«Каждой весной, во время Пасхальной праздничной недели, мы всем семейством отправляемся на дачу. Такая семейная традиция сложилась много лет назад, ещё до рождения моей сестры Веры».
— Маша! Где ты есть? Иди на веранду обедать! Мы все тебя ждём! — прокричала Вера на весь дом.
— Сейчас! Я Нине письмо писала — увлеклась! — я быстро сохранила текст, закрыла ноутбук и побежала к своим. Потом допишу.
Я познакомилась с Ниной на форуме фотографов. Меня поразили её снимки: яркие, глубокие, неординарные. Ещё больше поразила её история: несколько лет назад ценой собственного здоровья она спасла жизнь ребёнку. Уже пять лет Нина прикована к инвалидному креслу, но это не сделало её озлобленной, унылой и подавленной. Она продолжает заниматься фотографией, участвует в различных конкурсах и консультирует начинающих фотографов по скайпу. К тому же она принимает участие в различных инициативах. Так организовала проект «Пишу письмо», участники которого пишут друг другу классические письма, в которых сообщают о событиях, случившихся с ними, делятся мыслями. Чтобы переписка носила регулярный характер, на сайте проекта предусмотрена система оповещений. Мне так понравилась эта идея, что раз в две недели я отправляю Нине истории, которые случаются со мной и моим окружением.
На веранде, за большим дубовым столом, сделанным моим дедушкой, расположилось всё моё семейство. Почти всё. Не было только племянника Паши — сына моей сестры Лизы.
— А почему только меня ждут? Ведь Паши тоже ещё нет, — произнесла я, усаживаясь на свободное место.
— Он у Савельевых. С минуты на минуту будет, так как обещал не задерживаться. Ты же знаешь какой он у нас ответственный — всегда своё слово держит, — с улыбкой ответила Лиза, освобождая место в центре стола. — Бабуль, я всё подготовила — ставь главное блюдо!
Вдруг овчарка Лайма громко залаяла. Она всегда так сообщала о том, что кто-то пришёл. Действительно: по тропинке к нам бежал Паша.
Паше 9 лет. Он не по годам смышлёный и рассудительный мальчик. По благодати Божьей всё делает правильно и по расписанию. Послушен. Вовремя и с удовольствием выполняет домашние задания, никогда не пропускает занятия без уважительной причины. В нём царит мир, покой и особая духовная сила. А благодаря смирению он даже и не осознаёт своих добродетелей. Всё у него получается идеально само собой, без особых усилий. Он даже и не представляет, что можно делать иначе: лениться, не слушаться, не выполнять задания, прогуливать школу, баловаться.
— О! А вот и наш Павел прибежал. Как раз вовремя, — радушно поприветствовал его дедушка и ласково потрепал по волосам.— Садись давай, сейчас молиться будем.
В нашей семье принято, что дедушка перед едой возносит молитву Господу вслух. Остальные в это время молятся про себя.
Я сразу заметила, что Паша чем-то встревожен. Обычно он спокоен, мирен духом, все действия его плавны, взгляд излучает покой и доброту. Неверующий человек пытаясь охарактеризовать Пашу употребил бы слово гармоничен. Я же говорю, что он ходит в Божией благодати. Сейчас же что-то в нём переменилось. Как будто откололся какой-то кусочек. Вроде Паша, а вроде и нет. Во взгляде появились какие-то ранее не свойственные ему искорки. И всё выражение лица как-то изменилось — посерело. Ох, не нравятся мне такие перемены. По себе знаю. В душе что-то меняется. После того как мы помолились перед едой, я решила выяснить по какой причине в Павле произошли изменения.
— Паш, как у Савельевых дела? — задала я наводящий вопрос.
— Всё хорошо. Они вечером в город возвращаются. Завтра бабушка Димы в санаторий уезжает, а они решили всей семьёй её проводить, — быстро ответил племянник и уткнулся в тарелку.
— У Димы как дела? Как учится? — продолжала я допрос.
— Да как всегда! Списывает! А то и вообще прогуливает! — с возмущением и досадой ответил Пашка. Обычно он так никогда не говорил о своём друге. Всегда дипломатично увиливал от ответа, как только затрагивалась тема успеваемости Димы.
