Содержание:
Кто в берёзках и промеж?
Мне сказал мой ласковый папаша…
Здравствуй, милая старушка!
Колбасы в лесу нет почему-то…
Про Гарьку, мужественного сапёра
Мартынко
При чём тут бабушка?
Я шизею с этой Клары

Кто в берёзках и промеж?

Я, гуляя меж берёзок,
Вдруг промежность увидал!
Следом – крик моей соседки:
Чё уставился, нахал?
Загораю ж.пой тута,
Как мне доктор прописал,
Чтобы чирьев меньше стало
На обеих ягодиц.

Не волнуйся, баба-дура,
Я сказал ей с лаской всей.
До твоей могучей ж.пы
Нет мне дела, ей-же-ей.
Пусть чирьЯ на ней исчезнут,
Задохнувшись в аромат,
Что с твоей исходит ж.пы
Сам и чёрт тебе не брат!

Ты бы в баню, что ль, сходила
Перед тем как загорать!
Задохнуться ж запросто можно,
Тра-та-та, грибёна мать!

И ответив, распрямился,
Рассмеялся. Сделал вдох.
Эх. махнуть, что ль, пива кружку?
Что-то в горле жажд засох!

Мне сказал мой ласковый папаша…

Я играю здесь, в песочке,
Сбоку где кошачий кал.
– Что за кал? – Простой, кошачий.
Барсик мощно здесь наклал.

Он – любитель срать в песочке.
– Вот подлец! Поймать и бить!
А зачем ж ты здесь играешь?
– Чтобы Родину любить.
Что за дикие вопросы!
Где же мне тогда играть?
Щас за мной придёт папаша
С гастронома номер пять.

Он пошёл купить поллитру.
Мне сказал: вот здесь играй.
Щас куплю, вернусь, и вместе
Мы пойдём с тобой в сарай,
Чтобы мама не орала
И не брызгала слюной. –

Он ж имеет право выпить
В свой законный выходной!

Здравствуй, милая старушка!

Появилась на опушке
Презловредная старушка,
Что плевалась в всех подряд.
Бабке той никто не рад.

Подкрадусь к старушке сзади,
По башке её доской
Я размашисто огрею.
Я же парень молодой!
Не плевалась чтоб, собака!
Успокоилась навек!
Хоть ругаюсь громко матом,
Всё равно я ЧЕЛОВЕК!

Колбасы в лесу нет почему-то…

Эпиграф:
– Демократ! Наложь себе еды в последний раз! –
( из плакатов ПОСТперестроечного времени)

Идёт по лесу человек.
Жуёт свою он шляпу.
А что такого? Может быть,
Он голоден сейчас.
Никто ему не дал пожрать.
И выпить тоже нЕ дал.
Так что ж теперь ему за то –
Ложись и помирай?

Судьба не склонна делать вид,
Что жалует лукаво!
Никто голубить не хотит,
Давать не хочет впрок.
Гуляйте люди-господа!
Лишь редкая шалава
Всплакнёт украдкой – в сей же миг
Окажется без ног.

Какое здеся может быть
Гуманное участье?
Да никакого, ей-же-ей!
Задрыги и скоты.
Ходи по лесу. Жуй носок.
Ведь жизнь одно: пустынна…
Идёт по лесу человек.
Иди за ним и ты…

Про Гарьку, мужественного сапёра

Здравствуй, Гарька! Хочешь пончик?
Колбасу уже я съел.
Вот, остались три селёдки.
Наш пострел везде вспотел.

И везде всегда поспеет.
Он же вон какой игрец!

Раздались подряд три взрыва.
Доигрался, наконец!

Мартынко

Иду вдоль забора. Смотрю: паренёк.
Сопливый, но взглядом приятен.
Умеренно дикий. Во рту – колбаса.
Измазана теми ж соплями.

– Привет, паренёк! Как зовут, отвечай! –
Затрясся, вопрос он услышав.
Губёнки поджал и. икнув, прошептал:
Зовуся я, дядя, Мартынко…

Мартынко? Однако! Да, я удивлён!
Ты чьих же кровей? Не румынских?
Иль может, араб ты какой? Иль индус?
Иль, скажем, прекрасный мордовец?

Но он мне в ответ ничего не сказал,
Ещё больше телом трясяся.
Наверно, он очень хотел закурить,
Но я ж не курю почему-то.

И так мы расстались. Пошёл я в пивной,
А он в мраке зданий растаял.
И я, попивая пивко «жигулёвск»,
Корил себя словом последним.

При чём тут бабушка?

Эпиграф:
– Со мною бабушка моя,
И значит, главный в доме – я.
шкафы мне можно открывать,
Цветы кефиром поливать. –
( Роберт Рождественский)

Как хорошо, что я вчера попил кефиру!
Что следом скушал круг копчёной колбасы!
Я ж нынче восхитительно покакал,
Чуть-чуть не упустивши кал в трусы.

А что вы морщитесь, эстетством презирая?
Да, скАкал я! И этот факт не ложь!
А посему утрите ваши сопли.
Ведь я вообще на Цезаря похож!
И что-то есть во мне от Птолемея.
Наполеон мне профилем знаком.
А всё кефир с копчёной колбасою.
Во мне открыл он думы о былом.

Спать пора…

Улица родимая спит во весь упор
( напор? Опор? Запор? Коридор? Мухомор? Прокурор?).
Спят кусты и яблони,
И хромой Егор.
Бабка Патрикеева тоже сладко спит.
Бабка днём измаялась. В ней радикулит.

Спит Семён Герасимыч,
С храпа стонет двор.
Копщик он на кладбище
И известный вор.

Спит Серёга Пахмутов.
Днём сажал укроп,
В две недели вырастить
Для продажи чтоП.

Спят сараи с курами,
Лавки у плетня.
Тишина на улице.
Щас усну и я…

Я шизею с этой Клары!

Ох, поймать бы эту Клару
И уделать об пенёк!
Ей насыпать в панталоны
Обжигающий песок!
Вот тогда бы узнала Клара
Как у Карла своего
Воровать всю жизнь кораллы,
Не давая ничего,
Что взамен смогло бы сгодиться.
Эта Клара – просто конь!
Дайте, дайте быстро в руки
Пива, воблу и гармонь!

А Просепере Меримере
Кружку соку и пельмень.
Пусть сжуёт неторопливо
В этот ясный летний день.

Он ж писал. Вспотел, трудяся.
Пусть вздохнёт, рассеет пыль.
И облЕгчит от страданий
Свой наполненный пузырь…

Пояснение:
«Театр Клары Газуль» – название сборника драматических пьес Проспера Мериме

Содержание:
Осенний ноктюрн на водопроводных трубах
Пикант пикантству рознь
Разговор с дамой
Винегрет
Всё. Хорош
Автопортрет
Дуся и Паша
О как горька ты, квинтэссенция добра!
Остановись, Егоров!
Любовь не знает преград
Что такое хорошо и что такое ладно
От семнадцати до бесконечности

Осенний ноктюрн на водопроводных трубах

Эпиграф:
– Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб? –
( Владимир Маяковский, «А вы смогли бы?»)

