– Психбольница! – громко и торжественно объявила кондукторша – здоровенная баба с железными зубами. Я её первый раз вижу на нашем, пятом маршруте. Наверно, новенькая.
– Следующая – туберкулёзный санаторий! Оплачивайте, граждане за проезд!
Автобус чихнул, пыхнул, выбросил из выхлопной трубы сизое облако ядовитого газа и, дёрнувшись и предсмертно взревев донельзя изношенным, тысячу миллионов раз перебранным мотором, через силу начал набирать скорость. Автобус было по-человечески жалко, но жалеть его было некому: кругом сидели люди, и у каждого из них и без автобуса было полным-полно собственных проблем.
– «По приютам я с детства скитался, не имея родного угла…» – послышался с заднего сидения очень нетрезвый, но достаточно весёлый голос. Там расположились мужики, которые возвращались в город после трудового дня, проведённого на родном машиностроительном заводе. Они любили петь, хотя их пение и резало слух. Сегодня исполнялась любимая песня нищих и блатных из некогда популярного в народных массах кинофильма «Республика ШКИД», причём исполнялась соло, высоким, то ли очень светловолосым, то ли просто седым мужиком.
– Разнылся, болезный… – ласково прокомментировала его пение кондукторша. – Прям совести никакой нет перед людями. Граждане, обилечивайтесь!
Сзади послышался перезвон стаканов: исполнитель, закончив куплет, получал заслуженный гонорар.
– Алкоголики, – всё так же ласково объяснила кондукторша и довольно шмыгнула своим пупырчатым, уважительных размеров носом.
– А ещё рабочий класс! – пристыдила она представителей машиностроительного пролетариата больше для порядка, чем от души. – Совести прям никакой прям в автобусе распивать алкоголизм!
– Да ладно, мать! – послышался всё оттуда же, с заду, громкий голос, только что требовавший, чтобы какому-то Ваське наливали в последнюю очередь, «а то его (Ваську, то есть) часто блюёть от одного водочного запаха, и поэтому после него выпивать нет никакого удовольствия»».
– Нам сегодня сам Бог велел! Во, Митроху сегодня на Доску Почёта повесили! Герой, б…, труда, обороны и капиталистического строительства!
– Выпивайте, выпивайте… – сразу снова подобрела кондукторша. Ей, конечно, было глубоко чихать на незнакомого Митроху с его деревянно-почётной Доской, но само это уважительное обращение – «мать» – она оценила по достоинству. Мать – это звучит гордо!
– Тока не блюйте здеся! – всё же не поленилась она показать, кто в доме хозяин. – А то один вот третьего дня ехал, ехал – да как начал! Эт прямо все кишки у него наизнанку чуть не вывернулись! Я-то сначала подумала, что укачало сердешного. А он когда отдышался, говорит: нет, не укачало. Это, говорит, какая-то Дуська опять в самогонку димедролу налила. И до чего же бессердечные люди, эти самогонщицы! Прямо поубивала бы их всех на месте! Никакой совести прям у людей!
Автобус выкатился из чахлого, отравленного гигантом здешней химической индустрии – заводом азотно-калийных удобрений, ельника на оперативный простор бескрайне и вольготно раскинувшейся по обеим сторонам от дороги гигантской свалки, и тут же весь автобусный салон пробило-просветило яркое и весёлое, весеннее солнце. Работяга с заднего сиденья (наверно, то самый «досочно-почётный» Митроха) больше не пел, поэтому водитель автобуса включил радиоприёмник, который находился у него в кабине.
– «Белые розы, белые розы, беззащитны шипы…» – голосом нищего, собирающего подаяние на церковной паперти, пропел последние новости из мира цветов и побирушек молодой тоскливый голос.
– «Ласковый май» – громко сказала кондукторша и широко улыбнулась всем своим огромным ртом. – Мой как его услышит, прям рыдать начинает. Очень уж его песня эта разбирает! Прям трясётся весь!
– Да, певун хоть куда… – иронично хмыкнул пожилой, одетый по дачному дядечка в очках. – Тянет кота за помидоры…
– Культурный! – уважительно отозвалась на его критическое высказывание кондукторша. – Из психушки, что ли?
– Почему же именно из психушки? – тут же взвился петухом дядечка и моментально покраснел.
-Ты же там же садился! – удивилась его наивному возражению кондукторша и заботливо поинтересовалась. – Вылечился?
– Я навещать ездил! – всё же попутался взбрыкнуть очкарик.
– Вот я и говорю: из психушки! – радостно согласилась кондукторша. – Не алкаш, случаем? У меня там один знакомый лежал. Говорил – хорошо. Птички поют, медсёстры каждый день уколы и в ж..у делают, и в руку. Даже гулять разрешают, если не буйный.
-Ты случаем не буйный? Смотри! – и погрозила мужику толстым, корявым пальцем. – А то ещё заблюёшь мне здесь всё! Убирай тут за вами, хануриками!
Очкастый надулся как насосавшийся крови клоп, раскрыл было рот, чтобы сказать что-то резкое, но почему-то ничего не сказал, моментально стух и , бормоча себе под сизый, с прожилками нос, какие-то нецензурные слова, отвернулся к окну.
Автобус завернул направо и начал замедлять ход.
– Туберкулёзный! – заорала кондукторша. Голос у неё был сильный. В молодые времена она вполне могла бы устроиться председателем сельского совета или исполнительницей всегда современных эстрадных песен.
– Следующая – кладбище! Обилечивайтесь, граждане, имейте совесть!
Автобус проскрипел совершенно несмазанными, со стоном закрывающимися дверями, по-припадочному задрожал-затрясся и, фыркнув сизым, отравляющим местную экологию, газом, покатил дальше…