Архивы автора: mihail555

Калейдоскоп

Давным-давно: во времена моей юности – я увлекался произведениями известного писателя, описывающего явления мистические с элементами научной фантастики. Истории те были крайне увлекательны, а порой и душу бередили своей реалистичностью и фантасмагоричностью происходящего. Будто описывал он процессы, вполне могшие произойти, но разве что в параллельной вселенной, соседствующей с нашей. Читая его рассказы, меня не покидало ощущение, что я смотрю калейдоскоп: прибор простой по своей структуре, но обладающий несомненной магической силой. Тем не менее, кое-что оказалось вполне возможным спустя много лет после смерти того фантазёра. Я часто размышляю о следующем: кем же он все же был – пророком, а может удачно ткнул пальцем в небо и просто угадал? Ведь во времена его жизни подобное было в принципе невозможно, а может я чего-то просто не понимаю ввиду своей ограниченности и плоскости мышления.

Но так или иначе: события, описанные в данном сочинении, всегда будоражили умы любопытных, а в некоторой степени и романтичных особ, склонных к мистицизму. Однако явления эти можно считать интересными лишь в случае, если происходят они исключительно на бумаге, но никак не в жизни.

***

Все началось с того, что доктор-патологоанатом по имени Гертруда Грейтвик выясняла причины смерти бездомного путём препарирования и изучения внутренних органов на предмет повреждений. Мертвяк был найден в канаве города Феарвилль под утро двадцать третьего октября 19….. года. К моменту, когда бродячие псы уже съели значительную часть груди и шеи, труп заметил дворник. Несчастный был доставлен в местный морг, где мы и застали мисс Грейтвик за ее привычным занятием. Достав сильно увеличенную печень, Гертруда отправилась на кухню приготовить кофе. За шумом кофемашины она не различила звука упавшего на пол скальпеля и шлепков босых ног по кафелю. Вернувшись в препараторскую, бедная девушка не обнаружила на столе мертвяка, а в темноте, у окна: на фоне предвечернего неба – увидела силуэт человека. Сначала он тяжело дышал, хрипя при выдохе, а затем попытался что-то сказать, издав лишь нечленораздельные звуки, словно попытки пьяного заговорить. Несчастная Гертруда стояла словно вкопанная, дрожа, что твой лист на ветру. Наполненная до краев кружка с горячим кофе ходила ходуном в руках бедной девочки и, лишь ожогшись кипятком, мисс Грейтвик очнулась и стала пятиться, а человек, напротив, стал двигаться вперёд неуверенными шагами. В вышедшем на свет доктор узнала своего пациента. Кишки волочились за ним по полу, а свою печень он совершенно искренне пытался вставить обратно. Несомненно, это был живой мертвец, но совершенно не похожий на тех исчадий ада из плохого кино. Наш зомби был… испуган. Он совершенно недоумевал, что с ним происходит, к тому же сказать ничего не мог: псы, судя по всему, съели голосовые связки несчастного. Но рассуждать логически можем мы, сидя сейчас в абсолютной безопасности, но Гертруда Грейтвик в тот момент была неспособна трезво мыслить. А потому звук разбившейся кружки в сочетании с пронзительным визгом привели к тому, что мертвец бросился в окно, а, оказавшись на улице, скрылся в переулке среди мусорных баков: и был таков.

Юной Гертруде никто не поверил, посчитав ее съехавшей с катушек одинокой девушкой, работающей патологоанатомом ввиду проблем с психикой. Хотя девочка и впрямь была несколько невротической особой, но галлюцинациями никогда не страдала, к работе своей относилась добросовестно, а одинокой была по причине непростого характера, чем многие грешат. Тем не менее, работать мисс Грейтвик в области медицины было запрещено категорически и что с ней случилось впоследствии неизвестно. Лишь спустя некоторое время Гертруда была заочно оправдана, потому что подобные случаи стали происходить повсеместно, а впоследствии стали настолько закономерными, что превратились в обыденность. О паре подобных мистификаций я вам сейчас расскажу.

***

В другом небольшом городке на берегу реки Эмералд Стрим компания закончивших школу молодых людей отправилась на пикник. Прибыв на место к обеду, парни принялись играть в волейбол, а их подружки готовить еду. К ночи все были уже изрядно пьяны и готовы к приключениям. Один из юношей рассказал о древнем кладбище неподалёку: людей там хоронили в известняковых саркофагах, стоящих среди деревьев. Возбужденные алкоголем, студенты отправились на погост. Кладбище и впрямь оказалось древним и таинственным местом, сохранившим запах древнего тлена. Придя на место, компания продолжила попойку и, совершенно обезумев от спирта, принялась совершать  акты вандализма в совершенно неуместном для этого месте: мочиться на гробы, а также бить их ногами; кричать оскорбительные слова в адрес покойников, горланить весёлые песни, а одна из парочек предприняла попытку соития: окончившуюся к счастью неудачей. На фоне происходящей вакханалии саркофаги, залитые светом Луны, выглядели зверьми, готовыми атаковать пришельцев. Их неровные бока из древнего камня зловеще вздымались от возмущения происходящим. В мире мертвых не существовало звуков, издаваемых пьяными людьми, а потому создавалось ощущение двойственности происходящего: двух реальностей, готовых столкнуться – живой и параллельной (которую мы считаем мертвой, но по непонятным причинам ожившей). Один из парней: капитан сборной школы Сайлент Бордер по регби – здоровенный детина за двести фунтов с полного разбегу прыгнул вперёд ногами на саркофаг вдвое тяжелей его самого в попытках опрокинуть гробницу. В результате гроб лишь слегка пошатнулся, а здоровяк-спортсмен грохнулся на спину, стеная и хохоча одновременно. Событие это чрезвычайно развеселило молодежь: и поначалу за звуками хохота и пьяных воплей восхищения глупым поступком капитана никто не услышал хрипов и возни в саркофаге.

Успокоившись, компания решила развести костёр. Расположившись поуютней вокруг огня, юные алкоголики принялись рассказывать страшные небылицы: услышанные и придуманные. Немного протрезвев, молодые люди задремали и лишь уханье сов и стрекот сверчков нарушали тишину мертвяцкого дома.

Позже одна из девушек по имени Арли Блэйк, проснувшись от звука шаркающих о сухую траву ног, увидела того самого капитана, неуверенной походкой направляющегося в сторону одной из гробниц. Приблизившись к саркофагу, парень прижался ухом к древнему камню, прислушиваясь, а после, глубоко вздохнув, резким движением откинул крышку.

Несколькими мгновениями позже воздух кругом сотрясся от пронзительного крика сначала страдающего от боли спортсмена, а затем обезумевших от ужаса товарищей и их подружек. Пока все спали, здоровяк проснулся и решил помочиться. В процессе того занятия он услышал легкое постукивание из могилы, которую пытался столкнуть со своего пьедестала. Несмотря на то, что лето выдалось на редкость жаркое, из саркофага повеяло могильным холодом. Нагнувшись, наш студент почувствовал магическое сочетание запахов старых костей, миндаля и тмина. Бедный мальчик принялся сперва ощупывать изнутри стены саркофага, опускаясь все ниже. Каков же был испуг парня в момент, когда на дне гроба он наткнулся на липкое и тёплое тело. В могиле, крышку которой закрыли много веков назад, находилось живое существо. Отдёрнув руку, капитан сборной по регби закричал, отступая назад, но не успел сделать и нескольких шагов, как из саркофага выпрыгнуло существо, похожее на человека в состоянии разложения. Запрыгнув несчастному мальчику на шею, оно сомкнуло ноги у него за спиной и вцепилось ему зубами в лицо. Мгновенно проснувшись, вся компания бросилась врассыпную и лишь когда юнец перестал кричать, а существо продолжало поедать его лицо, один из друзей несчастного юноши выхватил из огня горящее полено и что было сил огрел упыря по спине. Издав хриплый вскрик боли, существо бросилось в еловую рощу: и было таково.

Как и в случае с мисс Гертрудой Грейтвик, никто не поверил рассказам компании школьников, объяснив их буйную фантазию большим количеством алкоголя, а возможно и опиатов разных мастей. Криминалист заключил, что убитый стал жертвой дикого зверя, а шериф округа поддержал эту версию, выступив с заявлением по местному телевидению.

Об остальных участниках пикника мало что известно, но старик Руди Редманд: тот самый шериф – много позже, будучи на пенсии, поведал мне, что одна из девушек долгое время проходила реабилитацию в одной из окружных психических клиник, а двое парней провалили вступительные экзамены в Хоккейную Школу имени Уэйна Грецки, а после принялись наркоманить, в тюрьме оказались, а потом и вовсе пропали из поля зрения.

Третью из мистификаций считаю наиболее пугающей.

***

В одной рыбацкой деревушке, кои в большом количестве разбросаны по берегу северного океана, жила семья Монти: отец семейства Мэтти, успешный рыбный торговец; его жена Мориа, учительница начальных классов в местной школе; и трое детей: Мэриан, Малоун и Мерит. Одним пасмурным выходным утром: коими так богат тот край – мать поднялась раньше всех, чтобы приготовить завтрак. Спустившись в гостиную, она почувствовала резкий запах гари, исходящий от камина. Разбуженный муж позвонил в службу чистки дымоходов, а тем временем семья решила позавтракать на свежем воздухе: под навесом. Моросил легкий дождик, обрыв в полумиле от дома был невидим по причине тумана, а солнце светило из-за туч могильным полусветом. В то утро даже чайки притихли в ожидании потрясения. Позже подъехал желтый ржавый фургон фирмы «Клининг Пайп». Рабочий: молодой, жизнерадостный мужчина средних лет – забрался на крышу, вкрутил крепежное кольцо около дымохода и, прицепив к нему веревку с карабином на конце, опустился в трубу.

Вернувшись к завтраку, семья продолжила непринуждённо общаться, обсуждая детали предстоящего празднования восьмидесятилетия отца Мэтти. За легким разговором прошло два часа, а рабочий все не появлялся. Мэтти Монти решил сходить в дом: проверить, все ли хорошо. Зайдя в гостиную и прислушавшись, хозяин дома услышал возню в дымоходе и сыплющуюся сверху в камин золу. Решив, что рабочий продолжает чистить дымоход, Мэтти вернулся к семье, к тому моменту уже играющей в бадминтон. Вдоволь навеселившись, Мерит предложила поиграть в «Угадай, кто», расположившись на шезлонгах. Мориа отправилась готовить коктейли из шикши и морошки, а семья тем временем принесла шезлонги, расположив их недалеко от обрыва. Воздух был абсолютно прозрачен и чист, чёрные волны шумели настойчиво, холодный ветер дул мягко, – и каждому вдруг стало понятно, что сегодняшний день хорошо не закончится. Отогнав плохие мысли, продолжали играть. Младшая дочь пыталась изобразить графа Дракулу, стоя лицом к дому и семье, сидевшей полукругом. Вдруг улыбка на ее лице померкла. «Это трубочист?», – нахмурившись, серьезно спросила она. Все повернулись и увидели рабочего, выходящего из тумана странной походкой. Голова его была неестественно склонена вбок, руки безвольно болтались, а обе ноги волочились по траве. По мере приближения стала видна свернутая вбок челюсть, один глаз отсутствовал, а роба была испачкана сажей и кровью. Отец семейства бросился навстречу рабочему, предполагая, что тот травмировался, чистя дымоход. Подбежав вплотную, Мэтти понял, что рабочий находится без сознания: будто невидимая сила ведёт его по воздуху. В следующее мгновение мертвое тело несчастного метнулось в сторону Мэтти: сильный удар сбил с ног мужчину, а тем временем все неодушевленные предметы стали медленно подниматься в воздух, кружась. Полтергейст будто играл с людьми, наслаждаясь их страхом, но вскоре ему это наскучило, и он решил поиграть с Мерит. Невидимая рука сдавила горло бедной девочки: она начала задыхаться, корчась в конвульсиях. Всех пытавшихся спасти несчастную призрак отшвыривал в сторону. Через несколько минут посиневшее тело Мерит рухнуло на траву, а после все члены семьи были задушены подобным способом. Тела призрак сложил в виде перевёрнутой звёзды, и был таков.

Мертвяков обнаружила домработница, пришедшая понедельничным утром на службу. Прибывшие на место преступления криминалисты заключили, что семья Монти стала жертвой одного или группы маньяков-психопатов, убивающих не для наживы, а забавы ради. Естественно, что дело забуксовало, и, насколько мне известно, до сих пор лежит на рабочей полке в кабинете шерифа округа Фроузен Эдж.

***

Рассказывая о случае на пикнике, я упомянул о том, что миру мертвых нет никакого дела до того, что происходит в мире нашем: он лишь ждёт пополнения. Однако давно: во времена, когда на нашей планете был единственный материк, окружённый океаном, а границ вообще не существовало – Боги заключили уговор, согласно которому два мира (несомненно, существующих) не вмешиваются в ход событий потустороннего. А мир, который мы называем потусторонним, считает таковым наш. И так продолжалось много веков, но что произошло впоследствии, понять не представляется возможным. А случилось то, что миры наши пересеклись. И те полтергейсты, которых мы так боимся и уничтожаем, думают точно так же: ведь для них мы – те, кто мешает им жить спокойно. Но так или иначе, когда существование потустороннего стало очевидным, было решено создать ОпБсПС(о) – Отдел по Борьбе с Потусторонними Силами (оперативный), задачей которого стало заниматься уничтожением всего необычного и выходящего за привычные рамки. В бытность свою я возглавлял одно из подразделений той структуры: нашей задачей было оперативное реагирование на обращения испуганных граждан. Мы либо уничтожали оживших мертвяков, либо охотились на какого-нибудь диковинного зверя из преисподней, а иногда приходилось и всмерть оторопевших от ужаса людей эвакуировать из зоны действия особо разбушевавшегося полтергейста. И каждый раз, делая грязную работу, меня не покидало ощущение жестокости, причём с нашей стороны: упыри и бесы зачастую в страхе в стороны разбегались, а мы старались уничтожить их с особым рвением.

Размышляя о событиях, происходящих в те времена, я часто ловлю себя на мысли, что бороться с таинственными явлениями, не поддающимися нашему пониманию – это словно смотреть в калейдоскоп. Завораживает, а порой и страшно становится от непонимания этой красоты. Самая распространённая реакция при этом: желание выбросить, и даже уничтожить. Но, вдумавшись, понимаешь, что суть проста – это всего лишь отражение рисунка от нескольких зеркал под разными углами. И выбрасывать предмет замешательства пропадает всякое желание. Потому что он прекрасен, что те верхушки деревьев, колышущиеся на фоне кровавого заката. Но как же тяжел и мучителен путь к осознанию простых истин.

Морская история

Я иду по бульвару, засаженному сиренью. Будний день, за час до полудня. Сегодня я окончил работу раньше, а потому решил прогуляться: весна в этом году пришла рано – начало марта, а тепло, словно апрель кончается. У меня настолько отличное настроение, что я даже не осуждаю мужчин, пьющих алкогольные настойки из маленьких бутылочек: на скамейках, в тени тополей. Мне отчего-то кажется, что у них отпуск, а потому есть возможность вот так сидеть и выпивать с утра. Я их даже люблю, этих жалких бездельников, в этот час: пусть заливаются, ежели им так хочется. Птицы играют затейливую мелодию, жуки жужжат, кошки резвятся на солнце: и так меня умиляет все в этот момент – словами не передашь благодати, что снизошла на меня весенним утром. Миновав сиреневый бульвар, я вышел на Девятую улицу. Прошёл ночлежку при монастыре Святой Марии, стройку метрополитена и оказался на аллее с зелёными газончиками по бокам. Ночью прошёл дождь, а потому воздух пах, словно в детстве, когда я шёл бесследно бродить по улицам накануне важной поездки. Я дышал свежестью, чувствуя, как мои легкие раскрываются при каждом вдохе. Мне было трудно покидать свой дом тогда, а потому впадал я в состояние крайне удрученное, но в процессе прогулки становился весел и жизнерадостен, а по приходе домой снова погружался в меланхолию. На следующий день я уезжал, месяц страдал, после возвращался, и снова страдал по окончании прогулок после дождя: вот такой замкнутый круг, выхода из которого я не видел. Но вернёмся к прогулке: я пинал камешки под ногами и вдруг заметил трех червей, сползающих с бордюра. Внезапно к ним подбежал пёс и сожрал. Не обратив внимания, я продолжал идти, но на душе становилось все хуже. К запаху свежести стал примешиваться другой: отвратительный смрад испорченной рыбы. Пройдя дальше, я увидел лежащего на траве огромного гниющего угря: он был ещё жив, шевелил своим хвостом. Угрей становилось все больше: огромные, темно-коричневые гады – они валялись на траве жирными тушами, некоторые ещё шевелились, другие уже издохли. Собаки стаями бегали кругом и жрали тех, что уже не могли сопротивляться. К горлу подступила тошнота, а выход был лишь один: идти вперёд, сквозь гору гниющих, скользких тел. С чувством отвращения я стал проходить между кучами мертвых тварей. Вонь стала невыносимой, меня вырвало, закружилась голова, и я грохнулся на спину, задыхаясь остатками обеда. Ко мне подбежал человек и принялся тормошить за плечи. Я пытался закричать, но наполовину переваренная пища забила мне глотку. Горький вкус желчи подействовал отрезвляюще и, открыв глаза, я убедился, что все ещё нахожусь в трюме корабля, а здоровяк-негр: рыбак Дишон Трентон – пытается выгрести у меня изо рта рвоту.