Вот синтябырь месяц скоро подойдёт.
Скоро ль нам починют наш водопровод?
Зашумит с-под крана. Зашумят кусты.
Зашумят соседи. Зашумишь и ты.

А потом актябырь зашумит вослед.
Будет день рожденья: восемнадцать лет.
Зашумит застолье, зазвенит бутыль.
Дед Егор наденет праздничный костыль.

А потом наябырь. Грустная пора.
Кошки у помойки, мокрые с утра,
Замяучат громко. А потом коты.
А потом собаки. А потом кусты.

Наконец, дикабырь. Значит, Новый Год.
Так и не починен наш водопровод.
Слесарюги-суки патамушта пьют.
Не хотят создать нам праздничный уют.

Мы не унываем. Ходим мы в ведро.
В фортку выливаем, коль оно полно.
Хорошо в природе! Новый Год идёт!
Дед Мороз! Починишь нам водопровод?
– Если не ужруся раньше всех вокруг.
Если стану другом почему-то вдруг
И не опрокину то ведро на вход.
Шёл б к едреней маме ваш водопровод! –

Я пойду дорогой через те кусты,
Где мяучут кошки и звереешь ты
И ведро я вылью прямо на Мороз,
Чтоб не доставало людям горьких слёз…

Пикант пикантству рознь

Если ты не любишь пиво
И не любишь колбасу.
Выражаешься красиво,
Ковыряешься в носу,
Не читаешь Мопассана,
Свято чтишь Альфонс Доде,
И разводишь резвых блошек
В кучерявой бороде.
Без трусов зимою ходишь,
Лишь в подштанниках одних,
И читаешь спозаранку
Про любовь пикантный стих.
И рыгаешь громко-громко,
И кривишь усердно рот,
Ты не просто мил-красавец
Ты – весёлый ИДИОТ!

Разговор с дамой

Я сижу на лавке. Вышел я гулять.
Тут подходит дама. Дама номер пять.
Или может, восемь. Кто её считал?
Я ж парнишка скромный. Парень – не нахал.

Здравствуй, здравствуй, дама! Будешь кушать щи?
Что? Сыта? Как будто! Щами не взыщи.
А чего те надо? Может, макарон?
С макарон бывает ж.па словно слон.

Даже шире слОна. Как гиппопотам.
И свисают складки у красивых дам.
Так что жри бананы и хлебай кефир.
Ты совсем не дама. Ты – творожный сыр.

Винегрет

Эпиграф:
– Гарька! Что случилось? Почему у тебя нет гибкого гаджета для андроид-смартфона? Ты что же делаешь, гад? Ты чего всех нас позоришь, сука?–
( из разговора в пивной «Три поросёнка», что в подмосковной Коломне)

Кто не сеет и не пашет,
Но готов всегда учить?
Это Гаррий Бонифатьич,
Растудыть-его-кубыть!

Вот же сучий, вот же потрох!
Всем готов подать совет!
Я ему скажу: Гарюха!
Скушай в завтрак винегрет
И запей холодным квасом,
И сними свои портки.
И засунь свои советы
Догадайся сам куда.

Он обидится, конечно.
Он обидчив как скелет.
Что поделаешь? Бывает.
ПересОлен винегрет!

Всё. Хорош

Эпиграф:
– Жареная рыбка
Жареный крась.
Где твоя улыбка,
Что была вчерась?
( Александр Введенский)

Жареная рыбка,
Пареный карась.
У тебя – улыбка.
У меня – вчерась.

Жареная птица,
Вяленый петух.
Я гуляю лесом
С двадцати до двух.

Жареная лошадь,
Запечённый слон.
В магазине – булка
И одеколон.

Я иду с соседкой.
В рОте – леденец.
Хватит веселиться!
Всё. Хорош. Пиз… Конец.

Автопортрет

Я люблю поесть котлеты,
Уважаю выпить пив.
До чего ж я благороден
И изысканно красив!

Лоб – скала. Щека как пламя.
Рот – отверстие пещер.
Я не просто комсомолец.
Я – пример для пионер!

У меня грудя тугие,
В взоре нежность и краса.
И за это к винегрету
Мне положьте колбаса!

Дуся и Паша

Эпиграф:
– Посредине лета высыхают губы.
Отойдем в сторонку, сядем на диван.
Вспомним, погорюем, сядем, моя Люба,
Сядем посмеемся, Любка Фейгельман! –
( Ярослав Смеляков, «Любка», 1934)

За окошком август. В том окне – пивная.
В той пивной – красотка. Дусей её звать.
Там она в буфете трудится привычно.
Дуся Иванова. Лифчик номер пять.

А чего? Нормально. Пятый это сила.
Сила уваженья. И вообще, размер.
Дуся разливает. Щерится счастливо.
А мужик у Дуси – Паша-минцанер.

Он сюда заходит бравою походкой.
Строгими глазами проверяет зал.
Кто здесь хулиганит? Кто здесь недоволен?
Паша успокоит. Паша ТАК сказал!

А потом привычно он идёт к буфету.
Шаг неторопливен. Но служебно строг.
И ему навстречу – кружка с пивом пенным.
Бутерброд с селёдкой. С ливером пирог.

Выпей, Паша, пиво! Утоли неспешно
Жажду благородства. Минцанерства быт.
Нынче всё спокойно. Нынче всё нормально.
А мужик у пальмы просто тихо спит.

Он из третьей смены. Уморился, милый.
Сто процентов к плану выдал на горА.
И ещё семнадцать. Сверху плановОго.
И вспотел, стараясь. Угорел в труде.

Ты его не трогай! Щас в себя пришедши,
Он проснётся робко. Взглянет на людей.
Может, к кружке снова вкусно присосётся.
Иль опять закажет граммов, может, сто.

Дуська улыбнётся и нальёт, конечно.
И подаст с улыбкой. Что же не подать?
Он же пролетарий. Он – народа слава!
Он в заводе этом пашет ровно слон.

Паша это понял и кивнул согласно.
Есть в словах любимой жалость и резон.
Усосавши кружку, из пивной выходит
В продолженье службы Паша Финкельсон.

О, как горька ты, квинтэссенция добра!

Эпиграф:
– Не делай добро – не получишь зла! –
( старинная то ли нанайская, то ли парагвайская нанайская мудрость. Пришедшая к нам из глубины веков)

Собака меня укусила.
Поганая шавка. Скотин.
Я шёл по бульвару степенно
С пивной, что «Кукуев и сын».

Всегда в той пивной освежаюсь.
Сто грамм, бутерброд и пивко.
Чтоб жизнь не казалась нелепой.
Жилось чтоб свободно-легко.

Иду по бульвару, мечтаю
О космосе, может быть, я.
И тут вдруг собачка вылЕзла,
С кусточков какой-т резеды!

Такая прекрасная прямо!
Мордашка, и грудка, и глаз!
И ножки короткие обе!
И сзади две ножки ещё!

Умильная, право, картинка!
И впору от вида всплакнуть,
Поднять её с пыльной дороги,
Прижать от волнения в грудь!

