– Ну что, Андрюха, выпьем по одной? Эх, Андрюшка, эх, Андрюшка, да смотри ты веселей! Выпьем вместе – где же кружка? Ну, Андрей – держи бодрей!!!
– Эка тебя распёрло, Обух. Что ты к нему так пристал внезапно?
– Ну так как же? Праздник ведь! День Андрея Первозванного! Святой он у нас же, не?
– Агась… По крайней мере, Шаман-то его не забрал. Значит, точно что-то в нашем Андрюшке имеется. А, Андрей?
– Смурной он какой-то… Почти неделю уже…
Весь этот пространный диалог возник в нашем клубе скорее от скуки, нежели по необходимости. Снежная буря с редкими перерывами сводила на «нет» любую возможную деятельность таежников. И народ тосковал, протирая штаны в местном «пабе», как его еще иногда называли.
Тосковал в нем и Андрюшка. Только виделось, что его-то тоска была явно зеленее, чем у остальных. Охать он начал еще с неделю назад, когда съездил по какой-то бытовухе в город. Уже оттуда он приехал не совсем Андрюшкой – пролетел мимо нашего лагеря сразу к себе на выселки, и два дня оттуда не вылезал.
А на третий – перед самой бурей – появился у нас на глазах. Один. Без Витька. И – запил. Много к его столику делегаций выдвигалось, много спирта было переведено в разведывательных целях. Но всё – бестолку. Андрей пил, едва пьянел, потом шел в Сарай, там отсыпался и к утру (а нередко и к полудню) возвращался в паб на дозаправку. Но бывало, что, выпив пару шкаликов, он останавливался и впадал в медитацию: сидел и смотрел в одну сторону.
Вот и сегодня, торча одинокой горкой над краем стола, Андрей сверлил невидящими глазами невидимую дырку на видимой стене. И не дышал, кажется. В этот момент и влетел в клуб Обух.
Обух – парень-ураган, человек-ракета, мужик-всюду-вжик, и так далее по списку. Эпитетов и прозвищ ему можно было надавать – мама не горюй – и все будут верные. Клубок энергии и искрометная субстанция на двух ногах, он горел, а не жил! Почти все заказы на рейды вглубь тайги были его, почти всегда брали его на очень сложные задания, почти со всеми заказчиками этот «наемник» был действительно «на короткой ноге».
При этом все, кто ходил с ним «на дело», в один голос утверждал, что ТАМ более терпеливого, сосредоточенного, надежного и МОЛЧАЛИВОГО промысловика, чем Обух, просто не найти. Верилось, понятно, с трудом. Однодневные совместные вылазки против всяких вредителей, что устраивались нашим лагерем довольно регулярно, свидетельствовали об обратном: Обух – это Фигаро. Он – здесь, он – там, он – везде! Но-о… Обух до сих пор жив, здоров и даже немножечко богат. А это всегда являлось основным и неоспоримым доказательством его родства с Хозяйкой.
Обух был одним из первых, кто принял Андрюшку в свои ряды видимо, почуяв в нем что-то такое, что мы начали разглядывать только сейчас. Да и Андрюшка был не прочь поболтать чаще с ним, чем с остальными. Порой они ругались даже, что ни для Обуха, ни тем более для Андрюшки было не типично.
И вот сейчас, вывалившись откуда-то с многокилометрового похода, Обух напрямую вторгся в личное пространство Андрея. Без апелляций и манер. Все аккуратно расселись в полукруг зреть спектаклю.
– Сказывай давай, – резко посерьезнев, уплотнился в речи Обух.
Андрей без перехода и начал.
– Родители у меня. Умирают. Оба.
– Авария?
– Жизнь. Старые они уже. Я-то – второй и поздний сын, мне всего около тридцати, а им уже под семьдесят. Усыхают они. У мамы уже позвоночник почти рассыпался… Папе тоже недолго осталось… Чувствую, к весне в Москву поеду по поводу… по двум поводам. Эх-хх…
Андрей тяжко вздохнул и залпом выпил прозрачную жидкость из стакана, что уже два часа как грелся у него на столе. Хрустнул соленьями, даже не поморщившись, продолжил:
– Понимаешь, Обух, я ведь с ними даже и близок-то никогда не был. Так себе сыночек: вечером – на вечорки, утром – «мама, дай денег». Вот и вся любовь сыновья. А они давали. Ничего не говорили и давали, потому как любимчиком был. Брат-то в открытую презирал – он, пока я в инсте мучился, уже двумя сотнями рабов руководил да на Бора-Бора по выходным лётал. Я же для него всегда был наркоман и ДЦПшник, что, в принципе, и понятно было.
