Солнце согрело землю, избавив от утреннего холода – начинался день. Огромный ровный луг, простирающийся от головного стана к северу, до зелёного леса, заполнялся людьми. Середина этого луга отмечена была разноцветными шестами с развевающимися лентами, и никто не смел входить туда до поры. Там должны были свершаться главные действия предстоящего праздника.

Звучали уже барабаны и трубы гуннские, и слышалось отовсюду пение весёлое. Перед центральной площадкой установлен был трон великого кагана, и сиденья для главных его гостей, а также несколько скамей для менее важных зрителей. По левую руку от Дингиз-кагана сидел Кочле-хан, а рядом с ним, также слева, сел и Аслан-батыр, заняв предложенное ему почётное место. Он поискал глазами Роксай-катун, но её нигде не было видно. Хотя она должна была быть уже здесь, ведь правители Илькалы уже расселись на ближайших к великому кагану и его военачальникам местах, как самые почётные зрители начинающегося празднества.

Огромное количество людей заполнило всё пространство вокруг центральной площадки, не переступая её границ, обозначенных шестами, что украшены цветными лентами и птичьими перьями.

Первыми вышли певицы, шесть юных девушек с распущенными волосами. Они двигались танцующей походкой, плавно ступая шаг в шаг. И при этом мелодично издавали протяжный гортанный звук, чудесным образом вплетающийся в бой одинокого барабана (все остальные инструменты и голоса людей уже молчали). Дойдя до середины, девушки остановились и повернулись лицом к главным зрителям – вождям гуннского иля, и к приглашённым гостям. Прекратилось их гортанное пение, и наступила тишина, не нарушаемая ни единым звуком. Затем первая из девушек топнула ногой и издала громкий возглас вместе с ударом барабана, дрожащий гул которого затухал медленно. И едва лишь наступил миг звенящей тишины, вскрикнула вторая из девушек, также топнув ногой; и ей вторил удар барабана, и едва затихло его дрожащее гудение, вступил третья девушка, выполнив в точности то же, что и предыдущие две. И то же самое, с паузами после действия предыдущих, исполнили и остальные. И это было волшебное чередование звонких голосов с гулким боем и кратких мгновений тишины, за которой слышался серебряный звон, нисходящий, казалось, с самого неба. А после выкрика шестой, последней участницы, барабан не умолк, но наоборот, участил свои гулкие удары, и полилась прекрасная песня из уст юных красивых девушек. Это была чудесная мелодия, протяжная, звонкая, чередуемая гортанными напевами. Искусный ритм барабана безупречно вторил ей, и красота волшебного звучания овладела сердцами слушателей. И у многих из них глаза становились влажными. А когда оно завершилось, прекрасное пение прекрасных девушек, долго ещё стояла тишина, восторгом наполнившая воспарившие души людей. Но потом, после мгновений безмолвия, одобрительные возгласы разорвали эту тишину, и уже под восторженный многоголосый крик покидали девушки поляну.

Ритм барабанов сменился чарующей мелодией флейт. Вышла группа других девушек, в одеждах из оленьих шкур, и слаженно начали они исполнять танец, восхищающий тонкой грацией.

Кочле-хан сказал сидевшему рядом Аслану:

– Это танец ланей. Прекрасное зрелище.

Плавный, но стремительный, шаг танцующих красавиц сменялся высокими подпрыгиваниями; они то рассыпались в разные стороны, то собирались в круг, а затем выстраивались в линию. Перед каждым таким действием танцовщиц одна их них исполняла короткий, в несколько слов, куплет, в звонкий напев которого добавлялся бой барабанов. После одного такого перехода барабанный бой не затих, как прежде, а усилился в ритме быстром; и девушки начали движение по кругу, подпрыгивая при каждом шаге высоко, запрокидывая назад голову. Но барабанный бой вскоре сменился на медленный и тихий, и остановились девушки, образуя круг, и начали вращаться, каждая на своём месте, пригнувшись и выбивая ногами удивительной красоты ритм. Бахрома на их одеждах, ленты головных уборов и волосы распущенные взметнулись, влекомые убыстряющимся вращением, и колыхание их стремительное обрисовало волшебный ореол вокруг каждой из танцовщиц. Барабаны уже молчали, и в негромкое звучание флейт добавился новый звук, тихий, почти не слышимый. Это было еле различимое в начале, но всё усиливающееся пение танцующих девушек. В нём, в этом пении гортанном, не было слов, но удивительным образом передавало оно восхитительные ощущения завершённости образованного танцующими красавицами круга и безграничных за его пределами пространств, земных и небесных. А в завершении, когда прекратилась уже музыка, оказались девушки сидящими на корточках, лицом в центр образованного ими круга, и руки их были сцеплены.

