Оранжевый свет заката отражался от запотевшей плитки в кухне. В те годы я жил в доме на сваях, что неподалеку от ипподрома. Когда последний луч сверкнул на шпиле речного вокзала, я поднялся с постели и принялся собираться на собрание.

Встречу назначили в штольне около речки: в той пещере некогда могущественный разбойник Рау Юпитор прятался со своей свитой от свирепых полицаев. Стояла осень, а потому, дабы не выделяться, поверх костюма покрыл я себя плащом со стоячим воротником: на завязочках у шеи.

Выйдя в прозрачный осенний воздух, я миновал клумбу, а после, перейдя шумную дорогу по подземному переходу, быстрым шагом: почти бегом – направился в сторону станции метрополитена. Старый чёрный плащ, пахнущий пылью, и волосы цвета воронова пера развевались на ветру, а сквозь дырки, проеденные молью, задувал холодный октябрьский ветерок. Достигнув шумного бульвара, на коем люди цельными днями предавались своим никчемным увеселениям, я опустил голову и продолжал идти, не глядя в довольные лица: безмолвный страж ночи. То и дело слышал я за спиной чертыханья румяных мужчин и женщин, а порой и плач их испуганных детей. Бездомные псы с неистовым бреханьем норовили цапнуть меня за ноги, а кошки при моем появлении сбежались со всей округи, шипя на меня, задрав хвосты. Ишь, твари. Не жалуют в этой части света мое бледное племя, и порой праведный гнев вскипает в моих холодных жилах!

Подавляя раздражение, отправился я на набережную. Для входа в пещеру необходимо было спуститься к самой воде, а после, убедившись, что никакой случайный ротозей за сим не наблюдает, отодвинуть заслонку в устое моста, и войти в штольню. Оказавшись в темноте, я включил электрофонарь и разнообразнейшее ползучее зверьё, в несметном количестве обитающее в сырой тьме, разбежалось по углам, почуяв неладное. В готической арке я заприметил свечение, исходящее из глубины катакомб и направился в том направлении, вслушиваясь в нарастающие хриплые голоса и замогильный ведьмовской смех. В зале, служившем некогда общей спальней для Юпиторских бандитов, к моему приходу уже собралась компания из отродья всех мастей: упыри, ведьмы, оборотни и разнообразнейшая нечисть слетелись на собрание. Заняв место в самом темном углу, я погрузился в ожидание. Сколько минут прошло, не ведаю: ибо в часы раздумий время для меня становится, что ледяная пыль – окружает меня белёсый туман и видится мне все, словно в сновидении. И лишь ледяной голос Максимилиана фон Эрста: старого упыря – вывел меня из оцепенения. Осел иней и вернулся я в унылую реальность. Скрипучим шепотом прошелестел мистер фон Эрст приветствие, а после долго переходил к сути собрания, размышляя о нашем месте среди людей. Из уважения к древности досточтимого вампира мы терпеливо внимали его размышлениям, коим была свойственна лихорадочность и переменчивость курса. Поначалу вампир убеждал нас в необходимости начала войны и планомерного уничтожения человеческой расы, а после обрисовал идиллическую картину, в которой упыри живут бок-о-бок с людьми в блаженном единении. Окончательно запутавшись, кой-кто клевал носом, а я по своему обыкновению погрузился в бессознательное состояние. Сидел я около арки: ближе всех ко входу, а потому первым почуял неладное. К запаху сырых стен и грязных крыс примешался сперва псовый, пороховый, а после сладкий аромат крови заполнил пещеру. Рычание услышал я задолго до запахов, однако значения не придал: бродячих псов в последние месяцы появилось не в пример больше давишнего: та болезнь виновата, что трепет среди людей наводила и покосила знатно. Однако живы-живехоньки, окаянные.

Ворвались в наше укрытие семеро: шесть молодцев в кожаных одеяниях и одна злая баба-веретено с коварным псом-задирой на поводке. Старик-Максимилиан: в прошлом – живодер первостатейный, одномоментно преобразился в кровожадного упыря-убийцу с горящими глазами и длинными ушами. Разодрав в клочья шею близстоящего врага, мистер фон Эрст уже прыгал на следующего, когда мне в плечо вцепился лютый пёс. Дабы скинуть назойливую сволочь, принялся я размахивать рукой что есть мочи и, едва хватка жестокой псины оказалась послабже, пнул ногой в острую морду добермана-бесстыдника. Изрядно меня в той схватке потрепало и кабы не мистическая способность к регенерации: не отделаться бы мне от мучительных страданий. А потому через несколько часов был я уже здоров-здоровехонек.

