давай вставай!

он поднял голову, не сразу сообразив, что он проснулся

и только потом что он – это я

и, конечно, то, что сейчас всё ещё 2000 год

а какой же еще?

вставай-вставай, чего ты здесь лежишь?

я понял, что уже утро и то, что лежу на голой земле

рефлекторным движением я пощупал справа от себя

так и есть – очки, значит, я перед сном отложил их в сторону

это хорошо – а то так бы я их раздавил

чёрт! как же я это вчера?

мужик лет шестидесяти, в чём-то белом, увидев, что я встал, повернулся и пошёл в сторону Белого Дома, если я не ошибался, наверное – нет

я заметил рядом с собой забор, за которым было много, очень много больших зелёных кустов, сочной, мягкой травы и пошёл к нему, благо хоть и идти было мучительно хреново, но недалеко, три-четыре метра

да это и не забор даже, а так, видимость одна, мираж

я прошёл в открытые ворота и лёг на приглянувшееся место

справа от меня находилось какое-то двухэтажное здание с жёлтыми стенами

я был скрыт от взглядов людей, которые скоро будут наполнять этот московский двор, густыми кустами

я закрыл глаза и заснул

проснулся я часа через два

может быть, гораздо раньше

повернувшись на другой бок, натянул рубашку и заправил её в джинсы

чтобы не продуло поясницу, и опять заснул

проснувшись во второй раз, я почувствовал себя гораздо лучше

голова была почти свежей, сознание почти трезвым

всё портило только то, что ночью я обосрался во сне

если бы только обоссался, то я бы не слишком переживал – высохнет и не будет заметно, тем более, что лежал я на солнце

но такого со мной ещё ни разу не было – чтобы я обделался

чёрт! Меня будто ошпарило

я вспомнил (более или менее), что же со мной произошло до того, как я свалился в беспамятстве на землю

я шёл по улице, была уже ночь почти, рядом со мной шёл парень в кожаной бейсболке,

я спросил его имя

Федя, ответил он

за кого болеешь, Федя?

За ЦСКА

и я, говорю, за ЦСКА, давай выпьем не по-детски

он говорит, давай, но у меня денег нет

у меня есть, какой базар?

я уже был пьян

х**ня-война, повторяю, бабки есть

и вот помню, сидим мы с ним за столом, который обычно используют для игры в домино, пьём водку, пивом запиваем (зачем пивом-то запивать, идиот!)

закусываем плотно, я особенно, и не потому, что аппетит приходит и уходит, а кушать хочется всегда

а потому, что ещё пытаюсь себя обмануть – мол, не пьян ещё, соображаю

потому что понимаю – надо домой

но не еду – держит меня етическая сила

не могу так вот просто взять и покинуть человека, которому только что предложил выпить

вот они – законы етики

и вот к чему привело их соблюдение – я в каком-то дворе, рядом

двухэтажный дом с жёлтыми стенами, в штанах жидкие фекалии, правда, немного, кажется, но от этого не намного легче, голова хоть и не болит, но пива просит и

САМОЕ ГЛАВНОЕ: нет денег, ста долларов, которые мне вчера заплатили за публикацию в эротической газете «Ещё»…

я уже посмотрел в кармане, точнее, пошарил, потому что посмотреть в кармане можно только, если штаны снять

во внутреннем кармане куртки, правда, нашёл лист бумаги и ручку

Итог: ста долларов в рублёвом эквиваленте нет, это, конечно, их Федя забрал, конь в кожаной бейсболке, штаны, куртка и рубашка грязные, хорошо хоть, что рубашка темно-коричневая

ещё бы штаны такого цвета были – совсем хорошо

вдруг сердце у меня застучало

радостно так

а какого у меня, действительно, цвета штаны?

я приподнял ногу

чёрные!

не синие, как я думал, а чёрные, те, что я купил два дня назад

в них был потайной кармашек, маленький такой

я отчетливо помнил, что еще на Бауманской, выйдя из редакции, зашёл в туалет, где положил основную часть денег в кармашек, оставив немного на пропой с такими вот, например, как Федя, конь в бейсболке, ровно триста рублей

точно

я просунул руку в штаны

Слава Богу!

есть контакт

точнее – будет вечером

ведь я рядом с Баррикадной, куда собирался ещё вчера

пусть в водке я меры не знаю

но, в принципе, обосрался в меру – терпимо

пахнет от меня или нет?