А вот родители за мной вину какую-то чувствовали что ли. Потому и баловали, потому и от всего ограждали и из гумуса регулярно вытаскивали. А я даже дежурное «спасибо» им сказать не сподобился ни разу. Да даже сейчас не они мне о своем нездоровье сообщили, а брат. Походя так сказал, как будто.. да, так и есть, как будто чужому человеку. Как корреспонденту. Или почтальону – для него я где-то на этом уровне обретаюсь.
– И что сейчас думаешь? Тоже решил по здоровью предков наверстать? – Обух напрямую кивнул на стекающую внутри стакана влагу.
Андрей вздрогнул, как будто его снизу бурундук зубами боднул. Но на Обуха смотрел без злости и даже без изумления. Просто немного оживился взор его, но и только.
– А что тут думать? Жду. Помочь-то я им чем могу? Деньгами? Они в них никогда и не нуждались. Вниманием? Ими там сейчас Родион занимается, возит их по Европам, прописывает всякие волшебные процедуры. Благодаря ему они до сих пор и дышат. Только брат говорит, что мало им это помогает. Скоро сиротами с ним станем.
– Потому что чудесные нужны, а не волшебные. И явления нужны, а не процедуры! – возвысил голос его собеседник и внезапно хрястнул раскрытой ладонью по столу. Звуковая волна по нам-то шибанула – будь здоров, а Андрюшкин стакан и вовсе хлопнулся в обморок, позорно обмочившись на столешницу. – Долго еще слезы девичьи лить будешь?! Иль все-таки задом разок шевельнешь??
– Так это.. я жеээ… зима… да и брат там… врачи.. – залепетал Андрюшка, мгновенно перейдя в свое обычное состояние растяпы.
– И что, что зима? И что, что брат? Он им – сын? А ты? Сынок, тоже мне, уже в сироты себя записал!
Обух вскочил, с полсекунды посверлил Андрюшку глазами, а после выкатился вон из клуба. Нам стало понятно, что ничего понятно нам не стало, потому как, хоть мы и выяснили, отчего Андрей смурной, однако теперь добавилась новая тайна: что же затеял Обух – а Обух явно что-то затеял – не первый год мы за ним замужем.
***
Развитие история получила через час. Андрюшка все также бесцельно сидел на стуле, Обух все также влетел в дверь прямо из заснеженного космоса.
– Вот! – грохнул он какие-то листки перед носом хлыща. – Корни иди ищи!
– к-Куда искать?
– Корни, говорю! Обыкновенные! – немного не поняв вопроса, зарычал таежник. – В лесу растут! То есть, растут в земле, земля – в тайге – усёк? Вот там и ищи!
– Так снег же ведь! Буря… – пытался отнекиваться Андрюшка.
– Снег, блин! Ты мне лучше вот что скажи: ты чего это вдруг озадачился судьбой мамкиной? А?! По твоим словам получается, что ты с ними всю жизнь только здоровался да кашку просил. А тут вдруг – освятился!
– Тут твоя правда, Обух, – сник Андрей. – Часто видел это в фильмах-сериалах, как под старость лет, либо за полчаса до титров, главный герой «внезапно» все осознавал (про себя, про жизнь, про всё) и становился таким прям няшным, что меня даже тошнило слезами…Думал, в жизни-то реальной такое нереально. Ан нет – я пять дней стол гляделками перфорировал, а понять так до сих пор и не смог, что же со мною такое происходит. Прям вот правда, душу и жжёт огнем, и одновременно – в болоте топит. Тоска такая, что хоть сейчас в петлю лезь.
– Ну. В соболиную, блин, остальные для тебя велики будут… Ладно, ясно с тобой: твоя башка и раньше-то разумом не отсвечивала, а теперь и вовсе – мрак. Слушай сюды: корень тебе нужно искать Тот Самый, понял? «Великий» там, «Чудесный», «главный» – у него много имен.
– Так как же? Его ж зимой не добывают? Он же..
– Не перебивай старших!!! То не для добычи дело, а для… дела. Зима в этом году малоснежная идет, да и лето с осенью не особо радостные были. Лихолетье, одним словом, для корней наступило. Ныкается он. До лучших времен. Вот такой заныкавшийся корень тебе добыть и надобно. А как добудешь – тут тебе и инструкция по его применению.
И Обух указал перстом на те три-пять листков, что принес с собою.
– Погоди-погоди, Обух! Я корней-то никогда не искал, даже выглядят как они – представления не имею! Да я ромашку от подсолнуха в ясный день еле отличаю, а ты мне хочешь..
