Сергей Джугашвили
из серии рассказов
«ОНО»

В это утро солнце взошло чуть раньше обычного, тем не менее человек спал на своей старой металлической кровати с сеткой, валялся, как испорченный труп. Его тело скрывало, пожелтевшее от долгих лет стирки и службы, когда-то белоснежное, одеяло, мятое, но всё ещё довольно прочное, чтобы сохранять тепло. Седые, засаленные волосы этого существа практически полностью прикрывали ему лицо и более напоминали серую половую тряпку. Впрочем, эти волосы даже для половой тряпки были совсем не годны, но человек спал и даже не думал об этом. Его левая щека прилипла к желтоватой от пота наволочке, а под губами, с которых стекала слюна, образовалось небольшое темноватое пятно, при этом из самого рта смердело жуткой вонью. Было абсолютной загадкой, что здесь творилось ночью, но диффузный запах спирта, пота и помойного ведра распространился по всей квартире, отчего у любого, вошедшего сюда, сложилось бы впечатление, что он попал в место, где люди испражнялись, выливали отходы и обрызгивали всю эту массу спиртом, причём ни один десяток раз. Ко всему прочему, здесь было настолько жарко и душно, что, казалось, воздух отсутствовал вовсе, но, несмотря на это, человеку удавалось каким-то непостижимым образом существовать в подобных условиях; он просто мирно дрых, как бездомная вонючая собака, и просыпаться пока не собирался.
Тем временем маленькая, заполненная ранними лучами солнца квартира ещё дремала, и создавалось впечатление, будто она пребывала в таком состоянии уже целую вечность. Оборванные обои с тёмными пятнами на стене и потрескавшаяся штукатурка на потолке говорили не столько об истинном равнодушии хозяина, сколько о его низком социальном положении. Найти какой-то смысл в размещении предметов интерьера представлялось крайне трудной задачей, но и сказать, что они располагались хаотично, тоже было нельзя: кровать, на которой спал человек, стояла у стены прямо под окном, слегка занавешенным потрёпанным тюлем пыльно-жёлтого цвета; с потолка свисала голая лампа, подцепленная за гвоздик, как одинокая марионетка ; по левую сторону, прямо напротив окна, стоял большой двуместный шкаф дурацкого цвета с двумя ящиками внизу, а сверху на нём валялась куча запылившегося хлама; на полу, по центру комнаты, лежал избитый половик, который прикрывал деревянный пол с ужасными чёрными щелями между досок, набитыми слипшейся грязью и роем копошащихся блох; справа, у дверного проёма, висела книжная полка, на которой были разбросаны, уже никому не нужные, журналы и книги.
Далее, за проёмом, находилась кухня, которая своим внешним видом ничем не отличалась от спальни: с таким же потрескавшимся потолком, ободранными обоями и свисающей лампой без флакона. Слева, напротив окна, располагалась входная дверь, краска на которой сильно облупилась, поэтому было трудно сказать какого она цвета. Справа, в углу, теснился ржавый холодильник с метр высотой, обтянутый жгутом, впрочем, холодильник этот не работал и служил, наверное, как дополнительный кухонный шкафчик. А следом за ним, в это маленькое пространство, поместился стол с переносной газовой плитой на нём и, чуть выше, ещё одно окно, завешанное точно таким же тюлем, что и в спальне. В конце кухни, практически во всю ширину, выступала из стены беловатая печь, рядом с которой стояли ночной горшок, накрытый крышкой, и маленькая деревянная скамейка, на которой находилось ведро с питьевой водой. От вида всех этих предметов становилось брезгливо, ни до чего не хотелось дотрагиваться, хотелось просто убраться отсюда и как можно дальше. В общем и целом, эта вонючая конура выглядела безнадёжной, словно она было навсегда оставлена всем человечеством на вечные муки, оставлена вместе с хозяином, вместе с человеком, который всё также спал на своей старой металлической кровати с сеткой.