трудно сказать

но делать нечего – не вечно же здесь оставаться

к тому же, трубы горят

я смотрел на небо

и мне не много было надо:

бутылку пива

да каплю коньяка

да это небо

да эти облака

ну, и конечно, штаны поменять

я встал с тревогой

да нет, ничего – не хлюпает, не течет, жить можно

если не принимать это близко к сердцу, то в остальном я царь этого мира!

я постарался, как мог, оглядеть себя

да ничего – терпимо, бывало хуже

киоск оказался прямо за углом

я взял светлого и вернулся во двор

около одного из подъездов стояла скамейка со спинкой

вот на неё я с опаской и присел

когда в бутылке осталось не больше половины, рядом со мной материализовался субъект с такими мешками под глазами, что в них мог бы сложить вторую обувь гномик младших классов

явно с похмелья

А меня уже отпустило, чувствовал я себя гораздо лучше, никак не сравнить с тем, что было, когда я проснулся первый раз. Тогда мне казалась, что мне, как какому-нибудь Филу Эспозито, нужна таблетка с хоккейную шайбу.

Мужик вытер губы фасадной стороной ладони и стал рассказывать, подпрыгивая и оглядываясь по сторонам, как военный летчик, что вчера бухал с чемпионом мира по боксу Сериком Конакбаевым. Их забрали в милицию. А там Серик, тут мужик вконец возбудился и стал сопровождать свой рассказ телодвижениями: «Раз – одному, потом второму – раз, они летают по комнате, а я стою и радуюсь, рот открыв».

Мне тоже надо было с кем-то поговорить. Я предложил мужику, который представился Семёном, похмелиться. Было понятно, что он подошёл ко мне, чтобы попросить глоток пива или, если повезёт, деньги на бутылку. Я понял правильно, как выяснилось, и меня не обманул его внешний вид, а одет он был довольно прилично, только чуть помято: серый пиджак модного фасона, чёрные брюки из кожи, туфли хорошие, возможно, не совсем модные, но то, что называется «в стиле».

Мы пошли к киоску, я купил две бутылки вина, сигареты, минеральную воду и два пластиковых стаканчика. Семён, когда мы только подошли к киоску, глядя на деньги в моих руках, заявил, что не может пить утром пиво. Это и детерминировало моё решение относительно вина, коллаборацию же с ним в вопросе снятия абстинентного синдрома можно объяснить какими угодно резонами и преференциями.

Конечно, можно было посидеть в летнем кафе, но я не был уверен, что от меня не пахнет, и хотел подольше побыть на свежем воздухе и не среди людей. Семёна я считал за человека, но справедливо полагал, что он тоже с похмелья, поэтому ладно.

Когда я, уже захмелев, заявил ему, что я поэт, он, судя по всему, не поверил. Да – мой внешний вид не ассоциировался с поэзией. Скорее, с бомжеванием, что тоже было близко к истине.

Но недоверие Семёна меня не насмешило, а разозлило. Б**, писатель Лимонов, профессор Микушевич, художник Животов, поэтесса Витухновская, поэт Рыжий, критик Топоров, мой сосед по разбитой красногорской коммуналке без особых удобств Белоплотов считают меня поэтом, а этот урод в кожаных штанах сомневается!

С другой стороны – ну и что? Жан-Поль Сартр называл Чарльза Буковски величайшим поэтом Америки, а тот в это время не мог устроиться посудомоем в столовку. А у меня сейчас почти сто долларов есть и посудомоем в любой момент могу устроиться!

– Легко докажу, – сказал я. – Знаешь, что такое акростих? Вот как твои отчество и фамилия?

Он с недоумением посмотрел на меня, потом неуверенно произнес:

– Семён Витальевич Аникин.

Я достал ручку, бумагу и уже через две минуты декламировал:

Чаще вспоминай о жизни – Семена Витальевича Аникина

А также о том, что ты его современник.

Реже вспоминай, где его видели:

Люди видели не его, а его тени.

Ь –

Знак короткий: ноль с палкой.

Большая палка и маленький нуль.

Умножают себя влюбленными шавками,

Которых больше, чем в Китайской Народной Республике пулььььььььььььььььььь

О, Аникин, а ты единственный.

Вспоминай об этом. Не кисни и

Спасибо скажи, ведь всегда находится псих,

Который вспоминает о твоей жизни.

И благодари Буковского за этот миленький стих.

– Почему псих-то только находится? – несколько обиженно спросил Семён.

– Да это для рифмы, – ответил я неблагодарному амёбоиду. – Держи. Вот стану знаменитым, продашь эту бумагу на аукционе за пятьдесят тысяч.