Вскоре вновь забили барабаны, на этот раз тревожно.

– Сейчас появятся охотники, – сообщил Аслану Кочле-хан.

Танцовщицы, до поры сидевшие неподвижно, встрепенулись, как испуганные лани, и вскинули головы, встревожено глядя на восток в ожидании беды. Затем быстро вскочили и, образовав уже линию, устремились торопливо на запад, где и скрылись, миновав рубеж поляны, в толпе восхищённо встретивших их зрителей. А с восточной стороны вступили на поляну уже молодые егеты, держа в руках луки и стрелы. Эти ступали осторожно, подобно выслеживающим разведчикам. Шаг в шаг, крадущейся поступью, обошли они всю площадку и оказались опять у восточного её края. Смолкли барабаны, и юные разведчики, устремив взоры на запад, замерли неподвижно, словно поражённые небывалым зрелищем, а затем отпрянули почтительно назад, освободив тем самым поляну.

А зрелище действительно открывалось восхитительное. В наступившем безмолвии ясно и чётко ощущалась торжественность действа.

Кочле-хан негромким шёпотом спросил:

– Роксай-катун рассказывала тебе о Священной Оленихе?

– Да, – ответил Аслан-багатур, знающий эту легенду.

И, с западной стороны, величественным грациозным шагом вышла на открытую площадку прекрасная женщина, дивная краса. Это была сверкающая Роксай-катун, и кому же, как не ей, всеми чтимой за мудрость ясную и красоту неповторимую, быть на этом празднике главной. Накидка из мягкой оленьей шкуры, украшенная узорами, ниспадала с её плеч до самых пят. Длинные светлые волосы перетянуты широкой налобной повязкой из того же оленьего меха. В руках она держит знамя улуса Оленихи – пятихвостое, зелёное, с золотым изображением самой Священной Оленихи.

Все замерли, затаив дыхание в восхищении от сияющей её красы. Барабаны бьют торжественно и флейты поют пронзительно; и загудели надрывно роги где-то вдалеке.  Роксай дошла до середины площади, остановилась, глядя на восток, на юных охотников, и вонзила заострённое снизу древко в землю, установив знамя у своих ног. Затем двинулась, в спокойном величии, путём солнца по кругу, в центре которого ею было установлено знамя. Шаг Роксай-катун, ступающей с гордой осанкой, придавал фигуре её изумительную изящность, присущую лишь особым женщинам, излучающим красу чистым сиянием своего духа. Становясь танцующей, ускорилась плавная поступь, подчиняемая особой красоты волшебному ритму, который давала Оленихе, казалось, сама земля.

Мелодия танца, которую составляли гудящие роги, медленный бой барабанов и поющие флейты, была завораживающей. Дивный танец важенки, небесной Оленихи, очаровывал изящной грацией, преисполненной горделивого достоинства и волшебной женственности.

Ни единого звука не издавали зрители, онемевшие в восхищении; и восторженно, затаив дыхание, взирали они на совершенную красоту танца Оленихи. В танце этом волшебном, выражающем красоту обновления – сияние утренней зари, сверкание росинок в лучах поднимающегося солнца; свежесть стойкого весеннего первоцвета; очищающая суть дождя, влагой небесной возрождающего жизнь…

А потом… музыка прекратилась и Олениха волшебная, шагая всё той же поступью гордого достоинства, направилась на север, где и вышла за пределы площади, и растворилась среди ожидавших её женщин…

Вновь в круг вступили юные егеты, уже не крадучись, а ступая открыто и уверенно, всем видом гордым показывая, что они теперь хозяева. Дойдя до середины, один из них взял знамя улуса Священной Оленихи и высоко поднял его над головой. Это и было выражением сути древней легенды. Оглушительный крик восторженной толпы достиг, казалось, самих небес…

Теперь предстояло состязание, что должно было символизировать завершение этой древней легенды гуннов. На поле вывели связанного пленника, готского пленника. Он был велик ростом, но очень стар годами – такого специально выискивали каждый год для этого праздника.

Хан Илькалы встал со своего места. Один из помощников вручил ему золотую корону, когда-то принадлежащую Германариху, королю готскому, и Кочле-хан вступил в круг и направился к старцу, пленному седобородому воину. Подойдя к нему, хан заговорил, громко и торжественно:

– Воин, отдавая должное твоей отваге и величию, нарекаю тебя именем Германарих. Я, гуннский хан Кочле, надеваю на твою голову эту золотую корону и назначаю ханом всех готов, народа бесстрашных воинов. – Затем он отдал распоряжение стражникам: – Развяжите короля – он свободен.