Стрелки дешёвых пластмассовых часов, стоявших на столе, застряли на отметке двенадцать и истерично дёргались вправо и влево, погружая всё вокруг в смертельную пропасть бесконечности и пытаясь высвободится из вековых оков сломанного механизма. Над телом этого человека летали комары и мухи, издававшие неприятные звуки писка и жужжания, причём было непонятно, каким образом они попали сюда, ведь окна и дверь оставались закрытыми всю ночь, однако, быть может, это скверное место само порождало этих существ, вынашивало, как заботливая мать. Насекомые облепили стены, потолок и мебель, словно чего-то дожидаясь, или наоборот, ни на что уже не надеясь. Тем не менее одна из самок комара настойчиво пыталась нащупать незащищённое место на теле спящего, дабы вонзить туда своё жало и вдоволь удовлетворить свой невыносимый голод. После постоянных неудач ей наконец-то удалось опуститься на висок жертвы. Она затихла и несколько секунд не шевелилась, будто прислушиваясь к равномерному дыханию человека, и только затем её хоботок медленно и неосязаемо пронзил дряблую кожу пока ничего не подозревающего субъекта. Серое брюхо самки начало наполнятся кровью, раздуваясь от жадности до предела. Ей было бы лучше остановится и улететь, но она не могла, нечто, присущее этому виду с рождения, не давало мыслить рационально. Неожиданно поверхность под её лапками задрожала, но она по-прежнему продолжала наполнять своё брюхо кровью, больше и больше, до тех пор, пока из-под одеяла не вылезла бледная худощавая рука и не направилась прямо в сторону виска. На самку напал ступор: тоненькие лапки задрожали от страха, тело хотело утолить жажду, а она — улететь. Рука уже была так близко, что тень от неё падала прямо на место грандиозного пиршества, и в этот самый момент насекомое осознало одну простую истину: теперь она стала жертвой, но изменить что-либо не могла. В комнате раздался хлопок; пятно крови вместе с серой массой прилипли к ладони человека и образовали невразумительный коллаж, который тут же был стёрт о подушку. Человек откинул одеяло и сел на край кровати. Его ступни ловко приземлились прямо на то место, где стояли старые резиновые шлёпки с поистёртой подошвой, напялив которые, незнакомец (или незнакомка) встал. Тело его напоминало сушёную воблу: ни одной жировой складки, ужасные помятости и торчащие рёбра. Постоянное обезвоживание организма пагубно сказалось на внешнем виде этого персонажа: как будто в старый, дряблый скальп поместили чей-то скелет. Кое-где, при прямом освещении, просвечивались вены, в результате чего кожа имела слега синеватый цвет, как у мертвеца, а под потрескавшимися огрубелыми, слегка разбухшими ногтями, которые, по-видимому, стриглись не так часто, образовались чёрные полоски грязи, которые ещё больше отталкивали эту особу от окружающих, по крайней мере тех, чьё воспитание не позволяло так унизительно относиться к своему внешнему виду. Из-под его застиранной бледно-оранжевой футболки торчали две худые ноги, в результате чего создавалось впечатление, что он не стоял на земле, а был подвешен за невидимые нити, как марионетка. В общем зрелище было, мягко говоря, кошмарным. Простояв так около минуты, человек аккуратно заправил свои длинные, потрёпанные волосы за уши и обнажил опухшее лицо, казавшееся до́ смерти страшным, да и не лицом казавшееся, а каким-то месивом из «просроченного» скальпа, вывернутого наизнанку и набитого всяким барахлом. Зрачки у него имели мутноватый оттенок, похожий на абсолютную слепоту; губы потрескались, и кое-где образовались небольшие кровяные рубцы, при этом правый глаз слегка заплыл то ли от побоев, то ли от постоянных запоев. Увидев такое чучело, никто бы в жизни не смог разобрать, к какому полу принадлежал этот странный и страшный индивид, а также сколько ему было лет. Он, вероятнее всего, являлся чем-то средним между мужчиной и женщиной, и, похоже, ему самому на это было глубоко наплевать.
