Утро началось довольно обыденно. Проснувшись, я забыл натянуть трусы. Хотя, по сути, их у меня и не было. То бишь чистых. Все они давно лежали в корзине для грязного белья большой кучей, – в количестве трёх штук, – вперемешку с носками. Периодически я поливал этот коктейль водой, посыпал его сахаром и добавлял сухие дрожжи. Таким образом я надеялся разжиться настойкой: необычайным хмельным напитком, который бодрил бы меня по утрам покрепче ругани вечно пьяных соседей за стенами.
Манерно запустив правую руку под подушку, нащупал там что-то неровно-овальное и мягкое. Достал. В руке у меня, всем своим видом хохоча, зиял варёный картофель. Неровно-овальный. Довольно крупный, почти как куриное яйцо шестерного объёма, но только с мелкими кратерами.
– Фу! Не чищенная! – В ужасе воскликнул я; поднялся, оставив за спиной не застеленную кровать, – застилать было нечем, так как всё постельное бельё в грязном состоянии давно существовало в ванне, функционируя по тому же принципу, что и носки с трусами, – а ещё у меня был чайник с грязными носовыми платками, – и направился в ванную-комнату. Там положил картофелину в раковину, заткнув ею слив и заполнив умывальную локацию водой.
В этой странной суматохе я опрометчиво забыл насыпать в новый сосуд сахара и дрожжей. Впрочем, моя суматошная голова не первый раз меня подводит, поэтому я не сильно переживал по этому поводу. Немытая варёная картошка в раковине с водой – о! чудо из чудес!
За всей этой вереницей дел я совсем забыл о желудке, который с дотошной регулярностью требует к себе внимания. У него, надо полагать, давно уже развился эдакий СДВЖ (синдром дефицита внимания желудка). Решив не спорить с его величеством, я направился к холодильнику. Открыв окно в дверце, – да, да, в двери моего холодильника было специальное почти идеально круглое окошко на щеколде: чтобы не тратить лишнее время и силы на бесполезную возню с огромной дверью, – я засунул в холодильник голову (по плечи) и огляделся. Холодильник оказался пуст, за исключением единственной полки, – нижней, – которая была намазана щедрым слоем горчицы. Сантиметра два. Поразмыслив пару минут над смыслом бытия, резким движением я окунул своё ни чем не обезображенное и вообще великолепное лицо в не менее великолепную горчицу. Затем застыл. И в итоге уснул, так и стоя с головой в холодильнике, уложив лицо в горчицу.
Когда я проснулся, – а если верить механическим часам, заботливо встроенным мной в стенку холодильника, прошло немногим больше часа, – моё лицо переносило тяжкие муки от обжигающей боли. И уши мои так замёрзли, что должны бы были почернеть и покинуть меня. Но они этого не сделали, за что я им безгранично благодарен.
Высунув голову из окна холодильника, я принялся за самое разумное: начал орать, как резаный. Я так наслаждался оранием, что делал это настолько истошно, насколько я это умел. Орал до самого вечера. При этом я совсем не отходил от холодильника с горчицей. Периодически я открывал окошко, просовывал в него руку, хватал горчицу и размазывал её по лицу. Это было необходимо и жизненно важно, особенно сейчас. Ведь мне надо было как-то себя подбадривать.
Вообще, чтобы не прослыть лгуном, должен признаться, что один раз я всё-таки отошёл от холодильника. Но ненадолго. Просто дело в том, что моя обширная душа требовала от меня поделиться моим изумительным криком с людьми. Идеальный способ был найден почти что молниеносно. Стоило мне всего лишь повернуть голову ровно на сто восемьдесят градусов, как я тут же увидел окно, стёкла которого были страстно облеплены деревянной рамой.
Не теряя ни секунды и без того чрезмерно ничтожного срока, отведённого на жизнь, времени, я кинулся к этому самому окну. С разбегу взлетев на подоконник, высадил кулаком стёкла. Вы бы только видели, как красиво они рассыпались, слышали бы вы, с каким завораживающим звоном покинули они свои рамы-рамки. Эстетическое наслаждение. Даже хлынувшая из моих рук кровь, смешанная с болью, не могла испортить впечатление от этого волшебства.
