Недавно я проснулась под утро от гулкого звона. «Ууу» гудело в доме. Помните, раньше у нас были телефоны с трубкой, и надо было крутить циферблат, чтобы набрать номер. Самая долгая цифра это 0. Ее надо было крутить до конца, и она дольше всех крутилась потом обратно. А если мы забывали нормально поставить трубку, то краткие гудки потом превращались в гулкий звон, как «ууу». Так вот, я проснулась от такого звона. Долго не могла понять откуда идет звук. Сперва мне казалось, что он идет с улицы, будто где-то вдали едет поезд и гудит. Но на улице было тихо, лишь звук проезжающих машин в 4 утра. Звук шел в районе коридора. Оказалось, что упала трубка домофона. Если ее криво повесить, и она упадет, через несколько минут она начинает гудеть, прямо как старый телефон с циферблатом. Трубка домофона висела на своём проводе и гудела “ууу”. Так, будто кто-то несколько минут назад ее снял и оставил висеть вниз головой. Дома все спали, в домофон никто в 4 утра не звонил. Я повесила трубку на место, гул исчез, и я пошла делать себе кофе. Через несколько минут зазвонил мой будильник, потому что мне нужно было садиться работать. Часто мне сложно вставать в 4 утра, на автомате выключаю будильник, решаю полежать ещё 5 минут и просыпаюсь в 7 утра, в итоге ничего потом не успеваю доделать.

Я ведь уже рассказывала, что у нас дома живет домовой. Вернее, наверное, мы у него живем. Сжились, уже и не мешаем друг другу. Я с ним иногда разговариваю, замечаю его маленькую тень, его присутствие. Сабит его упорно не замечает, но знает, что он есть. Они вместе смотрят футбол или кино по ночам, так и уживаются. Он стал другом, уже и не пугает нас, как раньше. Мы ему оставляем вкусняшки на столе. Правда я иногда ещё оставляю грязную посуду в раковине, и тогда он злится, звенит стаканами, поэтому я стараюсь вовремя мыть посуду. В общем, мы у него нормальные квартиранты.

В то самое утро у меня был срок сдачи моей «писанины», и если бы я встала не в 4 утра, а в 7, то тогда бы точно не успела доделать работу. Вот, я мою посуду, домовой заменяет мне будильник, помогает мне соблюдать режим. Так и живем.

Я, уверив детей, что сейчас будут классные сказки, ну вам точно понравится, взялась за Андерсена. Наше ночное чтение теперь заканчивается… грустью. Раньше, когда я была маленькой, я читала Андерсена и ночью, и днем, перечитывала его каждый год и совсем забыла про него, повзрослев. Я совсем забыла о том, какие до боли грустные у него сказки, где судьба почти каждого персонажа соткана из грусти и печали. Я не думала об этом, потому что мне казалось, что сказки Андерсена живут в параллельной вселенной – далекой, голубой и грустной. А в нашей реальности Русалочка давно переехала жить в замок Диснея, из-за чего мы и забыли, что она на самом деле превратилась в пену. Есть у него много сказок со счастливым концом, но он всегда такой выстраданный, что оставляет отпечаток грусти. А еще мне всегда нравилась сказка «Садовник и господа», история в ней не меняется с течением времени, и я всегда мечтала поставить в вазу цветок артишока, ведь он действительно невероятно красив.

Слушая сказку про стойкого оловянного солдатика, сынок смеялся, пока я читала о том, как солдатик плыл в бумажном кораблике, попадал в водопад, и сидел в животе у рыбы, но в конце грустно вздохнул, закрыл глаза и сказал: «Мам, какая грустная история». Он привык к тому, что в мультиках всегда есть хэппи-энд, и ожидал, что пройдя столь интересное и опасное путешествие, оловянный солдатик заслужил счастья, или, как минимум, поцелуя от прекрасной плясуньи. «Давай, завтра веселую сказку почитаем, хорошо?», сказал сын.

Он, конечно, хулиган, но он так похож на меня внутренне, и я этому не рада, так как чувствительность – это часто грусть. Сегодня почитаем что-нибудь веселое.

Вся наша крохотная жизнь состоит из открытий. Состоит из множества миллионов «уаау», происходящих каждый день. А мы их или замечаем, либо проходим мимо, или улыбаемся им, либо плачем. Новое кафе или старая книга могут стать открытием, от которого по коже мурашки. Узнать и научиться новому у ребенка – самое прекрасное «уааау», какое только может быть. Увидеть человека, либо приглядеться к нему – тоже открытие.