Немного очухавшись ото сна, он подошёл к подоконнику и надел лежащие на нём большие очки с двояковыпуклыми линзами. Около минуты человек стоял неподвижно и смотрел в окно, он смотрел туда с особой заинтересованностью, хотя там не было ровном счётом ничего интересного: жилой многоквартирный дом да пустая песчаная дорога. После кратковременного стопора он отправился на кухню, стянул до колен трусы и сел на помойное ведро; человек начал опорожнять своё и так пустое чрево, причём делал это весьма долго и слишком похабно. Сделав свои дела, он взял ковш со скамьи, набрал воды и жадно, почти захлёбываясь, принялся пить. Прохладные капли падали на его безжизненное тело, словно на засохшее растение, пытаясь вернуть ему былое здоровье. Затем он вылил остатки воды обратно и направилась к холодильнику. В холодильнике стояла одна стеклянная банка, внутри которой имелось немного прозрачной жидкости неизвестного происхождения. Человек достал эту банку и с трясущимися руками опустошил её за раз, после чего глубоко вздохнул и поставил сосуд обратно в холодильник. Буквально в это же мгновение это существо начало меняться: его движения стали более резкими и производительными, словно старый заржавевший автомобиль заправили бензином после долгих лет простоя, его дыхание участилось, сердце стало биться быстрее, по безжизненным сосудам вновь хлынула кровь. Однако ему явно не хватало глотка свежего воздуха, поэтому он незамедлительно открыл покосившуюся форточку, которая к тому же болталась на одной петле и была прикручена одним саморезом. С улицы доносился сиплый собачий лай, слегка странный: в нём присутствовала не просто жалость, а безнадёжная жалость, словно пёс и не хотел лаять, но что-то заставляло его издавать столь неприятные слуху звуки, что-то бессознательное, вызванное постоянными психологическими травмами. От подобного лая каждому из нас захотелось бы побыстрее закрыть форточку или заткнуть уши, но наш герой никак не реагировал на этот лай, вполне возможно он просто привык к нему. Человек на некоторое время погрузился в пучину бытового анализа, соображая то ли о былом, то ли о грядущем. Иногда его размышления вылетали на свободу в виде гробового басистого шёпота, однако разобрать, о чём он думал, было невозможно. После пятиминутного пребывания в когнитивном ступоре субъект продолжил спокойно заниматься своими делами: он вернулась в спальню, открыл шкаф и достал из него лазурно-серые потёртые джинсы-клёш вместе с джинсовой курткой такого же цвета. Далее — быстро оделся и пошёл обратно на кухню, где открыл хлебницу, стоявшую на столе, и взял оттуда небольшой кусок чёрного немного ссохшегося хлеба, положив его в карман куртки. После этого он схватил помойное ведро и незамедлительно покинул квартиру.
Человек очутился в слабоосвещённом коридоре, вдоль которого тянулись обшарпанные стены. По всему проходу стояли какие-то полуразбитые деревянные тумбы, забитые различным хламом, а на дощетчатом полу валялась чья-то изношенная обувь и ещё куча разного, никому ненужного, барахла. Наш герой направился в сторону запасного выхода и случайно ударил какой-то предмет: то ли ботинок, то ли шлёпанец, — который с шумом прочертил по всему проходу. Человек не придал этому никого значения и не стал возвращать вещь на прежнее место. Далее — он попал на внешнюю эвакуационную лестницу, которая выглядела довольно опасно: перила у неё болтались, а кое-где вообще были оторваны. Однако человек довольно ловко спустился вниз, опираясь лишь на стену. Внизу его ждал длинношерстный пёс дымчатого окраса, более походивший вовсе не на пса, а на какого-то омерзительного монстра, который ещё громче принялся лаять при виде человека. Наш герой кинул собаке кусок хлеба и вылил нечистоты прямо на дорогу, даже не задумываясь ни о рамках приличия, ни о рамках совести, более того, он, казалось, сделал это на зло, на зло всем тем, кто будет проходить мимо и обонять всю эту вонь, а возможно, и ступит своим новым ботинком прямо в лужу. Человек, задрав нос, но без всякого высокомерия, поправил свои очки и, уверенно посмотрев вдаль, отправился обратно к себе в квартиру. Улица же спала в объятьях тишины, даже птичье пение не нарушало это гармоничное состояние, которое свойственно только природе, а, наоборот, превращалось в божественную сонату духового оркестра и служило душевным успокоительным для каждого, кто был в состоянии слушать. Это место окружал лес и болота, которые тянулись далеко-далеко за горизонт. Двухэтажный дом, в котором обитал наш герой, стоял на перекрёстке двух узких песчаных дорог, усыпанных бесконечным ямами. Кое-где виднелся старый потрескавшийся асфальт, уже порядком размытый частыми дождями. Внешний вид дома был ещё более безнадёжным, чем квартира человека: крышу покрывал старый, потрескавшийся в некоторых местах, шифер, который изрядно зарос мхом, а где-то шифер вообще отсутствовал и вместо него была прибита обычная жестянка. Кирпичные трубы на крышах наполовину осыпались и оставалось загадкой, каким образом они ещё продолжали служить. Местами, под крышей, остались следы от потёков и даже образовались небольшие трещины. Наряду с этим серые-зелёные кирпичные стены уже потихоньку начали обваливаться, хотя, глядя на них, сохранялась некая внутренняя уверенность, что они смогут простоять ещё довольно долго, смогут пережить даже самые страшные ненастья. Рядом, вдоль дороги, пролегала сточная траншея, от которой распространялся резкий канализационный запах на всю округу, а неподалёку стоял древний высоченный клён с ещё зелёною листвой, служивший своеобразным оазисом среди этих никому не нужных руин. Дерево было настолько пышным, что упиралось своими корявыми ветками прямо в грязные окна дома, создавая при любом порыве ветра неприятный слуху скрежет и, очевидно, заставляя остальных жильцов (если таковые вообще здесь имелись) всё время находиться в состоянии крайней напряжённости, будто намеренно раздражая и без того натянутые нервы людей.
