Холодный свет в подъезде резал сетчатку глаз. Стоять прямо к тому моменту я уже не мог. Стучал в дверь до боли в костяшках пальцев, пока не понял, что ошибся этажом. Поднялся, заколотил в нужную.
Долговязый Кепа открыл и тут же зашипел по-змеиному:
– Тихо ты, Ника уже спит!
– Амиго!
Показал рукой, мол, чтобы я такой-растакой гондон убавил громкость. Куда уж мне!
Я выпил два стакана воды и завалился в спальник. Ника шевелилась в огроменной постели, обнажая пухлые ступни. При всей её утонченности, природа обделила её красотой в деталях. Я шелестел в спальном мешке, пристраиваясь поудобнее. Хотелось вздрочнуть, но чувствовал, что отрубаюсь.
Кепа подтолкнул меня, дабы я не шумел, затем отключил развёрнутый на ноутбуке «Мор», поправил на Нике одеяло и как можно более деликатно прилёг рядом. Сквозь шорох одеял я слышал пожелания доброй ночи, сказанное с любовной теплотой в голосе. Понятное дело, адресовано оно было «спящей» Нике. И стало от этой безответной любовной тоски в голосе Кепы противно и как будто стыдно. «Грёбанное все, ночую в царствии Куколдово», – думал я, швыряемый вертолетами по спальнику. Так и провалялся, не подрочив, до рассвета в мрачных алкогольных мыслях.
В одиннадцатом часу меня растолкал Кепа. Подавляя трёхэтажную ругань и совершая тринадцатый подвиг Геракла, я сумел подняться и освежить, скорее даже освежевать, голову струёй холодной воды. Водопровод, конечно, великое изобретение; правда, до тех пор, пока какой-нибудь отчаявшийся умник не накачает во внутреннюю систему давления, и у тебя не взорвётся бачок унитаза, ну или не сорвёт душевую лейку со скоростью четыреста тридцать два километра в час…
Холодные струи стекали по шее, плечам, спине, взывая к трезвости и разуму. Кепа осуждающе меня отчитывал:
– Ну куда ты на пол льёшь, я еще пылесосить должен, – и ушёл за шваброй, продолжая, – в холодильнике йогурт, это тебе позавтракать. Днём сварганю сливочный соус с беконом (к макарошкам), хочется Нику вкусным угостить. А то она всё из доставок, да из доставок питается.
– Погоди, с какой стати ты должен у неё прибираться? Ника же хозяйка, – я принялся вливать внутрь холодный йогурт.
– Так я же мандец-аллергик. У Ники всё в кошачьей шерсти. Особенно в кровати, где она спит с ней. Да и просто я чистоплюй конкретный, от грязи просто вымораживает. Сюда ехал специально отдохнуть и развлечься, ну а со своими болячками здесь я ни вздохнуть, ни пёрнуть.
– Ну…
– Хочется пожить немного, как у себя дома.
– Ты не у себя дома…
– Без заморочек, чтобы никто и ничто не давило. Состряпать вкусный ужин, провести вечер за киношкой с любимым человеком, и никаких загонов или забот. И знаешь, что? Как-то меня калит, что я к Нике со всей душой. Привёз ей из нашей пекарни пакет булок (угощайся, кстати), пришлось доплачивать за багаж в аэропорту. Со всей душой, понимаешь ли, думал о ней, чем бы приятным обрадовать. Ну а она даже не притронулась. И обо мне не подумала, могла ведь прибраться, знала же про аллергию.
Я промолчал. Йогурт был ничего, с черникой, сладенький.
– Ты как думаешь? Это ведь неправильно с её стороны?
– Да я же не знаю ваших отношений.
– Мы друзья хорошие, я всегда её и выслушаю, и поддержу, и помочь всегда рад.
«Невесты, набегайте», – подумал, но сказал:
– Или неправильно, или она оборзевшая от жизни.
– В чём-то ты прав. Сложностей в её жизни никогда не было. Родители платят за квартиру, еще и в Москве, за учёбу, дают на жизнь. И ни разу в жизни она не работала, – и, немного помолчав, спросил. – Ты сам вчера где мотался? Пришел в ночи пьянющий.