И я наклонился, конечно,
Хотел её к грудке прижать.
Но только она извернулась
И палец мне стала кусать!

И раз, и второй, и десятый!
И в ж.пу три раза укус!
Я яростным рёвом взревевши,
В пылу потерявши картуз!

Но только не сраз удалося
Её от себя отцепить.
Такая вот сволочь попалась!
У ей же как шИлы зубьЯ!

И весь окровавлен по пояс.
В разодранных сзади портках.
Стоял я на этой аллее,
Внушая панический страх
Всем людям, что мим проходили,
И птичкам, летали что здесь.
И кошки меня обегали,
Страшася приблизится. Вот.

А после в больнице районной
Всё в ж.пу ж кололи укол.
И первый, и третий, десятый.
Я счёт им уже потерял.

Но я не роптал. Всё логично.
Ведь сам же во всём виноват!
А бешеной если была бы
Собака противная та?

Но всё! Я теперя учёный!
Теперь меня хрен проведёшь!
Красою меня не подкупит
Поганая псовая вошь!

Теперь из пивною бегом я
Домой тем бульваром скачу.
Вниманья ни в что обращая,
Чтоб больше не бегать к врачу.

А коли увижу какую
Собаку или, может быть, кошк,
То бег свой быстрей ускоряю,
Закрыв от волненья глаза!

Учёный теперь потому что,
И вот вам совет мой, друзья:
Животных, конечно, любите,
Но в трезвом желательно вид!

Остановись, Егоров!

Идёт с пистолетом Егоров.
Желает он всех пострелять.
Людей, воробьёв и животных.
В числе том и кошек-собак.

А что? Понимаю желанье!
Егорову все настоё.. (матерное слово)!
Да, это цинично, согласен!
Зато отражающе суть!

И всё же, Егоров, не надо!
К чему этот твой терроризм?
Догонют, поймают и скрутют.
И ёлки поедешь пилить.

Поэтому ты успокойся,
Вдохни воздух в грудь глубоко.
Картуз заломи на затылке.
Ширинку смелей застегни.
И брось пистолет свой в канаву.
Да, брось! Хоть и жалко терять!
Зато не поедешь в республику Коми,
В далёкую снежную даль.

Любовь не знает преград!

Котлетова Маша гуляла
На бреге пустынном. Волна
У пяток её колыхалась,
Грозяся чулки намочить.

Но Маша смела и отважна!
Не страшно её волн суетьё!
Он ж на засолочном пункте
Работает третий уж год
Засольщицей третьего чана
(Там разный огурц-помидор).
Её коллектив уважает,
И дедушка славный Егор,
За то, что отзывчива Маша
И соли нормально кладёт.
И овощ почти не ворует
( Ну, если немного, слегка).

Гуляй же, любимая Маша!
Быть может, щас выйдет Федот.
Пришёл он из смены ночною,
Съел щи, ананас, бутерброд –
И лёг на часок покемарить.
Ночная ведь смен не легка!
Она кого хочешь всегда ушатает,
Любого, ыбёнть, мужика!

Но щас он проснётся, конечно.
Цыгарку искурит со сна.
И выйдет на берег речной и пустынный.
Дождись его, Маша-краса!

Дождися его непременно!
Волну отпихая ногой.
Федот, он хороший. Федот – работящий
И, к счастью, пока холостой!

Что такое хорошо и что такое ладно

Хорошо, когда хочется пить.
Хорошо, когда хочется жрать.
Хорошо, когда можно свалиться
Крепким сном на любимый кровать.

Хорошо, когда есть колбаса.
Хорошо, когда есть ананас.
Хорошо, когда зорко глядит
Хоть один человеческий глаз.

Хорошо, когда в поле кусты,
А за ними – родная земля.
Хорошо, когда нету пустоты
И не надо тебе ниху… ничего.

А уж если тебе хорошо,
Если хочется какать и пить.
Значит, ногу тебе не свело.
Значит, можешь ты нежно любить.

Значит, можешь в кустах трепетать.
Под кустом поедаючи щи.
Вот какой ты, видать, прохиндей!
Ну и ладно. Лежи, трепещи.

А когда трепетать надоест.
Когда вспомнишь любимую мать.
Поднимайся и к дому иди,
На свою на любимый кровать.

От семнадцати до бесконечности

Летала лошадь над помойкой.
В саду взорвался туалет.
Была я девою красивой
В свои семнадцать с чем-то лет.

За мной гусары волочились
И дворник, гад, махал метлой.
Я ж оставалась неприступной
И оставалась молодой.

А что такого? Красотою
Я затмевала свет и цвет.
И было мне в такую пору
Всего лишь сорок восемь лет.

Потом случилось сорок девять,
Потом случилось шестьдесят.
Была, как прежде, молодою,
Как сорок с чем-то лет назад.

Грустить не надо. Хрен ли толку.
Сама себе куплю букет,
Коль мне никто не покупает
В мои не помню сколько лет…

Содержание:
– Не рокот космодрома
– Есть такое понятие – совесть!
-Поорал? Иди сосни!
-Ветер дивных перемен
– Про соседа Стеклова И Ю
– Моё Ватерлоо
– Всё на свете так непросто…
– Кстати, про дятла
– А вот наглеть совсем не надо!
– Про соседа моего, Ананасова Кузю
– – Песня о Родине
– Кантата про депутата
– Мой друг – кондуктор из трамвая!

Не рокот космодрома (эпическое, но не заунывное)

Посвящаю моему лучшему другу, Гаррию Бонифатьевичу Уеву, который в детстве мечтал бороздить бескрайние космические дал,и а сейчас бороздит трамвайный маршрут номер восемь, потому что работает в трамвайном депе трамвайным же кондуктором. Зато пятого разряда! Не хухры-мухры-но пасаран!

Эпиграф:
– И снится мне не рокот космодрома,
А баня, баба и ларёк у дома! –
( парафраз известной песни про мужественных )

Космонавтий невломенный,
Я лечу к планете Зю
На железной на ракете,
Что зовётся «КОЛБАСА».

Третий год полёт мой длится.
Или пятый. Иль восьмой.
Восемь лет я не был в бане.
Восемь лет я не был с бабой.
Десять лет не пил я пива.
Очень хочется домой.

Говорил не раз по связи:
Ну, её, планету Зю.
Ведь опять набьют мне морду
Ино эти планетя!

Сколько раз уже бывало:
Прилетишь – «Привет, друзья!».
А тебе по морде тапком.
Иль андроидом каким.

Но в ответ я слышу грубость.
Дескать, много говоришь!
Ты лети заветно к цели
И не квакай! Понял, гнусь?

Я опять за пульт сажуся
И опять на кнопки жму.
И ракета продолжает
По известному маршру
От планету удаляться,
Что всегда звалась Землёй.
Мне зачем такое счастье!
На хрена! За что? Накой?

