку по дороге и сейчас облокотились на парапет и неторопливо ели. Чайки укрылись где-то под сводами пакгаузов, некому было хватать куски из рук.
Тёмно-коричневая камская вода уже загустела и отяжелела, через каких-нибудь пару недель начнётся ледостав.
За спинами девочек вспарывали холодный плотный воздух гудки поездов — через дорогу каменные терема станции «Пермь Первая». Можно уехать в Питер, где у Мары никого не было, можно вернуться в Свердловск.

Этим летом она там изрядно покуролесила. Исполнила так, что даже проректор запомнил её имя.
Ехала она не поступать — ей уже было, по большому счёту, всё равно, выучится ли она, кем будет работать, где завоюет славу, которую ей с детства прочили. Маре просто нужна была причина вырваться из города, где её всюду настигали эти жуткие звуки горлового щёлканья — знак принадлежности к району. Не рассказывать же родителям, что она умирает от страха, выходя на улицу. Её ругали даже за четвёрки в четверти, как бы она обрушила на семью такую неприглядную правду! Что бы они ей сказали? Опять сделали бы виноватой?

В Свердловск они двинули с Яной. Их заселили на Чапайку. В комнате были ещё две девочки. Златовласка с густыми щёточками ресниц — с ней они подружатся на всю жизнь — и внучка уральского революционера, миловидная и незапоминающаяся.
Яна была изящная тонкокостная брюнетка с круглым улыбчивым лицом, на котором уютно расположились смешливые светлые глаза, аккуратный, даже крошечный, носик и полные губы. Мара тоже была худой, но угловатой, а Яна — плавной.

Успешный творческий конкурс (Мара получила оценку пять с припиской «настоятельно рекомендована», и надо же было просрать удачу на экзаменах!) они отметили в общаге.
Бутылка сухого — пришла ещё пара абитуриенток из соседней комнаты. Ни о чём. Они были веселы просто так, без вина. У Мары был подаренный на окончание школы кассетник. Они с Янкой залезли на стол танцевать.
– Джонни, оу, е! – подхлёстывала их Джилла из колонок.
Златовласка Катька смеялась, закрывала лицо руками, строгая Надя сидела в углу с отсутствующим видом.
– Ой, девочки! – вскрикнула Катька, показывая за окно.
Напротив в доме на балконе второго этажа, вровень с их окном, стояли и семафорили им двое мужчин. Яна с Марой переглянулись, их танцевальные движения стали более вызывающими. Хотелось посмеяться над олдами — по виду, им было не меньше тридцатника. Бретелька сарафана соскользнула с Мариного загорелого плеча.
– Ушли, – прокомментировала Катька. Девчонки издали победоносный клич. Противник был изгнан.
Композиция, поставленная по второму кругу, ещё не закончилась, как раздался стук в дверь.
Они спрыгнули со стола — вдруг, коменда или побеспокоенные шумом старшекурсники.
На пороге стояли те двое из дома напротив.
– Что-то празднуете? – спросил один и выставил вперёд руки с зажатыми за серебряные горлышки бутылками шампанского. Наверное, держали дома стратегический запас.
Девочки смутились. Выходка представлялась безнаказанной, пока их разделяли оконное стекло и улица. Но теперь мужчины, взрослые, стояли нос к носу. Как держаться с ними, девочки не знали.
Надя уже обмирала в своём углу. Катька смотрела распахнутыми кукольными глазами, застыв у окна.
– Может, к нам? – оценив обстановку, позвали визитёры. – У нас мастерская, посмотрите на самоцветы.

Спустя несколько лет, когда Яна уже закончила Универ и подрабатывала редактированием буклетов ювелирного дома, выяснилось, что мужики не врали. Они действительно были художниками, ювелирами. Один — хорошо известным в Свердловске. Как могло бы всё повернуться!
Не знаю, сожалела ли Янка, пребывавшая в состоянии развода с толком нигде не работавшим Ростиком, тем самым старшекурсником с физфака, который выгнал непрошенных гостей.
Ростик, куривший во время описываемых событий на лестнице (обитель девочек была как раз напротив) ввалился в комнату с другом, они предложили мужчинам «выйти» и о чём-то тёрли в коридоре. Вернулись победителями.
Жили они этажом выше, как оказалось, в той самой комнате, куда приглашала стрелочка написанного крупными буквами объявления: «Девушек, не прошедших дефлорацию, ждут в триста пятнадцатой».
Смешно, но они с Яной не знали этого слова и навели справки у девушек постарше.
Выходило, что Мару уже не ждут. Но они очутились в этой комнате обе.