— Ты никогда в такой форме не говорил про товарища. Вы поссорились?
— Нет, — Павел ответил сдержанно, но было видно, что он что-то не договаривает. — Просто… — сказал он нерешительно, будто раздумывая, стоит ли продолжать, — я не понимаю его! — возмущенно крикнул Паша и разговорился: — Как можно прогуливать уроки? Как можно забывать тетради и учебники? Я не понимаю, как можно их забыть, если ты вечером собираешь рюкзак и знаешь, какие завтра у тебя будут предметы! Я не понимаю, как можно не сделать задание, если тебе его задали и ты знаешь, что завтра тебя могут спросить! Как? Как такое вообще возможно? Как…
— Ты что это делаешь? Осуждаешь своего друга? — перебил его дедушка, пристально смотря ему в глаза.
— Да я не осуждаю! Я просто не понимаю, как он может так себя вести. Ведь всё же элементарно.
Паша стал картинно загибать пальцы правой руки:
— Раз — ты ходишь в школу и присутствуешь там на уроках; два — тебе там дают задания; три — ты приходишь домой и кушаешь; четыре — делаешь уроки; пять — собираешь рюкзак, куда складываешь все тетради, в которых только что записывал упражнения. Это же обычные вещи, ничего сложного!
— Уверен, что не осуждаешь Диму? А нам зачем рассказываешь о своём друге? Почему тогда ему не помог, раз сам со своими делами так ловко можешь управляться? — строго спросил дедушка.
— Не знаю, — тихо и задумчиво сказал мальчик, потупив взгляд. — Но я правда не понимаю такого поведения. Это разве осуждение?
— Знаешь, я тут вспомнила один рассказ, основанный на реальных событиях. Героиня столкнулась с похожей проблемой и рассуждала точь-в-точь как ты, — включилась в разговор Вера. — Если хочешь, то вечером могу рассказать. Возможно, ты для себя узнаешь кое-что важное.
— Очень хочу! — воодушевлённо ответил наш непонимающий мальчик. — Но почему вечером? Расскажи сейчас. Пожалуйста, — кротко попросил он.
— Можно и сейчас, если остальные не против.
— Не против! — хором сказали все.
— Я кажется знаю о какой истории пойдёт речь, — на ухо прошептала мне мама и улыбнулась.
— Ну что, слушайте! — начала Вера. — Одна девушка с раннего детства очень хорошо рисовала, не прикладывая к этому никаких усилий, не заставляя себя. Всё у неё получалось будто само собой, а внутреннее состояние было мирным и спокойным.
— Как её звали? — спросил Паша.
— Вика, — после небольшой паузы ответила Вера. — Итак, она не мучилась долгими размышлениями что именно ей нужно рисовать, какие краски использовать. Однако результат был такой, будто она  всё тщательно продумывала, изучала творчество великих художников. Нет! Просто у неё было внутреннее знание, какой должна получиться картина.
Все знакомые замечали, что Вика очень организованна, всё делает по расписанию, краски и кисти расставляет в определённом порядке. Но опять же, это не было специально — напоказ. Это исходило изнутри. Вика всё делала в состоянии внутреннего покоя, находясь в настоящем моменте.
В девятнадцать лет на курсах вождения она познакомилась с художницей Женей.
— Хочешь, я тебя нарисую? — как-то предложила ей Женя.
— Давай!
У Жени в доме была своя мастерская, где находился качественный мольберт, дорогие краски, холсты и кисти. У стены стояли картины. Около тридцати штук. Удивительно, но среди них не было ни одной законченной.
— Как у тебя много незавершённых работ.
— Да я всегда так делаю — начинаю рисовать картину, а потом переключаюсь на другую. Надеюсь, что когда-нибудь закончу. Ладно, давай начинать. Садись в белое кресло.
Женя рисовала три часа. Движения её были взвинченными, лицо хмурым. Наша героиня про себя подумала: «Сколько материалов дорогих, а делает всё без любви.»
Портрет Вика так и не получила. Полгода о нём спрашивала, потом перестала.
Затем она стала регулярно посещать выставки молодых художников и у неё сформировался свой взгляд на творческий процесс молодых дарований. Всё чаще она позволяла себе высказывать своё мнение.
