Поздняков вернулся домой поздно. Хотя… тут как посмотреть. Пять утра – это ещё поздно или уже рано? К тому же он спьяну не мог вспомнить, ходит ли уже в это время в Москве метро…

Мысленно плюнул на это всё, и только такое чудо, как эхо в крохотной ванной в огромном Подмосковье, обозначило, что он случайно действительно плюнул на пол. Плевок из-под текущего рыжей ржавчиной крана утёк вправо под проеденный тараканами плинтус и – прямо к соседям снизу.

Благо решать проблемы водопровода не к спеху – вряд ли старуха снизу, что контролит на хате бюджетный бордель, будет вонять на него.

Из-под некогда белой плитки, куски которой по большей части отсутствовали, и оттуда торчала какая-то ёжистая древесина, вечно атакуя без смысла закаменевшие пятки Позднякова занозами, выползали обожравшиеся чем-то детки-мокрицы.

Поздняков для начала встал ровно. Одолел покачивание корпуса. Глубоко вдохнул. Выдохнул. Жив!

Решил для себя, что проведённый ныне вечер был не так уж и плох.

«Ну пятница же! Ну, да, чуть перебрал. Ну, может даже, х**ни натворил, но – пятница же! Сам виноват. Кто? Не я! Сколько нас там было! И все ведь нажрались! Все! Все?»

Он разделся до трусов, покидав вещи на спинку стула, умыл лицо и вгляделся в зеркало. Зрачки сузились – увиденное явно не нравилось тому, кто в его черепушке у руля. И он начал выдирать, словно волосы из носа, одно за другим воспоминания вчерашнего ночера.

И тут понеслось вертепом:

«Так… тёмные лестницы, сколотые ступени, запах пива, запах картошки-фри, запах п**ды чьей-то…  А вроде ещё только шесть вечера… Ем сырный соус… Сырный соус?! Облизываю пальцы. Они пахнут п**дой…»

– Между первой и второй?

– Перерывчик небольшой! – подхватил Поздняков.

Все удивлённо на него посмотрели – про первую и вторую кричали не за их столом. Но всё равно выпили. То ли пятую, то ли седьмую.

Почему во всех питейных заведениях обязательно лестницы? Да, конечно, под пьяных ангелы крылья подкладывают, но вдруг и ангел вдруг поскользнётся и станет падшим?

Так, ступени в утробу этой рюмочной алкопилигримы стоптали уже почти что в ноль, как в древних храмах Востока. Только там люди поднимаются по тысячам ступеней вверх. А здесь – вниз. И ступеней меньше. Но их число можно умножить, если в глазах начнёт двоиться, троиться, четвериться, тысячериться!

Только в таких местах можно опуститься на самое дно, так чтобы Ад оказался соседом сверху, но при этом иногда можно выходить покурить прямо в центр Москвы.

Поздняков вспоминал, как сидели в рюмочной большой компанией, и один рыжеволосый писатель вещал ему:

– Поздняков! Поз-дня-ков! Ты не умеешь пить! Не умеешь пить… ик… не пей! В алкоголизме главное ведь что? Не трез-веть! Проснулся с бодуна – иди, похмеляйся! Через боль, через страдания. Убей, укради, но найди и выпей. Ты должен быть сверхчеловеком! Нужно зверское здоровье, чтобы быть алкоголиком, как говорил Горшок! Ты должен стать… Как бы это образно?.. Ты должен так долго и упорно глядеть в бездну, что б бездна обосралась! И отвернулась в ужасе! Ты должен стать одним из тех, что по ночам ходят в лес и грызут волков! Как я! Горького читал? «Старуху Изергиль»? В жизни всегда есть место подвигам! Слышал? У!.. Быдлота…

Он свалился под стол, и больше оттуда не показывался. Периодически только выкатывал рюмку, чтоб обновили.

– Раздавлен своей гениальностью… Словно сумоист, что неудачно сел на табурет и раздавил свои яички, – оставил комментарий другой литератор, тоже рыжий, но наоборот – голова лысая, а хной как будто пропитана борода.

