— Я тебя ненавижу.

Слова, сказанные шёпотом чаще всего звучат громче слов, сказанных сквозь крик. Но кричать нет уже ни сил, ни желания. Склонившись над раковиной в ванной комнате, выдавливаю из себя последние остатки ужина. Выдавливать уже практически нечего.

Она ничего не отвечает на мои слова, хотя я знаю, что она прекрасно меня расслышала. Ей больше и нечего сказать. А мне хочется только одного, чтобы она исчезла. Бывало ли с вами такое, что вы хотите, чтобы человека никогда не существовало. Не существовало вообще, не только для вас лично. Чтоб история человечества никогда не слышала, не знала имени какой-то одной отдельно конкретной персоны? Уверен, что многие испытывали это чувство. Со мной такое впервые. Я даже чувствую себя немного потерянным, не знаю, как с этим чувством справиться. А она ведь никуда не исчезает. Стоит вот прям за моей спиной, пока я корчусь перед зеркалом. От запаха чистящего средства, которым она только десять минут назад всё тут вымыла тошнит ещё больше. Но мне нечего уже из себя извергать, а её заново придётся всё здесь драить. Из меня выходит только желчь. Мы с ней всего пару недель назад оба переболели желудочным гриппом, чуть не померли от обезвоживания, пересмотри все сны, которые только можно представить, отлежали себе все части тела. Но выжили. А теперь почему-то мучаюсь только я один.

— Свали отсюда и закрой за собой дверь, — хриплым голосом говорю я в промежутках между позывами.

— Почему?

— Тебе нравится на это смотреть?

— Нет, но…

— Я сказал, выйди. Оставь меня одного!

Предпочитаю блевать в полном одиночестве.

Голос у меня в конце чуть не срывается на крик. Такое ощущение, что я сейчас начну мутировать в нечто настолько безобразное, что посмотри она на меня минутой позже, она и не узнает во мне своего мужа.

Она слушается, выходит. Но дверь не закрывает. Я выключаю воду, но от раковины не отхожу. Смотрю на себя в зеркало. До чего же отвратительное и жалкое зрелище. Теперь понятно, откуда у неё каждый раз столько решимости, когда она меня травит. Дышать становится всё тяжелее, хотя в целом я чувствую небольшое облегчение, возвращается ясность ума. Но знаю, что это ненадолго.

Слышу, как она с кем-то говорит по телефону.

— Кому ты там звонишь? — кричу я. Точнее, пытаюсь крикнуть. По крайней мере, насколько мне сейчас позволяют силы сделать это достаточно громко.

Она не отвечает, но я слышу, что она за стенкой, в спальне, что-то говорит в свой мобильник. Слов разобрать не могу. Набираюсь смелости наконец отлипнуть от забрызганной мной раковины и выйти для начала хотя бы в коридор. Да, есть такая привычка иногда подслушивать её телефонные разговоры. Точнее, появилась эта привычка недавно, но появилась она не без основания. Я никогда не считал себя через чур ревнивым, но, когда при тебе кому-то в телефон прямым текстом говорят «да пошёл на хер этот старый мудак, я лучше поговорю с тобой» или «да кто он вообще такой?», или «да, он дома, но и хрен с ним» или тебе в лицо при другом «отвали от меня, не видишь я разговариваю?», волей не волей начнёшь прислушиваться к любому подозрительному звуку. Не дай бог даже любой самый безобидный звук прозвучит против тебя. Смешно, я старше её всего на два года, а уже «старый мудак». Ещё смешнее то, что у неё нет ни подруги, ни сестры которой бы она могла такое сказать про меня. При мне. А вот какой-то мудень пестрокрылый появился, спустя всего каких-то пару месяцев после того, как она вышла на новую работу.

— Да, дома. Жду,

Это сказала она, прежде чем положить трубку.

— Кому ты звонила?

Я уже стою посредине спальни, прижимая руку к животу и корчась от снова появившейся боли. Боль появляется периодично. То резко кольнёт, то отпустит.

Супруга смотрит на меня совершенно спокойным взглядом, уверенная в своей правоте тварь. Не жалости, не сострадания.

— Отвечай.

— Ты совсем уже тронулся? Я врача тебе вызвала, идиот.

— Кто тебя об этом просил? Кто вообще тебя просил…

— Может, ты уже успокоишься. Тебе и так плохо.

— Я справлюсь и без твоей помощи.