— Зачем вообще рисовать, если не получается? Зачем давать обещания и не выполнять? Нет, я не осуждаю! — всегда уточняла Вика. — Я просто не понимаю. Не понимаю, как можно рисовать и не заканчивать работы, когда у тебя есть своя мастерская и  качественные материалы. Вот если бы у меня это было, то я бы всё делала с любовью.
Вика не боялась показаться бездарной завистницей, которая осуждает лишь потому, что сама не состоялась как художница. Во-первых, все знакомые знали, что у неё талант. А во-вторых, она всегда уточняла, что не осуждает, а просто не понимает. Не понимала она не только, как молодые авторы не стесняются выставлять свои работы, но как они вообще могут улыбаться, свободно общаться и смотреть людям в глаза при таких-то картинах. У неё было ощущение, что она наконец-то прозрела, стала умной и рассудительной. В своей правоте она не сомневалась, не осознавая даже, что любви к людям у неё не было, а было лишь пьянящее чувство довольства собой.
Прошло несколько лет и Вика оборудовала свою мастерскую, купила все необходимые материалы. Она радостно думала: «Всё, теперь я полностью могу посвятить себя любимому делу и показать всем, как надо работать».
Во время подготовки рабочего места Вика почувствовала странное беспокойство, которого она никогда раньше не испытывала. Это её удивило, ведь причин никаких не было, напротив — в её жизни было всё так, как она и хотела. Из-за этого чувства пришлось прикладывать невероятные внутренние усилия, чтобы разложить ровно краски, кисти, мастихин, загрунтовать холст. Беспокойство усилилось, когда на следующий день она приступила к написанию картины. Мира внутри — как раньше — не было. Кисть в руках не слушалась, мысли в голове путались. Вика пыталась не обращать на это внимание, но ничего не получалось. Все привычные процессы внутри неё изменились — вместо спокойствия и духовной лёгкости появился совсем другой дух. Дух какого-то оцепенения, который не давал ничего делать.
— А так вообще бывает? — Паша вклинился в рассказ Веры.
— По всякому бывает. У меня вот так было.
— Так ты о себе! Я так и думал, ты же художница!
— О себе, о себе! Так что, дорогой племянничек, по-разному может быть, — продолжила Вера. — Вот живёшь в радости и внутреннем спокойствии и не догадываешься, что у других этого нет. Тебе легко даётся наука или творчество, а другим — нет. У тебя внутри Божья благодать, а у других темень непроглядная, от которой они избавиться хотят. А ты мало того, что живешь в благополучном состоянии, так ещё и других судишь, думая, что с тобой подобного не случится. А тут раз — и отнимается у тебя твой дар. В моём случае я лишилась таланта именно из-за осуждения. Правда, не сразу это поняла. Год так жила. Причём, я не только перестала нормально рисовать, но и все остальные дела давались крайне тяжело. Внутри была дикая смесь: тревога, страх, скованность, ощущение, что на тебя давит всё пространство вокруг. От внутреннего напряжения была резь в глазах, выступали слёзы. Я продолжала рисовать и ходить на различные мастер-классы, решив вначале не обращать внимания. Молилась и надеялась, что всё пройдёт, но становилось только хуже. Во время уроков было очень плохо и я прикладывала невероятные волевые усилия, чтобы не убежать домой. Я сильно испугалась этого состояния. Я даже к врачам ходила. Если бы не воспитывалась в по-настоящему православной семье и не уяснила, что к гадалкам ходить — это Бога предавать, то я бы точно многих обошла. Это настолько жуткое состояние, когда двадцать лет ты живёшь с одним мироощущением, а потом — без видимых причин — резко всё меняется. Я тогда и к психологу долго ходила, которая почему-то предположила, что у меня депрессия, раз я не могу ничего делать. Даже направила к психиатру, чтобы подтвердить диагноз.
Как раз в этот момент я и встретила Женю, которую осудила за её неумение доводить дела до конца. Сама не знаю почему, после взаимных приветствий и короткой беседы, у меня вырвался вопрос: «Ты спокойна, когда рисуешь?» К моему собственному удивлению, она откровенно рассказала мне, что всегда сильно нервничает, внутри дисгармония жуткая и невероятно тяжело в моменты написания картин. Вот поэтому она и не завершает. Не выдерживает просто-напросто внутреннего напряжения и сильных, крайне неприятных чувств.