Есть такое понятие – совесть! (патетическое)

Снится страшный лозунг
Мне с давнишних пор –
«Совесть пассажира –
Лучший контролёр!».
С ним я засыпаю,
Утром с ним встаю.
Пожираю с хреном
Я кебаб люлю,
Еду на трамвае
Я во весь опор.
На хрен мне он нужен,
Этот контролёр!

Поорал? Иди сосни! (практическое)

Если ты не любишь пиво,
И не любишь колбасу.
Значит, выглядишь счастливо,
Ковыряяся в носу.

Если ж скАкал много кала,
Чтобы тяжесть потерять.
Станешь выглядеть красиво,
Утеряв и стыд, и стать.

Если матом безобразно
Ты орёшь зубов сквозь рот.
То засунь туда быстрее
С ветчиною бутерброд.

И тогда поймёшь, конечно,
Что такое суета.
Выпьёшь чаю с вкусной пышкой
И в кровать пойдёшь соснуть.

Ветер дивных перемен (патетическое)

Струится детство. Жизнь проходит.
Бежит сопливый паренёк.
Жуёт в бегу батон пшенишный
Что стоит двадцать пять рублей.

Жуй аккуратней, милый мальчик!
Соплю скорее утирай!
Не дай упасть ей на батоний!
Ведь он же хлебный всё ж продукт!

Меня не слушает парнишка.
В нём радость жизни! Счастье! Смех!
Дожрал батон, соплю утЯнул
Назад в ноздрю. Пришла пора
Естеств и чувств. Желанных дерзких.
Гуляй, народ! Верши ничтО!

А гражданин с огромным флагом
Шагает в кожаном пальто.
Он взглядом строг. И ликом честен.
Он, может, даже партий член!
И флаг несёт как жизни принцип.
Как ветер дивных перемен!

Про соседа Стеклова И Ю (нежное)

Посвящаю ему, соседу. Он знает за что

Кто меня послал сегодня?
Мой сосед, Иван Стеклов.
Он сегодня притаранил
Пять копыт и шесть голов.
От свиней. Он стюдьню хочет
Нынче много наварить.
Целый таз. А может, больше.
Чтоб нажраться, растудыть!

Я его в беде не брошу.
Вместе стюдень будем жрать.
Он кусок, и я кусище.
Раз-два-три-четыре-пять…

Моё Ватерлоо (сравнительное описательное)

Посвящаю Гарьке Оглоедову, тому ещё… полководцу-любителю

Петя Мальчиков – фигура.
Он – известный ловелас.
Из брони у Пети шкура,
Из стекла – лиловый глаз,
И походка поросячья,
И пиджак а ля фасон…

Если Петя наш – красавец,
Значит, я – Наполеон.

Всё на свете так непросто… (размышлятельное)

Эпиграф:
– Сарай не баня. Покроешь – не убежишь! –
( русская народная примета-присказка)

Хорошо трудиться летом.
Лучше, чем зимою.
Я сарай за две недели
Шифером покрою.
Сколочу там хлев для хрюшки
И насест курячий…

Хорошо трудиться летом…
Мне поллитр без сдачи!

Кстати, про дятла (будуарное)

Пылал закат. Играла балалайка.
Селянин в поле шёл косить свои овсы.
Графиня томно возлежала в будуаре.
Она поела много колбасы
На ужин, да! Щас чаю нахлебалась.
И графу в морду плюнув и послав,
Она с гусаром в рощу удалилась
Для половых физических забав.

А что же граф? Графином он утёрся
И бормоча проклятья о былом,
В свой кабинет неспешно удалился.
Там ждал его поместный агроном,
Который доложил о кукурузе,
О редьке, репе, тех же всё овсах,
О видах на пшеничные раздолья.
Он, агроном, от радости пропах
Полями здешними с богатым урожаем.
А граф сидел, упёршись взглядом в пол.
И на камзоле, бисером расшитым,
Сверкал брильянтом орденский орёл!

Потом лежал он долго на диване
И в потолок глядел. И молча пил.
Курил сигару. Пролистал Толстого.
Он многое чего из классики забыл.

Потом поднялся. Револьвер заправил
На всю обойму (то есть, барабан).
Камзол надел. Огладил бакенбарды.
Засунул револьвер в камзоловый карман.
Позвал коня. Залез ему на спину.
И поскакал в ту рощу, где разврат
Сейчас витал, амурами резвяся.
Ведь были те амуры – драчуны!

На завтра день нашли в той роще трупы.
Графиня. Сам. Гусар. И конь гнедой.
А на ольхе долбил привычно дятел,
Смешной чудак с цветастой головой.

А вот наглеть совсем не надо! (поучительное)

Что же это, что же это,
Что же это я творю?
Скушал в завтрак три котлеты
И приблизился к нулю
Само, братцы, пониманья
Эстетических начал.
Никогда ж не был нахалом!
И сейчас я не нахал!

Что ж со мною, что ж со мною,
Что ж творится? Я горю!
Дайте мне скорее пива
И кебаба три люлю!

Про соседа моего, Ананасова Кузю (симпатичное)

Величавый как глиста.
Никакого страха.
На затылке носит он
Из баран папаха.
Взглядом грозен, видом смел,
Очень любит пышки.
Сто рублей лежит на сбер
У него на книжке.

Кто такой, спросили вы.
Что за блях на пузе?
Отвечаю: мой сосед,
Ананасов Кузя.
Он – полковник! Он – герой.
У него – лампасы!
Аксельбантовый шнурок.
Прочьи прибамбасы.

Им гордится вся страна!
Я горжуся с нею.
И от этого всегда
Радостно потею.

Песня о Родине

Не хочу я какать.
Не хочу я пить.
Одного желаю:
Родину любить.

Чтоб цвела и пахла
Всем на зависть для.
Подавитесь, суки,
Злобой исходя!

Я ж люблю Отчизну
И родимый край.
Скушаю котлету
Вместе с каравай.
Растяну гармошку
И пущуся в пляс.
Вот моя деревня!
Здравствуй, древний Спас!

Вот мои окурки.
Вот пирамидон.
Изгоню врагов я
Из деревни вон!
Пятками сверкая,
Пусть несутся в лес.
Чтоб в них там, задрамши,
Волк иль кто залез!

Кантата про депутата

Посвящаю моему давнишнему другу, мелкому жулику, балагуру и казнокраду Гарьке Сэ по прозвищу Пирамидон. Он знает за что

Депутат это жизни движенье!
Депутат это счастья привет!
Ложьте смело мине на тарелку
Из свинины пятнадцать котлет.
Сверху хреном котлеты обмажьте
И засуньте мне ласково в рот.
Я надену картуз и галоши
И пойду на любимый завод.

Там до пОту я стану трудиться,
Не жалея ни крови, ни сил.
И тогда бригадир Ениватов
Мне на ухо прошепчет: «Дебил!
Ты когда успокоишься, сволочь?
Ты геройством бригаду достал!
А конторщица, Уева Ася,
Стонет, плачет и воет, нахал!».

И на это скажу ему прямо:
Депутат я. Пример и краса.
Так что сдохни быстрей, Ениватов.
Иль поешь бутерброд с колбаса.
Я тружуся и буду трудиться,
Выдавая проценты сверх план.
Потому что люблю я Отчизну.
Не такой я, как ты, истукан!

