Стихи
Максим Яров
***
Мой Евгений отнюдь не безумен.
Он, дорожным рабочим трудясь,
как дотошный и глупый игумен,
отрицает любовную связь
с продавщицей сельмага Гилярой.
Что тут скажешь – не дура губа!
Ведь гордятся не связью, а славой.
Эта слава в народе хрупка.
Так закончится молодость. Старость
здесь начнется. Рыбацкая прыть
превращается скоро в усталость,
в чешую и болотную зыбь.
Безнадега, томление духа –
красота иноземных словес.
А у нас ни черта нет, ни пуха,
потому и кантуемся без.
Лишь строка начинается снова
с середины, с конца, изнутри.
И толстовцы решают Толстова
в беспредметном порыве любви.
Во дворе, разойдясь не на шутку,
дядя Гена и дядя Степан
пьют седьмые по графику сутки.
Говорят, их попутал шайтан.
Мой рабочий поселок увянет,
расплескавшись на крыльях реки,
потому что, окажется, правят
голубиной страной дураки.
Я когда-нибудь поутру рано
соберу свои вещи в мешок
и отправлюсь во льды Путорана
добывать предпоследний стишок.
И увижу, во льдах остывая,
удивительный сон о любви:
граф Толстой у околицы рая
прижимает толстовцев к груди.
2017
“Стансы”
I
Чу! пацан, кацап, базарят
чурки дружною гурьбой
и лузгою усыпают
купол неба голубой,
отраженный в черной луже.
У вокзала без ноги
человек лежит ненужный
человеку без руки.
Ходят нищенки и дети.
Пахнет рыбою речной.
Ты за них за всех в ответе,
потому что ты живой.
Что ты, милый, ненасытный,
говорит старуха мне,
ты, поди, жених завидный,
при деньгах и на коне!
Корабли идут по небу,
извалявшийся в пуху
топчет конь – спешит к обеду –
голубиную труху.
Пыль копытом подбивает.
Шелестит трава в полях,
и худой цветок качает
на ветру пчелиный прах.
Здесь такие переливы
хроматической зари –
стыдно здесь не быть счастливым,
страшно быть не по любви.
II
Под малиновой пятою
валят лес, и треск стоит.
Мы расстанемся с тобою.
Нам иное предстоит.
И с солдатскою манерой,
с мальчиковой прямотой
будет ныть, страдая, тело
по тебе тоской одной.
Завела меня надежда-
надя в хвойный туесок,
где тайга начнется прежде,
чем раскроется цветок.
Там, сутулясь и качаясь,
Мандельштам впотьмах бредет,
к пушкинистам обращаясь
с нелюбовью наперед.
III
Свет и мрак – уробороса
круговая светотень.
Бледный отпрыск купороса
валит зелень набекрень.
В деревнях стоят туманы,
зацепившись за дома.
Говорят, были б уланы –
взяли б сходу города.
Но – уланы, не уланы –
мне гусара подавай,
чтобы трескались стаканы,
спирт просыпав через край.
Чтоб махорки уксус пряный
выжег душу до ушей,
и Денис Давыдов пьяный
выводил из гривы вшей.
Чтобы русский стих дымился,
как языческий костер,
и однажды повторился
в словаре лесных озер.
2017
***
Ветер гнет траву сухую.
Набекрень текут мозги.
Я сегодня не кайфую
от египетской тоски.
Осень режет маки косо.
Спит станица вдалеке.
Казачок от передоза
соскочил на умняке.
В умирающей деревне
предпоследний твой певец
пропивает жизнь в таверне.
Скажут люди – молодец.
В общежитии скандалы –
пролетарий бьет жену.
А над зданием вокзала
отпевает ночь луну.
Моя ссылка длится вечно,
как печаль у моряка.
Осень встретим на конечной,
где конец наверняка.
Здесь мне чалиться, пытаться
похмелиться в сосняке,
чтобы с истиной расстаться
на короткой, бля, ноге.
Чтобы впериться в квадратный
кристаллический экран,
где москвички-депутаты
едут с песней в Магадан.
август, 2017
***
Из пепла, из мятого вымя
рожденный наоборот,
тебе уготовано имя
и семя, и голос, и рот;
вся сила и жуть неолита,
и тысячи лет первоформ
сплетутся в аорте Эдипа,
свалявшись в сухой эмбрион.
О, кормчий, пастух Эвбулея,
сыграй на дуду каламбур
для паствы свиней и пигмея
красивую песню аур.
Усни возле жаркого пламя
ночного костра и очнись
во мне подбородком, глазами,
дыханьем, вдыхающим жизнь.
Я в небо взлечу на качелях
в придуманном детстве затем,
чтоб вспомнить о всех эмпиреях,
завернутых в трепетный ген.
Случайно угаданный предок,
нас тайна связует одна:
рассеяны в ворохе клеток
цвет глаз и расщелина рта.
2017
***
Глухой картавый переплет
смолистой речи
я изучил вдоль-поперек,
очеловечил.