***

Траулер «Южный навигатор», занимающийся производством рыбьих консервов, подвергся нападению пиратов у берегов Зондейских островов. Генератор, отвечающий за электропитание холодильников и кондиционирование, вышел из строя, а потому вонь в трюме стояла, словно в свинарнике дремучем. Оказались мы в столь плачевном положении жаркой ночью накануне рождества 20…… года. Я нёс вахту на корме «Южного навигатора». Услышав крик чаек, включил ночной прибор и увидел очертания скал на горизонте. Доложив своему командиру, продолжил глазеть по сторонам: воды здесь неспокойные, а потому нужно быть начеку. Вчера нами была получена факсограмма от «Акульего плавника»: рыболовного корабля судоходной компании «Морские пути Стромлера» – о том, что пираты тутошние разбушевались не на шутку. И будто в ответ на мои мысли раздался шум катерного мотора с левого борта по ходу судна. Взглянув в ночной прибор, испугался я изрядно, и нутро перевернулось у меня вверх дном. К нам приближался тяжелый боевой катер чёрного цвета, с тремя пулеметными установками: двумя по бортам, да одной на мачте. Опознавательных знаков я не заметил, зато разглядел трепыхающийся флаг: старина Веселый Роджер. Ну, думаю, плохо дело: нужно подмогу звать. Кинулся я к тревожной кнопке, а сам ору, как ненормальный. Вскоре вся команда была на ногах и началась кровавая бойня.

Наш корабль был притянут к пиратскому судну при помощи цепей с крюками на конце, коими разбойники выстрелили в нашу сторону и, убедившись, что зацепки ухватили поручни, трубу-мачту и остальные конструкции, принялись наматывать цепи на катушки при помощи электрических лебёдок. Нашу охрану осуществляли сотрудники частного охранного предприятия «Свифт протэкшн»: бывшие вояки, ветераны войн – все как на подбор со стрижками ежиком и мордами кирпичом. Застрекотали выстрелы, а кой-кто из ракетницы шмальнул по бандитам. Однако не помогло: смуглые азиаты принялись перебираться к нам на борт и пошли, что называется, клочки по закоулочкам. Пираты оказались крайне искусными бойцами, и вскоре большая часть нашей охраны была перебита, а остальные в плен сдались разбойникам. Мне в ходе перестрелки колено прострелили, да по голове железякой какой-то прилетело. Я вообще к боли привыкший, да только вот ногу жалко: отнять вскоре пришлось.

Согнали нас всех в трюм. Главарь бандитской ватаги: тощий злодей в грязной белой майке и кривым ножиком за поясом – что-то истерически визжал на своём языке, часто повторяя «нулайан путих» и «путра плачур». Переводчика нашего пришибли при налете, а и не нужен был он вовсе: все и так понятно – захватили нас, и отпустят только после выкупа.

Медицинская помощь мне была оказана примитивная и вскоре правая нога моя посинела, что твой баклажан. Уповая на Господа, отпилил мне ее, родимую, боцман Баз Байярд, а после прижег. Уж не знаю, кого мне благодарить, да не заразилась рана и остался я живёхонек. Так просидели мы в вонючем трюме что-то вроде трёх месяцев: до того момента, как Трентон-рыбак спас меня от удушения. Хорошо, что морские разбойники были очень до анаши охочи – резкий запах ее немного заглушал вонь рыбьей тухлятины и немытых тел.

Злоключения наши подошли к концу солнечным утром восемнадцатого марта 20…… года. Тело мое к тому времени лишилось мяса, а мозги высохли настолько, что здраво мыслить я уже не умел и отчёта в том, где нахожусь, себе не отдавал. Высшее начальство судоходной компании совместно с правительством все же смогли договориться с пиратами. Позже члены экипажа, что могли ещё осознавать происходящее, рассказали мне, как дело было. Накануне освобождения предводитель разбойников с самого утра спустился в трюм и, стоя на средине лестницы, долго сыпал в трубку радиотелефона проклятия в адрес слушателя. Со временем настроение его становилось все благодушнее, а вскоре и елейная улыбочка проступила на сморщенном, словно грецкий орех, лице. Он обшарил ошалелыми от анаши красными глазами пленников, а после отдал приказ одному из шайки проверить, все ли заложники живы.

Следующим утром в полумиле от «Южного навигатора» качался на волнах паром «Блэкхед Ил». Шлюпки сновали туда-сюда: стремительно, методично. Главарь морской банды: с марихуановой сигаретой в зубах – благодушно взирал на спасение тощих матросов, держа в руке хромированный чемодан с деньжатами. Лишь оказавшись на воле я узнал, что звали его Юда Тирта по прозвищу Акула-молот. Негодяй наводил ужас на торговые и рыболовные суда на протяжении многих лет: отличался жестокостью и крутым нравом, и тот факт, что откупили нас – ангельское вмешательство. Точно вам говорю. А Акулу поймали вскоре агенты спецслужб и вздернули на виселице. Казнь ту по телевизору транслировали в прямом эфире, да только не смотрел я: рожа его противная мне до смерти ещё тогда надоела.

Человеку с одной ногой не место во флоте, а потому уволили меня. Компания выплатила внушительную компенсацию, которой хватило на покупку высокотехнологического протеза: взамен бесплатно предоставленного правительством, и дома на морском берегу в панорамном стиле, со стеклянными стенами. И местечко мне нашлось преподавателем по части навигации в мореходном училище. Жизнь вошла в свою колею: просыпался я под крик чаек, а засыпал под шум прибоя. От вредных привычек отказался: здоровьице мое подорвалось в пиратском плену. Но привык, а только иногда снилась мне рыбья вонь, да шальной преступник со ржавым кольцом в носу угрожал мне автоматом.

Проснувшись однажды позже обычного, я не стал одевать протез, а отправился на костылях в кухню. Погода выдалась ветреная и пасмурная, а потому я решил остаться дома на весь день. Достав из морозильной камеры коровьи отбивные на разморозку, я включил электрочайник и принялся смотреть в окно на море темно-бирюзового цвета. Вдруг мне вспомнился тот удручающий сон о полумертвых угрях и собаках: и так мне на душе тоскливо стало – хоть на стену лезь. Звук вскипевшего чайника вывел меня из раздумий: глубоко вздохнув, я заварил в кружке свой любимый Эрл Грей и включил телевизор. По центральному телеканалу транслировались новости: о проведении ежегодной ярмарки по случаю дня города; далее: об открытии новой поликлиники для душевнобольных и начале соревнования по каякингу среди юниоров. В завершении выпуска срочная новость: в суде состоялось слушание по делу руководителя компании «Рыбные консервы Хавелока». Досточтимый мистер Хавелок вступил в тайный сговор с пиратами Зондейского архипелага с целью получения страховых выплат на случай нападения на траулеры компании, среди которых значился и «Южный навигатор». Меня словно по башке ухнули батогом. Вот ведь что получается: благодетель наш сам пиратам заплатил, чтоб те нас захватили, а после выпросил у президента деньжата на спасение команды. Президент то наш, зная о ситуации в морях, гарантии по телевизору давал, что не бросит никого в беде: порядочный он, видимо – даже в отставку подал вскорости. Ну а Хавелок в довершение ко всему ещё и страховку получил, бессовестный. А деньжата все за границу выводил на личный счёт в банке: да только что-то не так пошло – вот и взяли его за гланды. Так мне грустно стало, что выключил я телевизор, прицепил протез, накинул плащ-дождевик и отправился бродить по берегу с тросточкой.

Брёл я вдоль бушующего моря долго: едва до Мосси Стоунс не дошёл – а это около двух миль. Вот ноги я лишился, а оказалось, что ради чьей-то наживы. Мыслишки у меня в тот момент мрачные в голове вертелись: вон океан бушует, а что мне стоит нырнуть в него, да плыть, пока не устану. В такой шторм обратно до берега добраться вряд ли получится: тем более с одной ногой. Но заместо этого решил я сделать то, чего уж много годков не делал: Боженьке помолиться. И молитва моя была не похожа на те, с которыми я раньше к Нему обращался. Впервые в жизни я не просил ничего конкретного, а посыл мой был прост:

МИЛЫЙ БОЖЕНЬКА! НАУЧИ СМИРЯТЬСЯ С ТЕМ, ЧТО МНЕ ИЗМЕНИТЬ НЕ ПОД СИЛУ!

Талая вода

Траскские болота – та ещё дыра, вот что я вам скажу, мистер. Места мрачней и вонючей днём с огнём не сыщешь, как ни старайся. Наверное, именно по этой причине каждый второй в этой богом забытой местности – вампир. И разговор этот отнюдь не шуточный: как на духу говорю вам – здешние леса и топи длинными ночами кишат кровожадными аспидами. А уверен я в этом лишь потому, что сам таковым являюсь: бессмертным скитальцем, кочующим меж местами одно мрачней другого и сосущим кровь из всего, что движется. Ежели фермер-растяпа не уследит за отбившейся от стада овцой или лошадью какой рассеянной, искать ее на туманных пастбищах побоится, то утром найдёт обтянутый шкурой скелет. Заприметив бродячую меж кустов скотинку, мы с братьями-кровопийцами вмиг набрасываемся на бедное животное, облепляем его, что твои мухи-говноеды и высасываем досуха: разве только косточки не обгладываем – оставляем на поживу упырям-абсолютистам. С несколько месяцев тому назад прибыл в наш клан Бледной Луны Амадей Лунц: древний и мудрый вампир, что пивал кровь ещё легионеров-мракоборцев. Этот самый упырь-философ рассказал нам об удивительной штуке под названьем «этика» и объяснил, что абсолютисты есть упыри-отказники, предпочтившие быть падальщиками, а руки марать отказавшиеся, дабы не брать на себя людского греха. Выслушали мы старца со всемвозможным тщанием, а после высмеяли эту самую этику как величайшую глупость, потому как не может бояться низменных людских грехов благородный мертвец. Однако смеяться нам оставалось недолго, потому что в Траск уже держал путь известный на весь мир мастер Абрахам ван Хельсинг.

Я хорошо помню то промозглое ноябрьское утро. К воротам города тяжелой поступью приближался могучий старик в кожаном плаще и арбалетом под названием Шмель-сырец за спиной: оружием, вот уже много лет наводившим ужас на упырей и вурдалаков от Траскских болот до пустыни Лехорр Лехорра. В руке старик нёс ларец с распятиями, солями, святой землей с горы Херренс Ансикт и разнообразными ядами. Приблизившись, странник три раза грохнул похожим на кувалду кулаком в ворота, и счастливый народец высыпал наружу, встречая спасителя оханьями да рыданьями. Сняв широкополую шляпу изящным движением, мастер Абрахам поклонился дамам, пожал руки мужчинам и потрепал за щечки деток, а после, сопровождаемый одуревшими от счастья жителями, направился в ближайший трактир, где его ждало угощение и постель. Мы наблюдали за этой сценой из пещеры неподалёку, сверкая из тьмы глазами, что твои совы. Когда человечий говор умолк за дверями таверны, вампиры наперебой защелкали, обсуждая дальнейший план действий и варианты убийства старины Хельсинга. И лишь немногие осознали в тот миг, что наша песенка спета.

В последующие дни мы только и видели, как стрелы с серебряными наконечниками мелькали во тьме, а в воздухе стоял тяжелый дух чеснока и святой воды. Славный мастер Абрахам ван Хельсинг, отоспавшись днём, ночами выходил на охоту с самыми смелыми жителями болот. Вооружившись луками и арбалетами, отважные мужи направлялись в самую топь, освещая дорогу факелами. Немало охотников и мы растерзали, а некоторые замертво падали от ужаса, едва завидев бледное безволосое существо, висящее над дымящимся болотом, что твоя летучая мышь.

Спустя несколько недель от Бледной Луны осталось вампиров всего-ничего, а среди них и ваш покорный слуга. В канун 18…. года я проспал дольше обычного, наслаждаясь сновиденьем о кровавых реках и мучительных страданиях. Разбудили меня крики разъярённой толпы, направляющейся к пещере, где притаился я. Уже отблески факелов замелькали на каменных стенах и запахло горящим маслом. Вмиг спрыгнув на землю, я выскочил из пещеры и зашипел на своих карателей. Однако, окрылённые успехами последних недель, жители Траска со стариной-Хельсингом во главе лишь посмеялись над моими стараниями, тыча в меня пальцами и ничуть не испугавшись. Лишь один из охотников, стоящий спереди, отшатнулся, взглянув в мои большие холодные глаза с маленькими чёрными зрачками и на рот, измазанный кровью белки, которой я лакомился перед сном. Однако тот трусливый человечишка получил несколько оплеух, сильнейший удар по шее от самого Хельсинга и был отправлен в тыл. Осознав, что дела мои плохи, я бросился вдоль скальной гряды в сторону затопленного леса: в надежде укрыться меж берёз да сосен, а может и в берлоге какой заброшенной. Достигнув камышовой рощи, я притаился меж стеблей в надежде, что преследователи откажутся от погони, но мастер Хельсинг был неумолим, и, заручившись поддержкой свирепых борзых гончих, продолжал шерстить камыши и осоки. Отдышавшись, прыгнул я что есть мочи на ольховую верхушку: местность обозреть. В дымчатой чащобе в миле к северу виднелось скопление валунов с мелькающими меж ними жёлтыми зрачками моих друзей волков. Взвыв что есть мочи, я услыхал обещание помощи от серых разбойников и, едва изготовился к прыжку, как склянка со святой водой угодила в ветку, и мерзкая жидкость опалила половину моего точёного лица. Зашипев на своего обидчика, я стрелой спрыгнул на землю когтями вперёд и направился на звериный манер в сторону валунов, оставив позади себя обмочившегося со страху крестьянина.

По прибытии на место, я сперва омыл торф с рук в ручейке, а после приветствовал волков, лисиц и ужей. Стрекозы обещали запутать моих преследователей жужжаньем, а гадюки оголили клыки и изготовились к прыжкам. Схоронившись в гроте, я принялся зализывать раны, а тем временем пауки сплели плотную паутину на входе.

Вскоре послышались вопли и улюлюканье, и хельсинговские прихвостни вступили в схватку с болотным зверьем, а я знай себе регенерируюсь. Сбежались хищники со всей округи: волки рвали глотки и сосали кровь людских разбойников, гадюки жалили шеи и бёдра, ужи влезали в носы и рты извергам, а хребтов, что переломали доблестные медведи, не счесть было той ночью. Хитрые лисицы заманивали наивных бестолочей в самую чащобу, где уже поджидали ядовитые жабы, а луговые луни выцарапывали очи распоясавшимся душегубцам. Оставаясь незамеченным, я наблюдал за происходящим из-за паутины и сердце мое полнилось ликованьем и предчувствием богатого пира. Почти восстановившись, я изготовился выйти из своего укрытия и помочь зверям, однако очи мои предательски блеснули во тьме из-за паутины и мерзкий гренадёр из личной охраны профессора метнул динамитную шашку. Взрыв прогремел у входа в грот, а я, окровавленный и униженный, отлетел на добрых семь ярдов, угодив спиной на острый камень. Раздробив позвоночник в трёх местах, подлый булыжник вошёл в мое тело, словно нож в растопленное масло. Вследствие взрыва вход в пещеру завалило могучими каменьями, а я оказался заложником темницы на долгие годы.

***

В былые времена многопудовый валун для меня был, что твоё пёрышко: подцепил бы его мизинцем и в сторону швырнул. Однако острый камень, проткнувший меня почти насквозь, помимо хребта повредил печень, растекшуюся по нутру, и кишки изорвал в клочья. Худо-бедно восстановившись после столь сильного ранения, сил у меня не осталось, а потому принялся я ждать. Бойня на поляне вскоре стихла, и лишь совы сочувственно ухали, пытаясь просунуть мне дохлых мышей в каменную могилу: сквозь маленькую щелку. После тщетных попыток подцепить маленькие тушки пальцем, я проухал славным птицам просьбу позвать на помощь моих собратьев, однако совы продудели в ответ, что всех моих друзей отравили чесноком и пронзили сердца осиновым кольями, а потому ничего мне больше не оставалось, как терпеливо ждать спасенья.

Прошло много лет, на протяжении которых питался я лишь плесенью, что слизывал с холодных камней, а тёплыми вёснами пил талую воду, сочащуюся сквозь щели в пещеру. Исхудав, стал я прозрачный, что твоя медуза, а вампирские крылья мои потеряли упругость и обвисли. Попытки вести летоисчисление я вскоре оставил, а потому не ведал, сколько лет просидел я в той пещере. Спасенье пришло солнечным, тёплым утром в виде юных археологов, забредших в мое убежище в поисках древних каменьев, а нашедших свою смерть, ха-ха!

Разбудил меня странный гул, не похожий ни на один из известных мне доселе звуков. Прильнув к валунам, завалившим вход в пещеру, я принялся вслушиваться в тарахтенье, исходившее снаружи, и вскоре послышалось металлическое скрежетание по валунам: будто железная рука пытается пробраться в мое укрытие. К гулу примешивались человеческие голоса, и вскоре сладкий запах крови заполнил пещеру сквозь щель. В желудке у меня заурчало от великого голода, и уселся я на потолке, выжидая скорую добычу. Спустя час или два даже вход в пещеру был свободен и внутрь вошли трое, охая и ахая от счастья. Доспехов на них не было, а только странная одёжка: портки необычной формы, на головах гладкие шлемы из неведомого материала, а на них – горящие глаза. Сперва молодые ученые хлопали друг дружку по плечам, поздравляя с находкой, а после один гаркнул: «Тащите ге-не-ра-тор!». Что это за штука такая я не знал, а потому решил пока не убивать пришельцев. Втащив устройство размеров с небольшую повозку, двое из пришедших произвели шаманские действия и вскоре колдовская машина затарахтела, а изыскатели внесли несколько глазьев, которые присоединили веревками к повозке. В пещере вмиг стало светло, словно днём, и на мгновенье я ослеп, а когда очи мои привыкли к свету, я понял, что мои жертвы смотрят на меня, раскрыв рты, а в глазах их кроме ужаса вообще нет ничего. Недолго думая, бросился я, что твоя белка-летяга, на ближайшую бестолочь и вонзил в розовую шею клыки. Двое других забились в угол и верещат, что твои грачи, а я знай себе кровь сосу. Осушив первого, я пальчиком раскроил яремную вену второму, чтоб заткнулся, а третьему вцепился в своё любимое место: под грудь – и с жадностью пил кровь, покуда второй клокотал рядом. После долгих лет голода столь богатый пир – шок для организма, а потому меня вырвало и я, одуревший от счастья, потерял сознание.