Я бы мог рассказать, как взял пару шотов в баре, затем доукомплектовался в ближайшем КБ, но прежде всего, йогурт, приконченный пару секунд назад, выпросился наружу. Вместо ответа пришлось буркнуть что-то невразумительное и скрыться в туалете. Из-за закрытой двери доносился ска-панк – это Кепа подрубил на фон, пока совершал уборку чужого дома.
Мы встретились с Никой и её парнями у метро в районе человейников. Никто из них не пожал мне руку. Теперь мы шагали через выхолощенную московскую окраину на концерт.
В левом кармане куртки болталась бутылка пива; в правом – пачка сиг, которую я поглаживал с особой нежностью, пока так долго ехал в метро. И вот теперь я мог закурить. Напускать грязного дыма вокруг.
Ребята обсуждали работу. «Я вот недавно понял, что американо пьют лошары» – «Ахах, бывает такое» – «Ага. Типо, чел, не позорься, выпей эспрессо. Пьют то же самое, по сути, но разбавленное водой» и так далее. Кепа тёрся, хотел вставить пять копеек своего опыта барристо.
Кончились жилые массивы, наша компашка вышла на обочину автодороги. Топали по ней долговато. Я коротал время пивом. Кепа болтал со мной про «Железную пяту» и как хочет написать эссе «Паноптикум московский».
К сумеркам мы добрались на место. Замок взаправду оказался замком. Он возвышался на три-четыре этажа вверх, витражный окна, башни, декоративный ров – в общем, со всеми делами. Вокруг только респектабельный загородные домики, скрытые от моих глаз кирпичными заборами, так что судить я мог только по вторым-третьим этажам, мезонинам, мансардам.
За массивными дверями мелодичной скрипкой нас встретила девочка, что по винтовой лестнице провела нас выше. «В этой зале состоится концерт, здесь бар, а здесь уборная. Курить на крыше», – растолковала она и ушла встречать других. Компашка Ники осталась с кем-то знакомым, мы же с Кепой решили, что пора уже дерябнуть.
Врезали с приятелем пару рюмок самого либерального по цене – весьма нормального самогона. Стал присматриваться к людям. Народ собрался с претензией на альтернативу, при этом возрастом от вчерашних школьников до уже прожжённых сединой интеллигентов.
Мимо проходил толстяк, мерзостно хихикая. По пути он столкнул бокал сидевшей за стойкой девушки. О, это был просто солнечный мальчик. Он распластался в угодливых извинениях, чуть ли не слизывая пролитое, толкал деньги, кланялся, как будто даже немного стонал. Вся его одежда кричала о том, какой он мирный любитель жизни, хиппарь под карамельным соусом. На нём мешковато болтался джинсовый комбез, варёная ткань исписана строчками песен и перемазана краской «а-ля творец». И воняло все это безумие как ваза мармелада. В конце своей извиняющейся тирады паренёк бросил несколько купюр на стол и убежал.
Кепа прокомментировал:
– Противный чувак. Искорячился, лишь бы никого не обидеть.
– Ага…
– Пошли покурим?
– Идём.
На крыше мы оказались в окружении интеллектуалов и эстетов. Больше всего выделялся один экземпляр – вальяжная бабушка в центре. Её все обходительно вылизывали, очень интересовались её мнением, о чём-то договаривались. Позже я узнал, почему. Этой бабушкой оказался Алексей Вишня.
Ко всем вокруг я чувствовал некоторую неприязнь. Обстановка стискивала меня так, что я непроизвольно конфузился. Отвернулся к перилам, чтобы спрятать душу; глядел в черноту пригорода и огни человейников за ним. Курил, курил, курил. Голос Вишни раздражал слух. Позже к нему присоединился еще один повизгивающий голосочек – солнечный мальчик с увлечением докладывал «старухе» о начинающем муз коллективе. Вишня учтиво давал понять, что со всем их творчеством ознакомится позже и любые начинающие артисты ему «страшно интересны».
Мои сиги кончились, я решил стрельнуть у Кепы, но тот увлеченно допрашивал школьницу и ее бойфренда на свои обычные темы свободы, равенства и братства. Придётся просить у других. Я сразу приметил пузатенького бородача с пивной банкой наперевес – он торчал с двумя выходящими в тираж интеллигентами и со своей женой-скуфыней. Смолили они, дай боже.
Но раньше меня в их компашку подрулило богатенькое тело. Поднялось снизу, задолго предупреждая о своем приходе щебетаньем пьяного голоса. Держа в руке бокал, обтянутая вечерним платьем, на каблуках и с диадемой – она представилась смотрительницей замка.
