(Intro.)

До 11. 09. 2001 мы полагали, что живем в преддверии Апокалипсиса. После – оказалось, что живем в постапокалистическом времени-пространстве. А сам Судный день грянул вовсе не тогда, когда два игрушечных самолетика воткнулись в пряничные башенки – так, наверное, все это должно выглядеть из космоса. Оказалось, что Апокалипсис, как нас предупреждали – n o w, что он давным-давно стоит вокруг нас, как тот град Иерусалим из песни БГ, только со знаком “минус” – и “ждет нас, и ждет нас…”. Паскудно ухмыляясь. Потирая руки в предвкушении.
Кто-то сказал – “после Хиросимы нельзя писать стихи”. Кто-то ответил на это, что после Хиросимы-то как раз только и остается, что стихи. Я к тому, что 11 сентября 2001 года стало точно таким же водоразделом – или, точнее, к р о в о разделом – в истории, времени, судьбе цивилизации Белых Людей. Цивилизации, которой пришлось методом оперативного хирургического вмешательства удалять метастазы самодостаточности и самодовольства.
Да, мир больше никогда не станет однополярным. Да, вот так по-живому, с взрывами и кровищей – это больно и страшно. Но даже так, даже так – хоть чему-то мы научились?

(1.)

…все эти, банальные в общем-то, пустопорожние мысли лезли мне в голову, когда я открывал ярко-красный томик Орианы Фаллачи, привлеченный лихой издательской аннотацией.
И понеслась:
“С 25 сентября 1943 года я не плачу. Слава Богу, если хоть иногда мои глаза становятся влажными, а в горле перехватывает. Однако внутренне я плачу больше, чем те, кто проливает слезы. Часто, ох, часто слова, которые я пишу, это мои слезы. И то, что я написала после 11 сентября, по сути, было неудержимым плачем. По живым и мертвым. По тем, кто кажутся живыми, а на самом деле мертвы. Мертвы, потому что им не хватает пороху для того, чтобы измениться, стать людьми, заслуживающими уважения”.
Что ж, можно простить бьющую через край эмоциональность непосредственной свидетельнице нью-йоркской трагедии (об этом в книге есть прямо-таки душераздирающие строки). Но Фаллачи – журналист с огого каким стажем, причем именно военный журналист, облазившая все мыслимые горячие точки планеты. Вроде бы можно было рассчитывать на некую объективность, что ли. Некоторую спасительную в таких случаях репортерскую ороговелость души, с какой только и возможно говорить об истинно ужасных вещах.
Но Фаллачи движет, как она сама утверждает, “гражданский долг, моральный вызов и категорический императив.”

(2.)

Рассмотрим поближе, что это такое.
“Главный герой этой войны – гора. Та гора, что за 1400 лет не двинулась, не стронулась из пропасти своей слепоты, не открыла своих дверей перед завоеваниями цивилизации, знать ничего не желала о свободе, демократии и прогрессе. Короче говоря, неподвижная гора. Та гора, которая, несмотря на постыдное Богатство своих реакционных хозяев (королей, принцев, шейхов и банкиров), и по сей день прозябает в скандальной нищете, ведет вегетативное существование в чудовищной темноте религии, не производящей ничего, кроме религии. Та гора, что тонет в безграмотности (не забывайте, что почти в каждой мусульманской стране количество безграмотных превышает 60 процентов). Та гора, где единственным источником информации являются комиксы, которые рисуют продажные художники по заказу диктаторов-имамов. Та гора, которая тайно завидует нам, завидует нашему образу жизни и возлагает на нас ответственность за свою материальную и интеллектуальную бедность”.
Мусульмане для Фаллачи – не люди. Даже не живые существа, ну, там мутанты какие-нибудь. Гора, тупая инертная масса. В случае же, когда приверженцам учения Пророка (да благословит его имя Аллах и приветствует), все же посчастливится обзавестись хоть какими-то человеческими чертами, слог Фаллачи обретает живость и выпуклость базарной брани. “Ублюдок” здесь – самое мягкое определение. Араб – это “усатый кусок коричневого сала”, “боголюбивый живорез” или “добродетельный кровопускатель”. У него, гада – “вонючие сейфы”, набитые долларами, и “распроклятая нефть”. Об одном из героев-мучеников 11 сентября говорится в таком тоне: “Огромное удовольствие доставляет мне лишь тот факт, что у него никогда не будет ни похорон, ни могилы, что от него не осталось ничего, даже волоса”.
И, конечно же – паранойя, рядом с которой прохановские видения меркнут: “Они пытаются навязать свою ненормальность мне, моей жизни, моей стране… Они остаются в наших странах, в наших городах, в наших университетах, в наших деловых компаниях. Они налаживают блестящие связи с нашими церквями, нашими банками, нашими телевидением, радио, газетами, издателями, нашими академическими организациями, союзами, нашими политическими партиями. Они проникают в сердце наших технологических систем… они живут в сердце общества… которое относится к ним в духе своей либеральной демократии, в духе толерантности, христианского сострадания. Согласно принципам терпимости, цивилизованных законов” (флэшбек куда-то в Средневековье: позорная публичная казнь Саддама, растиражированная миллиардами телеэкранов – это, значит, и есть терпимость и толерантность в том самом духе). “Эти наши законы я назвала бы «дырявыми», полными лазеек, позволяющих отменить приговор или освободить правонарушителя. Не благодаря ли этим лазейкам наши гости селятся на нашей территории, вмешиваются в нашу жизнь, распоряжаются нами?”
Вывод очевиден.
“Они всегда будут требовать, лезть в наши дела и распоряжаться нами. До тех пор, пока не подчинят нас себе. Следовательно, иметь с ними дело – невозможно. Попытка диалога с ними – немыслима. Проявлять по отношению к ним снисхождение и терпимость – губительно. И тот, кто думает обратное, – дурак”.
Ну, и понятное дело, “чем больше общество открыто и демократично, тем сильнее оно подвержено опасности терроризма.”
…Кто-то что-то еще не понял?

