…Потом был взрыв.
Я вышел из вагона метро в тот самый момент, когда на платформе сработала бомба. Всего в нескольких шагах от меня. Последнее, что я помню, это летящий в меня чей-то ботинок. Обутый на оторванную ногу. И странная тишина. Хотя я видел, как уже через секунду весь мир стал сходить с ума. Я закрыл глаза. Боли не было, по крайней мере я её не сразу почувствовал. Должно быть, я слишком долго пробыл в бессознательном состоянии, потому что, когда меня кто-то как следует встряхнул и заставил очнуться, подо мной уже натекла значительная такая лужа крови. И только тогда через всё моё тело, словно раскалённый нож сквозь масло, прошла боль. Агония. Я не могу сделать вдох и думал, что тут же снова отключусь, на сей раз навсегда.
Незнакомец, чьё лицо было настолько серьёзным, что мне показалось, что он совсем ничего не боится или его вовсе не было здесь в момент трагедии. Сосредоточенное лицо, все усилия этот человек направлял на то, чтобы не дать мне отрубиться. Он помог мне встать на ноги. И когда я уже стоял, опираясь на него, он обратил моё внимание на мою же рану. Майка моя была разорвана в клочья, под ней от пупа почти до шеи неглубокая, но сильно кровоточащая рана. Как будто кто-то пытался вспороть мне живот, но был недостаточно в этом настойчив. Ещё кровь была на моём лице. Я расшиб себе лоб, упав на каменный пол. Но я не различал, где и что у меня болит. Я был одним целым комком боли. Ноги меня не слушались. Меня вели к эскалаторам. Уже потом ко мне в памяти будут возвращаться какие-то фрагменты того момента. Всё в дыму, народ обезумевший от страха мечется по станции, не зная, что делать: то ли помогать пострадавшим, тол ли самим скорее уносить ноги. Слезы и кровь. Много слёз и крови. Уверен, по пути к выходу я пару раз пнул или перешагнул чьи-то останки. И всё это время я практически ничего не слышал. В ушах стоял только какой-то непонятный гул, через который иногда прорывались крики и резкие звуки вроде ударов в ладоши. Вскоре к нам подбежал ещё один человек, на вид моложе моего спасителя лет на пять, присоединился к нему и вот они уже вдвоём вели меня к безопасному месту. Откуда они знали, что где-то сейчас было безопасней, чем здесь, я понятия не имею. Но что-то их вело, а мне только и оставалось, что полностью довериться их интуиции. И таких кругом было много. Опять же, только потом я буду вспоминать, как сквозь дым шли несколько человек, — с ног до головы покрытые кровью, своей или чужой, не знаю, — они передвигались сами, без чьей-либо посторонней помощи.
Странно, но я совсем не чувствовал страха. Было только чувство какой-то отупляющей потерянности, словно я оказался один на один с судьбой. И судьба эта сейчас улыбнулась мне самой ехидной, самой злорадной своей улыбкой. Путь от платформы до начала эскалатора показался мне вечным. А, может, мы и в самом деле двигались слишком медленно. Мои руки были на плечах двух незнакомых мне людей. Мои руки мне самому казались тяжёлыми как камни, тяжёлыми и раскалёнными до красна. Но мои новые товарищи терпели это.
У подъёмника скопилась бегущая вверх паникующая толпа. Я ещё подумал: не сгорел заживо там, раздавят насмерть здесь. Но не испугался и этой мысли. Двое полицейских как могли старались управлять обезумевшей толпой. Они сдерживали тех, кто пытался перелезть через других, пропускали вперёд женщин с детьми. Единственная эмоция, которая возникла у меня в тот момент, это жалость. Я смотрел на ничего не понимающих, но до смерти напуганных детей, некоторым из них не было и пяти лет. Сердце облилось кровью, хотя во мне самом к тому моменту, наверно, крови уже оставалось не так много. Я всю её оставил там, на платформе. Как собственно и сотни других людей. А многие из них там же оставили и свои жизни.
Мне внезапно захотелось поскорее оказаться на поверхности. На улицу, скорее. Словно кто-то потянул меня за ворот — спасайся скорее. Но меньше всего мне сейчас хотелось расталкивать всех, лезть по головам и бежать, бежать, бежать к выходу. Да и не мог я этого сделать, чисто физически не мог…
— Надь, я не хочу сейчас это обсуждать. Это больше не твоё дело.
Час назад, я лишний раз убедился, что моей прежней жизни у меня больше нет. Её просто нет. И что бы я не сделал, назад мне уже не вернуться. То, что должно было стать временным затишьем, перемирием, перерывом, теперь превращается в жирную точку, в крест на могиле отношений. И вот теперь, я со всей уверенностью, — а, может, мне только так кажется, — я вколачиваю этот крест всё глубже и глубже в землю.
— Тогда и ты больше не лезь в мои дела, — голос её звучит сухо и уверенно. Но я-то хорошо её знаю. За этой уверенностью скрывается целая палитра эмоций. Одна из них — ярость. Ярость на меня за то, что, такой безмозглый дебил, не разгадал её плана и вместо того, чтобы усилить все свои ресурсы и начать, наконец, действовать, сдаюсь. Сдаюсь и не хочу больше бороться с ней. С меня хватило и наших с ней последних трёх лет.