Через некоторое время человек снова вышел на улицу и куда-то направился, он вышел совершенно пустой: без помойного ведра, хлеба и без гроша в кармане. Пёс побрёл за хозяином по разбитой дороге, лениво радуясь и также лениво виляя хвостом. Он по-прежнему не мог заткнуть, хотя, безусловно, очень хотел, по крайней мере, об этом говорили его замученные глаза. Пока наш герой вместе со своим верным другом двигались неизвестно зачем и непонятно куда, солнце поднималось на горизонте, заливая макушки ничтожных материальных нагромождений мягким зеленовато-жёлтым светом, а свежий ветерок обдувал их заспанные физиономии и служил им своеобразным утренним туалетом, унося с собой отвратный запах двух странников. Вокруг никого не было, ничего не происходило, словно этот мир вообще был пустым, словно он был пустым всегда, абсолютно всегда. Точно эти строения, природа вокруг, даже само солнце — всё это казалось огромной пространственно-временной аномалией, миром, который каждую секунду хочет поглотить любого, оставшегося в живых, человека, будто он, мир, затаился в собственной тишине и ждёт подходящего момента, чтобы накинутся и разом всё отнять. Тем не менее человек шёл и ничего не боялся; он был настолько спокоен, что его хладнокровие более походило на акт намеренной дерзости, направленный в сторону антропоморфного мира или чего-то там ещё. Наш герой свернул на асфальтированную, правда уже изрядно изуродованную, дорогу, по обе стороны которой находились убогие деревянные домишки с покосившимися сараями. Дома эти своим внешним видом показывали отсутствие хоть какой-нибудь захудалой надежды: краска на стенах практически полностью отпала, чёрные от старости доски основательно потрескались и слегка деформировались, а подпёртые заборы, изъеденные короедами, стояли друг за другом волнообразной линией и, казалось, вот-вот рассыплются. Практически в каждом дворе в своих простеньких будках дежурили собаки, однако невозможно было понять, что они, собственно, охраняли там, в этих захолустьях, можно сказать, на руинах. Перманентный лай одного из наших странников вызвал крайне озлобленную реакцию со стороны всех собак, находившихся в окру́ге — они позапрыгивали на будки и начали взахлёб гавкать, яростно разевая свои красные пасти и обнажая страшные клыки. Полная тишина сменилась одиозным гулом животных. Человек же и не думал успокаивать своего пса — он только смотрел себе под ноги, причём делал это особенно внимательно, точно что-то искал, какую-то ранее потерянную вещь. Лишь иногда его взгляд устремлялся вдаль, вероятно, для того, чтобы убедиться, что он не сбился с пути, что у него ещё есть хоть какая-нибудь цель в этой жизни. Вдоль обочин валялось много всякого хлама: проржавевшие холодильники, куски шифера, горы пожелтевших книг, газет, журналов, ломаная аппаратура, грязные носки, трусы, футболки, брюки, джинсы, юбки, платья, лифчики, сорочки, ботинки, покрышки, битая посуда, вилки, ложки, плесневелые объедки, даже чьи-то испражнения и отрыжки. Некоторые предметы уже наполовину успели зарасти травой, а часть из них и вовсе осела в землю. Человек проходил мимо всего этого разбросанного барахла и время от времени подходил к какому-нибудь предмету, брал его в руки и осматривал. Было явно видно, что он делает это уже не в первый раз. Пёс также подбегал вместе с хозяином и старательно обнюхивал кем-то выкинутую вещь, кем-то выплюнутую отрыжку, съедая всё, что можно было съесть. Человек же выбрасывал всё, что находил на этом всеми проклятом месте, потому что всё, что он находил, не имело никакой ценности для него. Уже через несколько минут свалка закончилась и на пути нашему герою попалась автобусная остановка, которую тот медленно обошёл, тщательно исследую каждый сантиметр земли, но кроме небольшой кучки фантиков и пустых бутылок пива, разбросанных возле мусорного контейнера, ему не удалось ничего обнаружить. Более того, от безысходности, человеку пришлось порыться в этом контейнере, перебирая слегка отсыревший хлам. После чего он с безнадёжностью махнул рукой на треклятую остановку и, тяжело вздохнув, отправился дальше искать нечто, что было так жизненно необходимо для него, а может, и для кого-то другого. Однако пока оставалось непонятным, зачем он это делал, но точно было видно, что человек поступал так, отнюдь не из-за слабоумия, не в приказном порядке, а по велению жизненных обстоятельств.
