Проводить усопшего пришли многие. Но все стояли молча.

 

– Товарищи… – не выдержал, наконец, некто полненький, в стареньком, блестящем на локотках, чёрном выглаженном костюме. – Мы сегодня… В этот солнечный… В этот трагичный день… Мы сегодня провожаем… В последний путь… Нашего дорогого… Нашего друга… Нашего Петра Ивановича Нали…

– Ой! – вдруг закатила небесные очи рыжая до солнечной огненности высокая задрапированная в фиолетовый шёлк дама. – Федя… Федь, а я утюг выключила?!

– М-м? – задумчиво промычал рядом стоящий мужчина. – Какие – ключи?..

– Утюг, я тебя спрашиваю, выключила?! – обиделась женщина. – Я не помню! Не стой, как остолоп!

– Товарищи, товарищи! – нахмурился полненький. – По очереди, товарищи… По очереди… Каждый сможет сказать…

 

Мужчина залез пухлой пятернёй в правый карман брюк. Медленно утёр бледный росистый лоб сложенным вчетверо клетчатым платком.

 

– Каждый выскажется… Так вот… Наш дорогой Пётр Иванович На…

– Нет! – громко возмутилась рыжая. – Федя, что ты молчишь?! Только пожара нам не хватало! Ведь всё сгорит! А за холодильник – кредит! Новый! Совсем! Федя, ты оглох?!

– Поджарка была хороша… – опомнился Федя. – Надо будет у той бабы всё время брать говядину… И – не дорого… Да, Свет?

– На рынке берёте мяско-то? – тихо поинтересовалась маленькая, стриженная под каре Мирей Матье девушка. – И – почём?

– Наш дорогой Пётр Иванович! – повысил голос полненький и повёл рукою в сторону светлого лакированного гроба, в котором мирно лежал усопший. – Наш друг! Коллега! Наш брат! Который никогда… Который всегда… Который в трудную минуту всегда…

– Между прочим… – из-за могучего толстого тополя показался усатый рельефный мужской профиль. – Нет, я конечно, понимаю… Председатель профкома – не какая-то там великая шишка… Но, чтобы так… По-свински…

 

Все, кроме оратора, обернулись.

 

– Да, допустим, Лазарева – мать-одиночка… – усатый помолчал. – Первого родила – одиночка… Второго тоже – в одиночку… Да, нужна квартира… Надо подождать… Всё –

понятно… Ждём… Полгода ждём… Год ждём… Ещё – год… А очередь стоит… Для кого, спрашивается, – очередь?  А тут потом ещё и Кондратьев влез! Со своей полькой! Спецом, видать, заграничную нашёл! Чтобы всех растолкать! А наши и рады! Как перед иностранкой не повыпендриваться! И – нате! Ключики – на блюдечке! В обход! Всех!

– Да! – неожиданно заявил худощавый мужчина с бледным лицом. – Который год путёвку в Ессентуки жду! Сколько лет с язвой хожу! Пятый – поди! Сазонов съездил! Муратова, как негритянка, с Кисловодска прибыла! Лазаревы в Друскининкай гоняли! Трижды! А мне, который двадцать лет горбатится на предприятии, – шиш! С постным маслом!

– Так Пете некогда было! – съязвил усатый. – Он сначала кооператив строил! Себе! Потом – дочухе с зятем! Затем дачку поднимал! В три яруса! С гаражом, кстати! Как – в Америке!

– Да как вам не стыдно?! – тоненько возмутилась женщина в траурной вуалетке. – Как вам не стыдно такое говорить?!

– Мария Ильинична, Мария Ильи… – засуетился полненький. – Вы не волнуйтесь… Вы только не волнуйтесь…

– Ничего мы не строили! – женщина откинула траурную вуалетку на поля маленькой чёрной шляпки. – Ничего мы не строили, Александр Викторович! Вам ясно?! Менялись мы! Понятно вам?! Ме-ня-лись! Чтобы детки жили! Чтобы деткам не мешать! Как у вас рука поднялась такое сказать?!