Стражники срезали путы, стягивающие руки нового Германариха и вручили ему широкий германский меч. Тот схватил его жадно, тревожно озираясь в ожидании нападения, но никто не атаковал его. Кочле-хан вернулся на место, стражники тоже покинули площадь и готский король остался там один, стоя в центре поляны. Злоба его нашла выход в яростном крике; старик огляделся вокруг и, увидев знамя Оленихи, с ненавистью опрокинул его, сбив ногой в тяжёлом сапоге.

Согласно древней гуннской легенде, страна эта когда-то принадлежала готам, и королём здесь был Германарих, столетний старец. Священная Олениха привела гуннов сюда, указав путь отряду юных егетов. Гунны, предводителем которых был в то время Баламир-хан, разбили готов и овладели этой страной, создав впоследствии сильнейшую державу из всех существующих. Это и разыгрывалось сейчас, на этой круглой поляне, в центре которой стоял новый готский король Германарих.

Девять юношей, до этого изображавшие разведчиков, стояли за пределами круга, у восточного его края. Они убрали луки и стрелы, и держали теперь в руках длиннохвостые бичи, сплетённые из полос кожи, с металлическими шарами на концах – обычное оружие гуннских воинов. По одному они будут заходить в круг и сражаться с седобородым готом, вооружённым мечом. Каждому из егетов дано право нанести три удара, и тот из них, кто сумеет обезоружить гота и заставит его покинуть площадь, всеми будет признан батыром и получит новое имя Баламир, в честь легендарного хана.

И вот первый из них вошёл в круг, грозно пощёлкивая своим бичом, стараясь устрашить противника. Приближался он осторожно – готы искусны во владении широким мечом. Егет был молод и неопытен, и не сразил ещё ни единого врага. А старый воин ждал спокойно, но лютой ненавистью пылали его глаза. Одной рукой держал он тяжёлый меч, и остриё его, направленное на юного гунна, не шелохнулось.

Егет взмахнул кнутом с громким криком и хлёсткий ремень, словно молния, устремился на врага. Удар направлен был на руку, держащую меч, и был так ловок и искусен, что клинок оказался выбитым, а готский воин остался стоять с окровавленной рукой. Но не поддался боли обезоруженный гот и не растерялся. Меч лежал недалеко и тут же старец кинулся к нему, обнаруживая великолепную воинскую подготовку. Подобрав оружие, он рассмеялся громко, выражая своё презрение восторженно кричащим зрителям, и сам уже бросился на юного егета. И тут его застиг второй удар – свинцовый шар угодил в левое плечо, вызвав крик ярости и злобы. Но устоял готский воин, и меч крепко держал в правой руке. На мгновение запнувшись, продолжил он стремительно идти на врага, стараясь быстро сократить расстояние, необходимое гунну для удара бичом. Но враг его, подвижный и ловкий в задоре юности, был проворнее несравнимо. Щёлкнув оглушительно кнутом своим и выкрикнув устрашающий боевой клич, резко отскочил он в сторону, и отбежал в дальний край круга. Третий удар гот получил, пока менял направление движения, но и этот удар, пришедшийся на спину, прошёл вскользь, и не был удачным для гуннского егета.

Теперь он должен уступить место другому. И уже в недоумении смотрел гот на покидающего круг врага: – не может же быть, чтобы он испугался. Но отпустить его старый воин не мог, и сам устремился за гунном, крича, чтобы тот остановился и продолжил бой. А к нему самому уже бежал ещё один гунн, с таким же гибким оружием в руке. Этот громко кричал, отвлекая гота от своего товарища и призывая сразиться с ним. Оказавшись на близком расстоянии, егет перешёл на шаг, медленный и настороженный. Он также щёлкал своим кнутом, и звук этот казался оглушительным в царившей вокруг тишине, не нарушаемой зрителями. Вот юноша сделал резкий выпад и гибкое оружие его, взвившись со свистом над головой, устремилось в сторону старого воина. Гот, защищаясь, выставил меч и ремень кнута, встретившись со сталью, обмотал клинок цепкой хваткой. Гот среагировал быстро: отшагнул назад и резко потянул меч на себя, стремясь вырвать бич из рук молодого противника. И не удержал юный гунн рукоять кнута, и вот он безоружен уже перед смертельным врагом. А выйти за пределы круга, не исполнив положенных трёх ударов – не достойно имени гунна, и влечёт позор и осмеяние. Отважный юноша бросился вперёд, не теряя ни мгновения: – ведь старому готу необходимо какое-то время, чтобы освободить меч от опутавшего его ремня. Но, когда егет в три прыжка оказался у противника, меч того был уже свободен. Резкий выпад старого опытного воина – и гунн, заклятый его враг, пронзён точным ударом.