И тогда бригадир затрясётся
И покатит слезу от тоски.
Осознает, что крупно ошибся,
Что пролил себе борщ на носки,
И вообще. И совсем. И с замаху.
Что за люди! Все плачут навзрыд.
Только я, депутат несгорблЁннный,
Их слезьми с отношенья не сбит
К целям, планам, геройства отваге.
Я за всё и за всех. Навсегда!

И гудят в тёмной ночи тревожно
ЭлектрИ-ческиЕ провода.

Мой друг – кондуктор из трамвая! (идиллическое, но с элементами реализма)

Посвящаю моему лучшему другу, который сейчас в гордом одиночестве лежит на песке колычёвского пляжа на эр Ока в подмосковной Коломне. Гарька его зовут. Чебутылкин.

Мой лучший друг – кондуктор из трамвая.
Он щас грустит. Он не осилил план.
Теперь начальство приготовит клизму
И от души воткнёт ему в очко.

Да, грустен друг! Его я понимаю!
Я сам бывал тоскливостью гоним.
Мне тоже люди с радостью вставляли!
А я лишь только жалобно кряхтел
И улыбался этим педоразам,
Душителям отверженных свобод!
О, этот миг, сравнительный с экстазом,
Что извергает из глубин водопровод!

Мой друг допил вторую пива кружку.
И зубы сжал. Сейчас отправитц он
На полученье. Как неправы боги!
Как ты неправ, трамвайный Аполлон!

Да, ж.па есть! Она – для наказаний.
Но есть же суд. Фемида-дева есть!
Так защити, укрой от оскорбленья!
И сбереги кондукторскую честь!

Молчит Фемина. Тягостно молчанье.
А может, трусит? Просто и смешно.
И Гарька-друг прекрасно понимает
И смотрит он задумчиво в окно…

Содержание:
– В выходной нужно отдыхать, а не трудиться!
– Мы – сталевары. А вы?
-Любовь не знает совершенства!
– Кошка, ложка… Где Серёжка?
– Ты прости меня, мама, шалавую!
– От возмущения меня трясёт буквально гневом!
-Всё достало и обрыдло
-День лётчика
– Мечты совершенно порядочной женщины
-Девушки в роддом не попадают…

Эпиграфы:

– Я зачатья не боюсь!
Я всегда предохранюсь! –
(реклама противозачаточных резиново-медицинских изделий «Гусарские»)

– Смелость города берёт! –
(русская народная пословица)

В выходной нужно отдыхать, а не трудиться!

То ли в правду, то ли в шутку.
То ли байка, то ли быль.
Шла по лесу проститутка,
Опираясь на костыль,
Потеряв вставную челюсть,
Опрокинув унитаз,
И с утра натёрши ногу,
Получивши в правый глаз.
От кого? От хулигана,
Что приклеился в пивной.

Тяжело быть проституткой
В свой законный выходной!

Мы – сталевары! А вы?

Мартеновы печи пылают,
Сред них я брожу дураком.
А в детстве мечтал стать поэтом,
Певцом. Кузнецом. Агроном…

Из жерлов их сталь вытекает
ОгнЯною массой горя.
Гляжу я на массу уныло,
И нету в кармане рубля.

И сам бы я мог сталеваром
Геройским заслуженно стать.
Но плачет тихонько старушка,
Моя постаревшая мать.

Не плачь. Не рыдайте, мамаша!
Не стану я этим, поверь!
Тихонько заслонка закрылась,
И нет возвращения в дверь…

Любовь не знает совершенства!

Полюбил я Гребунину Клаву,
Полюбил в понедельник с утра.
И любил я её до субботы.
В воскресенье с утра – выходной.

А потом я её разлюбимши.
Оказалось, Гребунина – бл.дь.
С Папуасовым Юркой, собака,
Уходила на берег гулять.

Я их там, под кустом, скараулил.
У меня под кустом – пулемёт.
Очень целко я с детства стреляю
Что с утра, что в ночИ, что в обед.

Вот и щас я прицелился метко,
Не подвёл ястребиный мой глаз.
И подумал, нажав на гашетку:
Засоряться начАл унитаз.
Надо слесаря вызвать на завтра,
Чтоб удобство он смог починить…

На душе благородно и грустно.
Эх, пивком, что ль, взбодриться пойтить?

Кошка, ложка… Где Серёжка?

Похлебаю я окрошку,
А потом взгляну в окошко.
Там сидит большая кошка.
У неё всегда котят
То ли много, то ль немножко.
Ведь она ж не кот, а кошка!
Это знает друг Серёжка.
Он совсем не виноват,
Что сидит в окошке кошка!
Заступлюсь я за Серёжку
И столкну с окошка кошку.
Пусть летит как самолёт.

Нагребнётся об дорожку,
Там асфальт. Не мягко кошке.
Ну и хрен бы с ней, с красивой!
Ведь не я ж туда упал!

И пойду доесть окрошку.
Задалась мне эта кошка!
Задался дружок Серёжка!
Где моя большая ложка?

Вот она. В виду окошка.
Ложку кто-то облизал.
Кто же – кошка иль Серёжка?
Серый – может. Он – нахал.

Ты прости меня, мама, шалавую!
(элегия проникновенная)

Посвящаю моему самому лучшему другу, столяру-краснодеревщику пятого разряда, злостному расхитителю социалистической собственности и любителю портвейна «Три семёрки» Гарьке Сэ по прозвищу М.удила с Нижнего Тагила (он родился в этом замечательном городе и там же начал курить и выпивать. Он курит очень много. А пьёт ещё чаще)

Я сидела у забора,
Пожирала колбасу.
Ты подкрался незаметно
И заблеял как козу.

Я от страха уронила,
Ты от страха убежал.
Мама часто говорила:
Гарька Зябликов – нахал.

За него не вздумай замуж
И вообще, не вздумай дать.
Не пущу тогда к забору,
Назову обидно «бл.дь».

Только маму я не слушай
И дала ему три раз.
Этот Гарька ненормальный –
Настоящий педораз.

А теперь мне стыдно, мама.
Что не слушала тебя.
Ты прости меня, родная.
Дай ещё мне колбасы.

От возмущения меня трясёт буквально гневом! (патетическое)

Посвящаю моему соседу Гарьке Сэ. Он знает за что

Стояла во поле берёзка.
К ней подошёл какой-то .уй.
Поднял топор. Блеснуло жало.
Взмахнув, под самый небалуй
Срубил он во поле берёзку.
Сгубил такую красоту!
Что статью поле украшала,
Что видно было за версту!

За что сгубил её, собака?
Зачем? С приватности какой?
Чтоб у тебя отсохли яйца,
Навек чтоб скрючил геморрой!

Я рядом с срубленной берёзкой
Другую в поле посажу.
Полью водой с железной лейки,
С заботой к палке подвяжу.

И только снова ты попробуй
Махать мне здеся топором.
Я подкрадусь из ржи высокой,
С всего налёту в морду дам!