– Как вам вечер? – она поприветствовала компанию.
– Доброго времени, господамы! – тут вклинился я.
Бородатый смерил меня взглядом. Остальные, казалось, проигнорировали. Мне стало неловко от собственных слов, кровь приливала к ушам. Но смотрительница по-доброму засмеялась и спросила:
– Вы у нас впервые?
– В этой жизни ― да.
Она хихикнула и мгновенно переключилась на остальных, объявляя о начале концерта.
Все спустились вниз и набились в одну из зал. В дальнем конце, у витража, сидели два тощих травокура, играя что-то в стиле фолк. Текста их песен были переполнены сумбурными лирическими образами. Действо на почти трезвую голову казалось скучным, но кого-то качало.
Я огляделся: смотрительница, похоже, не пошла слушать музыку и растворилась возле бара; Кепы тоже рядом не обнаружилось. Побрёл его искать.
Искал я, впрочем, недолго. Мое внимание быстро привлекло нечто пушистое. Камышовый комок брел по своим делам. Запустив руки в мех, потрепал немного милое чудовище. В ответ почувствовал, как кошак замурлыкал.
Задумался о тех кошках, что далеко отсюда, в родительском доме. Я уже очень давно не был там, и неизвестно, когда побываю вновь. Но вопрос с другим, с моим домом остаётся до сих пор открытым. Некоторое время назад он находился в руках одного конкретного человека, а теперь… Без неё пространство оскуднело, и остался лишь я один во вселенной. Слишком далеко забрел в пустошь, пока остальные жили и калечились. Жизнь превратилась в сплошные скитания. Быть может, когда-то на горизонте замаячит новый дом, и будет новая жизнь. Будет всё по-другому.
– Я вижу, у Раз-Два появился фанат, – прощебетал над ухом голос смотрительницы.
– Так вот как её зовут…
– Да, это наша кошечка Раз-Два. Ловит мышей в моём замке.
– Здесь есть мыши? – я оглянулся, как бы проверяя наличие грызунов.
– Ну да, это ведь настоящий средневековый замок, – смотрительница как будто объясняла что-то очевидное. – Раз-Два, вообще, не любит, когда её гладят чужие.
«Я не чужой, я хищник», – подумал я.
– Но ты хороший, ты ей нравишься. Обычно, она не любит, когда её гладят чужаки.
Пауза. Из зала, где только что играла музыка, теперь доносились звуки копошения толпы.
Смотрительница обвила мой локоть свободной рукой (в другой она сжимала фужер) и потянула, говоря:
– Идем! Хочу послушать стихи! Очень хочу.
Душа поет, душа просит поэзии. Ну я тебе дам! И тогда предложил:
– Так давайте я вам сам прочитаю?
– Свои? – она заискивающе-соблазнительно улыбнулась.
– Не, какие свои? – я в душе смутился так, будто меня спутали с Папой Римским. – Бориса Рыжего знаете?
– А он здесь? Я бы познакомилась…
– Он повесился в 2001 году. Это свердловский поэт, его стихи очень нравятся мне. Когда я читаю их, всегда поражаюсь, насколько явно он передавал образы города. Я будто перемещаюсь в родной Екатеринбург.
И начал:
Я пройду, как по Дублину Джойс,
сквозь косые дожди проливные
приблатненного города, сквозь
все его тараканьи пивные.
Чего было, того уже нет,
и поэтому очень печально, ―
написал бы уральский поэт,
у меня получилось случайно.
Подвозили наркотик к пяти,
а потом до утра танцевали,
и кенту с портаком «ЛЕБЕДИ»
неотложку в ночи вызывали.
Во время декламации появился Кепа, стал слушать в сторонке. Следующую строфу я подзабыл, так что сразу перешел к последней:
Да иду, как по Дублину Джойс,
дым табачный вдыхая до боли.
Here I am not loved for my voice,
I am loved for my existence only.
– Хорошо, – сказала смотрительница, – хорошо. Выпей.
И пихнула фужер мне под нос. Я неслабо отпил из него. Крутоватый у неё коктейльчик! Смотрительница за миг моего глотка успела куда-то умотать. Кепа подвалил ближе:
– Развлекаешься? Нифигово шпаришь, я гляжу.
– Это слушать надо.