В наших краях сейчас морозно, птицы летают низко, и по утрам руки леденеют, пока мы добегаем до школы. И во всем этом морозе на обочине дороги расцвел ирис. Весенний ирис, который соревнуется своей красотой со всеми весенними цветами, решил зацвести в разгаре января. И стоит он, стройный и прекрасный, а мимо проходят люди. И только я, как сумасшедшая, перебегаю дорогу, чтобы наклониться и понюхать его весенний аромат на морозном утреннем воздухе.

Торты – это не мое, думала я всю свою жизнь. Пока не испекла торт сама. Это то, что я узнала о себе. Ну если торт, то почему и не остальное. Вязать, шить, программировать, снимать фильм, полюбить или разлюбить, переехать, или писать. Это не полный список того, что мы можем узнать о себе. «Уаау», говорю я себе, каждый раз, когда пробую свой торт. Почему бы тогда не открыть для себя все остальное?

Наши любимые выходные – это сидеть под пледом на нашем диване и смотреть кино или клипы. И совсем недавно мы узнали, как же красив голос Скриптонита в музыкальной лаборатории Беляева. Мы сидим, обнявшись, и слушаем, как ноты заполняют комнату, и прекрасный голос поет нам о надежде и любви. О том, что сменяются черные и белые полосы, нужны лишь терпение и вера. А старые песни обретают новый смысл и вот уже бегут мурашки по коже. Что может быть прекраснее!

И еще открытие – принять, что все временно. Зима закончится, ирисы отцветут, диван прохудится. Даже наше теплое солнце в один не очень прекрасный день остынет, оставив нас в темноте. Как бы нам ни было жаль, все остывает, заканчивается, отцветает, и на это место приходит что-то другое, хорошее и новое. Нам остается спокойно это принять. Все в наших мирах временно. Ну кроме, наверное, только Джоконды, на ее место вряд ли кто-то придет

Вы посещали кукольные театры? Всегда ли у вас появлялись приятные чувства при виде вырезанных деревянных кукол на веревках? В Италии название таких кукол самое простое – marionetta или марионетка. При виде любых марионеток я изнутри наполняюсь непонятным страхом. Но при этом я не могу отвести взгляд от деревянных кукол на веревках, так же как и от вырезанных масок. Мне и страшно, и любопытно – кто там?

Когда я была маленькой, меня напугали маской черта. Днем – обычная маска с улыбающимся человеком, ночью – черт с горящими глазами и рожками. Он как будто бы дыхнул на меня своей страшной гримасой, намекая, что следит за мной и днем, и ночью. С тех пор я стала верить в то, что в масках и марионетках живет чей-то дух. И необязательно добрый. В моем путешествии по Кении я не раз хотела купить яркую африканскую маску из красного дерева, которых было множество разных видов, но каждый раз я видела во всех масках черта. Даже венецианская маска не внушает мне доверие.

Куклы на веревках мне кажутся теми же духами, будто они живут своей жизнью. В распахнутых и немигающих глазах деревянных кукол виднеются злое любопытство и желание вселиться в тебя. Каждый поход в кукольный театр у меня вызывал животных ужас, но я смотрю до конца, наверное, в надежде увидеть истинное лицо существа, заточенного внутри куклы на веревочках. И почему они такие страшные, даже одетые в красивые одежды? Ответ прост: пусть они на веревках, мне кажется, что они неконтролируемы и могут поступить по своему – как злые духи. Даже если они простые марионетки, либо грубо вырезанные маски. Иррациональный страх.

Странно, я не испытываю подобные страхи перед людьми, но перед марионеткой – да. Хотя это просто деревянная кукла с веревочками, за которые кто-то неистово дергает, а потом оставляет марионетку или маску в коробке до следующего выступления. И она лежит в темноте, думает о своем, покинутая и одинокая. Наверняка, ждет момента, когда ее выпустят из коробки на короткий миг, поэтому выходя на свет, она таращится на всех своим немигающим взглядом. И мы ее боимся, но заглядываем ей в глаза, весело хлопая ее вычурным движениям.

Какой хороший день сегодня! Можно закончить делать дела и прогуляться по прекрасным улицам Рима. Я иду и заглядываю в витрины магазинов, разглядываю фасад зданий и колонны. Мимо проходят красивые итальянки. На улице пахнет кофе, почти каждый прохожий держит в руках джелато. Солнце сегодня неимоверно жарит и на моих щеках цветут веснушки. Я иду и мне так все это нравится. За столько лет я наконец научилась получать удовольствие от таких мелочей.

