Мара долго думала, что рыжая Инка из их класса – самая верная подружка. Когда Мару увезли родители, каждый праздник она выуживала из почтового ящика поздравительную открытку от Инки или конверт, в местах склейки несколько раз перечеркнутый пастой (чтоб понять, не вскрывали ли на почте) и исписанный на обороте обязательными фразочками вроде “жду ответа, как соловей лета”.
Повзрослев, Мара узнала, что у Инки десятки адресатов, к тому же девчонка охотно включалась в цепочки “перешли письмо с вложенным рублём десяти людям и получишь сто” (наивный прообраз финансовых пирамид) .
На Маре цепочка вечно обрывалась – то скучно было переписывать одно и то же десять раз, то в доме не находилось чистого конверта, а топать до киоска было лень. Но Инка попыток не оставляла, прилагая к «письмам счастья» короткий отчёт из сплетен об общих, давно не интересных Маре, знакомых – или даже вовсе не знакомых ей.
Инку растила маленькая миловидная мать, буфетчица на каботажной линии. От матери Инка мало что взяла – разве только рыжину волос и домовитость. Это была смешная девочка с широким лицом и носом со вздёрнутыми ноздрями, что делало его похожим на пятачок. Розовая кожа окончательно делала девчонку схожей с мультяшным поросёнком. Инка была рослая, корпулентная и длинноногая. Могла огреть портфелем по голове тех, кто позволял себе дразниться.
Удивительно, но Инка первая из всех выскочила замуж, затем овдовела и поменяла ещё пяток мужей – официальных и сожителей.
Из-за врождённой болезни почек Инка почти не работала – какую-то ей выхлопотали пенсию, да обеспечивали мужья – и пару раз в год ложилась в больницу.
В их райончике она была кем-то вроде негласного старосты. Всегда знала, что у кого случилось, организовывала сборы помощи, руководила похоронами.
Похороны и особенно поминки Инка самозабвенно любила – они позволяли ей развернуться во всю ширь, проявить недюжинные знания о ритуалах, приметах. Инка была полна суеверий и – как бы это? – научно в них подкована. Она первой после врача и участкового оперуполномоченного входила в дома, где был покойник – настежь отворенные калитки оповещали о печальном событии всю округу.
И тут начинался перформанс. Инка раздавала поручения, молниеносно исправляла оплошности растерянной родни, указывая, что откуда убрать, а что куда поставить, следила, чтобы в столовой не перепутали очередность поминальных блюд и чтобы тосты говорилось по старшинству.
Мара каждый раз поражалась Инкиной суетливости, пока не сообразила – поднаторевшая в искусстве горевания давняя подружка помогает осиротевшим семьям не погрузиться в мрак потери с головой, вытесняет потустороннее будничным.
Вернувшись на родину, Мара несколько раз пересекалась с Инкой в этих обстоятельствах – хоронили рано ушедших общих подруг.
– Умерли от любви, – каждый раз заключала Инка, и по коротком размышлении Маре приходилось соглашаться с диагнозом мудрой Инки.
Сгоревшая от рака тридцатилетняя Ленка, в одиночку растившая сына в родительском доме, где из гордости никогда не садилась за общий стол, довольствуясь сигаретой натощак и строго одной чашкой кофе. Ленка была жгучей красавицей (Мара уже и на своей шкуре убедилась, что красивым в любви не везёт), родила вне брака ( на что даже находившаяся уже при издыхании советская система смотрела косо), выходила из дому только на работу, в остальное время прячась от соседских глаз, и продолжала сохнуть по своему соблазнителю. Спохватились, когда прежде сочная и округлая Ленка истаяла до тени, на неоперабельной стадии.
Идочку сожрал туберкулёз – спешила к любовнику и пренебрегла алгоритмом безопасности в диспансере, что-то упустила и цапанула на работе бациллу. Лекарства не помогли.
Идочку Мара иногда встречала на углу соседнего дома – туда она приезжала повидаться с матерью, а в дом, где были маленькие племянники, не заходила. К Маре тоже не заходила и в больнице себя навещать запретила, подружки созванивались.
Последний раз Мара разговаривала с Идочкой вечером, та жаловалась на отсутствие аппетита, и Мара пообещала завтра передать с матерью баночку икры. Но когда после работы пошла к соседям с этой баночкой, оказалось, нести уже некому.
Стоя в Троицкой церкви над гробом подруги, Мара ощутила страх: круг смыкался.
Следующей ушла Инка. Ей не было и пятидесяти.
В анамнезе Мары – двое выпавших из окон любовников. Которых она не собиралась пережить. Но вот задержалась как-то. Нет, Маре не суждено умереть от любви.
Может быть, от сердца.
Как вся её родня. Пусть это случится во сне.