СОБАЧЬИ СВАДЬБЫ

И спрашивали друг друга: что это?
Ибо не знали что это.
Иеремия 12.4

глава первая

Боба

С Первомайской демонстрации возвращались взбудораженные и в приподнятом настроении. Весна, музыка гремит, солнышко и все эти шарики, детишки на плечах у родителей и транспаранты… Костя Мусатов и Борис ведь тоже несли транспарант: замначальника цеха попросил, Жихарев. “Решения партии – в жизнь!”, или, кажется, решения какого-то съезда в жизнь. И за транспоранты обещал отгул, а если обещал, то не обманет. Жихарев наш мужик, русский, не то что… А иначе с какой стати? Ищи дураков.
Костик и Борис работали вместе на заводе, в одном цехе, оба были фрезеровщики третьего разряда, сразу после школы, и обоим по восемнадцать. Между прочим, Костя в цеху давал еще звонок к началу и окончанию работы и за это ему к зарплате положено было еще пять рублей, а Борис кроме основной работы у станка вывозил из цеха алюминиевую стружку, имея за это в месяц допольнительно уже целый червонец. А чего, если план выполнять, то хорошо выходит, жить можно…
После демонстрации Борис и Костик распили из горлышка с остальными ребятами с их завода припасенную с вечера бутылку водки и все разошлись по домам, и они двое шли теперь от станции метро тоже домой, к себе во двор, – шли не спеша, руки в карманах. Мимо кинотеатра “Призыв” и районной библиотеки, мимо дома, где живет Лев Яшин и дальше, мимо красных автоматов с газированной водой, у одного из которых Костик мимоходом, почти не сбавляя шага, одолжил стакан и положил себе во внутренний карман куртки-аляски.
Борис шел и подставлял весеннему ветерку лицо, – ему было хорошо. Не вынимая рук из карманов, он шел по бордюру тротуара и балансировал плечами, а Костик был парень злой и задиристый и даже в праздник вел себя вызывающе: шел не уворачиваясь прямо на встречных, – не такой породы он был человек, чтобы уступать дорогу и поэтому часто в толпе толкал кого-нибудь плечом, особенно если человек был с виду безобидный. Он оглянулся и поискал глазами Бориса, который сильно отстал, подождал и стал ему говорить что-то неслышное из-за шума на улице, и все показывал рукой, а тот только кивал в ответ, – Боря был вообще неразговорчив, потому что немного заикался. Заики ведь, как известно, бывают двух типов: есть которые заикаются сильно, – эти, как ни странно, почему-то все ужасные говоруны, и есть те, кто только слегка, – а такие, наоборот, любят помалкивать. Фамилия его была Ежов, а по прозвищу – Боба, довольно высокий малый, лицо в веснушках и белобрыс, и еще у него было одно прозвище: “Банан”. Откуда оно взялось и почему Банан, это теперь уже выяснить было невозможно, а если кто-нибудь интересовался, то получал, как правило, лаконичный и исчерпывающий ответ: – “Да так. Банан – и пиздец”. Но пил Банан как проклятый, да и отец пил, Иван Иванович, а матери у них не было. Но вообще-то Бананом его редко называли, и я тогда тоже лучше буду его звать Боба.

Глава вторая

Беседка

Было уже около полудня, когда они пришли во двор. Боба всю дорогу посвистывал, но какую именно мелодию, это трудно было разобрать, пока он не перешел на слова, и тогда уж стало понятно: – “Тара-таратам! Пусть боимся мы волка и с-с-сову…”, и таким образом они наконец прошли через огромную арку своего “сталинского” дома, в которую запросто можно было въехать на слоне, и прямиком в тот угол двора, где всегда собирались ребята, – там в окружении тополей и рябины стояла такая круглая синяя беседка, довольно ветхая и загаженная, в которую заходить надо было всегда осторожно и брезгливо поглядывая под ноги, но все-таки несмотря ни на что это было классное излюбленное место, где можно выпить и побренчать на гитаре, и совершенно не видное из окон близлежащих домов.
Там нашли они Игоря Репина, – он сидел верхом на деревянном парапете беседки с ногами на скамейке, и играл с ничейным дворовым псом, который поставил передние лапы ему на колени, вытянул вперед шею и таким образом принимал ласки.
-Жо-опа… Ах ты жопа глупая… Жо-о-о-опа така-ая… – не разжимая зубов, задорно приговаривал Игорь и все теребил пса за загривок, хватал за ухо и за морду и всячески хотел расшевелить, а пес осторожно и лениво покусывал Игоря за палец, но при этом внимательно следил умными глазами: не больно ли?
-А, Репа… Здорово. Ты чего один?
-Я не один.
-Ребят никого не было?
-Татарин тут где-то шлялся…
Боба и Костик зашли в беседку, внимательно поглядывая под ноги и остерегаясь нечистот, и сели так же, как и Репа, на деревянные перильца с ногами на скамейку. Помолчали. Боба опять стал посвистывать, а Костя почесал спину, высморкался и закурил. Он был довольно крепкосбитый парень, сильно курносый и все лицо в угрях, притом еще неряшливый и ногти всегда грязные, обкусанные.
-Ну как, Брежневу ручкой помахали? – спросил без особого интереса Игорь, не глядя на них и продолжая ловить собаку за ухо.
-Брежнев тут ни при чем. Ты это, г-г-гони рублишко, – сказал Боба. Как раз на-на троих.
-Водки не бери: водка злая, – отвечал Игорь и со вздохом полез в карман. -Красненького лучше пару бутылок. Красное тонизирует.
-Чего делает? – не понял Костя Мусатов.
-Тонизирует, – пояснил ему Боба и подмигнул.
-А, понятно… – кивнул Костик, но все равно не понял.