Поздняков сам не понимал, как это работает – только откроешь бутылку водки или настойки, тут же вокруг собираются поэты, прозаики и драматурги. Словно мотыльки на огонь.

– Так вот, – продолжил рыжебородый, – про хомо люденс…

– Про чё? – удивился Поздняков.

– Ты что, куда-то выходил?! – злобно красным в полутьме посмотрел на него литератор.

– Вроде нет… Просто чё-то нить потерял…

– Хомо люденс?.. Нет? Кодзима, матрица, Илон Маск, Фрэнки, Демчог, книга «Самоосвобождающаяся игра»?!

Поздняков удивлённо помотал головой, при этом подбородком раскидав промасленные салфетки со стола на пол.

– Да чтоб тебя!.. – ругнулся рыжебородый.

Он залпом выпил чекушку настойки, и она пошла не туда. Поздняков перегнулся через стол и похлопал товарища по спине.

– Благодарю, – сказал тот, отдышался и спросил: – Погоди, а я вообще об этом говорил с тобой? Или, всё-таки не с тобой? Может, с собой?

Поздняков пожал плечами.

– Хм…

Рыжий огляделся по сторонам, вдруг в его глазах сверкнула искра, он хлопнул себя по лбу и молвил:

– А!

Встал и вышел восвояси. Из коридора доносился его разговор по телефону:

– Что значит, где я пропадаю? Я битый час думал, что уже с вами!.. Ща буду, – и топ-топ по лестнице вверх, по лестнице в снег.

– Ни х** не понял, но очень интересно, – процитировал Поздняков мем из Интернета (ни одного момента жизни без шутеечки – только шутить не перед кем).

Тут на столе образовалась широкая тарелка с плашмя-нараскид-широченным чебуреком. Поздняков едва не подавился одним лишь ароматом. Он отринул и презрел блага мирские в лице столовых приборов, воткнул пятизубцами пальцы в покрытое жиром хрумкое тесто, пукающее паром пустоты начинки. Размазал в кашу беляш по тарелке и принялся эту вкусноту втирать в рот и зубы, резаясь языком о небритые ногти.

Под конец, обсасывая средний палец, Поздняков заметил, что девахи в шубах у выхода снимают его нетрезвое идиотничество на сотовые. Он вытащил этот палец изо рта и нарочито выставил операторкам в кадр. Те заржали и быстро ретировались по лестнице вверх, словно зимний аквапарк в обратной перемотке.

«Чёрт… опять спалился, что я дурак…»

– А ты скрывал? – спросил музыкальный автомат, но Поздняков не повёлся на эту провокацию ООО «Белочка».

«Он апостол, а я – остолоп. Откуда это? А, точно… Баста».

Подавившись кусочком ногтя, обплевался. Попросил у товарищей за столом салфетку (те, что он скинул на пол, его не прельщали), но никто не откликнулся. Он за столом один. Не сказать, что он до этого был с кем-то.

Музыкальный автомат пел «Сектор Газа», песня «Импотент». Рюмочная подпевала стоя. Почему-то каждый решил, что эта песня, что называется, «про неё». Удивительно, как дырка между ног объединяет поколения мужчин (и лесбиянок), отметая социальный статус и политические взгляды.

– Водка коннектинг пипл, – снова смемасил Поздняков, и снова ухмыляться тупой шутке приходилось самому.

Он приложил ладонь фэйспалмом к разгорячённому е**льнику, и ему что-то неудачно в глаз попало – что-то из витиевато съетого им беляшика. Лук, что ли. Решив, что это всё окружающие суки-пидоры-у**ки виноваты, он начал обтирать липкие чресла чресел о чью-то висящую рядом куртку. Та, скользкая сука, только всё больше блестела и люминесцировала как бы фосфором в полутьме, но жир не забирала. Не олвэйс, не комфорт.

