Пили, как всегда, за покойничков. В июне работать было хорошо. В мае тоже хорошо, но народу помирало много – почти, как в январе. Николай нутром понимал статистику смертей. Январь – безнадежное время. Впереди два месяца зимы, надежды никакой. Люди смотрят в будущее и видят там чёрный холод, поэтому и сдаются. Что же касается мая – тут сложнее. Наверное, тут работал тот же принцип – смотришь в будущее, в котором зелень и солнце, но понимаешь, что это уже не для тебя. Не для тебя Дон разольётся, вот это всё.

Николай и сам хотел бы умереть в мае. Умиротворённым, поцелованным весенним ветром.

Но этот май он пережил, а это значило, что придётся ему двигать дальше.

Он двинул рюмку поближе к виночерпию Лёве.

Лёва из них был самым молчаливым. Такие, как он, умирают зимой, не дождавшись первого тепла. Такие, как он, всё проживают внутри себя, а это значит, что внутри у них больше, чем снаружи.
Николай не слишком жаловал таких. Давление внутреннего и внешнего не выровнено.

– Не тормози, – проворчал он. – Наливай. Темп потеряем.

Лёва вздрогнул, как если бы его ущипнули за сосок, и потянулся к бутылке.

Степан заржал.

– Темп терять нельзя, – поучительно сказал он, отсмеявшись. – Любая баба так скажет.

– Я за Олю беспокоюсь, –  сказал Лёва, аккуратно наливая водку в подставленные рюмки. – Уже сумерки, а гулять она ушла в полдень.

–  Не твоя дочь – не тебе и беспокоиться, – зло пробурчал Николай. – Налопалась конфет с могил, вот и присела на пенёк отдохнуть.

Лёва вздохнул. Внутреннее опять разбухло в нём, и Николаю внезапно захотелось пару раз приложить Лёву по неприятно выбритой морде. Чтобы внутреннее это затолкнуть подальше.

Степан поднял рюмку.

– Ну, – сказал он, – за пятерых счастливчиков, для которых мы вчера вырыли ямы. Блестящие спецы работали, всяк рад в такой могилке полежать.

– Отмучались, – сказал Николай, запрокидывая рюмку в горло.

– Отмучались, – подтвердил Степан. – А отец из тебя, Коляныч, действительно говно. Катька совсем дура, раз ребёнка тебе доверила.

Водка внутри Николая улеглась мягко, как гроб на влажную землю. От этого Николаю сказанное показалось смешным, а не оскорбительным.

– Конечно, дура, – засмеялся он. – Потому я её и бросил. В женщине должно быть хоть немного мозгов. Хотя бы для того, чтобы знать – кому давать, а кому не давать.

– С кем ребёнка оставлять, а с кем не оставлять, – добавил Лёва.

Несмотря на водку, Лёва всё равно страшно раздражал.

Николай нехорошо посмотрел на него, но Лёве было пофиг. Он пялился в грязное окно сторожки, высматривая кого-то.

– Спокойно, Лёва, – сказал Степан. – Это кладбище. Ничего с Олькой не будет. Тут самые опасные – это мы. Ходит дитё среди могил, читает надписи, цветы нюхает. Потом сочинение напишет «Два лучших дня лета».

Катька должна была забрать Олю завтра после обеда. Она умоляла Николая не бухать хотя бы пару дней, пока он будет с ребёнком, но разве ж это выпивка – это не выпивка. Это поддержание огня в очаге. И вообще, прав Степан. Думать надо. Могла бы и соседке Олю оставить.

– Зато трахалась Катька на славу, – проговорил Николай, откидываясь к дощатой стене. – И так, и сяк. Странно, что только Олька и получилась.

Степан вытянул губы трубочкой и умильно прикрыл глаза.

– Коленька, – проворковал он. – Возьми меня, дуру грешную, и рачком, и креветочкой, и кальмарихой. Хочу от тебя, от мастера лопаты, еще пятерых мальков.

Он вскочил и оттопырил тощий зад.

За это Николай и любил Степана. Работали они вместе уже пятый год, а скучно не было до сих пор.

Лёва перевел взгляд на Степана.

– У раков, креветок и кальмаров нет мальков, – зачем-то сообщил он.

Степан замер и в ужасе посмотрел на Лёву.

– Как нет? – охнул он. – Хотя ты у нас в водной стихии разбираешься.

Лёва поджал губы, а Николай криво улыбнулся.

– Давайте выпьем за несостоявшегося чемпиона по плаванью, – торжественно сказал Николай. – За того, который просрал свою жизнь в три раза качественней, чем мы.

Зря Лёва как-то притащил на работу значок кандидата в мастера спорта. Зря показывал Ольке, как плавать баттерфляем, делая красивую волну крепким длинным телом.

– Зато я работаю в три раза лучше, чем вы, доходяги, – ответил Лёва. – Дыхалка у меня еще ого-го.

Про доходяг Николаю стало обидно.

Николай зажевал водку свежим огурцом, но закашлялся. Непрожёванные куски огурца картечью вылетели из его рта прямиком в Лёвину вытянутую морду.

Степан опять заржал так, что обессиленно повалился на укрытый тряпками топчан.

– Огуречный заряд прямой наводкой, – простонал Степан.

