Филий Гарриевич Веснушкин заболел. Ходил как пришибленный, морда грустная, глазки – скорбные. Увидишь и подумаешь: не жилец.
— Чего? — участливо спрашивал его приятель Боков, имея в виду диагноз. Сам Боков ничем никогда не болел, был здоров как буйвол, мог выпить, не пьянея, цельную поллитру водки без закуски и работал тренером местной футбольной команды.
— Ничего, — отвечал Филий Гарриевич смиренно. — Расширение сердца.
После чего шумно, по коровьи вздыхал. Дескать, вот так-то вот. Бегал, прыгал ромашки нюхал, мечтал о счастье… А теперь – всё. Отпрыгался и отнюхался. Приходи, Боков, на вынос. А на поминках сразу на спиртное не кидайся. Соблюди приличия. Успеешь нажраться-то. Сначала – компот и кутья.
— Да уж! — больше для показного сочувствия, чем выражения искренней ошарашенности качал головой Боков. Он про такую болезнь впервые слышал. ОН из всех болезненных названий знал только три – грипп, понос и триппер.
— И чего ж теперь? Надежда есть? Чего доктора говорят?
Филий Гарриевич в ответ обречённо-обессиленно взмахивал рукой, допивал водку, допивал пиво… Совал в рот остатки закусывательного беляша и, сгорбившись, выходил из «Василька». И шёл домой… Ничто земное его уже не радовало.

Работал Филий Гарриевич фельдшером-гигиенистом на местной противоэпидемиологической станции, и в его служебные обязанности входило наблюдение за городским общественными нужниками. Наблюдение в свою очередь заключалось в том, что засыпать их хлоркой и заливать карболкой, отчего от Филия Гарриевича всегда отвратительно пахло, и даже «Шипр», которым он обливался каждое утро, не мог перебить этого омерзительного запаха. Даже наоборот: смешиваясь с ним, этот прославленный одеколон производил ещё более мерзопакостный аромат. Понятно, что работу свою Филий Гаррриевич не любил, но вынужден был исполнять, потому что за работу платили деньги. Хоть и небольшие, но всё-таки – а куда деваться? По характеру он был человеком необщительным, даже угрюмым, и в приятелях у него был единственно только вышеупомянутый Боков, с которым Филий Гарриевич дружил с детства. Сам же себя он считал натурой возвышенной, творческой, достойной гораздо большего, чем имел, и странное дело: от этого осознавания не озлоблялся, как происходит обычно, а наоборот, периодически испытывал приступы необъяснимой доброты и доверчивости к людям. Что неоднократно ввергало его в печальные, а иной раз даже и нелепые ситуации. Последняя произошла на Покров, когда Филий Гарриевич дал мужикам-ассенизаторам пять тысяч рублей из собственных денег (для него это была серьёзная сумма!) с тем, чтобы они отремонтировали крыльцо станции. Деньги мужики взяли с большой охотою, крыльцо пообещали отремонтировать за три дня, но так и не отремонтировали. Зато целую неделю шатались по улице пьяные и довольные, а на наивные вопросы Филия Гарриевича, когда же они, наконец, прекратят наглеть и приступят к работе, отвечали уклончиво, опустив глаза, а потом и вовсе стали его избегать. Когда же от встречи уклониться не удавалось, то они начинали серчать, что-то бурчать, сердиться и обзывать Филия Гарриевича разными обидными словами, среди которых самым, пожалуй, нейтральным было словосочетание «педораз очкастый».
.
— Расширение глотки у тебя, а не сердца! – говорит ему супруга ненаглядная, Анжелика Семёновна. Несмотря на кажущуюся грубость, она была женщиной скорее не грубой. а резкой в суждениях и решительной в поступках. Трудилась бригадиршей маляров-штукатуров в ЖЭКе номер восемь, а в свободное от работы время любила квасить капусту и вязать носки. Поскольку детей у них с Филием Гарриевичем не было, а капусты и носков набиралось с явным избытком, то по выходным она торговала ими (капустой и носками) на местном рынке. Чем если не существенно, но всё же пополняла семейный бюджет. Кроме того, благодаря своей решительности, Анжелика Семёновна не боялась воровать, и каждую весну красила их дом то синей, то зелёной краской, украденной с жэковского склада.

— А сиделку какую отожрал? — продолжает она яростно и беспощадно. – На двух тубуретках не помещается! И даже не стыдно ему ни капельки перед людями! «Расширение сердца»! Да на тебе пахать можно! Ставить рекордные планы!

Филий Гарриевич ей не отвечал, молча ложился на диван и закрывал глаза. Через пять минут ему уже снился сон, почему-то один и тот же: высокий речной берег, удивительные тишь и гладь. На нём — ядовито-синего цвета трусы (их принято называть «красноармейскими»), белоснежная безрукавка и широкополая соломенная шляпа. Рядом – Зиночка, продавщица из комиссионного. Кокетливо строит глазки и лениво отмахивается от мух. Между ними – отношения… Сам же Филий Гарриевич держит в одной руке рюмку, а в другой – круг копчёной, с чесночком, колбасы. Он силён телом и молод душой. «Эх, жизнь моя! Иль ты приснилась мне..?».