Семён недоверчиво положил свёрнутый листок во внутренний карман.

И заявил, что нам лучше пойти обратно во двор, а во дворе уже предложил, внимательно оглядевшись, пойти туда, где я спал. Ему я, конечно, об этом не стал говорить. Я согласился, и мы пошли за забор, в кусты.

– Здесь лучше, – сказал Семён, усаживаясь на ствол поваленного дерева. – Менты – козлы, известно. Им лишь бы деньги сшибить, сволочам. Распитие в общественном месте и соси член, дочка, – я не сразу понял, что он сказал «точка». – И их не колышет, что все пьют, – горячо разглагольствовал он.

Мы выпили, его глаза потяжелели. Нас абсолютно не было видно со двора. Кусты надёжно прикрывали как от милиции, так и от жителей домов.

– А что с Сериком? – спросил я.

– С каким Сериком? – удивился он.

– С Конакбаевым, боксёром. Тем, что был с тобой в ментовке.

– Говном, что ли, пахнет, – потянул он носом. – Нет, не с Конакбаевым, а с …. – он назвал фамилию, и та сразу вылетела у меня из головы, хотя тоже была знакома, я, кажется, видел этого боксёра в детстве по телевизору, когда транслировали московскую олимпиаду.

Мы выпили бутылку очень быстро. Семён опьянел так, будто пил один, и не вино, а водку. Глаза его стали злыми и неприятными. Он очень внимательно посмотрел на меня и сказал: «Я ведь тоже боксёр, ты знаешь. Но это во мне не главное. Главное то, что я обладаю феноменальными парапсихологическими возможностями. Я один из лучших гипнотизёров западной Евразии. Давай поспорим, что сейчас я встану». Он действительно встал. «И досчитаю до трёх, а ты отдашь мне после этого все свои деньги». «Нет, – сказал я, – не надо спорить, я верю». «Веришь, что отдашь?», – спросил он, ухмыльнувшись. «Нет, что ты гипнотизёр», – сказал я. Внутри я был очень – ОЧЕНЬ – зол. Степень той моей злости проще выразить в сослагательном наклонении – если бы я был уверен, что меня не найдут, я бы его убил. Но я не был уверен, что меня не найдут.

Он был моего роста, крепче и спортивнее. Пьянее. Ещё по пути в киоск сказал, что одержал тридцать две победы на ринге нокаутом. Моего веса. То есть, девяносто, плюс пять – минус ноль.

Боксёр-парапсихолог смотрел на меня уверенно и зло. Пока он это делал, из-за его спины показался другой боксёр, я сразу понял, что боксёр, я их хорошо различаю, и немного пройдя, причем, не спуская с нас глаз, присел метрах в пяти, начав опорожнять свой кишечник. На нем абсолютно ничего не было, кроме намордника и ошейника.

– Ну что, – сказал Семён, (собака сделала своё дело и медленно пошла в другую сторону). – Я начинаю отсчет.

И он, сделав упор на левую ногу, держа одну руку, сжатую в кулак, наперевес, а другую рядом с подбородком, причем, моим, начал считать:

– Раз.

И через секунду, так же медленно.

– Два.

Еще секунда.

– 3.

Он так и сказал: «3». Это было последней каплей. Он, дурилка, не заметил по пьяни, что я уже давно держу у правой ноги своей пустую бутылку из-под вина, которое мы выпили. Я поднял перед собой левую ладонь и сказал: «Все, хорошо. Договорились».

И быстро, как только мог, бросился влево и вверх, не от удара, а, наоборот – к нему. Моя левая рука блокировала его, а правой, в которой была бутылка, я ударил снизу, сильно. Бутылка была толстостенная, очень подходящая. Она с силой врезалась Семёну в подбородок. Зубы аж лязгнули. Я думаю, что выбил ему парочку, по крайней мере, искренне надеюсь на это. Он сразу же схватился за лицо. И коротко вскрикнул. А я, с каким-то неприсущим мне садистским удовольствием, широко размахнулся и врезал бутылкой ему по черепу. Пустая бутылка из-под вина – это серьёзнее, чем наполненная. От удара она даже не разбилась, а скорее – раскололась на части. Семён рухнул лицом вниз. Его башка поганая была вся в кровищи. В моей руке осталось горлышко бутылки.