Телефон звенит и в семейную группу приходят смешные видео и фото из обычной жизни моих родных. На экране лица детей, шарики, накрытый стол; вот стоит мама и улыбается в камеру, сестра и браться шутят и смеются. Это так радует – видеть их лица, пусть даже через экран.

Я остановилась на секунду, присела на ступенях церквушки и посмотрела вокруг. Люди проходят, спешат машины, кто-то торопится, кто-то – нет. А меня покрывает какая-то грусть, теплая, добрая, немного со слезами, но она, как облако, обволакивает меня. Как жаль, что еще не придумана «косая алея», чтобы я могла переместиться по одному слову туда… по ту сторону камеры. Побыть там и вернуться опять на красивые улицы Рима. Я бы хотела научиться быть волшебницей, черт с ним, согласна и на ведьму. Лишь бы уметь быть всегда рядом с теми людьми, которых люблю. Выбор – такое дело, всегда нужно жертвовать, собой или другими. Утешает лишь то, что люди по ту сторону камеры всегда рядом в мыслях и моих молитвах.

Я встаю и иду дальше, покупаю себе шоколадное джелато и разглядываю красивые витрины в поисках цветочного платья. Вокруг торопятся люди и машины. Солнце жарит так, что джелато течет по моим рукам, лицу. Как же все-таки прекрасен сегодня день!

С каждым годом понятие возраста становится все более относительным в ткани пространства-времени. Возраст – это не дата в паспорте, нет; это, когда мы делаем обороты вокруг солнца – кто-то 20, кто-то 70. Мы летим на большой скорости по космосу в обьятиях невидимых лучей, и частицы света бьют нам в лицо, оставляя веснушки или морщинки. Как на американских горках, кто-то жмурится в надежде, что время пролетит быстрее за каждой следующей петлей. А кто-то другой поднимает руки вверх, не цепляясь за поручни атракциона, кричит от радости и надеется, что время чуть приостановится на пике. И время растягивается или сжимается в пространстве, где-то бежит быстрее, где то замедляется. Так и мы летим – каждый в своем потоке вокруг нашего единственного и драгоценного солнца.

Теория относительности не работает, когда нам 20 или 30 – мы даже не задумываемся о возрасте и с высокомерием смотрим на тех, кто сделал уже более 40-50-60 кругов на этом атракционе вокруг солнца. В 20 нам кажется, что мы всесильны и можем укротить даже время. И это абсолютно правильно, ведь юность должна быть такой – резкой, ветреной и легкой, с ярко красной помадой на губах и на мотоцикле, который несется 150 км в час.

Но с каждым годом мы становимся другими, наполненными мыслями, радостью, страхами, грустью; наш сосуд наполняется все больше и больше. Мы опускаем наш высокомерный вгляд ниже, чаще смотрим на себя в зеркало в поисках себя истинного, и понимаем, что все в этом мире действительно относительно. Стоит ли тогда так серьезно относится к жизни, не стоит ли поднять руки вверх и получить удовольствие от очередной крутой петли, на которую мы несемся?!  Даже наше солнце имеет возраст, однако оно смотрит на нас – юных, молодых и старых – и любит всех одинаково, даря нам свой свет, от которых у нас на лице или веснушки, или морщинки.

Я сижу в комнате, готовой заполнится сумерками. Вовнутрь комнаты льется последний солнечный свет, разрезая воздух золотистыми лучами. В комнате летает мелкая пыль, то оседая на пол, то поднимаясь вверх. Она кружится в воздухе, словно в медленном танце. Я делаю взмах рукой и пыль начинает плясать, крутиться в беспорядочном танце. Пылинки залетают внутрь этого мелкого вихря, будто актеры первого плана, поднимаясь все вверх. Вот они поднимаются высоко-высоко, застывают без движения, и блестят в золотых лучах закатного солнца. Однако воздух постепенно успокаивается, и пыль замедляет свой шаг, опадая вниз, словно брошенные люди. Медленно пыль оседает, плывет вниз в своем тихом вальсе, будто в трансе. Как замедленное кино, я смотрела на танец ожившего воздуха. Так, я раздумывала, делать ли еще одно движение рукой, чтобы дать пылинкам снова вознестись, а фильму не останавливаться.