Субъект уверенно шагал со своим питомцем по городу, то и дело сворачивая на разные улицы, захаживая во дворы и исследуя все автобусные остановки. Всё его внимание, как и прежде, оставалось прикованным к земле. И лишь однажды он оторвал свой взгляд на одинокую машину, влачившуюся по разбитому асфальту так же неторопливо, как и наш герой. Уже проржавевший в некоторых местах автомобиль добивал пока ещё живые колёса о дырявую дорогу, самостоятельно направляясь неизвестно куда и непонятно зачем, а самостоятельно он направлялся потому, что внутри никого не было: ни водителя, ни пассажира, ни бога, ни святого духа. Наш герой без всякого удивления остановился и медленно проводил нежданного прохожего, пока собака облаивала эту старую рухлядь, ничуть ей не сожалея. Через некоторое время машина пропала из виду, ничего не взяв с собой и ничего не оставив, кроме мучительного моторного рыка, более походившего на вопль. Тем не менее человек и пёс продолжили путь. Постепенно страшные избы сменялись более ухоженными домишками, точнее, эти дома были такими же древними, только все их дефекты хозяева тщательно завуалировали от глаз прохожих: старый шифер заменили на новый, безобразные стены обшили пластиком, а вместо покосившегося деревянного забора поставили ровный профнастиловый — всё это говорило о том, что люди, если таковые вообще существовали в этом странном мире, пытались изменить окружающую их обстановку, залечить старые раны, показать, что им удалось сбежать от нищеты, но они лишь пускали пыль в глаза другим и, что самое страшное, самим себе. Более того, они ни на йоту не сдвинулись с места, страшная болезнь по-прежнему жила внутри их душ и тел, каждый день диктуя этим несчастным свои правила игры. Впрочем, нашему герою было на это глубоко наплевать — его беспокоила земля под ногами, да и только. Пока человек что-то искал, собака также не болталась без дела: она продолжала обнюхивать мусорные контейнеры, кусты, насекомых — в общем, всё, что попадалось ей на пути, при этом ни на секунду не переставая истерично лаять. Так продолжалось около часа и, казалось, ничего не измениться, пока внезапно человек не остановился. Он уставился вперёд, волнительно поправил очки и скрестил руки на груди — нечто насторожило его, в его глазах впервые появилась эмоция, и это был страх. Верный пёс тут же принялся лаять с лихорадочной поспешностью, настолько сильно, что иногда его связки не справлялись, и собака попросту беззвучно открывала пасть. Впереди, в пышных кустах, кто-то копошился, по крайней мере, так казалось на первый взгляд, хотя самого тела разглядеть было нельзя — с этого ракурса виднелась лишь куртка случайного незнакомца. Инкогнито не обращал внимания на недоброжелательный лай собаки и продолжал целенаправленно заниматься своими делами. Наш герой трусливо сделал два шага вправо и, делая вид, что не замечает незнакомца, смотря только вперёд, тихонько продолжил свой путь. Его руки оставались скрещёнными на груди, что говорило о нежелании контактировать с незнакомцем, либо он попросту стеснялся его или же, быть может, самого себя. Человек пытался увести взгляд в сторону, но его глаза предательски дёргались влево, стремясь ухватить хоть незначительный фрагмент возможной опасности. Подобной походкой и причудливыми движениями он более напоминал душевнобольного пациента, пытающегося избежать встречи со своим лечащим врачом, дабы тот снова не подверг его каким-нибудь ужасным процедурам, причём с каждым шагом эти «слабоумные» телодвижения аккумулировали, и складывалось ощущение, что ещё чуть-чуть и наш герой вовсе остановиться, и его охватит эпилептический припадок. Однако, как только человек практически поравнялся с тем самым кустом, он вдруг понял, что здесь, кроме него и собаки, никого нет. То была всего-навсего оставленная кем-то куртка, которая так правдоподобно шевелилась на ветру, создавая антропоморфную иллюзию. Обманутый самим собой, наш герой опустил руки и едва заметно улыбнулся, но сделал это как-то уж слишком неестественно, криво. Оглянувшись по сторонам, он подошёл к кусту, снял с него чёрную летнюю куртку и внимательно её осмотрел; собака вертелась возле хозяина и тщательно обнюхивала вещь. Куртка оказалась весьма приличной, по крайней мере, она могла прослужить ещё довольно долго, — именно поэтому человек решил забрать никому не нужную вещь, аккуратно сложив её таким образом, чтобы никто из прохожих не догадался о том, что это куртка, но самое главное, чтобы об этом не догадался прежний владелец. Трудно судить, насколько это был безнравственный поступок касательно именно нашего героя. Была ли нужна ему эта куртка? Да, была, и в этом нет никаких сомнений, во всяком случае, если бы этот «кусок ткани» представлял действительно огромную ценность для прежнего хозяина, то он бы вряд ли её здесь оставил, а коли собственник куртки позабыл её по состоянию алкогольного опьянения или по какому-либо другому состоянию, то это уж его проблемы, а никак не нашего героя.
