Были то времена мрака, власть имели сила жестокая и обман коварный, возвышающие нижайших из людей, во множестве заполнивших Степь в огне беспощадном.

Он был одинок – багатур, сошедший с Золотых вершин. Двигаясь на закат, призывал он людей следовать законам Степи извечным, почти забытым ныне в бедствиях непрекращающихся. Своими свершениями доблестными стал он врагом злейшим для жужаней – нынешних хозяев степи, возвысившихся разбойников, не имеющих отцов. Жужани владели сердцем обескровленной Степи, но из-за дальних пределов, из-за Идели могучей, доходила молва о Западном крае, великой державе в Тэнгри, справедливым и мудрым правлением каганов своих достигшей могущества и благоденствия высочайших. Говорили, что там законы Степи превыше всего, и это было угрозой разбойничьей орде жужаней.

Туда, в Западный край направлялся багатур, деяния которого направлены на возрождение законов, не имеющих силы здесь, на востоке, но могущих вернуться на зов Матерей с Золотых гор, и это будет то, что сможет положить конец разбойничьему владычеству. И нельзя было этого допустить жужаням, встающим на пути багатура…

В песнях Матерей да пребудет с ним благословение Умай…

Под щитом Тэнгри да выйдет он к чистым водам Джаика, где не имеют жужани слова…

След Волка да приведёт его к Идели, началу Западного края…

. . . . .

Путь его был на запад, за солнцем, – и шёл он долго,… дожди сменялись снегами, холода – зноем…

Старые песни оживали…

Новые песни рождались, – в свете солнца, и в свете луны…

Он шёл вперёд, к солнечному закату; но не искал путей безопасных, покровительствуемый Небом, наделившем его силой и устремлённостью. Аймаки были на его пути, и кочевья были на его пути, были и поселения, были и города, часто враждовавшие между собою. Шёл он через одно селение и, не отклоняясь от пути, шёл к другому, воевавшему с первым насмерть. Никому не становился он врагом. Никто, из слышавших его слова, не посмел бы упрекнуть его в коварстве или затаённой хитрости. А те же из воинов, которые, завидев иноземца, намеревались поразить его стрелою из укрытия, не находили в себе решимости натянуть тетиву, не осознавая потом причин своей неуверенности, но и не удивляясь ей.

Рассказывали люди, что видели в степи всадника, одинокого, бесстрашного воина безупречной уверенности и отваги, в которых не сомневались, хотя никто не видел оружия в его руках – лука или клинка обнаженного…

Кто-то говорил, что это посланник великой державы Востока, Золотых гор, сердца всей Большой Степи. Другие говорили также, что идёт он с Золотых гор, но не как посланник какой-либо державы, а как наследник власти Адель-кагана, наделённый неоспоримым правом. Кто же мог верить в такое? Невозможность подобного осознавалась ясно, но лишь в умах, – не там, где живут надежды. В словах людей звучало небесное имя: Кокул.

Звали же его Аслан-багатур…

. . . . .

Было раннее утро, ещё не взошло солнце.

Руван скакал на своём коне на северо-восток, и уже виден был ему огромный курган, с запада возвышающийся над городищем сарагоров. Там, в этом поселении, что расположено на правом берегу великой Идели, должен был остановиться на сегодняшнюю ночь караван торговцев с юга, богатая добыча. Именно к нему, к этому богатому каравану и возвращался Руван, выполнив поручение брата. Брат его был предводителем воинов, что нанялись два дня назад для сопровождения этого каравана через земли сарагоров.

Этой ночью Рувану пришлось много и быстро скакать, утомляя своего коня, но дело было сделано. Скоро уже, с рассветом, должен караван отправиться дальше, на север, и значит,.. будет удачный день для Рувана и его товарищей, которые умело обманули торговцев, нанявшись стражами.

Но вот какой-то всадник показался там, впереди. Конь его движется шагом, и рядом с ним запасной. Их направление – запад, и пути их с Руваном не пересекутся. Он один, а значит, далеко ему не уехать по этой стране. Не торопится, но и не медлит.

Но кто там ещё показался? Руван разглядел другого всадника, который также ехал со стороны поселения. Но этот, в отличие от первого – который уже удалялся, двигаясь на запад, – наоборот, быстро скакал прямо навстречу Рувану. Это был сам его брат, первый из лучших конных стрелков, Урай-батыр. Случилось что-то значительное, если он покинул свой отряд и караван торговцев. Вот он уже близко, на быстроногом своём гнедом скакуне.

