Дед в лифт не пролезал. Не сам дед, конечно, а его долбаная коляска. Лифт, как и дом – совковый, узкий, а коляску выдали новую. Складную, б**. Ни в один косяк не пропихнуться. Чисто, короче, прикол – двигать на ней по квартире. Так-то деду особо не нужно, куда ему катать? Некуда. Два года как шоркнуло. Отбегал. А то был неугомонный. На хате ему все двери вырубили с петлями – в сортир, в кухню, чтоб сам ездил. Не выносил мозги. А тут он уломал, типа – хочешь три косаря с ломтём заработать. А чё? Хочу. Кто не хочет? Что делать-то? Ну, он выдал, что нужно в одно место свезти. Туда-обратно – за трипятьсот. Знаю, не кинет. Такой характер у старого алкаша. Это не мать, не Колян. Не брат даже. Тем нае**ть как нече делать.

Мы, в общем, так забились, что косарь сразу даёт, а остальное – как вернёмся. Честно, в общем. Не придерёшься. Ну я и не спросил по тупости, куда он ваще собрался. Так у меня в голове и осталось – типа в больничку, куда ещё. А хер там.

– Давай на бок вали, пролезем.

– Да куда тут? Слепой, что ли?

– Ну сильней ёпт заваливай. Не ссы!

– Нахер! Давай я тебя по лестнице спущу. Два пролёта всего.

– Чтоб мне жопу что ли отфаршмачить?! В лифт пихай!

Не пролез. Да если б и пролез, как его потом на первом тащить из кабины? Ну, я плюнул, говорю, давай, старый, обниматься. Не, ну ему, думаю, по кайфу. Он мне за шею руки закинул, навалился на спину и сопит, барсеткой своей по боку бьёт. Я чуть лося не двинул по лестнице так спускаться, а там ещё дверь заело. На лавку деда посадил и за коляской.

На улице стало полегче, до метро норм докатились. Станция старая, тоже ни лифта нет, ни пандусов нормальных. Можно было до «Строгино» добраться, там есть. Но это дольше. А тут хорошо чурка в возрасте помог. Загрузились мы в вагон, едем. Поставил его в углу, к местам на троих. Сам рядом придерживаю за коляску, чтоб не укатил. Люди кругом косятся, баба особенно. Типа с одобрением. Внук деда-колясочника гуляет. Во тут-то старый и брякнул, что гонем мы в Раменское. Я глянул. П***юхать и п***юхать, конечно. Сначала прямо до «Тверской», там на сиреневую до «Выхино». А оттуда ваще на собаке. Дурка, кончено. Зря на три косаря соглашался. Надо было пятёру просить. Но с дедом теперь не переиграешь. На «Тверской» с пандусами опять жопа, и дурачков этих нет красно-жёлтых, которые с инвалидами возятся. Я к ментам сунулся, а дед как зашипит, чтобы даже не смел, чтоб не трогали они его типа.

Короче, раз с пятого помочь нам согласились:

– Извиняюсь, поможете дедушку поднять?

– Спешу.

– Дружище, помоги с дедом.

– Не-не.

– Слышь, мужики, подсобите-ка внуку с коляской. Вон вояки какие в камуфляже.

– Извини, отец, сам после операции.

В итоге баба лет пятидесяти потянулась. Но её сразу парень отпихнул в пальто и при галстуке. Всё-таки зашквар. Баба пыхтит, а ты, типа, идёшь мимо. Считай, тётка эта в итоге и помогла. Мы с чуваком этим деда и спустили потом, и в поезд закатили. Но он через остановку свалил. Походу в другую строну двигал, не успел выйти.

Дед, пока пересаживались, весь раскраснелся, морда в поту. Ингалятор в рот запихнул, пшикает. Я подумал, что если его по дороге-то шоркнет. Вообще бред. Со жмуром тут оформляться в метро. Маманя ещё на меня свалит, что деда спецом угробил, с неё станется. В такое говно влипну за три косаря. Так-то даже за один, считай, если он ща кони двинет.

