«…любой дух, добрый или злой, живёт своим собственным наслаждением: добрый наслаждается своим добром, злой наслаждается своим злом». Я спросил: «Каково же ваше наслаждение?» Они сказали, что наслаждаются прелюбодеянием, воровством, обманом и клеветой. Я их спросил: «Какова же природа этого наслаждения?» И они сказали, что прочие их воспринимают как вонь от испражнений, гнилостный запах трупов и кислый смрад застарелой мочи. Я спросил: «И что ж, всё это вам дарит усладу?» Они ответили, что да, много, много услады. Я заметил тогда: «Вы как нечистые твари, валяющиеся в таких нечистотах». И они ответили: «Да, мы твари, мы твари. Но всё это услаждает наше обоняние».

Эммануил Сведенборг. «Ангельская мудрость Божественного провидения», параграф 340

     Для потенциального сценариста – попаданцев ниже нет.  

 

Пролог

 

«Скончался Генеральный секретарь Политбюро ЦК КПСС, Председатель Верховного Совета СССР Юрий Владимирович Андропов».

Водитель обернулся к спящему напарнику.

– Ну и дела… Слышь, Васёк! Слышь, чё говорю…

Напарник всхрапнул, уставился красными опухшими глазами на водителя грузовика.

– Если скажешь тупость, а ты скажешь тупость, дам в рыло. Я два дня не спал.

– Новости какие, говорю… – не меньше кончины Андропова водителя волновало то, что невыспавшийся напарник сменять его не собирался. – А что ты вообще тут вякаешь, я, что ли, спал?! Ты уже час назад должен был меня сменить!

– Да иди ты! – мрачно посмотрел на него Васёк. – Кто вчера дрых, как кабан недорезанный!

– Ты полегче давай…

В таком – невыспавшемся и воинствующем – состоянии духа находились шофёр и его напарник, когда КАМАЗ въехал на горку.

…

 

Шоссе хорошо просматривалось, но был участок с крутым подъёмом на холм, где пешеход не видел, что едет ему навстречу. Данила со своей ношей  прошёл уже три четверти подъёма, когда КАМАЗ перевалил гребень. А поскольку возмущённый водитель боролся с Васей-напарником, то ехал КАМАЗ не по дороге, а по обочине. По которой шёл Данила. У него были три четверти секунды, чтобы это заметить. Он успел подумать: «Боже мой, он же нас собьёт!» и стал поворачиваться влево, а дальше у него в памяти случился провал. По ту сторону провала он лежал на земле, глядя в зад грузовика, съехавшего с дороги. Это воспоминание осталось в памяти резким и ясным, как фотография. В голове было пусто. Только вспомнились недавно прочитанные строчки, казавшиеся ему дурацкими:

 

Загородил мою дорогу

Грузовика широкий зад…

 

Потом ещё провал в памяти, а когда в глазах прояснилось, он увидел мужчину, сидящего рядом на камне. Вид последнего выражал спокойное сочувствие, будто говоря: «Да, нам всем не повезло».

– Не боись, парень, – сказал сидящий. – Сейчас помощь приедет.

Данила чувствовал, что лицо у него в крови, а левая нога сильно болит. Он посмотрел вниз, и испугался увиденного: верхняя часть его ног как-то ушла в сторону. Будто туловище повернули на пол-оборота влево, гаечным ключом. Он посмотрел на шофера, спросил:

– Это, наверно, вывих, как вы думаете?

– Ну, знаешь, – ответил тот, и голос его был ещё спокойнее, чем выражение лица, окрашенного лёгким интересом. Будто он наблюдал по телевизору матч между Динамо-Киев и Динамо-Тбилиси. – Там переломов шесть, или вообще до фига.

– Я извиняюсь, – сказал Данила, чёрт знает зачем. Тут он вспомнил, что преподавательница русского языка Ольга Семёновна учила: «извиняюсь» говорить неграмотно, самого себя нельзя извинить, надо сказать «извините». Он хотел объяснить это шоферу, но не знал с чего начать, решил извиниться за ошибку, ой нет, попросить извинения, но тут куда-то провалился.

Когда он пришёл в себя в очередной раз, на другой стороне дороги затормозила машина скорой помощи. Над ним склонился медбрат. Даниле показалось, что на нём разрезают брюки, и это раздражало, смущало. Ему представилось, что он стоит напротив Беаты в разрезанных штанах, это было неловко. Он забился, задёргался туловищем, выкрикивая: «Где она? Она где?»

Медбрат заверил, что её отвезут вместе с ним, и всё хорошо.

Когда его поднимали на носилки, он спросил, можно ли ему сигарету. Врач с залысинами рассмеялся и сказал, что вряд ли. Тогда Данила спросил, умирает ли он. Нет, нет, говорили ему, просто надо в больницу, и побыстрее.

Его несли к карете скорой помощи, он снова спросил, умрёт ли он, и снова ему говорили, что нет. Уже в машине, отъезжая, его спросили, может ли он шевелить пальцами левой ноги. Данила пошевелил и забылся.

 

Медбрат, разрезавший до этого Даниле брюки, сидел рядом с шофером и с интересом разглядывал прикреплённую к лобовому стеклу маленькую изящную игрушку. Это был золотого цвета жук с маленькой коронкой на голове. В передних лапках он держал большой шарик, тоже золотой. В шарик был продет шнурок с присоской на конце, крепившей игрушку к лобовому стеклу.

– Это что у тебя, Матвеич? Жук? – медбрат был слегка возбуждён случившимся, ему хотелось говорить. – Драгоценный? Похож на брошку моей бабушки. – Никакой брошки у  его бабушки не было, это он просто брякнул.

– Это скарабей, – несколько угрюмо ответил шофер. – Жена подарила. Она у меня любит… всякое такое.

– Точно, скарабей. А знаешь, он ещё в Древнем Египте был священным насекомым. Они его там… с мёртвыми, что ли, хоронили…

Медбрат был доволен, что блеснул эрудицией. Только было досадно, что он забыл о чём-то важном, связанным с этим скарабеем.

– Ишь ты… – Матвеич стал ещё более угрюм, будто недовольный таким подарком. – И что мне с ним делать?

– А ты его тёще подари!

«Я его твоей бабушке подарю», – хотел огрызнуться Матвеич, но раздумал и ответил:

– Вот теперь Андропова хоронить будут.

– А… – медбрат затруднялся ответить, ибо не знал, как Матвеич относился к покойному генсеку. А омрачать шофера дальше ему не хотелось.

Матвеич тоже не знал о политвзглядах Андрея, и разговор иссяк.

 

Проснулся Данила от испуга – с мыслью, что иногда парализованные думают, что могут двигаться, а на самом деле это им только кажется.