Глава третья

Репа был дальтоник

Репа был сверстником Кости и Бориса, но пока те оканчивали школу, он успел отсидеть почти два года в колонии для малолеток за воровство. Сам он был похож на какое-то мелкое животное, – на хорька, что ли? – а все его тело было разрисовано татуировками: там были какие-то романтические замки с остроконечными крышами, но и бараки тоже и над ними тусклое северное солнце, витая тюремная решетка, черти и кинжалы, змея, русалка с синими грудями, непременный С.Л.О.Н. на запястье, и на груди нашлось место даже Ленину, который в той колонии, где сидел Репа, считался уважаемым вором в законе и безусловным авторитетом. Все татуировки были выполнены мастерски и, скорее всего, по собственным Игоря эскизам, потому что он удивительно хорошо умел рисовать, хотя и был дальтоником, и дома часто рисовал всяких сказочных персонажей цветными карандашами, спрашивая только у младшей сестры школьницы Таньки: – “Это какой цвет? А этот какой цвет?..”
Забрав деньги, Боба отправился в шестой подъезд к Зинаиде Кашириной, которая с мужем держала дома спиртное в товарных количествах, что было хорошо известно даже участковому милиционеру капитану Васильченко, но почему он не принимал меры, – об этом можно было строить самые разные предположения.
Идти тут недалеко: от беседки надо было взобраться по небольшому склону мимо тополей и двух рябин на тропинку, которая всего через пару десятков шагов раздваивалась и тогда одна из них выводила к школьному двору, а другая прямо возле почтового отделения переходила в тротуар, огибающий широким кругом все корпуса огромного жилого дома. Тут надо свернуть направо и идти вдоль корпуса “А”, который был первым из десяти, составляющих дом и двор, и следом за ним уже был корпус “К”, который был последним, потому что здесь замыкался круг. А по тротуару прогуливался разодетый народ, большей частью мужчины, потому что женщины хлопотали насчет праздничного стола. Многие по случаю Первомая, а также скорого Дня Победы были в орденах и медалях, или даже без медалей, а просто в хороших выходных костюмах, от праздника до праздника тщательно сберегаемых в шкафу или даже сундуке. Двое таких, интеллигентный и простак, – Тарапунька и Штепсель, – как отметил про себя Боба, шли неспеша ему навстречу и с важным видом беседовали.
-Та нихто ж и не спорить: были перехибы, но и вера была. Сталин все же вождь был, а Брежнев биомать-то…
-Ильич, да не тот, как говорят…

Глава четвертая

В старом лифте

Зайдя в знакомый подъезд корпуса “К”, Боба легко взбежал на три пролета, попутно шуганув сидевших на подоконнике между этажей юных курильщиков, – ему было приятно почувствовать себя по отношению к этим пацанятам человеком взрослым и ответственным, потому что ведь они не только курили, но и, вследствие безотчетной детской тяги к вандализму, баловались “петушками”: послюнявив кончик спички, вымазывали его сперва в побелке стены, чтобы хорошо прилипал, и затем подбрасывали зажженную спичку вверх так, чтобы приклеилась к потолку и оставила на нем черную горелую отметину, – петушок.
Открыла сама Зина, но дверь – на цепочке. “А, Ежик, чего тебе?”.
-Красного пару бутылок, теть Зин…
-Нету вина. Водку бери.
От тети Зины Боба решил забежать домой, потому что жил в соседнем корпусе. Бутылку спрятал поглубже во внутренний карман куртки, чтобы у подъезда на лавочке не давать повода дежурным бабкам.
-Здрастье, Евдокия Иванна, с праздником.
-И тебе, Боренька. Совсем ты взрослый стал… Когда в Красную Армию?
-Осенью…
-Иван-то, отец твой, уж очень развеселый с утра был. Домой ушел.
Боря кивнул и исчез в подъезде, и Евдокия Ивановна с сожалением обратилась тогда к бабке Лифшиц: – “Иван алкоголик, и этот туда же, вон бутылка-то в кармане, и думает не видно…”, на что бабка Лифшиц выразила надежду, что может быть в армии-то человека из него сделают.
-И дай бог…
Противовес старого лифта висел на тросах как раз на первом этаже, и значит сам лифт должен быть на последнем. Он ударил кулаком по коричневой кнопке и привел таким образом в движение всю гулкую дребезжащую систему. Зашел в подъехавшую наконец кабинку, закрыл ногой створки, резко ребром ладони – по нужной по кнопке. В лифте привычный запах мочи, а по желтым фанерным стенкам похабные рисунки: женщина на четвереньках, вид сзади, давнишние уже полустертые надписи: “Витька гандон!” и “Сосу у молодых.”
А замок надо менять, – ключ заедает. То открывает, то не открывает… Борис перетащил заснувшего за столом бесчувственно-пьяного отца на кровать, постоял и посмотрел, усмехнулся: – “Ну батя…”, сгреб со стола пару больших огурцов в левый карман штанов, потом сходил в туалет, а оттуда – на кухню, довольно грязную пятиметровую с мухами и сломанным газовым холодильником “Север”, где отыскал в буфете еще банку килек в томате, вытащил из деревянной хлебницы батон ржаного хлеба и оторвал обе горбушки, рассовал все по карманам куртки.
Обратно бегом почти бежал, – так не терпелось выпить. И у самой почты, там где уже кончается тротуар и переходит в тропинку, догнал Тарапуньку и Штепселя, которые все так же степенно между собой беседовали.
-Да за что ж пятерку?
-Ну, Аникеева конечно дорого берет, ну так за пятерку-то она тебе все что хошь: и раком станет, и промежду сисек…

Глава пятая

Нос!..