Но нет, вроде подействовала пшикалка, до «Выхино» не помер. Станция эта оч сраная. Хуже нашей. Один раз я здесь был, ещё в школе. Гонял с тёлкой из поварского колледжа на днюху к её сестре. Жила она даже не в Люберах, а в Томилино, типа в деревне. У нас по сравнению – центр, считай. И самый прикол, что там нормальных адресов не было. То есть вместо улицы такой-то, там адрес типа «Птицефабрика, дом девять, квартира пять». Реально жили на Птицефабрике, в трёхэтажке, и всё кругом куриным дерьмом воняло. Зимой ещё ничего, а летом в жару вонь, говорят, просто подохнуть можно. Сестра эта, Маша, сказала ещё, что фабрику, по слухам, собиралась какая-то гнида попсовая покупать, типа там Тимати или такой херни, что кур нахер выселят, сделают ТЦ с концертной ареной. Я, помню, пошутил тогда, что такой петушне только на птицефабриках и петь. Все ржали. Да и сейчас ржачно. Всё это, короче, трёпом оказалось. Куры там так, вроде, и живут. Не знаю. С поварихой той пару лет не пересекались, она торчит плотно. А Маша в Америке теперь, я на неё в Инсте подписан. Хернёй, конечно, занимается. Костюмы с одной бабой шьёт, гигантских рыб. И на модных тусах в них выступает. Фиг знает, по мне, бред полный, но если за это говно там платят, то норм. Лучше, чем куриное говно нюхать.

На «Выхино» дед прям обрадовался. Постоим, говорит, на платформе, подышим, посмотрим, как тут всё изменилось. Не знаю, что тут изменилось. Всё кривое, серое. Басы на стоянке, народу хоть не много. А дед прям стал задвигать, как здесь раньше было жутко, как он за палатками там махался по пьяни десять лет назад.

– Я тогда поднял дохера.

– Сколько?

– Тысяч тридцать, может, или больше.

– Нехило!

– Да это не как сейчас. Это как, не знаю, тысяч пятьдесят. Всё ж подорожало.

– И чего, отжать хотели?

– Нет. Я тут мужикам проставлялся. Весна, тепло было. Взяли водки, пожрать взяли этот, как его.

– Чего?

– Ну забыл, б**, не чебурек, а как это?

– Шурма?

– Какая нахер шурма? – дед аж разозлился, шмякнул кулаком по подлокотнику на коляске. – Похоже, но по-другому.

– Ща, погоди, – я задумался. – Вспомним.

У нас с ним это было одинаково. Если чё-то забыл и не можешь вспомнить, то пока не вспомнишь, не отпустит. Реально ни о чём больше думать не могу. Не загон, а черта такая. Только у деда и у меня. Ни у мамани, ни у братца такого нет.

– Так, ладно, давай думать. Значит, не шурма, не чебурек.

– Чего у них ещё есть?

– У кого?

– Ну у кого? У мамаши твоей. У этих, киргизов, узбеков, чего они жрут?

– Чего они жрут…Может, эти круглые такие? Беляши?

– Нет, не беляши, – старый загрустил.

– Слушай, ну треугольные есть такие.

– Не треугольные. Как каша это была.

– Точно? Эти, самсы? Самса?!

– Нет!

– Но я уже не знаю, чего у них есть.

– Вспоминай!

– Ну ёпт!

Меня прям крыло реально, чего они ещё готовят. Вроде всё назвали. Дед смотрел на пути, тёр руками седые патлы. Опять рожа красная стала. Я снова напрягся.

– Так а чё, может, манты?

– Нет, – ответил глухо.

– Я не знаю тогда.

– Ну посмотри.

– Что?

– В херне своей посмотри. Куда ты пялишься всё время. В телефоне спроси, чего ещё едят они?

Я так и сделал, и проговорил вслух «что едят киргизы».

– Так. Сытные калорийные блюда. Манты. Ба-ур-саки. Беш-бар-мак…

– Нет! Простое там. Какой тут к херам бармак будут делать.

– Ещё любят баранину, конину, кумыс, тушёные овощи, рис, иногда готовят плов.

– Да!

– Что?

– Плов! Точно!

– Ну ты даёшь, дед, какие ж это беляши? Плов – это, вообще, узбеки.

– Да я и сказал: узбеки.

– Не, ты сказал, что киргизы.

– Да похер! Слушай! В общем, взяли в магазе водки, сырку, а у этого узбека, значит, взяли плова. Прям настоящего. Ну со всем этим там и встали рядом. Там такая доска была приколочена, чтобы пожрать. Мы только разложились, оформили по первой, а он давай в окно орать. Что, типа, тут у него не бухают. Что менты ходят. Жрать, значит, можно, а бухать нельзя. Мы, конечно, к херам его послали. Будет мне чурка про ментов затирать. Видно же, что это он за харам трясётся, а это пусть обратно тогда в свой кишлак п***ует.

– А он?

– Сначала затих. Мы спокойно стоим, выпиваем. А он, оказывается, землячкам позвонил. Тут много их было, палаток этих, не как сейчас, – дед достал сиги, и мы закурили.

– И чего, много их пришло?

– Да человек десять. А нас четверо. И один Лёша Губкин – карлик, считай. У него роста метр-пятьдесят.