Вслед за этим человек и его верный пёс снова побрели искать свою судьбу. Тем временем солнце уже поднялось довольно высоко, нещадно напекая голову нашего героя; вокруг летали слепни, надоедавшие своей настойчивость совершить укус; в небе появились птицы, вырисовывавшие сложные параболические линии и что-то говорившие, правда непонятно, что. На пути уже начали встречаться дорогие коттеджи и многоэтажные здания, а также всевозможные магазины, облепленные вывесками с рекламой и скидками. В витринах этих магазинов стояли пластмассовые манекены, «обмазанные» стильной роскошной одеждой, словно сладким мёдом, заманивая всех прохожих, как беспечных мух, в свою яркую «коробку». Вместо мусора обочины были покрыты зелёным газоном и аккуратно постриженными кустами, а тротуар красиво выложен фигурной плиткой. Каждое жилище защищал крепкий забор с орнаментными железными вратами, скорее напоминавший средневековую защитную стену замка. Однако никто из рода человеческого на глаза пока так и не попадался — ни нашему субъекту, ни его верному псу. Улицы в этом месте города казались отполированными до блеска, отполированными до такой степени, что солнце буквально отражалось от новенького асфальта. Но несмотря на это, у человека хватало наглости ступать своими грязными шлёпками по зеркальному тротуару, и ещё страшнее то, что пёс вёл себя не менее цинично, оставляя здесь вредные бактерии, собранные им ранее на помойках. Вообще говоря, складывалось ощущение, что они акцентированно совершали подобные действия, стряхивая на окружающую эстетику всю свою скверну. Отшагав энное расстояние по этим восхитительным улицам, наш герой решил остановиться возле одного супермаркета, а точнее, у его входа, и принялся более тщательно исследовать прилегающую территорию. Он медленно, шаг за шагом, досконально смотрел себе под ноги. В этот раз пёс не стал помогать хозяину, а прилёг отдохнуть, одновременно с этим продолжая лаять уже полностью осипшим голосом, да и брать-то здесь было нечего, во всяком случае, для него: одна пластмасса да кирпичи с железом. Тем временем вдалеке, на горизонте, показалась тёмная грозовая туча, которая медленно двигалась в сторону наших путников, однако их это, по-видимому, не слишком беспокоило. А буквально через пару минут из магазина незаметно и как-то чересчур неожиданно вышел пожилой мужчина, одетый в хлопковую бежевую рубаху и чёрные аккуратно отглаженные брюки. Тело темноволосого мужчины казалось слегка необычным: вытянутое лицо с впалыми глазами и огромными скулами имело желтоватый оттенок, на левой нижней челюсти выступала врождённая киста, костяные руки почти доставали до колен, а размер ступни был не меньше пятидесятого, но было точно понятно, что это тоже человек, не обезьяна, не медведь или собака, а человек. И этот человек несколько секунд наблюдал за действиями другого человека, пока наконец не крикнул: «Пошёл прочь!». Эта фраза громогласно заполнила относительную тишину, царившую здесь до этого, напитав флегматичный воздух хоть каким-то смыслом. Наш герой основательно вздрогнул и, повернувшись к мужчине, вопросительно уставился на него; он слегка задрал голову и поправил очки. В это же время собака вскочила и начала облаивать старика, добивая свои ослабленные связки. «Убирайся вместе со своей шавкой!!!» – заорал он пуще прежнего, заорал нечеловеческим голосом, со злобой и презрением в глазах. Наш герой смущённо опустил голову и, не говоря ни слова, поковылял прочь от этого магазина. Мужчина некоторое время простоял на улице, контролируя, как человек покидает частную территорию, а затем возвратился в супермаркет.