Николай тоже разулыбался при виде того, как Лёва брезгливо смахивает с лица зелёные ошметки.

– Ладно, – сказал Степан с топчана. – Вы как хотите, а я пройду проссусь.

– Я с тобой, – сказал Лёва.

– Ну уж нет, – проворчал Степан. – Я на свой агрегат никому не разрешаю смотреть. Вот приедет Катька забирать ребёнка, с ней и схожу. Пусть посмотрит на нормальный причиндал.

Николай швырнул в Степана огурцовой жопкой, но всё равно улыбнулся.

– Да я не ссать, – продолжил Лева. – Я хочу Ольку поискать.

Силы в щуплом Николае было неожиданно много. Он даже смог сбить Лёву с шаткой табуретки и пару раз заехать тому по скуле и уху.

Впрочем, дальше всё было делом техники. Лёва ловко удерживал истончившиеся запястья Николая одной большой ладонью, а другой прижимал его грудь к топчану.

Николай хрипел и плевался.

– Это типа, я плохой отец? Это типа, я сам не знаю, когда за Олькой идти?

Лёва что-то успокаивающе гудел и отворачивал лицо от мелких плевков.

– Я сам решу! – орал Николай.

Сил на вспышку было потрачено много, поэтому скоро Николай затих.

Он улёгся лицом к стене и натянул на голову кофту из прежней домогильной жизни. Когда он стоял, кофта болталась на нём, как папин пиджак на дошкольнике.

– Надоело все, – пьяно плакался он стене. – Возьму вот тот хлебный ножичек – вжик и нет меня.

– Я быстро, – сказал Степан. – Лёва, присмотри за ним.

Лёва опять что-то хотел сказать, но Степан посмотрел на него так яростно, что тот всё понял и закрыл рот.

На улице действительно стемнело.

Степан прошёлся по всем большим аллеям, а теперь прочесывал кладбище квадратами.

– Оля! – кричал он. – Ты где? Папка уже волнуется.

Страх трезвил.

Степану представлялась яма, в которую упала Оля. Ей страшно. Внизу холодно. Выбраться из ямы семилетней девочке с её слабыми ручками никак не выходит.

От странного незнакомого ужаса хотелось не кричать, а мычать.

Оля не упала в яму. Она была недалеко от могилы Яшки Креплёного, местного авторитета, у которого было одно из самых странных надгробий – ангел с одним крылом. Второе – оторванное -–крыло лежало у ног ангела. Именно на это крыло бывшие сослуживцы и родственники Яшки выкладывали подношения.

Больше всего Яшка при жизни любил конфеты с ликёром.

Судя по фантикам, Олька съела их штук десять, но ей хватило.

Степан чуть было не поскользнулся на луже блевотины, когда кинулся к её лежащему тельцу.

Пульс был совсем слабым. Из-под полуприкрытых век бледно сияли белки закатившихся глаз.

Подняв ребёнка на руки, Степан побрёл к сторожке.

– Лева! – закричал он, подходя к двери. – Мне нужна помощь.

Никто не откликнулся.

Придерживая Ольку одной рукой, Степан кое-как открыл дверь.

Лева спёкся.

Он лежал рядом с топчаном и пьяно дёргал нижней губой.

– Чистота, – бормотал он. – Больше всего мне не хватает чистоты. Хлорка очень хорошо очищает. И вода такая голубая-голубая. Плывешь себе – и ни о чём не думаешь.

Ногой Степан два раза чувствительно ткнул Николая в бок.

Тот, судя по всему, дрых.

– Вставай, гнида! – заорал Степан. – Ольке плохо. Конфет с алкоголем нажралась!

Николай зашевелился, стянул с головы кофту и одним мутным глазом посмотрел на Степана с Олькой.

– Пусть поспит, – сказал он. – И я посплю. Утром будем как новенькие.

У сторожей при входе на кладбище был телефон.

Степан так быстро, как мог, шёл к ним с драгоценной, измазанной блевотиной ношей на руках, и думал только об одном – пусть поправится. Пусть «скорая» приедет как можно скорее. Пусть с Олькой всё будет хорошо. Такая славная девочка. Что-то большое поднималось из Степанова желудка – и это была не привычная желчь. Женюсь, думал Степан. Брошу пить, брошу эту работу. Чтобы вот так вот нести своего ребёнка на руках. Сонного, здорового.

Когда «скорая» увезла Ольку в больницу, Степан ещё с час сидел у сторожей.

Больше всего не хотелось видеть эти рожи. Николая с его мудацким безразличием к собственному ребёнку. Лёву-слабака с мечтами о хлорированной чистоте.

Но в сторожке был его инструмент и документы.

– Сколько можно ссать? – спросил Николай, поднимаясь на топчане. – Тебя несколько часов не было.

– Ольгу твою в больницу отправлял, – тускло ответил Степан.

– Это хорошо, – кивнул Николай. – В больнице о ней позаботятся. За тебя хочу выпить, Стёпка. За лучшего дружбана моего.

Николаевский нос под кулаком Степана хрустнул, как промороженная ветка.

Не обращая внимания на ошалевшего Николая, прижавшего ладони к лицу, из-под которых падали тяжёлые красные капли, и на Лёву, проснувшегося от голосов, Степан налил себе водки.

Сейчас станет легче. Точно станет.