– Послушайте, а пальцы у меня на самом деле шевелятся? – спросил он сидящего рядом незнакомца.  Именно незнакомца, ибо раньше его вроде не было. Были врач с залысинами, худой медбрат, покушавшийся на его брюки, и шофер скорой помощи.

– Пальцы-то у вас шевелятся, но дело не в этом. У вас левая нога в нижней части сломана примерно в десяти местах. Ниже колена нога как носок, набитый шариками. Само колено расколото почти посередине. Говоря техническими терминами – раздробленный внутрисуставный перелом большой берцовой кости. Ну, ещё там перелом шейки правого бедра, открытый перелом бедра в той же области и всякая такая дрянь. Позвоночник треснул, в семи местах. Четыре ребра сломалось. Ключица левая уцелела как-то, на ней только всё мясо содрано. А пальцы ноги – шевелятся.

Данила смотрел на него молча.

– Вы кто? – выдавил он. – Почему я вас раньше не видел?

Самое отвратительное, что он не мог отделаться от ощущения, что всё услышанное правда.

– Фамилия моя Верпилин, – ответил тот тем же спокойным размеренным тоном, коим произнёс предыдущий монолог. Крупные черты лица мужчины лет пятидесяти внушали доверие, даже некоторое почтение, массивные, с неким налётом монументальности, вполне годясь как модель для бюста, из тех, что стоят в скверах, бессмертя героев войны и соцтруда. И ещё Даниле вспомнились римские бюсты из музея. Впечатление усиливалось тем, что незнакомец был в некоем подобии врачебного халата, до пят, складками и общим покроем смахивающего на тогу.

– Вы, Данила, шестидесятого года рождения. Студент филфака. Я могу вас спасти. Скажем так, увезти отсюда. Без всяких операций, и два десятка швов на голову накладывать не придется, а именно это вам и предстоит. – То, что говорил он весьма литературным языком, с закруглёнными фразами, также придавало основательность сказанному.

– А где… я был с…

– С Беатой вы там сможете встретиться. Может, придётся немного её поискать. Условие – не задавать там лишних вопросов. О политике. О том, какой год на носу. Когда вы или она – один из вас – сообразите, где находитесь, вы встретитесь. Сразу же, где бы вы не находились. Поверьте. Просто чётко сформулируйте это про себя, вслух про себя, мысленно обращаясь ко мне. Да, и ещё… Знаете, в сказках, или там в мифе об Орфее с Эвридикой… Если главного героя предостерегают от чего-то, так он обязательно это сделает, на свою беду. Зайдёт в запретную комнату какую-то, или вот Орфей – оглянулся на Эвридику и остался без неё. Я надеюсь, с вами подобного не случится. Самое идиотское, если вы, как и Орфей, сделаете это, так сказать, на пороге победы, и всё испортите.

– Так где же мы будем? Что вы вообще несёте? – Данила просто хорохорился, ему было так  больно, что он готов был сказать «да» на любое предложение, могущее избавить от мучений. Именно поэтому через пару секунд он ответил иначе.

– Да, – сказал Данила и потерял сознание.

 

 

Глава 1

 

Было холодно и сыро. Краски отсутствовали, только сумрачный пепел. Он почувствовал под руками траву, потом под ногтями – землю, потом услышал запах земли и разглядел травинки, и понял, что, наверно, лежит где-то в лесу. Да, вокруг стеною высились голые деревья. Серые искривлённые стволы и ветви нависали над головой частями тел страшных фантастических чудищ, но были не так страшны, как недавнее ошущение покорёженности всего тела. Данила вскочил с сырой земли, показавшейся ему могилой, слишком свежи были воспоминания о катастрофе, о веянии смерти, и теперь земля будто ещё надеялась поглотить, захоронить его. Поднявшись, почувствовал себя лучше, появилась энергия, он размял плечи, ноги, сымитировал пробежку на месте – всё было целым и невредимым, только тело ныло и болело, как сплошной синяк. Но это пустяки, главное (Данила передёрнулся), отсутствовали «раздробленный внутрисуставный перелом большой берцовой кости», «перелом шейки правого бедра», «открытый перелом бедра в той же области» и «всякая такая дрянь» – он не помнил всё это наизусть, но помнил содержание этих слов, их смертное значение. Заложив руки в боки, наклонился вперёд, выгнулся назад и вспомнил о позвоночнике, треснувшем было в семи местах, чего теперь никак нельзя было сказать, и выпрямился уже с ощущением силы и бодрости, и это помогло ему в следующие секунды, когда осознал, что слышит ритмичные, глухие звуки, издалека, невнятно, с какой стороны – было похоже на удары огромадного молота по огромной наковальне, удары ритмичные и вроде бы бойкие, почти жизнерадостные, будто некий Гефест выдул бочку пива и развеселился не на шутку  в своей божественной кузнице. И хотя впору было потеряться от растерянности в неведомом месте, в темнеющем воздухе, в предверии загадочной гефестовой кузницы, во чрево которой, возможно, надлежало идти, но он пошёл таки вперёд, по аллее (да, это парк, не лес), довольно уверенно, заложив руки в карманы лёгкой серой куртки, и только тут, замедлив шаги, осмотрел себя: одежда была не его, но удобная, и новая, демисезонная, джинсы (довольно дефицитная штука), и кроссовки впору. С аккуратно завязанными шнурками, что особенно его удивило. Не он их завязывал. Верпилин, вспомнилась фамилия, и уверенное спокойное лицо, бюст римского патриция, годящийся на постамент, да хоть в этом парке, и Данила ощутил незримое покровительство, особенно от этих аккуратных кружев шнурков с длинными белыми эглетами, заботливо покровителем предусмотренных, и уже довольно спокойно обдумывал замечаемые странности, идя сквозь аллею деревьев: под ногами была ровная твёрдая земля, снег и гололёд отсутствовали, зато шуршала под кроссовками облетевшая красно-жёлтая палость, вроде за спиной осталась зима, а тут, значит, осень. Ну и прекрасно, сказал он себе, выйдя на узкую асфальтированную дорогу, нет того чёртова гололёда, на котором столь трудно было нести Беату в руках, она вообще по льду ходить не может, не могла… и он сглотнул, пришибленным остановился в начале узкой асфальтированной дороги – как такое могло случиться, он наслаждался исчезновением ранений и ушибов, новой ладно сидящей одеждой и удобной обувью, даже белыми завитушками шнурков, забыв об отсутствии главного в жизни, утерянного на снеге и льду, и стоя в конце парка, он чуть не взвыл, как брошенная хозяевами собака, и вновь мысленно ухватился за лицо и осанку Верпилина, и его напутствие, и с этими мыслями вышел из парка на открытое пространство, объятое ритмичными ударами и рёвом голосов.