Потеряв много сил, весь истерзанный перманентным молчанием и надеждой, наш герой решил капитулировать перед свалившимися на него трудностями и вернуться обратно. Выглядел он совсем замученным: его ноги, покрытые толстым слоем пыли, уже еле передвигались; появилась отдышка; руки немного тряслись; а на бледном лице выступил желтоватый пот, отчего все его морщины более походили глубокие рассечения. Его и без того тощее тело стало ещё более худым и обезображенным: кожа, усыпанная какими-то красноватыми корками, буквально впивалась в кости, словно организм начинал разъедать сам себя. Но невзирая на эти пугающие факты, человек всё также шёл, он шёл мимо кирпичных домов, магазинов, деревянных изб, изб, обитых пластиком, почерневших от дождей сараев, остановок, свалок, — словно искал выход из бесконечного лабиринта мучений. Он всё также смотрел в землю и, не теряя надежды, пытался что-то найти, найти некий Грааль, который, возможно, принёс бы счастье ему или его верному псу, или, быть может, кому-то другому. Однако вместо счастья всё делалось только хуже: небо уже изрядно затянуло тёмными тучами, которые грозно нависли над нашими усталыми путниками, опустив на них и на весь город свою устрашающую тень — всё, по всей видимости, шло к дождю. В общем-то, спустя пару минут, так оно и случилось: сильный ливень обрушился на город, в мгновение залив все звуки, краски и превратив их в нечто искажённое, серое. Песок под ногами человека превратился в жижу, отчего его шлёпки прилипали к земле и ему приходилось тратить ещё больше энергии на путь; он то и дело плевался от злости да ворчал про себя. Его очки постоянно запотевали и герою всё время приходилось их протирать, прокрадываясь практически на ощупь. Собака вместе со своим хозяином полностью промокла, и на этот раз её пасть открывалась совершенно без единого звука. Обездоленные, они шли под жёстким обстрелом безжалостного дождя, временами превращавшегося в град, который, казалось, хотел добить этих двух несчастных странников, чтобы те свалились намертво лицом в грязь и остались там валяться, как отработанный шлак. Хотя трудно было судить о преднамеренности подобных действий, совершаемых природой — просто так получилось, таковы обстоятельства, таков непостижимый хаос. Но более странным оказалось то, что никого вокруг по-прежнему не было, даже окна в домах оставались пустыми, будто каждый человек в мире забился в угол и не желал ни с кем общаться, словно все они боялись какого-то грядущего события, а может потому, что им просто было стыдно, стыдно смотреть на построенную сообща бездушную машину под названием «цивилизация», а возможно, их и вовсе не было, ни одной души. И даже старикашка, прогнавший нашего героя, уже представлялся не истинным человеком, а просто видением, которое было и прошло. Впрочем, ненастье разыгралось ненадолго: уже по прошествии получаса непогода утихомирилась. Дождь всё ещё моросил, но сквозь облака уже просачивались лучи солнца. С человека и собаки начала испаряться сырость, отчего складывалось впечатление, точно это души наших героев улетают куда-то далеко в небеса. Отовсюду повылетали взбодрившиеся звуки шуршания, стрекотания, журчания, и вместе с этим всё как-то слишком неожиданно стало меняться. На сцене наконец-то появились новые персонажи: с руками, ногами, глазами и прочими частями тела, свойственными человеку. Это были вроде бы обычные люди, но выглядели они как-то странно, хотя никаких явных странностей в них не было: ни в поведении, ни во внешности. Они повылезали из своих укромных норок и начали ковырялись в огородах, подвергая себя утешительному мазохизму, а прежде пустой тротуар в минуту заполнился снующими прохожими. И вся относительная тишина сменилась повсеместным гулом. Шли мужчины, шли женщины — они шли разной походкой, с разной скоростью и с разными целями. Кто-то разговаривал по телефону, некоторые общались между собой, одни учили других, другие не желали кого-то слушать — все находились в непрерывном взаимодействии, но при этом ловко, сами того не замечая, держали нужную дистанцию. Какая-то полная баба с очень жирным лицом размеренно передвигалась с синим пакетом в руках, раскачиваясь из стороны в сторону, как