Рождественский Хельсинки выглядел, как почтовая открытка. Аккуратные дома, улицы, деревья, машины и люди составляли абсолютную гармонию. Праздник подступал, снег хрустел под обувью прохожих, тут и там сверкали пакеты с подарками. Посреди этой идиллии, выделялся только Пекка. Он был единственным, кто не шёл, а сидел на лавке. Его самого практически полностью скрывала большая оранжевая парка с капюшоном. Немного торчала лишь русая чёлка и борода. Пока все суетились, он подражал памятнику. Сидел он уже довольно долго. Так долго, что снег покрыл его голову, плечи и руки в несколько слоёв. Сегодня в кинотеатре, где он работал киномехаником, был короткий день и сеансы закончились к 14:00. С тех пор Пекка шел домой. Иногда он тянулся в правый карман парки, доставал початую бутылку Koskenkorva и отпивал. В такие моменты снег с его головы, плеч и рук падал. Рассасывая водку, Пекка еле слышно говорил: «Ой-ой-ой». Давно стемнело и трудно было понять, сколько времени, но он вдруг решил, что засиделся.

Весь центр Хельсинки гудел, звучала музыка, люди смеялись, подростки распивали на площади, кафе всё ещё были полны людей, последний рабочий день перед Рождеством все провожали пьяными и весёлыми.

Пекка остановился покурить у входа в Стокманн. Выпивать в свете витрины он стеснялся. Закурив, он провожал прохожих, собак, редких отчаянных велосипедистов безучастным взглядом, как-то автоматически. Люди входили и выходили из универмага постоянно, выпуская на улицу клубы тёплого воздуха. Снег усилился, а снежинки стали огромными хлопьями. Пекка решил словить одну и чуть вытянул руку ладонью вверх на уровне живота. Вместо снежинки в его открытую ладонь прилетела монета в 2 евро. Кто-то бросил её так быстро и ловко, что подпитый Пекка не сразу понял, что произошло. Он подтянул ладонь ближе к лицу и убедился. Он силился понять, кто это сделал, но людей вокруг было слишком много. Они все были одинаковые, он не видел их лиц, казалось, все идут к нему спиной. «Что за хрень?» – подумал Пекка. Сбросив монету с ладони, он резко наступил на неё и какое-то время втирал в снег, зарывая следы срама. За этим занятием он не сразу понял, что сигарета почти истлела у него в уголке рта, и он затягивается горьким фильтром. «Фу, сука!» – Пекка выплюнул окурок и машинально достал бутылку из кармана, чтобы запить горечь. «Ой-ой-ой», – забыв о стеснении, бормотал он в парку. «Что за дерьмо? Я что похож на попрошайку?» – спросил он сам себя.

Из Стокманна вышел высокий мужчина в пальто. От него разило благополучием, пакеты в его руках не были большими и сквозили скрытой роскошью. Даже с небольшого расстояния Пекка никак не мог рассмотреть его заблюренное лицо. Этот мужчина не спешил скрыться, как остальные: он ждал машину, которая уже двигалась в его направлении. «Думаешь, мне нужны твои сраные два евро? Ты ублюдок!» – обратился Пекка к незнакомцу. Тот даже не обернулся. «Эй, хренов министр, сраный сэр-мистер!» – Пекка в два раза громче обратился снова. Так и не обернувшись, незнакомец скрылся в авто. «Ах, ну да, кто я нахрен такой, чтобы мне отвечать. Хрень сраная. Хорошо-хорошо». Пекка снова закурил и затягивался очень часто, пытаясь сбить раздражение.

Ему пришла идея зайти в универмаг. Он не понимал пока, зачем, но докурив, вошёл. Внутри было тепло и очень ярко, в двух шагах от входа Пекка застыл. Прищуриваясь, он стал озираться. Охранники сразу обратили на него внимание. Чтобы успокоиться, он погладил бутылку в кармане. Наконец, прямо перед собой он разглядел поэтажный план магазина и стал сосредоточенно читать: -1 этаж – супермаркет, 0 этаж – косметика, 1 этаж – мужской отдел, 2 этаж – женский отдел, 3 этаж – детский отдел. Были еще этажи, но Пекка уже всё выяснил. «Гастроном», – произнёс он, будто сообщая наблюдавшим охранникам, что не ошибся дверью.