Асфальтированная дорожка вывела на площадь, заполненную людьми. В дальнем конце площади возвышалась сцена, залитая светом цветных прожекторов. Но не толпа приковала к себе взгляд Данилы, и не плохо видимая сцена вдали, а огромный экран над сценой, на котором прыгал, пританцовывал и пел, ревел в микрофон очень толстый полуобнажённый детина. Величина экрана, вид певца, откровенно уродливого и несценичного по критериям Данилы, странность манеры пения – эти резкие выкрики с площадной лексикой эротического характера, притом по-русски, что делало зрелище вдвойне странным (будь это зарубежной эстрадой, вид певца и музыку ещё можно было бы понять) –  всё это и приковало его внимание, и с полминуты он глядел лишь поверх сотен голов, на гигантское яркое мельтешащее пятно неведомого мира, потом опустил глаза на толпу в полсотне метров впереди и медленно двинулся к ней, вложив руки в карманы куртки и прижав локти к бокам. Ничего с ним не будет, агрессии тут нет, он остался незамеченным, все смотрят вперёд или кричат друг другу в ухо. Молодёжь, его ровесники. Данила прошёл между несколькими парами и одиночками метров на пять вперёд – теперь, можно сказать, он влился в толпу. Его одежда выбрана правильно, он не выделяется. Но всё-таки он растерялся. Ибо причин для этого нашлось много, такого натиска непонятного и ошеломляющего было не выдержать. Полуголые девицы. Зады, обтянутые блестящими тканями – когда девицы нагибались или приседали, обнажались ягодицы, джинсы, брюки и шорты съезжали вниз (изредка попадались мини-юбки, обычных юбок не было вовсе), полуголые груди, голые животы, мужские и женские, неприкрытые короткими майками. Джинсы часто были рваными, с дырками, или полуразорванной тканью, грубыми белыми нитями перекрещивающей квадраты кожи на коленях и ляжках. Диковинные причёски, с крашеными волосами, красными, синими, оранжевыми, фиолетовыми, разноцветными. На чьей-то майке его ошарашило изображение серпа с молотом в сочетании со свастикой. Секундами позже он понял, что экран показывает происходящее на сцене. Безобразная туша краснотолсторожего певца, кажется, никого не раздражала, он воспринимался всерьёз, даже с горячим одобрением. «Мы – молодые!», восторженно провозгласил некий парень на экране-сцене. Наверно, ведущий концертной программы. Значит, команда исполнителей сейчас сменится. Как я себя веду, нормально ли, то есть нормально ли для такого окружения, походка, осанка, и вообще. У кого-то были серп и молот со свастикой вместе, как это может быть, это сумасшедший… Но никто вроде не удивляется… Не, всё нормально, я не привлекаю внимания. Да, это был ведущий, вон выпорхнула новая стайка исполнителей, пятёрка парней и девушек в блестящих обтягивающих одеждах. Зазвучала, грянула новая музыка, какая-то искусственная, неживая, «техническая», подумалось Даниле. Каждый второй из окружающих зашёлся в танце, движения были механическими, ломаными, неживыми, вроде как у роботов, что ли, какой странный у них стиль. «Пляска святого Витта», подумалось ему, хотя он толком не знал, как она выглядит. Надо смешаться с людьми, ведь он, наверно, всё же как-то выделяется. Только танцевать так он не умеет. Много черепов, на одеждах, иногда с костями. Надо думать, что делать, разгадать нужное по указанию Верпилина. Сблизиться с кем-то, наверно. Хорошо хоть, что здесь говорят по русски. Правда, как-то странно говорят. Часть слов из долетавших обрывков фраз Даниле была непонятна. «Лайкну… Хренотень… Какой на хрен драйв…».

Смеркалось, лучи прожекторов стали разрезать темнеющий воздух, меняя направление, выхватывая то одну, то другую стайку людей. Такого на памяти Данилы не было, это несколько сбивало с толку, как, впрочем и всё виденное. И прошиб его холодный пот при мысли, что стал он героем фантастической истории, из тех, что читывал со школьных лет. Как это было интересно, каким наслаждением было, закусывая булкой с маслом, окунаться в фантазии Гофмана и По. И как страшно и тоскливо сейчас, от этих фиолетовых волос и «драйва», и автоматических движений танцующих, под разноцветными лучами, разгоняющими тьму, как ужасно переживать именно то, о чём интереснее всего читать, и смотреть в кино. Люди дёргались всем телом, закатив глаза, у некоторых были бутылки и еще какие-то ёмкости, вроде банок, но не стеклянных. Справа стояли девушка в чёрных куртке и брюках и лысый парень, в чёрной куртке поверх майки, сосредоточенно пивший пиво, выставив наружу живот с татуировкой паука, обнажая пупок полного брюха. Кажется, она ругается с ним. Да, они ссорятся. Эта рыжая в мини тоже с ними. Веснушчатая. Не смотри пристально, неизвестно ещё, что из этого выйдет. Потом он засмотрелся на девушку, по детски и дурашливо разводившую руками в стороны и поматывавшей головой, в странном, архаичного покроя белом платье. Вроде куклы, вроде подражает кукле. Да, точно, у Гофмана такое было, герой влюбился в барышню, а та оказалась куклой. Некоторое время он смотрел на неё, стараясь не примечать остального, лучше принимать непонятицу вот так, небольшими дозами, а не оглушающей лавиной, когда боишься тронуться умом.