-Ну это сказки, на зоне такого не бывает, – говорил Репа, а Костя и пес внимательно слушали. -Сказок-то много… Эй, ты где так долго?..
-Домой забегал, – сказал им запыхавшийся Боба. – Отец в дым, лежит не шевелится… Вот я закусить взял.
-О, килечка… Годится!
Разливал Костя Мусатов, – наморщил лоб и сосредоточил угреватое лицо.
-По чуть-чуть…
-А куда торопиться.
-Ну давай мужики, с праздником…
-С праздником!
-А-ааааааа…- шумно и с отвращением выдохнул Репа, – он пил первым. Сильно покривив лицо и с зажмуренными глазами, протянул в пространство руку и быстро зашевелил пальцами, мол: закусить, закусить… Ему тут же сунули половину огурца. Собака смотрела на него сидя, покорно сложив уши и терпеливо переминаясь с лапы на лапу.
-И зачем только люди пьют эту гадость, а наутро страдают?.. – в раздумьи произнес Репа, закусывая, и тогда появился Нос.
У Носа был полный карман семечек, которые он закидывал себе в рот по одной и тщательно разжевывал, работая при этом не только челюстями, но и всеми мышцами лица. Судя по кличке, можно было бы подумать, что фамилия его Носов, но это было бы слишком просто, а на самом деле все было не так просто: фамилия его была Вайнтрауб, хотя все говорили “Ваинтруп”, в полной уверенности, что именно так это и следует произносить. Ленька Ваинтруп был студент, а нос у него и в самом деле был лишен всякой пропорции.
Он совсем недавно женился, и жена Женя была уже несколько месяцев беременна, а еще до праздников он поехал в Кунцево в большой хозяйственный магазин и купил ни с кем не посоветовавшись для предстоящего ремонта фиолетовые обои с желтыми звездочками, потому что они были недорогие и от того показались ему достойными внимания, но когда их увидела Женя, был страшный скандал и они поссорились. Леня уже два дня не разговаривал с женой, он тяжело переживал и ему сейчас хотелось укрыться где-нибудь в хорошо защищенном бункере и стрелять оттуда по врагам из пулемета. Но в конце концов он набрал в карман семечек и теперь слонялся по двору в поисках, с кем бы выпить.
-Нос!
-О-о, Нос…
-С праздничком! – хмуро отвечал Нос, заходя в беседку и угощая присутствующих семечками.
– Плеснуть, студент? Держи стакан… Твоя хороший человек. (Это так Костя передразнивал татарина Равиля, тоже из их компании, который ужасно говорил по-русски.)
Леня охотно выпил и съел две кильки с хлебом, а собаку отодвинул ногой.
-Слышь, Нос… Вот я давно хочу с-спросить, – после короткого молчания начал откровенный разговор Боба. – Вот у тебя, например, нормальная ф-фамилия: Ваинтруп. Так?
-Ну, так… – кивнул Вайнтрауб и забросил в рот семечку.
-А вот почему, например, у Толика Фредина фамилия кончается на “ин”? Типа, русским хочет быть, что ли?
Вайнтрауб выплюнул шелуху и вытер рот рукой, охотно объяснил: – “Так ты неправильно говоришь. Он не Фредин, а Фрейдлин.”
-Один хyй еврей, – вмешался слушавший их вполуха разомлевший Костя Мусатов и утомленно махнул рукой.
-Это да… – согласился Леня и кинул в рот семечку.

Глава шестая

Атас, менты!..

Света Зарубина и ее подружка толстая Валька договорились встретиться в два часа возле метро “Арбатская” и пойти гулять и уже вечером, когда бабушка ляжет спать, устроить праздничный ужин.
Они учились вместе в техникуме связи и собирались стать телефонистками, там и подружились. Валька была из подмосковного Одинцово, и очень хотела замуж, а Света жила в корпусе “И”, который еще иногда называли кремлевским, потому что там и в самом деле жили кремлевские работники, но не шишки, а так, мелкая обслуга. Жила она с бабушкой, а мать ее давно уже лежала в сумасшедшем доме. Света была красивее Вальки, и к тому же у нее уже был опыт половой жизни с парнем, который год назад ушел в армию, а еще у нее были стройные ноги и приятный овал лица, и ночами Свету преследовали яркие фантазии, в которых она стеснялась признаться даже подруге, потому что там она была не с одним мужчиной, а сразу с несколькими. А вообще-то она тайно любила у них во дворе одного парня, Игоря Репина. Такой загадочный весь, два года в колонии отсидел…
Таким образом они сегодня и встретились возле метро, расцеловались, купили мороженое за девятнадцать копеек и пошли под ручку гулять, но очень скоро озябли и Света предложила ехать к ней домой, а тут как раз и тридцать девятый троллейбус подошел.
Бабушка зазвала подруг в свою комнату и угостила сладким старушечьим вином “Кагор”, которого они выпили по три рюмки и им стало ужасно весело, и еще бабушка рассказала им, как в войну ходила рыть противотанковые рвы и даже показала медаль “За оборону Москвы”, а в комнате у нее тикали настоящие старинные ходики с гирькой и пахло старческой немощью. Потом пошли в комнату Светы и пили кофе на диване под большой репродукцией с картины известного художника, где было бескрайнее пшеничное поле, одинокое дерево и тропинка. Посмотрели фотографии и поиграли с котом, приготовили кое-что к вечернему праздничному ужину.
-Ой, я такая пьяная от этого вина, – смеясь, говорила Валька.
-Я тоже, – сказала Света, – Мне пить совсем нельзя. А пойдем немного погуляем, я тебе покажу, какой у нас большой дом и двор…

– Мы рабочий класс, поял?.. -допрашивал Костик студента. -Нам чтоб картошечка наша русская и ето, как его… Чего ржешь, пархатый?!.
-Зачем национальность обижаешь? – вступился за “пархатого” Боба, потому что он был честный. -Национальность нельзя обижать…
-Кто-о пархатый? Я пархатый? – протяжно спросил Вайнтрауб, делая преувеличенно-изумленное лицо и медленно вставая со скамейки.
-А кто, я?!
Неизвестно, чем бы это все закончилось, но вдруг в кустах зашуршало и тогда Боба спокойно предположил: – “Атас, м-менты…”
При слове “атас” собака рванула из беседки и скрылась между деревьев, все остальные не двинулись с места.
Какие менты? Это были Серега Цветной и Равиль Ахмеров, чернобровый и черноглазый татарин. Ресницы у него тоже были черными и длинными. Он говорил на ломаном русском языке, потому что плохо учился в школе и работал теперь, как и отец, дворником где-то на Пресне. А тот парень, который с ним пришел, это Серега Руденко, по прозвищу “Цветной”, за то что у него на макушке были волосы не такого цвета, как на висках.
Они оба были поддатые и у татарина, кроме того, из кармана торчала бутылка портвейна “три семерки”, – при входе в беседку он не остерегся и вступил ногой в засохшее дерьмо, к злорадному удовольствию присутствующих.
-С празничка всех! – поприветствовал татарин, и Репа сказал ему: – “Да.”
Вайнтрауб не обратил на пришедших внимания, поскольку боролся с икотой, а Костя щелкнул пальцами и показал так: давай сюда бутылку. Татарин осклабился щербатым ртом, достал портвейн, вытащил зубами пробку и отпил сперва долгий глоток из горла, а затем уже пустил по кругу.
-Твоя хороший человек! – сказал ему Костя, сделав пару больших глотков и передавая бутылку Носу, и татарин подтвердил: – “Да, моя хороший человек”.
-А моя? – спросил Боба.
Было шесть часов вечера и все были не так уж и сильно пьяны.