– Мария Ильини… – зашептал полненький. – Дорогая моя… Вы только не волну…

 

Мужчина гневно посмотрел на усатого.

– А ты, Сашка, прекрати всякую чушь нести! Не в пивной! Кооператив! Твоё какое дело: кто что строит?! В очереди обошли?! Значит, теперь можно и хаять огульно?! Ничего! Постоишь! Женился и стой! Как – все! Дойдёт до тебя и получишь! Если дойдёт…

– По-го-ди-ка… – медленно начал Александр Викторович. – Как это – «если»?.. Что значит – «если»?! По-го-ди-ка…

– А то и значит, – подхватил язвенник, – что скорей ты язву получишь! А – не квартиру! Двадцатиперстной кишки! Или – инфаркт! Пока квартиру дождёшься! Миокарда! Так-то, Сашка!

– Ёшкин кот! – вдруг хлопнул в ладоши крупный, с красным обветренным лицом мужчина. – Холуи! Ей-богу! Как Петька был при должности, рта не смели разинуть! Молчали! В тряпочку! Как Петька помер, так разговорились! Одному жилплощадь Петька не дал! Другого до язвы довёл! Да ты, Николай Савельевич, сам – язва! Ещё – та! Сам кого хочешь до кондратия доведёшь!

– Я?.. – позеленел Николай Савельевич. – Я?! Да как ты сме…

– А тебе, Василий Адреич… – свистящим шёпотом заговорил усатый. – Ты что: на Луне живёшь?.. Сам-то… Святой, что ли?! На улице… На лавке ночуешь?

– С женой ночую! – хохотнул Василий Андреевич. – Как – все нормальные мужики! У тёщи! С тестем! И – ничего! И все рады! Без кооперативов ваших! Без дач! Летом – вон… Жёнку с малыми – в деревню! На воздух! На молоко парное! А сам – по грибы! На рыбалку! И – ничего! И – никаких язв! И – никаких кисловодсков!

– Федька, да ты очнёшься, наконец?! – тряханула мужа за плечо рыжая. – Не стой столбом! Сделай что-нибудь! Сгорим же! Всё сгорит!

– Я купил молоко… – мужчина туманными очами посмотрел на огненные волосы жены. – Три пакета… А – хороший парик… Тебе идёт… А грибочков было бы – неплохо… Лисичек… Жареных… С картошечкой… Варёной…

– И гаражей нам не требуется! – Василий Андреевич закурил. – Не князья… На троллейбусе – мы… С народом… А по выходным – банька, конечно… У Витька Троекурова… Сам, между прочим, мастерил… А что? Руки откуда надо растут… Инженером-то из работяг стал… И ремонт – сам… И баньку – своими ручками… А помнишь, Владислав Никитич… Помнишь, как Пётр Иванович твою развалюху-то перебрал, нет? Годков семь тому назад, да? До сих пор же бегает? Как – милая?

– Так, может, ты выйдешь? – чуть обиделся полненький. – Что ты там за людей спрятался?.. Выйди к усопшему… Скажи… От души – чтобы… Раз мне слова вставить не дают…

– Так я и говорю… – мужчина стрельнул окурком в кусты сирени и медленно пробрался между стоящими людьми. – Ой, простите, Марья Ильинична… Я вам на ногу наступил… Наступите и мне… А то поссоримся…

 

Вдова опустила вуалетку и маленькой ступней в чёрной лакированной туфле аккуратно приложилась к носку коричневой пыльной сандалеты мужчины.

 

– Так я и говорю… – Василий Андреевич помолчал. – Я и говорю… «Тройка» по второму кругу, это – не «мерс» какой… С новья… И движок надо было перебрать… Чтоб не стучал на третьей… И колодки подтянуть… На сервисе бы годовую зарплату спустил… А Петя всё – своими ручками… Да – тыковкой… А уж какого мотыля Петька на зимнюю раз подогнал… Жирнющего… Во!

