«Я снова пьян и доволен собой… алкоголь!»

F.P.G.

 

Мне не составит труда поведать вам эту историю, уже более полугода я нахожусь в завязке, и всё прошлое осталось для меня в прошлом.

Я, конечно, понимаю, что это ничтожный срок в сравнении с почти двадцатью, с короткими перерывами, годами алкогольного угара. Тем не менее, я чувствую себя гораздо лучше. Меня больше не мучает бессонница, не бросает в холодный пот по ночам. И хотя я столько времени сознательно уничтожал свою нервную систему, сейчас мои нервы в относительном порядке.

Естественно, я не сразу довел себя до такого состояния, но, если вы открываете дверь дьяволу, не ждите, что он будет топтаться на пороге. Мое поколение часто называют потерянным. Что там говорить, я и сам его иной раз так зову. Но дело в том, что потерянными называть, кроме нас, больше некого. После придёт поколение пепси, поколение пива, поколение спайса и ЗОЖ. Но тех, кто пришел до нас, вы не найдёте. Там словно вакуум, дыра черная. Знаете, почему? Потому что наших предшественников сожрал героин.

Конечно, хмурый был всегда. Дохли от него и наши сверстники, дохли люди младше нас, он никуда не делся, дохнуть от него будут и ваши дети. Начнем с того, что любой человек наркоман. Абсолютно любой. Если вы не наркоман, то, скорее всего, вы овощ, прикованный к кровати. Да и то неизвестно, что творится в растительных мирах вашего сознания.

Я не говорю сейчас о людях выпивающих, о курильщиках или любителях кофе. Если ваша мама, заметив соринку на ковре, начинает остервенело драить весь дом, то она тот ещё торчок. Если ваш знакомый рвёт связки в тренажёрках, жрёт протеин, бананы и творог, не останавливаясь, и относится с презрением ко всем, кто не поступает точно так же, то у него тяжёлая форма. Наркомания именно этого типа приняла угрожающие масштабы в 2010-м – 2012-м годах. Правда, быстро сошла на нет. Не все выдержали ломку.  Филателист с залысиной на толкучке в выходной, рыбак на льду в минус сорок, за зиму не поймавший ни одного сраного окунька, фотограф, снявший миллионы нахрен никому не нужных снимков, олигарх, просадивший молодость на чёрт знает что и очнувшийся баснословно богатым стариком при смерти. Я могу продолжать бесконечно. Поставьте галочку, когда я дойду до вас.

У меня у самого сразу несколько тяжёлых зависимостей. Одна из них – любовь. Не секс, а именно любовь. Что же тут страшного, спросите вы? Отвечу: эта штука несколько раз ломала мне жизнь так, как не под силу сломать ни одному веществу из всех, мной опробованных, вместе взятых. Хорошо, что такие пике случаются у меня не часто. Об этом я расскажу позже. Может быть.

Но вернёмся назад в девяностые. Я не стану про то время подробно рассказывать, только уточню некоторые его особенности. Нищета, безработица, наркота выкашивает целые улицы, районы и городки. Тогда у наших родителей бытовало мнение, что существует некий заговор, некие специальные мутные люди ходят по дворам и предлагают неразумным детишкам бесплатную первую дозу.

Конечно, всё происходило не так. Опять же приходится приводить свой личный пример моего знакомства с никотином. Мне тогда было шестнадцать лет, я встречался с девочкой, которая иногда, втихаря от родителей, выкуривала сигарету-другую, прячась под лестницей в своём подъезде. Я же не курил вовсе. Но, глядя на неё, я всё-таки однажды выпросил у неё сигарету. И теперь я курю до сих пор. Это меня убивает? Конечно. Хотел бы я бросить? Никогда не хотел.

Нет, не зловещая табачная корпорация подсадила меня на никотин, и девочка не запихивала насильно мне сигареты в зубы, я даже понимал, чем это грозит, но мне было интересно, вот и всё.

Именно так происходило с горынычем. Дурной пример заразителен, а еще учтите то, что в таком возрасте пример не кажется дурным. По цепочке, из подъезда в подъезд, игла пошла кочевать по стране. Она везде находила благодатную почву, ведь все подъезды типовых панелек одинаковы во всех городах.

Сейчас я думаю о том, что, может быть, для того, чтобы появилось моё потерянное поколение, предыдущему поколению необходимо было стать вымершим? Если бы мы не успели увидеть того, что сделал хмурый с нашими предшественниками, нас могла ждать та же участь?

Но мы успели увидеть, и уже не нуждались в страшных байках отцов и матерей, мы понимали всё сами. Наркоман стал для нас синонимом опустившегося больного животного. Чего-то заразного, того, к чему противно прикасаться. Впечатление было столь велико, что сохранилось у меня и до сегодняшних дней.