(3.)

“…Дело в том, что Америка – необыкновенная страна, мой друг. Страна, которой действительно завидуют. Да. Страна, к которой и которую действительно ревнуют по причинам, не имеющим ничего общего с ее Богатством, ее огромной силой, ее военным превосходством. А знаешь, почему? Потому что Америка – это нация, порожденная потребностью души в Родине (Patria) и благороднейшей из идей, чье воплощение в жизнь едва ли может быть достигнуто Западом: идеей Свободы, соединенной с идеей Равенства”. Речь идет о тех самых Североамериканских Штатах, чьи территории во времена оны заселялись висельным сбродом со всех самых смрадных уголков Старого Света. Но даже у Фаллачи случаются просветления. Так, пустив еще одну изрядную порцию соплей на звездно-полосатый флаг – “Америка спасает, освобождает плебеев” – она как бы в полузабытье оговаривается, и до чего же хороша эта оговорка: “по существу, в Америке все плебеи: белые и черные, желтые и коричневые, глупые и умные, бедные и богатые”.
Вот это я понимаю – “гражданский долг, моральный вызов и категорический императив”.
Но это все ерунда. Особую гордость Фаллачи вызывает беспримерная сплоченность означенных плебеев перед лицом опасности в трудную для отечества годину. Еще несколько восторженных страниц в адрес нью-йоркского мэра Джулиани (итальянское происхождение для Фаллачи – своего рода знак качества: патрицианская закваска, йопт). Здесь перед нами встают картинки из новостей: насмерть перепуганные толпы, по-бараньи мечущиеся в декорациях ими же самими взлелеянного, тысячью голливудских шаманов наколдованного ада.
(Уже от себя: в подтвержение всегдашней готовности американцев в случае, “если завтра война” – недавняя массовая истерия в Нью-Йорке среди бела дня, вызванная фотосессией резервного самолета Барака Обамы, сопровождаемого двумя истребителями. Опасаясь повторения событий 11 сентября, офисный планктон в панике ломанулся во все стороны сразу, покинув рабочие места. Да, национальный дух – это сила).

(4.)

Но все глубже и серьезнее, ребята, все куда серьезнее и глубже.
“Я, честно говоря, испытываю дискомфорт при одном упоминании о «двух культурах». Когда их ставят на один и тот же уровень, словно две параллельные действительности… Наша культура – это Гомер, Фидий, Сократ, Платон, Аристотель, Архимед. Древняя Греция с ее божественной культурой и архитектурой, поэзией и философией, с ее принципами демократии. Древний Рим с его великолепием” и бла-бла-бла еще на три абзаца Теперь об этих, недоделанных: “…Как ни крути, единственное, что я нахожу в той культуре, так это Пророк с его священной книгой, ужасно нелепой… “. Маленькое дополнение, замечательно характеризующее собственно культурный уровень Фаллачи: “..плюс несколько красивых мечетей”.
И еще глубже, глубже,
г
л
у
б
ж
е,
как в “Кошмарах аиста Марабу”. Воспоминания о том, как на каком-то таможенном досмотре строгий пограничник-араб обратил внимание на накрашенные ярко-алым лаком ногти итальянской журналистки. Конечно же, паранджа и шариат, шариат и паранджа, куда без них. И навязчивым видением встает не раз и не два – палатка каких-то безобидных сомалийских туристов, “которая два лета назад обезобразила Соборную площадь во Флоренции… Желтые полосы мочи оскверняли тысячелетний мрамор Баптистерия, так же как и его золотые двери… Господи! Далеко же стреляют их струи, этих сынов Аллаха!”.
Не знаю, куда стреляют “струи сынов Аллаха”, но струи оголтелой и неприкрытой, самой собой любующейся ксенофобии Фаллачи стреляют недалеко, но ядовито.

(5.)

Что же имеем на выходе?
Разумеется, книжка с таким броским названием и таким боевым зачином – просто-напросто наспех сляпанная агитка для д у ш е в н о отсталых. Это просто: вот белое, вот черное, вот наши, а вот враг, со всеми его рогами, копытами и жвалами, как полагается врагу.
Но ведь это весь дряхлый розовый глянцевый Барби-world, весь Консумериум говорит устами Фалаччи в ее воображаемых диалогах с папой римским, Осамой и Сильвио Берлусконе (я ж говорю – паранойя). Это он скрежещет зубами от бессильной ярости и лживой гордости за свои дутые чудеса. Он так ничего и не понял, этот мир. Получив пинка под зад, он не придумал ничего лучшего, чем свести первое столкновение с прекрасной и беспощадной породой новых людей с их юной и хищной религией, людей, не боящихся ради этой религии резать глотки неверным и подставлять под нож собственные глотки – свести к банальному голливудскому раскладу “свои-чужие”.
И честное слово – на месте неких не до конца выясненных “ультрарадикальных мусульман” я бы организовал дополнительные тиражи книжки Фаллачи. Потому что она, вопреки названию, вся пропитана отчаянием и страхом.
Белый Человек еще несет свое бремя, дрожа и шатаясь.
Но – “бороды отрастут, и паранджи будут надеты снова”.