– Я тут с товарищами пообщался. Организуемся за водкой. Пошли наружу, мы там договорились скоординироваться.
Там нас ждали четверо; все откровенно тинейджерской наружности. Сошедшие из американских ситкомов подростки смерили меня взглядом.
Кепа взялся нас знакомить:
– Знакомьтесь, это А… . А…, это твои любимые БТС, слева направо: Серго, Марк, Роберт и Анита.
«Да ты, …, издеваешься», – думаю, одновременно конфузясь, как одинокая сосна.
Я салютанул им двумя пальцами и сказал:
– На шестерых надо брать две бутылки. И винца бы, по-хорошему.
– Не-не-не, мужики, без нас. Мы таксу ждем и на хату уже чиллить.
– Как? – Кепу ошарашило их предательства. ― А в сквер Такого-то-растакого-то не идем?
– Братан, мы… Такса уже подъезжает.
– Ну, эх!… Ладно. Очень приятно с вами было. Цифры свои я вам дал, завтра договоримся. Давайте, парни!
«Ты че, внуков провожаешь?» – думаю я, а перед глазами хлопнула дверца такси.
– Какие-то они, как бы сказать, – говорю. – Вид у них какой-то товарный, не хотел бы с такой компанией водку пить. Они для нас слишком рафинированные.
– Тоже верно.
Зашагали мы мимо кирпичных заборов чужого благополучия. Курили. Почти как «Два кавалера» отечественного разлива.
Магазинчик для этих мест выглядел чересчур провинциально. Взяли бутылку водки, по две бутылки пива и по пачке сиг (Кепа взял три). Брели назад, уже распивая пивас. Я пытался разглядеть звёзды. Кепа сочинял стишок, через слово отхаркиваясь.
В замке нас ждала атмосфера погрома. Народ притихший, готической декор раскидан и переломан. Один Алексей Вишня суетился, говоря о скором начале его выступления. «Музыка нас спасет, музыка всё исправит!» Какая пошлость, думаю.
У входа курили недорезанный аристократ в порванном фраке и недобитый эмо-бой с фонарём под глазом. Последний мне поведал, что смотрительница в край упилась, заскандалила, швыряла в гостей утварью, опрокинула аппаратуру и подралась с «нашим покорным слугой». Интересно… «Где она сейчас?» – спрашиваю. Мне ответили, что на чердаке.
Я направился туда, по пути взял в баре стакан воды и потерял Кепу.
Чердак оказался неосвещенным помещением с низким потолком. Довольно пустынным, только посередине валялся громадный матрас без белья, на котором во мраке различались очертания женщины.
Присел рядом. Послышался недовольный бубнёж. Я ответил:
– Я побуду рядом. Выпейте воды.
Смотрительница обернулась с улыбкой на пьяной физиономии, бормоча «фанат Раз-Два, рыжий мой» и так далее. Пока она с упоением глотала воду, я снимаю туфли и разминаю её лапки, горячие, изящные, весь вечер пробывшие на каблуках.
«Какой ты у меня милый», – сказала она, начиная трепать мои волосы. Я присел к ней вплотную, обняв за плечи.
«Ты знаешь, милый, я хочу тебя поцеловать».
«Да ты и раскаленную кочергу поцелуешь, – думаю. – Только не блевани мне в рот».
И мы соединяемся. Смотрительница устроила мне полное включение сразу, протиснув язык. Руками я старался не отставать от её напора. Мы повалились, выбивая пыль из матраса. Не знаю, сколько ей лет, но ягодицы у неё упругие. Смотрительница старалась подавить любую мою инициативу, руководить процессом. Мне за волосы пришлось оттащить её, чтобы вцепиться зубами в шею. Она чуть поскулила, сучка. Затем я покрыл её плечи и грудь поцелуями. И вновь смотрительница меня засосала. Сильная барышня.
Вокруг нас витал этаноловый душман. От смотрительницы ещё немного несло потом вперемешку с парфюмом (от меня наверняка тоже, но без парфюма), запах действовал на меня возбуждающе.
«Делай, что хочешь, mon ami», – шепнула она, обхватывая ногам, вновь впиваясь губами. И я повиновался, и я делал всё, что хотел, и я принимал её тепло, столь дефицитное в моей жизни.