Повторюсь, будь мы лет на пять старше, мы точно так же угодили бы в героиновую западню. Не из-за каких-то особенностей характера, не из-за дурного нрава или подросткового отрицалова, нет, другой альтернативы попросту не было. В умирающей стране умирать было столь же естественно, как ложиться вечером спать. Выражение «убиться» изначально значило – принять дозу. «Буду погибать молодым…» – читал Мистер Малой первый российский реп с зажёванной магнитофонной пленки.

Но всё пошло по другому сценарию, мы родились детьми девяностых, и взрослеть начали уже к нулевым. Наш искуситель не дрожал мутной каплей в закопчённой изогнутой ложке. Он не прикатился к нам круглым разноцветным колёсиком между ног извивавшихся в танце людей. Ему не пришлось примерять яркую шапку бога Джа, потому что Джа жил далеко от этих мест. К нему не нужно было далеко идти, он встречал тебя прямо у подъезда и провожал тебя, когда ты снова возвращался в подъезд.

Наш искуситель был практичен и терпелив, доступен, демократичен и оптимален для окружавших реалий пятиэтажных миров, в которых, под звон гитары, он услужливо наполнял собой пластмассовые стаканы.

В пятнадцать лет мы, юные панки, пили такую отраву, что я никак не мог взять в толк, почему наши бездыханные облёванные тела не нашли на ступенях подъезда, или, по крайней мере, мы не ослепли на месте всей своей непутёвой компанией.
Отраву продавали во дворе жилого дома. Напротив подъезда, где мы проводили свои вечера, стоял ларёк, в котором торговали суррогатом. В грязной зарешеченной будке сидела дородная тетка и за сущие копейки днем и ночью снабжала алкашей и местную молодежь сомнительными прозрачными бутылками.

Бутылки были из-под водки, с разными, порой затёртыми, этикетками на стеклянных боках. Об акцизах речи не шло – то, что находилось внутри, назвать не то что водкой, но и спиртом язык не поворачивался. Знатоки утверждали, что в бутылках не что иное, как изопропанол, изопропиловый спирт, он же «Очиститель универсальный», обильно сдобренный димедролом.

Пьянели от такого эликсира тяжело, голова, язык и конечности постепенно наливались тупой свинцовой мутью, пока сознание выпивающего не выключалось, а сам он не сползал по стене, пуская изо рта слюни. Впрочем, это свойство скорее димедрола, нежели очистителя, первое нередко добавляли в напитки для их убойного, сбивавшего с ног эффекта.

Изопропиловая точка простояла во дворе несколько лет. В ней ничего не продавали, кроме чудодейственных бутылок, но это, похоже, никого не волновало. Универсальная будка с универсальным очистителем. Ничего особенного.

В двухтысячном году все ждали конца света, но президентом страны стал Владимир Владимирович, и конец света отменился. Мне исполнилось пятнадцать лет, и я без особых усилий поступил в Красноярское художественное училище им. Сурикова. Но особого рвения к знаниям я не проявлял, я был молод, родители находились далеко, в голове свежо и задорно насвистывал ветер, а на плечах болталась, хрустя кожей, новенькая косуха.

Вскоре появились и новые друзья. Как это часто бывает, союз наш строился на общих интересах: определённая музыка, неформальный образ жизни, юношеское бунтарство, и другие подобные глупости.

Наша разношёрстная компания складывалась из студентов вузов и техникумов, учащихся профессиональных училищ, просто из бездельников и лоботрясов. Но кого среди нас точно не было, так это выходцев из благополучных, обеспеченных семей. Мы, дети учителей и рабочих, инженеров и слесарей, всех тех, кто не смог удержаться на плаву в девяностые, тянулись друг к другу, чувствуя определённое родство, и голодное детство объединяло нас, помимо музыки.

Естественно, что в огромном городе уже существовали клубы и рестораны, уютные кафе и приличные бары. Существовала другая, незнакомая жизнь, а в ней, в той жизни, употребляли совсем другие, недоступные нам допинги. Нам же достались квартирники и сейшены, тошниловки, капельницы и загаженные подъезды. Нам достался алкоголь. Кайф для быдла, как сказали бы сейчас.

Пусть так. Пусть мы были быдлом, если вам так больше нравится, но социальные группы и сейчас редко пересекаются. История Золушки или Ивана-дурака, охмурившего принцессу, за редким исключением, остается сказочкой. Эдаким лифтом в небеса, в который веришь, когда верить больше не во что.

Средств на дорогую наркоту мы не имели, дешёвую нужно было доставать, что было связано с определённым риском, а алкоголь был повсюду. Алкоголь не возбранялся, да и кто тогда не пил, в моём окружении таких людей не было вовсе. К пьющим согражданам относились с пониманием, а к безнадёжным алкоголикам со снисхождением. Алкоголь был частью жизни, и вскоре он стал постоянным атрибутом любых наших встреч.