Толпа взвыла криком возмущения и ненависти. Боль поражения нестерпима и должна быть утолена. А гот, король Германарих, в ликовании воздел руки к небу и торжествующе смеётся, оглядывая толпу ревущих истошно врагов

В круг вступил ещё один гуннский юнец. Гот указал на него мечом и сделал приглашающий жест, продолжая смеяться в последний час своей жизни. Егет этот был осторожен и рассудителен; он знал, видел, что перед ним настоящий воин герой, которого разоружить может быть и удастся, перебив ему руки, но заставить покинуть круг не получится. Долго размахивал гунн над головой своим бичом, со свистом рассекающим воздух, выжидая удобный момент для атаки. Не выдержав, гот начал сам приближаться к нему, ступая медленно и крепко держа своё оружие в правой руке. А юноша медленно отходил, всё так же вращая над головой своим оружием гибким, не прямо назад, а чуть в сторону, к ближайшему рубежу круга. И, когда оказались они уже у края, кнут егета, описывая очередной круг, изменил направление и ударил гота по левому плечу, уже повреждённому в схватке с первым из соперников. Гот взвыл в бессильной ярости, запнулся, на мгновение потеряв бдительность, – и ремень кнута гуннского, просвистев где-то впереди, вновь обмотал широкий клинок его меча. Этот юноша среагировал сразу, опередив гота: резким движением потянул кнут и вырвал меч из руки обессиливающего уже старика. Меч ещё летел, увлекаемый рывком, когда юноша ловким движением освободил его от ремня, и вот он лежит у его ног, германский широкий меч. Егет, поддев оружие гота ногой, вышвырнул его за пределы круга, и изготовился к третьему удару, если он ещё понадобится. Обезоруженный, израненный гот двинулся к своему мечу, и переступил пределы отмеченного круга, чего и добивался этот юноша.

Ликование охватило зрителей, и взревели торжествующие голоса. И не смог старый гот, побеждённый воин, вернуться, чтобы продолжить биться за свою честь, которую гунны уже считали утраченной. Один из них подошёл к нему и вонзил длинный нож в сердце Германариху, побеждённому королю. А ставший теперь настоящим гуннским воином юноша тот, Баламир-батыр, вернулся в центр круга и водрузил знамя Священной Оленихи на место.

Тела обоих погибших – и старого гота и юного гунна – унесли, оказывая должное почтение. Площадь эта перестала быть местом священнодействия.

Теперь предстояло важное событие сегодняшнего празднества, его главная часть; и произойти оно должно на Орлиной горе, что расположена к северу от поля предыдущих ритуалов. Вожди гуннские, и их гости, ханы и князья агасиров, свевов и ругов встали со своих мест. Они пошли через освобождённую площадь, и первым шёл Кочле-хан, как глава улуса Священной Оленихи. Тысячи зрителей и участников тоже начали выдвигаться за ними, не выходя вперёд вождей.

Когда Кочле-хан достиг середины поля, он принял знамя из рук Баламир-батыра, ждавшего там и понёс это знамя дальше, к Орлиной горе, с почтением и гордым достоинством.

На Орлиной горе не росли деревья; но лес обступал её со всех сторон, кроме южной, с которой и приближались участники предстоящего ритуала и многие тысячи зрителей. Гора эта не высока и не трудна для подъёма; и раздаётся вширь так, что вершина – плоская широкая площадка – может вместить много людей, но, конечно, не всех. И она не была пустой: там находились старцы знающие, Ведомые Небом, готовившие всё необходимое.

Когда-то Баламир-хан легендарный, победивший герулов, готов и алан во времена древние, вышел с востока к водам Узи. И увидел он другом её берегу Мать Олениху, стоявшую на огромных размеров утёсе. Ударила она копытом, и раскололся камень тот на множество осколков. На том месте и стала позже Илькала блистающая. А потом Баламир-хан увидел Священную Олениху на Орлиной горе, и пошёл туда, чтобы вознести ей подаяния великие. И оставила она, небесная покровительница, на той горе отпечаток своего копыта, которым когда-то раздробила утёс. Баламир-хан взял один из тех камней, и отнёс его, величайший из багатуров, на гору. Накрыл он камнем принесённым след тот, чтобы остался он в веках, в память грядущим поколениям о нисхождении Небесной Оленихи во благо гуннского иля. И с тех пор на вершине Орлиной горы, в самом её центре, стоит огромный камень, украшенный вырезанными на нём изображениями Священной Матери Оленихи и Баламир-хана.