Внезапно музыка оборвалась, все захлопали, заулюлюкали, засвистели, девицы завизжали. Данила растерянно стоял, не зная, как себя вести. И вновь наткнулся взглядом на обладательницу чёрных куртки и брюк, стройную и довольно высокую брюнетку. Несколько смуглую, обаятельно как-то, восточный эрос, чёрт возьми. Под полурасстёгнутой курткой на фоне белого свитера виднелся чёрный кулон на цепочке, с какими-то щупальцами под золото. Она смотрела на него оценивающим взглядом, и он понял: поссорившись с собеседником, она принципиально на его глазах ищет нового, и ещё ей нравится, что Данила обратил внимание на кулон. «Тебе тоже не понра, да? Тупая песня!». «Тупая», кивнул Данила, бессознательно расшифровав «понра». Девушка осталась довольна. «Тя как зовут? Меня Джема». «Данила, очень приятно». «Видали? – засмеялась Джема, глядя на парня и веснушчатую. – Ему уже приятно». Рыжеволосая в мини громко и грубо рассмеялась, даже запрокинула голову. «Пиздравляю, – с ленивой иронией сказал бритый наголо парень, подчеркнув первый слог, безрезультатно почиркал зажигалкой и швырнул её к мусорному ящику. – Вчера только купил». «Всё, пошли, задолбало! – Джема потянула Данилу за руку. – Ксю, идём! Босик, идём, я тебя прощаю. Сигареты, бля, сигареты! Данил, у тя есть курить?». Он испуганно-смущённо стукнул по карманам, настучал нечто твёрдое, но вместо сигарет вынырнула пачка купюр. «О… мля… – удивление в её голосе мешалось с мягкой почтительностью. – Идём… Положи в карман, не держи так…». Теперь Джема держала его под локоть, они вышагнули из толпы – именно вышагнули, ибо теперь она вела его быстро, и столь же быстро семенила за ними рыжая Ксю, и споро шагал лысый Босик. Верпилин, подумал Данила, возвращая деньги в карман, омытый приливом благодарности за предусмотрительную заботу, а его всё вели, и на освещённом перекрёстке он протянул на ощупь вытянутую купюру продавцу ларька, но: «Парень, помельче нет? Здесь не супермаркет», и теперь Джема держала его ещё цепче, и вела ещё быстрее, и ещё почтительнее семенила за ними Ксю, и дисциплинированнее прежнего вышагивал Босик, и понял Данила, что денег у него много. Он нырнул за нею в магазин, длиннющий, заполненный толпой – видать, это и есть «супермаркет» – и растерялся от количества товаров, пёстрых, бьющих в глаза, и их нерусских названий, но Джема путеводила неуклонно, для верности ведя его за руку, и у табачного стенда купил он нужные ей сигареты – странная пачка, плоская и маленькая, с надписью латиницей. «Слушай… Э-э… – Джема повела рукой направо, к ряду бутылок, разноцветьем и причудливыми формами удивлявших поболее сигарет, и неуверенно посмотрела на него. – Ты как насчёт…?» «Возьмём что-нибудь?», ободрил он её вопросом. «А… тогда давай «Империал», да?». «Ты посмотри сама…» Данилу смущало, что он не мог сразу определить нужную бутылку, к счастью, она быстро подвинулась вперёд и взяла желаемое с полки, выхватила хищно за горлышко. Ожидая сдачи у кассы, Данила, несмотря на растерянность, несколько ободрился, чувствуя, что на Джему у него появляются права, пригляделся к её нагрудному кулону, приметив, что нити под золото вокруг чёрного овала – вроде ножек насекомого: «Это… скарабей?». «Да…», ей явно понравилась верность замечания, обласкав взглядом, повела его к выходу, и столкнулись в дверях с девицей, столь же цветастой, что и товары на прилавках, многоцветьем волос, брюк и рубашки навыпуск, «Ника! Идёшь? Эт Данила, эт Ника», и впятером они вывалились на улицу.

Кулон Джемы

 

Чёрт, тебе повезло, ты идёшь с тремя девушками и парнем, наверно в гости к Джеме, ты ей понравился, вы идёте как пара, отличное начало, держись за Джему, за них всех, и быть может, уже сегодня ты сообразишь, что за чертовщина вокруг. (Джема по дороге говорила не с ним, а с Никой и Ксю, но всё равно чувствовалось, что она с ним в паре. Босик шёл чуть в стороне, поглядывая на пакет с бутылкой, переданный Даниле Джемой.) Ты купил дорогую штуковину, вот почему Джема неуверенно на неё показывала, а этот… Босик уважительно поглядывает на пакет. У тебя получается, не робей, вот ты спросил у Джемы о кулоне и ещё больше ей понравился. Будь… развязней, не стой, как столб. Только бы не стать Орфеем, от чего предостерегал Верпилин. Только бы не ошибиться, не спороть глупость в самом конце, на пороге встречи с Беатой. Ты в сказке, но сломай канон, не будь героем сказки, обязательно делающим то, от чего его предостерегали вначале. Не спрашивай, где находишься, какой сейчас год, почему у них такие имена и джинсы в дырах, не удивляйся ничему, хотя нет, не удивляться невозможно (а город был как праздник, как большой иностранный фестиваль, он горел огнями и переливался неоном, вспоминались обрывки виденных фильмов про западную жизнь), но не выказывай удивления ни перед чем, продержись до понимания происходящего. Может, нынче же вечером я всё пойму. Нынче же буду с Беатой. (Данила мысленно выразился схоже с евангельской фразой, но ненамеренно, да и не заметил этого, поскольку, хоть и был начитан, Библии не читал.)

 

Глава 2

 

Данила был уже готов к любым странностям, после артистов на сцене, свастики с молотом, полуголых тел и товаров в магазине, кричащих количеством своим и цветом: всё это, выбив его из колеи, одновременно странным образом сделало его увереннее, перед лицом новых непонятиц, притаившихся за углом – а в этом он не сомневался. На удивление быстро он уже почти разучился удивляться, и довольно спокойно прошагал с новыми приятелями три квартала, не озираясь, только косясь на неоновые огни и вывески на иностранном языке (английский? латинский?). Девушки, лавируя между прохожими, сходясь и вновь расходясь, перекрикивались, обсуждая общих знакомых, вышучивая некоего «блеванувшего» Токио и называя некую Люсю «давалкой». Босик молчал, к большому облегчению Данилы, сомневавшегося в своей способности поддержать разговор, на этом малопонятном, не вполне русском языке. Радовало и то, что ожидавшие его подъезд и лестница пятиэтажки оказались вполне обычными. Дверь открыла Джема, Данила шагнул за ней вперёд всех и несколько настороженно огляделся.

Было похоже на то, что здесь никто не жил, разве что приходил временами провести время. Мебели почти не было, как и вообще вещей, не было кошки-собаки, аквариума, фотографий на стенах или цветов на подоконнике. В довольно просторной комнате стояли стол и кучка стульев, и в углу диванчик с двумя креслами по бокам и со столиком. На стене напротив входа висел большой плоский чёрный экран. На столе лежал чёрный прямоугольный предмет, вроде саквояж, но очень тонкий, кажется, из твёрдого материала. Открытая дверь напротив входа вела в комнату поменьше, с двуспальной кроватью. Верно, здесь не живут, просто временами заходят. Данила поставил бутылку на стол и переминался с ноги на ногу, пока остальные четверо обживали комнату, расхаживая, рассаживаясь и взрываясь в приступах смеха, и тут приметил – внутреннюю сторону двери украшала репродукция картины. Он подошёл и всмотрелся.

Это была «Мона Лиза» Леонардо да Винчи, «Джоконда». Только необычная. Женщина в той же позе, и примерно тот же пейзаж за спиной, но это был скелет, череп вместо лица, обрамлённый ниспадающими по бокам длинными тёмными волосами. Открытая верхняя часть груди также обнаруживала скелет, деформированный, довольно фантастическое сцепление крупных костей; таковы были и кисти рук, с длинными и тонкими, хищными фалангами пальцев. Вернувшись к глазам Джоконды, точнее к зияющим впадинам глазниц, Данила приметил глаза – они были, и горели красноватым огоньком из глубины, глядя прямо на зрителя. И глядели со злой иронией, да ещё с ухмылкой, правда, последняя была уже не в глазах, а в оскале черепа.