— Я и не лезу, — отвечаю.
Телефон прижимаю к уху так сильно, что он того и глядишь сольётся со мной, станет частью моей головы.
— Ты достаточно дала мне понять, что я никто и больше ничего не значу. Зачем ты снова появляешься сама?
— Я просто спросила, как у тебя дела.
— Зачем?
— Чтобы знать, что с тобой всё в порядке и я сама могу двигаться дальше.
Бла-бла-бла! Самоё тупое выражение, которое я обычно слышу, когда расстаются два человека. Двигаться дальше. Что тебе мешало это делать вместе? Сначала сами тупеют, становятся ленивыми и инертными, а потом как будто кто-то пришивает им к спине крылья, а на ноги одевает сапоги скороходы. А потом даёт такого мощного пинка под зад с наилучшим лозунгом: «двигайся дальше!» перешагни через него или через неё! Двигайся дальше. В общем, как-то противно и обидно становится от таких слов. Но бесит это меня больше из-за того, что я сам не могу дать себе такой установки. Идти вперёд.
На улице июньская жара, слабый ветерок обдувает меня пока я двигаюсь в сторону станции метро, но я всё равно чувствую, что что-то внутри меня холодеет.
— Двигайся, куда хочешь, Надь, — говорю я с еле заметным надрывом в голосе, в тайне надеясь, что она его услышит.
А сам мысленно добавляю: хоть нахер иди, я тебя больше не сопровождаю.
— Спасибо. Я как-нибудь и без твоих советов обойдусь.
— Чего ты от меня хочешь?
— Чего я хочу?
— Да, — говорю ещё громче, — и давай побыстрее, я тороплюсь.
— Я ничего от тебя не хочу.
Ох уж, эти женщины.
Я останавливаюсь. До входа в метро остаётся каких-то десять шагов. Это тупой, бесполезный, но сложный разговор и я должен достойно его закончить, чтобы с более или менее спокойной душой отправиться на репетицию. Оставить эти разборки за спиной, главное сейчас не сорвать из-за неё голос. Мне ещё две новые песни разучивать, а если я сейчас разойдусь, я буду орать на неё на всю улицу и плевать, что подумают окружающие. Так что надо поберечь себя.
Закуриваю. У меня есть чуть больше двух минут, — закончить этот спор пока тлеет сигарета.
— Надя, послушай. Ты только час назад снова сказала, что планируешь переезжать к своему Бешкеку…
— Бенглешу, — вставляет она. — Его зовут Бенглеш.
— Плевать. К своему черножопому индусу, короче.
— Не называй его так.
— Не перебивай меня и слушай. Повторяю, в последний раз. Если ты уже сейчас, хотя бы даже просто допускаешь мысли о том, чтобы с кем-то быть пока мы не вместе, то это уже полный конец. Не надо больше общаться со мной. Зачем тебе это?
— Какой же ты идиот. Да не собираюсь я ни к кому переезжать. Он просто предлагает мне помощь, пока у меня дома идёт ремонт.
Почему она не попросила об этом меня? Это тоже выводит меня из себя.
А вот и ответ:
— От тебя-то никакой помощи ждать не приходится.
— Прекрати, — говорю я, потому что слышу, что все её слова полны обиды на меня. Обиды, которую она не может забыть и простить мне даже после того, как мы расстались.
— И я принимаю его помощь. Я живу, как живу. Или прикажешь мне надеть паранджу, закрыться от всех и ждать, когда же мой Русланчик сподобиться на что-то? Нет уж, дорогой. Я пользуюсь возможностями продолжить жить. Посмотрю, как пойдёт.
— Я уже ничего тебе не должен.
Щелчком выбрасываю сигарету, выдыхаю жирный клуб дыма и иду к дверям станции метро.
— Вот и славно, — говорит она.
Всё внутри меня горит. Сжигает меня заживо изнутри. Я уже ни о чём не думаю. Мне хочется исчезнуть, провалиться сквозь землю, больше никогда не попадаться ей на глаза, и чтобы она больше никогда не попадалась на глаза мне. В жопу всё!
— Нам лучше вообще не общаться какое-то время, — добавляет она. — Я и в самом деле надеюсь, что у тебя всё будет хорошо.
Да, небольшая щепотка добра после тонны дерьма. Это в её стиле. Я больше не хочу попадаться на эту уловку.
— Знаешь, что! Шла бы ты.
Сам я уже ступаю на эскалатор, едущий вниз. Надо было ещё пару минут постоять, покурить. Обдумать это всё уже без её на другом конце. Парни простили бы мне пять минут опоздания, я им и больше прощал.
— Сам иди, дурак. — голос её звучит тише.
Я заканчиваю разговор. Сую телефон в карман штанов. Пытаюсь взять себя в руки. Из разговора я ровным счётом ничего не понял, ничего не вынес. Но один вывод есть, и он меня нисколько не утишает — пытаться что-то изменить больше не имеет никакого смысла. Двигайся дальше, лысый уебашка! Живи своей жизнью и старайся забыть это всё.
Спрыгиваю с эскалатора и забегаю в уже почти отходящий от платформы вагон метро.