Очнувшись, я обозрел лежащие рядом тела, подкрепился, слизав вытекшую из вен кровь, и принялся ждать, покуда солнце зайдёт. Дождавшись заката, вышел наружу и увидел странную железную машину, похожую на катапульту, с надписью «John Deere» на корпусе. На горизонте виднелись высокие дома, освещённые тысячей факелов, однако свет тот был потусторонний, ровный, как на светящихся глазах моих жертв. За время моего нахождения в заточении мир изменился до неузнаваемости, и в глубоком смятении направился я в сторону шпилеподобных строений. По мере приближения дома становились все выше и ярче, а воздух наполнился неведомыми мне звуками: гудением, причудливой музыкой, будто кто по чугунным котелкам стучит, а мимо проносились с диким ревом железные повозки без лошадей, ведомые колдовской силой. Людей кругом была тьма, однако вид мой никого не смутил, а напротив вызвал всеобщий восторг. Хохоча, что твои гиены, странно одетые люди смеялись, тыча в меня пальцами, а когда я, до глубины души оскорбленный, вспорол живот одному из насмешников, разбежались врассыпную. Присев около подлого шутника, я принялся ко всеобщему ужасу пить кровь, однако вскоре приехала повозка с сине-красными огнями и двое принялись кричать на меня, угрожая мушкетами. Прикинув, что лучше скрыться, я бросился обратно: в направлении леса и долго ещё слышал за спиной вопли насмерть перепуганной толпы и дикий вой, исходящий от повозок с разноцветными огнями. Схоронившись в роще, я принялся составлять план действий.

В последующие несколько месяцев я в город не совался, боясь расправы, а ночами рыскал по окраинным помойкам. Из газет и брошюрок я черпал знания об окружающем мире, и вот что узнал. Высокие дома назывались небоскребами, повозки без лошадей автомобилями, а потусторонний свет – э-лек-три-чес-ким. Сравнив даты на газетах, я выяснил, что просидел в пещере больше трёхсот лет. За это время людей на земле стало в десятки раз больше, а еды во столько же раз меньше. Вся живность, прежде обретающаяся в дикой природе, была истреблена, а выращивались коровы и свиньи исключительно на фермах под вооруженной до зубов охраной. Далее скот отправляли на бойни, а после развозили по лавкам, где меняли на бумажные деньги. Из буклетов я выяснил, что единственное место, где жизнь ещё не вошла во всеобщее русло, был материк Дэбубай-ликкт, куда мне предстояло отправиться. По слухам, в лесах и полях там обитали в большом количестве дикие звери и птицы, а хищники охотились на травоядных бестолочей, плодящихся по законам природы. Ха-ха! Скоро невинные обитатели девственных лесов и прерий узнают о клане Бледной Луны, который мне предстояло возродить! Находилось то благословенное место за океаном, и добраться туда возможно лишь на самолете или корабле, уплатив деньжата. Однако работать я был не приучен по происхождению, а потому решил добраться до Дэбубай-ликкта, схоронившись в трюме корабля.

Изловив две дюжины крыс на многочисленных помойках, я набил мешок вертлявыми тварями и направился под покровом ночи на пристань, откуда в полночь отходил в сторону дэбубай-ликктского побережья туристический лайнер «Голдэн Эрроу». Ехать туда предстояло на метрополитене, а потому измазал я себя помоечными отходами и, закутавшись в брезентовый мешок, улёгся на пол в вагоне. Брезгливые вертухаи меня сторонились, обходили стороной, и несколько раз пнули ногами. Признаков жизни я не подавал, однако пришлось заставить себя обмочиться, дабы оставили меня в покое. Раздосадованные охранники махнули рукой, не желая марать руки об ничтожного бродягу, и остаток пути проехал я благополучно. Прибыв на станцию, выскочил из вагона и прошаркал к выходу.

Оказавшись на улице, я направился в сторону купола речного вокзала с высоким шпилем на верхушке. Лайнер раскачивался на волнах, жизнерадостные пассажиры распивали шампанское на берегу, а носильщики и матросы сновали туда-сюда, таская поклажу, что твои муравьи. Притаившись в березовой рощице, я скинул грязную одежду и, оставшись в одной рубашке и брючках, скользнул в тень. Минуя фонари на причале, согнувшись на вампирский манер, я направился к воде. По поверхности стелился туман, и я поплыл к кораблю, оставаясь незамеченным, ха-ха! Поздоровавшись с многочисленными рыбешками и мальками, я разогнал хладнокровных гадов и продолжил движение в белой мгле. Проплывавший мимо угорь пообещал помочь электрическим разрядом, если кто окажется рядом в воде, и я поблагодарил великодушную рыбу, потрепав за плавники.

Достигнув корабля, я попытался взобраться по корпусу к иллюминатору, однако бок лайнера был скользким от водной слизи, и ничего мне не оставалось, кроме как поманить к себе океанических тварей. На мой зов откликнулись толсторылые рыбы-присоски: облепив борт корабля, животные терпеливо ждали, пока я карабкался вверх по их скользким тушкам, хватаясь за рты и гланды. Достигнув иллюминатора, я вполз в трюм, и в благодарность моим спасителям выбросил за борт коробку галет. Половина крыс из мешка захлебнулась, и я решил их искусать, превратив тем самым в грызунов-вампиров. Распустив крысиную армию по трюму, я начал воплощать свой замысел по возрождению клана Бледной Луны, едва отплыв от берега. Боясь возвращения в Траск, я дал указание своим новым друзьям не кусать спускающихся за провизией в трюм матросов до прибытия на место. Выбрав самый темный угол, я взобрался на потолок и повис вниз головой, скрестив руки на груди. Корабельная качка подействовала на меня усыпляюще, и вскоре я сладко заснул. Отвлекали меня лишь члены экипажа, спускавшиеся в трюм за провизией или покурить анаши, но великодушные крысы, едва учуяв присутствие посторонних, щекотали мне ступни, предупреждая об опасности. Искушение чикнуть по  артерии забредшую в трюм бестолочь было велико, однако я терпел, боясь разоблачения и возврата в ненавистный Траск с его небоскрёбами и автомобилями.

Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается: на рассвете тридцать первого августа 21…. года корабельный гудок возвестил о приближении земли, и все на лайнере зашевелилось. Продрав глаза от продолжительной попойки, пассажиры двинулись к выходу, а я собрал свою крысиную армию, дав последние наставления. Спустя часа с два или больше даже корабль прекратил свой ход, и шлюпки начали доставлять на берег опухших от спирта пассажиров: шнырк-шнырк. Тем временем крысиная стая со мной во главе проплыли под водой до самого берега, а после схоронились в пальмовой рощице, пуская слюни от предвкушения.

Перед моими глазами простиралась необъятная гладь, и солнышко отражалось от поверхности воды, играя на чешуйках рыбёшек и скользких водорослях, вроде как шёлк или типо того. Подул ласковый южный ветерок, и в нос мне ударил запах соли, а чайки усладили мой слух своим хищным криком. Пархатые твари выхватывали из воды маленьких рыбёшек и несли их своим маленьким деткам, а может и сами сожрут, усевшись на крышу маяка, стоявшего поодаль и весело подмигивавшего мне своим стеклянным глазом. Даже муравьи и иная ползучая нечисть копошились у меня в ногах, отвлекая от желания покусать группу ожиревших пассажиров. Смягчившись от посетившего меня умиротворения, я на время отвернулся от дряблых туристов, и весь обратился в слух. Из глубины джунглей доносились удивительные звуки: обезьяны прыгали по лианам, собирая бананы и финики, а изящные антилопы, рассекая своими красивыми телами воздух, спасались от свирепых хищников. Ароматы тысяч миллионов плодов слились в Великую Фруктовую Симфонию, черт ее дери, и ваш покорный слуга выпал в осадок от блаженства. Внезапно к аромату апельсинов и ананасов кажется, примешался запах крови: лев, а может и другой кровожадный зверь – задрал травоядную скотину и лакомился плотью, с хрустом отрывая ее от костей. Желудок у хищника урчал от удовольствия. Утолив голод, плотоядная сволочь направилась к журчащему неподалёку ручейку: типо воды напиться и, утолив жажду, хищник бросился наутёк, потому что неподалёку захохотали подлые гиены, учуяв, как и я, запах соблазнительной падали. Поразмыслив, решил я остаться на острове, а туристов трогать не стал: кровь у них в жилах давно протухла от спирта, чревоугодия и похоти. Отныне я буду питаться падалью, фруктами и орехами, что в данный момент показалось мне не такой уж плохой идеей: все лучше, чем плодить подобных себе кровожадных аспидов.

А потому, попросив прощения у своих новых друзей-крыс: за то, что подло обратил их в вампиров – я чикнул ногтем по яремным венам, и скоро песок впитывал холодную кровь. Свалив серые тушки в яму, я засыпал крысиную могилку песком и отправился искать себе жилище. Побродив среди чемпедаков, гибискусов и хлебных деревьев, набрел я на прогалину, находящуюся в низине и скрытую от лишних глаз. Выкопав яму, накрыл землянку тростниками, заделав швы смесью койра и вязкой грязи, а после проделал отверстие в крыше для воды, которая будет проникать в пещеру во время дождя, и я буду пить живительную влагу, вспоминая своё многолетнее заточение в пещере среди траскских болот.

За пустошью, среди фиалок

 

И духи пророческие послушны пророкам,

потому что Бог не есть Бог неустройства, но мира.

 

Тем ясным утром я встал позже обычного: воскресенье стало, а служба в церкви начиналась лишь к восьми. Походы в храм стали моим единственным развлечением того времени: я недавно окончил университет по специальности генетика, а работу в городе найти так и не случилось – пришлось вернуться в отчий дом. Надежда с каждым днем угасала: я стал раздражительным и желчным, а временами и высокомерным с окружающими. А все от нереализованности: я молод, а работы не имею – если не считать торговли овощами на местном рынке. А еще это чувство мерзейшее, что бывает, когда долго бездельем страдаешь: появляется страх перед работой как таковой – начинаешь бояться того, чего желаешь. Упаднический дух лишил меня воли и все мне виделось в мрачном окрасе.

Но теплым летним утром: спустя год моих мытарств – я обнаружил письмо на мое имя от генетической компании «ДайноДжен», расположенной в столице. Логотип компании на конверте изображал маленького человечка, ведущего за поводок доисторического ящера. О компании этой я кой-что слыхал по телевидению: пытались они динозавров возродить, а для чего – одним им было известно. Однако пастор наш: досточтимый Гутлеифр Гест – компанию ту иначе как «адовым отребьем» не обзывал, а ученым тамошним предрекал вечные муки в геенне огненной. Мистер Гест считал, что коли уж Господь тех динозавров в свое время уничтожил, то и не нам их воскрешать. Что ж: я с ним ни разу не спорил, хотя и не совсем согласен – а паства его поддерживала.

Но так или иначе, в конверте я обнаружил приглашение на собеседование через два дня в офисе компании на должность младшего научного сотрудника ОКПП: отдела по контролю за питанием плода. Радости моей не было границ, а одновременно и струхнул я прилично: за год одичал немало. Из людей около меня лишь маменька с папенькой были, да друг детства еще иногда в деревню наезжал: отвык я от разговоров светских. Откинув мрачные мысли, принялся я готовиться к отъезду. Перво-наперво позвонил в свое старое общежитие: местечко там имелось, к тому же стоило сущие пустяки. Далее к местному цирюльнику, в магазин за новой одеждой и за продуктами для прощального ужина: взял рыбы океанической на три фунта с четвертью, картофеля молодого на два и фасоли стручковой. Застолье наше затянулось до поздней ночи: спать я лег в час, когда петухи уже петь собирались. Понедельник прошел в томительном ожидании.

Во вторник утром проснулся я с первыми петухами. Наспех позавтракав вареными яйцами и чаем, сразу же отправился на обочину дороги, ведущей на железнодорожный вокзал: автобуса дожидаться. В пути не произошло со мной ничего примечательного: добирался я до города экономным классом с попутчиками из окружных поселений. Сев на свое место, уткнулся в книгу и просидел так всю дорогу. Заселившись в общежитие, разложил вещи по полкам и вышел прогуляться по знакомым местам: где ничего не изменилось, и лишь старые воспоминания вогнали меня в уныние.

Следующим утром я уже стоял у здания «ДайноДжен» и смотрел ввысь на это диво дивное из стекла и железа. Верхушка небоскреба терялась в облаках, а в моменты, когда солнце выходило из-за туч, глаза слепило его отражением. Люди сновали туда-сюда, что твои муравьи. Вдохнув, толкнул я дверь-чудесницу, что вертелась подобно карусели. Весь день прошел в заполнении анкет, бесед с работниками из отдела кадров и улаживании иных бюрократических формальностей. К трем часам пополудни я освободился и отправился на метрополитене в свое жилище. Поужинал оладьями из кабачков со сметаной, что маменька заботливо завернула в бумагу и уложила в плетеную корзинку. Погрустил маленько от чуждой обстановки и отправился в постель.

Ночью приснился мне кошмар. Будто я дитя еще лет двенадцати. Живем мы с родителями в городской квартире: на втором этаже с окнами на пустырь. Папенька ушел на ночное дежурство, а мы с маменькой смотрим мультипликационный фильм про роботов. Родительнице моей не здоровится: вид у нее изможденный и бледный, а поведение мрачное и раздражительное. Матушка сообщает мне, что идет спать по причине недомогания и отправляется в свою комнату. И вслед мне доносятся звуки ее шагов о половую дорожку: мягко, шаркая босыми ступнями. Мне тоскливо, а на сердце словно кто гирю повесил. Досмотрев фильм, я выключил телевизор и отправился в свою комнату, что находится в конце длинного коридора: напротив родительской. Дело было в то время суток, когда еще не стемнело окончательно, но солнце уже скрылось за горизонтом. Не включая света, иду я по сумрачному коридору: стены его окрасились синевой в дверных проемах и можно разглядеть цветы на выцветших обоях. Жутко мне оттого, что маменька дома, а чувство, будто одинок я и нет на свете ни единой родственной души. Будто та женщина, что ровно дышит в комнате напротив: уже не моя мать. Раздевшись, разложил я диван и улегся, закутавшись в красное верблюжье одеяло. Я долго лежал, слушая стук часов и глядя на небольшой холодильник в углу, где хранились замороженные ягоды на зиму. На нем имелись две лампочки: зеленая сообщала о том, что внутри холодно, но если загоралась оранжевая – холодильник начинал гудеть, совершая циркуляцию фреона. Мигание ламп подействовало гипнотически: в голове моей началась сумятица, и вскоре я провалился в сон. Дивно это – спать во сне. Проснулся я в самое ведьминское время ночи: в три часа. Сердце мое словно тисками сдавило, а горло будто свинцом залило: а все оттого, что из комнаты напротив раздавался ведьмовской вой. Дрожа всем телом, я откинул одеяло и опустил ноги на ковер. Я смотрел в черный дверной проем и на зеленую лампочку морозильной камеры. Вой не прекращался, а лишь сменялся иногда скрипучим смешком: нечистая сила надо мной издевалась. Решив, что пойду в родительскую комнату, дождавшись оранжевой лампочки, – я продолжал сидеть, обхватив себя руками и раскачиваясь взад-вперед. Услышав звук мотора, я оттолкнулся руками от колен и на ватных ногах направился в коридор. Мои чресла сковал необъятный ужас, и я был готов обмочиться. Выходя из комнаты, я ступил на порог: он скрипнул, и ведьма принялась выть с новой силой. Теперь я слышал ее тяжелое дыхание носом, причмокивание языком и ерзанье по кровати. Биение сердца отдавало в ушах, а я не мог даже заплакать или закричать на злого духа. Я продолжал идти: моя дрожь перешла в озноб, и голова ходила ходуном на задервенелой шее. Но вот я вижу окно напротив постели: в него пробивается желтый свет фонаря и отражается в листьях цветов на подоконнике. Сделав шаг, я вижу простынь: складки на ней меняют узор от лихорадочных движений. У меня все же получается выдавить: «Мама?», – а в ответ я слышу лишь хриплый смешок. Я делаю последний шаг и останавливаюсь: на простыне судорожно мечутся черные ноги, оставляя на белой ткани грязные разводы. Над кроватью кружит мушиный рой, и я чувствую болотную вонь. Шишига, захлебываясь от восторга, воет с удвоенной силой, а я, набрав в грудь воздуха, ору как ненормальный.

Открыв глаза, вскакиваю на кровати: простыня пропитана потом, а по лицу текут слезы. Из туалета в коридоре сильно пахнет канализацией.