– Что случилось, Урай, брат мой? – спросил Руван, когда они встретились и остановили своих коней. – Я выполнил твоё поручение.

– Кое-что изменилось, Руван и теперь надо остановить Гунми-батыра: – караван мы не тронем.

Странно было слышать такое от бесстрашного батыра.

– Нельзя? Но почему же? У них влиятельный покровитель? – удивился Руван, вспомнив почему-то увиденного недавно одинокого всадника, который и сейчас ещё был виден.

– Не то. Нет у них никакой поддержки, что могла бы остановить нас. Но всё же мы их не тронем. Это решил не только я, но и остальные. Ты езжай к нашим воинам; они, как и договорились с купцом Утулаем, будут охранять его караван до Сарытау. Старшим я назначил Тугула, до моего возвращения. Сам же я отправлюсь навстречу Гунми-батыру, чтобы отговорить его от задуманного. Надеюсь, мне хватит слов для этого, и, надеюсь, Небо поможет мне в этом.

Руван вспылил:

– Что ты говоришь, брат?! Это же была верная наша добыча! Гунми-батыр уже скачет сюда! Какие слова смогут остановить его?

Указывая рукой на одинокого всадника, что почти невидим уже в западном горизонте, спокойно ответил Урай:

– Те, что я слышал от него.

– Как это может быть? Кто он такой?

– Его имя – Аслан. Он прибыл вчера в то поселение, где мы остановились, переправившись с восточного берега овечьей переправой.

– И что же такого он тебе сказал? Чем, или кем, он тебе пригрозил?

– Он видел, как ты уезжал, Руван, и сразу всё понял. Он подошёл ко мне, не к купцам, и спросил: кто управляет этой страной? Я не знал, что ответить, и тогда он заговорил с нами. Не как проситель, чужеродный странник, а как равный нам. Это было дерзко с его стороны, но никто из нас не осмелился остановить его. Как будто его защищает охранный амулет великого могущества, невидимый щит настоящего волшебства. Сердцем я чувствовал в его словах дух великой силы. Слова Аслана напомнили нам о недавнем ещё прошлом, когда никому в нашей Степи не было нужды в охране и защите.

– Но ведь гунны и их каганы утратили власть над этой страной. Агасиры покорны нам, и не помышляют о сопротивлении. Здесь теперь мы хозяева и никто не накажет нас именем Адель-кагана.

– Да, конечно же, страха перед великой властью уже нет, Руван. Но ведь при ней действовал Единый Закон Степи, о котором мы все помним, и он был справедлив. Тогда и ты, Руван, и мы все знали о том, что нарушение его не останется без последствий. Наши отцы и деды соблюдали его, и страна их была великой.

Аслан-багатур поведал нам о жужанях, отказавшихся от заветов отцов и не признающих Закона. Ты ведь слышал о них сам, Руван и знаешь об ужасе их владычества. Это оттого, что они попрали Закон Степи. Так не уподобимся же мы им и постараемся сохранить лицо всадников, несущих Небесный Огонь. Я уверен, что Гунми-батыр всё поймёт.

– А кто этот Аслан-багатур? Он пришёл оттуда, с восточных пределов? – спросил Руван.

– Да, и пришёл один. Он – по-настоящему великий багатур.

– Вот ещё что, Руван, – ты говорил о власти гуннов и о наказании. Теперь я знаю, что сила и могущество не оставили Степь: там, в западном крае, раздался уже вой Волка, призывающий силу Небес. Об этом знали в стране Золотых гор, откуда начался путь Аслан-багатура.

– Золотые горы? Я всегда думал, что это сказка…

. . . . .

Охотник  Артагес лишился единственного своего коня. Пока он таился в засаде, ожидая приближения сайгаков к водопою, лошадь его, оставленная привязанной далеко в стороне, исчезла –  была украдена кем-то. И теперь, сжимая в руках охотничий свой лук, стоял он на краю ивовых зарослей, покрывавших обильно берега Медвежьего ручья, и смотрел на восточный горизонт, в открытую степь. Оттуда  приближался всадник, не из местных, судя по его необычному одеянию, и вёл он в поводу запасного коня. Можно было затаиться, спрятаться, и, выждав, убить иноземца стрелою (Артагес был метким стрелком), и завладеть его лошадьми и прочим имуществом.

