Человек говорит ангелу:

«Ангел мой, бедный затраханный ангел, у меня вот такая проблема: куда бы я ни вошел, гаснут все лампочки сразу – и те, что в сотню, и те, что в 150, и те, что в 200 ватт, и даже энергосберегающие лампочки гаснут, в какую б комнату я ни вошел».

Не беда, отвечает ангел курсивом, привыкай, отвечает ангел (так говорят все ангелы, что общеизвестно), это проблема всех, кто разменял сороковник на жухлые пачки коммунальных счетов и программу ТВ за истекший месяц.

Человек говорит ангелу:

«Ангел, штопаный ангел перекрестков и проходных дворов, почему так: вот я иду, я подхожу к человеку с дырочкой в мочке уха от бывшей сережки, я спрашиваю закурить, а человек смотрит сквозь меня, слышит меня, но не видит, и неизвестно, кому из нас страшнее от этого, ангел».

Это ли трабл, отвечает ангел, мать твою, это ли трабл, вон фонарь и брусчатка, а там – минимаркет, где круглые сутки раздают сухое вино в обе руки, а вон и твой нехороший автобус, и книжка открыта на том самом месте, где ты бросил читать, в доме с внимательными стенами, со стенами, исписанными чужими словами: брат, живи, ибо жизнь того стоит, ты понял?

Человек говорит ангелу:

«Ангел мой, не по-русски клекочущий ангел, и вот еще что: почему он снится мне, этот мальчик, что похож на меня до дрожи, а у меня и во сне прыгают губы от нежности, а он говорит: сынок (хотя все должно быть ровно наоборот), понимаешь, он говорит мне – сынок, ты сделал уроки?»

И на это ангел не отвечает, он спускается с антресолей и тихо плачет, обняв человека за плечи. А человек не плачет, ни разу не плачет, нет. А над городом – утро невернадцатого октября самого долгого года, девять часов, спящие люди идут на работу

и машины едут
с включенными фарами,
хотя уже светло.