***

С четверга потянулись серые будни. На службе мне доверяли лишь рутинную работу: подписывать бумаги в одном из многочисленных офисов, а после отнести обратно; заполнять формуляры на выдачу белков для питания эмбрионов; мыть пробирки после химических опытов и готовить центрифуги. Человек я достаточно нелюдимый, а потому друзей сыскать мне не удалось, но кой-какие сведения я все же добыл. Компания «ДайноДжен» занималась искусственным взращиванием динозавров в лабораторных условиях, но отнюдь не для того, чтобы использовать древних ящеров для увеселений: как в том старом фильме – а лишь с целью изучения. Я, как младший научный сотрудник, имел доступ на уровень А лабораторной части здания, а также ко всем офисам. Уровни В, С и D находились под землей и мне там бывать строго воспрещалось. Все сотрудники закрытых лабораторий проходили на службу через отдельный вход и даже в общем буфете не обедали.

Шли месяцы: наступила красавица-осень, затем зима взмахнула своей белой шубкой, а тоске моей не было предела. Общался я лишь с родителями по видеосвязи, да иногда редкое смс-сообщение получал от старых знакомых. Весной в утренней мартовской мгле запели дрозды и варакушки, а затем и лето покрыло улицы зеленым одеялом. На службе со временем я пообвыкся и заслуженно приобрел звание угрюмого молчуна себе на уме. От посещения массовых мероприятий отказался, а со временем и приглашения перестал получать после пары грубых отказов. От комнаты в общежитии также пришлось отказаться: скопления курильщиков перед входом, студенческие увеселения по выходным и общая кухня приводили меня в замешательство – а потому я переехал в пригород. Поэтому по утрам мне приходилось вставать на час раньше, а домой я приезжал в поздно. По счастливой случайности в подвале дома, в котором я снимал небольшую квартиру, находился книжный магазин. А потому, приехав уже затемно домой, я готовил ужин и садился в велюровое кресло у окна с эркером и погружался в литературный мир. Уйдя в книгу, я забывал о беспричинной тоске, и лишь когда часы показывали полночь, я возвращался в реальность и отправлялся в спальню с тяжелым сердцем. Выходные я проводил в занятиях спортом и домашних хлопотах. Несмотря ни на что, моя жизнь вдалеке от дома мне нравилась не в пример больше деревенской: я чувствовал отдаленность и уединение, а порой и на видеозвонки не отвечал, объясняя то отсутствием около планшетного компьютера: хотя и держал его в руках в момент звонка. Больше всего мне нравилось по выходным дням покупать кофе с молочной пеной в ковбойском кафе на углу и пить его, держа бумажный стаканчик сразу двумя руками. Так стоял я около лавки с фруктами неподалеку и смотрел на людей, спешащих с хмурым видом по делам, кажущимся им очень важными. Трудно то понять, но в те моменты я чувствовал настоящее умиротворение, особенно думая о том, что завтра буду заниматься тем же. Но близился июль, а значит время моего отпуска, который я собирался провести в деревне. Однако за несколько дней до отъезда случилось непредвиденное событие, поставившее под удар мою дальнейшую судьбу.

Придя вторничным утром на работу, я заметил большое количество людей, кричащих оскорбительные слова в адрес сотрудников «ДайноДжен». Протестующим было не по душе то, чем мы в наших лабораториях занимались. Все встало на свои места в момент, когда я заметил среди протестующих нашего священника, мистера Геста: тот стоял в старомодном твидовом пиджаке и коротких вельветовых брючках фиолетового окраса, вздернутых кверху подтяжками. Он яростно топал ногами и проклинал «ДайноДжен» на чем свет стоит, требуя прекратить заниматься непотребствами. Не желая, чтобы старина Гутлеифр меня заметил и проклял всех моих родичей, я поспешил зайти в здание, прикрывшись капюшоном для верности. Полицейские уже оцепили толпу, а у входа стояли военные бронированные машины с пулеметами в кузовах. Толпа вела себя агрессивно, но к активным действиям не переходила. В рабочем распорядке нашего дня ничто не изменилось, а лишь звуки сирен да гул толпы с улицы привлекали сотрудников: время от времени один из лаборантов подходил к окну и смотрел на улицу с тревогой на лице. До вечера все было спокойно.

Погода в тот день стояла мерзейшая: солнца было не видать сквозь черные тучи, весь день моросил дождик и ветер-силач норовил загнать холодные капли в открытые форточки комнаты для отдыха, где мы собрались в конце рабочего дня, обсуждая все нарастающие волнения на улице. Я стоял, облокотившись о косяк двери с кружкой бергамотового чаю в руках, а наша лаборантка: маленькая Пиппа Куинси с писклявым голоском – отправилась закрыть распахнувшееся от ветра окно. Подойдя к открытой створке, Пиппа потянулась к ручке, встав на цыпочки, а затем, отлетев на добрый ярд с половиной, грохнулась на спину. Кровь фонтаном брызжала из шеи несчастной, а мисс Куинси пыталась кричать, лишь молча хватая ртом воздух, что твоя рыба. Пуля, угодившая бедной девочке в шею, оставила отверстие в стекле: в виде георгина цветка – с кровавой пыльцой вокруг. Переполох в комнате поднялся нешуточный: кто-то оказывал первую помощь, иные бестолково суетились. Я первым делом опустил противосолнечные жалюзи на окна, а студента-практиканта из Шанкара Шьяма отправили в медблок за помощью. На улице к этому моменту уже вовсю стреляли. Стекла дребезжали от стрекота автоматов и уханья гранат. Машины скорой помощи выли, а мигалки окрашивали жалюзи в красный и синий цвет. Люди кричали благим матом, но слов было не разобрать. Так продолжалось несколько минут: мы сидели в совершенном молчании, и только стон бедной мисс Куинси оглашал комнату – в этот момент в коридорах завыла сирена, что та шишига, призывая меня выйти. Выстрелы к тому моменту раздавались уже внутри здания. Шанкар так и не вернулся, бедняжка Пиппа была на последнем издыхании, а потому за помощью решил отправиться я.

Коридор освещался плохо: аварийные фонари, да сигнализация мигала красным: круговыми движениями. Медблок находился на уровне А: двумя этажами ниже. Решив, что пешком будет безопаснее, я отправился к лестнице. Подходя к двери с указателем ступеней, услышал топот множества поднимающихся вверх ног. Я бросился за кадку с огромным цветком и укрылся за листьями. Дверь распахнулась и в холл вбежали несколько человек в масках. Переговаривались они с помощью раций, встроенных в ухо, за каждой репликой следовал щелчок с коротким шипением. Одеты злодеи были в форму болотного цвета, а штаны заправляли в высокие черные сапоги, что твои гноллы-мародеры. Часть злоумышленников отправилась выше по лестнице, а оставшиеся бандиты принялись озираться по сторонам, переговариваясь на одном им понятном языке. Посовещавшись, террористы разделились на две группы по двое и отправились в четырех направлениях: разведать местность, а может на запах крови шли. Когда двое разбойников подходили к моему укрытию, и я уже обращался к Боженьке с просьбами простить мне все грехи, лестничная дверь распахнулась и несколько солдат вбежали с гиками в холл, паля из винтовок по захватчикам. В итоге шестеро злодеев были убиты, а я бросился на лестницу, не дожидаясь исхода боя.

На лестнице пахло порохом, а в пролете меж третьим и четвертым этажами лежал солдат без лица: дробью прямехонько в лицо пальнули. От зрелища того в животе у меня неприятно зажурчало, а к горлу ком тошнотворческий подкатил. Быстро отвернувшись, рванул я вниз, да вот на луже крови поскользнулся и кубарем до следующего пролета прокатился: головой со всего маху в стенку угодил, и сознание меня покинуло.

Очнулся уже на больничной койке: из всего тела трубки отходят, а по ним жидкости медицинские прямехонько в вены поступают. В палате я один. По старой памяти вспоминаю, что над кроватями кнопки специальные: сестру вызвать. Так оно и есть – по правую руку звоночек. Жму. В коридоре зазвенело, да каблучки по полу из гранитной крошки в моем направлении застучали. Входит медицинская сестра: в белоснежном халате, в шапочке с завернутым кверху козырьком и белых же туфельках. Зубья в тон халату: белоснежные, улыбается от ушей, а сама вежливая – ко мне иначе как по имени-отчеству не обращается. На просьбы рассказать подробнее о том страшном происшествии отвечает уклончиво: мол, волноваться мне нельзя, а скоро сам все узнаю. Просит снять пижаму: процедуры пришла пора проводить. Я стягиваю рубашку через голову и жду, глядя в окно на падающий снег. Все замечательно: чистая палата, никого нет, кроме меня да сестрички, которая скоро уйдет, сделав процедуры, а неспокойно мне на душе. Что-то в этой идиллии не сходится: логики нет. Вдруг от ветра распахнулась маленькая форточка и меня приятно обдало свежим воздухом. В памяти всплыло воспоминание: тем треклятым вечером распахнулось окно в комнате отдыха и бедняжка Пиппа потянулась его закрыть, после чего шальная пуля цапнула девочку за шею. Помню, как меня приятно окатило дождевым воздухом: таким, что бывает лишь в редкие дни лета. Да только в июле снег не идет. И лишь я об этом подумал, как в ноздри ударил мне гнилостный запах изо рта шишиги: она уже сидела на мне и скалила свои гнилые зубья. Белоснежный халат превратился в грязные лохмотья, а в волосах болотной ведьмы копошились черви. Из ушей свисали серьги в виде раковин, из ноздрей текла мутная вода. Несколько червяков выползли из дырьев на шее и упали мне на лицо. И вдруг телеса мои пронзила боль: колдунья вогнала когти мне под ребра. Вытаращив глаза, я смотрел в ее желтые очи, а ребра мои будто кто тянул с непреодолимой силой, стараясь нутро достать. И просыпаться не хотелось мне в тот момент: понимал, что наяву зверь кровожадный вред мне нанести пытается – но ничего не поделаешь, пришлось призвать всю силу воли и закричать.

Свирепый ротвейлер-костолом вцепился мне в грудь и тащит вниз по ступеням. Схватив осколок стекла с пола, ткнул я им в собачий бок. Пес взвыл от боли и бросился вниз, оставляя кровавый след. Мыча от боли, я все же встал и, качаясь, спустился на лестничный пролет уровня А. Приложив карту к считывающему устройству, я толкнул дверь и вздрогнул, испугавшись своего отражения в зеркале напротив. Вид у меня был удручающий: халат на груди изъеден зловещим псом, тут и там кровяные пятна на белой ткани, глаза шальные, а лицо: бледная маска – иссиня-серое. Повернув налево, направился я к медчасти. До двери с изображением красного креста оставалось ярдов пять, как вдруг пол у меня под ногами заходил ходуном, а воздух сотрясся от грозного рыка. Меня резко швырнуло в сторону: в автомат со сладкой газированной водой – а все оттого, что дверь на лестницу, ведущую на нижние уровни, взорвалась изнутри и из дыма в дверном проеме стали выбегать люди, крича благим матом. Они оглядывались, боясь преследователей: кровожадных пернатых динозавров с мощными хвостами и грозными когтями. Хищные твари охотились, прыгая на людей и разрывали им животы загнутым в обратную сторону относительно других когтем. Благодаря подобному строению лап, они могли удерживаться на перекладинах, что твои птицы на ветках. Собрав последние силы, я бросился со всех ног сквозь кровавое побоище в медблок и что есть силы врезался в дверь плечом, не рассчитав, что открывается она на себя. Сильный удар головой лишил меня последних сил, и я упал на спину. Лежа, я смотрел в потолок и жалел лишь о том, что не смог принести лекарство бедной девочке Пиппе.

Следующие несколько недель только и разговоров было, что об ужасном обмане руководства «ДайноДжен». Из новостных сводок доподлинно известно, что компании удалось вырастить жизнеспособную особь велоцираптора и тава, а по неподтвержденным слухам и целый подземный комплекс с воссозданными природными условиями был выделен под нужды стегозавра. Все содержалось в строжайшем секрете, и все сотрудники подземных уровней давали подписку о неразглашении. Но кой-кто (чье имя остается тайной по сей день) состоял в родстве с некой особой, бывшей родом из моей деревни и каждое воскресенье посещавшей проповеди Гутлеифра Геста. Узнав, что попытки «ДайноДжен» все же увенчались успехом, терпение у богобоязненного Гутлеифра иссякло. Заручившись поддержкой террористической организации «Сыны Порядка», чьи взгляды во многом совпадали со взглядами проповедника, был совершен вышеупомянутый мной митинг у стен корпорации. Позже вооруженные до зубов террористы, заодно с римскими цепными псами-ротвейлерами, совершили нападение, за что впоследствии поплатились: в результате побоища была уничтожена и частично съедена значительная часть «Сынов Порядка», сотрудников «ДайноДжен» и полицейских, непонятно кого от кого защищавших. Хищные ящеры были частично убиты либо усыплены транквилизаторами, а что с ними случилось после: об этом я и знать не хочу и домыслам не доверяю.

Выписавшись из больницы, я отправился домой: отпуск мне требовался после тех событий. Зайдя в залитую солнцем квартиру, я обнаружил конверт на полу: видимо, почтальон под дверь просунул. Распечатав, я увидел письмо на фирменном бланке – человечек динозавра на поводке ведет. Меня уведомляли, что корпорация «ДайноДжен» приостанавливает свою деятельность ввиду трагических событий и меня отправляют в бессрочный отпуск. Собрав вещи, я отправился на вокзал. Времени было много, а потому зашел я в кафетерий неподалеку. Сел у окошка и пил кофе с молочной пенкой, держа стаканчик обеими руками: жаль покидать столицу – у нас в деревне о таких напитках знатных и не слыхали поди. Но часы на башне пробили сорок минут седьмого часа, и я отправился на перрон. Зашел в вагон эконом-класса и присел на полку, осматривая попутчиков. Поезд вскоре тронулся. Набирая скорость, могучая машина раскачивалась и стонала, а душа моя была преисполнена мрачных мыслей. Не хотелось мне покидать город, ставший родным за последний год. А потому схватил я сумку с верхней полки, оттолкнул в сторону кондуктора-громилу и спрыгнул на перрон, упав на колени. Отряхнувшись, оглянулся и увидел убегающий от меня поезд и грубияна-вожатого, грозящего кулаком. Усмехнувшись, нырнул я в подземный переход, соединяющий перрон с привокзальной площадью: и был таков.

P.S.

Если в темную летнюю ночь пройти мимо заброшенной скотобойни и свернуть налево, вы увидите поле дикой конопли. Свернув вправо, нужно идти до тех пор, пока не наткнетесь на маленькую тропинку, извивающуюся по полю, подобно змее. За полем вы попадете на пустошь, именуемую Гоустли Уиндс из-за могучих ветров, что разбойничают здесь с сентября по самый май. Выйдя на пустошь, сверните вправо и идите до самой лесной чащи, войдя в которую, обязательно отыщите небольшую поляну, окруженную тополями и кленами. На поляне той есть болото, на матовой поверхности которого играют блики Луны, а лягушки со сверчками и всяким другим зверьем, прячась средь незабудок и фиалок, неистово поют свои колдовские песенки. Как говаривают седовласые старцы, коли придешь ты на то место днем: никакого болота и в помине там нет – и лишь в летние теплые ночи, когда бесовские силы занимаются бесчинствами, дабы вводить нас в заблуждение, можно услышать, как за стрекотом сверчков да пением лягушек и жаб тихо воет шишига. Любого странника мороз по коже при этом дерёт, а правда такова, что болотная ведьма питается исключительно голубикой и морошкой, и не настолько страшна, как вы думаете.

Оюутан-хуухэд Барилгачин

Мой папенька работал каменотёсом и могильщиком при мужском монастыре, расположенном в пустоши неподалёку от древнего города. С детства я наблюдал за тем, как он вытачивал красивым шрифтом имена умерших на мраморных или гранитных плитах, а иногда рисовал грустных ангелов под сенью дерев. С младенчества я был приобщен к ремеслу, а также помогал рыть могилы и опускал в них мертвяков, лежащих на сплетенных меж собой веревках. Может, потому я не боюсь умерших, что сослужило мне очень хорошую службу в будущем.

Матушка моя померла, рожая меня, а папенька так и не женился больше. И вообще от людей старался держаться подальше: не выносил он их присутствия. Говорил, что нечего ему сказать окружающим, а после добавлял, что кроме смятения ничего в его голове от близости не происходит. Бывает и такое.

Из воспоминаний детства на ум приходят разные картины. Помню, как я ловил ребятишек, играющих на монастырском дворе в богатырей, и нюхал их волосы: никогда не забуду смесь запахов свежести, грязи и пирогов: тех самых рыбных расстегаев, что тетушка на Пасху пекла. Помню ещё юродивых, просящих милостыню у ворот. Наблюдать за сумасшедшими – словно бы катарсизировать от лучшей в мире симфонии: завораживает, а порой и не знаешь, к чему готовиться со страху. Не покидает ощущение, что у блаженного есть уважительная причина делать безумства, даже если он решит кого ножом пырнуть. И ведь даже не поймёт, несчастный, что повесят его. А может и поймёт, да разгадать его лихорадочные мысли не представляется возможным тем, кого принято считать нормальными. Но кого всегда не любил, так тех двадцати двух женщин, что стояли над банками вдоль тропинки, ведущей к монастырю со стороны реки. Они вопили, словно их вживую режут, жалуясь на судьбу-злодейку. Если прислушаться, то все беды мира свалились на них одновременно: мужа убили, дом сгорел, а ещё единственное дитя инвалидом оказалось: и все в один день. Видимо, они собирались деньгами решить все свои проблемы. Хотя дом построить с их, денег, помощью можно, а как же иначе?