Меня после этого разговора как осенило — я осознала своё состояние всем сердцем, — совсем не святое состояние. Ведь я же не только Бога не благодарила за те внутренние качества, которые у меня были, но и не сочувствовала тем людям, у которых что-то не получается. Даже мысли не возникло помолиться о них искренне или помочь им ненавязчиво, с любовью. Я выступала в роли стороннего наблюдателя, оценивая всё, но не поддерживая людей. Любви не было к ним вообще. Вот тогда я и пожалела о своих словах, и долго плакала о том, что принялась судить тех, о ком понятия не имею.
— А после этого ты помолилась об исцелении? — спросил Паша.
— Знаешь, мне так мерзко от себя самой было, так жутко. Я молилась только о том, чтобы Господь простил меня за неблагодарность и за осуждение. Внутренне была готова до конца дней жить в этом состоянии. Но на следующий же день я проснулась и почувствовала себя такой же, какой всегда и была: во мне царили мир и покой, я смогла спокойно рисовать. Господь милостив!
— Да, внучка, хорошо помню ту историю, — задумчиво произнёс дедушка и обратился к Паше: — Ну, что думаешь?
— Да уж, — пробормотал Паша подавленным голосом, — я рассуждал совершенно как Вера. Я просто позволил себе оценить Диму; желания помолиться о нём не было. Я всегда был уверен, что его устраивает то, как он себя ведёт. Сейчас моя уверенность в этом пошатнулась. Мне даже в голову не пришла мысль, что ему нужна помощь, ведь он не жаловался никогда.
— Так о таком и не говорят обычно. Человек думает, что он от природы такой и не знает, что внутри может быть всё совсем по-другому. В лучшем случае к Богу приходит и просит об изменении, в худшем — начинает завидовать, ненавидеть всё хорошее, да и своё окружение путём манипуляций убеждает в том, что его недостатки — это на самом деле достоинства.
Когда дедушка говорил, Вера утвердительно кивала, а затем с жаром произнесла:
— Вот ты сейчас возмущался, что Димка всё забывает, не выполняет домашние задания, прогуливает школу, но знаешь ли ты причину, по которой он так поступает? Не надо сравнивать его с собой. Тебя Господь благословил, поэтому у тебя так всё и получается складно. Ты даже это и за добродетель не считаешь, понятия не имеешь как по-другому может быть. Да только это не у всех так, — это дар Божий. У некоторых нет тех даров, которыми тебя одарили так щедро. Ты не представляешь, что внутри у человека может твориться. Возможно он и хочет всё успевать, быть прилежным и ответственным, да не получается у него. Вполне вероятно, что он даже не знает как именно с этим справляться. Возможно, просто решил, что он такой от природы и бороться не стоит с этим. Может твой друг прикладывает невероятнейшие усилия каждый раз, чтобы дойти до школы, сделать уроки, собрать портфель. Не надо Бога гневить! А вот помолиться за друга надо, с верой искренне помолиться!
— Да, вы правы, — грустно ответил Паша. — У меня сейчас как пелена с глаз упала. Получается, что я плохо поступил. Что же делать?
— Плохо, но не ты один. Наша вина тут тоже есть, — произнёс дедушка. — Мы должны были обязательно поднять эту тему, ведь мы за тебя отвечаем перед Господом. Хорошо, что быстро всё выяснилось. Спрашиваешь: «Что делать?» Выучить урок! Осознать, что осуждать другого за отсутствие способностей — большой грех против Бога. Ведь тебе даны способности не для чувства собственной важности, а чтобы ты мог помочь другим — менее одаренным.
Паша после этого разговора был задумчивым и немного грустным, а спустя пару минут убежал в свою комнату. Вернулся примерно через полчаса радостным и спокойным, как всегда. Предполагаю, что в комнате он усердно молился.
Мы ещё долго обсуждали разные новости. Когда убирали со стола, Вера весело спросила:
— Ну что, у тебя теперь есть очередная тема для письма? Напишешь Нине сегодняшнюю историю?
— Обязательно! — подмигнула я ей. — Прямо сейчас этим и займусь.

@ Ева Андреева