А если я его убил, подумал я. Его найдут, снимут, наверное, отпечатки пальцев с бутылочного стекла. Я подумал, что если моих отпечатков не будет на горлышке бутылки, то я всегда смогу сказать, что: «да, мы пили, но потом, когда пришли его друзья, какой-то боксёр по фамилии Неконокбаев и второй, я ушёл. Я хорошо разглядел только второго, Неконокбаев он как-то все спиной был ко мне». И т.д.

Все это я думал секунду, не больше.

Семён лежал. Я вытер горло бутылки низом рубашки и отбросил его в сторону. После чего осторожно перевернул тело. Семён был без сознания. Интересно, что основная часть крови была не на голове, хотя вначале мне показалось, что раскроил я её не хуже, чем колуном, а на лице. Видимо, у него сильно хлынуло из носа, к тому же, он содрал кожу о кору поваленного дерева.

Я снял с него пиджак, потом туфли, штаны. В пиджаке оказался паспорт. Звали эту тварь, оказалось, Александром, и прописан он был на Алтуфьевском шоссе, а мне говорил по пути в киоск, что живет в Шатуре. Впрочем, жить он там действительно мог. Я выбросил паспорт в кусты. Выгреб из карманов всякую дрянь: табачные крошки, бумажки с телефонами, пятьдесят липких копеек и тоже выбросил. Осторожно, чтобы не запачкать, положил пиджак на дерево. Снял с себя штаны и очень осторожно – трусы. В них была основная масса фекалий. В принципе, их было не так уж и много, но жить они мешали порядочно. Я вспомнил, что ел вчера свекольный салат, кажется, корейский, и пару колбасок, надеюсь, не корейских.

Трусы я тоже отбросил в сторону, вытащил из джинсов деньги и переложил их в пиджак полуубитого. Оставшись в одной рубашке, взял минералку, согнул ноги в коленях, и стал очищать свой зад и ноги от экскрементов. Закончив с этим, вымыл руки. Понюхал их и решил зайти в ближайший общественный туалет, чтобы вымыть с мылом.

Переодевшись в пиджак и брюки Семёна, который уже начал постанывать, я пошел прочь от этого места. Свои джинсы и куртку я оставил рядом с ним и не потому, что не хотел привлекать к себе внимание не очень приятным запахом, а потому что не жмот и православный человек.

Пройдя метров сто, я захохотал. На меня даже стали оглядываться, после чего я взял себя в руки. Но ведь действительно смешно – придурок сейчас очнётся, башка разбита, паспорта нет, пиджака нет, а вместо его кожаных штанов – обосранные джинсы. А ведь выбирать ему не придется.

Перед тем как зайти в туалет, я купил трусы. Без трусов было не очень приятно идти в кожаных штанах. В туалете висело зеркало. Я очень даже ничего смотрелся. Пиджак подходил к этим штанам.

Вчера, как я пунктирно помнил, мне втемяшилось пойти в гости к одной старой знакомой на Баррикадной. Сейчас я раздумал это делать. Хорошее настроение надоумило меня пойти в Дом Кино. Когда-то, совсем недавно, я работал в киношном журнале, и редактор этого журнала должен был оставить мне на вахте приглашение на презентацию в какой-то ресторан.

Так оно и оказалось. Правда, до неё было несколько часов. Удивительнейшим образом я смог убить время на улице – не задумываясь над тем, что, убивая своё время, убиваю самого себя – и не напиться. А добился я этого просто – пошёл в библиотеку. Баночка джин-тоника была мною прихвачена с собой. Я взял несколько подшивок журналов «Вокруг света», «Вопросы философии» и «Науки и религии».

Посидев в библиотеке, я пошёл в Дом Кино. Но подошёл все же раньше, чем надо. Вероятно, поэтому, а также потому, что сменилось большинство вахтёров, с тех пор как я перестал работать в «Киноглазе» (так назывался журнал), меня спросили, куда я направляюсь.

– Я по приглашению Евгении Ильиничны, – сказал я, – на презентацию. Она здесь? – спросил я, подразумевая Евгению Ильиничну.

– Прямо и налево, – ответила вахтерша, имея в виду, вероятно, презентацию.

Туда я и направился. Презентация была журнала. Не нового, но расширявшего свой формат.  Вроде бы как владельцы журнала хотели, чтобы он перестал быть известен только в русских кругах, а вышел и на международную арену. Как бы там ни было, иностранцев было до хренища. Евгения Ильинична как главный редактор журнала что-то говорила в микрофон, а переводчица, сидевшая рядом с ней, синхронно переводила её слова на английский.