Спустившись на эскалаторе, Пекка рассудил, что было бы разумно допить. Ловко скользнув в кабинку туалета, он закрылся и достал бутылку, оценивая остатки. Он справился залпом. В ту же секунду в соседней кабинке пернули. Пекка привычно произнес «Ой-ой-ой» и швырнул бутылку в ведро. Скрываясь от запахов, он спешно отлил и вышел из туалета.

Гастроном был нарядным: подарочные корзины, сладкое, рождественские украшения, деликатесы и стройные ряды алкоголя на любой вкус. Пекка не мог припомнить, когда был здесь в последний раз и зачем. Он считал Стокманн показательно дорогим местом и не хотел платить за то, чтобы казаться, а не быть. Сейчас же пришёл сюда именно за этим. Ожидаемо загипнотизированный алкогольным отделом, он изучал бутылки со знанием дела, то есть просто по соотношению цены и красоты этикетки. Среди прочего выделялась пирамида из бутылок шампанского «Moёt». К ней то и дело подходили и забирали одну-две-три. Пекка решил, что это хороший знак, и подошел к пирамиде. «Пятьдесят евро, мать твою!» – воскликнул он. Тем не менее, он взял бутылку и стал крутить в руках. Она была красивая, блестящая, да и этикетка что надо. Он почти сразу понял, что они не расстанутся. Теперь единственной его мыслью было: «А есть ли у меня вообще пятьдесят евро, чтобы ее купить?». Он стал шарить по карманам: 10, 20, 30, 37, 40, 42, 44, 45, 46, 47, 48, 49 евро и 10, 30, 50, 70, 80, 90, 95, 100 центов! «Долбаное рождественское чудо!» – подытожил свои расчёты Пекка. Держа бутылку, словно кубок, счастливчик двинул к кассе. Кассир не пыталась скрыть недовольства, но, убедившись, что расчёты верны, выбила чек. Она не предложила пакет, как делала до и после этого клиента. Пекка не обратил внимания: он был очарован предвкушением волшебного вечера в блестящей компании новой подруги. Возвращаясь на эскалаторе на 0 этаж, Пекка заметил удивление на лице охранников и заулыбался. «Да, вот так вот нахрен», – сказал Пекка и вышел из универмага.

Подходя к многоквартирному дому, Пекка поймал себя на мысли, что не против встретить кого-либо из соседей. Он жаждал свидетелей своего счастья. Но улица была пуста, во всех окнах дома горел свет. Он закурил у подъезда, давая соседям ещё шанс. Но никто так и не появился. Зайдя в подъезд, Пекка стал обстукивать обувь от налипшего снега. Долго и тщательно. Но снова без успеха в случайной встрече. Немного разозлившись, один посреди пустого подъезда, он пробормотал: «Никто и не сомневался в вашей сраной занятости, любимые соседи». На слове «соседи» за его спиной хлопнула дверь.

– Ох ты, чёрт! – Пекка искренне испугался. – Привет, Юкка!

– Привет, сосед! Ого, да у тебя лучшее Рождество? – Юкка, жилец с третьего этажа, кинул взгляд на блестящую бутылку.

– Да, решил… – вдруг застеснялся Пекка.

– Хо-хо-хо, а я вот в пользу количества сделал выбор. Сам понимаешь, для себя любимого можно и Moёt, а когда у тебя и брат, и отец с матерью не прочь – на всех не напасешься, – Юкка пытался высмеять свою жадность, но правда была в том, что он был единственным работником в семье.

– Ладно, сосед, пойду. Счастливого Рождества! – Пекка стал подниматься по лестнице на второй этаж. В подъезде было душно, его стало немного мутить, и он не хотел облевать свое Moёt-впечатление.