матрёшка; за нею, стараясь придерживаться той же скорости, довольно неплохо устроился очкарик с прилипшим к уху телефоном; следом пытался просочится вперёд маленький мужчина с постоянно бегающими чёрными глазками, однако из-за плотного движения, да и по своей скромности у него это никак не получалось; в другом месте отбивала каблуками по тротуару довольно привлекательная брюнетка, одетая в наряд крайне подчёркивавший её выпуклости и вогнутости; левее уверенно шагал, можно сказать, маршировал крепкий мужик с морщинистым, потным лбом, а его правая рука надёжно держала синий пакет точно такой же, как и у полной бабы; в двух метрах позади нахраписто прохаживалась молодая мама с коляской; неподалёку проходили муж с женой и о чём-то мило беседовали, правда как-то слишком наигранно, на публику; где-то мелькали обрисованные руки, где-то нестриженные ногти, обросшая голова и торчащие отовсюду волосы; кто-то был одет в чёрное, кто-то в белое, кто-то носил слишком откровенное, а другие строгое; по тротуару расхаживали туфли, сандалии, ботинки, полуботинки, кеды и даже сапоги, а между ними и множеством их клонов озорно шныряла мелюзга. Все эти люди ловко обходили наших героев, как фонарные столбы, явно выражая всей своей гримасой крайнее нежелание иметь какого-либо контакта с ними, уворачиваясь от соприкосновения, будто профессиональные гимнасты. И человек был так же нейтрален ко всем остальным, как и все остальные равнодушно относились к человеку, как и все эти остальные равнодушно относились друг к другу. По лицу нашего героя было видно, что он находился глубоко внутри себя, занятый своей задачей, впрочем, как и каждый прохожий со своими идиосинкратическими проблемами. Их волновали совершенно разные вопросы, важные, быть может, только для них одних, но этого было достаточно, чтобы продолжать двигаться вперёд, и они, люди, это делали.
Совершив огромный путь, пробравшись через толпу то ли собратьев, то ли врагов, человек со своим псом вновь оказался возле своего обветшалого дома, буквально в нескольких шагах от, вероятно, принадлежащей ему по праву частной собственности. Здесь, как и утром, никого не было, только они вдвоём. Наш герой, совсем потухший, поднялся по эвакуационной лестнице и встал на площадке, устремив свой безнадёжно усталый взгляд в небо. Было невозможно понять, почему он вдруг стал смотреть именно туда, в эту слепую глубину слегка голубоватого цвета. Подул прохладный ветерок, и листья на дремучем высоченном клёне прямо на глазах начали желтеть, краснеть. Они скрючились, словно от страха, и один за одним принялись опадать со своих тонких, но очень крепких веток. А затем, за спиной нашего героя, тихонько заскрипела дверь — она открылась сама по себе, и прохладный ветерок нырнул внутрь несчастной конуры. Он пронёсся сквозь кухню, где всё также стояли ночной горшок, печь и старинный холодильник, сквозь оборванные обои, потрескавшийся потолок, шкаф с никому ненужными книгами, он пронёсся сквозь тошнотворный запах и на мгновение остановился прямо перед металлической кроватью с сеткой. Пожелтевшее одеяло зашевелилось, и из-под него, вылезла чья-то рука бледно-синеватого цвета с грязными, огрубевшими ногтями. Между тем человек как прежде стоял на лестничной площадке и прямолинейно смотрел на палящее солнце. Из квартиры донёсся сухой, практически мёртвый кашель. Наш герой оглянулся по сторонам и тайком сделал глубокий вдох, а затем широко улыбнулся, обнажив свои сгнившие зубы. Он, лицо совершенно нам незнакомое, был совершенно счастлив в этот момент по неизвестной причине. Тем не менее на небе не было ничего, кроме солнца, и лишь едва уловимые мерцания то появлялись в пространстве, то исчезали, появлялись и исчезали, снова и снова. Пёс нехотя облизнулся и замолк; стало тихо, совсем тихо….

«И когда пришли на место, называемое Лобное, там распяли Его и злодеев, одного по правую, а другого по левую сторону. Иисус же говорил: Отче! прости им, ибо не знают, что делают. И делили одежды Его, бросая жребий. И стоял народ и смотрел. Насмехались же вместе с ними и начальники, говоря: других спасал; пусть спасёт Себя Самого, если Он Христос, избранный Божий».
Евангелие от Луки, Глава23, стихи 33-35