 

 

«Прикольно, да? – подошла сзади Джема, вешая куртку на крючок справа. Кулон-скарабей на фоне белого свитера смотрелся теперь эффектнее прежнего. – Я смотрю, тебе нравится». «Не то чтобы нравится…», подумал Данила, и ответил: «Да, интересно». «Мы начинаем!», крикнул сзади Босик. «Идём», сказала Джема. Данила повернул было к столу, но компания уже рассаживалась на диване и в креслах за столиком. Он сел на диван рядом с Никой, решил было отсесть, но Джема, принеся со стола пепельницу, подошла, прицелилась задом, обернув голову, и метко впечатала его в свободную часть справа от Данилы. Босик и Ксю уже сидели в креслах, он разливал по рюмкам, Ксю раскладывала закуску – что-то непонятное, какие-то жёлто-оранжевые ломтики, длинные тонкие коричневые палочки. Данила как-раз сейчас ощутил голод и гадал о вкусе этих изделий, стесняясь взять первым. «Короче, без тостов», сказал Босик, погладил гладкое темя и протянул руку с рюмкой. «За знакомство», улыбнулась Джема Даниле. Он неё веяло духами, веяло со всех сторон, от всей троицы девиц. Ещё немного, и меня замутит. Здесь, наверно, так принято. Это вроде мартини, или ликёр, как это называется. Вкусный, мягкий. Джема обаятельна. Нет, нет, мне всё равно, просто я должен за неё держаться. Оранжевые ломтики вроде вкусные, но не сытные. Хорошо вот булки есть. «Включим?», спросила Ксю Босика. Не напивайся. Только не напивайся! Проговоришься. Как хорошо, что я успел это сообразить. Босик вытянул руку с каким-то чёрным продолговатым предметом, и, кажется, нажимал на нём кнопки. Настенный экран засветился. Так это телевизор. Он так включается. Во, значит, как… На экране появился диктор, бойко, но беззвучно шевеливший губами. «Звук дать?» «Не…» Босик снова нажал кнопочку, и Данила несколько вздрогнул от неожиданности, увидев лежащую на столе голую девушку, мертвенно-бледную телом. Это же труп. Над ним стояла группа девиц, судя по мимике, оживлённо переговаривавшихся. Их короткие майки больше смахивали на лифчики, обнажая голые животы, плечи и те же майки были вымазаны чем-то красным. Кровью. Это фильм. Данила обернулся на сидящих. Они смотрели с ленивым равнодушием, как на нечто обыденное и приевшееся. Ника захватила горсть оранжевых ломтиков и бережно положила на язык. Ксю смотрела, прикрывая зевающий рот. Босик уставился на дно рюмки в руке с той же спокойной задучивостью, что секундой раньше на экран, но уже с налётом грусти, ибо рюмка была пуста. Данила вновь обратился к телевизору. На переднем плане были колени трупа, тело со сложенными на животе руками удалялось вглубь в ракурсе. Впечатление бледности тела усиливалось тем, что низ живота был чисто выбрит, только темнела вертикальная щель. Несколько секунд Данила оторопело смотрел на эту тёмную полоску. Обернулся к Джеме. «Я это видела, – сказала она со скукой. – Про зомби. Босик, разливай».

Не выказывай удивления. «По полной, – сказала Ника Босику. – Дай пульт». Ага, это «пульт». На экране появилась женщина на сцене, что-то оживлённо говорившая, в зале беззвучно хохотали. Наверно, юмористка, комик. Чокнулись, выпили. «Он этот… как это… бисексуал». «Уже не он, а она, ха-ха». «А когда он стал женщиной?» «Недавно вроде, ну там год назад». Что они говорят?! Не удивляйся. И закусывай больше. Ника снова нажала кнопочку, на сей раз от живота, прицельно прищурившись. И грянул звук. Данилу окатило ударным ритмом, выбиваемым тремя артистами в красных штанах. Видно, Ника переключила канал. Сколько же здесь этих каналов? Здесь… Где «здесь»? Этот заданный себе вопрос дисциплинировал Данилу, напомнив, что он находится неведомо где и должен об этом думать, и чувство заброшенности и тоски помогло ему подтянуться, напрячься. Не пьяней! «Переключи, ну что за дерьмо…», повысила голос Ксю, перекрывая музыку (Даниле подумалось, что её веснушки стали отчётливее от выпитого), и экран обратился в панораму рушащихся небоскрёбов, беззвучно, видно, снова отключили звук. Они на всё смотрят с одинаковой скукой. А может, это игра, специально передо мной изображают равнодушие ко всему. Хотя непохоже, они нетрезвые, и уже вначале были подвыпивши. Я буду самым трезвым. Всё же Данила вышел в туалет, освежиться, после вернувшегося оттуда Босика. И вдруг подумалось ему, умываясь холодной водой, что он близок к разгадке. И вернулся в комнату собранным, умял ещё булку и держался, вспоминая массивное лицо Верпилина, складки его халата, будто накрахмаленные, и последние реплики Беаты, и спокойно рассматривал каких-то чудищ на экране, с полуразложившимися лицами и в лохмотьях, неверной походкой шедших толпой на зрителя, смахивавших на мертвецов каких-то, «заебало про вампиров», сказала Ника, и Данила чуть не поперхнулся, не сразу осознав, что его так удивило, понял минутой позже – она выругалась спокойно и беззлобно, будто не ругаясь, а в виде обычной фразы, и никто особо не отреагировал на это. Чёрт, они тут вообще все деревянные какие-то.

Тут Данила уловил слова Ксю, обращавшейся к Босику, «…ну этот фильм, про царя Нерона, тоже из Библии…», и неожиданно для себя выпалил: «Да нет, Нерон реальная личность. Он же Римской империей правил». И, при наступившем молчании и четырёх задумчиво обращённых на него взглядах, добавил по инерции: «Только он не царём был, а императором». Он тут же смутился своего менторского тона и наступившей тишины, с улыбкой махнул рукой и добавил: «Короче, неважно». «Знатокам – респект и уважуха», сказал Босик, глядя в пространство, и стал разливать. «Да ты у меня грамоте-ей», протянула Джема, глядя на Данилу с улыбкой. «Он у нас историк, – сказала Ника. – Да?» «Вообще-то я филолог. Просто…» Он чуть было не добавил: «…это же элементарно, тут историком быть необязательно», но спохватился, что это будет невежливо. Всё-таки хмель уже овладел его головой, он чувствовал необходимость говорить и, махнув за компанию ещё рюмку, сказал Нике, полуобернушись влево: «Интересная брошь». Украшение несколько терялось на фоне красно-жёлтой пестроты рубашки, в отличие от кулона Джемы на фоне белого свитера, и поначалу, когда рассаживались, Данила приметил только синий цвет сверху и снизу. А теперь разглядел: синий выпуклый полушарик сверху и синий плоский полукруг снизу, их сцепляла желтоватая фигурка насекомого, жука с дугообразными мелкоперепончатыми крылышками, разведёнными веером. «А, это тоже скарабей! Я тут сижу между двумя скарабеями. Надо загадать желание, ха-ха!» «Ты у нас ещё и остряк, – сказала Ксю. – Босик, давай допьём на хрен».