— Прекрати валять дурака. Ты болен. Ложись и отдыхай. Врач скоро будет.

— Отмени вызов.

Она только тяжело вздыхает и проходит мимо меня. Но мне почему-то кажется, что она пытается пройти прямо сквозь меня.

— Позвони и отмени вызов.

— Ничего я отменять не буду, отстань.

У меня и в самом деле уже нет сил стоять на ногах. Падаю на кровать. Меня начинает бить озноб, не хватало ещё чтоб у меня поднялась температура.

— Ненавижу тебя, тварь, — шепчу я себе под нос. Снова появляется боль, на сей раз такая резкая что у меня на глазах появляются слёзы. Делаю усилия, чтобы сдержаться и не завопить во всё горло.

Она возвращается через пару минут, со стаканом воды в одной руке и с какой-то таблеткой в другой. Протягивает её мне. Но всё её внимание сейчас нацелено на телефонный разговор. Трубка прижата между ухом и плечом. И на сей раз на той стороне явно не врач. На лице у неё лёгкая улыбка.

— Что ты мне подсовываешь? Тебе мало того, что ты уже меня отравила?

На секунду её лицо делается серьёзным.

— Выпей и всё. Молча. — Затем в трубку, — извини, это не тебе.

И снова эта мерзкая улыбочка. С такой улыбкой Иуда каждый раз шагал на встречу с Иисусом. Не силён во всей этой ерунде, но уверен, что именно так оно всё и было. Как только мне станет легче, я тебя придушу своими собственными руками. Потом и до собеседника твоего доберусь, кто бы он ни был.

Кто-то продолжает что-то лепетать ей прямо в ухо, заставляя её всё шире и шире расплываться в улыбке, пока я с риском для своего и так пошатнувшегося здоровья глотаю таблетку и запиваю водой.

— Погоди секунду, — говорит она в телефон, отводит его в сторону, зажимая рукой микрофон.

Затем ровным голосом мне:

— Не пей так жадно. Мелкими глотками, не торопись.

— Что ты мне подсыпала в еду?

В её глазах что-то блеснуло, я не понял, что. Презрение или обида. Или огорчение, что я её разоблачил.

— Опять фигню какую-то несёшь.

— Я уже третий раз за полторы недели сваливаюсь с отравлением, думаешь я не догадываюсь в чём тут дело?

— Ты просто не до конца вылечился в прошлый раз. Не выдумывай.

— Тогда почему ты сейчас здорова как лошадь, а я подыхаю? Это ж заразная хрень.

Голос в её телефоне напоминает о себе вежливым покашливанием, мол, ребятки, я всё ещё здесь. Нихера с тобой не случится, думаю, подождёшь, пидораса кусок.

— Мне откуда знать? — говорит она, снова поднося телефон к уху. — Слава богу здорова. Сплюнь.

— Я тебе сейчас в рожу плюну, тварь. Быстро признавайся, что ты делаешь со мной!

Надеюсь мне не показалось, и её лицо и в правду начинает покрываться краской.

— Не позорься, дурак.

Только я пытаюсь встать с кровати и потратить свои последние силы на то, чтобы отобрать у неё телефон, как новый приступ боли буквально скручивает меня и бросает обратно на постель.

— Давай я тебе перезвоню, Дим. Хорошо?

Тот даёт добро, она кладёт свой телефон на тумбу рядом с кроватью. Слёзы от боли у меня уже брызжут из глаз, но сквозь них я пытаюсь разглядеть экран этого долбанного гаджета и увидеть, как этот Дима записан у неё в телефоне. Кажется, желудочный грипп в сочетании с нарастающей паранойей способны меня прикончить ко всем чертям, но я ничего не могу с этим поделать. Боль словно идеально заточенный нож проходит через всю нижнюю часть моего тела. Она успевает выхватить у меня из рук стакан.

У меня уже не получается сдерживать стон.

— Как же, блядь, больно! Как же я тебя ненавижу, сука.

Она выходит из спальни, оставляя меня одного. Пойдёт и дальше разговаривать.

Но я доберусь до тебя. Как только боль меня отпустит, я тебя достану.

Однако я ошибся. Она возвращается, в руке у неё уже другое лекарство. Какая-то разведённая в воде жёлтая байда, по виду напоминающая сильно разбавленный сок лимона.

— Я не залью в себя это дерьмо, — говорю я.

— Пей! — настаивает она. — Пей и не выделывайся.