Тут кто-то поднялся с места, загородив Позднякову всё бытие, и стал вещать своим наверняка здесь присутствующим друзьям тост. Любитель беляшей воспользовался исполинскостью этого типа и вытер лицо его свитером со стороны спины

«Полдела сделано, – подумал Поздняков. – Правда, что это у меня за дело, и в чём заключается суть его половины…» – в общем, он и дело не доделал и мысль не додумал.

– Женщины – это инкубатор! – услышал он вдруг со стороны.

Оборачиваться не стал. Ни на стуле, ни оборотнем.

– Женщина – инкубатор! – повторил голос сзади и продолжил развитие мысль: – Женщина – Богиня! – живёт на Белом Свете!…

– Белой Свете – ха-ха-ха-буэ!.. – пошутил кто-то и начал блевать на х** (в прямом смысле), сквозь спазмы прошептал: – Ну я про лесби… вы поняли?

– Вагиня! – поддакнул третий.

– Естественно, на белом! На х** черножопых! – сказал второй и испуганно обернулся в поисках, видимо, Кадырова.

– Женщина влюбляется в мужчину, – всё продолжал голос сзади. – Они спят друг с другом, и мужик заливает своим склизким густым потом её поры. Женщина перестаёт дышать, ей не хватает воздуха. И тогда мужик её якобы спасает – то рот в рот, то х** суёт, мол, сам глубоко вдыхает, а через дырку в х** – ей. Потом он в неё кончает, а она и так им всем уже покрыта, а теперь он ещё у неё и изнутри. Рот закрыт его ртом, в п***е – х**, и х** этот заливает в неё свою сраную Вселенную, полную его сраных маленьких копий, и эта Вселенная схлопывается, и все выжившие потом начинают обитать её яйцеклетку. А потом они свои уже сморщенные хоботки пускают в разные стороны её тела изнутри и пьют душу женщины. А в результате? Подсоединённый к ней мужик шлангом своим начинает накачивать в ней другого такого же. И вот, когда женщина уже готова буквально чуть ли таки не лопнуть, из её вагины вылезает ещё один такой же, но помельче. Но такой же наглый. Кричит: «В п***у твою п***у! Мне ещё минуты нет, а уже хочу кусать тебя, мать, за сосочки! Кстати, как относишься к инцесту?» А что потом?! Её больше нет! Один мужик орёт в кровати. Другой орёт по телефону, что шла бы она на х** со своими алиментами. Пускай сосёт на трассе на содержанье сына. И всё крики-крики-крики! Мама! Жена! Бывшая! Шлюха! Шлюха! Шлюха! И вся она – лишь как обёртка от гнилого банана, максимум судьбы которой – вдруг алкаш какой беззубый поскользнётся и больше никуда не уползёт. И всюду – х**-х**-х**-х**-х**! Вот поэтому я – феминист!..

И только после последней фразы Поздняков понял, что вообще-то весь этот монолог произнёс человек неженского пола.

В это же время за другим соседним столом один мужик, похожий на Хабиба Нурмагомедова, внезапно стянул белую, в клеточку, рубаху, оголив мускулатуру. Мышцы его, может, лет десять назад и были ого-ого, но теперь уже вовсю тяготели к земле. Впрочем, Поздняков понятия не имел, как выглядит боксёр Хабиб Нурмагомедов, так что этот смугляш в принципе мог оказаться его полной тёзкой, родственником или же им самим.

Приглядевшись, Поздняков понял, что мужик частично оголился, чтобы продемонстрировать окружающим его подросткам татуировку на груди в виде массивного креста. На секунду Поздняков подыспугался, что он уже вхламину, так как крест на сиське мужика троился. Поздняков, перепутав по пьяни, закрыл тот глаз, что лучше видит, чтобы лучше рассмотреть, и всё-таки рассмотрел – там действительно нарисованы три креста, как бы выглядывающие друг из-за друга.

– Стеклянный, оловянный, деревянный, – перечислял боец, тыкая пальцем вокруг соска.

– Боже… что за х**ня… – пробормотал Поздняков.