Брошь Ники

 

Дальнейшее произошло неожиданно. Данила не заметил и не мог потом вспомнить, кто первой набросилась на подругу, просто на него вдруг обрушился град затрещин, с обеих сторон – Джема с Никой, привстав, ожесточённо осыпали друг друга ударами, половина из коих приходилась на долю Данилы, как сидевшего посередине. Драка шла молча, но жестоко, и хотя бились не столько кулаками, сколько лицевой стороной ладоней, но пара ударов из пришедшихся по голове Данилы была довольно болезненной. «Вы что?! Э, девочки!», растерянно восклицал он, прикрывая голову, потом развёл руки и напряг их, невольно сжав кулаки, придвинув соперниц к спинке дивана, «Успокойтесь! Вы что?!». Девушки остановились так же резко, как и начали, только молча сопели, глядя перед собой. Данила ошарашенно поглядел на остальных – они были спокойны. Ксю с налётом усмешки на лице стряхивала пепел. Босик помалу откусывал от съедобной палочки, глядя на экран. Эта безобразная и непонятная Даниле сцена отрезвила его, чёрт, что-то я разболтался, ещё проговорюсь как-нибудь… Ксю, затушив сигарету, потянулась через столик, взяла пульт и выкинула руку к экрану. Снова рушились здания, и гигантская ступня некоего великана давила разбегавшихся людей; Ксю снова выкинула руку – в мчащейся карете бледный мужчина с кровавым ртом впился в шею дамы в старинном платье, а при следующем переключении Данила ошарашенно глядел на молодую женщину, сидевшую на унитазе. Она оторвала кусок туалетной бумаги и завела между ног. «Писать полезно для здоровья», сказала Ксю, непонятно к кому обращаясь, и вышла. Это бордель. Как я сразу не понял. Это всё объясняет – грубости, матерщину, эти фильмы. Драку. Хотя нет, мы не так познакомились, мне бы что-нибудь сказали. Намекнули бы яснее, может, я не захочу.

«Бля, ножик сломался», сказал Босик, разрезавший невесть откуда взявшийся лимон. Лезвие наполовину вышло из рукояти и торчало под углом. «Можно починить», сказал Данила. «Да ты чё, хрен с ним, – сказала Джема, – выкинуть надо. Просто Босик у нас уже готовый. Всё, – голос стал жёстче, – Босик, бери девочек и валите нахер». Босик спокойно встал, с лицом не обиженным, а ироничным, стоя налил себе рюмку, сказал: «на посошок», и опрокинул. Данила наклонился было вперёд, собираясь встать с дивана, но Джема придержала его за руку. Ника, встав, с юмором посмотрела на них. «Ему оставаться негде», сказала Джема. Ника рассмеялась, точно как давеча Ксю на площади – громко и грубо, и также запрокинув голову. Здесь, наверно, все так смеются. Нет, это точно не публичный дом. А ведь Джема правду сказала, мне действительно оставаться негде. Ксю, услышавшая разговор по выходе из ванной, круто развернулась и пошла к вешалке. И вновь, как минут десять назад, при умывании, Даниле подумалось, что он близок к разгадке всей этой истории. Сейчас они выйдут, думал он, глядя на троих возящихся у вешалки, он уединится и сформулирует понятое в мысленном монологе к Верпилину. Почему-то хочется вслух.

 

Так он думал, расслабленно откинувшись на спинку дивана, одновременно понимая, что лучше сказать это трезвым, тем более если вслух. На какой-то момент он будто забылся, выпал куда-то, потом обнаружил, что гости ушли, а Джема танцует, под какую-то странную музыку – неживую, электронную, что-ли, механическую. Это роднило её с музыкой на площади, но эта, сейчас, была ещё… «неживее», мысленно произвёл Данила такой неологизм. Под этот мертвенный ритм Джема двигала телом, бездумно поводя глазами, потом взгляд задержался на Даниле. Нет, под такое он не танцует. Он встал и, несколько смущаясь от того, что его, кажется, зазывают на столь непонятный танец, подошёл к этажерке сбоку, пустой, как было пусто всё в этой квартире, с одной лишь вещью – статуэткой, точнее, тремя скелетиками, сидящими рядышком, белыми, в разной степени отдающими желтизной. Тот, что слева от Данилы, зажал руками уши, средний прикрывал обеими руками рот, третий закрыл ими глаза, между кистями рук виднелись только остов носа и крупные зубы – да, они все с зубами. «Не слышу, молчу, не вижу», мысленно окрестил их Данила и хотел было потрогать одного пальцем, но тут тронули его самого: Джема, подошедшая сзади, подвергла его участи скелетиков – закрыла ему глаза, потом отвела руки и закрыла уши, и, наконец, закрыла рот. Данила  с полсекунды размышлял и сделал движение губами. Зачем я это сделал? Я пьян. Хотя нет, мне просто нужно остаться. Он повернулся к ней, улыбающейся, и она приблизила лицо. Она пьянее меня. Музыка из непонятного источника отбивала механический ритм. Они целовались. Он начал снимать с неё цепочку со скарабеем. Она помогла. Цепочка стекла в её ладонь. «Давай музыку поменяем», негромко сказал он. И зачем я это брякнул. Она быстро отошла к столу, к чёрному прямоугольнику на нём, у которого теперь была поднята… крышка, да, он открывается, что-то там нажала, и тупой ритм сменила тихая тягучая мелодия. Так вот откуда звук идёт. Кофточка пала на спинку стула. Она обернулась к двери в другую комнату. Он взял её на руки и понёс.

Проснувшись, под звук воды из душа Данила лёжа размышлял о том, как странно всё вышло. Не так, как бывало раньше. Движения отработанные какие-то, что-ли. Нет, не как у проститутки (впрочем, у него не было опыта с проститутками). Деловитое раздевание, перемена поз как… на фотосессии, или где ещё там. Вообще что-то вроде спорта, некоего профессионального занятия. И как-то всё буднично. В ванной запели. Не по-русски. Английский, кажись. Беата разобрала бы…

Он резко сел на кровати. Обхватил голову. Потом встал и рывками натянул трусы и брюки. Какой позор. Всё-таки напился. Вместо ответа Верпилину ночь прошла… вот так вот она прошла. Данила зажмурился и мысленно выругался, стоя у кровати. «Ты чё жмуришься?», раздался голос. Джема в распахнутом халате и шлёпанцах с улыбкой теребила пальцем в ухе, стоя рядом. Он метнулся в ванную, услышав смешок за спиной. Очевидно, она решила, что он скривился и метнулся в туалет, потому что приспичило. Пусть так и думает, иначе вышло бы невежливо с его стороны. Впрочем, это всё ерунда, а сейчас будет важное. Он заперся, сел на крышку унитаза и сосредоточился. Говорил шёпотом. «Товарищ Верпилин. Не знаю вашего имени-отчества. Я нахожусь в будущем. Возможно, не очень далёком. Я бы сказал, прошло несколько десятилетий. Хотя, наверно, это неважно, насколько я угадал сроки. Главное, что я в будущем. Мы с Беатой в будущем». Данила был доволен, что упомянул её, напоминая этим, что теперь может её увидеть. Ему было сказано, что это произойдёт сразу же. Так где же – здесь, у Джемы?