В основном в зале, за столами, поставленными буквой «П», находились люди не очень-то молодые, но были исключения. Одно из них мне весьма понравилось. Рыженькая девушка с задорно, а порой, когда я видел её профиль, чуть вздорно вздёрнутым носиком и очками, в которых отражались блики электрического света.

Во мне играл алкоголь. Негромкую такую, но уверенную мелодию. В до или соль мажоре, кажется. Я прислушивался к себе, но точно определить не мог. Это не раздражало, а лишь прибавляло веселья.

Эта мелодия помогла мне довольно спокойно пересидеть официальную часть, которая длилась около часа, и плавно приступить к неофициальной. Она проходила наверху, пришлось подняться по лестнице. Там тоже были расставлены столы и тоже в виде буквы «П». Но если внизу эта «П» напоминало о том, что собравшиеся в своём большинстве представители «П»рессы, то здесь о том, что все «П»ьют. Так мне показалось наверху, я подумал, что стоит записать такую замечательную, остроумнейшую мысль, но не было на чем её записывать, и я не записал.

Очень мило и интеллигентно поговорив с очень милой и интеллигентной Евгенией Ильиничной, я настроился познакомиться с девушкой, чей носик так меня пленил, но увидел, что её уже занимает разговором уверенного вида чувак в костюме и бабочке. Только утром я был полностью (ну, почти) в говне, поэтому ещё не изжил из себя комплексы.

Людей в зале становилось всё больше и больше. Среди них я неожиданно для себя увидел блондина, в котором узнал Руслана Воронцова. Года два назад я познакомился с ним у поэтессы Алины Витухновской. Он произвёл на меня хорошее впечатление, несмотря на то, что в его поведении проскальзывали, и довольно заметно, тюремные мотивчики в довольно агрессивной тональности. Он только что освободился из следственного изолятора города Казани. Вроде бы ему помогла в этом Алина, сама бывшая сиделица, использовав связи в Пен-клубе. Но сейчас с ним была не она, а другая девушка. Тоже брюнетка, как Алина, но совсем другого типа. Её глаза были скрыты за стёклами тёмных очков. От девушки веяло холодом. Вот от Витухновской холодом не веяло. Я был уверен, что даже в могиле она будет излучать мягкое тепло, столь характерное для неё.

– Привет, – подошёл я к Руслану.

– Ой, привет, – как-то неожиданно сказал он. Это его «ой» совсем не напоминало его обычного. В общем-то, он всегда был довольно высокомерным малым.

– Ты как здесь? – спросил он. Вероятно, я, в его представлении, не мог присутствовать на презентации в Доме Кино.

–- Я работал раньше в журнале «Киноглаз», – сказал я. – Вот, зашёл сюда по старой памяти. А ты как здесь?

– Ну, – небрежно пожал он плечами, – я много где бываю.

Руслан познакомил меня со своей спутницей, которую – кто бы удивился – звали Лилит.

Я знал, что Руслан долгое время состоял, а, может быть, состоит и до сих пор в так называемой Церкви Нави, организации явно сатанинского толка. И не просто состоял или состоит, а был или есть одним из её руководителей. Вторым после некоего Лазаренко. И того, и другого даже показывали в программе «Мы и закон». Запомнилось, как Руслан носился по солнечной полянке с курицей, которую поклонники Сатаны никак не решались прирезать. Бедная птичка. Попросили бы какого-нибудь деревенского мальчишку.

Более, чем дремучий провинциализм, меня всегда забавлял «масковскый синснобилизм», который был присущ Руслану. Забавно было то, что он к тому же пару раз обмолвился, что является потомком князя Воронцова. Вероятно, так оно и было, ведь он состоял в московском дворянском собрании, куда приглашал и меня, вообразив, что я тоже из ихних, но потом переменил своё мнение.

Мы поговорили немного о некоторых общих знакомых, причём большинство из них или посадили в тюрьму, или в психушку. Надо сказать, все эти знакомые были больше его друзья, чем мои. Я никак не думал, что моё общение с Русланом и этой самой Лилит будет долгим, но получилось, как получилось.

– Ты что собираешься делать после всего этого? – он кивком показал на нечто впереди себя, что должно было изображать данную презентацию.

– Не знаю.

– Поехали к Лилит? – предложил он.

Странно было бы, если бы я отклонил его приглашение. В конце концов, пора было уже вымыть жопу по-человечески. А в Доме Кино это было делать не очень удобно.

Жизнь продолжалась.