Мастерская наша находилась в стороне, у самой стены, а потому монахов я видел крайне редко. Разве что когда бегал к монахскому наставнику за жалованьем раз в месяц. Были они все как на подбор хмурые, в грубых одеяниях, подпоясанных веревками. Глядя на аскетов, я испытывал к ним бескрайнее уважение: ведь нужно обладать определенным мужеством, чтобы уйти от мира, а уж чем мотивировано подобное решение – их личное дело.

Выучив ремеслу, папенька принялся потихоньку доверять мне делать свой вклад в могильные изображения. Рисовать камни на берегу озера или цветы, на которых сидели святые, скорбя о покойнике. А иногда и надписи о том, как убиваются родственники мертвеца о его кончине: не пойму, правда, зачем писать об этом в таких высокопарных выражениях, будто это кому интересно из окружающих. И казалось, что все решено в моей жизни на многие годы вперёд, но злодейка-судьба распорядилась иначе. А случилось это так.

В те времена моя страна находилась под гнетом жестокого и многочисленного племени узкоглазых разбойников. Они терроризировали державу от юга до севера, с запада и до самого океана на востоке. Жалости к мужчинам не знали, женщин брали в наложницы, а детей обучали своему ремеслу и воспитывали в чужой вере. Боялись мы их, словно демонов из преисподней. И в 12…. году, ноября двадцать шестого числа по новому летоисчислению негодяи совершили набег на наш монастырь. Чтоб им пусто было, и кровь их севрюжья вечно в жилах кипела, а дети чтоб счастья не знали до тех пор, пока полюса местами не поменяются. А они этого не сделают никогда, полюса то есть. Тех, кто обладал ремеслом, полонили, а остальным по традиции – голову на отсечение ударом кривой сабли. Детей всех в плен взяли: на перевоспитание и обучение. Последнее, что я видел, отъезжая в повозке – это родной монастырь, объятый пламенем, со всеми его кокошниками в оконных наличниках, куполами (позолоту с них сукины дети преждевременно содрали), гирьками в гульбище и высокими дверями с изображением Святой Троицы. А что с папенькой случилось я по сей день не ведаю. Оторвали меня от него силой и смотрел он мне вслед безумным взглядом. Убили, а может жив до сих пор и трудится так же на погосте в городе каком. Вдруг и детки у него появились еще, чему я был бы рад несказанно.

Мои навыки рисовальщика было решено использовать в области архитектуры. Детей, попавших в плен к азиатским извергам, делили на группы и назначали наставника. Моим оказался  Дамдинсурэн-гуай Чойбалсан, старый и глухой старик, но к его чести сохранивший ясный и острый ум. Меня же нарекли Оюутан-хуухэд Барилгачин. Обучался я шесть дней в неделю по двенадцати часов. Строить меня учили языческие храмы, где поклонялись кривоглазому черту с жиденькими усиками. Ух, ироды! Со временем я вник в обычаи и этикет моих захватчиков. Освоившись, стал обладать неким авторитетом и, оказавшись приближенным к людям властьимущим, принялся исполнять обязанности придворного зодчего. Человеку моего положения полагался отдельный дом и две жены. Первое я принял с радостью, а от второго отказался наотрез. Видимо, в родителя пошёл. Так прошло много лет, пролетевших со скоростью ветра. Наставник мой к тому времени отправился к праотцам в райские кущи. Хороший был старик, хоть и черт узкоглазый.

Я до последнего надеялся, что Царь-Батюшка нас спасёт, но видимо занят был Вседержавец наш ненаглядный. Я его не виню, ведь государством управлять – не лапти вязать, а переживать о нас, сирых, вообще дело пропащее. Потому Лик его лучезарный видел я лишь в мечтах своих. Ремесло своё я делал исправно и со временем приставка «хуухэд» из моего имени исчезла и все окружающие стали меня величать Барилгачин-гуай. А потом случилось такое, что ни в сказках не сказать, ни пером описать. Чертовщина, да и только.

Я оканчивал работу над инженерским рисунком Храма Дайчин-тэнгри. Работа подходила к концу, сроки поджимали, и я засиживался допоздна. Помню тот вечер: я дорисовал жертвенное место, посидел немного, задумавшись. Выпил верблюжьего молока и отправился прочь из мастерской. Вышел, а холод, словно в могиле. Странное место: степь эта. Днём жарко, словно в пекле, а ночью холодно, как в том же аду, только зимой лютой. До моего дома расстояние было с две версты. Укутавшись в шубу, шёл я быстрым шагом, представляя, как выпью чаю и буду читать книжку о мореплавателях, которую получил в свои последние именины. Миновав пловную, приблизился к конюшне, где ещё возбужденные от дневных скачек лошади храпели, словно одержимые. Храп сей поселился в моей голове, и слышал я его отойдя от стойла на приличное расстояние. В качестве отвлечения скажу: хоть и ненавижу всей сутью своей безбожников хитрых, но плов их – яство божественное. С изюмом, гады изворотливые, гадюки ядовитые, готовят. Вкусно, словно амброзию небесную вкушаешь.

Конюшню я прошёл, направляясь к своему уютному жилищу. И вдруг: лошадиный храп. Все сильнее и ширше, словно материя какая тягучая. Я грешным делом подумал, что мозг со мной шутки играет, а нет: конь хрипит справа. Поворачиваюсь, а там, Господи Иисусе, всадник на коне в сияющих доспехах. И говорит, что он, стало быть, легендарный Дайчин, облачённый в священные доспехи Хучтэй Ган, пришедший с того света по серебряным дорогам на коне Ариун Салхи. И стал все свои подвиги перечислять: как злобную старуху Шулам Гахай он одолел, да как верблюдицей Сайн Сувилагч завладел в неравной схватке с войском Муу Санаатана в пещерах темных. И доблестен же он до жути, скажу я вам. Шапка мехом оторочена, сабля самоцветами блестит, что твоя елка новогодняя, а он знай себе хвастает, петух разноцветный. Ну выслушал я его со всевозможным почтением, а он достаёт горсть чёрного песку да мне в лицо и дунул, мерзавец.

Оказался я в месте мистическом. Будто на островке в космическом океане. Вокруг меня Девы Луноликие пляшут усладный танец, а из одежи на них – только кольца на перстах да звёзды на челе горят. Старался я на них не смотреть: смутился велико. Потому решил могилу вырыть. А земля в тех местах – словно сливки нежные, лопата знай себе сама погружается. Закончил я работу, гляжу – мертвяк лежит покрытый. Я тряпку отодвинул: Ба!, да это же папенька мой ненаглядный. И красивый он такой, словно сейчас откроет очи свои и в мастерскую отправится. Да не открыл глаза он, лежит, бледный, а на лице будто звездочки играют. Поплакал я маленько, да ничего не поделаешь: хоронить нужно. Опустил я родителя в яму, землицей присыпал сверху, да цветочки насадил. Затем и плиту надгробную вырезал, как отец меня учил когда-то. Долго сидел я потом около могилы. Девы исчезли давно и только стон раздавался в пустоте. Остались только мы: я да могила. Осмотрев плиту, вдруг осознал, что не мое это – мертвецов хоронить. Я жизнь люблю, а смерть черна, что сей космос. И вдруг слышу: конский храп. Оборачиваюсь, а там мой знакомый на коне сидит, глядит на меня и желтые зубья скалит в кривой усмешке. Затем руки над головой подымает, да как ударит в ладоши! Меня словно булавой шестнадцатипудовой по голове огрели, и впал я в забытьё.

Очнулся уже у себя в постели ранним утром. Съел, что в леднике было да отправился ремесло делать. Проходя по улице, поймал пробегавшего мимо мальчишку и понюхал его волосы. Как же вкусно пахнет пловом: с изюмом, словно пища Богов.

Бирюзовый человек

Членом банды Кошачьи Хвосты я стал пятнадцати лет от роду. Оправившись от последствий революции, страна открыла неприступные для иноземного импорта границы, и лавки наполнились разнообразными заокеанскими вкусностями: шоколадными батончиками «Свитти нат», мармеладными червяками «Мэллэбл снэйк» и вафлями «Вафлс бэй». Мы, нищие дети рабочих, помирали от желания полакомиться сладостями, а потому принялись взламывать ночами киоски на автобусных остановках, торговавшие лакомства вперемежку с папиросами. Пресытившись, мы отправлялись заниматься бесчинствами на ночных улицах: громили телефонные будки, выцарапывали заточками на кузовах машин неприличные словечки, а порой и одинокому прохожему доставалось на орехи. Оказавшись на грани разоблачения, пускались наутёк: в обратном случае о наших проказах сообщалось родителям по месту работы, и драли нас розгами за шалости безбожно. До событий той печальной ночи у нас выходило отделываться относительно малой кровью за кровожадное баловство, а столкновение в мрачной подворотне со служкой местной церкви Филандром Фрикссом оказалось судьбоносным событием. Испугавшись последствий наказания за ущерб, причинённый здоровью и имуществу тихони Фриксса, я вынужден был покинуть родной город, отправившись на край мира.

Тем вечером мы грабонули киоск на углу, торгующий пирогами. Разворотив защитное забрало, мы вырезали небольшое отверстие в стекле и проникли своими тщедушными телами в помещение, пахнущее жареным луком и тушеной капустой. Наевшись досыта ватрушками, грибниками и кулебяками, мы со свирепым гоготом отправились заниматься привычными бесчинствами на ночных улицах. Разбив вдребезги пару окон, мы благополучно унесли ноги от полицаев и притаились близ городского парка, под арочками моста, что твои летучие мыши. Хохоча в ладони, мы от души потешались над глупыми ищейками, рыскающими в травах. Дождавшись ухода вертухаев, мы принялись играть в плиточку: потешную игру, смыслом которой было щелчком сбить плитку соперника своей. Проиграв три зелёных сахарки, но выиграв желтого королька, я крайне довольный собой прилёг у берега озерца послушать пение жаб и шелест ящерок. Сколько пробыл в забытьи не ведаю, однако до сих пор сожалею, что пришёл в сознание в момент, когда старина Клэрэнс Клири, прозванный Хвощом за длинные волосы, собранные в хвост: что у твоего коня – тормошил меня за плечо с горящими глазами. Со стороны канатной дороги, насвистывая песенку, в нашу сторону направлялся жизнерадостный малец. Навострившись, что твои сурикаты, мы бросились в сторону свистуна: в предвкушении веселья. Налетев на парнишку, что твоя стая юных птенцов на хлебные крошки, мы принялись веселиться от души, тыча в нежное тело служки пальцами, отпуская пинки под зад, замахиваясь с намерением сделать удар и отвешивая лычки. Влекомые жаждой крови, с каждым тычком мы распалялись все сильней, головы наши затуманились, в висках стучала кровь, а чутье у нас стало, что у твоих хищников: угадывая наперёд все движения жертвы, мы делали невозможным любое сопротивление. Поглумившись вдоволь над церковником, мы уселись вдоль дороги, крайне довольные собой. В пылу расправы мы не обратили внимания на служковскую плечевую сумку, валяющуюся в придорожной канаве. Клирик, стеная и грозя нам божьей карой, предпринял попытку спуститься в полную мочи и всяческой иной слизи траншею. Заприметив, к чему храмовник тянется дрожащей рукой, мы с гиканьем опередили сосунка. Разодрав сумку в клочья, мы обнаружили книжечку в истёртом кожаном переплете с надписью «Библия» на обложке. Почуяв неладное, служка окончательно впал в истерику, вскочил на ноги, будто и не колотили мы его вовсе и принялся увещевать нас вернуть ему книгу-святыню, взывая к нашему благородству и добропорядочности. Потешившись вдоволь над наивностью мальца, мы совершили поступок, за который, думаю, и выпали на мою долю все последующие испытания. Двое повалили Фриксса на землю, прижав коленями к земле, а остальные принялись справлять малую нужду на книжечку, сопровождая низкое действо стонами облегчения. Опорожнив мочевые пузыри, мы оставили рыдающего горемыку на земле и отправились искать место для ночлега: занималось утро. Уж и солнышко показалось из-за небоскребов делового квартала, а птички приветствовали его переливчатым хором, как вдруг потемнело ясное небо, подул свирепый ветер, а холодно стало, что в твоей могиле. Разверзлись хляби небесные и обрушились на нас потоки ангельских слез. Ошалев от первобытного ужаса и обещания расправы, мы бросились врассыпную, позабыв о данных обещаниях общности.

По требованию настоятеля церкви Вознесения Христа-отца, к полудню множество вертухаев с доберманами прочесывали парк, шныряя по кустам и заглядывая в мусорные баки. Осознав степень злодейства и догадавшись, что с рук нам это не сойдёт, я схоронился в посудной лавке у Джерома Дигби: информатора, владеющего сворой стукачей, и ведающего, кто из хозяев богатых жилищ в отлучке. Получив наводку, мы под покровом ночи отправлялись выносить ценности: старинные часы, дорогую одежду и карманные компьютеры. Внушительной статьей доходов старины Дигби был автоугон. Соединив волоском дверь и кузов автомашины, изворотливые шпионы определяли, какой из автомобилей долго не открывался, и на следующий день машина благополучно отправлялась в автосервис на разбор, ведомая хитрым угонщиком.

Дождавшись ночи, я выскользнул во тьму и направился по наводке Дигби на пристань, откуда в третьем часе отправлялся траулер «Добрый Ланцер» к мысу Дьяволов Воротник. Шахтерский городок Коул Рок, находящийся на полуострове, должен был послужить мне надёжным убежищем, дабы избежать наказания за содеянное. Прибыв в гавань, я увидел внушительное судно типа РТМКС: команда ядреных матросов таскали по трапу узлы с поклажей, а боцман-усач руководил процессом, раздавая тычки и пинки направо и налево. Пыхтя трубкой, он выслушал мою просьбу и, не задавая лишних вопросов отчаянному кретину, решившему добровольно наняться коулрокским рудокопателем, наградил меня затрещиной и отправил таскать тюки с провизией. Ближе к четырём часам мы были готовы к отплытию и стояли на корме, глядя с тоской на сушу. Чуууу!!!, – прозвучал свисток, громко загудели двигатели, и траулер направился по бухте в открытое море.

Землю увидел я лишь через две недели, а в течение четырнадцати дней испытал на себе издевки и лишения всех мастей. Оправившись от морской болезни, я исхудал по меньшей степени на двадцать фунтов и, выполняя тяжёлую корабельную работу, чувствовал неприятный вертеж. Матросы, обладающие дюжим здоровьем, глумились надо мной, придумав прозвище Тупая Жердь, указывая на мое костлявое тело и скудость ума. Будучи доведенным до исступления насмешками мореходцев, я однажды врезал в челюсть Гаю Строуксу: могучему китобою – за что меня трижды пропустили под килем.

На рассвете двадцать второго августа 20…. года смотрящий на трубе истошным воплем возвестил нас о земле, горные силуэты которой возникли во мгле. Над горами мыса кружили хищные птицы, а солнце едва пробивалось сквозь туман, освещая своим ликом гальку на берегу и хилые деревца на склонах. Прыгнув в шлюпку, группа наших отменных головорезов отправилась на разведку и вернулась к полудню с мёртвой антилопой. Подкрепившись, мы подвели траулер насколько могли близко к берегу, а после, минуя острые, что твоя бритва, рифы, направились на шлюпках к берегу. Высадившись, мы сожрали всех устриц и выпили озерцо с пресной водой в гроте неподалёку. Набравшись сил, переправили на берег строительные материалы для строительства рыбачьего поселения и товары на продажу шахтерам. Распрощавшись с матросами, я получил напоследок несколько пинков, а после отправился с торговой делегацией в Коул Рок.

Прибыв на место, увидел я зрелище удручающее. Унылый городишко состоял из четырех улиц с площадью в середине. С утра до вечера на улицах никого: все в шахте руду копают цельными днями. Выбравшись на Свет Божий, старатели, умыв рожи, отправлялись в питейное заведение «Мечта забойщика»: утопить прошедший день в самогоне. По краям площадь была увенчана столбами с громкоговорителями, через которые глухой мужской голос вещал об успехах былых времён и об важности будущих трудовых подвигов во славу державы.

Окончив бартер, отправили меня в контору к мастеру Кифу на оформление. Нашёл я господина Кифа в заплеванном кабинете, унылей которого я в жизни не встречал. За все время моего нахождения в конторе мастер ни разу на меня не посмотрел, а разговаривал со мной тоном брезгливым, похоже как с жуком-навозником. Подписи своей я не имел, а потому макнул палец в чернильницу, и, едва мой отпечаток оказался в нужной графе, получил сильнейший тычок в ухо, сопровождаемый отборной бранью. Отвернувшись от паскуды-мастера, дабы скрыть слёзы обиды, я получил пинок под зад и, вылетев в коридор, отправился на заселение.

Жили рудокопы в унылых бараках у свалки. Выделив мне шконку у самого сортира, каждый из обитателей комнаты счёл своим долгом отвесить мне с дюжину лычек, а после меня отправили кошеварить на местную кухню. Прогнав с плиты гигантских тараканов и прочую ползучую нечисть, принял я решение сварить суп из рыбьих консервов. Вскипятив воду в сорокалитровой кастрюле, поместил в бурлящий кипяток несколько банок сардин, пару килограммов пшеничной крупы, добавив морковь и лук для вкуса, а также чёрного перцу для пикантности. Однако варево мое горняки восприняли в штыки, а потому тычков и пинков было не счесть тем вечером. И долго ещё я тихо плакал в подушку ночью, проклиная судьбу-злодейку и пытаясь устроить горящее, истерзанное бесчисленными ударами тело.