– Да, сосед, счастливого Рождества! – отчеканил Юкка и стал чистить свои ботинки от снега.

Однокомнатная квартира Пекки досталась ему от отца. Мать умерла при родах, отец не хотел заводить другой семьи и просто пил, пока не умер. Вышло аккурат под совершеннолетие Пекки. Отец всегда пил спокойно, никогда не дебоширил, если не считать пьяный храп. Пекке досталось отцовской любви, тот водил его на хоккей, никогда не бил, не ругал. Отец проработал киномехаником в кинотеатре «Юсси» всю жизнь. Иногда он даже оставался спать в своей кинобудке, поэтому Пекка привык быть дома один. Кроме алкоголя, отец любил охоту. На стене до сих пор висело его ружьё. Квартира Пекки походила на видавший виды однокомнатный номер в санатории, но при хорошей уборщице. Старомодно и аскетично, но чисто. Тумба, телевизор, стол, два стула и кровать. В коридоре стоял стенной шкаф, куда Пекка прятал всю фигню.

Пекка сразу приоткрыл окно: дома ему тоже показалось душно. Затем снял парку и обувь, поставил бутылку шампанского на стол и включил телевизор.

– Рождественский вечер в Финляндии продолжается, и сегодня мы празднуем всей страной и каждой семьёй приход Рождества. У нас в гостях министр Александр Стубб, – первый финский телеканал привычно вёл рождественский телемарафон с приглашёнными гостями.

– Счастливого Рождества, Финляндия! – министр помахал в камеру рукой.

Стубб выглядел так идеально – одежда, фигура, зубы, улыбка – будто был создан нейросетью по запросу «идеальный министр».

– В этом году Финляндия снова стала самой счастливой страной в мире, – продолжила ведущая, к слову, не менее идеальная.

– Да! – подтвердил и заулыбался министр. Эта заготовка, конечно, была для него. – Финляндия – страна сурового климата, но добрых, честных и счастливых людей. Я горжусь таким результатом и признанием нашей работы.

– Кажется, не сложно быть министром в самой счастливой стране мира, не так ли? – ведущая засмеялась.

– Ха-ха-ха, – министр тоже посмеялся в автоматическом режиме.

Пекка закрыл окно: комната быстро проветрилась. Сел на стул и продолжил смотреть телемарафон. В правом кармане джинсов пискнул мобильник, осталось десять процентов заряда.  Он поймал себя на мысли, что голоден. В холодильнике была початая упаковка калиток с картошкой, разогревать их было лень.

– Рождество, Рождество, к нам приходит светлый праздник в эту ночь чудесную сбудутся мечты, – в телевизоре стали показывать детский церковный хор из Рованиеми.

Одинаковые голубоглазые, светловолосые гномы пели очень чисто и благостно. Пекка чавкал холодными калитками, до Рождества было чуть больше часа. Он хотел открыть Moёt непременно в полночь, поэтому снова сунулся в холодильник за банкой Karhu. Неожиданно Пекке перестало нравится происходящее, он стал чувствовать острую фальшь благой финской действительности.

– Самые счастливые на свете? Твою ж мать, кто они? Где вы их нашли? Или это семейка Стубба? – пререкался с телевизором Пекка.

– Светлое Рождество, ангелы с небес … – продолжали распевать дети.

– Полное дерьмо, темнее Рождества и не придумать. Это полное дерьмо. Кого вы дурите, мать вашу?

– Господь, Господь, и в это Рождество мы всей страной счастливо поём, – камера отъехала от детей и взяла огромный общий план, на котором, кажется, всё население Финляндии со свечами в руках благостно пело хором.

Внизу экрана была бегущая строка с номером телефона студии. Любой мог позвонить и поздравить всю страну с Рождеством. И кажется, кто-то первый уже дозвонился:

– Здравствуйте, я Мина из Тампере, хочу поздравить всех финнов с Рождеством! Счастливого Рождества!

– Прекрасно! Спасибо Мина, – подхватила ведущая. – Счастливого Рождества!