Он приоткрыл дверь, выерзнул головой. Никого. Ерунда, я как малый ребёнок – что ей, соткаться прямо здесь из воздуха? Верно, она постучит-позвонит в дверь. Или ещё как-то в этом роде. Так он думал, стоя под душем. О чёрт, опять эта музыка… электронная. Неживая. Где же я, если не в будущем? Он оделся, вышел. Джема надевала туфли, сидя на стульчике. Весело взглянула исподлобья. «Данил… А давай прошвырнёмся по городу…». «Давай… швырнём-швырнёмся…», сдержанно ответил он, повернувшись к двери, украшенной репродукцией со скелетообразной Джокондой. Что за язык у них, однако… Впору разговорник приобрести. «Ты чё, не в настроении?». Она приобняла его сзади, положив руки ему на пояс. «Не, всё нормально… Я бы выпил сейчас». Про выпивку он брякнул несколько неожиданно для себя самого, просто хотелось что-то добавить для имитации дружелюбия. «Без проблем, ты одевайся», добавила Джемма веселее прежнего и отошла. Чёрт побери, какой я болван. В будущее попал, понимаете ли. Это ж фантастика. Нужно искать реальный вариант. Музыка прервалась. Ага, вот спасибо тебе за это, дорогая, догадалась. А я вот не догадался, где нахожусь.

Он присмотрелся к зияющим впадинам глазниц Джоконды и снова заметил, встав вплотную, глаза в глубине впадин, что горели крохотными красноватыми угольками, глядя прямо на него. Со злой иронией. С-сука, мысленно сказал ей Данила. И подумал: у меня тут грубеет язык.

 

*** 3  

 

Он таки выпил, и больше, чем Джема, и теперь вышагивал с ней по разноцветной улице, и нельзя было отделаться от ощущения, что это сон, ведь так не бывает, – Данила ошалел от… да от всего, во-первых, женщины, полуголые, их много, много голого мяса, и ещё… всё очень ярко, многоцветно, и ещё много кричащих вывесок. Вот. Нужное слово. Кричащих. Кричало всё. Телеса. Афиши. Вывески. Витрины. Причудливые автомобили. Диковинные причёски и наряды. Косметика на лицах. Губная помада. Даже туфли. Ещё удивило его множество курящих девушек.

Его несколько раздражало, что Джема так цепко держит его за руку, как собственность, но это, наверно, хорошо. Она тебе нужна.

«Зайдём на автоматы?», спросила она. И потянула к двери, светящейся: вывеска, обводы вокруг – всё светилось. Фонарики, что ли? Не поймёшь, чёрт. И они зашли.

 

(Мысли Данилы оставляю, как и договаривались. Буду давать их курсивом.)   

 

Джема садится, предлагает Даниле сесть рядом, он отнекивается. «Данил, ты не играешь?» «Не вообще-то…» «Ты не азартный человек», сказала Джема весело. Он становится позади неё. «А… у тебя есть? – она делает движение большим и указательным пальцами. – Стой, не вытаскивай так, ты чё…» Она выдернула две купюры, продела в щель автомата. На экране мельтешат значки, фигурки. Она упёрлась взглядом в экран, нажимает кнопки, временами вскрикивает: «млеадь!», «door prize!».

А это вообще Россия? Не спрашивай! Ты чуть не проговорился! Чёрт побери, ты чуть не провалился… О, чёрт…    

Он смотрит поверх автомата. На стене украшение, гипсовая скульптура. Крылатый скарабей. Данила смотрит пристально, прищурившись.

Крылатый скарабей в казино (игр. автоматах). (Он необязательно должен быть гипсовым.)

 

Рядом с Джемой сидит мужчина средних лет, подошедший сзади парень шутливо восклицает в его адрес: «Ты играешь?! Ты же интеллигент!» «Был интеллигентом, был…», грустно отвечает тот, глядя на экран. Парень сзади хохочет, сгинаясь от смеха.

Я, кажется, знаю, где нахожусь. Дело не во времени, а в географии.

Ника подходит сзади. «А, вот вы где.  – Даниле: – Ой, можно, я потяну тебя за нос?» Потянула, смеётся. «Ой, я забыла, как тебя зовут». «А… Данила.» Джема не оборачивается, увлечённая игрой. Ника сзади кладёт ей руки на плечи, нагинается и тараторит: «А мы пойдём на фэшн-шоу? Бежим давай».

«Чизбургер, – цедит Джемма, не отрываясь от игры. – Вот непруха».

Ника – «Лучше гамбургер».

«Чизбургер!»

«Ок, возьмём по дороге, давай, сваливаем».

Что они говорят? Это вроде английский?

«Вау! – орёт Джемма. – Щас попрёт».

«Данил, бери её, она крезанутая».

Да, точно, я знаю, где нахожусь.

Данила – «Джема, пошли».

И тут Данила видит молодую женщину (это Петра.) Она сексапил. Сексбомба. Во всяком случае, вызывающая внешность. Она спиной к нему, поправляет туфлю, выпятив зад.

Чёрт, у меня на неё встаёт. Ой… Какой кошмар… О чём я думаю… Я свинья.

Ника – «Дура, нас проведут в бэкстейдж! – Наклоняется и говорит Джеме в ухо: – Бэкстейдж, блеадь!» Смотрит на Данилу и добавляет Джеме: «А Данила на жопу смотрит. Не твою!»

Джема застывает, поворачивает голову. Резко встаёт. «Пошли. Стой, я пописаю».

Данила – «Я… Мне тоже туда».

Джема тянет его за руку вверёд, поворот, там туалетные двери. Она заходит в женскую, он смотрит на двери и методом исключения заходит в другую. Закрывает унитаз и садится на крышку. Склоняется вперёд. Говорит вполголоса.

«Товарищ Верпилин. Я заграницей. Мы с Беатой за рубежом. Это эмигранты. То есть, я хотел сказать, потомки белых эмигрантов. Невозвращенцев. Они здесь обжились. Ассимилировались. Это скорее всего, англоязычный регион. Англия, США, или Австралия, Новая Зеландия. Тут колония, анклав, русских эмигрантов, все свои. Они основали своё… поселение. Вот. Как-то так.»

