Кашель держался уже вторую неделю. Ни хрена не отхаркивалось, в горле стоял ком. «Ну и хер с ним», – решил я и затянулся сигаретой. Лёгкие прожгло, но лишаться подобного удовольствия из-за бронхита я был не готов.

Какая разница, как помирать? С сигаретой в зубах, ей-богу, куда веселее, чем без. Впрочем, и помирать в ближайшее время планов не имелось, но иной раз казалось, что хрипы в груди о чём-то этаком да намекают. И в отместку хвори я выпустил кольцо дыма под потолок. Хрен вам, а не старина Себастьян. Война не убила, а кашель так подавно.

 

На столе валялся запыливший томик Бродского. Читать не хотелось, но и заняться было абсолютно нечем. Уныло полистал страницы, пару военных вещиц зашло, но ненадолго. Война, упоминание её всуе, всегда вызывали во мне желание выпить, и сейчас – никаких исключений из правил. Не могу сказать, что сильно страдал воспоминаниями о ней, даже спал по ночам спокойно и не скучал по окопным холодам (по крайней мере, кровать меня устраивала больше, чем твёрдый пол), но что-то всегда неприятно отзывалось внутри, и я всеми силами хотел это погасить.

 

За окном лило, как из ведра, но делать нечего – нужно было выбираться наружу, в сырость. Можно было бы и допить остатки виски, но захотелось пива, поэтому накинул пальто на плечи, натянул на уши шапку и попёрся через два квартала от дома в бар.

 

Ещё не было и пяти, а здесь уже восседали. Будний день, кажись, среда – на больничном я начинал путаться в днях – а они уже бухают. Счастливый народ, подумал я и забился в пока ещё свободный угол. Девчонка с крутыми бёдрами и слегка помятым лицом то ли от сна, то ли от вчерашних возлияний приняла заказ и даже не удосужилась налепить на мордаху дежурную улыбку. Что ж, её можно было понять и простить: эта дыра гасила любые потуги на радость.

 

– Из светлого только немецкое, чешского нема, – официантка поставила перед фактом и мной два бокала немецкого.

 

– Лады, спасибо, – я пожал плечами. Один хрен, всю эту дрянь разливают на одном и том же заводе.

 

После пары глотков холодного пива я закашлялся, точно старый хрыч на смертном одре. Какой-то мужик даже обернулся, видать, подумал, что я поперхнулся.

 

– В порядке, – прохрипел я, и тот с прежним безразличием вернулся к своей попойке и просмотру футбола на телике без звука.

 

Я тоже залип в бегающих по полю мужиков и не заметил, как осушил первый стакан. Хорошо, что заказал сразу два: не хотелось лишний раз смотреть не недовольную всем и вся девку.

 

Вечер не обещал ни хорошего, ни плохого, но в какой-то момент в бар завалился мой старый товарищ, и я понял, что звоночки с войной были даны мне неспроста.

 

К Рыжему я относился положительно, но его рябая рожа, как ни крути, обаяния ему не придавала. Как человек, был неплохой, но не шибко умный, – звёзд с неба, как говорится, не хватал. Впрочем, всегда менялся на глазах, когда дело заходило про войну. И менялся при мне всегда, потому что дело всегда про войну заходило. Не так, так этак, но монолог Рыжего всегда приводил только к ней, родимой. Я никогда не понимал этой зелёной тоски и иногда диву давался: «А про одно и тоже мы с ним, чёрт возьми, трындим?».

 

Про одно, да не про одно. Война покорёжила нас совсем по-разному. Он остался там, в пыли и порохе, и гражданка была для него пыткой, а я же всеми силами пытался находиться здесь, вот только места всё не находил.

 

– Святой, ё* твою мать!

 

Позывной, с которым я повязан навечно. Я махнул рукой в знак приветствия и сдался без боя. Рыжий плюхнулся на стул и широко улыбнулся, – продемонстрировал золочёный клык, который лаконично сочетался с его рябой рожей и огненной шевелюрой.

 

– Здорова, Рыжий. Срулил с работы пораньше?