Из развлечений в том боженькой забытом месте были еженощные попойки у Шона О’Нила в «Мечте забойщика», театральные постановки бессмертных «Сорока изыскателей» в местном доме культуры да библиотека, где ничего и не было, кроме вгоняющего в зелёную тоску сборника сочинений Гедеона Торпа, да лунного посевного календаря, будь он неладен.

По прошествии трёх лет пребывания на мысе оброс я мускулатурой, а руки мои стали, что твои кузнечные клещи: немало бошок я проломил в пьяном угаре, а отбойный молоток в лапах держал так, что бульдозером не отобрать. А однажды мальчонку привезли: набедокурил чего, а его в ссылку на мыс – заместо тюрьмы, стало быть. И так мне жалко его стало: худенький, что твоя тростинка – на меня тому-трех-годишнего похож. Ну я его и ткнул в переносицу. Комиссовали его в тот же день: пускай уж лучше на нарах посидит, чем здоровье смолоду гробить.

Однажды будничным утром я поднялся со шконки ни свет, ни заря. Горняки с ночной смены ещё не явились, а вахтёр своим полоумным визгом команды на подъем не давал: спал, что твой хорёк. Выйдя на балкон, я долго любовался на феноменальное зрелище: верхушки сосен загораются от восходящего солнца, а сойки и дрозды затевают ежеутреннюю молитву птичьим богам, заглушая монотонное шипение из динамиков. Лишь горбатый старик-привратник нарушал идиллию утра, шоркая метлой по бетонным плитам. Сперва я захотел было слегка ткнуть старого пердуна по сморщенной черепушке, однако по телесам моим благодатным теплом расползлось невиданное счастье, а потому пожалел я старца и лишь запустил в него гнилой картошкой, угодив в дряблый зад. Заткнув рот ладошкой, я от души посмеялся над глупым подметальщиком, а после отправился в душевую, где вернувшиеся с ночной смены рудокопы омывали свои могучие телеса: вода с них сходила чёрная, словно ночь, а пахло в купальне, что в твоём хлеву. Обмывшись, отправился я к электровозу, везущему старателей к шахте. Дождавшись, покуда в машине наберется достаточно горняков, был дан сигнал к отправке и электровоз, раскачиваясь на многочисленных склонах и откосах, медленно пополз в сторону катакомб, где меня уже поджидал шериф округа Коул Рок и человек с десяток вертухаев в фуражках с блестящими кокардами, и винтовками наперевес ещё. Ткнув мне в кадык, один из полицаев повалил меня на землю ловким броском, а остальные держали крепко за ноги и руки, пока шериф надевал наручники. Подняв на ноги, старый вояка любезно зачитал мои права, а после двинул поддых, да так сильно, что у меня в глазах зарябило. Затем отвели меня под белы рученьки в полицейскую машину с мигалками, отвезли в участок и посадили в камеру к уголовникам: ждать суда, стало быть. В тот же день меня назначили ответственным за парашу: в мои обязанности входило стеречь унитаз и содержать его в образцовой чистоте – на случай, если смотрящему по камере захочется справить нужду. Должностью этой я не побрезговал: в бытность шахтёром меня в принудительном порядке назначали дневальным по бараку, и частенько драил я многочисленные унитазы после того, как в них справит нужду сотня горняков в трясучке. И вы мне уж поверьте: дерьма вонючей, нежели смурное, днём с огнём не сыщешь, как ни старайся.

Однажды утром, покудова я ещё спал мертвяцким сном под шконкой смотрящего, в камеру явился ярыжка и разбудил меня, больно пнув ногой. Поднявшись, я возмутится недопустимым поведением надзирателя, за что получил крайне болезненный удар по яйцам и тычок в скулу. Оправившись от боли, я сквозь шум в ушах услыхал приказ покинуть камеру. Сопровождаемый унизительными толчками в спину, я отправился в душ, где мне выдали чистое исподнее, мыло, полотенце, зубную щетку и пасту ещё. Отмыв телеса, я получил в своё распоряжение чёрные брюки, белую рубашку, чёрный же галстук и туфли. Нарядившись, я стал красивый, что твой жених. Туфли малость жали в районе большого пальца, о чем я поспешил сообщить полицаю: презрительно ухмыльнувшись, подлый ярыжка больно ткнул меня носком ботинка под коленную чашечку и хромающего повёл в зал суда.

Судил меня грозный инквизитор в чёрной мантии. Выслушав доводы адвоката, судья долго смотрел на меня рыбьим взглядом, а после взмахнул молоточком и рыкнул лишь одно слово: «Виновен!». Под одобрительный ропот присяжных бейлиф сопроводил меня к выходу, где двое вертухаев отвели меня обратно в камеру. На следующий день я уже находился на балкере «Ламантин», капитан которого любезно согласился предоставить трюм своего судна для перевозки заключённых в столичную тюрьму. Приковали нас кандалами друг к дружке: так и передвигались мы гуськом две недели, стараясь удержать равновесие. Стоило лишь одному захотеть посрать, как все девятеро узников вынуждены были следовать в гальюн и слушать кряхтеж и пердеж товарища. Однако никто не жаловался: мы были братья по несчастью, и дух единения согревал наши сердца.

Прибыв на место, нас пинками разогнали в разные стороны. Меня загнали в полицейскую скотовозку и отвезли в тюрьму «Берчвуд». Обработав с ног до головы антиклоповым раствором или типа того, мне выдали полосатую робу и резиновые ботинки. Обувь малость жала, однако я промолчал, боясь очередного тычка. Волосы мои кишели вшами и гнидами, а потому пришёл зэк-парикмахер с машинкой и сбрил мою шевелюру в два счета: вжик-вжик. После долго вели меня по сумрачным коридорам, лязгая железными дверями и успокаивая буйных арестантов грязными ругательствами. Перед камерой поставили раком у стены, открыли дверь, и остроумный ярыжка ткнул меня ногой в зад: влетел я в камеру, скользя по полу лицом. Поднявшись со всем возможным достоинством, я отряхнул одёжку и осмотрелся: ничего необычного – обгаженный толчок да двухэтажная шконка, на верхнем ярусе которой лежала бесформенная туша. Дверь за спиной с тяжелым звуком закрылась, а я сел на нижнюю шконку и пригорюнился, представляя, что вынужден буду провести в этом свинарнике пять годков.

Мрачные мысли мои прервал громкий скрип: туша зашевелилась. Каково же было мое удивление, когда в спрыгнувшей громадине я узнал того тощенького мальчонку-тростинку, которого я отправил в лазарет одним-единственным тычком в переносицу! Поджилки мои затряслись от великого ужаса, когда в мутных глазах мелькнула искра узнавания: недолго думая, туша медленно отвела локоть назад и применила к моему лицу изящный апперкот. Челюсть моя треснула в трёх местах и сознание покинуло меня, отправившись в мир сновидений и защищая от боли.

***

Оказавшись в тюрьме, мальчонка в тот же день сделался жертвой сокамерников и вертухаев, норовивших использовать беззащитное существо в своих целях. Не счесть свёртков с опиатами, которые салага перенёс в своей жопе через полицейские кордоны, а тычки за отказ быть стукачом в бандитских кругах исчислялись сотнями. При всем тщедушном телосложении, характер у мальца был самый что ни на есть решительный: и вот, устав от боли в заднем проходе и унижений, пацан отправился в спортивный зал. Накачав чудовищные мускулы и обучившись кулачным боям, некогда худосочный юнец превратился в первостатейного убийцу по прозвищу Седрик-дуболом. Заработав непререкаемый авторитет и десять лет сверху к положенному сроку: за многочисленные расправы с обидчиками – дуболом уверовал в господа и начал вести жизнь уединенную, общаясь лишь с тюремным священником, навещавшим его воскресными вечерами.

***

Спустя два месяца челюсть моя срослась и меня выпустили из лазарета. От тюремного ежева я исхудал и до камеры шёл, держась за стены. Войдя, сел на нары и сказал лежащему сверху дуболому, что прошу прощения за тот подлый тычок. В ответ тот ткнул меня в последний раз в солнечное сплетение и больше ни разу не трогал. Простил то есть.

В целом, жизнь в «Берчвуде» мне по душе. Исключение составляют лишь молитвы, что меня заставляет вседенно и всенощно совершать Седрик-дуболом. Я их жуть как не люблю, хотя последнее время стал про себя отмечать, что обращение к боженьке приносит облегчение, и помогает скоротать кажущиеся бесконечными дни в тюрьме.

Воскресными вечерами к нам в камеру приходит тот самый служка Филандр Фриксс, за время моего отсутствия ставший святым отцом, и мы долго беседуем о смысле жизни, важности прощения и всяком-таком, а после играем до поздней ночи в домино, или читаем друг другу вслух книжки из тюремной библиотеки. Чудила-Фриксс утверждает, что простил нас за то, что обоссали его любимую Библию. И, глядя в его добрые глаза, я ему не верю: хоть от природы туп, как полено, но чутьё на людские мысли у меня, что у твоей пантеры – вмиг настроение узнаю. Но я его не виню в своих злоключениях: сам пожелал бы сгореть в геенне огненной тем, кто надавал мне забавы ради, а потом ещё и на любимую книжку нассал вдогонку. Уж не знаю, кто распорядился таким образом: боженька или демон какой хитрый из преисподней – но законы жизни никто не отменял. И хоть за океан уплыви на дальний мыс, хоть в глубокой шахте схоронись, что твой крот, а после хоть ужом извернись, но ответ перед совестью все одно держать придётся.

Отсиживаться мне оставалось всего-ничего: около двух месяцев или даже меньше, как во время утренней прогулки на тюремном дворе я повстречал Клири-Хвоща: того самого, что разбудил меня в ночь встречи с Филандром Фрикссом. Старина Клэрэнс, оказавшийся в Берчвуде на три месяца за карманные кражи, поведал мне, что большинство членов банды до сих пор занимаются мелким разбоем и вынашивают планы о создании преступной группировки. Во время моего нахождения за решеткой произошёл очередной переворот, и новый президент разрешил иностранным банкам открывать свои представительства по всей стране. Отделения начали расти, как на дрожжах, а люди валом понесли свои кровные деньжата на хранение иностранцам. Многие миллионы прятались в банковских хранилищах, и мы: нищие дети рабочих – не можем пройти мимо сокровищ, не нам принадлежащих.

В день откидки отец Фриксс благословил меня на праведную жизнь в миру, и выпустил на волю с легким сердцем, подарив на прощание Библию. Выйдя за ворота, я выбросил книжицу в ближайшую помойку и, насвистывая уголовную песенку, отправился на бандитскую сходку в ресторане у триумфальной арки. Совесть моя разом притихла, заглушаемая жаждой скорой наживы, потому что характер у меня, что у твоей кошки, машущей со злости хвостом.

Малани Ифель

Воскресными вечерами я помогал готовить и раздавать еду нищим, обретающимся в приюте при монастыре святого Хуффи. Находилась та богадельня в переулке, соединяющем седьмую и пятую улицы: месте грязном, воняющем мочой и тухлятиной. Нередко можно было заметить вертлявого прощелыгу, передающего тайком маленькие свёрточки с коричневым порошком одержимым опиатами морфинистам, а порой и бикса в леопардовом одеянии и сетчатых дольчиках выходила из блестящего автомобиля и шла в сторону оживлённой улицы, стуча каблучками: цок-ток. Куря сигареты с анашой в перерывах на крылечке и слушая гул внешних кондиционерных блоков, я наблюдал и за бездомниками, сидящими, облокотившись на гидранты, или греющихся в пару, исходящем от сточных решёток: в ожидании горячего супа с чесноком на мясном бульоне и второго блюда – макарон с подливой или каши гречневой с морковными кружочками и луком. Работа сия была мне по душе, и никаким трудом я не брезговал: исключение составляло лишь мясо, резать и готовить которое я наотрез отказался с первого дня по убеждениям личностным – то есть плоть некогда живого существа и поедать ее видится мне делом мерзким.

***

Однажды воскресным вечером 20…. года месяца октября двадцать седьмого числа мы по обыкновению кормили подзаборную шваль. Разливая по тарелкам перловый суп, я заприметил сидящего в углу звероподобного старика-пилигрима с мутным глазом, глядящего из-под дымчатых бровей с улыбкой загадочной и зловещей, блестя железным зубиком. Вскипев праведным гневом, я продолжил раздавать еду нищим, не подав видом своего раздражения. Однако бездомный стервец взгляд не отводил, и великая ярость росла во мне, сменившись сперва досадой, а после тоска начала копиться кислым комом. Уткнувшись ртом в обрызганный одеколоном платок, поспешил я в переулок, превозмогая тошнотворные позывы. Все запахи богадельни: вонь гнилых зубов, удушающие испарения немытых тел и прелый запах костей из супа смешались в зловонный смрад. Протолкнувшись через толпящихся босяков, выбежал я на относительно свежий воздух переулка. Опершись руками о колени, долго приходил в себя, вспоминая косматого бича с железным зубом, введшего меня в паническое состояние. Не имея сил окончить дело, вернулся я за вещами и, предупредив по смс-сообщению своего наставника об внезапном недуге, отправился в сторону станции метрополитена. Позже, раскачиваясь в пустом вагоне подземки, я вспоминал подробности встречи с Малани Ифелем, гнусным бродягой с железным зубом, который столь разбередил мою душу одним лишь своим присутствием.

***

Познакомились мы на поле брани 18…. года меж войском тогдашнего императора Дивея Третьего и претендующего на престол узурпатора-умерщвлятеля Азея Тита по прозвищу Кровавый Резец. Тем туманным утром нашим командованием предполагалось совершить стремительный прорыв в тыл врага. С этой целью на поле близ Грассхилла была пригнана несметная рать конников и пехотинцев, а число пушек и гаубиц перевалило за пять сотен. Я исполнял роль артиллеристского инженера и в мои обязанности входило обслуживание пушек в ходе сражения. Проведя бессонную ночь у костра накануне битвы, мы, обпившись кофею, были взвинчены, что твои хорьки. Кой-кто обделался от страху перед кончиной, а у многих штанины были на мокром месте от возбуждения и азарта. Десятка с два ночных дезертиров изловили перед рассветом, и они впополам с абсолютистами сидели в чем мать родила в обгаженной клети, корча оттудова обидные рожи.

В седьмом часу солнце выглянуло из-за верхушек могучих дерев, и в трёх с третью верстах протрубил варварский горн, а после земля задрожала от тысяч копыт и криков кровожадных душегубцев в доспехах, отороченных звериным мехом. Головы сокрушителей были обёрнуты тканью с прорезью для глаз: что у твоих ниндзя-убийц. С дикими воплями надвигалась орда дикарей, а мы притаились и ждём, что твои кошки: оно и понятно – в нашем распоряжении пушки и стрелки с мушкетами наперевес. Услышав команду: «Залп!», – мы зажгли фитили, и ухнул первый пушечный выстрел. Ядро угодило в толпу вражьих коней, разорвав тех в клочья, а остальные знай себе несутся, закусив удила. А тут и стрелки наши вступили: затрещали мушкеты – щелк-так.

Перебили мы ихних конников знатно в тот день, а были ещё лучники дальнобойные и пехота быстрая у них. И могучие слоны в доспехах ещё. Обхитрили нас коварные варвары: обошли с тыла легкой конницей и почали хилых инженеров обухами колотить и кривыми ножиками жалить. Огнестрельные орудия – вещь знатная, однако в ближнем бою зело бесполезная. Покудова наша кавалерия с ихними конниками билась лицом к лицу, проворные ниндзя в легких доспехах да на быстрых скакунах подкрались сзади и всех наших пушечников умерщвлили. А с фронта все продолжали с диким ревом слоны прибывать, да хищные птицы с пронзительным свистом норовили нашим солдатикам глаза выклевать, ведомые шаманскими заклинаниями. Лишившись артиллерии, оказались мы бессильны в ближнем бою перед быстрыми дикарями и пали духом. Раскрутив над головой пращу, стоящий в десятке ярдов дремучий вахлак метнул в меня камень. Сбив кивер с головы, он изготовился швырнуть добавочный, однако не успел: впал я в ярость и бросился на дикаря-невежду с диким ревом. Выхватив подаренный по случаю окончания артиллерийского училища именной кортик с рукоятью из оникса, вогнал лезвие в шею стрелка. Фонтан тёплой крови ударил мне в очи и, на мгновение замешкавшись, не приметил я несущегося во весь опор в мою сторону верзилу с молотком наперевес. Замахнувшись что есть мочи деревянной кувалдой, огрел меня варвар обухом по голове и поплыл мир пред глазами. И лишь красные и синие мундиры растерзанных солдат сплелись в причудливую палитру, напоминающую флаг моей державы, отправившей нас на верную смерть.

