Зинка Ложкина привела к себе в дом некоего относительно молодого мужчину (лет двадцати пяти – пятидесяти). На вид — ничего товарищ. Справный. Вроде спокойный. Правда, волосики на ём коротко стриженные. Даже слишком коротко. Что навевает на определённые мысли, но о них не принято говорить вслух. Во избежание непредсказуемых осложнений – и в первую очередь, со стороны таких вот вроде бы мирных кучерявых. Вроде бы мирных. А там уж как повезёт…

— Сожительствовать, значит, вместе будете, — то ли спросила, то ли законстатировала факт соседка, бабка Майориха. Он очень любопытная, эта Майориха, и невероятно догадливая. Ей всё интересно знать. Прямо бродячая уличная энциклопедия (лучше бродильная. Потому что всю жизнь самогонку гонит. Освоила процессы закваски и брожения хлеще любого химического академика.). Всё и про всех этой старой колбасе надо обязательно знать. Иначе она спать не будет. Иначе с ума сойдёт. Под покровом мрачной ночи и жутких видений.
— Не сожительствовать, а гражданским браком, — пока что совершенно спокойно (пока что!) объяснила ей Зинка. Зинка – образованная. Она в привокзальном гастрономе работает. Продаёт батоны и пряники. И те, и другие – каменной твёрдости. Ничего, покупают. Жрать захочешь — и камень купишь. Чтоб или сожрать его с голодухи, или кому по черепу заехать. С досады на суровую действительность.
— Сейчас не сожительствуют, – продолжила она юридический ликбез. – Сейчас – гражданским браком. Поняла?
— Ага, — закивала Майориха (она понятливая. Будешь понятливой, если самогонку гонишь всю свою распрекрасную, полную противоречий жизнь!).
— Значит, сожительствовать не будете? – всё же уточнила она. — Будете так просто? Без сожительства?
— Ты дура, что ль, совсем? – начала темнеть лицом Зинка (лицо у неё широкое, плоское и всегда румяное. Как только что испечённый блин. Прекрасное, в общем, лицо. В духе художника Рубенса эпохи расцвета ренессанса.)
— Я ж тебе ж только что ж объяснила: сейчас такого слова, как сожительство, нету. Отменили его, это слово! Сейчас — гражданский брак! Ну?
–Чего «ну»? – притворилась непонятливой колбасой Майориха.
— Поняла?
— А как же! — опять закивала настырная старушенция. – Совет вам, как говорится, и любовь!- и чуть было не ляпнула «… и детишков побольше». Но вовремя сообразила не ляпать. Соображает! Да и как не соображать, если самогонку сколько уж лет…
– А как звать-то?
– Кого?
– Сожи… (Зинка беспощадно сузила глаза). Этого! С которым без сожительства!
– Никифор,- процедила Зинка. – А что?
— Ничего,- залебезила старая мастерица придворных интриг ( в том смысле, что дворы-то у них рядом. Через забор).
— Может, самогоночки надо? – заискивающе спросила она Зинку.
— Кому? — не поняла та.
— Сожителю тваму.., — и тут же прикусила язык. Эх, промахнулась! Эх, оплошала! Столько лет гонит – и на тебе!
— Он не пьёт! — заорала Зинка. – Ты пОняла, старая проститутка?
— Поняла… А как же.., — прошелестела бабка и стремительной ланью юркнула в дверь. Избежала дальнейший слов и несправедливых обвинений по своему старушечьему адресу. За дверь спряталась, а занавеску слегка отодвинула. Интересно же! До душевной боли интересно!

Зинка тоже ушла в дом, но из двери тут же показался «непьющий». Он вышел на крыльцо в длиннющих, до коленок, «красноармейских» трусах, внимательно осмотрелся, потом вдруг широко распахнул могучие руки и яростно зевнул. На широкой груди бабка разглядела наколку – здоровенный якорь, обвитый то ли тиной, то ли канатами, то ли змеями. Матрос, поняла она. Такой удавит и не почешется. Вон кулаки-то какие. Чисто кувалды. Повезло Зинке. Такой врежет — враз коньки отбросишь. Без долгих мучений.