 

– Уволился нахер. Поеду обратно.

.

Я чуть не поперхнулся пивом. Только этого дерьма не хватало.

 

– Кто тебя с контузией и раздробленным позвонком возьмёт, а? Не гони.

 

В его глазах заплясали черти, и я понял: не гонит. Вернётся и ухом не поведёт. По спине пробежал озноб, и я снова закашлялся.

 

– Лечился бы ты… – протянул Рыжий и официантке крикнул. — Повтори ещё два, сегодня угощаю.

 

– Ну?

 

– Нашёл человека, поможет. Глаза на всё закроют. Через неделю скажут, что по срокам и куда. А ты, может, со мной за компанию? Платят хорошо, да и всем лучше, чем спину рвать на сраном заводе.

 

– Спасибо, но я пас: хватило.

 

Лица мёртвых пацанов словно наяву встали передо мной. Я не хотел быть одним из них. Я не хотел вспоминать их лиц. Грёбаный Рыжий, будь ты неладен…

 

– Зря, Святой, твои навыки там куда нужнее, чем на гражданке. Да и что тут ловить? Бабой не обзавёлся…. Дочку-то когда в последний раз видел?

 

– Э, не суй нос куда не надо.

 

– Да я не со зла, брат, просто делать здесь нам нехер. Факт!

 

Официантка вовремя принесла пиво: хоть пойло заткнёт его на минуту-другую. Что ж, пора и мне накинуть говна на вентилятор – остаться в долгу после такого выкидона я не мог. Дело чести, мать его за ногу.

 

– А твоя как, одобряет? Не думаешь, что троих на своём горбу ей будет тяжеловато тащить?

 

Рыжий помрачнел, чему я был по-подленькому рад. Будешь знать, мудила, как лезть куда не попадя.

 

– Орёт как бешеная, но это ничего – бабки пойдут, так сразу шёлковая станет. Я для спиногрызов туда и иду: одеть, обуть нынче дорого, сам понимаешь.

 

– Воевать ты идёшь только для самого себя. Не можешь забыть и жить дальше, как люди.

 

– А ты сам-то можешь?

 

Я молча нащупал в пальто пачку сигарет и достал оттуда парочку.

 

– То-то и оно, – Рыжий взял сигарету и, как две тени, мы выскользнули на перекур. Дождь барабанил по асфальту, кое-как от него мы спрятались под маленьким козырьком бара. Говорить не хотелось, и Рыжий, к счастью, тоже решил покурить молча. Про себя я решил, что ещё полчаса, и по домам.

 

Вернулись обратно, и на фон как раз вовремя, включили какой-то мхом покрытый рок семидесятых.

 

– Святой?

 

– А?

 

– Если передумаешь, то скажи. Всё устрою по высшему классу.

 

– Лады.

 

Рыжий блеснул клыком, и я усмехнулся в ответ. Чокнулись и выпили, кое-как переключились на другие темы, но война всё равно продолжала зудеть у меня в затылке артобстрелом.

 

К вечеру кашель усилился, и под искренне озабоченный взгляд товарища я напялил шапку до самых глаз и протянул руку. Он пожал её крепко, как и всегда, и на душе стало совсем паршиво.

– Как соберёшься, сообщи – приду проводить. А если передумаешь, то ещё лучше.

 

– Сообщу, не передумаю.

 

– Ну, бывай, Рыжий.

 

– Давай, Святой.

 

Домой я вернулся разбитым и уже совсем больным. Сердце было не на месте, и не зря. В тот вечер я понял, чем всё кончится. Кончиться иначе и не могло.

 

*

 

Война всегда заберёт то, что ей причитается по праву.

 

Рыжий погиб спустя два месяца. Подорвался на мине. Значит, не мучился. Так я заставлял себя думать, так я себя утешал.

 

К лицам мёртвых пацанов добавилось рябое и улыбчивое.

 

– Святой, – словно в рацию, через помехи услышал я и прикрыл глаза.

 

– Завтра гнуть спину на заводе, Рыжий. Ты уж прости.  Прости.

 

Свой выбор я сделал. Мне с ним и жить.