Народ у нас на улице живёт хороший. Но слегка нервный. Нервы у некоторых проживающих – прямо ни к черту. Чуть чего – сразу орать начинают и в морды друг дружке вцепляться. Это прямо какой-то психиатрический апофейёз на лоне уличного экстаза!
Хотя оно и понятно, откуда эта всеобщая нервенность. Жизнь потому что такая. Всё чередой: то дефолты, то реформы, то выборы, то цирк сгорел вместе с клоунами, то наоборот: цирк сгорел, а клоуны остались. Продукты постоянно дорожают, а бывшего министра обороны никак не посодют, хотя он своим всем известным воровством заработал себе уже на десять расстрелов с последующим закономерным повешением. Опять же вызывает постоянное недоумение вопрос: почему все и всё обязательно к нам? В смысле, не к нам на улицу (на хрен она кому облокотилась, эта наша имени товарища Фрауермана?), а к нам в страну? Цэрэушники из Штатов сбегают – к нам. Гастарбайтеры из своей Средней Азии – к нам. Олимпиада – к нам. Какое г..вно в магазины завесть – опять к нам. Почему всё к нам-то? Что, мало, что ли, странов на свете? Ехали бы куда-нибудь в Монголию или Гвинею –Зимбабву – а то всё к нам…. Поневоле сбесисси!

Вот так и живём, в постоянном напряжении, на постоянных нервах. А зацепить-взбудоражить их, эти нервы – пара пустяков. Вот, например, идёт вчера по улице Санька Ухов (он сейчас скотником на мясо-молочной ферме работает, в подсобном хозяйстве завода резиновотехнических изделий имени бывшего Первого мая, нынешнего Дворянского собрания. Устроился-таки, подлец, на жирное место!) и видит Парамошку Сидорова (а тот то ли на нашем машиностроительном заводе токарем, то ли на хлебокомбинате пекарем). Увидел, обрадовался, как родному и совершенно близкому. Он, Санька, всё жизнь такой: как кого увидит – и сразу начинает радоваться. Странность у него такая, отличительная черта характера. У них в родне все такие, постоянно радующиеся. У них от такой постоянной радости даже бабка в речке утонула. Пошла бельишко исподнее простирнуть, обрадовалась, что в речке бесплатной воды навалом – и бултых… Всплыла только на третий день, потому как бельишко, которое её на дно утянуло, из рук так и не выпустила. Вот до чего жадность доводит!
Да! Вот, значит, увидел он Парамона, обрадовался до невозможности и радостно так кричит:
– Здорово, Парамошка, едрить твою сукин кот!
– Здоровей видали, – хмуро отвечает ему Парамон. Этот, в отличие от Саньки, не любит радоваться. У них в семье, наоборот, все такие… совершенно безрадостные. Ну, не умеют замечать всех тонких прелестей нашей удивительной жизни! У них от этого и дед утоп. Пошёл на речку бельишко своё исподнее простирнуть от невыносимо ароматного запаха, сел на бережочке, призадумался-пригорюнился, что сколько воды бесплатной бесплатно пропадает – и бултых… Выловили только на пятый день. Думал больно много. Полон был тяжёлыми мыслями по самые свои волосатые уши. Опять же бельишко своё невыносимо ароматизированное из рук так и не выпустил. Оно его на дно и утянуло. Всё жадность наша, жадность…
– Ты чего? – опять радостно заорал Санька. – Ты в отпуске, что ли, чёрт ушастый?
– В отпуске, – ответил Парамон в прежней звуко-эмоциональной тональности.
– Опять? – удивился Санька и ещё шире расщеперил в своей неповторимой улыбке свой очаровательный ротик.
– Чего «опять»? – нахмурился Парамон. Он очень не любил, когда ему начинали задавать всякие уточняющие вопросы. Он их морально не переваривал. Он их, можно сказать, душевно презирал.
– Ты ж ещё в июне отгулял! – не унимался Санька ( нет, ну всё знает, абсолютно всё! Кто отгулял, кто загулял, кто вообще развёлся, кто только на сносях! Справочное бюро! Передача «Что?Где? Когда? Почём и накой?»).
– А я его разбил, – пояснил Парамон. – По частям гуляю.
– Ага, – понял Санька, не унимая улыбку до ушей. – Опять?
– Чего опять «опять»? – опять набычился Парамоша.
– Опять разбиваешь! В прошлом годе разбивал, в этом тоже…
– А чо тебе надо-то ваще? – заревел Парамон, уже никого и ничего не стесняясь (а чего стесняться-то? Чай, не на трибуне, в галстуке, с пенсне и докладом – на родимой своей, разлюбезной улице! Здесь всё можно! Здесь депутатов нету! Здесь одни неунывающие алкоголики!).
– Какого те х… от меня надо?

В общем, сцепились. В результате у Парамона – два сломанных ребра и сотрясение головного мозга. У Саньки – разорванное ухо. Легко отделался: Парамон мог его запросто и жизни лишить. Он когда трезвый – страшен.