Устыдившись этой недостойной мысли, Артагес отринул её, не поддавшись позорной слабости. Почему-то и не удивляясь этому своему решению, охотник решил выйти навстречу приближающемуся всаднику, хотя это и являлось небезопасным.

Что-то в облике пришельца, не таящем ничего угрожающего, вызывало неясные ощущения, более всего напоминающие то восхищение, восторженное, непосредственное, что возникало в душе юного тогда ещё Артагеса, когда он слушал старинные сказания о могучих героях, великих в своих деяниях, отваге и благородстве духа. И он вышел на открытое место, не выказывая тревоги, и направился навстречу незнакомцу, тотчас же заметившему его. Но и во всаднике том не было ни малейшей встревоженности, как будто он был в пределах родового аймака, хотя и видно было, по его одеянию, что он прибыл из очень дальних стран, возможно даже и из-за Идели.

Всадник был высок, но, как показалось Артагесу ещё издалека, молод, и крепким своим телосложением только приближался ещё к вершине своей силы и роста, должными, без сомнения, стать изрядными. Голову его покрывала островерхая войлочная шапка, украшенная необычным узором, и отороченная волчьим, бурым мехом; из-под неё ниспадала чёрная длинная коса, достигающая спины. Также чёрными были  и редкие усы, а глаза, под тонкими бровями, были синими. Куртка войлочная, сильно отличающаяся покроем от тех, что носили в этих краях, утеряла уже свой цвет, но угадывалось ещё, что когда-то она была выкрашена красным. Безрукавка, из овчины мехом внутрь, надетая поверх куртки, украшена была тем же узором, необычным для глаз Артагеса, что и на шапке. Штаны всадника сшиты были из искусно выделанной шкуря оленя, а сапоги, изготовленные из крепкой воловьей кожи, были прочны и тоже украшены цветным затейливым орнаментом, выполненным безупречно. Талия же его была перетянута богато украшенным серебром поясом, с висевшим на левой стороне изогнутым мечом в изумительной красоты ножнах. Рядом с мечом висел и нож,  прямой, в ножнах, тоже красиво отделанных. С правого бока за пояс чужестранца заткнут был боевой топор, небольшой, с рукоятью искусной резьбы. Лошади его обе были великолепны: крупного сложения, выносливые. Та, на которой он сидел – гнедой масти, а вторая, пристёгнутая к седлу всадника длинным поводом – вороная, с горящими глазами. К этой второй был привьючен тюк, вмещающий всё имущество и снаряжение путешественника. Ездовая была взнуздана великолепной уздою, с серебряными удилами и пряжками, и осёдлана богатым седлом с серебряными, коего не казалось всё же много, стременами. Слева на седле, позади всадника, висел сагайдак с большим, сложно изогнутым луком, безупречной работы искуснейшего мастера, и запас стрел, около десяти, что Артагесу показалось пренебрежительно малым. Щит его, круглый, не очень большой, висел за спиной на кожаном ремне.

У Артагеса была надежда воспользоваться возможной помощью чужеземного странника – проехать хотя бы часть пути до своего селения (путь неблизкий для пешего) на его запасной лошади, ведь он двигался как раз в том направлении, на запад. Но по мере приближения и сокращения расстояния между ними у Артагеса начали появляться сомнения, осмелится ли он обратиться с просьбой к этому непростому путешественнику, величие которого охотник почувствовал, едва лишь взглянув на него.

Сойдясь на близкое расстояние, оба остановились и стали испытующе смотреть друг на друга: всадник сверху вниз на Артагеса, спокойно и бесстрастно, глядя прямо в глаза, безо всякого высокомерия и превосходства, а Артагес смотрел снизу вверх, и иногда опускал взор, словно его привлекали чем-то копыта коня иноземца.

Наконец Артагес задал вопрос на языке своего народа:

– Кто ты, странник? Из каких краёв?

Всадник ответил. Язык похож на гуннский, но другой. Артагес знал язык гуннов очень хорошо и понял, что незнакомец произнёс « Не понимаю». Артагес вновь задал вопрос, но уже по-гуннски:

– Я спросил, кто ты? И откуда едешь, чужестранец?

– Моё имя Аслан. Еду с востока.