Стубб очень картинно улыбался и махал правой рукой, можно было решить, что это голограмма.

– Что это за дерьмо? Что это за Мина? Что это за сраный министр?…

И тут Пекку осенило: ведь это был тот самый незнакомец у входа в Стокманн, что не отозвался дважды, а просто сел в машину и уехал прочь.

– Чёртов козёл, это был ты! Ты! – выпалил Пекка.

Он отпил ещё пива и стал шарить в кармане. Достав телефон, он набрал номер с бегущей строки. После нескольких гудков, трубку сняли.

– Приветствуем вас на нашем телемарафоне «Рождественская Финляндия»! Пожалуйста, представьтесь.

– Здравствуйте, меня зовут Пекка.

– Отлично, Пекка! Вы хотите поздравить Финляндию с Рождеством? Сразу после окончания ролика о гуляниях в Оулу вас выведут в эфир. У вас десять секунд хорошо?

– Я… я хотел бы узнать, почему Стубб сегодня у Стокманна не захотел со мной говорить и… я позвал его дважды, но он…

Пекка не успел закончить, потому что оператор на автомате перебила его и сказала, что он в эфире через 5..4..3..2..1…эфир!

– И нам дозвонился житель Хельсинки Пекка! – телеведущая и Стубб весело приветствовали телезрителя, махая ему с экрана. – Пекка, Финляндия ждёт твоих поздравлений, смелее!

– Я… я не думал, то есть, я не готовил поздравлений. Я только хотел спросить Стубба… министра Стубба… – Пекка отхлебнул ещё пива. – Я хотел его спросить, почему он сегодня не захотел поговорить со мной у Стокманна? Я просто хотел поговорить… меня обидели.

Ведущая выглядела растерянной, Стубб же почти не изменился в лице, и всё так же улыбаясь, ответил:

– Дорогой Пекка, во-первых, с наступающим Рождеством! Ну, а во-вторых, я сегодня не был у Стокманна ни в Хельсинки, ни в каком-либо другом городе нашей прекрасной страны. Я весь день давал интервью и готовился к телемарафону. Должно быть, вы меня с кем-то перепутали. Не принимайте подобные вещи близко к сердцу, старина. В Рождественскую ночь всегда происходят чудеса, добрые чудеса!

Ведущая с открытым ртом смотрела на Стубба и была невероятно рада его находчивости.

– Но это сраное вранье! – возразил Пекка.

С запозданием прозвучали колокольчики, призванные запикать нецензурную брань в прямом эфире.

– Дорогой Пекка, – включилась ведущая, – не нужно злиться, вы же не Гринч, пожелавший украсть наше Рождество, верно? – шутка сначала показалась ей блестящей, но спустя секунду она пожалела.

– Ты, сраная Виола, думаешь, это нормально шутить над униженным человеком? Я такой же финн, как и ты! А, может быть, и в сто раз лучше тебя, – Пекка встал со стула и подошёл к телевизору.

– Дружище, – перехватил Стубб, – уверен, у каждого бывают тяжёлые деньки, не нужно злиться! Счастливого Рождества! – и министр снова машинально начал махать правой рукой, улыбаясь как ни в чём не бывало.

Это злило Пекку ещё больше, его не слышали и сливали из эфира.

– Вы, долбанные суки, какая в жопу самая счастливая страна, вы просто кучка лицемеров на дорогих машинах!

Пекка понял, что посреди этой фразы его уже убрали из эфира. Оператор зачем-то спросила его:

– Вы что нам тут устроили?

– Да пошла ты в жопу вместе со своим министром.

– Счастливого Рождества, Пекка, – выдавила из себя оператор и повесила трубку.

– Чертовы суки, – Пекка посмотрел на телефон, оставалось три процента заряда. – Что, мне позвонить вам еще раз? – он знал, что не будет этого делать, и спустя несколько секунд кинул мобильник на кровать.

В эфир вывели звонок из Котки, чтобы побыстрее сгладить осадок.

