Кулиев Роман
“День Один”
***
В угол в сорок градусов сгибается
Мой опрометчивый, для вас-с, поклон.
Я повторюсь: все только начинается,
С дешевых, как салфетки, похорон.
Да, в темноте. Оставив счетчик,
В бездействии гонять судьбу,
Я трону многократно щечки,
Твои, как раннюю росу.
Мне-с шепот ласкового мая,
Милее вас; он в год – один,
Приятней на луну икая,
Сидеть, за теснотой гардин.
Опять, на безумии все базируя,
Я повторюсь, пробирая липкий сон.
Все начинается, (лукаво апеллирую),
С дешевых, как салфетки, похорон.
***
Души рассеян периметр,
Развенчан размер площадей.
Ей не тонной, а даже и литр,
Не вольется в разъемы дверей.
Что поделать? – Я озадачен!
Как исправить? – Я возмущен!
Третьесортен пейзаж тем паче,
Что песню скрежет толстый клен.
Тут пласт окна в шинели пыльной,
За нею ветер, тучный сброд.
Смрадит развязно мертвечиной,
И рвет гортань бродячий кот.
Горлань, мяуколо, да громче!
Под струнной линией дождей,
Что асфальта до почвы точит,
В скрипу расхлебанных дверей.
Вид из окна
Бродит и киснет вид с окна,
Опушки каменные, слева!
Пустынных парков нагота,
Скудеет ум. Пустеет дело.
Лишь ветер пьет разливы тени,
Застыли искры свысока,
И фонари, вскипают пеной!
Мотор. Бездумность. Пустота.
И город, как картина маслом,
Топленным прям на полотне.
Плетется свет в окне погасший,
В квадратном и родном окне.
И это все! Бетон молочный,
Домов и парков нагота!
И все одно, как выстрел точный:
Хлопок. Бездумность. Пустота.
Комната
Тихо так вечером в комнате,
Стены давят. И больно и холодно,
И в тени одинокой, как в омуте,
Что лучи рассекают золотом.
Не читаются тут книги открытые,
Я раскрыл – положил одиноко их,
Уже пылью вязкой покрытые,
С мыслью, наверное, глубокою.
Ни читал не страницы, ни строчки,
Я сижу все опять у окна,
Всю тяжелую, долгую ночку,
Так трепещет моя голова.
Я ругаю то, что не пишется,
Виновата, пожалуй, лишь комната;
Воздух, который не дышится;
Тень, что в углу полусогнута.
Одинокая улица
Не горюй, одинокая улица,
Говори: что ты ветром обутая.
Без простора степного – застудишься,
И закончишься, полусогнутая.
Не горюй! Одинокая улица.
Мы с тобою безумно похожие,
Душа моя тоже сутулиться.
Окружен и обут ветром тоже я!
Так безлюдно, душа горемыкая,
Хоть зубами скрипи и рыдай,
И улица тоже безликая,
Отпускает последний трамвай.
Лунный свет рукою обнимет,
В туман уходящий маршрут.
Застыли пустые кабины,
В свету одиноком свернув.
И никто не вернется, наверное,
Хотя, предвещает расписание.
Ждать ужасно болезненно,
Трамвая с долгим запозданием.
***
Стаканом память мою вылило,
Ночь, под лунною рекой;
Как яйцо меня выело,
То знакомство с тобой.
То беспамятство юное,
Что в душе берегу;
Познакомимся заново,
На другом берегу!
Я забудусь, наверное,
Я забудусь, поверь.
Ноет комната белая,
Уходящая в дверь.
Ноют стулья древесные,
Ноет ручка, листок;
Да и комнату белую,
Твой дерет голосок
На серой пленке останется,
Твой узор навсегда;
Ты с багряными щечками,
Почитай про меня!
Утро
На плечи падает устало,
Рубашки белый воротник;
И только тень широкопало,
Меня касаясь, замолчит.
Остывший кофе занемеет,
И окна плиточным огнем,
Лучами сонными белеют,
И жгут глазницы томным сном.
От кресла тень ползет настенно,
И строки мои бьются, кстати,
Тепло лишь душу пьет бесчестно,
В объятиях брошенной кровати.
4 декабря 2016.
Зеркало
Глядя в губу свою мясную,
Как в лед, сводящий ум гипнозом,
Скребут коробку черепную,
Лучей, зеркальные занозы.
И сзади: мебельные блоки,
Под пледом пелены туманной.
Пыли карабкаются стоки,
В углах, наполненными ванной.
Мне шепчет зеркало – робею,
Я сам себе шепчу невольно.
Таится там, за медной дверью,
Плывущий воздух меланхольно.
5 декабря 2016.
***
Утро ясное, сыпучие:
Не весел я и не робок.
Я как пыль брожу летучая,
Между вычерченных кнопок.
Мой удел ни чуть не краше,
Он такой же – априори.
Я родился, коль пропащим,
И умру пропащем – вровень.
***
Оттого я смеюсь, что хочу,
Городские покинуть я чащи.
Под переплетом хвойных ветвей,
Оказаться хочу я – пропащим.
Потому забываю порою,
Как восходы искрятся мне сном.
Лишь прольется мирной тоскою,
Седина фонарей за столбом.
***
Тканевый воздух мозолит глаза,
Робею бессилием бежевым.
Тонко, как лезвие, смотря на тебя,
Позабыл я волнение нежности!
Романтика – вздор; жизнь мошкары,
Все пенятся рожи на лужах.
Как рисовой кашей свалились в дворы,
Люди скверной наружности.
Рисуется поле, где-то вдали,
Рисуется клякса заката.
И огибает солнце в крови,
Трухлявая, жидкая вата.
Вечер
Я не жду ни ответа, ни встречи,
Ничего я, пожалуй, не жду.
Колосится размеренно вечер,
На давно опустевшем ветру.
Угасает в солнечных блесках,
Алая заря, как лицо,
В далеких сибирских повозках,
С мотором и промерзшим стеклом.
И памятью перетроганы,
Миги, что теснятся в износ.
Кружки, перебранка, да слоганы,
Под флагом из трех полос.
А мне то, не мило, ни мерзко,
Куда важнее порой,
Просидеть розовый вечер,
За чаем, и за тоской.
Воспоминания о школе
Школа; сонливость. Повтор понедельника.
Ад для меня,
То есть ад для
Бездельника.
Стать бы священником, или наемником,
Думаю я,
Говоря с подоконником.
Стать бы той дверью, или светильником.
Доской зеленой в цифры усыпанной,
Даже сантехником, но не политиком.
Что-ж,
Я в ощущениях обернулся покойником,
Повторяю насмешливо я поломойнику.
Школа; сонливость. Повторение вторника.
Смерть для меня,
То есть гибель
Негодника. Здесь
Начало поэтики,
Словно гибель поэзии.
Абулия чувств,
Аберрация этики.
Все предначертано
Нам расписанием.
Облекать тела в одно
Одеяние.
И как не рыдай, но
Все предначертано.
Но нарушаем мы эти
Конкретики;
Бой для меня,
То есть бой для бездельника.