-И короче он мне, Шапиро этот долбаный, и говорит, что типа ты, говорит, товарищ Мусатов, должен остаться сверхурочно, а я ему на это говорю, слышь, Исаак Моисеич, а вот это видел? – тут Костя обеими руками схватил у себя между ног вместе со штанами и выпукло выделил то самое место, которое он имел в виду, и выразительно им потряс. Репа и татарин заржали, а Боба все прислушивался к себе и хотел понять, – то ли ему действительно хотелось блевануть, то ли это просто так кажется. Татарин Равиль заметил у себя на ботинке приставшее дерьмо и начал старательно с невнятным ругательством тереть подошвой об пол, в то время как Вайнтрауб, крепко обхватив одной рукой столбик беседки, другую с бутылкой вытянул вперед и гнусавил Брюсова: – “Все прошлое мне только снилось, разгадка жизни – впереди!”.
– Правильно! – подтвердил татарин.
Вечерело и в некоторых скрытых за тополями окнах уютно зажегся свет и возможно, там где-то садились за стол, а под столом играли дети.
Серега Цветной немного протрезвел и его начало колотить. Он встал и грубо отнял бутылку у Ваинтрупа, сделал пару глотков. Стало теплее и унялась дрожь. Покрутил головой вокруг и взгляд его упал на едва заметную за деревьями тропинку.
-Э! Телки!!. Але, две телки сюда гребут…
Боба посмотрел, куда Цветной указывал пальцем.
-Одну знаю… Светка Зарубина из к-кремлевского корпуса. Жирную не знаю…

Глава седьмая

Вечером…

Света хотела показать подруге еще свою школу, и потом уже идти домой ужинать и смотреть телевизор, и когда они шли мимо почты и беседки вниз по тропинке, подошел этот пьяный дурак Мусатов и стал расспрашивать, куда и зачем и как жизнь. Света хотела пройти мимо, но увидела там среди ребят в беседке Игоря, и сердце ее забилось.
Она знала, что сегодня его встретит, и была в этом настолько уверена, что даже дома, перед тем, как пойти гулять, почистила зубы.
-Зайдем ненадолго, – сказала она подруге. Они сели, как и все, на парапет беседки с ногами на скамейку. Постепенно разговорились о том-о сем, то есть говорили ребята и одна Светка, а Валя молчала, потому что никого не знала и чувствовала себя немного стесненно.
-Значит товарищи женщины, а не выпить ли нам, эттого значит… в честь Первого Мая, немножко водочки?.. – галантно вступил в разговор Серега Цветной.
-Ну вот еще, водочки… Мы не пьем водку. Правда, Валь? Валя прыснула в ответ и молча улыбалась. Ей было интересно и она исподволь оглядывала ребят, ведь это все светкины друзья, ну выпили ребята, праздник ведь, а тот, с большим носом, даже очень интересный, но почему он самый пьяный?..
Татарин между тем исчез, прямо растворился в воздухе как в сказке про старика Хоттабыча и появился затем таким же волшебным образом, но уже с двумя бутылками портвейна ровно через десять минут, в продолжение которых Света непринужденно болтала с ребятами, потому что они ведь все вместе, хоть и в разных классах, отучились совсем недавно в одной школе и выросли в одном дворе.
Между тем сам собой наполнился до половины рубиновым цветом стакан, к которому на этот раз даже прилагалась деформированная конфетка-ириска.
-Ты будешь? – неуверенно спросила Света подругу, и та пожала плечами.
Света сделала несколько осторожных глотков и передала стакан Вале. Та подумала и, чтобы не выглядеть занудой, приняла стакан и тоже сделала пару глотков. Крепкое такое… А через несколько минут им обоим уже было удивительно хорошо и они стали болтать без умолку, толстая Валька вполне освоилась и ни с того ни с сего попросила закурить.
-Лень, ну как у вас жизнь-то молодая, как Женька? -спросила Света.
Вайнтрауб кивнул, потому что язык его уже плохо слушался.
-Скоро уж?
Студент покачал головой и пожал плечами.
-Ну желаю вам сына и чтоб здоровенький был.
-Если будет мальчик, то нужно обязательно назвать Исааком, – предложил Костик, тщательно выговаривая двойное “а”.
-Сиди ты, Исаак! – засмеялась Света и натянула ему на голову капюшон от куртки.
-И зачем только люди женятся?.. – удивлялся Репа и качал головой с таким видом, как будто речь шла о совершенно уму не постижимой вещи.
-А вам разве не хочется иметь семью, чтобы рядом был любимый человек? – повернулась к нему толстая Валька. Ей хотелось спорить.
-Любимый человек это я не очень хорошо понимаю, – сказал ей Репа. – Вот я, например, с утра встал, партию левой руки исполнил, и вся любовь… На зоне ведь как: все дрочат, и ты дрочить будешь. А не будешь…
Валя посмотрела на подругу и страшно покраснела. Света прятала смущенную улыбку в складках высокого воротника свитера, а ребята, кроме студента, все одновременно почувствовали к Репе самое глубокое внутреннее уважение, потому что никогда не смогли бы об этом вот так просто и спокойно сказать, – для этого требовался особый жизненный опыт.