Свалю на землю – и ногами
Тебя втопчу в земную грязь!
И чтоб ты, сволочь, не кудахтал,
Тебя топор заставлю сжрать!

Всё достало и обрыдло

Сидит в прорабской Ебалдухин
Семён Егорович, прораб.
Он строит зданье женской бани.
Ему давно не хотца жить.

А почему ему не хотца?
А потому, что он устал.
Причём устал неимоверно,
Как в джунглях брёвн таскавший слон.

Жена достала, дети – твари.
Начальство пилит каждый день.
Сидит Егорыч Ебалдухин,
И он похож сейчас не пень,
В который сцыт любой прохожий,
Любой непрошенный подлец…

Зачем в прорабской нет верёвки?
Зачем нет мыла, наконец?

День лётчика

Летали над полем котлеты.
Летала над полем свинья.
И люди над полем летали.
Ведь праздник был – ЛЁТЧИКА ДЕНЬ!

Лишь Васька сидел под забором,
Мой славный, мой милый сосед.
А что он сидел – объясняю:
Он выпивши бывши с утра.

У нас же, у лётчиков смелых,
Есть строгий, но верный закон:
Коль выжрал – сиди и не вякай
Вот здесь, под забором, в земле.

Не вздумай ты даж разогнаться!
Не вздумай руками махать!
С зенитки мы выстрелом целким
Сшибём тебя, сволочь, назад!

Ведь небо не терпит пьянчужек!
Там трезвость нужна естества.
Ведь если любой обожрётся
И сразу устрЕмится ввысь,
То что там, на небе, начнётся,
Тогда не пером описать!

Поэтому, Васька, не вздумай!
Иль в морду сейчас сапогом!

Мечты совершенно порядочной женщины (идиллия грёз)

Я пойду на танцы скоро.
Там я встречу прокурора.
Выйду замуж за него
И рожу ему дитё.

Или пять. Иль даже восемь.
Он ж не слесарь – прокурор!
У него картуз, погоны.
Может, даже есть наган.

Может, сразу не пристрелит.
И зарплату станет дать.
Я ж порядочная, в общем.
Не какая, в общем, что.

Так что если не пристрелит,
Будем жить мы с ним ладком.
С прокурорскими дитями
Будем вместе гастроном,
Или пляж, иль цирк приезжий
Регулярно посещать.
Стану зваться прокуроршей,
И счастливой буду МАТЬ!

Девушки в роддом не попадают… (идиллическая элегия)

Девушки в роддом не попадают.
Это объяснит вам каждый школьник.
Почему-то факт не понимают
Те, кто пишет глупость в разных СМИ.

Девушка в роддоме это нонсенс!
Если есть она не медработник.
Медсестра, к примеру, или доктор.
Могут они девушками быть.

Если же она не медработник
Что ей делать в сём родильном доме?
Здесь не зоопарк иль планетарий,
Не базар с пивнушкой на углу.

В доме сём – рожденье новой жизни,
Что посредством родов происходит.
Роды это следствие зачатья,
А зачатье – половая жизнь.

Ну, теперь понЯли, идиоты,
Те, что пишут девушек в роддоме!
Сами там смотрите не родите!
Дураков и так средь нас полно!

Содержание.
1.Тарсик
2.Хорошо живётся неграм в Гондурасе!
3.Нет, не прожить нам без любви на свете этом!
4.Я, ты, он, пельмень – вместе целый сеновал!
5. Дурачки не смеются ночами

Тарасик

Вот собачка. Звать Тарасик.
Жрёт, скотина, день и ночь.
Мясо, рыбу, хрен, печенье.
Как Тарасику помочь,
Чтоб уменьшить аппетитность?
Может, в морду дать ногой?
Иль надрать Тарасу уши?
Тут вопрос: зачем? Накой?

Я Тараса уважаю
И налью сегодня щец.
Дам сглодать свиную ногу.
Пусть насытится, подлец!
Пусть нажрётся до икоты.
Обожает он икать
Обожравшися свинины
И залезши под кровать.

Никогда его не брошу!
Не дозволю морду бить!
Я Тарасика лелею.
Пусть понежится, козёл.

Хорошо живётся неграм в Гондурасе! (кантата славословия)

Я спросил у Гарьки-лоботряса:
( Гарька знает всё. Такой знаток!)
Как живётся неграм в Гондурасе?
Есть ли там у каждого свисток?

Он меня не понял поначалу.
Взглядом построжал, поблек лицом.
И промолвил яростно губами:
«Я не гондурасский агроном!
Я – писатель! От земли от русской!
Я – поэт изведанных пустынь!
В сумке у меня лежит селёдка.
И поллитра. Как же без неё!»

И ушёл. На пляж. Гордиться телом.
Загорать под небом голубым.
На суку закаркала ворона,
И слетел, как с яблонь, детства дым…

Нет, не прожить нам без любви на свете этом!
(метафизическое)

Хорошо быть негром волосатым!
Хорошо быть мальчиком ку-ку!
Я сижу красивый, на берёзе
И ногУ качаю на суку.
Голова болтается уныло.
Уши развеваются как флаг.
И сопля из носа выползает.
Нос похож на кухонный дуршлаг.

Ничего! Живой – и всё в порядке!
Только Гарька-друг письмо прислал.
Пишет: «Каждый день лежу на пляже
И ищу эстетства идеал.».

Гарьке хорошо! Ему не видно
Всех забот, что видятся с берёз.
Ничего. Придёт пора цветенья
Вновь соплёй возрадуется нос.
Вновь понос прохватит до озноба.
Вновь взлетят с деревьев воробьи…

Я сижу, вздыхая, на берёзе.
Как прожить на свете без любви?

Я, ты, он, пельмень – вместе целый сеновал! (абсурдня)

Ты – рыбачка, я – моряк.
Кто-то пляшет краковяк.
Я ж лежу на сеновале.
Мне не пляшется никак.

Я – рыбак, а ты – матрос.
Он – на рельсах паровоз.
Дым с трубы идёт могуче.
У меня с него понос.

Синхра ты и фазатрон,
Пьёшь с утра одеколон.
А побрившись, причесавшись,
Издаёшь из горла стон.

Ты – Маршак, я – Мопассан
Балалайка и баян.
У меня есть три копейки,
Я куплю тебе банан.

И селёдку, и кокос.
До портвейна я дорос.
Ты – стакан, а я – фужер.
Посылаем всех на х…ер.

Ты – котлета, я – пельмень,
Ложка, плошка и плетень.
Ты на суше, я – на море.
Вот такая пое… натотень.

Я – певун, и ты – певун.
Нам наступит карачун
Если в суше и на море
Нам не даст никто едун.

Дурачки не смеются ночами!
(элегия молодости и непрерывного страха)

Я люблю попить в столовой пива.
Я люблю там водочки хлебнуть.
Чтобы жизнь казалася красивой,
Чтоб не снилась мне ночами жуть.

Потому что очень я пугливый,
И потею словно педораз.
Жизнь тогда мне кажется несчастной,
И дрожит от страха правый глаз.