– Родителей помочь вытащить. Чтоб они еще пару десятков лет солнышку порадовались. Ромашкам с цветочками. То, что ты – бездарь в полезных травках – это я и без тебя, дурак, знаю. Чай, не дурак я потому что. И то, что ум твой куцый даже в муравьиной голове, как в погремушке, болтаться будет – тоже мне известно. Но вот с душой своей ты меня немного удивил! Обнажилась она у тебя, значит, а то явленье в наших краях редкое и непубличное. Вот ею-то искать тебе и придется. Но об этом – у меня. Пошли.
***
– Корень тот, что найти тебе необходимо, в земле сидит, до лучших дней дожидается. На этот период он накопил в себе столько силы, что ее хватит на десяток «летних» корней. Потому-то зимой их искать не принято, что это – Царь царей, и не для черни всякой предназначен. Мертвого из могилы поднимет и плясать заставит – во какой корень! Правда, за него же тебя в могилу и положат, коль узнают, не сомневайся. Но для того, чтобы его не искали и придумали, что искать зимой – дело гиблое.
Знаешь, как старые и толковые промысловики корни ищут? Не глазами, нет. И уж тем более не наукой, где, типа, мозг властвует. Сердцем они ищут. Встанут на приглянувшемся пятачке, глаза закроют и Тайгу слушают. И вот где на слух Тайга очень даже приятная – там корешок заветный и ищут. И находят, так как Царь любит те места, где все хорошо, даже энергия. Там корешку живется прекрасно и беззаботно даже. Таких корней в год набирают телегами.
А вот в местах, где тебе сыро, промозгло и как-то брезгливо среди солнечного дня – там корней никто из них не ищет. И не найдет. Потому как нет их там. Хотя, на вид место райское. Чё б ему там не расти? Но – нет его.
Но он есть там, где стоять совсем невмоготу. Есть такие места, сам знаешь. Так вот, там даже совсем безнадежные травники не роются – и на вид, и по душе места те совсем гиблые. Но вот там-то Царь царей как раз и живет. От него на три круга никто не селится, потому как один он там только расти и может. И оттого силу – силищу! – набирает неимоверную!
Понятно, что ты просто так его не возьмешь, хоть весь пятак гиблый перероешь. Не знаю почему, не ведаю, а только открывается то место, где Царь-Корень сидит, далеко не всякому. И это – летом. А уж зимой… Короче, дальше не знаю, как тебе его найти. Душой ищи. Третьим глазом, но только тем, что во лбу или на затылке, но никак не ниже поясницы! Хотя-аа, черт его знает, мож тот глаз как раз тебе и сгодится… Тайгу-то хоть раз слушал?
– Чириканье да гавканье-то? Постоянно слышу.
– Дебил. Прекрасно знаешь, о чем говорю.
– Знаю. Потому и не говорю, как знаю, что об этом особо не говорят. Слышал я Хозяйку, слышал. Пугает она меня до жути.
– А ты не гул слушай, а что в гуле! Тогда и ссаться перестанешь. Хотя, тоже вряд ли.
– Угу. «Гладко было на бумаге»…
– О-оо, да ты фольклор знаешь! Ну, может и не на совсем безнадежное дело тебя посылаю!
– Как, а разве ты со мной не пойдешь?!
– Не-ее, паря, это дело действительно личное. Строго конфиденциальное и с восемью грифами о секретности. Дело это только между вами двумя: тобой и Хозяйкой. Ну и корнем… Точнее, корнями.
– Как-то странно ты выделил слово «корнями».
– И правильно выделил. Потому как корня тебе придется искать два. Один – четырехлистный, другой – трех. Не вникай, почему, там много чего намешано, тебе знать не надо. Знай только одно: потому как в снегу ты листов не увидишь, помни – четырехлистник в душе звучит, как смерть… Всё, пошел.
***
Витька дома по-прежнему не было, и где он ходит до сих пор – я не знал. Такое бывало и раньше, но в столь длительную командировку он отправился впервые. Ну и ладно, он все-таки зверь и дела его заботят лесные – сам с ними разберется. Меня же сейчас донимали дела мирские, хотя с тайгой тоже накрепко связанные. Вот их мне решать и надо было.
Сборы составили всего пару часов, плюс ночь на отдых. А с утра двину на поиски. Места, о которых говорил Обух, даже мне за эти два года стали известными. И с первым же из них я столкнулся при строительстве дома на Шаманском. Оно представляло собой идеально круглый кусок болота, невесть откуда тут образовавшегося. Лежало оно на полпути от большака до места стройки. Вокруг того болотца – деревца едва живые да повалины не совсем мертвые. Посреди того болотца – островок. И тоже какой-то, тварь, мистический.