– И чего?

– Чего-чего? Руки помнят. Поднажрал я нормально, но не в гадину. Как раз оно. Азарт есть, страха нет. Ноги держат, – он глянул на свои распухшие ступни на подножках коляски. – Херакнул пузырь об палатку и давай их розочкой шугать.

– Реально?

– А ты думаешь? Мне тогда лет, получается, было. Ну, шестьдесят, шестьдесят три. Бык ещё.

– И чего узбеки?

– Половина сразу сдристнула. А кто посмелее или тоже бухие, остались. В общем, порезал одного-двух. Но легонько.

– Ты даёшь, дед!

– Ну до крови только одного. Другому куртку чикнул, пух полетел чисто, – дед резко дёрнул рукой, кулаком по воздуху, – вот так, б**!

– Охренеть. И дальше чего? Они свалили?

–Да щас! – сигарета выпала у деда изо рта на штаны, а потом на платформу. Он достал ещё одну. – Мусики подскочили.

– Подстава, дед! – я засмеялся, у всех всегда одна хрень, всегда мусора всё гадят. – Чего, приняли вас?

– И нас, и узкоглазых. Только Лёша Губкин соскочил по-быстрому, пока суетились все, но чисто карлик.

– И как разрулили?

– Как положено. Всё, что выиграл, всё отдал, штраф, ёпт за троих. По десятке за рыло, получается.

– Вот это, блин, реально обидно.

– Не говори. Обидно, – дед чуть не прослезился. – Второй такой куш за всю жизнь и так слить. Но дело серьёзное было. Это ж не просто хулиганка, поножовщина, считай, да ещё по пьянке. Ну и узбеки, ясно, под крышей ментовской были, мы типа их актив попортили.

Постояли молча. Я ему тоже хотел рассказать, как нас с Серым приняли осенью на прудах, когда по закладкам лазили. И как мы отмазались в итоге по лайту. Но дед серьёзно так сказал: «Ладно, Паш, поехали, а то я уже ссать хочу».

Выгребли в переход, а дальше куда, непонятно, железку не видно. Прокатили сначала прямо, потом обратно. Нашли. Тут уже подъём человеческий с лифтом. Только поднялись на платформы, как собака подошла. Ехать удобно, деда я в коляске устроил в начале вагона, сам тоже сел. Пока дремал, дед закурил прям так и с бабой какой-то на этот счёт сцепился. Она меня толкает, говорит, чё ты не следишь, слабоумный твой вон хулиганит. Я ей говорю, нахер иди, дура, не это мой дед, и дальше дремать, но уже «Ипподром» объявили.

Поезд там хорошо встал, прям чётко вровень с платформой. Как надо. А дальше засада. Нужно по мосту на другую сторону. Лифт вроде есть, но, сука, не работает. Жму эту сраную кнопку, звонок. Никто не отвечает. Пока ждали, одни остались. А лестница, ну метров тридцать, наверное, и крутая. Ну чего делать. Поставил коляску на эти рельсы и давай толкать деда. Думал, сдохну.

– Дед, я ща сдохну.

– Толкай, Паша, я руками за перила тоже буду. Нормально, поднимемся.

– Это не три косаря!

– Нормально, нормально, двигаемся!

– Дед, б**, это не три косаря!

– Да нормально! Догонимся, боец!

Не знаю, как я его вытолкал. Хорошо там остановки были между пролётов. Спускать на другой стороне легче, конечно. Только придерживай коляску, а то унесёт тушу в сто кило и всмятку. Представил даже, как он размажется. Отмучается. Чего хорошего так жить? Аж смех пробрал, как представил, что он внизу ещё влетит в кого. Но спустились нормально. Дальше по улице, вообще, ровно. Грязно, конечно, вся коляска, все штаны в дерьме. Снег таял уже. Но нормально. Десять минут, и наконец подкатили.

Здоровое такое здание бетонное впереди с совковыми картинами. Всё разваливается. Ипподром. Дед, его как увидел, весь заёрзал на кресле, толкать тяжелее стало. А там ещё ехать мимо загонов с конями. Один копытом бьёт в сене, дед аж привстал.

– Не суетись, дед, – говорю. – Ща, уже приехали.

– Да вон видишь, скакунок, какой был, – дед руку закинул назад и меня за рукав задёргал – Призовой породы, а в том месяце, говорят, мудак один ему колено перебил тележкой. Ну всё, хана. А хозяин, видишь его всё стреляет… Давай, давай, Пашок, тут направо, к двери пока не подруливай, за стену меня поставь.