– Я Артагес, из языгов. Наше селение за теми холмами, – показав рукой на запад, сказал охотник. – Ты гунн?

– Да.

Аслан перевёл взгляд на узду в руках пешего.

– Селение ваше далеко. Где же твой конь?

Артагес молчал, стыдливо опустив глаза. Всадник продолжал:

– Я видел двоих. Они скакали на север, и у них был конь, на аркане. Трёхшёрстный конь, осёдланный.

Охотник перебил его:

– Я выслеживал добычу в тех зарослях…

Аслан повернулся к северу, всматриваясь в горизонт.

– Ясно, языг. Садись на моего запасного.

Артагес взнуздал по быстрому коня своего нового товарища – ибо кем же он был, как не товарищем, если предложил коня своего – и вскочил верхом, без седла, и пустился за Асланом, гнавшим уже к северу. Догонять агасиров? Но робость быстро покинула языга, чувствующего, что не следует проявлять страх рядом с этим гунном. Ехали не очень быстро, не утомляя скакунов.

Покрыв большое уже расстояние, перескочили ручеёк студёной воды и взобрались на пологую возвышенность. И увидели двух всадников, что вели на аркане украденную лошадь, неторопливо двигаясь к северу, спиной к догоняющим, и не видя их.

– Это гунны? – спросил Аслан.

– Агасиры-гунны, – ответил Артагес.

– Хорошо. Когда заметят нас, не зови своего коня, – скомандовал Аслан.

Погоня продолжалась. Расстояние становилось всё меньше: догоняющие неуклонно настигали не замечающих их воров. Наконец один из них обернулся.

– Ходу! – приказал Аслан, и, хлестнув своего скакуна плетью, пустил его вскачь, но всё ещё не доставая лука или другого оружия, и не готовясь к схватке, которая Артагесу казалась неизбежной. Но и он не достал своего лука, полагая, что Аслан проявляет сдержанность не без причины.

– Когда подъедем, не смотри на своего коня и на того из них, что держит его. Смотри на второго – прямо в глаза, не отрываясь – даже если тебе придётся говорить, со мной или с любым из них, – повелел Аслан твёрдым, как сталь, голосом.

Артагес удивился, но не сказал ничего, зная, что исполнит всё, ему сказанное.

Агасиры не были трусами. Они развернулись и ждали догоняющих, но, в отличие от тех, приготовив оружие. Артагес во всём положился на этого гунна, внушающего ему такое доверие своей уверенностью и силой своих поступков, исполненных непостижимого величия и безупречности.

И вот они сблизились. Аслан и Артагес остановили коней. Аслан заговорил без промедления:

– Я Аслан, всадник с Золотых гор. Там знают, что держава гуннов запада велика. Я же не вижу этого – неужели здесь не наказывают воров?

Агасиры оторопели. Кто этот человек, не боящийся задавать такие вопросы? Он иноземец, это видно по его одежде и по языку. Ташир и Барыс, агасиры, были моложе его возрастом своим юным и горячностью лихой. Кровь их горяча и услышали они слова дерзкие. Произнеси их любой из языгов, или даже росомонов и ругов, не миновать бы тому их гнева. Даже садагу не простили бы они такого оскорбления. Но этот всадник, похожий на сына могучего иноземного властителя… в его словах нет никакой юношеской вспыльчивости, и это не дерзость лихого удальца орды победителей. Уверенность в себе, без всякой заносчивости и превосходства, и спокойствие, более являющееся отрешённостью, говорили о великой силе, непостижимой Таширу и Барысу, и потому удержались те от резкого ответа, и убрали оружие. Не страх, а неясное смущение, охватившее обоих, было тому причиной. И подивились они происходящему, двое храбрецов, гордых в имени агасир, народа великого, славного своими батырами побеждающими.

– Агасиры – великий народ, – сказал Барыс. – Языги – наши данники.

Даже Ташир, державший на аркане уведённого коня, понял, что это не те слова. Аслан задал новый вопрос:

– Вы так берёте положенное вам? Подкрадываясь зарослями?

Затем он обратился к Артагесу, приведя того в замешательство:

– Как поступают языги, поймав конокрада?

– Они должны убить его. – Ответ Артагеса, хоть и опешившего, был твёрдым. И он, не отрываясь, смотрел на Барыса. – Но агасиры – наши господа, а мы – их данники, ещё деды наши признали это.