 

Мужчина вздёрнул руку.

 

– Ей-богу! С палец! И где такого средь февраля достал?! Плотва, видать, озвезденела! Что ей на обед не мормышек подают, а деликатесы невиданные! Помнишь, Владислав Никитич, каких плотвиц да окуньков тебе Петька тогда отстегнул?! Под пиво-то! Ты ж – любитель! Пивка-то!..

 

К Владиславу Никитичу неслышно подошёл седоватый кряжистый могильщик.

– Это… Товарищ… Покороче бы… А то нам ещё троих сегодня работать… Время сдвинется – не уложимся… И – люди, опять же… Разные…

– Да-да-да… – закивал Владислав Никитич. – Конечно. Я – сейчас… Я понимаю…

– Нет! – вдруг прозвенел голос усатого. – А дачку-то наш дорогой Пётр Иванович на какие шиши поднял?! Дворец этот! На зарплату, что ли?!

 

Все, кроме Василия Андреевича, Владислава Никитича и могильщика, обернулись.

 

– В три этажика, между прочим! – Николай Савельевич растопырил большой, указательный и средний. – И крышу-то… Не каким-то шифером покрыл! Металлочерепицей! Германской! Красной! И рабицей оцинкованной обнёс! В два метра! Чтоб не лез никто! И сотки прирастил! Самовольно! Или директору садового товарищества сунул! У всех – шесть, понимаешь! Как – положено! А у Наливайко – сто шесть!

– Тебя щас новая язва стукнет, Николай Савельевич! – улыбнулся Василий Андреевич. – Прободная! Что разошёлся-то?! Вот через желчь твою и язвы в тебе рождаются!

– То! – бледный Николай Савельевич отчаянно покраснел. – На взносах наших профсоюзных и отстроил! Хоромы свои! Ни у кого в три яруса нет! Ни у кого! Все – как люди! Один Наливайко – поперёк! Одному ему закон не писан!

– А дочке с мужем да с дитём где жить прикажешь?! – разозлился Владислав Никитич. – В конуре?! Сотки ему не в ту глотку попали! Черепицей он давится! Запрещена черепица в нашей стране?! Нельзя семье под одной крышей жить?! Чтоб детки – с родителями да с внуками! Ишь, разошёлся… Товарищ мастер участка… Того гляди и лопнешь от напряга! Ярусы да сотки считать! А то, что Петька тебе диетпитание в столовке нашей выбил, забыл?! Бесплатно, к тому ж! Чтоб ты на язву свою не тратился. То, что от субботников всяких да сверхурочных тебя отмазывал, тоже не помнишь?! То, что ты вечным ударником коммунистического труда был, не припоминаешь, Коля?! Хотя твои проценты ударные по всему цеху раскидывали… Чтоб твои зенки бесстыжие с Доски Почёта на нас пялились! Э-эх, Николай Савельевич… Девичья у тебя – память…

– А где ж… – покрутил усатой головой Александр Викторович. – Где ж – семейство-то?! Ненаглядное… Ради которого Пётр Иванович старался… Вдову вижу… А где же… Чада… На дачке – видать!.. Загорают!..

– Здесь, – высокий молодой человек с фотоаппаратом осторожно обошёлся ограды соседних захоронений. – А Нина – дома… С дочкой… Я не знаю…

 

Молодой человек посмотрел на Николая Савельевича.