Оставил его. Сам постоял, покурил. Народ кругом в основном херы старые, но были и семьями с детьми. Даже хипстота подвалила. Пацан совсем чмоня, а деваха ничего, бампер что надо. Минут пять дед позвал из-за угла. Захожу – сидит довольный. Как он вообще ссыт-то в своей каталке? Хоть не запачкался.

– Двигаем, давай, время.

– Раскомандовался.

Заехали мы в дом, типа кафе. Внутри стойка с хавчиком, а слева зал, столики. По стенам плазмы, лошадей показывают, как скачут, и картина висит с полстены, тоже лошади. В углу касса за стеклом и очередь из хрычей. Дед тут сам уже за колёса взялся, перед мужиками, понятно.

– Так, я кассе. Ты всё, свободен, молодой, погуляй. Там вот пивка можно взять.

– Холодно пиво лакать.

– Нормально! Водки только не бери. Тебе ещё меня назад везти.

– Подкинул бы на пивко, дед?

– А косарь на что?

И укатил с мужиками здороваться. Я к стойке. Чипсоны там, сухариках, пиво. Вообще первый раз такие названия на бутылях видел: «Ямальский бивень», «Сноха», «Сходня. Полусветлое». Но стоит норм, дешманское, только оплата переводом – «Мария Гамлетовна Б.».

– Баблоян, – с гордостью крикнула тётка от холодильника.

Слышу, дед в зале уже с кассиршей затирает.

– Марина, прими одинары! Два-четыре-пятьсот. Три-семь-пятьсот. Четыре-семь-тыща. Теперь пары, Марин!

– Да потише ты, Толяныч, не успеваю!

– Один-три-тыща-два-тыща…

Я слушать перестал. От математики со школы башка кипит. Дед орал ещё минут пять. Все бабки в итоге отдал в окно и получил ленты с чеками. Откатился, довольный. А за ним два чувака, лет по тридцать, начали в окно блеять, карточки у них не было, а без неё ставки не принимали. Дед им стал че-то объяснять, так один аж заистерил и деда начал отпихивать:

– Так, спокойно, что происходит? Отойдите, пожалуйста!

– Да я тебе говорю, парень. На седьмую нельзя, сняли её. Ты обновления-то посмотри!

– Так, так! Отойдите от меня! Не надо мне ничего объяснять!

– Б**! Ну чего за полупокер! – дед крутанулся на кресле и чуть не по ногам проехал ему. – Пускают хер кого.

Выкатились мы к трибунам в итоге. Кресла лентами перетянуты, все в снегу, и козырёк над ними висит с будкой, откуда бубнят про скачки. Люди просто у перил топчутся. Впереди дорожки, как на стадионе. Лошади катаются туда-сюда.

Тут к деду стали такие же подтягиваться, здороваться. Один высокий в плаще, на башке берет чёрный, аж обнимать полез.

– Да, всё-всё, отстань, Франц. Устроил брежневятину.

Я пивко в коляске у деда устроил, а сам хожу туда-сюда, чтобы пальцы не отвалились.

– Да, жив-жив, мужики нормально, двигаюсь.

– А это кто?

– Пашок, внук мой

– Татьяны сын, что ли?

– А чей ещё?

– Ну, мало ли.

– Х**лоли.

– Здоровый парень.

– Да, помог добраться.

– Молодцом.

Деды мне покивали, но подходить не стал. Не знаю, о чём с ними говорить. Да и нахер надо. Но дед довольный был.

– А Валерий где? Не вижу что-то.

– Умер в том году.

– Иди ты!

– Да, из-за этого говна. Хотя и привитый был.

– Вот потому и помер. Три раза кольнулся и на третий помер.

– Не начинай, а. У меня дочь в Гамалеи работает, там всё в порядке у них.

– То, что ты, Жорик, крыса, я всегда знал.

Я стал на лошадей смотреть. Прикольные такие морды у них. Под номерками, все в тряпках разных цветов. На них такие же мужики верхом. Пузатые, как, думаю, лошадёнки их только тащат. Потом смотрю вдруг – ёпт твою мать, негр едет.

– Дед, а чё и негры тут катаются? – спрашиваю.

– Какие негры?

– Да вон на той зелёной, смотри, едет, рожа чёрная!

– Ты, Пашок, дебил, что ли? Это он в костюме специально от ветра.

Деды заржали и зазвенели бутылями.

– Так, ну вы знаете, я в пустую не люблю.

– Оооо! Узнаю Толяныча!

– У нас тоже всё, как положено. Андрей Сергеич огурчики принёс.

– Да, Тамара вам всем привет передавала. Расскажу ей, что ты был, обрадуется.

– Да, Томе от меня поклон. Хорошая женщина.

