К 115-летию Даниила Ивановича Ювачёва (Хармса). Родился 17 (30) декабря 1905 года в Санкт-Петербурге
Гаррий Бонифатьевич, гуляя по бульвару имени Победившей Демократии (бывший — Пламенных Большевиков), настолько увлёкся чтением сборника стихотворений Надсона Семёна Яковлевича (далее – Надсон Сэ Я), что незаметно сошёл с тротуарного асфальта на траву — и тут же, совершенно нечаянно наступил на морду сладко дремавшей под кустом, кажется, рододендрона здоровенной бродяжной собаки. Собака от такой наглости и такого хамства немедленно проснулась, крякнула, тявкнула, вякнула, взвизгнула, гавкнула, рыкнула и, закончив все эти голосовые процедуры, попыталась вцепиться в гаррий-бонифатьевичев башмак своими кровожадными бродяжными зубами. Что ей, конечно же, не удалось, потому что Гаррий Бонифатьевич с самого своего босоногого детства обладал изумительными увёртливостью, вертлявостью и прыгучестью. Вследствие чего от зубов и прочей оскаленной морды удачно и совершенно вовремя отскочил тире отпрыгнул. Более того: подброшенная его мощным пинком, собака взлетела в воздух и, смешно в нём кувыркаясь, приземлилась (а говоря образно, брякнулась) на некую пышнотелую гражданку по фамилии, имени и отчеству Зильберчук Марфа Эммануиловна ( в дальнейшем — Зильберчук эМ Э), младшую засолочницу засолочного пункта номер восемь районной потребительской кооперации имени Парижской Коммуны, которая (не коммуна, а засолочница) томно расслабившись и пребывая в плену своих девичьих грёз, возлежала вдоль другой стороны искомого куста. Ощутив на себе брякнувшееся животное тело, гражданка Зильберчук эМ Э сначала ничего не поняла, потом продрала свои смеженные зенки, увидела искомое, после чего издала истошный визг с одновременным подскоком своих пышных телесно-засолочных форм.
— Безобразие! — завизжала гражданка Зильберчук эМ Э. – Караул! Я, между прочим, пребываю в состоянии четвёртого месяца беременности, и мой доктор Клопфеншток Тристан Изольдыч ( в дальнейшем – Клопфеншток Тэ И) настоятельно рекомендовал мне периодические прогулки по свежему воздуху, солнечные ванны до упора, но с ограничением, и абсолютное нервное спокойствие. Что я и выполняла здесь, за кустом рододендрона ( или как его звать?) и уже начала сладостно дремать, как вдруг откуда-то сверху на меня сваливается этот дохлый попугай! Безобразие!
— Собака, — вежливо поправил её Гаррий Бонифатьевич, но гражданка Зильберчук эМ Э эту поправку поняла по-своему, согласно воспитанию.
— Ах, ты меня ещё и на… (неприличное слово)… посылать? — заверещала она заполошно, подбирая оборки своего кружевного лифчика. — Помогите! Насилуют!
— Я собакой собаку обозвал, — заметно побледнев от такой наглой лжи насчёт насилия, но всё с той же искренней вежливостью поправил её Гаррий Бонифатьевич. – Это собака на вас, так сказать, дребалызнулася. У попугаев, в отличие от её, зубов не бывает. У йих — клюв, — и подумав, добавил. — И шерсть. И не дохлая она на вас это самое, а совершенно живая.
— Я не искусствовед! — дерзко возразила ему гражданка Зильберчук Эм Э, закуривая. – Я не обязана разбираться в таких интимных анатомических тонкостях. По мне хоть слон, но нельзя же так неожиданно и даже дерзко!
— Доннер-веттер, — начал извиняться Гаррий Бонифатьевич (он был человеком тактичным и поэтому никогда не считал для себя зазорным извиняться перед разными дурами). – Я, право, не хотел. Шёл, знаете ли, по бульвару… увлёкся Надсоном… — и прочитал, прикрыв глаза и смежив веки:
– Милый друг, я знаю, я глубоко знаю,
Что бессилен стих мой, бледный и больной;
От его бессилья часто я страдаю,
Часто тайно плачу в тишине ночной… –
– … и увлекшись и не замечая ничего и вся вокруг, нечаянно наступил на морду…
— Вы опять? – прошипела гражданка Зильберчук эМ Э и воинственно подпёрла свои нехилые бОки своими нехилыми руками. Папироска, зажатая меж её белоснежных зубов, шкворчала, искрилася и рассыпала вокруг вспыхивающими искрами.
— Да ни Боже ж мой! — молитвенно сложил ладошки Гаррий Бонифатьевич. — Я не вашу морду имею в виду, а собачачию! Она вскочила (не морда, а собака), попыталась укусить… Пришлось насадить её на пинок… Насаженная, она прилетела к вам… пардону просим…
И до того его покаянная поза была честна и смиренна, что гражданка Зильберчук эМ Э, боевая, в общем-то, женщина на четвёртом месяце беременности, даже несколько растерялась.
— Да я-то чего.., — пробормотала она (до этого никогда и никто перед ней не извинялся. До этого её только матом). — Я завсегда пожалуйста… Единственно, о ком волнуюсь, это о быстро развивающемся плоде… В смысле, о будущем ребёнке… Поэтому вам придётся взять меня замуж.
— Охотно! — просиял Гаррий Бонифатьевич от такой прямо-таки сказочной перспективы. — Всегда мечтал! Даже и подумать не мог! Позвольте только один вопрос: а кто… э-э-э… биологический отец?
— Тристан Изольдыч, — потупив глаза и от этого становясь ещё более прекрасной, открыла секрет (хотя какой же это секрет? Это радость!) эта застенчивая чаровница.
— Доктор Клопфеншток? — буквально расцвёл от свалившейся на него радости Гаррий Бонифатьевич. — Не могу поверить своему счастью! Милая, милая… как вас звать-то?
— Марфы Зммануиловны мы…, — опять потупясь и опять зардевшись как маков цвет, сказала гражданка Зильберчук эМ Э о себе почему-то во множественном числе. — Из восьмого подъезда…
Он подал ей руку, она её благосклонно приняла, и они, обнявшись, пошли навстречу своему совместному счастью. Над их головами пели соловьи, щебетали аисты, квакали кукушки, рыдали петухи…
Постскриптум. Кстати, о собаке. Она действительно оказалась дохлой. Летальный исход случился с ней в выше названном полёте. Если проще, двинула, пролетая. Инфаркт микарда. Во такой рубец. А вы говорите «купаться»…