Не скажу, что наркота совсем не попадала к нам в руки, глотали всё, что плохо лежит, но такие случаи были редкостью для того, чтобы вызвать хоть сколь ощутимое привыкание. Случалось, что и природа подкидывала изменяющие сознания ништяки.

Однажды, в самый разгар терпко пахнущего бабьего лета, мы собрались на выходные за город, на дачу к знакомым девушкам, помочь по хозяйству, подлатать крышу и поправить забор. В награду нам обещали истопить баню, накормить жареной картошкой с грибами и угостить заранее разрекламированной домашней брусничной настойкой.

Ехать изъявили желание четверо: я, Юрич, мой друг детства, студент Красноярского государственного университета, и соло-гитарист нашей недавно образованной рок-группы, Доцент, типичный бас-гитарист, разгильдяй и не умеющий толком играть балагур, и Батхед, затянутый в кожу, волосатый блэк-металлист, никакого отношения к группе не имевший, но вложившийся финансами в нашу скромную кассу.

– Лучше трахнуть злого гнома, чем студентку с эконома, – пропел Юрич, плюхнувшись на лавку электрички.

– Справедливо. Видел я ваших экономок, – ухмыльнулся Доцент.

– Лучше вые**ть гориллу, чем Курдюкинову Иру…

– Это ещё кто?

– Понятия не имею, – зевнул Юрич, – в сортире универа так написано, а сортир врать не станет.

Я отложил гитару, разбитую акустику, неизменную нашу спутницу, на которой, не глядя, наигрывал примитивный мотив, бездумно пялясь в окно. За окном мрачными батальонами елей на рельсы наступала тайга. На полосе отвода, неприбранные, лежали поваленные молодые березки, первыми осаждавшие железнодорожное полотно.

– За грибами вместе пойдём, – буркнул я и снова посмотрел в мглистое нутро леса.

– Глушь какая, а всего лишь сорок километров от города.

– За мухоморами пойдём, – вдруг встрепенулся Батхед.

– Пелевина обчитался, Вавилен? – хмыкнул Юрич и покосился на двери вагона, опасаясь контроля. Ехали всего ничего, а бегать от контролёров пришлось уже дважды.

– Да я серьёзно, – насупился Батхед, – давно хотел попробовать, да все никак не складывалось.

– Совсем поплыл на почве блэка, – поморщился Доцент.

– А я за, – неожиданно для себя поддержал я Батхеда.

– Значит, вы оба е**аны, – Юрич принялся натягивать рюкзак. – Вставайте, приехали.

– Дед, у вас мухоморы в лесу есть?

Грибник, осмотрев двух парней в косухах и с ведрами в руках, хитро прищурился:

– Есть. Один съешь – с ума сойдешь.

– То, что надо! – радостно загоготал Батхед, поблагодарил грибника и, ломая берцами сухие ветки под ногами, полез в густоту чащи.

Еще на опушке мы разделились. Юрич, Доцент и девушки, не желая участвовать в поисках сомнительных таёжных стимуляторов, отправились собирать проверенные лесные гостинцы, а нас с Батхедом ждала увлекательная мухоморовая охота. Впрочем, друзья бродили неподалёку, и мы слышали их голоса.

Лес был смешанный, в основном хвойный, но встречались и осины, и покрытые грубой, зеленоватой корой, берёзы. Конкурируя с многовековыми кедрами и замшелыми конусами елей, героини стихов и песен растеряли свой лиричный окрас и утончённость, стояли степенно и основательно, охраняя свою территорию растопыренными ветками от посягательств тяжёлых еловых лап. Иногда под ними встречались крепенькие подберёзовики или даже коренастые белые, но искомых мухоморов было не видать.

В низинах пахло сыростью, плесенью и прелой листвой, моргали красными маячками в траве шарики клюквы и костяники, на трухлявых пеньках селились многочисленные племена опят.

– Эй, нарколыги, идите сюда! – закричал вдруг где-то рядом Юрич. – Мы здесь, справа, на поляне.

Продравшись сквозь густой осиновый молодняк, матерясь и отплёвываясь от паутины и лесного сора, мы, исцарапанные и потные, выбрались на небольшую живописную полянку. Друзья уже ждали нас там.

– Ничего не нашли, викинги? – Юрич переложил из левой руки в правую прихваченную на даче корзинку. В корзинке теснили друг друга буроголовые подберёзовики и красноватые пузатые подосиновики, разбавляли общую массу внушительные белые грибы. – Ведра вам хватит?