Очнулся я много позже. Сперва пришли звуки: воронье карканье и стучащий по листьям дождик. Слышно было, как смерть ступает по влажной траве босыми ногами: шорк-шорк. С трудом разлепив слипшиеся от крови глаза, увидел я тащащего меня за ногу с поля битвы человека в кожаном плаще. Сотрясившись головой, вразумительностей говорить я не смог, а потому лишь жалобно застонал. Остановившись, кожаный плащ обернулся. Посмотрев на меня, старик с мутным глазиком лукаво ухмыльнулся и продолжил свой путь, не обращая внимания на мои стенания. Сколько времени прошло: не ведаю – но ушли мы от поля боя далеко: звуки исчезли совсем – лишь зяблый ветерок гонял лохмотья тумана меж мшистых пеньков. Высморкавшись кровью, нюх мой возобновился, и учуял я запах воды, а вскоре и звук плещущихся в пруду рыбёшек. Взвалив меня на мясистые плечи, старик начал спуск в низину: к окутанному туманом водоему. Подойдя к воде, аред швырнул меня на землю, что твой мешок с картошкой, а сам принялся умываться в прудике. Окончив освежаться, старик присел на корточки, расставив широко колени и вжав голову в плечи. Осмотревшись, остановил свой холодный взор на вороне, сидящем на мёртвом дереве у водоема. Растянув губы в потусторонней улыбке, старик прощелкал приветствие, задирая голову кверху. Ворон вторил пилигриму, вертя головой и блестя зеркальным взором. Преисполненный страха сверх меры, я предпринял попытку уползти прочь, однако старик, услышав шорох травы, резко повернул в мою сторону голову, в одночасье вытянувшуюся в потустороннюю гримасу. Парализованный всепоглощающим ужасом и фантасмагоричностью происходящего, я завороженно глядел в холодные глаза существа, пришедшего с иной стороны реальности. Чудовище встало на четвереньки и двинулось в мою сторону, расставив широко локти и колени. Его вздымающийся живот почти касался земли, а безобразные дырья на месте носа втягивали с хрипом воздух. Вжавшись в сырой валун, я вознёс молитвы Боженьке, пообещав быть праведником, если он спасёт мою грешную душу. А меж тем чудище подползало все ближе, глядя на меня ледяными глазами с маленькими зрачками: что твой хищник на изготовке. Приблизившись, тварь взяла мою ступню и почала с трепетом ее обнюхивать со всех сторон. Коснувшись холодными губами кожи сзади щиколотки, существо сперва закрыло глаза, а после вонзило свои клыки в ногу. Прокусив кожу, оно принялось сосать кровь, блаженно щурясь. Заорав что есть мочи от боли и возмущения, я пнул свободной ногой в мерзкую морду, угодив в зубы. Отпрянув, тварь схватилась за рот, а после, зашипев от ярости, хотела было броситься на меня, растопырив свои жуткие когти, как вдруг раздался крик неподалёку. Резко повернувшись, я увидел повозку и стоящего крестьянина в соломенной шляпе. Существо в одночасье превратилось обратно в ободранного старика. Глянув на меня, бродяга бросился наутёк. Пробежав с пару ярдов, старик обернулся, и его окровавленные губы растянулись в гнусной улыбочке: сильным ударом сапога я лишил его рот переднего зуба, что придавало ухмылке безумия и жестокости. Погрозив мне пальцем, пилигрим начал карабкаться на пригорок, а лягушки неистово гоготали вслед: уверенные, что мы ещё встретимся.

Спасителем моим оказался крестьянин по имени Брячислав Малк, содержащий ферму неподалёку. Спугнув мерзкую тварь, добрый фермер усадил меня в повозку и отвёз в свой дом. Об укусе я предпочёл умолчать, так как многократно слышал об жутких нападениях ужасных тварей на одиноких путников в окрестностях травяных холмов. Полагая, что это суеверные россказни, не придавал им значения, а теперь сам оказался жертвой упыря. Скотовода же ввёл в заблуждение, убедив простака в том, что злобный старик – бродячий грабитель, позарившийся на мой кошель с монетками да жемчужным ожерельем моей невесты, коей, впрочем, и в помине не существовало. Стараясь не хромать, я любезно принял приглашение румяного землевладельца отобедать душистым хлебом с омлетом, а после поспешил покинуть светлую обитель от греха подальше. Той ночью происходила со мной трансформация: тело ломило, будто гружеными телегами по мне ходили, злодейка-лихорадка швыряла меня то в холод, то в жар, а под ногти и в десны около зубьев похоже как иголки вгоняли медленно. Ночью той я умер, проснувшись утром существом, не переносящим солнца, чеснока и осиновых кольев. Лишь позже, вращаясь в кругах богомерзких, узнал я имя душегубца с мутным глазом. Имел он репутацию самую скверную: падальщика, крадущего находящихся на последнем издыхании солдатиков с полей битв, коих в те смутные времена было в избытке. Спустя сотню лет после трансформации я столь пресытился жизнью, что пошёл добровольцем на кровопролитную войну в тропических лесах. Мерли солдаты многими тыщами: в равных степенях от ранений и разнообразнейших лихорадок, бушующих меж пальм и передающихся от обезьян и летучих мышей. Погибнуть на полях битв я не мог: любое увечье заживало на мне, что на твоей собаке, а нутро восстанавливалось против моей воли, к тому же и болезням я был не подвержен. Дабы утолить терзающую меня неотступно жажду, мне приходилось сосать кровь людей и зверья. Лишь знакомство с профессором Абрахамом ван Хельсингом излечило меня от сей потребности.

***

Произошло то лютой зимой 19…. года в одном из домов под красным фонарем городишки Грэй Мидоу, что в местности Холодные Вёсны. Пропехавши вдоль широкой речки сутки времени, я набрел на городок за дровяным частоколом и дозорной каланчой. Сделав внушение страже, я прошёл сквозь ворота и направился в таверну. Сняв комнату, я поднялся на второй этаж, попросив развести свирепый огонь и приготовить ванну кипятком. В тщетных попытках согреться я сидел в воде до тех пор, пока пар не перестал струиться в щель меж дверью и полом, влекомый сквозняком. Раздразившись, я покинул ванну и сел у камина, укутавшись в плед. Дело к празднику стало, а потому комната была украшена еловыми лапами и коричными палочками: смесь выходила чудная и напомнила мне о романтическом опыте накануне праздника: в те времена, когда по жилам моим струилась тёплая кровь. Взбудоражившись, я позвонил в колокольчик и разъяснил прибывшему коридорному своё желание провести ночь с девой. Лукаво улыбнувшись, мальчонка-сорванец удалился и вернулся через полчаса с волоокой блудницей. Расплатившись, я предложил продажной женщине разместиться на ложе, а после прильнул к лону девицы. Однако прелестница в своей жажде наживы не предупредила меня о регулах, а потому, почуяв кислый запах крови, я был готов вцепиться в куртизанские чресла. В последний момент испугавшись своего порыва, я со всего разбегу прыгнул в окно, схватив попутно одежу и, приземлившись бесшумно на коляску, что твоя кошка, нырнул в темный проулок, в котором раскуривал трубку профессор Хельсинг.

Раскусив меня вполоборота, доктор предложил свои услуги по врачеванию от дьявольского недуга: благо, опыт у него имелся нешуточный. Недолго думая, я дал согласие, и мы отправились в поместье ученого в Крукд Элмс. Прибыв на место, мистер Хельсинг позволил мне передохнуть день, а после принялся к врачеванию. Потчевал он меня зельем личного изобретения: помесью мышецвета, вербены, сока цветов кактуса-астрофитума с добавлением яичных скорлуп и свеклы: для придания сладости отвару. К великому сожалению, обратного обращения в человеческое существо не случилось: лишь жажда крови перестала мучить меня вседенно и всенощно. Однако плоть сырую и в готовых яствах есть так и не умею. А также необходимо мне до скончания веков употреблять лекарство, дабы поддержать человеческую жизнь в жилах.

Распрощались мы с доктором спустя три месяца после нашей судьбоносной встречи в темном проулке. Пожав его могучую кисть, я взвалил на плечи сумку с запасами лекарства на ближайшие шесть месяцев, развернулся на каблучках и отправился куда глаза глядят. С Абрахамом ван Хельсингом я больше не виделся, и лишь спустя несколько годков вычитал в разделе некрологов газеты «Птичий хвост» о смерти досточтимого доктора. Он и сейчас почивает в сырой землице на погосте Крукд Элмс.

Кончиной своего спасителя я был зело обескуражен, а потому отправился в средоточие разврата: город Дахин Малак в пустыне Голдэн Си. Став кокаинистом и героинистом, целый век провёл я в попытках разрушить свои мозги, однако восстанавливались, окаянные. Успел я грабителем поездов и банков побывать: сообщал накануне разбоя вертухаям о своих намерениях с точным временем, после их прибытия под пули лез, а под покровом ночи из морга сбегал всякий раз, до смерти пужая мертвяцких врачей. Подставить себя солнцу не решался: вопреки расхожему мнению, лучи не сжигали сиюминутно дотла, а вызывали антонов огонь. Спустя годы лихорадка излечивалась сама собой, а гнойные язвы переставали кровоточить: кожа вновь становилась гладкой, что твой фаянс. Похоже как вампирское провидение карало за попытки противоречить упырческой природе.

***

Однако мытарства мои окончились июля двадцать второго числа 20…. года. Затерявшись в наркотическом угаре меж загородных дюн, я повалился без сил на горячий песок. Противоожоговый крем стекал по лицу молочными струями, и солнце уж начало щекотать верхние слои эпидермиса, как зазвонил колокольчик за кучугурами. Вскарабкавшись на песчаный бугор, я заприметил группу весельчаков, играющих в бадминтон. Поодаль старуха призывала жизнерадостную молодёжь к обеду: на песке был расстелен пестрый плед, а на нем разложены яства на любой вкус – овощи, фрукты, миндаль в меду, хумус, хлеб и твёрдый сыр. Усевшись кругом, сектанты принялись за еду, а я знай себе наблюдаю из своего укрытия. Один из юношей запрокинул голову, радуясь чьей-то шутке и увидел меня: всполошившись, шайка изготовилась к обороне, однако я скатился с поднятыми руками по песку и разъяснил главарю, что являюсь кокаинистом и героинистом. Убедив жизнерадостную бестолочь в том, что ищу спасения в боженьке, я примкнул к банде жуликов, называющих себя «Жуки-усачи», и содержащих пристанища для нищих в обмен на услуги тех по угону автомобилей и грабежи. Одной из общин, кормящих и дающих кров рэкетирам-бездомникам, была богадельня при монастыре святого Хуффи, где воскресным вечером судьба свела меня с паршивцем-сукиным сыном Малани Ифелем, наградившим меня бессмертием два века тому назад.

Улизнув из приюта, я отправился в арендуемую неподалёку от хоккейного стадиона квартиру. Порывшись в прикроватном сундучке, выудил оттудова мыло, зубные принадлежности, чистое бельё, портативную приставку и сложил все в дорожную суму, снятую с антресоли. Заказав в мобильном приложении пролётку, я обошёл в последний раз покрытые плесенью сырые комнаты, взвалил на плечи нехитрую поклажу и покинул своё жилище. Выйдя на шумную улицу, поманил к себе жлоба-таксиста и, усевшись на заднее сиденье прокуренного автомобиля, отправился на аэровокзал. Прибыв на место, направился к сияющему терминалу, с которого семьсот восемьдесят седьмые боинги и семьдесят вторые а тэ эры сновали меж материками. Заказав билет на ближайший авиалайнер, отправился в местный кафетерий и заказал румяной официантке-хохотушке сырную косичку и чашку чёрного кофею. Усевшись у панорамного окна, долго смотрел на погружённые во тьму взлетные полосы с маячками-оборчиками по бокам. Недалёк тот час, как я снова окажусь неведомо где и освою новое ремесло: археолога, а может и бездомником, грабящим богатых господ за миску мерзкого отвара стану. Негодяй-Ифель меня и в преисподней выследит, а потому выбор невелик: бежать или убить стервеца, вогнав ему кол меж рёбер, выточить который можно не из любой осины, а лишь той, что долго ищешь. Двести лет поисков результата пока не принесли, а потому: прочь от бремени тяжких воспоминаний! Навстречу приключениям!

Проныра Слаг

Оранжевый свет заката отражался от запотевшей плитки в кухне. В те годы я жил в доме на сваях, что неподалеку от ипподрома. Когда последний луч сверкнул на шпиле речного вокзала, я поднялся с постели и принялся собираться на собрание.

Встречу назначили в штольне около речки: в той пещере некогда могущественный разбойник Рау Юпитор прятался со своей свитой от свирепых полицаев. Стояла осень, а потому, дабы не выделяться, поверх костюма покрыл я себя плащом со стоячим воротником: на завязочках у шеи.

Выйдя в прозрачный осенний воздух, я миновал клумбу, а после, перейдя шумную дорогу по подземному переходу, быстрым шагом: почти бегом – направился в сторону станции метрополитена. Старый чёрный плащ, пахнущий пылью, и волосы цвета воронова пера развевались на ветру, а сквозь дырки, проеденные молью, задувал холодный октябрьский ветерок. Достигнув шумного бульвара, на коем люди цельными днями предавались своим никчемным увеселениям, я опустил голову и продолжал идти, не глядя в довольные лица: безмолвный страж ночи. То и дело слышал я за спиной чертыханья румяных мужчин и женщин, а порой и плач их испуганных детей. Бездомные псы с неистовым бреханьем норовили цапнуть меня за ноги, а кошки при моем появлении сбежались со всей округи, шипя на меня, задрав хвосты. Ишь, твари. Не жалуют в этой части света мое бледное племя, и порой праведный гнев вскипает в моих холодных жилах!

Подавляя раздражение, отправился я на набережную. Для входа в пещеру необходимо было спуститься к самой воде, а после, убедившись, что никакой случайный ротозей за сим не наблюдает, отодвинуть заслонку в устое моста, и войти в штольню. Оказавшись в темноте, я включил электрофонарь и разнообразнейшее ползучее зверьё, в несметном количестве обитающее в сырой тьме, разбежалось по углам, почуяв неладное. В готической арке я заприметил свечение, исходящее из глубины катакомб и направился в том направлении, вслушиваясь в нарастающие хриплые голоса и замогильный ведьмовской смех. В зале, служившем некогда общей спальней для Юпиторских бандитов, к моему приходу уже собралась компания из отродья всех мастей: упыри, ведьмы, оборотни и разнообразнейшая нечисть слетелись на собрание. Заняв место в самом темном углу, я погрузился в ожидание. Сколько минут прошло, не ведаю: ибо в часы раздумий время для меня становится, что ледяная пыль – окружает меня белёсый туман и видится мне все, словно в сновидении. И лишь ледяной голос Максимилиана фон Эрста: старого упыря – вывел меня из оцепенения. Осел иней и вернулся я в унылую реальность. Скрипучим шепотом прошелестел мистер фон Эрст приветствие, а после долго переходил к сути собрания, размышляя о нашем месте среди людей. Из уважения к древности досточтимого вампира мы терпеливо внимали его размышлениям, коим была свойственна лихорадочность и переменчивость курса. Поначалу вампир убеждал нас в необходимости начала войны и планомерного уничтожения человеческой расы, а после обрисовал идиллическую картину, в которой упыри живут бок-о-бок с людьми в блаженном единении. Окончательно запутавшись, кой-кто клевал носом, а я по своему обыкновению погрузился в бессознательное состояние. Сидел я около арки: ближе всех ко входу, а потому первым почуял неладное. К запаху сырых стен и грязных крыс примешался сперва псовый, пороховый, а после сладкий аромат крови заполнил пещеру. Рычание услышал я задолго до запахов, однако значения не придал: бродячих псов в последние месяцы появилось не в пример больше давишнего: та болезнь виновата, что трепет среди людей наводила и покосила знатно. Однако живы-живехоньки, окаянные.

Ворвались в наше укрытие семеро: шесть молодцев в кожаных одеяниях и одна злая баба-веретено с коварным псом-задирой на поводке. Старик-Максимилиан: в прошлом – живодер первостатейный, одномоментно преобразился в кровожадного упыря-убийцу с горящими глазами и длинными ушами. Разодрав в клочья шею близстоящего врага, мистер фон Эрст уже прыгал на следующего, когда мне в плечо вцепился лютый пёс. Дабы скинуть назойливую сволочь, принялся я размахивать рукой что есть мочи и, едва хватка жестокой псины оказалась послабже, пнул ногой в острую морду добермана-бесстыдника. Изрядно меня в той схватке потрепало и кабы не мистическая способность к регенерации: не отделаться бы мне от мучительных страданий. А потому через несколько часов был я уже здоров-здоровехонек.

Уничтожив нападавших разбойников, приняли мы решение броситься врассыпную. Коли уж поймают кого: так остальные спокойнехонько поживут на приволье. Мобильные телефоны мы выключили и поклялись не пользовать до фазы убывающей Луны. Благословив друг друга, отправились мы кто куда: кто в леса, а кто и за границу норовил податься. Я решил укрыться в чащобе близ фермы Райп Эпплтри, что к востоку от городка Кастелл Двар. Прибыв на место, отыскал я разореную медвежью берлогу, соорудил внутри постель из еловых лап и принялся ждать, обретаясь среди дерев: в хорошую ночь случалось зайца изловить, а порой и зверя покрупней. В моменты, когда с лишком худо становилось, рассекал я когтем кору на березе и втягивал сладкий сок с жадностью. А однажды заварил я шелковичный чай на еловой коре, и наслаждался терпким напитком, слушая доносившиеся со стороны шоссе звуки машин. Относительное благополучие того времени нарушала лишь необходимость прятаться от околоточного. Старик-духобор в темно-серой форме и кепи болотного цвета обходил окрестности трижды за ночь: в те моменты приходилось мне прятаться в берлоге.

Однако мытарства мои лесные окончились туманным ноябрьским утром. Просидев всю ночь на полянке и слушая, как мудрая сова подпевает стонущим на ветру деревьям, я заприметил асимметрию ночного светила. Утро выдалось пасмурным, а потому солнце не слишком жгло кожу. Укрывшись в шалаше, построенном из веток плакучей ивы, я включил мобильный телефон и сиюминутно получил смс-сообщение от Гэйлорда Слага, который сообщал мне о необходимости встретиться. С великим прискорбием юный вампир поведал мне о смерти мистера фон Эрста: несчастного старика долго пытали святой водой, а после забили осиновый кол в грудь. Осквернённое чесноком тело мерзкие безбожники зарыли в землю и установили крест из мраморной крошки. Разбитый горем, и с чувством глубокого отвращения, принялся я собираться на встречу, которая была назначена в Беличьей Роще: у памятника Лобо Солитария.