Уничтожив нападавших разбойников, приняли мы решение броситься врассыпную. Коли уж поймают кого: так остальные спокойнехонько поживут на приволье. Мобильные телефоны мы выключили и поклялись не пользовать до фазы убывающей Луны. Благословив друг друга, отправились мы кто куда: кто в леса, а кто и за границу норовил податься. Я решил укрыться в чащобе близ фермы Райп Эпплтри, что к востоку от городка Кастелл Двар. Прибыв на место, отыскал я разореную медвежью берлогу, соорудил внутри постель из еловых лап и принялся ждать, обретаясь среди дерев: в хорошую ночь случалось зайца изловить, а порой и зверя покрупней. В моменты, когда с лишком худо становилось, рассекал я когтем кору на березе и втягивал сладкий сок с жадностью. А однажды заварил я шелковичный чай на еловой коре, и наслаждался терпким напитком, слушая доносившиеся со стороны шоссе звуки машин. Относительное благополучие того времени нарушала лишь необходимость прятаться от околоточного. Старик-духобор в темно-серой форме и кепи болотного цвета обходил окрестности трижды за ночь: в те моменты приходилось мне прятаться в берлоге.

Однако мытарства мои лесные окончились туманным ноябрьским утром. Просидев всю ночь на полянке и слушая, как мудрая сова подпевает стонущим на ветру деревьям, я заприметил асимметрию ночного светила. Утро выдалось пасмурным, а потому солнце не слишком жгло кожу. Укрывшись в шалаше, построенном из веток плакучей ивы, я включил мобильный телефон и сиюминутно получил смс-сообщение от Гэйлорда Слага, который сообщал мне о необходимости встретиться. С великим прискорбием юный вампир поведал мне о смерти мистера фон Эрста: несчастного старика долго пытали святой водой, а после забили осиновый кол в грудь. Осквернённое чесноком тело мерзкие безбожники зарыли в землю и установили крест из мраморной крошки. Разбитый горем, и с чувством глубокого отвращения, принялся я собираться на встречу, которая была назначена в Беличьей Роще: у памятника Лобо Солитария.

Прибыв на место затемно, я устроился на парапете, и наблюдал за лодками и пароходами, снующими вдоль здания министерства. Лютый холод загнал праздношатающихся ротозеев в дома, а мне что унцию крови проглотить: нечему стыть. Часы на башне пробили час свидания, а спустя некоторое время хрустнула ветка у меня за спиной, а после ещё одна, и ещё. Ветер дул мне в лицо, а потому не сразу почуял я запах полных крови вен разбойников, крадущихся позади с сетью из армированных нитей: дабы изловить меня, что твоего сома. Подкравшись на шесть футов, мерзавцы метнули сеть мне на голову, и не успел я опомниться, как уже бился: опутанный и беспомощный. Далее укол концентрированных опиатов в шею, и последнее, что я помню из событий того вечера – это стоящего, опершись на памятник, Гэйлорда Слага. Лица презренного червя я не разглядел, однако уверен, что ничего, окромя скользкой улыбочки, на нем быть не могло.

А потому я здесь.

***

Лесь Грушинский: психиатр клиники «Хоминэм Йах» – смотрел на меня с любопытством. И нужно отдать должное господину доктору: ни разу не прервав моего рассказа, он казался человеком в высшей степени заинтересованным. Хотя и допускаю с сожалением, что лишь делал вид, боясь приступа гнева, коими я грешил последнее время. Сделав записи в зелёной книжечке, мистер Грушинский нажал кнопку под столом. Звоночек в коридоре возвестил об окончании нашего сеанса, и двое угрюмых санитаров вошли в кабинет.

***

После тех возмутительных событий в роще прошло семь месяцев. Все это печальное время я являюсь пациентом клиники для душевнобольных, потому что сознание мое расщепилось на две сущности, коими я одновременно и являюсь: мертвяцкую и человечью – с большим преобладанием первой. Доктор Грушинский любезно разъяснил мне, что сей недуг называется ши-зо-фре-ни-ей, а моя агрессия в отношении людей – это всего лишь симптомы. После он сделал: «Кхе-кхе», – и опустил глаза, поджав губы. Воистину порядочный господин: ему даже за меня стыдно перед окружающими – а они заслуживают только хорошего. Чем и отплатят.