Батхед огляделся и присвистнул. То тут, то там на полянке, не таясь, выглядывали из невысокой травы долгожданные красные шляпки.
– Ведра нам хватит? – Батхед поглядел в свое пластиковое синее ведёрко, прикидывая объём.

– Думаю, да, – отозвался я. Дозировки я не знал.

– Б***ь, не лезут уже, суки, – Батхед отложил в сторону надкушенную пупырчатую шляпку. – Я не могу их больше жрать.

Я тоже с отвращением косился на ведро, в котором оставалась ещё треть от общего мухомористого урожая. Две трети, давясь, мы все-таки осилили, и теперь в ведре, по большей части, оставалось похожее на салат, ломаное красно-белое крошево.

– Жаль, что их с картошкой пожарить нельзя, – я с усилием проглотил еще один, повисший на тонкой красной кожице, отломавшийся от шляпки кусочек и положил на стол недоеденный гриб.

Естественно, что ни высушить, ни сделать из мухоморов настойку мы не могли. Вдобавок, не так давно Батхед доподлинно выяснил, что псилоцибин при кипячении разрушается, а значит, вариант с отваром так же отпадал. Викинги в своих сагах явно темнили.

– Псилоцибин не должен быть разрушен! – призвал Батхед, стоя над пластиковым ведром, и добавил, обратившись, видимо, к грибам: – Мы станем есть вас сырыми!

На поверку мухоморы оказались совершенно безвкусными, и я, не заметив, сразу проглотил несколько ярких, в крапинку, шляпок. Употреблять мы договорились исключительно их, справедливо решив, что все желаемые нами вещества находятся именно там.

– Ну как ощущения? – спросил с интересом Юрич, отхлебнув брусничной настойки.

– Да нормально, – прислушался я к себе.

– Погоди, – хохотнул Доцент, – сейчас берсерки ведро начнут грызть.

Было бы неплохо, но, вопреки ожиданиям, волшебство наступать не торопилось, а каждый последующий пережёванный гриб проглатывался через силу, с всё больше нарастающим отвращением.

Не имея никакого определенного вкуса, мухоморы, тем не менее, были неприятно водянистыми. Складывалось ощущение, что жуёшь пропитанную влагой губку. Мысли стали похожими на слежавшиеся пластами, подгнившие прошлогодние листья, а мозг набух от сырости и походил на изъеденный плесенью, замшелый, трухлявый пень.

Я почувствовал, как мной овладевает тупое сонное безразличие, а вместо цветных картинок сознание заполнила вялая пассивность царства грибов.

– Ну чего? Не томите! – Доцент заерзал на стуле, глядя на наши кислые рожи.

– Ммм… ты знаешь, что такое «Тухлый»? – медленно протянул я: даже говорить под мухоморами не хотелось. – Это очень точный термин, описывающий состояние человека, у которого не вовремя закончилось пиво. Допустим, сидите вы с друзьями, потягиваете пивас, шутите, байки разные травите, а пиво тем временем заканчивается. Когда оно закончится совсем, а денег на продолжение у вас больше не будет, вот тогда к вам пожалует его величество «Тухлый». Короче, от мухоморов «Тухлый» во много раз тухлее…

– Врали все викинги, – мотая головой, прервал меня Батхед, – или же мы чего-то не учли. Пелевин еще со своим… скормить бы этому писаке такое ведёрко… принудительно. Дурят молодёжи головы, сбивают с пути истинного. Плесните лучше водки, – добавил он, зевая.

– Сразу бы так! – Доцент выставил на стол несколько прихваченных из города бутылок и придвинул ближе к девушкам их легкую брусничную настойку.

Причиной моего размежевания с алкоголем послужила женщина, а наш странный роман увенчался не менее странным финалом.

Я увидел её фотографию в интернете, и этого оказалось достаточно, чтобы влюбиться. Внезапно та, которой принадлежал виртуальный образ, ответила мне благосклонностью и, наконец, обрела человеческую форму. Мы договорились о встрече, а когда встретились, то оба поняли, что пожар начался.

Следующие два года мы с упоением разрушали друг другу жизни и мозги. Я доводил её до слез и истерик, а она меня до бешенства и отчаянья, бросая в бездонные алкогольные ямы.

Её утомила адская пляска наших чувств, мой разрушительный алкотрип прямиком в бездну, и её пустые надежды на моё возвращение оттуда. Она ушла, а я ей, и конечно, себе назло, решительно бросил пить.

Никакого впечатления на неё мой поступок не произвел, мы больше не встречались, но я постепенно втянулся, перестал пить даже лёгкие напитки, и мне уже не нужно было делать над собой усилий, чтобы держаться во время самых весёлых застолий.

Завязал я без помощи каких-либо препаратов и врачей, ибо после одного случая считал, что игры с мозгом не самая лучшая затея.