– Если они забывают законы Степи, недолго им быть господами.

Ярость вскипела в обоих агасирах. Разгорячившись, они заговорили громко и гневно:

– Ты сейчас на нашей земле, и ты один, чужестранец! Ты безумен, если осмеливаешься обвинять нас! Кто ты такой, чтобы учить нас законам Степи?

Голос чужестранца с сияющим взором был уверенным и спокойным:

– Я Аслан-батыр с омываемых золотым светом гор, что на востоке Великой Степи. И я пересёк её всю, ожидая увидеть здесь, на западной окраине, могучую державу Хунну, слава о которой, и о её батырах, гремит повсюду, заставляя дрожать жужаньского кагана. Но и здесь, вижу со скорбью, забывают Великий Единый Закон. Вы, агасиры, один из державных народов? Кто правит вами сейчас?

Ответил Барыс, присмиревший:

– Да, агасиры входили в гуннский иль. Но это было раньше. А правит же нами Багат-хан, великий багатур. Гуннским илем, сейчас, вроде бы, правят Дингиз и Эрник.

– Сыновья великого кагана?

– Да, того, что погиб, почтение и хвала его деяниям.

Заговорил Ташир:

– Никто не может сказать, кто из этих двоих главнее. Но ведь оба не могут быть каганами. Был бы жив Эллак, старший сын Адель-кагана, он сохранил бы могущество иля, говорят старейшие, и не позволил бы новым огорам, в неисчислимом множестве пришедшим с востока, разбить наше непобедимое войско. Но он погиб, Эллак, ненадолго пережив отца.

– Я слышал о той битве. Солнце над степью померкло, но не окончательно. Я, Аслан-батыр с Золотых гор, говорю вам, агасиры: Волк, вестник Тэнгри, уже появился в Степи, чтобы напомнить об извечности законов Неба. Знайте вы это, агасиры, вы и остальные народы.

Агасиры и языг слушали, затаив дыхание.

– Я должен был увидеться с Адель-каганом. Где я могу увидеться с его наследниками?

– В низовьях Узи, – ответил Барыс. – На юго-запад, три дня пути. – И неожиданно решился: – Меня зовут Барыс, а это мой товарищ Ташир. Мы сражались с готами и гепидами, и побеждали их. Возьми меня с собой, Аслан-батыр. Я буду верно служить тебе.

Ташир и Артагес посмотрели на него с удивлением и даже, может быть, с завистью.

– Нет, агасир, мне не надо служить. Я не собираю войска и не создаю орды. Служи своему народу… и не забывай о законе…

– Да, Аслан-батыр. Счастливой дороги тебе.

– Счастливой дороги, – сказал Артагес.

Попрощался и Ташир:

– Счастливой дороги, Аслан-батыр. – И обратился к Артагесу: – Языг, вот твой конь.

Аслан ждал этих слов. Когда они были произнесены, он двинул своего коня в путь, взмахнув на прощание рукой…

. . . . .

Меж двух высоких холмов, что назывались величественно Спящие Батыры, протекала неширокая и спокойная речка, скорее ручей, с названием необычным для потока: Поющая Стрела. Зелёные луга простирались вокруг этих холмов, и редко росли деревья по берегу ручья. И лишь вдали, за восточными оврагами, начинались леса, где водились медведи. У подножия южного из холмов, у его склона, уходящего полого вниз, в воду с тем, чтобы выйти с другого его берега и, поднявшись, обратиться в своего собрата, располагались юрты и кибитки одной из малых орд агасиров.

Солнце поднялось в высшую точку своего небесного пути, на котором не белело ни одно облако. День был жарким и безветренным, и всё вокруг было спокойно. Вдруг с вершины холма раздался крик:

– Север! Всадники! Малым числом!

Взоры всех в лагере обратились к северу. Дозорный продолжал:

– Трое всадников! Один конь в поводу!

Предводитель орды, Гурук-хан, воин доблестный, в вершине своих сил, сохранял спокойствие, терпеливо ожидая известий. Всадники приближались.

– Это Табир и Акташ, – сообщил дозорный с вершины. – Ведут пленного.

Гурук-хан был удивлён. Агасиры ни с кем не ведут войны: что за пленный? Но вот они уже въехали в пределы лагеря. Два брата, Табир и Акташ, и кто-то, со связанными руками, не похожий ни на кого из воинов окрестных народов. Акташ держал поводья лошади, на которой сидел пленённый ими иноземец, связанный, а Табир – поводья свободного коня, возможно принадлежащего этому самому иноземцу.