Репа как-то сразу невзлюбил толстую, и по мере того, как она совсем разговорилась и начала объяснять какие-то неправильные с его точки зрения вещи, раздражение против нее все возрастало, а ребята все больше пьянели и Светка тоже, и постепенно стали уже не стесняясь вставлять грязные словечки, а девочки или не замечали этого или может быть даже им нравилось, потому что ведь мат в умеренных количествах не только не мешал общению, но и наоборот: обещал впереди что-то сладкое и запретное… А потом Вальку стошнило и она пошла к дереву, и когда возврашалась в беседку, то услышала как мужики там над ней откровенно смеялись и называли толстожопой. Она довольно быстро протрезвела и насупилась, и через некоторое время потащила было Светку домой, говоря что уже поздно, но Света упросила подругу еще немного остаться. Что дома? Дома старый магнитофон с песнями Антонова и больная бабка, а тут, совсем рядом, тут сидел Игорь…
Валька больше не пила и все показывала подруге на часы, и Света сказала: – “Сейчас идем”, но вдруг заплетающимся языком запела:

А тебе шлют привет окна нашего дома,
Да еще старики, что все так же стучат в домино…

Потом она стала громко и пьяно со смехом рассказывать, как они на практике прослушивали телефоны своих знакомых, а Валька покрутила у виска и сказала ей так: – “Зарубина, бля, совсем чтоль охренела, посмотри сколько время!”, и Света вдруг захныкала, – не хочу домой, не хочу, не хочу, не хочу, – и тогда Валька сказала: – “Ну это уж вообще, я не знаю… ну и сиди, а я тогда уехала домой, в Одинцово,” но все сидела и чего-то ждала и тогда Репа подошел и тихо ей сказал: – “Ну чего ж ты не едешь, ты? давай вали отсюда, жирная!”, и даже полтолкнул грубо в спину, а Валя сказала ему: – “Дурак что ли, не пойму я никак?!” и пошла пошатываясь прочь, и Света этого даже не заметила: так она была пьяна. Она очень громко говорила и много смеялась, закидывая голову, и ей сейчас хотелось, чтобы Игорь пересел к ней и обнял, но он вообще на нее не смотрел, а подсел и неожиданно обнял ее Костя Мусатов, вдруг стал целовать в шею и потом в губы, а она почему-то не сопротивлялась и ей вдруг стало все равно кто это и имеет ли на это право, и он ей в это время судорожно расстегивал пальто.
-Не надо, Костик, – очень неуверенно лепетала Света, а Костя ей говорил: – “Да ты че, Свет, да все нормально…” и стал шарить у нее рукой между ног и тяжело дышать, и тогда с другой стороны подсел чернобровый Равиль и залез рукой под кофту, нащупал лифчик, и она уже совсем слабо сопротивлялась, когда татарин обхватил ее за талию и повалил прямо на пол беседки. Костя упал на колени и держал ее за плечи, а Боба и Цветной стали стягивать с нее трусы.
-О, я пошел отсюда… – обеспокоенно сказал Репа, видя такое дело, потому что уж он-то очень хорошо знал, куда заведут такие приключения, и Леня Вайнтрауб очнулся и тоже кое-что сообразил: он был не глупее Репы. “Во сука…” – подумал он неизвестно в чей адрес и пошел в сторону дома. У него сильно двоилось и поэтому ему все время приходилось прищуривать один глаз.
Первым навалился, тяжело сопя, Костик Мусатов, и остальные трое дико во все глаза смотрели, как это делается, и сгорали от нетерпения, ожидая своей очереди, а Серега Цветной, который в своей короткой жизни повидал немало порнографических картинок, вытащил из ширинки свою странно белевшую в темноте палочку и стал совать ей в рот, но Света отворачивала голову и пьяно упрашивала: – “Не надо, Володь, ой, ну не надо”, – хотя никакого Володи там не было.
И каждый раз, когда наставала очередь Равиля, тот возился очень шумно со сладострастными стонами и в конце прямо кричал: – “А-ааа”, так что Боба даже ударил ему кулаком в бок и зло сквозь зубы зашептал: – “Хуль ты орешь? Мудак бля… Все с-стараются по-тихому, а этот орет как… Чё у тя, радикулит?”

продолжение следует

Глава восьмая

Было уже заполночь

Цветной оказался трезвее всех и хорошо понимал сейчас только одно: Свету ни в коем случае нельзя оставлять, вот так вот взять и разбежаться, иначе завтра может быть плохо. Поэтому надо держать ее рядом с собой и пытаться как-то поправить дело, как-то повлиять…
Вон она сейчас посапывает прямо на полу беседки, а руки и голову положила на скамейку. Все ребята начали потихоньку приходить в себя после пережитого и оправляться. Сперва были сильно возбуждены, но вдруг разом попритихли. Шепотом переговаривались. Костик достал смятую пачку “Примы”, вытащил себе и передал дальше, ни на кого не глядя. Боба не курил, остальные выудили себе по одной и Равиль чиркнул спичкой. Прикуривая, краем глаза заметил что-то красное на светло-серых штанах и посветил. Спичка догорела и обожгла пальцы и тогда он чиркнул новую.
-Почему красный? – недоуменно спросил он, разглядывая пятно. – Целка?
-Да какая она целка, – усмехнулся Костик. – От Вовки Зудина аборт делала. Точно знаю. Это просто у баб такая бывает раз в месяц… как это? Мистрация?..
-Администрация, – подсказал Боба.
-Сам ты администрация, дебил! – зашипел Цветной, с тревогой поглядывая на задремавшую Свету. – А вот она сейчас проспится, – да в ментовку. Вот и будет тебе тогда “администрация”. И всем нам…
-Да ла-адно, – усомнился, но тоже осторожным шепотом, Костя. -Небось и не вспомнит. Ишь храпит…
-Надо завтра духи покупай, хорошие…- предложил Равиль.
-Духи… Короче так, – Цветной сделал знак рукой и ребята подошли совсем близко. Зашептал сбивчиво: – “Короче: я ее сейчас это… уведу ее к себе, до утра, а завтра уж тогда вам позвоню. Тебе, Костик, прям с утра и позвоню, понял? И расскажу что и как… Там уж завтра будет ясно. Эх, наделали кажись делов…”
Остальные тоже начали вдруг кое-что понимать и почесывать в затылке. Поглядывали друг на друга, и стало тревожно на трезвеющей душе. Цветной поднял Свету на ноги, ребята помогли.
-Свет, пойдем домой, домой…
Света пьяно забормотала: – “Ой, ну отстань, а?..”, и еще что-то и снова про какого-то Володю.
Цветной повел Свету к себе, – у него мать работала на Очаковском молокозаводе по непрерывному циклу и с вечера ушла на суточную смену. “Удачно-то как вышло, что матери-то нету, да только будет ли толк? Ноги целовать… Но-оги целова-ать… Эх, черт… как же это я попал…”, – так думал Серега Цветной, удаляясь со спящей у него на плече Светой в направлении своего подъезда, а ребята еще постояли и покурили молча, не глядя друг на друга, и наконец тихо разошлись по домам. Было уже заполночь.