А когда попью в столовой пива,
А за нею водки я попью.
Уровень потенья исчезает,
Сразу приближаяся к нулю.

На душе становится спокойно,
С другом Гарькой я иду гулять.
Мы, гуляя, радостно смеёмся,
Словно как какие дурачки.

…и булки в стонах сладострастья (сцены из старинной жизни)

Эпиграф:
– Ничто, однако ж, не показывало, чтобы между графом и Наденькою существовали особенные отношения. Он был одинаково любезен и с матерью и с дочерью, не искал случая говорить с одной Наденькой, не бежал за нею в сад, глядел на неё точно так же, как и на мать. Её свободное обращение с ним и прогулки верхом объяснялись, с её стороны, дикостью и неровностью характера, наивностью, может быть ещё недостатком воспитания, незнанием условий света; со стороны матери – слабостью и недальновидностью. –
(И.А. Гончаров, «Обыкновенная история»)

– Гаррий, сын мой! Идите обедать! Марфутка, неси же живее супницу и трюфеля!
– Маман, я сегодня обедать не буду. Только, пожалуй, изопью стакан простокваши и скушаю вот этот марципан.
– Что случилось, сын мой Гаррий? На вас лица нет!
– Меня сегодня ждёт Нюшенька Альбомова, дочь коллежского асессора Фрола Лукича Альбомова. Мы договорились сначала поиграть с ней в четыре руки на клавесине, потом исполнить на два голоса романс «Не искушай меня без нУжды» на музыку господина Глинки (чудо как хороша!) и слова господина Баратынского (чудо как хороши!), а потом уединиться в тенистой беседке у пруда, где я в уединении пошипаю её за сиськи.
– Кого?
– Нюшку, кого же ещё! Не беседку же!
– Фи, Гаррий! «Нюшка», «сиськи»… Что за выражения, шарман! Вы же, сын мой, не на псарне и не в конюшне!
– Маман, вы опять забыли, что я – вольтерьянец, нигилист и сторонник идей. А мы, нигилисты, привыкли выражаться конкретно. Сиськи так сиськи, окорока так окорока, булки так булки.
– Булки?
– Да. Так мы, нигилисты-анатомисты, называем игодицы жопные. «Булки» это элегантно и практично. Навевают аллегории и ассоциации.
– Гаррий, сын мой, прекратите немедленно! Вы что, хотите испортить мне аппетит перед блюманажем?
– Ни в коем случае, маман! Ах, как прекрасно здесь, под сенью этих старых лип! Как это у поэта: «Еще светло перед окном, В разрывы облак солнце блещет, И воробей своим крылом, В песке купаяся, трепещет.». Великолепно! Я – неисправимый поклонник высокого поэтического штиля! Баратынского там, Добужинского, Пенсильванского, Эльтон-Сумарокова… Но, увы, мне пора! Видите, маман, за разговором я даже простокваши не испил! Даже марципану не надкусил!

(через два часа)

– Гаррий! Сын мой! Почему вы так быстро вернулись? И почему у вас такой глубоко печальный вид? Ах, Гаррий, говорите быстрее! Своим загадочным молчанием вы рвёте моё материнское сердце!
– Произошло крушение всех моих надежд, маман. Я приехал к Альбомовым, и тут выяснилось, что клавесин у них раздавила копытом лошадь, а Нюшеньку увёл в беседку граф Лампедузов-Альпеншток. Увёл вместе с её сиськами, окороками, булками и романсом на музыку господина Глинки и слова господина Баратынского. Как сказал бы поэт, «А уж от неба до земли, Качаясь, движется завеса, И будто в золотой пыли Стоит за ней опушка леса.». Я побежал было их догонять, выбежал на живописный взгорок и вдруг услышал, как из беседки, скрытой от меня всего лишь зарослями рододендрона, резеды и акации с гроздьями с пушистыми, начали раздаваться сладострастные стоны неги и любви. А ведь предупреждал меня любезный мой дядюшка Павел Аркадьевич: не верь, племянник, курсисткам, артисткам и профурсеткам! О, как он был прав! О, как он меня предупреждал! О, какой же он собака!
– Кто? Павел Аркадьевич?
– Граф Лампедузов-Альпеншток! Старая, мерзкая, похотливая свинья! Гнусный развратник! В англицком клубе мне не раз говорили, что он пропускает ни одной смазливой модистки! И вот вам наглядное подтверждение! А Нюшенька-то, Нюшенька! Казалась светочью в окошке, раем в шалаше, а оказалась гнусной и такой же похотливою бл.дью! Да чтоб она задавилась в этой бл.дской беседке со своими сиськами, булками, графом и романсом на слова господина Глинки и музыку господина Баратынского!
– Да, сын мой Гаррий. Какая афронтация! Как я тебя понимаю. Но не нужно трагедий! Если у тебя ещё не остыло стремление к любви благоуханья, то можешь пощипать нашу Марфутку.
– Да? (задумывается). А что? Это пожалуй может быть почище «Фауста» Гёте… (зычно кричит) Марфутка! А ну-ка подь суды, чаровница-проказница! И брось ты на хрен этот самовар, когда начинают петь ангелы возвышенных желаний!

Здравствуй, дядя Катманду!

– Здравия желаю, товарищ генерал! Докладывает агент Гаррий Бонифатьевич Кукошкин-Штирлецушкин. Ваше задание выполнено: командный пункт противника уничтожен до камня на камне! Вместе с ним взорваны, затоплены, погублены и закопаны в совершенно неизвестном направлении водокачка, баня, прачечная и публичный дом для господ офицеров. К сожалению, не обошлось без потерь. Лютой смертию погиб агент Плейшнерович. Я был вынужден выбросить его из окна тридцать третьего этажа, когда он начал кричать «Русские идут!». Судя по его окончательно обезумевшим глазам и бурному выделению слюней, у агента Плейшнеровича не выдержали нервы. Что ж поделаешь. Такова суровая правда будней разведчика. Ходатайствую о награждении его Большой Железной Медалью. Или даже Орденом. К сожалении., совершенно посмертно.
-… хочу вас успокоить Гаррий Бонифатьевич: он не погиб. Упал на клумбу с настурциями, на которой стояли клетки с попугаями. Клетки и цветы смягчили смертельный удар о брусчатку, а попугаи, вырвавшись на волю и находясь в состоянии острого психиатрического стресса, обоср.али его так могуче и так вонюче, что агента Плейшнеровича среди всех этих цветов, клеток и попугаев не могла унюхать ни одна служебно-розыскная собака группенфюрера Мюллеровича. После чего агент Плейшнерович благополучно пересёк пять границ и сейчас находится на нашей секретной базе в деревне Блюдово. Восстанавливает душевные и физические силы на целебном деревенском воздухе, а также с помощью умеренных доз алкоголя в разумных пределах не больше литра в день. Не больше! Вы поняли меня, товарищ Кукошкин-Непрорливайкин?
– Понял, товарищ генерал. Только я не Непроливайкин, а Штирлецушкин. Разрешите налить? То есть, итить?
– Итить разрешаю. Налить – ни в коем случае. Потому что завтра вы вместе с агентом Плейшнеровичем срочно вылетаете для выполнения ответственейшего задания в столицу государства Непал – город Катманду. Всё понятно?
– До единой буковки. Разрешите вопрос. А что такое это «манду»?
– Отвечаю: это не то, о чём вы, агент Кукошкин-Стекляшкин, привычно подумали, а столица государства Непал.
– Непал куда?
– Не куда, в накой. Столица так называется. Всё понятно или по башке?
– По… Понятно. А что за задание?
– Его вам огласит агент Плейшнерович уже на борту самолёта. Который стратегический военно-грузовой сверхзвуковой бомбардировщик, на котором вы проследуете до аэродрома подскока. А с этого подскока вместе с Плейшнеровичем и Мюллеровичем поскОчите в эту самую не при детях будем сказать. Ферштеен зи, товарищ Кукошкин – Обдристашкин?
– Но пасаран! Только я не Обдристашкин! Я –Солдатушкин, бравы Ребятушкин! И заверяю вас как на партсобрании от всего нашего обречённого коллектива: враг не пройдёт! Гималаи станут свободными!