Прибыв на место затемно, я устроился на парапете, и наблюдал за лодками и пароходами, снующими вдоль здания министерства. Лютый холод загнал праздношатающихся ротозеев в дома, а мне что унцию крови проглотить: нечему стыть. Часы на башне пробили час свидания, а спустя некоторое время хрустнула ветка у меня за спиной, а после ещё одна, и ещё. Ветер дул мне в лицо, а потому не сразу почуял я запах полных крови вен разбойников, крадущихся позади с сетью из армированных нитей: дабы изловить меня, что твоего сома. Подкравшись на шесть футов, мерзавцы метнули сеть мне на голову, и не успел я опомниться, как уже бился: опутанный и беспомощный. Далее укол концентрированных опиатов в шею, и последнее, что я помню из событий того вечера – это стоящего, опершись на памятник, Гэйлорда Слага. Лица презренного червя я не разглядел, однако уверен, что ничего, окромя скользкой улыбочки, на нем быть не могло.

А потому я здесь.

***

Лесь Грушинский: психиатр клиники «Хоминэм Йах» – смотрел на меня с любопытством. И нужно отдать должное господину доктору: ни разу не прервав моего рассказа, он казался человеком в высшей степени заинтересованным. Хотя и допускаю с сожалением, что лишь делал вид, боясь приступа гнева, коими я грешил последнее время. Сделав записи в зелёной книжечке, мистер Грушинский нажал кнопку под столом. Звоночек в коридоре возвестил об окончании нашего сеанса, и двое угрюмых санитаров вошли в кабинет.

***

После тех возмутительных событий в роще прошло семь месяцев. Все это печальное время я являюсь пациентом клиники для душевнобольных, потому что сознание мое расщепилось на две сущности, коими я одновременно и являюсь: мертвяцкую и человечью – с большим преобладанием первой. Доктор Грушинский любезно разъяснил мне, что сей недуг называется ши-зо-фре-ни-ей, а моя агрессия в отношении людей – это всего лишь симптомы. После он сделал: «Кхе-кхе», – и опустил глаза, поджав губы. Воистину порядочный господин: ему даже за меня стыдно перед окружающими – а они заслуживают только хорошего. Чем и отплатят.

Пичкают меня таблетками самыми разнообразнейшими. Три раза в день я подхожу к стойке и мне выдают пластиковый стаканчик с разноцветными пилюлями. Проглотив их разом, я отправляюсь заниматься своими делами: смотрю телевизор, читаю о приключениях охотников за жирафами или играю в шахматы с мистером фон Эрстом. Да-да, вы не ослышались. Глубокоуважаемый старик был схвачен и использован в качестве приманки изворотливым негодяем Слагом, а отнюдь не убит.

Каждое воскресенье доктор вызывает меня в свой кабинет и просит пересказать события последних недель: с момента собрания в штольне до лечения в «Хоминэм Йах». Мистер Грушинский надеется, что благотворное воздействие лекарств на психику изменит искаженное восприятие действительности, и в итоге рассказ станет менее фантастичен, а у меня появится надежда на исцеление. А, выздоровев, я стану полноправным членом общества и смогу наконец строить отношения с людьми. Каждый день живу в предвкушении этого счастья. Однако рассказ мой ничуть не изменился.

***

Взяв под руки с двух сторон, дюжие санитары отвели меня в палату. Лязгнул ключ в замке с обратной стороны, и две пары ног в резиновых шлёпанцах быстро удалились по коридору: шлеп-топ. Мне нравятся воскресные вечера: наши с доктором беседы проходят поздно – и к моменту, когда я возвращаюсь в палату, все пациенты крепко спят под действием опиатов. Лишь стрекот сверчков и гул трансформатора в лампе нарушают благостную тишь, а в одиннадцать гасят свет: и звуки вовсе исчезают – окромя неистового пения насекомых за окном.

В прошлом году известный журналист Николас Нис написал душераздирающую статью в журнал «Сайенс оф Сайко»: о нечеловеческих условиях, в которых содержатся пациенты психиатрических клиник. С тех пор на форточки окон были установлены мелкие решетки, что сделало возможным их открытие, а, следовательно, и круглосуточное поступление свежего воздуха в палаты.

В ходе наших с доктором бесед я чистосердечно признавался во всем, что происходило в тот смутный период. Однако события, происходящие воскресными вечерами: опосля сеансов терапии – я посчитал нужным сохранить в тайне. Каждое воскресенье: после одиннадцати – к моим окнам подкрадывается вампир-отшельник, скрывающийся под личиной местного лесника, и приносит мне мертвого зайца. Просунув трубочку меж прутьев решетки, обратный конец он вставляет в шейную артерию животного, а я с наслаждением втягиваю кислую кровь с привкусом травы. И сейчас, стоя у окна и вдыхая аромат жимолости, что в изобилии растёт в местном саду, я заприметил, как на полянке, поросшей молоденькими сосенками да елками, вспыхнули два красных огонька, и оголились клыки в дьявольской усмешке. Однако в руках у лесника не было традиционного зайца: заместо того отшельник держал пилу-ножовку с зубьями по металлическим конструкциям. Обернувшись тенью: способность, доступная лишь обретающимся в глухих лесах долгое время – мой спаситель скользнул к окну. Прощёлкав приветствие, он принялся пилить оконную решетку: вжик-вжик, сверкая по сторонам огненным взором. Окончив свой праведный труд, лесник ухватился за прутья костлявыми руками, и решетка поддалась. Отстранив меня рукой, вампир вполз в палату. Сверчки за окном обезумели: от стрекота закладывало уши, а изо рта валил пар, будто на дворе стоит морозный вечер, а не июнь нежный. Опершись спиной на покрытую инеем стену, я наблюдал за аспидом, сидящим на носках: расставив в стороны колени, вжав голову в плечи. Через две палаты древний старик Максимилиан фон Эрст, оборотившийся в изверга-кровопийцу с горящими глазами и длинными ушами, нетерпеливо выщёлкивал приветствия своему спасителю: в предвкушении бойни. Услышав призыв душегуба, кровопийца выполз обратно на улицу и направился к окну фонэрстовской палаты с пилой наперевес. И снова ножовка-злодейка запела свою монотонную песенку, заглушаемая неистовым перещелкиваньем двух голодных мертвецов. В палату вернулся тёплый воздух, и вдруг осознал я к вящему своему удивлению: чужды мне и люди с их летними чувствами – однако и кровожадное вампирское племя меня более не прельщает своим изуверством. А потому, недолго думая, шагнул я сквозь окно в темную ночь и побежал: в лес, ступая босыми ногами по веткам да иголкам – укрываемый пением сверчков и тьмой летней ночи.

 

Сказ о Драксе-вожде и зверином лекаре

Помню, как любил я на летних каникулах выйти из дома в знойный полдень и бродить вокруг школы. Идти мимо теплицы, шведской стенки, стадиона с мелкими окатышами вместо травы. Миновав баскетбольную площадку, я выходил на пустырь. Брёл вдоль сетки-рабицы, служившей забором для детского сада, и представлял, как грядущей ночью на землю будут падать красные и зелёные звёзды. Из зелёных выйдут белокурые ангелы, а из красных – рогатые демоны с горящими глазами и липкими руками. Начнётся великое сражение, и ангелы победят: мне всегда хотелось, чтобы добро непременно одержало верх – и бесы с позором бегут, поджав хвосты.

Затем косматые твари будут долго зализывать раны и через год: в душную ночь, пропитанную запахом акации – состоится очередное сражение. Но однажды наступит момент, когда нечистые силы победят, и мир погрузится во тьму. А потому не будет больше прогулок под палящим солнцем около школы, по которой я скучал, но всей душой ненавидел. Всю свою жизнь я состоял из противоречий, но в выборе профессии не сомневался ни секунды: быть ангелом, творящим добро – вот мой удел. А потому решил я стать врачом, причём звериным.

По окончании обучения врачевательскому мастерству, нанялся я на службу к Морвану Трудеру: знаменитому звериному лекарю из Энджелвилля – городка на берегу Южного Океана. С тех пор началась для меня полнейшая лишений жизнь: пришлось много путешествовать. Разъезжал я по всему земному шару: много бед видал, а однако и до радости ненасытен был. Лечил я зверьё самое дивное в дождливых джунглях и пустынях суховейных.

По истечении годков около трёх моей службы, отправил меня мистер Морван в бывшую королевскую колонию: на полуостров Силохий – к знаменитому вождю Драксу Силохийскому, чьи верблюжьи и коровьи стада поразила неведомая хворь. Вождь сей известен был своей борьбой с Федерацией Объединённых Королевств: могущественной организацией, поработившей полконтинента в той ужасной войне, о которой не то чтобы говорить, а и думать противно. В ходе лютых сражений отстоял великий муж Дракс свою землю с некими оговорками в пользу королевства. Свят свят свят: долгих лет жизни ему.

Отправился я к вождю в исходящем угольным дымом поезде. Путь наш пролегал по живописным серпантинам и самому длинному во всем королевстве тоннелю, прорубленному сквозь скалу. Беспроводной интернет в тех краях был в диковинку, а потому открыл я книжечку, купленную на вокзале Сэнд Фог: столице Силохийского полуострова. Название запамятовал: говорилось в том любопытном сказе об озорных мальчишках, попавших на тропический остров. Один из тех детей был благороден, а потому первейшей задачей считал поддержание огня. Второй же был властолюбив и кровожаден: и дабы склонить остальных сорванцов на свою сторону, придумал несуществующего врага и обещал много свиного мяса. И все бы ничего, но один из мальчишек не верил в существование зверя и, отправившись на разведку, крепко в том убедился. Решил тот скромный ребёнок сейжечасно разнести благую весть среди соплеменников, а те, находясь в животном экстазе, убили паренька. Поначалу скучно было, а после увлёкся я книгой, и даже запахи еды в жарком вагоне меня не отвлекали. Лишь вопли чаек и запах соли заставили меня посмотреть в грязное окошко: поезд прибывал. На убогой станции встречал меня вождейский человек Катуар Дремучий: косматый детина-бородач, что те звездные демоны, а в душе добряк-здоровяк, что диаволовы ангелы-соперники. Крепко обняв меня по ихнему дурацкому обычаю, великий муж подхватил мою сумку и отнёс в запряженную двумя лошадьми повозку. Ну и чудаки эти силохийцы, скажу я вам. Такие штуковины затейливые за океаном выдумывают, а они все на телегах разъезжают. Вот недавно в одном научном журнале вычитал: придумали в компании «Фьючер Вижн» программу дивную для компьютера, что позволяет одёжу примерять, не будучи в магазине. Высокотехнологическое устройство под названием «Матириал Скан» сканирует тело и составляет трехмерную графическую модель, имеющую расширение файла, совместимое с программным обеспечением магазина. Загрузив модель на вэб-сайт, человек примеряет разнообразнейшую одёжу и обувку, а коль понравилось, покупает. И почтой домой обновы получает. И что любопытно: подходят одежды, судя по отзывам довольных потребителей. Сам то я не пробовал ни разу: по старинке примеряю.

После объятий настроение мое зело испортилось и в лютом раздражении уселся я в повозку. Отправились мы на встречу по силохийским ухабам да колдобинам. В пути не произошло с нами ничего примечательного: ехали мы по равнине и не заметили никаких признаков жизни, окромя деревцев мимозы, полевых цветков-васильков, кустков полыни да пары неведомых мне зверей. И лишь запах старых костей: предвестник всевозможных бед и несчастий – не позволял мне расслабиться и забыться сном, укачиваясь в шаткой телеге.

Прибыв на место, я сейжечасно убедился, что радость покинула дом вождя, а негодница-беда поселилась в нем. Ветер завывал в пустых загонах, раскачивая дверцы амбаров, что твой призрак. На очах семейства выступили синие круги, а дети визжали целыми днями, словно резаные. И лишь голодные псы дрались за право грызть обглоданную кость. Опасаясь заражения недугом, многие уехали на территорию ФОК, поступившись принципами, а я тех несчастных не виню: оно ведь как – здоровье своё важнее убеждений будет. Ночами тела животных сваливали в большую кучу за полустанком, соединяющим селение с соседним городом, и в воздухе стоял запах жареного мяса. Встретил меня старичок-вождь радушно, усадил за стол и накормил жареными баклажанами в сливочном чесночно-ореховом соусе. А после, закурив сигарету с анашой, поведал историю жуть-жутью-страшную.

Месяца с три тому назад прибыл на красивой машине в поселение торговец, предлагающий витаминные добавки в корм животным. Одет тот франт был с иголочки: костюм бархатный, рубашечка белоснежная, туфли блестят, а стрелки на брючках: что твоя бритва. Аромат от него исходил духов исключительно самых лучших: помесью пачулей, бергамота и нотка лимона там ещё была, как утверждал вождь – человек, обладающий нюхом исключительным. Говорил тот проныра поэтически, и в итоге поверил Дракс Силохийский усладным речам проходимца. Уплатив по счету кругленькую сумму, Дракс с чистой совестью добавил смесь в корм и воду для живности. Не удивляйтесь беспечности вождя: ведь добрый человек доверчив, видя в окружающих себе подобных, тогда как злость – сукина дочь, подозревающая людей в собственных грехах.

Однажды поздним вечером, дабы убедиться в здравии своих скотин, вождь решил сделать перед сном обход вольеров и загонов: животные днем были неспокойны, а под вечер стихли, что твои рыбы. Зайдя в сарай, старик услышал омерзительное чавканье, а в воздухе стоял кислый запах крови: вперемешку с навозом. Храбрый вождь словно в землю врос от страха: в сарай под покровом ночи прокрался хищный зверь – подлая гиена-хохотушка, лев-паразит, а может и стремительный гепард учуяли тучных вождейских коров и мясо вкусных верблюжьих горбов. Плоть с трескучим звуком лопающихся сухожилий отходила от костей, а зверь ворчал от удовольствия. Закипела кровь в жилах Дракса от великого гнева и, выхватив шестизарядный револьвер из кобуры, старик направил свет фонаря в тёмный угол, в котором происходило богопротивное пиршество.

Корова смотрела на Дракса немигающим взглядом. Зрачки животины были похожи на серебряные монеты, в коих отражается свет Луны, а челюсти ходили ходуном, словно скотина жевала сочный спорыш, а не своего рогатого сородича. Убиенное животное покоилось на спине, задрав кверху копыта в предсмертной агонии, а морда  с искривлённым ртом глядела на испуганного вождя мертвяцкими глазами: что твои стекляшки. Долго смотрела сумасшедшая корова на старика, а после, моргнув невинными очами, вернулась к богомерзкой трапезе.

Той же ночью обитатели верблюжьего загона впали в подобную истерику, убивая себе подобных без малейшей тени сомнения. Те, что оказались проворней, поедали своих несчастных жертв, а в предрассветный час были изловлены и убиты ловкими драксовскими укротителями. С тех пор и начались темные времена: ведь демоны в лице сладкоречивого проходимца по имени Варуй Хито одержали верх над благородным Владыкой Силохийского полуострова.

Луна два раза обернулась вокруг Земли с момента тех горьких событий, и я прибыл на Силохий для выяснения причин бешенства верблюдов и коров. В ходе изучения проб крови, я обнаружил частицы неведомого вируса, поражающего ЦНС и приводящего к животной антропофагии. Синтетическая природа болезни такова, что зверь, будучи травоядным, вынужден поедать плоть себе подобных: не ведая, впрочем, что ест отнюдь не растительную клетчатку – а после испускает дух, отравляясь ядом, порождённым тем же вирусом. Страшен вирус не столько последствиями, а процессом происходящего: отвратительный круговорот, больно бьющий славного мужа в самое сердце.

Всю скотину пришлось изничтожить, а также и значительную часть поголовья из соседних поселений: пронырливый негодяй Хито с пробором в жиденьких волосах и тоненькими усиками успел продать свою отраву Солоньяку Могучему с восточного побережья и Морицу Бромму: мэру Сэнд Фог, владеющему страусиной фермой в предместье столицы.

Окончив работу, принялся я собираться обратно в Энджелвилль: мистер Трудер накануне по спутниковой видеосвязи сообщил мне о необходимости отправляться на лечение птичьей хвори на север. Весь день Дракс был сам не свой, и лишь усаживая меня в повозку, обратился с предложением остаться у него лекарем на постоянных основах: предстояло сызнова стада взращивать. Обещая обдумать сию пропозицию, уселся я в скрипучую телегу и крепко принялся размышлять о предложении вождя.

По прошествии одного лишь только лунного оборота я снова еду в повозке по силохийским ухабам да колдобинам. Поле вокруг усыпано пупавками, амарантами, а в лучах предвечернего солнца ангелочки играют на ягодах земляники. Предложение Дракса-вождя принял я не без сумлений, однако, уже приняв, не сомневался в своём решении: о чем и поспешил сообщить своему благодетелю. Мистер Трудер долго не серчал, а после благословил меня на праведный труд во славу Востока. Ведь наступит час, когда придётся отправляться далеко-далеко на Запад: в те края, откуда уж не вернёшься. А столько ещё нужно успеть, окромя сомнительных наслаждений: и в котел кипучий окунуться на добровольных началах, надеясь на ангельские поцелуи и душевный покой.

Так стал я заправским лекарем при Драксе Силохийском. Непривычной оказалась оседлая жизнь: повадки берут своё – и по сей день снятся мне поезда да самолёты, несущие меня в неведомые дали. И лишь то усердие, с каким вождь продолжает день за днём взращивать сызнова свои стада, придаёт мне сил: ведь быть благословенным терпением учителя есть высшее благо.