Ну да ладушки. Проходит две недели. Парамон опять идёт по улице. Щасть! – выныривает из переулка дед Кудрявый. Это у него фамилия такая – Кудрявый, а сам он лысый как бабья коленка. У них в семье все по фамилии Кудрявые, а по натуральному виду – ни одного. Про них на улице даже песню поют: «Кудри вьются, кудри вьются, кудри вьются у бл..дей. Почему они не вьются у порядошных людей?».
– Здорово, Парамон! – говорит Кудрявый. – Ты чего? Не работаешь?
Парамон в ответ тут же потемнел лицом. Всё понятно: обиделся. Очень уж он обидчивый! Прям как какой передовик производства, не выполнивший перевыполнение производственного плана на вожделенные двадцать пять процентов всё к тому же плану.
– В отпуске я! – рявкнул он. – Понял? И к тому же травмирован!
– Травмирован? – удивился дед притворно. – Эт как же так – травмирован? Со смертельным исходом?
– С каким ещё смертельным! – продолжил Парамон тем же агрессивным тоном, не стесняясь в выражениях своих бушующих чувств ( а чего стесняться-то? Не на трибуне, чай, выступаешь – на родимой улице! Здесь никто ничего и никогда не стесняется! Здесь все свои, пугающе родные и невыносимо близкие!)
– Сотрясение у меня! Головного мозга!
– Сотрясение? – продолжил удивляться Кудрявый. – Как же можно сотрястить то, чего у тебя нету и отродясь не было?
– Чего не было? – не понял Пармон.
– Мозгов, чего!

В общем, сцепились. Кудрявый хотя и стар возрастом, но ещё достаточно бодр телом: сломал Парамону новое, ещё не сломанное ребро, а сам лишился клока волос на своей сивой бороде.

Или взять, к примеру, Фирку Пронина. Оy вообще-то по паспорту Филарет. Это его так родители назвали, причём, совершенно добровольно. Они психическим заболеванием страдали, его папаша с мамашей. И по причине этого заболевания в речке утопли. Пошли на совхозное поле, что прямо за речкой, морковь воровать. Мешок наворовали, и тут их кто-то спугнул. Нет, если бы они были психически нормальными, то может просто бы испугались и убежали. Но это если нормальные! А эти сразу затряслись, заметались, к речке кинулись и – бултых! Всплыли только через две недели, потому как даже в предсмертных судорогах тот злосчастный мешок с морковью из рук не выпустили. Вот какие это были цепкие до чужого добра люди! Жадность, жадность наша неуёмная!
Сам же Фирка – зловредный застарелый брюзга-ехидник. Это его ехидство прямо-таки переполняет всю его мерзопакостную натуру и брызжет через край. Страшный в своей зловредной непосредственности человек!
– Ну, канешна! – говорит он, – Вам-то чего? И воду провели, и газом топитесь! А тут, чисто лошадь, и дрова коли, и печку топи, и за водой ходи к колонке! Канешна!
Правда, народ у нас бывалый, его просто так без хрена не сожрёшь и без водки не проглотишь.
– Опять разнылся, старый мерин! – отвечают ему привычно. – А кто тебе мешал, когда все проводили? Сейчас бы тоже и с водой был и с газом!
От такого ответа Фирка мрачнеет лицом и каменеет скулами. Признать справедливость таких рассуждений – это свыше его сил. Ему лучше застрелиться или повеситься, чем признать, что соседи правы, а он не прав. Или на всё ту же речку срочно бежать за смертельным исходом.
– Ну, канешна! – отвечает сквозь зубы. – А где было деньги взять? Я всю жизнь честным трудом! (это уже тонкий намёк на то, что все окружающие его соседи всю свою соседскую жизнь, в отличие от него, Фирки,, или барыжничали, или воровали).
– Идрить твою мать! – слышит он в ответ. – Честный труженик нашёлся! А кто доски тырил с железнодорожного склада? Кто соляру сливал у экипировщиков?
От этих слов Фирка мрачнеет лицом ещё больше.
– Эт и было-то разок! – визжит он. – А вы чего, не тырили, что ли? Сами ворюги те ещё задрипанные!
– Ты хвостом-то не виляй! – говорят ему в ответ. – Сейчас не об нас речь. О тебе говорим. Тырил или нет?
– А идите вы к ..! – кричит теперь уже совершенно разозлённый Фирка и почти что бежит домой. – Говорить с вами, козлами!

Вот такие живут у нас на улице нервные люди. Не все, конечно, но есть вышеприведённые достопримечательности, есть! И вот я думаю и никак понять не могу: и чего они постоянно нервничают, постоянно ехидничают и даже злобятся? Или характер у них такой, заложенный ихними папашками совместно с ихними мамашками при самом их совместном зачатии? Или в процессе воспитания так разнервничались? В детском саду, в школе, в университете марксизма-ленинизма… В общем, чудны и непостижимы дела твои, Господи! Поневоле начнёшь нервничать!

И это только три единичных, но очень характерных примера. Да уж. жизнь действительно полна противоречий! Одно слово – психиатрический апофейёз!