Иди, Гарька!

– Гарька! Сволочь! Закуси, гад! Тебе же сейчас речь произносить, а у тебя уже рожа до ушей! Куда ты опять наливаешь? Куда ты опять-то наливаешь? Отдай бутылку сейчас же, гад! Ну, погоди! Ну, я на тебе высплюсь! Ну, закончится этот сегодняшний торжественный вечер, уж я уж тогда уж… Я на тебе спляшу танец краковяк! С присядкою! Понял, гад?
Не, ну, ты в натуре Бельмондо! Совершенно всю наглость потерял! Это уже какой? Третий? Не ври, я сам видел, что ты уже пять стаканов оглоушил. Своими собственными глазами, ушами и головами. Ты меня слушаешь или нет? Вот я же тебе же говорю же, а ты же всё равно же! Наливаешь и наливаешь! Товарищ Котлетова, я вас очень попрошу: отберите у него бутылку! Почему не можете? Вы не стесняйтесь. Если стесняетесь, то смело плюньте ему прямо в рожу. Что? Слюней нет? А куда они… Ну и что, что он вас за сиськи щипает? Это ещё что за смехотворный повод, чтобы у него бутылку не отбирать! Что значит «сами отбирайте»? Вы же прекрасно видите, что я к нему через стол дотянуться не могу. Что мне блюдо с варёной селёдкой мешает. И сонм бутылок как забор. А вы, товарищ Котлетова, между прочим хочу вам напомнить, ещё и член месткома! А вы ему по рукам, по рукам! Что значит «не можете»? Так сами отцепитесь от бутылки, чтобы руки освободить! Почему я вас должен учить, как от рук отбиваться! В конце-то концов, у кого сиськи – у меня или у вас? Ну, так и отбивайтеся! Вы же член профкома, а не я!
Гарька! Тебе уже слово предоставили, иди немедленно за трибуну! Да оставь ты этот стакан и эти сиськи, что ты к ним приклеился! Что? Нет, никто их не утощит! Кому они нужны! Что? Какой Жабский? Хорошо, покараулю. Обещаю, что не отдам никому. Даже Жабскому. Хотя он уже и смотрит, и даже слюни у него начали выткать из ротика. Иди-иди. Доклади об успехах. Можно коротенько. Минут на сорок. И на, запей ситром. А то от тебя же таким духманом прёт – из десятого ряда слышно! Смотри, даже уже кого-то тошнит! Иди же, Гарька! Не позорься перед людями и самим Павлом Степановичем!

Гарька, Париж и асфальт

– Гарька, какой же ты всё-таки счастливый!
– Почему?
– А как же! В Париж ездил!
– Ага. Ездил.
– Понравилось?
– А то! Лувры там разные. Монмартры с мопассанами.
– Я не об этом. Как там в публичном доме-то?
– Что?
– В публичном, спрашиваю, как? Каков разброс расценок?
– Не понимаю. Какой публичный дом? Какие расценки?
– Это я не понимаю. Ты в Париж ездил?
– Ездил.
– Ну! А я о чём говорю!
– О чём?
– О парижском публичном доме.
– Опять не понимаю.
– Хорошо. Если ты такой наглухо бестолковый, гоню открытым текстом: ты в Париже в публичном доме был?
– Зачем?
– Как это «зачем»? Что за глупый вопрос. Ты ж в Париж ездил!
– Ну? И чего?
– А там – публичные дома.
– Не только. Говорю же: лувры с монмартрами. Мопассаны с монплезирами. Башня эта…
– Да на хрен все эти башни сдалися и облокотилися! Я тебя про публичный дом спрашиваю. Там, небось, хорошо!
– Не знаю.
– Что значит «не знаю»?
– Это значит, что я там не был.
– Как это?
– Так это. Не был – и всё.
– Я чего-то не пойму… Ты в Париж ездил?
– Ездил.
– А в публичном доме не был?
– Не был.
– А тогда накой же ты туда ездил?
– Уж представь себе, совсем не для того, чтобы посетить публичный дом.
– Да? А для чего же? Для монманртров этих, с монпансье?
– Представь себе! Именно так! Для монмартров и мопассанов! А башню Эйфелевой зовут. Вспомнил!
– Да-а-а-а-…. А я всё маме не верил…
– При чём тут твоя мама?
– А она мне говорила, что тебя в детстве восемь раз головой об асфальт роняли. Я не верил. Теперь верю. Точно роняли. И не восемь раз, а восемьдесят. И прямо тыковкой.

Родственничек

– Дядя Сява! Это я, племянник ваш, Гаря! Дядя Сява, а можно я к вам в гости приеду?
– О чём речь, Гаря! Конечно!
– Я надолго.
– Пожалуйста! Хоть на неделю!
– Побольше. Лет на пять. Может, восемь.
– На сколько?
– А может, на все десять.
– Хм…
– Я вас не стесню, не бойтесь. И в быту я очень непривередлив. Помните, как Шерлок Холм говорил: « Чего мне надо-то? Самую скромность – чистый воротничок, кусок курицы и сигаретку.». Я недалеко от него ушёл. Мне надо на день-то всего тарелку супа (желательно со свининой), яишиню из трёх яиц, кусок сала, сковородку картошки, салат из овощей или крабов, антрекот или отбивную, стакана три компота. Ну, и , конечно, батон с буханкою. И конечно, сто пятьдесят.
– Чего сто пятьдесят?
– Водочки моей любименькой. Чего ж ещё!
– А…
– Вот я и говорю: мелочь. Вы даже и не заметите!
– Чего не замечу? Сто пятьдесят?
– А вы, дядя Сява, юморист! Если двести нальёте, то так уж и быть, не откажусь. ВЫ же мне дядя, а не какой-нибудь хрен с горы! Родственник! А родственников надо что?
– Что?
– Что?
– Что? Посылать, что ли?
– Уважать надо родственников. Холить и лелеять. Как вы меня, мой дорогой и любимый дядя Сява!