Памятен мне день встречи с болотцем был шибко, отчего я вовек его и не забуду. Я в тот день в тайге едва неделю справил – каждые полминуты спрашивал себя, что я тут делаю. Вот так, в вопросах, с проторенной тропы и свернул. И стал колом. Потому как оказался я в гостях у сказки, но сказка та добром никак не отдавала. Гнилостный запах, дымка над водой, какой-то пьяный и безразличный ко всему гнус… И протяжный вой в голове: «Бе-еееГИиииии»!!! Ноги сами на месте зарысачили, руки опору в воздухе давай искать, а голова, как завороженная в центр болота смотрит, оторваться не может. Хотя мозг как раз именно о том и верещал, что голова вполне может оторваться, если мы немедленно не покинем это место. Ужас, короче, первобытный.
Ушел с достоинством: подсекаясь, путаясь и трясясь, но – лицом к болоту. Пятился по-рачьи до тех пор, пока не отпустило. А крепко запомнились из того мне лишь два момента: холод на болоте стоял жуткий – я действительно выдыхал пар при аномально жаркой осенней погоде; и весь мир на болоте был черно-белым. То есть, ни тени красок, хотя света хватало. И даже сам свет был не солнечный а какой-то галогенный.
Вот туда я ноги и направил с утра. Похрумкал лыжами, поддернул маленький рюкзачок, благо идти было относительно недалеко, с шумом выдохнул, и канул в бурю…
***
…вот же, блин, засада! Мало того, что я заблудился в собственных угодьях, так еще и лыжи потерял! Нет бы хоть одна осталась, так хрен тебе! Обе ушли. Как случилось, сам понять не могу, а только ощущение такое, будто кто-то прямо с ног у меня их сдернул! Вот так, шел-шел себе по маршруту, боролся с непогодой, и тут – на тебе! Разом загнал их под какие-то коренья, поверхность тут же превратилась в склон, и я кубарем слетел в какой-то распадок, которого я тут отродясь не помню! Стемнело еще, к тому же, подозрительно быстро, причем. Вроде, с утра самого вышел, недолго шел так-то… Ну да ладно, черт с ней, со тьмой. Как я без лыж-то теперь буду? И куда идти?
Мама…
Ладно, Андрюшка, сгребайся давай в более-менее гордую кучу, и не скули. Мама твоя скоро совсем ходить не сможет, а у тебя еще триста двадцать мегаджоулей энергии в запасе. Плюс здоровье. Плюс – цель.
Идти за лыжами был не вариант, тут однозначно стоял выбор: либо искать корни, которые всем корням корни, либо выкапывать те корни, под которыми торчат мои лыжи. Даже не задумываясь, я повернул в сторону заходящего солнца. Идти мне было несколько правее него, так как Место находилось немного севернее дома шамана. И немного западнее. Ну да, так и должно быть: хочешь идти за холодом, вот тебе север; за смертью – всегда поможет запад.
Мама…
На болотце я вывалился тоже внезапно. Да и вообще с того момента все начало происходить совершенно не по сценарию: внезапно елки расступились, внезапно ветер в ветках стих, внезапно поры все открылись, внезапно хлад вонзился в них… Жутью обдало от макушки до правой пятки (она провалилась ниже). По этой жути я и понял: я – на месте.
Болотце никогда не перемерзало, но то особенность почти всех лесных болот: какие бы морозы ни давили сверху, липкие объятия жидкой трясины ждут тебя в любое время. Но в болоте корень расти точно не будет – да господи, он вообще не любит болот! – хотя от этого было не легче, потому как береговая линия зловонючего водоема занимала площадь, пригодную для поисков с утра до марта. Я устало сел в сугроб.
Мама…
Жуть и безысхода несколько отступили, я, не открывая глаз, позволил слезе хлынуть на мужественные скулы. Тоскливо было так, как, наверное, не будет мне никогда. Хотелось встать и уйти подальше, бросить все, смириться с бесполезно растраченными силами и ресурсами и просто забиться в щель. Или утопиться. Ибо все – тщета, и маму мне (кому?!! – мне??!! Да что я о себе возомнил!) никогда не спасти! Лучше иди, правда, и убейся. Тебе уже ни к чему, а болото твоей прохладной тушке всегда применение найдет.