– Гурук-хан, – обратился Акташ к предводителю, – сын твой, Тенчек-батыр, пленил лазутчика. За Мёртвым лесом.

Хан, видя, что вернулись не все, спросил:

– Были и другие?

– Мы не видели других, но Тенчек-батыр ищет. Овчары рассказали нам, что чужестранец расспрашивал об орде гуннов. Мы догнали его, у Мёртвого леса, и он был один.

– Славный хан, – вступил в разговор Табир, – те, кто не прячется, не ездят теми путями. Остальные, с твоим сыном, ищут его сообщников. Нас же Тенчек-батыр отправил к тебе.

Хан внимательным взглядом изучал незнакомца, не прятавшего взор. Воины спустили его с коня и поставили перед своим вождём.

– Кто ты?

Один из воинов, совсем ещё юнец, быстро ткнул его в бок кулаком.

– Отвечай, собака! Перед тобой великий Гурук-хан.

Пленный всё же медлил с ответом, словно и не заметив толчка. Он, не надолго задержав взор на Гурук-хане, изучал окружающее, больше всматриваясь в лица людей, словно ища что-то в их глазах. И вот он обратил взор к хану.

– Моё имя Аслан, – ответ его был на языке, близком гуннскому.

– Из какого народа? – спросил Гурук-хан.

– Я гунн. С востока.

Агасиры знали, что на востоке, далеко, за Иделью, есть ветвь гуннского народа, из которого и вышли когда-то предки западных гуннов, создавших великую державу.

– Гунн из-за Идели? Что ты ищешь здесь? – продолжал спрашивать Гурук-хан. Он не был уверен, что это чей-то лазутчик – скорее наоборот, по его поведению чувствовалось, что это сильный и отважный воин, чьи действия прямы и открыты. И никакой затаённой хитрости в лице. Почему сын решил, что это лазутчик: из-за слов пастухов?

Чужеземец не спешил с ответом. Видно было, что он не посланник какой-либо восточной державы, ведь не имеет странник этот сопровождения и каравана с дарами. Если только не подвергся он разграблению. Теперь это не редкий промысел многих ватаг и орд, лишённых твёрдой власти. Когда-то власть Адель-кагана достигала могущества величайшего, и установила в Степи соблюдение Закона Единого так, что никто не боялся подвергнуться нападению в пределах государства гуннского кагана, если сам не имел злого умысла. Тогда, в благословленные те времена, лихие егеты боялись, да и не имели нужды, отбирать чужое добро в стране величайшего правителя, ибо по соседству были земли богатые, и было чем поживиться там, участвуя в походах кагана и его военачальников.

– Ты один, чужеземец. Один ты вышел на этот путь или были с тобою спутники? Если были, то что с ними стало?

– Я один. С самого начала.

Хан помолчал, обдумывая слова Аслана, – поразительные слова, так не похожие на правду в виду невозможности столь невероятного путешествия. Невозможности для обычного человека.… Затем спросил:

– Что же ведёт тебя к гуннской орде? Не желание ли служить правителю великой державы?

Глаза Аслана блеснули.

– Нет, хан, путь мой – не к славе, – сказал он, не добавляя более ничего.

Не разговорчив, как и подобает батыру.

– Развяжите, – приказал Гурук-хан.

Один из воинов быстро исполнил приказание, разрезав ножом путы, связывающие руки Аслана. Тот же, неторопливо растерев освобождённые запястья, не поворачивая головы, вытянул правую руку в сторону и назад, где стоял агасир, держащий его оружие. Жест его был столь исполнен достоинства и уверенности, что агасир не осмелился отказать и, не раздумывая, и не ожидая даже разрешения своего хана, тотчас же вложил оружие батыра в его вытянутую руку. И лишь затем, спохватившись, взглянул испуганно на повелителя, но не увидел в его глазах осуждения.

– Нет, хан, – заговорил Аслан-батыр, – я не к правителю великой державы. И я не из-за Идели, а из ещё более далекой страны – Золотых гор. Я Аслан, сын Юлбариса, стал батыром в четырнадцать лет, убив в единоборстве Маначура, жужаньского атамана, и взяв себе его оружие и коня.