Глава девятая

Утром второго мая

Леня Вайнтрауб проснулся ровно в пять часов утра. Он быстро надел штаны и побежал в ванную комнату, где сперва напился из-под крана воды, уселся на бортик ванны и сделал такое кислое выражение лица, как будто бы поел лимон. “Фу… боже мой… боже мой… я хочу умереть…”. Его сильно мутило и он положил себе руку на живот, а глаза поднял к потолку и стал тяжело дышать. Одновременно он стал представлять себе, как рвотная масса поднимается по пищеводу вверх, и она от этого действительно поднялась, после чего он побежал в туалет и благополучно вырвал в унитаз. “Надо же…” – удивленно сказал он себе и еще хотел было принять ледяной душ, но благоразумно передумал. Вернувшись в комнату, он укрыл одеялом крепко спавшую Женю и осторожно полез в тот угол, где под столом были сложены купленные рулоны обоев, достал один и раскатал на полу. Так… Быстро развести в банке крахмальный клейстер, а где же кисть? А вот и кисть. Старые обои еще неделю назад они вместе ободрали, и стены для грунтовки теперь были обклеены газетами, а поклеить поверх них новые обои он собирался перед самыми праздниками, но все так глупо получилось, когда он выбрал совсем не то что надо и они тогда поссорились, и вот теперь… Теперь быстренько взять и сделать хоть две стены, пока Женя спит, а проснется, и глазам не поверит…
Через час свободная от мебели противоположная стенка, два с половиной метра, уже была оклеена новыми темно-фиолетовыми обоями с желтыми звездочками, и даже довольно гладко, без “пузырей”, но в комнате сразу стало заметно темнее: такие уж это были обои. Цветом они напоминали молодые баклажаны.
-Ужас какой… – сказала Женя, потому что она уже минут пять наблюдала за работой. Привстала на постели и облокотилась на руку, еще посмотрела и покачала головой. – Как в гареме… Дурак ты все-таки, Леня, что тебе сказать… Отнес бы их обратно и поменял.
Вайнтрауб тяжело вздохнул и вытер клейкие руки о тряпку, подошел к окну и молча стал смотреть на улицу, надувая попеременно то правую, то левую щеку.
-Скажи-ка мне одну вещь. Зачем ты вчера напился?
Вайнтрауб молчал. Они жили на втором этаже и из окна была видна та часть сквера, к которой примыкали гаражи. Вот шумно проехал по улице на своей новенькой двухцилиндровой “Яве” Мишка Черкасов, – он ласково называл свой мотоцикл “тачкой” и теперь, увидев двух знакомых девчонок, резко дал газу и поднял тачку “на дыбы”. Девчонки со смехом и ужасом побежали спасаться на тротуар.
Вайнтрауб тоже еще в школе мечтал когда-то о мотоцикле и даже копил деньги, но вдруг поступил в институт и вдруг женился и всё как-то вдруг… И теперь обо всем этом следовало забыть, прощайте глупые мечты, теперь учеба, жена и вообще… Вот вчера: ну зачем было напиваться с этими скотами?.. А ведь они скоты. Кто они мне и что они мне? Ну в школе учились вместе и все такое, но ведь это все уже… Кончилось детство чумазое и надо наконец просто оборвать эту пуповину… Просто здороваться с ними и всё. А когда Женька родит, то пойду подрабатывать по ночам на овощную базу… Да. Конечно, и родители тоже помогут… А женькин отец такой смешной, похож на Главного Буржуина из того старого фильма…
Подошла Женя в ночной рубашке, потянулась и встала рядом, тоже посмотрела в окно.
-Плохо тебе? Тебя рвало?
-С какой стати? Ничего подобного…
-Ну давай я тебе буду помогать, я буду намазывать клеем?
Вайнтрауб молча смотрел в окно. Женя вздохнула и положила ему голову на плечо, тоже помолчала. “Лень… А если будет сын, то как назовем?”
Вайнтрауб смутно припоминал пьяный вчерашний вечер.
-Исааком…
-Зачем такие крайности? Можно как дедушку: Марком. Марик…
Оба стояли и смотрели в окно, где на скверике возле гаражей уже собиралась стайка собак. Это был месяц май, время собачьих свадеб.