Эта странная жидкость уже у моего лица. Ещё через секунду она стекает у меня по подбородку и пачкает простыни. Но просачивается-таки сквозь мои сжатые зубы, вызывая новые приступы тошноты. Эта сука силой пытается влить в меня эту дрянь, но я этого не хочу. Не знаю как, но моя правая рука словно отделяется от моего тела и получается что-то типа хлёсткого удара кнутом. Только это не кнут, а всё ещё моя рука. И удар приходится прямо по её лицу. Она вскрикивает от неожиданности, стакан вываливается у неё из рук, остатки лекарства льются мне на лицо. Но и на этом я не останавливаюсь. Как будто ненависть моя тоже отделяется от меня самого, начинает жить своей собственной жизнью и хочет вершить свой суд. Жена всё ещё сидит на краю кровати, её лицо пылает, рука прижата к левой челюсти.

— Убить меня решила, тварина! — выпаливаю я.

— Ты меня ударил, — тихо говорит она.

— Это получилось случайно, — отвечаю я.

Но следующее, что происходит уже случайностью не назовёшь. Я хватаю тот самый стакан, взмахиваю им в воздухе и его края разбиваются о края тумбы. Осколки стекла падают на её телефон. Теперь у меня в руках что-то типа холодного оружия, огрызок стакана с донышком. Боль всё ещё режет меня изнутри, но по сравнению с той яростью, что я сейчас испытываю, она кажется такой мелочью.

Она вскакивает на ноги. Отступает от меня к стене.

— А теперь посмотрим, — я не узнаю собственный голос. Это даже уже и не звук, — шипение.

Держа стакан на вытянутой руке, обострившемся краем в сторону её лица, я беру с тумбы её телефон. Новая боль, но уже мелкая. Осколки впиваются мне в ладонь, наверняка они оставят царапины на экране. Плевать.

— Не смей, — говорит она. — Не трогай мой телефон.

Отвожу от неё взгляд, чтобы открыть в телефоне список её контактов. Отвожу всего на секунду, но это становится моей роковой ошибкой. Всё же болезнь запустила какие-то механизмы торможения в моём мозгу. Среагировать, по крайней мере, я точно не успеваю.

Она бьёт мне по руке, в которой я держал своё нехитрое оружие и каким-то чудом стакан оказывается в её руке. И теперь уже она, словно не задумываясь не на секунду, даёт волю своим эмоциям. Острыми краями стакан входит мне в живот как нож в масло, почти по самое дно. Я даже вскрикнуть не успеваю. А этот стакан остаётся на мне и напоминает какую-то огромную кнопку у меня на животе. Изнутри эта кнопка заполняется кровью. Её телефон вываливается у меня из руки на пол. Она наклоняется за ним.

А я падаю на пол и, уже лёжа на спине, вытаскиваю из себя это чёртов кусок разбитого стекла. Рана явно глубокая. Отворачиваю голову и меня снова рвёт. И вот я уже лежу в луже из собственной блевотни, желудочного сока и крови, смотрю снизу-вверх на то, как она совершенно спокойно и хладнокровно снова набирает на телефоне чей-то номер.

— Извини, что пришлось прерваться, — говорит она кому-то. Диме, то есть. — Это снова я, да. Всё в порядке… Уже лучше.

— Зови врача! — пытаюсь докричаться до неё с пола. — Зови врача. Когда он уже будет?

— Чёрт. Извини ещё раз, а.

Осторожно, стараясь не наступить в лужу крови, она подходит ко мне, наклоняется — вижу выражение полного отвращения на её лице — и громко, специально чтобы тот, на другой стороне телефона тоже мог слышать, говорит:

— Не вызывала я никакого врача, болван. И вообще меня сегодня в это время ещё не было дома, понятно? Я сильно задержалась на работе. И это есть кому подтвердить.

Готов поклясться, эта картина прям сама вырисовалась у меня перед глазами — то, как зловеще ухмыляется этот Дима, тоже слушая, что говорит мне моя супруга.

— Спасибо, дорогой, — добавляет она уже тише, почти шёпотом. — Ты практически сам всё за меня сделал. Всё вышло даже лучше, чем я планировала.

Быстрая улыбка и она наклоняется ещё ниже, целует меня в щёку. Затем выпрямляется, поправляет слегка задравшуюся футболку, делает вдох-выдох и снова подносит телефон к уху:

— Я буду готова через полтора часа. Жду.