До него начало доходить, что он действительно начинает терять связь с реальностью – три креста на волосатой сиське затряслись, а затем стеклянный крест рассыпался, оловянный крест растаял, а деревянный сгорел к х**м.

И вдруг вся картинка перед глазами Позднякова поплылА, поплЫла и поехала. Раздался шум, всё обратилось в подобия кровавого водопада, как будто факельно-фекальное шествие из «Красавицы и Чудовища». Поздняков не сразу осознал, что уже чёрте сколько тупо таращится в унитаз с плёнкой-омлетом его блевотины, стоя на коленях.

Покинув гальюн, он тут же зацепился взглядом за чью-то попу. Туловище этой попы держалось за раковину, чтобы не упасть, тупо пялилось в зеркало и что-то бубнило:

– Экскаватор и эскалатор… такие похожие слова… до двадцати пяти лет путала… Может, это латынь… Экскавато и эскалато… Я мыслю – значит, копаю…

– А сколько тебе? – беспардонно спросил развевающийся, как флюгер на ветру, Поздняков.

Он помнил, что по правилам пикапа – с бабами сразу надо на «ты».

– Двадцать пять… сегодня исполнилось…

– А что это такое с тобой? – продолжил свой, как ему казалось, флирт Поздняков, не сообразив поздравить даму с праздником.

– Кажется, я под наркотой, какой-то… не помню… Ничего не помню!.. – она медленно спустила в раковину густой-прегустой тягучий харчок и удивлённо и задумчиво всмотрелась, как он постепенно уползает в слив. – Мне кто-то кончил в рот… Ты?! – она резко-ошарашенно обернулась на него, как какой-нибудь вампир в ужастике.

– Нет!.. – попятился Поздняков. – Вроде… – задумался. – Не помню, – честно признался он и на всякий случай быстрее покинул сортир, боясь вспомнить что-нибудь лишнее.

Присев обратно за (вроде бы) свой столик, он решил сделать вид, что и вовсе не выпадал из контекста и изобразил, будто продолжает какую-то свою речь с того момента, где остановился:

– И вообще я – софист! – безапелляционно заявил он, как отрезал.

– И что же, батенька, сие значит? – чей-то нос-с-горбинкой мокро уткнулся ему в лоб, и взгляды обоих дискуссионеров не смогли перекреститься.

– Я – специалист по Софиям…

– Как это? – хрюкнуло кто-то в левое уху.

– …по Софиям, – продолжал Поздняков, загибая пальцы, – Соням, Сонечкам, Софочкам, Сонькам, Софьюшкам, Софам и Сонюшам. Всех их перепахал по… по… по-пе-ре-вспа-хи-вал по Эмску. Впрочем… – он отлепил от лба своего чью-то захрапевшую тушу, – всё это тела давно минувших дней.

Тогда он с важным видом огляделся. Первая мысль: «Почему в помещении выключен свет?» Вторая: «А, не, свет-то горит, просто надо чаще открывать глаза».

Поздняков поглядел на левого, на правого, и понял, что всё это время сидел не за своим столом. Опять. Причём, он понял это не потому, что сидел в окружении храпящих лицами в стол грузинов, а потому что находившийся раньше слева крестатый боец оказался теперь справа.

– Чёрт… – прошептал он то ли в мыслях, то ли вслух.

Собрав всю волю в кутак, Поздняков лермонтовским демоном, елизаровским Пастернаком взмыл над чужим столом, пролетел несколько дециметров и путём тройного тулупа приземлился уже наконец-то за свой стол.

И только он собрался блаженно по нему распластаться, отдавшись во власть пьяной неге с возможным разбитием красного носа о белую поверхность плоскости стола, и будь, что будет, – друзья, если чё, унесут, положат в такси до дома, а в квартиру, видимо, запустят через форточку воздушным змеем… как вдруг ему в ухо раздался крик:

– Пошли давай!! Ждём все тебя. Рюмка уже час как закрыться должна была. Говорят, ментов вызвали. Пошли! Да пошли уже!!

И только Поздняков хотел скаламбурить, что он и рад пошлить, как вдруг его так подхватили под все его тела части, что мозг изнутри о темечко стукнулся.