Глава десятая

Тем же утром

Около шести утра Костю Мусатова разбудил стук в дверь. “А? Что такое?!” Он вскочил с кровати и наступил ногой на стоящую на полу пустую консервную банку для окурков. “Что? Кто там?”
Это была соседка Кости Мария Яковлевна. “Костю к телефону!” – недовольно прокричала она в скважину замка и прошлепала дальше в кухню: – “С утра пораньше черт тя знает кому-то понадобился…”
Мусатовы, мать и сын, жили в коммуналке в одной очень большой комнате, разделенной самодельной стенкой.
-Кого это, Костя? – хрипло спросонья спросила за перегородкой мать.
Костя не отвечал и поспешно натягивал штаны. Губами он при этом что-то себе неслышно объяснял.
-Давай ко мне все быстро, суки, уроды!..- услышал он в трубке тихий зловещий шепот Сереги Цветного. – Бегом давай!..
Татарин жил в том корпусе, где ЖЭК и прачечная. Костя подошел к первому слева от подъезда окну, очень низкому, сел на корточки и постучал. Дворники всегда живут на первых этажах. Равиль в трусах и майке отдернул занавеску, глядел вопросительно черными глазами. Костя слегка качнул вправо головой, приглашая на выход…
Сперва шли молча, потом Костя сказал так: – “Вот твою мать, а?”, как бы спрашивая, что думает обо всем этом татарин.
-Светка хороший человек. Ее когда мать еще был здоровый, то мы с отцом ходили к нему брать котенка, чтобы мышь ловил.
-Да иди ты… – махнул Костя. Подошли к тому корпусу, где жил Боба, и он длинно свистнул без пальцев, и потом уже крикнул: – “Банан! Боб!..”
– Жди тут! – коротко сказал он Равилю и заскочил в подъезд. По положению противовеса сразу определил, что лифт находится на последнем этаже и рванул пешком по лестнице вверх на седьмой. Долго звонил и даже стучал ногой. Но дома у Бобы никого не было. И только бабка Лифшиц стояла у себя за дверью соседней квартиры и настороженно прислушивалась. Она и ночью, лежа в постели, слышала часов около двух, как в квартиру к Ежовым все заходили и выходили, но кто и зачем, – этого она не знала.
Костик и татарин пришли к Цветному в седьмом часу. Серега Руденко жил в с матерью в однокомнатной квартире прямо над аркой, и когда они все еще были детьми, то часто забегали стайкой к нему домой по черной лестнице прямо на кухню, и там его мать, Анна, отрезала всем по толстому куску черного хлеба, поливала подсолнечным маслом и круто солила. А в кухне у них было много деревянной посуды.
Дверь была приоткрыта, чтобы не звонили. “Тихо, тссс…” – встретил их сильно помятый Серега босиком и в одних трусах и показал пальцем сначала на ихние ботинки, потом на кухню. Они сняли ботинки и прошли на кухню, а Цветной осторожно заглянул через дверную шель в комнату и тоже прошел за ними на кухню.
-Спит… Короче такие дела. – Цветной присел к столу и обеими руками сильно поскреб разноцветную голову. Зашептал: – “Короче, я не знаю… Светка вроде как пока ничего такого особенно не того… У нас с ней всю ночь тут любовь была, бурная… Ох бля и баба… Ну я тоже ей там… в любви клялся и все такое… Ну а как иначе?
-Молодец, Серега…- Костик возбужденно схватил его за локоть. Татарин жадно пил воду из крана.
-Час назад заснула, а я вообще, ни минуточки. Короче, я вот что думаю… Сейчас, как она проснется и сюда на кухню-то и зайдет, а вы тут как будто ко мне типа в гости зашли, ну базар-вокзал и все такое, спокойненько так между собой разговариваем, а она когда вас увидит, то все тогда сразу и будет ясно. Или нам сухари сушить, или значит, ничего…
-А сам-то как думаешь? – тоже шепотом с надеждой в горящих глазах спросил Костик. Татарин оторвался от крана и повернул голову, моргал черными очами и внимательно слушал.
-Да я так думаю, что наверно не помнит она ни хера, судя по тому как она со мной… Как у нас с ней… Там у нас такая была любовь… В жопу меня будете целовать, суки, в жопу…
-Будем, будем жопа целовал, будем…- быстро зашептал татарин.
-Чего это не помню? Все помню… – в дверях кухни стояла в серегиной рубашке на голое тело Света. Подошла ближе к столу, смотрела зло. От нее пахло рвотой и грубым сексом. – Ишь ты, совещаются… А я все помню. Это ты насчет сухарей тут правильно… Все помню!!

Глава одиннадцатая

Страх

Вдруг оглушило и тревога медленно стала вползать в душу. В широко открытых глазах были страх и мольба, но жизнь не вняла мольбе и необратимо накренилась, качнула и зачерпнула бортом, лишила равновесия, что-то ужасно безразличное и беспощадное ко всему живому, слабому и мягкому, неопытному, схватило и потащило, поволокло по какому-то коридору, по нечистоте, и нельзя оттолкнуть, взять и выйти своей волей в беззаботный весенний день и почему же она такая суровая и строгая в очках и погонах, почему с бородавкой возле уха и зачем она листает какие-то бумаги, перекладывает с места на место и еще, – почему тошнит?.. Это страх. “Что значит не помните? Надо вспомнить, подследственный. Кто был первым? Я вас спрашиваю! Хорошо… Подпишите.” А где же были раньше все эти исцарапанные каменные стены, приглушенный шепоток незнакомых каких-то страшных людей и насмешливые взгляды, когда был футбол и пивбар и телевизор… Во втором ряду мать, бледная и плачет в платок, и знакомые ребята, в глазах сочувствие и поддержка, и между ними Репа, пытается что-то сказать губами, научить чему-то сейчас такому важному, и кто-то просит всех встать… Но неужели вот так все может обрушиться и завалить и неужели нельзя избежать… Подожди! Но ведь бывает, что повезет и страшное пройдет мимо, ведь это с кем-то случается, чтобы пронесло, не задело, так почему же, почему нельзя и сейчас, почему нельзя так, чтобы просто повезло, ну почему?
Действительно, почему? Разве так уж необходимо кому-то еще одно горе? Пусть пронесется мимо, пусть не произойдет, я прошу.
Хорошо, пусть будет так.
Света обошла вокруг стола, села на свободную табуретку. Локти положила на колени и скрестила пальцы, смотрела. Под рубашкой колышется грудь, дышит. Вот они, ребята… Сидят совсем рядом и трясутся, – вот Сережа, такой вдруг родной, и Костик, Равилька… Им страшно и это из-за меня. А ведь сама я и виновата… Ну все, хватит уже, достаточно… Неужели они думают, что я действительно смогу их…

-Ладно, мужики. Не бзди. Проехали…
………
На кухне суетливо, бестолково.
-Яйца есть? Лук есть?
-В холодильнике!
-Так. Из восьми яиц. А это что у вас, деревянные ложки?
-Настоящие, бабкины…
Скатерть на стол. Нашелся в буфете и был водружен в середину стола даже графинчик с водкой, но правда никто и не притронулся.
-Равиль, отойди от сковороды, не делай из яичницы кашу.
Сидели у стола, жадно глотали желтую с белым яичницу и мазали маслом хлеб. Потихоньку осмелели и начали даже осторожно смеяться, припоминать.
-Ребят, я все понимаю, но зачем же вот так вот, – Света с полуулыбкой показывала на руках синие и красные синяки, на груди и шее тоже красовались бордовые засосы. – Мне ж теперь на улицу не выйти…
-Да это все татарин чертов, – совершенно несправедливо кричал Цветной и со смехом дал Равилю подзатыльник.
Равиль в другой ситуации мог бы разбить Цветному башку за такие шуточки, но сейчас он очень хорошо понимал, что надо просто сидеть и виновато улыбаться. Все поели, а водку даже и не разливали, никто не хотел. Стали вспоминать школу. И тогда в прихожей раздался звонок.