Пичкают меня таблетками самыми разнообразнейшими. Три раза в день я подхожу к стойке и мне выдают пластиковый стаканчик с разноцветными пилюлями. Проглотив их разом, я отправляюсь заниматься своими делами: смотрю телевизор, читаю о приключениях охотников за жирафами или играю в шахматы с мистером фон Эрстом. Да-да, вы не ослышались. Глубокоуважаемый старик был схвачен и использован в качестве приманки изворотливым негодяем Слагом, а отнюдь не убит.

Каждое воскресенье доктор вызывает меня в свой кабинет и просит пересказать события последних недель: с момента собрания в штольне до лечения в «Хоминэм Йах». Мистер Грушинский надеется, что благотворное воздействие лекарств на психику изменит искаженное восприятие действительности, и в итоге рассказ станет менее фантастичен, а у меня появится надежда на исцеление. А, выздоровев, я стану полноправным членом общества и смогу наконец строить отношения с людьми. Каждый день живу в предвкушении этого счастья. Однако рассказ мой ничуть не изменился.

***

Взяв под руки с двух сторон, дюжие санитары отвели меня в палату. Лязгнул ключ в замке с обратной стороны, и две пары ног в резиновых шлёпанцах быстро удалились по коридору: шлеп-топ. Мне нравятся воскресные вечера: наши с доктором беседы проходят поздно – и к моменту, когда я возвращаюсь в палату, все пациенты крепко спят под действием опиатов. Лишь стрекот сверчков и гул трансформатора в лампе нарушают благостную тишь, а в одиннадцать гасят свет: и звуки вовсе исчезают – окромя неистового пения насекомых за окном.

В прошлом году известный журналист Николас Нис написал душераздирающую статью в журнал «Сайенс оф Сайко»: о нечеловеческих условиях, в которых содержатся пациенты психиатрических клиник. С тех пор на форточки окон были установлены мелкие решетки, что сделало возможным их открытие, а, следовательно, и круглосуточное поступление свежего воздуха в палаты.

В ходе наших с доктором бесед я чистосердечно признавался во всем, что происходило в тот смутный период. Однако события, происходящие воскресными вечерами: опосля сеансов терапии – я посчитал нужным сохранить в тайне. Каждое воскресенье: после одиннадцати – к моим окнам подкрадывается вампир-отшельник, скрывающийся под личиной местного лесника, и приносит мне мертвого зайца. Просунув трубочку меж прутьев решетки, обратный конец он вставляет в шейную артерию животного, а я с наслаждением втягиваю кислую кровь с привкусом травы. И сейчас, стоя у окна и вдыхая аромат жимолости, что в изобилии растёт в местном саду, я заприметил, как на полянке, поросшей молоденькими сосенками да елками, вспыхнули два красных огонька, и оголились клыки в дьявольской усмешке. Однако в руках у лесника не было традиционного зайца: заместо того отшельник держал пилу-ножовку с зубьями по металлическим конструкциям. Обернувшись тенью: способность, доступная лишь обретающимся в глухих лесах долгое время – мой спаситель скользнул к окну. Прощёлкав приветствие, он принялся пилить оконную решетку: вжик-вжик, сверкая по сторонам огненным взором. Окончив свой праведный труд, лесник ухватился за прутья костлявыми руками, и решетка поддалась. Отстранив меня рукой, вампир вполз в палату. Сверчки за окном обезумели: от стрекота закладывало уши, а изо рта валил пар, будто на дворе стоит морозный вечер, а не июнь нежный. Опершись спиной на покрытую инеем стену, я наблюдал за аспидом, сидящим на носках: расставив в стороны колени, вжав голову в плечи. Через две палаты древний старик Максимилиан фон Эрст, оборотившийся в изверга-кровопийцу с горящими глазами и длинными ушами, нетерпеливо выщёлкивал приветствия своему спасителю: в предвкушении бойни. Услышав призыв душегуба, кровопийца выполз обратно на улицу и направился к окну фонэрстовской палаты с пилой наперевес. И снова ножовка-злодейка запела свою монотонную песенку, заглушаемая неистовым перещелкиваньем двух голодных мертвецов. В палату вернулся тёплый воздух, и вдруг осознал я к вящему своему удивлению: чужды мне и люди с их летними чувствами – однако и кровожадное вампирское племя меня более не прельщает своим изуверством. А потому, недолго думая, шагнул я сквозь окно в темную ночь и побежал: в лес, ступая босыми ногами по веткам да иголкам – укрываемый пением сверчков и тьмой летней ночи.