– Всем счастливого Рождества! Я пенсионер Яри Тойванен из Котки! Хочу поздравить мою любимую жену Йоханну, моих детей Тару и Петри и моих прекрасных внуков Оскари и Элиаса. Ну и конечно же, всю Финляндию! – в конце фразы явно подвыпивший пенсионер перешёл на восторженный крик, и это было так же шокирующе неожиданно, как звонок Пекки, и спасло ситуацию.

– Прекрасное поздравление! – машинально ответила улыбающаяся ведущая, Стубб, как и положено, махал правой рукой, широко улыбаясь.

– Сука, какое же вы все дерьмо, какой же ты долбаный мудак, Яри, – Пекка допил пиво и кинул банку куда-то в сторону, так как был зол и пьян.

Он свалился на стул. В пьяном трансе есть приятный момент, когда проявляется суперспособность отключать звук происходящего вокруг, будто воспользовался кнопкой mute на телеке. Так, Пекка продолжал смотреть, но не слушать телемарафон, продолжал злиться, но не знал, как исправить ситуацию. Ему приспичило, и он пошёл в туалет. Возвращаясь в комнату, он зацепился взглядом за отцовское ружьё.

Пекка всегда плакал, завидев мёртвых животных, поэтому отец старался оградить его от мира охоты до определённого возраста. Потом Пекке неожиданно понравилось стрелять, скорее всего, это произошло из-за его увлечения группой Nirvana. Начиная с двенадцати-тринадцати лет Пекка под присмотром отца стал стрелять по банкам в лесу. Животных он не убивал никогда. Ему даже больше нравилось использовать орудие убийства не по прямому назначению.

Подойдя к стене, он снял ружьё, оно было чуть пыльным. Обдав его перегаром, Пекка двинулся в коридор искать в стенном шкафу патроны, и они быстро нашлись. Пекка вспомнил фразу Курта Кобейна: «Лучше быть мёртвым, чем крутым». Переделав ее быстро в уме, он выдал, обращаясь к телемарафону: «Лучше быть мёртвым, чем Стуббом». На секунду он испугался, будто увидев себя со стороны. «Какое еще самоубийство? Ты же тихий алкоголик как твой отец, Пекка, перестань!» – уговаривал он сам себя. Но сомнения продлились недолго, так как в телевизоре напротив ведущая и Стубб начали отсчёт до Рождества. Он понял, что это судьба.

– Хорошо, ублюдки, я сделаю это. Вы хотите в своей сраной Финляндии поменьше несчастливых ребят? Я вам обеспечу убыль, минимум, одного такого…

Он вдруг заплакал. Ещё секунду назад он был зверски зол, но теперь, когда исход его жизни был предрешён, а отсчёт вели в телевизоре напротив, он почувствовал себя беззащитным ребенком, и если бы не поссал только что, обоссался.

– Девять… Восемь… Семь… Шесть… Пять… Четыре… Три… Два… – ведущая и Стубб отсчитывали последние десять секунд жизни Пекки, тот плакал, сидя на стуле с дулом во рту.

– Пока, суки… – сказал напоследок Пекка.

– Один… Счастливого Рождества!

С первыми залпами всех салютов и фейерверков своей страны, под звуки вылетающих из бутылок шампанского пробок, под радостные крики соотечественников, Пекка выстрелил себе в голову.

Юкка, сосед Пекки с третьего этажа, был откровенно рукожопым. Когда дело дошло до открывания шампанского, он занялся этим по праву покупки, хотя знал, что повозится. Пожилые родители и брат смиренно ждали, все были к этому готовы и просто смотрели телевизор, тот же телемарафон.

– Девять… Восемь… Семь… Шесть… Пять… Четыре… – брат Юкки понял, что тот не успеет открыть бутылку вовремя. – Три… Два…  Один. Счастливого Рождества! – Юкка продолжал воевать с бутылкой.

В ту же секунду снизу раздался хлопок, родители и брат строго посмотрели на Юкку, тот виновато отдал бутылку брату, объясняя:

– Пекка пьёт Moёt!