Как-то раз я пристал к знакомому психиатру с вопросами на тему соответствующего лечения, и каким образом оно происходит. Знакомый психиатр предложил выписать мне по дружбе необходимые таблетки, пропить курс и проверить действие на себе. Естественно, он предупредил об опасности любых возлияний, но я отнёсся к предупреждению несерьёзно, дело было под Новый год.

Нескольких рюмок после звона курантов хватило, чтобы наглухо своротить мне башку. Я стал агрессивен ко всему вокруг, начал бросаться на людей из-за любой мелочи и за несколько дней переругался со всеми своими друзьями. Так продолжалось до тех пор, пока я ударными дозами спиртного окончательно не аннулировал в своей голове действие проклятых препаратов.

С тех пор мне кажется, что бороться с зависимостями необходимо своими силами. Переломаться на сухую, как говорят наркоманы, не прибегая к подобным практикам. Я не спорю, возможно, кому-то средства такого рода и помогают, но вы когда-нибудь видели людей после этих терапий? Такое чувство, что их изнасиловали прямо в мозг. Если раньше их печалями и радостями командовали различные допинги, то чужое вмешательство в их голову отняло у них вместе с допингами и всё остальное.

Если вас бить палкой и заставлять смотреть на солнце, то вам будет больно на него смотреть. Смотреть на солнце нужно только тогда, когда вы сами захотите его увидеть. Лучше, конечно, вовсе от него не отворачиваться.

Но я отвлёкся, меньше всего мне бы хотелось здесь походить на проповедника правильных путей. Любопытно, что зачастую такие вот проповедники носят в душе куда больше демонов, чем все, разом, грешники в их приходе.

Лучше заглянем опять в прошлое.

Еще одним излюбленным способом с пользой провести время были для нас турслёты.

Что такое турслёт? Это природа, костры, гитары и, само собой, алкоголь. Реки всевозможного бухла.

На первое такое мероприятие я попал еще в школе. Тогда мы всем классом перепились в палатках, как поросята, а сопровождавшие нас учителя милостиво закрыли на это глаза.

Турслёты всегда превращались в непотребство и вакханалию. Туда съезжались бизнесмены в модной экипировке и мужики с советскими рюкзаками «Колобок», неформалы в косухах и олдовые бородатые барды в шерстяных свитерах. И если в первый день все более или менее чинно сидели у своих костров, то день на третий весь этот люд лежал в обнимку, счастливо хрюкая, в одной общей луже.

Алкоголь на слётах, как и народ, присутствовал самый разный. Дорогой вискарь и коньяк, пиво и водка, вино и вездесущий портвейн. Но королевой застолья считалась «Мозаика». Чем являлась «Мозаика», я не уточнял, возможно, стеклоочистителем, но она обладала суровой крепостью, и её обязательно нужно было разбавлять. Разливалась она в пятилитровые пластиковые баклажки, была прозрачного цвета, отдавала чем-то техническим и встречалась почти в каждой палатке, независимо от социального статуса и возраста хозяина.

День на третий, когда кончался всякий «съедобный» алкоголь, «Мозаика» заходила всем без исключения. Потерявшим человеческий облик бизнесменам, неформалам, наконец, догнавшимся до привычного состояния восприятия мира и впавшим в философский настрой бардам, утиравшим блевотину с бород и свитеров.

Надо сказать, что третий день на слётах был самым интересным. Границы между мирами трещали и осыпались, тысячи звёзд рождались в ночном небе, и духи леса плясали вокруг костров. Увидеть можно было всё что угодно.

После третьего дня, скобля черными ногтями бурые от грязи рожи, туристы ползли к электричкам. Скорбная процессия повторяла ежегодный похмельный маршрут: пять километров до станции, единственный пивной ларёк на ней, и очередь в него из таких же мертвецов с рюкзаками. На перроне туристы судорожно глотали пиво, а после грузились в электричку досыпать. Если не было мест, то спали прямо на полу. На четвёртый день оставались самые стойкие.

Третий день турслёта «Звездочка» ничем от остальных турслётов не отличался. Я выбрался из палатки, шатаясь, поднялся на ноги и огляделся. Чья это палатка, я не знал, как не знал и того, что за полуголое тело лежало рядом и пускало слюни на мое плечо. Успокаивало лишь то, что тело, по некоторым признакам, оказалось женским.
Стояла сырая ноябрьская ночь. Снег ещё не выпал, но всё вокруг уже было готово укрыться его безмолвным, стёганым следами зверей одеялом. Забыться под ним в знакомой, покойной дрёме. Земля вздыхала из-под листьев тепло и грустно, словно корова, не готовая к зиме, а деревья, напротив, на всё согласные, стояли неподвижно, ожидая принять на свои ветви вес белого груза.