Двигаясь на выход, Поздняков обратил внимание, что девушка-минетчица сидела теперь на полу, попой на грязном кафеле, и пространно глядела куда-то в никуда, не моргая. Рот у неё измазан в крови. Объективно Поздняков понимал, что кто-то просто врезал ей по зубам – специально ли, случайно, в шутку, – но в его голове всё равно при этом родился образ, будто это попавшая в неё через рот сперма, как кислота, прожгла ей все внутренности, и она горела теперь изнутри. Хотя, быть может, так оно и есть.

Так или иначе, единственное, на что в тот момент у Позднякова хватило ума и сил, это пару раз булькнуть буркалами и дальше ушататься по направлению к свежему ночному воздуху и шумогаму машин.

Вспомнилось читанное ему кем-то стихотворение:

«Что мне она! — не жена, не любовница, ‎

И не родная мне дочь!

Так отчего ж её доля проклятая

‎Спать не даёт мне всю ночь?!».

Вспомнилась бывшая, как дрочила ему и глядела с ненавистью и презрением при этом.

На секунду он задумался О СМЫСЛЕ БЫТИЯ, и ЕМУ ПОКАЗАЛОСЬ, ЧТО ОН ПОНЯЛ ВСЁ, но тут же его уронили на грязный московский лёд и любовно прошлись ногами, так что он теперь сможет сэкономить на мануальном терапевте.

В итоге он оказался в одном таксо со своей одноклассницей. Он вдруг это осознал и потянулся к ней.

– Прекрати!

– Что?

Они ехали по домам на одном такси с его некогда одноклассницей – Сонечкой, конечно же. По дороге он всё-таки запустил руку ей в трусы, посчитав это в тот момент вполне уместным и даже очевидным. Но она вежливо отказалась от ласк, сославшись на мужа и троих детей, чем крепко обидела его до глубины души. Благо копать уже не глубоко – он сам давно скрёб по дну. Ну, хотя бы слюной обменялись.

А потом они прощались под её окнами. Она при этом обозвала его «маленьким человеком» (и он на секунду решил, что речь про его член), а потом что-то ещё говорила про русскую литературу. Поздняков не сразу сообразил, что это, вообще-то, уже какая-то другая девушка. Кто – он не знал.

Он стискивал её всё за борта шубы и пытался залезть языком как можно глубже, едва не высекая искры зубами об зубы.

Возвращался домой он пешком и один.

Проходя мимо бомжа, он почувствовал запах помидорки из бургера и поймал себя на странной мысли – вот всё-то у него сегодня было: и вино, и водка, и виски, и бурбон, и коньяк, и текила, и ром и лёгкий петтинг на десерт… а вот фреш-бургера с листом салата и помидоркой не было. И так почему-то Позднякову стало от этого грустно и тоскливо, как может быть тоскливо и грустно только пьяному человеку, когда он в своём состоянии способен познать богов, но уже настолько не вяжет лыко, что ничего не может никому объяснить.

Казалось бы, всё было, чтобы считать пятницу высосанной до дна, а простой свежей помидорки не было… Возможно, самого главного… Как будто обокрали…

И вот, воспоминая прошлое, он догнался до настоящего:

– Ну, и какой я «маленький человек»? – спросил он у своего отражения. – Детина – сто килограмм! – усмехнулся и отправился спать.

Засыпая, поглядел на обои и процитировал последние слова Оскара Уайльда:

– Или я, или эти мерзкие обои в цветочек.

И заснул, и – слава богу! – не успел перед этим вспомнить, что нет у него никаких друзей и одноклассниц по имени Соня, и что он напивается каждую неделю и пьёт потом с первыми попавшимися незнакомцами в рюмочной в центре Москвы. Только он и галлюцинации – потому что больше он никому на этом свете не нужен.

– С таким добром и зла не надо… – пробормотал сидевший в ногах у Позднякова ангел и поглядел печально в окно.

 

Москва

Зима 2019