 

– Я не знаю – что вам Пётр Иванович сделал плохого… Кажется, об усопших надо говорить… Либо – хорошо,  либо… Вообще не говорить… Пётр Иванович был мне, как отец… Нет, не как отец… Он был настоящим отцом… И – Нине… И – мне… И относился ко мне, как к сыну… Переживал за нас с Нинкой… За Нинку… Помните, Марья Ильинична? Когда Нинка рожала… Тяжело рожала… Все думали, что… Одним словом, что либо – она, либо – дитя… Так Пётр Иванович все эти три дня из роддома не выходил… Мы с ним по очереди на кушетке спали… Нет, не спали толком, конечно… Так… Только вздремнёшь и сразу… Нас было хотели домой выгнать, а Пётр Иванович тогда такие слова сказал… В общем, как матом их всех обложил, так они все… Короче, засмеялись и даже… Даже выпить нам предложили… Спирта… А потом и Нинка родила… Танюшку… Я уже совсем никакой был… За эти трое суток… А Пётр Иванович дитя взял… Поцеловал… И мне отдал… Прямо – в руки… И давай нас с Танюшкой да Нинкой моим «Зенитом» щёлкать… Всю плёнку отщёлкал…

 

По верхушкам тополей, берёз и елей пронёсся быстрый летний ветерок. Жаркое золотистое солнце медленно зажгло край пухлого сливочного облака, и лёгкая светлая тень скользнула по лицам людей.

 

– Ну? – поднял брови бригадир могильщиков. – Давайте-ка усопшего – в лоб… Как говорится… И начинаем… А, товарищ?

– Да, – помолчал Владислав Никитич. – Да. Надо начинать… Пора…

 

И тут летний жаркий полдень прорезал смех.

 

Бригадир могильщиков разинул щербатый рот и с оглушительным треском сел на крышку гроба.

 

Рыже-фиолетовая дама судорожно набрала воздух, всплеснула руками и повалилась в руки остолбеневшего мужа.

 

У Александра Викторовича встали дыбом усы.

 

Красный Николай Савельевич позеленел, через мгновение побледнел, спустя секунду пожелтел и вновь пошёл багровыми пятнами.

 

Марья Ильинична опять подняла чёрную прозрачную вуальку и промокнула влажное лицо маленьким сиреневым платочком.

 

А Пётр Иванович медленно вылез из гроба, поправил правую, задравшуюся штанину тёмно-серых брюк, выпрямился и подмигнул Владиславу Никитичу.

– Ишь, Владик… Каково… Помереть стоит только… Умора… Никого там кондрашка не хватила, нет? А то всё – готово… И – задарма… Ложись, как говорится… И – вперёд…

 

Воскресший тихо хохотнул.

 

– Вот так, Владичка… Живёшь-живёшь… А кто тебя – вокруг и не ведаешь… Ума-то нажил за жизнь… А людей не видишь… Славно мы с тобой придумкали, да? Боялся только, что Машка расколется… Ан нет… Подыграла… Славненько так… Умничка моя ненаглядная… И – то: почитай, скоро сорок пять годков – вместе… Душа – в душу… И Славка – молоток… За отца встал… Нет, ишь, стервецы…

 

Пётр Иванович коротко сплюнул.

 

– Дача им наша помешала… В Ессентуки с Кисловодском я Кольку не пускаю… Шифера с рубероидом им захотелось… На какие шиши… Я покажу Сашке шиши… Век будет помнить… Скажи ему потом… Как поминки отгуляем… Что вселяется он… С супружницей ненаглядной своей… На будущей неделе… В отдельную… С раздельным сортиром… А на поминках их обоих не желаю видеть… Они мне в понедельник в цеху и так всю плешь проедят… Последнюю… Вот… Сегодня отгуляем, значит… А завтра, в воскресение, – по грибы! Да, Владичка? На наше место… Небось, красноголовики и боровички пошли уже… И – славненько…  И поохотимся, значит… Вволю… А то ведь, и вправду… Помрёшь вдруг… Ни с того ни с сего… Хотя… После всего, что наслушался, и помирать расхотелось… Ей-богу… Ну, товарищ Наливайко… Не забыл взять-то?

– Не забыл, Петя, – улыбнулся Владислав Никитич.

– Наливай-ка, дорогой… – вновь хохотнул Пётр Иванович. – А то я, лёжа, извёлся весь… Чтоб не заржать… Ей-богу, думал, помру… От воздержания… Вот была бы умора, да, Владик?..