Задираю подол платья. Узкая талия, широкие бедра. Проснувшись утром с похмельем, я даже не мечтал о красивом теле. Пальцем я вожу вверх-вниз, сквозь трусы прощупывая щёлку. Жарко-жарко. Я целую живот, говорю развернуться. Смотрительница встает кверху задом, выгибает спину, как кошка.
Я стягиваю с неё исподнее, наклоняюсь и языком смазываю её. Деликатно ввожу член. На удивление кусачая манда. По**ываю ее. Нулевая реакция смотрительницы смущает меня.
Я наклоняюсь проверить, дышит ли она вообще. Грёбанное все – пьяная мразь отключилась. Вынимаю член, застегиваю джинсы. Сонного хорька устраивать мне не по вкусу.
Снизу пел Алексей Вишня. Я сгреб чёрные трусы смотрительницы в карман и спустился вниз.
В зале я застаю следующую картину: под пошлую эксплуатацию темы веществ в музыке, Кепа распивает мою водку с одутловатым хмырём. В эту ночь я не потрахался, потерять ещё и пьянку я не мог. К тому же сексуально возбуждение потихоньку перетекало в шальное, агрессивное такое настроение. Я собирался что-нибудь натворить, но для этого не хватало алкогольной индульгенции.
Наградив хмыря подзатыльником, выхватил из его рук пузырь и хорошенько приложился. Прямо в нутро. Следующим движением я изловчился скрутить крышку с пива и обильно запить бушующую по пищеводу водяру. Протянул бутылку обратно. Оба приложились, но уже без дерзаний. Еще и хмырь скривил хлебало, будто ему песка под фимоз насыпали.
С новыми глотками открывал я в себе всё более глубокие бездны. Энергией наполнялись конечности. На больную, разочарованную мою душу водка подействовала антигуманно, заставив всё некогда страдальческое испариться.
Толпа вокруг душила меня. Музыка выкручивала яйца. Я чувствовал, что натворю делов, и утром мне будет жаль. Но это проблемы будущего меня.
Взгляд прицепился к дылде в центре. Рептильный мозг подсказал, что надо делать. Я вскочил ему на спину с удивительной для пьяного ловкостью. Парень гнулся из стороны в сторону, остатки пива из бутылки расплескались на головы. Левую руку я вскинул вверх с криком: «Kill juden! Анархия – мать порядка! Россия для русских!» – а я ведь не был ни антисемитом, ни наци-падалью.
Так бы я и висел на дылде, как макака переросток на мачте, если бы чья-то рука не вцепилась и стащила вниз. Толпа расступилась. Меня по полу волочил солнечный мальчик. Для рыхлого толстячка он оказался весьма силён. Кое-как поднявшись, я пытался оттолкнуть его, но получалось неловко, нелепо.
– Ты че творишь, дефективный, – мальчик багровел.
– Х** будешь?
Меня обступили несколько. Кепа был готов меня выручить. «Хр-р, тьфу!» – и плевок солнечного прилип ко мне. Тут понеслась: махнул бутылкой по его голове. Она не разбилась, но оставила тому сечку. Кровь сочилась сквозь пухлые пальцы. На меня ринулись всем миром. Удары, казалось, летели ото всюду. «В ружьё!» – кричал Кепа, мутузя кулачищами всех подряд. Но даже вдвоём, что могли мы противопоставить пятерым, семерым, двенадцати?
В конце концов, я оказался на улице, в кустах у замка. Блевал. Блевал ещё. В муках от страшной боли. К счастью, как оказалось позже, меня били без усердия. Скрутили, спустили с лестницы, вышвырнули вон.
Кепа курил рядом. Смурной, но вроде не особо побитый.
В замок нас уже не пустили, хотя нам и надо было только умыться. Девочка, что встречала нас со скрипкой, вынесла воды. Искренне её поблагодарил. Извинился, но чувства стыда, на самом деле, не испытывал.
Пошли с Кепой обратно. С обочины поссали в овраг. Я, поразмыслив, туда же выкинул трусики смотрительницы. Зайдя в город, прикончили остатки водки, запели:
…Погляди на небо ― там
Лихо золотиться апрель,
Над земной юдолью там
Тихо голосится свирель!..
Встретили рассвет, рано вставших работяг.
Вечером Ника прогнала меня. Делать было нечего: собрал вещи, ушёл. Бродил по городу. Искал круглосуточное кафе. Только … дождь составил мне компанию.