Увековечил и возвел
в медвежий угол,
где этот пламенный глагол,
звучит для пугал,
звучит для кукол, для души,
забавы ради.
Ее скорее запиши,
отец Саади.
Возьми бумажку, лист простой
тетради общей,
я там лежу перед тобой
веселый в общем,
буквальный очень, как букварь,
но проще звука.
Бумажный лист – это алтарь,
а не наука,
нет, не наука, друг, не блажь;
сплошная мука,
где раньше звука карандаш
шального духа
рисует вычурный узор –
катрен чудесный,
чтоб потемнел твой кругозор,
здесь неуместный.
2017
***
Это если читать, не заметив меж строк,
что писавший на стенах вдруг умер.
Не люби и не плачь, будь всегда одинок.
Будь всегда одинок и безумен.
Яд осиный стекает с разбитой губы,
и взрывается плоть винограда.
Почему эта девочка так же как ты
посреди прошлогоднего ада
вдруг стоит у забора, которому срок
до начала июльского ига,
а в передней кухарка готовит пирог,
и все это – Ташкент или Рига.
Здесь всему поперек шмель свой выводок пас,
обирая цветущий шиповник.
В нем звериная кровь остывает за час,
но Калигула вряд ли виновник.
Я так сильно любил тебя, больше, чем бог,
чем шиповник голодного зверя.
Не суди и не плачь, будь всегда одинок.
Будь всегда одинок и растерян.
июль, 2017
***
Мы рассеяны по свету,
как шальная требуха.
Дай, дружочек, сигарету
подержать в кармане рта.
Веком сыт по горло будешь,
но губерния не спит,
и звучит, как будто идиш,
среднерусский алфавит.
И фырчат в осенней дымке
феи местных ЖКХ,
и макают по старинке
в лужи ноздри облака.
Старый вор устал крепиться.
Камень ходит по рукам.
Златоглавая столица
бьет поклоны городам.
От себя бежать нет смысла,
говорил ахейский муж.
Дым далек от коромысла,
облака от сточных луж.
Только в лужах небо стынет,
в небе – райская слеза.
Я люблю тебя отныне
дождевая бирюза.
Экскаватор роет землю,
разнесло трубу к чертям.
Мертвецы в подъездах дремлют –
греют душу двести грамм.
Плачут девушки в подушки.
Матерей больная кровь
разливается по кружкам
сыновей твоих, любовь.
июль, 2017
***
Мой дядя, урка честных правил,
в тазу багряный джеф варил,
чтоб дядю джеф скорей доставил
в страну надгробий и могил.
В страну, где ангелы порхают,
как тонкокрылое клю-клю,
и медных труб оркестр играет
концерт, стремящийся к нулю.
И дядя в том концерте тоже
теряет форму, цвет и страх
и говорит: «Прости мя, Боже.
Согрей мя, Боже, на руках!»
2017
***
Услышь меня, неуч-потомок,
компьютерный кавалерист,
да будет звучать из колонок
мой голос прозрачен и чист.
У Господа феня ядрена,
у ангелов тоже лиха.
Их партия вся вне закона,
как Ленин до броневика.
Сжигает до выхлопа серы
нетленную душу твою,
когда забираешь сверх меры,
что не пригодится в раю.
А вспомнить: да где не носило,
какими ветрами дышал!
Джанкоя горячее пиво,
крикливый и пыльный вокзал.
Все будет, и горечь разлуки,
и счастье слепое, пока
звучат-обрываются звуки
фальшивые наверняка.
Оркестр играет со вкусом –
солдатики едут стрелять.
Как плохо быть, маменька, трусом,
когда поведут умирать…
Все это случится не с нами.
Сюжета крутой поворот.
Когда вместо глины словами
беззубый наполнится рот.
2017
***
В старом цирке Артюра Рембо
тишина и сквозняк в переборках,
мыши спят в меблированных норках.
В старом цирке Артюра Рембо
встало время, но нету манаги
закрепить перемену, бумаги –
записать очертанья его.
В старом парке густая трава
обжигает прохладой колени,
и ложатся ленивые тени.
В старом парке густая трава,
и природа как прежде всесильна,
но тонка, Толик, и щепетильна
изумрудная нить паука.
2017
***
Конь в пальто не фырчит – подбирает узду.
Скоро ехать нам, барин, выклянчивать мзду.
Но не бзди, пусть распутица, грязь, А. Саврасов
на пленэре стоит, свой тулуп подпоясав.
Бля, бывало и хуже, и гаже, Микита,
говорит он слуге, отрываясь от вида.
Перспектива в России обратная, брат,
едешь прямо вперед, а выходит, назад.
Вот калитка скрипит, мышь шуршит по сусекам,
запустили имение, брат, вы с Олегом;
ты, Микита, ступай, прикажи накрывать
стол к обеду. Еще ты вели подавать
редьку с медом, штоф водки, вареный порей,
будем пить за здоровье ворон и грачей.
А. Саврасов глядит в убегающий холм.
Тишину расплескав, умножается звон.
Конь в пальто не фырчит – подбирает узду.
А. Саврасов подходит к пустому холсту.
2017