Между деревьев поднимались дымки догорающих костров и темнели холмики палаток. За моей спиной пролёг небольшой овраг, а за ним начиналась настоящая непролазная чаща.

У одного из костров я заметил неподвижную фигуру человека и с радостью узнал в нём нашего барабанщика.

– Кир, есть чо выпить? – Я присел на бревно рядом с ним.

– «Мозаика», – Кирилл равнодушно пожал плечами и снова оцепенел, никаким движением не нарушая свое единение с природой.

– Понятно, а разбавить чем?

– Вон над костром котелок висит.

– Это чай, что ль? – Я потянулся за котелком и тут же отдернул руку. – Б**, да он же кипит!

На этот мой комментарий Кирилл многозначительно промолчал.

– Ладно, хрен с тобой, – зачерпнул я из котелка дымящегося варева алюминиевой, закопчённой, найденной мной здесь же кружкой, – будем делать грог. Знаешь, что такое грог?

Ответа снова не последовало.

– Это, короче… бухло с чаем, – я наклонил над кружкой пятилитровую баклагу, баклажка несколько раз утробно булькнула, наполнив кружку до краёв, – говорят, согревает хорошо, – я перемешал веточкой дышащий на холоде паром напиток, поднял кружку и сделал два внушительных глотка. Глаза мои полезли из орбит. Пойло оказалось градусов пятьдесят по крепости, а по температуре было значительно выше. Дыхание моё перехватило, а по щекам потекли слёзы.

Когда я немного пришел в себя, Кирилл продолжал все так же неподвижно сидеть рядом, а в темноте, слева от нас, между деревьев наметилось какое-то шевеление.
Там шевелилось что-то большое и бесформенное, что это, я понять не мог, но оно бесшумно к нам приближалось. Через некоторое время мимо нас в абсолютной тишине четверо парней пронесли диван.

Судя по всему, диван они хотели приспособить в качестве лежака в палатке, а чтобы он точно туда поместился, парни решили запихнуть его внутрь с разгона. Они разбежались, смяли диваном палатку и вместе с ним, палаткой, спящими внутри людьми, ломая сучья и не проронив ни слова, укатились в овраг.

Мы тоже молча проводили их взглядами.

– Снег пошел, – задумчиво проговорил Кирилл.

Я посмотрел вверх. Действительно, из черноты неба на землю планировали первые снежинки.

Моя попытка примоститься на ночлег на прежнее место не увенчалась успехом. Оставленное мной там женское существо во сне заблевало всю палатку, пришлось устраиваться в другом жилище. Отправленные утром за пивом гонцы принесли два пятидесятилитровых алюминиевых бочонка. На вопрос, где они их взяли, честно ответили: «Сп***или в ларьке. Бочки у входа стояли, а в ларьке очередь». Начинался четвёртый день слёта.

В трезвости есть как свои плюсы, так и минусы. Заказываешь в баре себе чайничек ароматного чая, садишься за стол и, преисполненный гордости, наблюдаешь за мычащими рядом друзьями. Думаешь: «Вот скоты!». И не завидно тебе, а наоборот, даже как-то приятно, что не ты сегодня прилипнешь щекой к барной стойке, не тебя мешком затолкают в такси и не ты, матерясь, утром будешь вести подсчет оставленных чёрт знает где денег.
Но вдруг ты услышишь едва различимый скрип, словно металл задел за металл. Ты удивлённо поднимешь глаза на друзей, не заметил ли кто? Нет, товарищи по-прежнему гогочут, кричат, несут какую-то белиберду и со звоном сдвигают стаканы. Но ты уже явственно слышишь, как за их голосами нарастает железный визг прижимаемых к диску колодок. Вращение вала замедляется, скорость движения падает, бар, стойка, стол и все окружавшие тебя люди стремительно уносятся вдаль, а ты остаёшься сидеть на стуле один. Ты хочешь что-то сказать, но тебя уже никто не слышит.

Зато похмельем мучиться тебе не придётся. Классического похмелья у меня, например, тоже никогда не бывало. Другое дело, что я его умело имитировал. Хватался за голову, кривил страдальческую харю и говорил, что жизненно необходимо сгонять в магазин. Сознаюсь, всегда преследовал я в таких случаях только одну цель – продолжить. Бывает утром общее разбитое состояние, но вовсе не смертельное, а чтобы я снова не поспешил за добавкой, мне даже сейчас нужно пить несколько дней кряду. Сутки я точно буду обездвижен, максимум, на что я способен в такие дни, это вовремя подскочить с кровати, добежать до туалета и сунуть морду в унитаз.

Тошнота – полезная во всех отношениях штука. Надежный тормоз для летящего в овраг с привычных рельсов организма, если хозяин-машинист оказался идиотом и не заметил красный огонь фонаря.