Вся наша жизнь – это взмах руки. Иногда – нашей собственной руки, но чаще по велению других людей. Все мы словно пыль кружим в танце – у кого-то румба, у кого-то вальс. Кто-то всегда в центре, всегда тянется вперед, чтобы танцевать соло. А кому-то хорошо быть сбоку, с краю, где его почти не видно. Мы танцуем, встречаемся, где-то цепляемся друг за друга, где-то теряем друг друга. У кого-то румба, у кого-то вальс…

Я люблю танцевать; танцую одна, танцую со всеми. Как мелкая пыль, я кружу в вихре, появившемся по взмаху чьей-то руки. Чаще танцую в тени, покружу и улетаю, чтобы никто не заметил. Момент, когда ты становишься главным героем, наступает неожиданно, нежданно. Сперва страшно, но как приятно быть в центре, когда все смотрят и восхищаются! В следующий раз солистами станут другие, а меня не вспомнят, забудут, не заметят более. И я, как многие другие, полетаю и осяду, так и оставшись в тени.

В моменты и дни полного отчаяния мне снятся сны. Вроде бы понятные на первый взгляд, но в них столько подсказок и столько решений, нужно лишь суметь все увидеть. В один из дней у меня был срыв и паническая атака. На следующий день я пыталась поработать за компьютером, но мысли о моем срыве мне жутко мешали, выскакивая, как будто из-за переулка, заволакивая все мои попытки сконцентрироваться на работе, погружая меня в болото из безысходности. И проработав так полдня, мне вдруг захотелось заставить себя поспать, хотя бы полчаса. Спать не хотелось, но внутренний голос мне говорил, что нужно дать отдохнуть голове.

И вот, я понимаю, что я во сне. Перед глазами диафильм из разных туманных отрезков и картин, которые быстро сменяются друг за другом. И потом я оказываюсь на кухне в той самой старой квартире, где жили бабушка и дедушка. Я выросла там с ними, поэтому все в доме оставалось таким, каким было много-много лет назад: старый кухонный стол, подоконник с горшком герани, советский холодильник, маленькая раковина, шкафчики, сто раз крашенные белой краской, из-за чего по поверхности стекали застывшие белые капли.

Бабушка готовит на кухне у плиты, зачерпывает лапшу из большой кастрюли и кладет ее на плоское блюдо. Ей помогают мои тети, ее дочери. Я здороваюсь, ставлю на стол большие красные перцы, которые почему-то были у меня в руках, а бабушка поворачивается ко мне, оставляет поварешку и подходит ко мне, чтобы поцеловать. Потом она заключает меня в свои объятия, а сама она маленькая-маленькая, и получается, что будто я беру ее в охапку. Мы с ней так никогда не обнимались.

Затем я поворачиваюсь назад и вижу, что у дверей кухни стоит дедушка, небритый, в своей серо-голубой пижаме. Я целую его в колючие щеки. И он, шутя, спрашивает: «Колючий да?». Тогда я целую его еще раз, прижимаясь к седой щетине. Дедушка, улыбаясь, стоит на своих ногах, худой и со впалыми щеками. В последний раз я видела его прикованным к кровати из-за инсульта. А во сне все было, как наяву, и мне хотелось, чтобы все было правдой: бабушка, которая готовит лапшу; дедушка, который стоит на своих ногах и шутит со мной.

Мы стояли в маленькой кухоньке все вместе: бабушка, дедушка, мои тети, я, не помещаясь в маленьком пространстве. И были счастливы. Я была счастлива. И тут же сон сняло, как рукой, будто его и не было. Я пыталась заснуть опять, чтобы сон продолжился, но голова уже была ясной. Я поняла, что это они меня звали поспать, хотели обнять, показать свою заботу и дать понять, что я не одна. Не одна, а потому не должна сдаваться, поддаваться отчаянию и унынию. До сих пор чувствую объятия бабушки и колючий поцелуй дедушки. Почему я раньше не обращала на это внимание, когда они были живы и были рядом?! Как поздно я стала ценить очевидные и простые вещи, от которых я сейчас получала бы большую радость.

Я сходила в душ. Мне стало легче, и уныние прошло. Мне захотелось воспрять духом, пускай даже чуть-чуть, изнутри. Удивительно, как некоторые мелочи могут помочь нам прийти в себя и встать на ноги. Это был обычный сон, а может это было послание. Это мог быть мой мозг, который таким образом хотел защитить меня от следующего нервного срыва, или же, действительно, бабушка и дедушка почувствовали, что мне не хватает их объятий. Даже в самые темные ночи в воздухе могут появиться светлячки. Это были мои светлячки – бабушка и дедушка.

Anne Dav