Мама…
В довесок ко всему рядом со мной вывалился какой-то зверь, и явно не лось. Хищник. С зубами и скверным характером. Наверняка по мою душу. Открыв глаза, я понял, что угадал по всем трем пунктам. Среди чахлых березок, колтыхаясь, стоял макет Витька…
На пса жутко было смотреть. Он и при «жизни-то» красавцем никогда не был, а уж после недели беспризорства и вовсе превратился в прислугу нежити. Но вот глаза… Глаза упорно горели голубыми сполохами. Раскрытая пасть примерялась к размеру моего горла, а вот горло собачье жутко рычало. Витязь вообще редко рычал, но даже если он это и делал, звук все равно был более земным, чем тот, который я слышал сейчас на болоте. Не рык, не вой, а просто жуткий гул, вытягивающий из меня и без того измотанную душу. От этого гула мне стало еще страшнее, хотя, казалось, куда уж дальше-то?
Пес стоял на каком-то взгорке и непрерывно делал передними лапами гребущие движения, будто бык перед нападением на тореро. Да взгляд его был устремлен не на меня, а несколько левее, будто на ту тряпку, которой этого самого быка постоянно дразнят перед смертью.
Мама…
И вдруг до меня дошло: Витек не собирается на меня нападать, а наоборот – старается помочь. В чем? Выбраться отсюда? Глупо. Может, сам просит помощи? За все дни, что я с ним провел, такого не было ни разу. Но он явно обращал мое внимание на что-то важное, нужное. Нужное мне. А что мне сейчас нужно? Водки? Не, как-то не очень объяснение…
Значит, остается одно наиболее разумное решение: волкодав нашел то, зачем я сюда пришел. Стоит на бугорке, значит, в бугорке том Корень и сидит. Взгорок тот был явно выше других в округе, тем более его высота выгодно контрастировала на фоне находящегося прямо перед бугорком углубления, отчего тот казался поистине горой. Ну, в принципе, правильно – где ж еще царю находиться, как не на Царь-горе?
Однако, как только я приблизился с целью начать ворошить «курган», Витязь кинулся в атаку. Лаять он не мог, но сильно пытался, что попросту указало мне на другую мою проблему, умственную и отсталую. Проблема так и называлась: «умственная отсталость Андрюшки», потому как я упорно не желал замечать того, что пес продолжал смотреть не на меня, а именно в ту самую яму, что лежала перед бугром. И я начал рыть…
Это оказался четырехлистник. Черный, большой и невероятно тяжелый. Когда я укладывал Царя царей в его покои (болотная, но на удивление сухая почва в ларце из кедровой коры) у меня из глаз ручьем лились слезы, а чувство безысходности было настолько великим, что хотелось – действительно хотелось – положить жень-шень обратно, раздеться на ветру и лечь с ним рядом в одну могилу, согревая его теплом и давая ему пищу на долгие годы. Рядом невыносимо выл Витязь.
Мама…
Теплые сухие ладони, всегда улыбающееся лицо, тесные объятия на мелком, тщедушном тельце ребенка… Точно так же она укладывала меня в мою колыбельку, улыбаясь и пряча любую грусть в своих любящих глазах. И тогда, укладываясь в свою колыбельку, я всегда знал, что в любую минуту я всегда был важен и нужен. Просто важен и просто нужен – а большего в этом мире и желать было нельзя – такой, какой ты есть: слабый, неприглядный и, по сути, малополезный. Это и было истинным счастьем, отчего я тотчас и умиротворялся.
И, укладывая корень вместе с периной из болотного грунта в его колыбель, я, невзирая на щемящую меня со всех сторон тьму, улыбнулся ему. «Ты – нужен»…
***
Раскрыв входную дверь, я, первым делом, пристроил корни в надежном месте – «колдовской угол» – угол в избе, в котором никогда, при любом морозе, не замерзала стоящая в нем вода, если ее не стронуть. Шут его знает, чем сие явление было вызвано, но на тот момент мне казалось наиболее уместным местом для моих «гостей».
Витек редко когда посещал даже сени дома, а уж в сам дом вообще никогда не заходил, какой бы погода ни была снаружи. Но сейчас он уныло валялся на брюхе, сложив все четыре лапы назад и прямо всей мордой вытянувшись на полу. Он изо всех сил лежал в сторону своей единственной цели – очага, сейчас, естественно, холодного. Выглядел он настолько смешно, что, в другой раз я бы хохотал до летних мух, глядя на такое умильство у меня на полу. Но сейчас был не другой раз. А этот…
Очаг я запалил быстро и без осечек. Сел в кресло и крепко уснул, причем под откровенно богатырский храп моего верного четырехногого таежника.
Корни тихо перешептывались в углу с Тайгой. Может, прощались, может, обсуждали очередные инструкции – мне то было неведомо.
Мне было ведомо, что уже завтра я приготовлю эти корни тайги по рецепту Обуха, а затем повезу их в далекую Россию.
Повезу чужие, чтобы спасти свои.
Мама…