Я пересек всю Большую Степь, с благословения Тэнгри Рассветного, с востока на запад, и я скажу тебе, что вижу в твоей стране. О какой великой державе говоришь ты? Два дня назад, хан, видел я это сам, двое агасиров увели спутанную лошадь у человека покровительствуемого ими же народа! А сегодня Тенчек-батыр, сын твой, как я понимаю, притом, что несколько из его воинов обнажили клинки, разговаривал со мной, и обвинил меня, не приведя доводов моей вины, и не назвавшись! Пастухи, что встретились мне, вместо того, чтобы объяснить путнику дорогу, старались лишь запутать меня, но это я понимаю: они не уверены, ждут бед, предчувствуя их, и они правы в своих ожиданиях!

Я, Аслан-батыр, говорю дерзкие для тебя слова, но я говорю то, что видел сам, и не прими это оскорблением, Гурук-хан. Это беда всей Степи. Тлен жужаньского беззакония царит повсюду, хотя я надеялся найти здесь оплот справедливости: слава Адель-кагана достигла восточных пределов.

Аслан-батыр умолк, позволяя слушателям проникнуться его словами, заставившими сжаться сердца в необъяснимой печали, безысходной и неутолимой.

– Земля-Вода приведена в расстройство, взрастившая нас матерь священная. Ей недостаёт животворящего света, нисходящего с Неба. Нити жизни прерываются повсюду среди просторов степей.

Вы все это хорошо знаете. Виной тому дым пожарищ, затмевающий свет небесный, тот, что порождает нити. Владыка Смерти восстаёт, взирая на четыре стороны, и песнь его громогласна. Но огонь тот не возгорелся по воле Тэнгри или Земли-Воды, и не Владыка Смерти возжёг его, хотя и радуется ему. Сотворили его люди, мы сами. Утеряв согласие меж собой, вследствие того, что перестали следовать законам Степи и Неба, отказавшись от них, мудрых и всеобъёмлющих, охватывающих всё. Отказ этот неразумный, гибельный в начале своём, и порождает дымящееся зарево, нашим же действием отдаляющее нас от Тэнгри.

Но дым чёрный не может долго застилать наши души. Пророчицы говорят, что здесь, на западе, сойдёт с небес Волк, чтобы вновь установить Единый Закон Степи.

Слушайте Степь, агасиры, слушайте, открыв сердце. Скоро уже вы услышите вой Волка, а это глас Тэнгри небесного…

. . . . .

Аслан-батыр, в одиночестве совершив переход, невероятный в трудности и дальности, достиг берегов Узи, и решил он, что его путь завершился – закончился раньше, чем намечалось. Гуннский каганат, чья слава утекла с водою Недавы, перестал быть великим, и незачем Аслан-батыру было идти дальше на запад, к Дунаю: ведь там уже не было Золотого Стана – грозы неотвратимой и неумолимой вельхов и кельтов. Центр каганата – Великая гуннская орда – был теперь здесь, на Узе, потерянной родине готов.

Власть, унаследованная сыновьями Адель-кагана, хоть и не была столь могущественной, как у их великого отца, но сила была в ней, и никто не смел говорить о конце каганата. Надежда сохранялась. Не только для гуннского иля, но и для всей Степи. За ней и шёл – через всю Великую Степь – Аслан-батыр.… Вслед солнцу сияющему и встреч ветру манящему…

Не переправиться через Узю вплавь, да ещё с двумя лошадьми – слишком широка она. Но был паром, из брёвен огромных сооружённый, в одном из многочисленных селений рыбаков. Вёл он не на сам западный берег, а на остров, звавшийся Комушкай. Перевезли рыбаки гостя на тот остров. А оттуда – менее половины пути до нужного Аслану берега. И тут уже, держась рукой за петлю на шее одной из своих лошадей, а другой рукой сжимая крепко поводья второй лошади, пустился Аслан вплавь. Лошади его были сильны и выносливы, и добрался батыр до западного берега реки. И проходил его путь вместе с путём солнца – иначе почему же, хоть лето и закончилось, и вода была уже холодной, но, когда вышел он из вод реки широкой, солнце достигло вершины неба и жар его быстро осушил странника? А ветер был по-летнему горячим, словно и не наступала осень…

Жители рыбацкого селения запомнили тот день, после которого наступили холода, предвещая скорое и неотвратимое наступление зимы.