Когда и без того пустой желудок выворачивает наизнанку, сто раз подумаешь, стоит ли так напиваться. Пищевод обожжён, отчего глубоко в груди тупо и противно ноет. Горло сгорело от курсирующего по нему туда и обратно крепкого алкоголя и желудочного сока, и становится больно глотать. Но от самой мысли проглотить даже собственную слюну, которая постепенно заполняет ротовую полость, снова начинаются рвотные спазмы. Сил еще хватит, чтобы повернуться на другой бок и, с мыслью: «Я ворочаюсь, следовательно, существую», – закрыть глаза.

Но чтобы я довел себя до такого состояния, мне, повторюсь, необходимо было травить себя бухлом несколько дней при крайне малом количестве потребляемой закуски. В остальных случаях я отходил довольно легко, беда была в том, что отходить мне вовсе не хотелось.

Я вообще не склонен много закусывать, и на это есть своя причина. Распитие алкогольных напитков всегда казалось мне неким таинством. Во время него писали песни, читали стихи, спорили и мирились, любили и расставались. Наивысший накал эмоций приводил к рождению самых незыблемых союзов, и самые прочные союзы разбивались о пустяковые мелочи. А наблюдать за происходящим с набитым ртом, на мой взгляд, тоже самое, что жевать чебуреки в опере.

Алкоголь становится твоим провожатым на загадочный ритуал, подобно чаше вина на причастии. На причастии не принято заедать вино жареным мясом, это выглядело бы, мягко скажем, неуместно, максимум, освящённым хлебушком закусить. И не стоит опошлять волшебство духовных сфер вульгарным поклонением мамоне.

Впрочем, все могло быть гораздо прозаичней. Причиной того, что я не привык закусывать, могло стать банальное отсутствие всякой закуски в самом начале алкогольного пути. Откуда ей было взяться? Мы целыми днями болтались на улицах, в наших карманах и головах гулял ветер и гудел басовито в розетках гитарных корпусов. Перехватить что-нибудь съестного, например, у друзей, считалось настоящей удачей, но такие праздники случались далеко не каждый день.

Несмотря на полное отсутствие денег, деньги на алкоголь находились всегда, и обычно, в ущерб любой закуске, тратились на него полностью.

Откуда они появлялись, всегда оставалось для меня загадкой. Денег не было на еду, на сигареты, не было даже мелочи на проезд домой, но вновь звенели в кармане последние монетки, кепка или шапка ходила по кругу, а гонцы опять убегали в магазин.
Сесть ли тебе в локомотив, набитый пьяными дембелями, который непременно свалится в пропасть, или же подкинуть угля в топку неспешного паровоза, прицепить к нему пару-тройку семейных вагонов и спокойно отправиться в дорогу? Выбор за тобой. Хотя какая разница? Стрелочным механизмом все равно управляешь не ты, и на любом из этих путей ты можешь попросту не заметить красный огонь фонаря.

Я, конечно, утрирую. Вначале всё происходящее с тобой действительно напоминает головокружительную гонку. Мимо пролетают яркие города, сквозь дребезжание стеклотары в ушах грохочет музыка, день и ночь переплетаются, вокруг тебя прекрасные девушки, и ты даже не представляешь, с которой из них ты встретишь следующее утро.
Твои друзья всегда будут рядом, и вы присягаете друг другу в верности. Обещаете, что никогда не переступите той черты, за которой мир становится сер и безлик, а жизнь привычна и предсказуема. Клянетесь жить на максималке, презирать обыденность, верить в чудеса и никогда, никогда не стареть.

Вы подпишете свою клятву кровью, нацарапанную синей ручкой на тетрадном листке. У меня, кстати, сохранился такой документ. Правда, тех, кто расписался в нем, я не видел уже несколько лет.

Вы поднимете бокалы, рюмки или пузатые кружки, чтобы закрепить уговор, но в звоне хрусталя тебе вдруг почудится шелест пластика, а вместо твоих друзей за столом внезапно окажутся угрюмые мужики.

А ещё немногим позднее ты притворишься хворым, только бы не идти на званую вечеринку, очередной юбилей или обязательный календарный праздник, на котором во что бы то ни стало необходимо соблюдать приличия. Ты не хочешь смотреть друзьям в глаза, ты не можешь видеть их раздобревших жен, бывших когда-то тонкими девочками, ты не желаешь слышать об их нудных, серых и безликих проблемах в их привычной и предсказуемой, ограниченной жизни. Они постарели, а ты понимаешь, что твой локомотив отогнали на запасной путь, и пьяные дембеля давно разбежались по домам.

Однажды и я достал из ящика письменного стола запылившуюся бутылку, удивляясь тому, как долго она там пролежала. Сел в кресло и наполнил стакан.