Встаёт, закрывает глаза и делает глубокий вдох-выдох. Смотрит на дверь. Представляет себе Беату. Резко подходит к двери и распахивает её.

Перед ним Ника.

Ника говорит ему – «Щас она там застрянет… О йэссс…»

Данила смотрит на неё несколько зло. Шагнул к ней. Берёт у неё бокал и допивает залпом. Отдаёт ей. Ника смотрит удивлённо, но и новым взглядом, более заинтересованно-уважительным.

Выходит Джема.

Джема Нике, полушутливо – «Отвянь от моего лавера». Хватает Данилу за руку.

Ника – «Не бузи, на хрена вы мне оба».

***4

Поскольку Данила выпил залпом полный бокал, то несколько опьянел, и ведёт себя жёстко.

Да, надо так. Понаглее. Вот ты выпил её бокал, и ничего, Ника даже лучше к тебе относиться стала. Здесь уважают наглых. Плевать на всё. Да мне всё похрен.  

Они идут по улице. Данила Джеме, резко-грубовато: «Куда направляемся?». «Если Ника не трепется, тогда норм. Она, сучка, в хороших местах тусуется.»

Не задавай вопросы. Ты же не понимаешь их языка.

 

                                                                     ***

Показ мод, зал. Данила с Джемой среди публики, рядом Ника. (Нужен ли рядом Босик, вот в чём вопрос, как говорил Гамлет.)

Данила с недоумением смотрит на женщину, смахивающую на куклу, стоящую у сцены. Вспоминает другую куклообразную, танцевавшую на площади как робот, когда он только попал в новый мир. Но вот эта уж точно кукла. Она недвижна и смотрит в пространство застывшим взглядом, почти не мигая. Её фотографируют вокруг.

Джема – «На куклу смотришь?»

Данила – «Она живая вообще?»

– Она из праноедов.

– Чего?

– Ну, из культа праноедение. Они хотят жить без еды и воды.

– А… То-есть…

– Только космическая микропища. Она вот, говорят, уже почти не ест. Хочет перейти на свет и воздух.

Данила задумчиво переводит взгляд с одной на другую, «куклу» и Джему.

 

 

Лукьянова, часть культа Праноедение

 

Ника всматривается вперёд, кому-то машет рукой и говорит Джеме – «Погнали туда».

 

Данила выходит на воздух. Закуривает. Говорит вполголоса.

«Товарищ Верпилин. Это сон. Бывают ведь затяжные сны. Чувство времени теряется. Я знаю, я про это читал. Тебе кажется, что это часами длилось, а на самом деле – секундами. Вот и сейчас как-то так. Да снится мне всё это. Так?»

Поворачивается к двери в заведение. Представляет себе Беату.

Выходит Джема.

– Данил, а давай посидим где-нибудь…

– Угу… Давай.

 

Перехожу к следующей сцене.

 

• бекстейдж (лукбук) – что такое лукбук? Чуть не проговорился, и орёт: «меня задолбало – лукбук и вообще всякая хрень!»
• голубой (петух) – транс
• золотая пряжка-скарабей

 

лукбук – подборка оригинальных образов, созданных из дизайнерской одежды в сочетании с модными аксессуарами. Если перевести, лукбук – «книга стиля».

 

12)  (секскуклы)

15)         трансвеститы (в частности актёры), трансгендеры, агендеры, бисексуалы, геи, транс

16)         омолаживание, пластические операции  

 

Голая крестится перед тем, как нырнуть в прорубь

 

 

Платье-скелет.

 

 

         

          Золотая пряжка со скарабеем

 

 

Данила с Джеммой в баре за стойкой. Мызыка 21 в., америкоская.  

– Данил… А можно я тебя спрошу?

Данила смотрит на плоский большой экран на стене. На столе морга лежит голая девушка, видная по пояс, над её шеей копошатся руки врача. Данила отворачивается.

 

– Ну, спрашивай…

Не проговорись! Вопросы опасны!

– Данил, – она склоняется к нему, – ты кто?

Стой, стой, осторожно! О, чёрт…

– То есть… что тебя интересует?

– Ну, Данил… Ты ни на кого не похож… Говоришь не так, смотришь не так… Ты приезжий?

– А… а почему ты спрашиваешь? Что-то не так?

– Скажи честно… ты не криминал? Ой, нет, ты не похож…

– Ну да, я приезжий. Из далёкой страны, не хочу её вспоминать. Неприятные у меня воспоминания. Потом расскажу. А криминал тут ни причём. Если я тебе чем-то не нравлюсь, так… так всё нормально. Я не навязываюсь.

Идиот! Что ты сказал! Тебе же негде остаться!

– Ты чё, Данил! – Кладёт руку на его руку. – Ну ладно, давай замнём.

– Ага. Всё нормально.

Чёрт, пронесло… Ты опять чуть не проговорился.

– Я заказала казу  марцу. – Джема говорит извиняющимся тоном. – Ничего, да?

Данила глянул на экран. Там взрывы, разрушения. Он отводит глаза, с выражением «как же меня задолбало это видеть».

– Ага. Ничего.

Внезапно появляется Ксю.

Ксю – «Ничего, если я подсяду?»

Официант приносит заказанное.

Джема жадно хватается за порцию. Данила зажимает рукой ноздри, потом, отпустив, вдыхает воздух в ноздри, через рот.

Данила пододвигает свою порцию Ксю. – «Ксю, бери. Я не буду».

Ксю – «Ой, а ты меня знаешь?»

Данила, иронично – «Ага. Сидели вместе».

Ксю – « А, да, я забыла». Хватается за порцию Данилы.

Джема зажмуривается. Надкусывает. Выпрыгивают личинки из сыра. Данила вскакивает, отскакивает.

Данила – «Тьфу, млеадь! Это что?! Что за хрень?!»

Ксю – «Это казу марцу!» Начинает есть, тоже зажмурившись, и у неё так же выпрыгивают личинки.

(Казу марцу выставляется на солнце и облепляется сырными мухами, оставляющими в нем личинки. Сыр получается сильно пахучим. Называется casu marzu (на сардинском диалекте) или formaggio marcio (на общеитальянском), «гнилой сыр». Его едят, либо удаляя созревшие личинки мух, либо прямо с ними. При этом желательно закрывать глаза, ибо личинки весьма прыгучи (до 15 см).)

Данила – «Да чё вы жрёте?!»

Ксю – уважительно-одобрительно – «Кудряво живёте. По крутым местам тебя водят.  – Даниле. – Ой… а тя как зовут?»

«Данила меня зовут. Мы вместе сидели. У Джемы».

«А… Ой… Не помню…»

Данила смотрит в сторону и видит череп-татуировку на бицепсе парня у стойки. Отворачивается.