– Передам.

– Не говори, что в коляске только. Так, а посерьёзнее?

Дед ударил себя по куртке на груди. Улыбнулся беззубым ртом.

– А как же?! Два раза по ноль-пять! Моя норма!

– Молоток, Толяныч!

– Так, так. А у вас-то чего? Я чего, на каталке приехал вас поить, чертей?

– Да у нас тоже есть. И закусочка, у меня вон бутерброды.

Они стали раскладываться, прям на перилах. Выставили красные пластиковые стаканчики. В это время заиграла музыка. Такая жуткая, как будто саундтрек к фильму ужасов. Мужик в микрофон затараторил какую-то дичь, что какая-то «Амуниция Лок, дочь Фисгармонии Лок и Пряника, показала трезвость 3,4 секунды». Чисто шиза. Потом в микрофон баба уже заговорила, голос у неё секс. Ударил колокол, и вдали лошади поскакали. Старики отставили стаканчики, прижались к перилам. Феликс этот, наоборот, помог деду откатиться назад, где повыше на сугробе, чтоб видно было из коляски. Сначала почти молча все стояли, слушали. Дед кулаки сжал, уставился на коляски эти. Вот, думаю, тоже колясочники ведь.

– Четверть пройдена за двадцать семь секунд… Бег ведёт Кастрация Лок… на втором месте в борьбе Биржевик и Зов Предков… четверть пройдена за… Кастрация Лок сбоила…

Тут деды аж взбесились. Так заорали, что я думал, лошадей перепугают. Но те, ничего, наверное, уже привыкли к старичью. Вынеслись на круг перед трибунами. Смотрю, дед на руках приподнялся в коляске, рожа красная, ща вывалится.

– Биржевик! Биржевик!

– Давай-давай-давай!

– Варыгин! Варыгин, сука! Шевелись!

– Поднажми родная, поднажми!

– Вот же ж!!!

– Ну-ну! Давай!

Я даже сам залип и про холод забыл. Лошади пробежали перед нами и ударил колокол.

– Да! Вот так! Вот так, суки! Взял Биржевик, – орал дед.

– Да какой Биржевик. Уфология его обошла! – орал ему в ответ от перил другой дед.

– Куда обошла, ты зеньки-то разуй! На полкорпуса отстала!

– Фотофиниш, сука, давай! Тройной экспресс мне засрала!

– Потому что статистику, Жорик, надо читать. А не хером в небо тыкать.

– Но и Варыгин всё-таки.

– Да знаю я Володю.

– Все знают. А я знаю, что он сейчас в форме.

– Ладно, ладно. Какой коэффициент?

– Охеренный, пять и девять. Но это, если чисто одинары. Дальше интереснее будет.

– Такое и отметить надо. Давай, наливай. Мёрзну я.

– А чего Пашок твой мнётся? Налейте молодому. Деда привёз.

– Нехер ему лить! Меня назад везти ещё.

– Не лютуй, Толяныч. Замерзает парень.

Я подошёл, выпил со всеми дедовской водки. Закусил огурцом. Реально хорошим. Мать хуже делает, у неё чеснок сплошной. Деды закусились по лошадям, по породам, что ли, новым или по заводу какому-то, чёрт его знает. Дважды ещё меня за водкой посылали. Дед в итоге семь с копейками поднял. Как назад ехали, херово помню. Хорошо, Франц и ещё старик, крепкий такой, помогли до станции докатиться и там поднять по лестнице.

В вагоне я сразу отрубился. Дед тоже порядочно угорел, катался по проходу и горланил. На пересадке мы с ним запутались, влезли не туда и уехали на другой конец ветки. Домой уже в темноте припёрлись. Я на районе разок е*нулся на льду, три шага до подъезда. Деда затолкал внутрь и пошёл домой, попросить Коляна с матерью помочь его на этаж поднять. Пока поднимали, все дико пересрались. Дома уже с Коляном совсем сцепились, и он мне порядочно нос разбил. Я, вроде, ему тоже прописал. Не помню. Дед мне на следующий день дал к тому косарю ещё четыре сверху. Не кинул. Договорились, что летом ещё его отвезу. А в июне он уже помер. Я на похоронах не был, как раз свалил к Серому в Костромскую область, а там нихера не ловит. Мать говорила, пришла пара стариков на кладбище и потом к нам. Помянуть, типа. Спрашивали про меня тоже. В общем, мы с Серым и Антохой забились сгонять по осени на ипподром. Вроде как в память о деде, да и ставку сделать можно, срубить чё-нить по мелочи. Неплохо там, на ипподроме этом, толковая такая жизнь.