Многие мои товарищи сошли с трассы, некоторые улетели в кювет. Один замерз насмерть в сугробе, другой утонул, третий повесился, четвёртый… лучше бы он повесился. Но вопрос, кто из них по-настоящему мёртв, остался для меня по-прежнему открытым.

Время ушло, ушли вслед за ним без нас последние электрички. Покупались дома, машины, заводились дети, и кошки, и домашние бары на просторных, ухоженных кухнях.

Нарождались новые поколения со своими заморочками, нюансов которых нам якобы не понять. Но суть никуда не исчезла. Форма может меняться сколько угодно, шприц, бутылка, косяк, россыпь колес на ладони, но содержимое останется прежним. В нем нет ничего нового.

Я опять наполняю стакан, закуриваю и смотрю на гитару в углу. Четвёртый колок с головки грифа давно срезало струной. Не думаю, что я когда-нибудь его поменяю.

«Вы все сдохли, а я пока живой…» – пульсирует первой горячей волной опьянения в голове строчка когда-то написанной мной песни.

 

Я не пью уже полгода, и я не знаю, зачем меня понесло в этот бар. Бар опустел после наших шумных посиделок. Его отмыли, причесали, в нем пахнет сандаловыми палочками и еще чем-то восточным. Здесь готовят хороший кофе, очевидно, теперь на него появился спрос.

Раньше мы часто бывали здесь вдвоём или с друзьями, а стены бара видели наши скандалы и их последствия. За тем столиком мы навсегда попрощались с ней, а встретились впервые за соседним столом, два с половиной года назад.

Тем не менее, я не думал встретить её здесь сегодня.

Любовь – та еще наркота. Сколько передозировок ею случалось в истории человечества? Посчитайте. Это только те, о которых мы знаем. Никакие вещества не способны повлиять на человека, попадая в его вены, так, как это может сделать любовь.

Но при этом она легко совместима с любой другой дурью, которая окажется в нужный момент под рукой. Подсев на неё, вы запросто начнете курить, бухать и колоться, палить на дуэлях из пистолетов и прыгать из окна.

В отличии от хмурого любовь вызывает моментальное привыкание с первого укола, но и с дезоморфином ее сложно сравнить. Последствия от приема обоих схожи, но есть существенное различие – не получив свою дозу любви, вы не станете гнить снаружи, вы будете гнить внутри. Вскоре ваше поведение станет неадекватным, а внешний вид болезненным, и это заметят все окружающие. Вполне возможно, что от вас отвернутся друзья, если на данный момент у вас уже есть семья – вы потеряете семью.

Я сталкивался со случаями такой формы зависимости не раз, сам проходил через это. Препараты вряд ли помогут с ней завязать, двенадцать шагов не работают, а к Богу обращаться вовсе бесполезно. Он ведь, как известно, тоже есть любовь.

Наверное, лучше всего её вовсе не трогать.

Она тоже меня заметила, потому, войдя в бар, демонстративно уселась ко мне спиной. Её спутник, молодой человек в светлом костюме и темном пуловере, расположился напротив.

Тем временем напряжение между нашими столиками нарастало. В её смехе появились фальшивые нотки, а в движениях скованность и беспокойство. Тревога передалась и её спутнику, он то и дело недоуменно поднимал на неё глаза, все чаще переводя взгляд в мою сторону.

Отвечая на его внимание полным безразличием, я допил свой кофе и уже собирался уходить, но, взяв со стола длинную пачку тонких дамских сигарет, она встала первой. Выждав пару минут, поднялся и я.

Мы встретились в коридоре и прошли бы мимо друг друга, даже не обменявшись взглядами. Но внезапно её пальцы коснулись моей ладони, сердце на миг споткнулось, а над головой моргнули лампочки. Мне показалось, что провода затрещали в стенах, и воздух вокруг нас наполнился запахом сгоревшей изоляции.

Она вернулась за свой столик, я же зашел в туалет и умылся холодной водой, но несмотря на это, испарина вновь проступила на лбу. Наркотик уже попал в мою кровь. Сердце, получив новую дозу, начинало стучать двигателем обреченного локомотива.

– Можно мне еще кофе? – попросил я официантку, вернувшись в зал. – Впрочем, нет, – я задержался у барной стойки, – будьте добры, бокал коньяка.

Выдержав пытливый и уже обретающий откровенную враждебность взгляд её спутника, я опустился на прежнее место. Самодовольно ухмыльнулся, дождавшись коньяк, здесь его, как положено, подавали в больших круглых бокалах, с обязательной долькой лимона, поднял свой бокал на уровень пересечения наших глаз. Напиток приветливо заискрился, обещая новую, незабываемую гонку. Немного погрев его в руках, я осушил бокал, проглотил дольку лимона и встал из-за стола. Сегодня я точно знал, с кем встречу следующее утро.