Глава двенадцатая

Собачьи свадьбы

Позвонили коротко, – два раза. Серега выпятил нижнюю челюсть и сделал недоуменное лицо, и Костик тогда предположил: – “Боба объявился.”
-Ну да, – кивнул Цветной, – Мать только вечером придет, да и ключи у ней… – он встал с табуретки и пошел открывать. А Света тем временем юркнула в комнату, чтобы одеться, потому что ей уже стало немного как-то неловко при ребятах в мужской рубашке.
В дверях стояли участковый милиционер капитан Васильченко и с ним еще какая-то женщина.
-Здравствуй, Сергей. Зайти можно?
-Здравствуйте, Иван Алексеич, конечно заходите… – Цветной опешил и стал как рыба открывать и закрывать рот. Отступил на шаг назад и тогда двое прошли в квартиру.
Участковый знал всех проблемных ребят двора поименно. Это был полный и одутловатый служака с крапивной сыпью раздражения от бритья на шее, довольно хитрый мужик и совершенно лысый. Проходя в кухню, он пропустил вперед свою спутницу. Та была в очках с простой железной оправой, на вид лет около сорока пяти, худощавая и одета строго, а возле левого уха темнела горошина-бородавка.
-Что ж, Сергей, мать-то на работе? – спросил участковый, оглядывая кухню. Он когда говорил, растопыривал по привычке все время пальцы правой руки и делал такой неопределенный жест, как бы говоря: “да, вот так, значит…”
-На работе, вечером только вернется…
В это время на кухню зашла одетая уже в юбку и свитер Света и застыла у двери. Свету капитан, конечно, не знал.
-Понятно, – сказал он и сделал свой неопределенный жест. – Ну а вы тут значит гуляете…
-Так праздник же, Иван Алексеич, – это сказал Костик. – С прошедшим вас!
-Да-да, с прошедшим… – покивал и озабоченно отвечал участковый, вздохнул и обратился затем к пришедшей с ним женщине. – Вот, Ирина Викторовна, значит более-менее вся тут компания.
Женщина посмотрела на стоящую у двери Свету, – сквозь очки по-женски посмотрела: с ног до головы, и потом перевела внимательный взгляд на остальных.
-Здравствуйте, – сухо сказала она всем. – Я следователь районной прокуратуры Лебедева.
Участковый что-то шепнул ей в бородавчатое ухо, сделав при этом неопределенный жест рукой, и Лебедева снова посмотрела на Свету.
Присела на табуретку, достала блокнотик и ручку.
-А вы, наверное, Светлана?
-Да, – ответила Света, и даже с некоторым вызовом.
-Так. А как вас…
-Зарубина Светлана… Ивановна.
-Ивановна… – записывала следователь. – Год рождения?
-Пятьдесят седьмой. А в чем дело?.. – уже более робко переспросила она.
-Да дело-то вот в чем… Вы, простите, в каких отношениях с Борисом Ежовым?
-Какие еще отношения? – Света удивленно огляделась, как бы призывая ребят в свидетели, и даже усмехнулась. – Никаких отношений. Привет-привет и все… Со школы знакомы.
-Значит никаких совсем? – внимательно посмотрела на нее следователь, и затем, обращаясь уже скорее к участковому, добавила, – Ну что ж, может быть вы совсем не та Света…
Участковый растопырил пятерню и неопределенно крякнул. Свету он даже никогда не видел.
-Послушайте, ребята, – обратилась Лебедева ко всем сразу, и это ее “ребята” вдруг прозвучало таким явным диссонансом с ее железной оправой и со всем ее строгим и сухим видом. – Вы можете мне помочь… Ведь вы его близкие друзья. Может быть есть еще какая-нибудь Света?
-Ну, может быть… – неуверенно сказал Цветной, поскребывая щеку. – Мало ли… Все может быть. А в чем все-таки дело?
-Да дело в том… – Лебедева механически взяла со стола и повертела деревянную ложку, но тут же положила назад. – Дело в том, ребята, что Боря Ежов сегодня ночью повесился… У себя дома. Отец его проснулся ночью и… Спасти не удалось. Вот так… Ведь наверное что-то же произошло? “Прости, Света”, – вот такую оставил записку. Как по-вашему?
-Как… – едва слышно прошептал кто-то. Наступило жуткое молчание, которое через минуту нарушил милиционер.
-Костя, Равиль… Ведь вы вчера вместе все были, я знаю. Когда вы его в послед…
Тут капитан вдруг неожиданно резко подскочил к Свете и чуть не споткнулся, пытаясь поймать ее под руки, когда она медленно опустилась на колени и обхватила ножку стола. Голова была опущена вниз и она уже сползала на пол.
– Воды! Воды скорее!!
Светку подняли на руки и понесли, – Равиль и милиционер, а Лебедева поддерживала ей голову.
-Сюда, на кровать! – бежал впереди них с полными ужаса глазами Цветной, открывая дверь в комнату.
Костик остался в кухне один. Он прислонился лбом к оконному стеклу, сильно до боли сжал губы и мычал какой-то страшной, неестественно-высокой нотой, почти визжал. Было семь часов утра. Из окна кухни была видна та часть сквера, которая прилегала к гаражам, и возле них уже крутились и собирались в стайку собаки, – был месяц май, время собачьих свадеб. Выстроившись в неровную линию, по очереди деловито залезали на сучку. Одна из собак попробовала пролезть без очереди и ее с лаем отогнали. А там, за сквером и гаражами, там дальше виднелась за тополями беседка и от нее тропинка, ведущая к школе, и до самого края виден был весь большой составленный из домов неровный черно-белый квадрат двора, какой-то сейчас болезненно-съежившийся и горький, и на все это слепым бельмом глядело сверху холодное серое небо.