Расставив ноги по углам и растопырив руки в разные стороны, чтобы хорошенько закрепиться, приняв эдакую позу звезды, я принялся делиться криком с прохожими, с улицей, со всем районом. На дворе стояло что-то вроде полудня или его крайне схожее подобие. Людей было предостаточно; и, судя по тому, что все они поворачивали свои головы в мою сторону, мой крик нравился им или был, как минимум, приятен. Ещё бы! Они ведь никогда не слышали ничего подобного, столь прекрасного и одновременно дурманящего.
Так я кричал, – прошу заметить, именно кричал, а не орал, ибо это совершенно разные вещи, и только столь одарённый и неординарный человек, как я, способен уловить разницу, уж простите, – пока не начало смеркаться. Но пыль улицы, облепившая мои телеса, а также запёкшаяся кровь и мухи, прилипшие к ней, вынудили меня вспомнить о моей непреодолимой любви к санитарии. Или, если желаете, к чистотным утехам. Вследствие чего я соскочил с подоконника и направился в ванную, по пути прекратив кричать. Поскольку ванна, если вы помните, уже была наполнена, – хоть и не простой водой, да и не только ею, – мне не пришлось терять ни секунды на страшно утомительный процесс её наполнения. Данное обстоятельство сделало меня, и без того счастливого, ещё счастливее. Раздеваться мне, разумеется, тоже не понадобилось, так как я до сих пор оставался голым. Удача на удаче, что называется. И вот я, будучи, значится, уже или, точнее, всё ещё голым, с радостью плюхнулся в ванну с созревающей в ней настойкой. Я погрузился в жидкость, закрыв глаза, полностью оставив на поверхности только нос – чтобы иметь возможность дышать. Наслаждался. Я поистине наслаждался начавшейся санитарией. Это было до безобразия приятно и до чего-то ещё восторжительно!
Так я и лежал, вот уже не знаю, сколько, – быть может, день или два, а то и месяц или год, – я ни коим образом не пытался уловить ход времени; когда занимаешься чистоплотностью, оно не имеет никакого значения, – в моей любимой ванне, полной грязного постельного белья, пока не ощутил на своём лице, невесть откуда взявшуюся, тень. Моё врождённое любопытство вынудило меня открыть глаза, даже не смотря на то, что страх перед неизвестностью настоятельно просил меня не делать этого. И вот, открыв глаза, я увидел разбухшую на треть моей ванной-комнаты с совмещённым санузлом, – я сообщаю о совмещённом санузле лишь для того, чтобы вы хоть немного смогли представить себе масштабы, – ту самую картофелину, некогда помещённую мной в раковину и залитую водой. Вероятно, она разбухла от того, что впитала в себя всю воду из раковины и часть пространства из теперь уже общего помещения.
От резко обуявшего меня удивления я, даже не удосужившись вынуть голову из-под воды, открыл рот. И это изобретение природы, необходимое всем живым существам, не преминуло тут же воспользоваться сей моей оплошностью. Да настолько нагло, что жидкости не осталось во всём сосуде; и даже постельное бельё сделалось совершенно сухим. Весь делаемый мной идеальный хмельной напиток невероятным образом разом и полностью оказался во мне. Машинально опешив, я впал в ступор и продолжал лежать, пытаясь осознать природу вещей случившегося.
Но тут вдруг в помещении, где я имел честь пребывать, погасла лампочка. Они, эти лампочки, всегда зачем-то гаснут, когда перегорают. А поскольку я не люблю темноту, ну просто физически её не переношу, – иногда даже сплю с открытыми глазами и при включенном свете, – мне пришлось вылезти из ванны и отправиться за новой лампочкой в магазин. При этом, ввиду того, что я забыл, где храню свои вещи для выхода в свет (если они вообще у меня были, в чём я до конца не уверен), я вынужден был пойти за новой лампочкой голышом. Но, когда я таки вылез из ванны, вдруг стало очевидным, что для того, чтобы пробраться к выходу, придётся прогрызть насквозь разбухшую картофелину, потому что она имела пренеприятнейшую наглость заслонить своей разбухшестью дверь. Что ж, ничего не поделать, лампочка необходима. Результатом этих размышлений стало то, что я начал прогрызаться к выходу. Впрочем, это оказалось гораздо проще, чем казалось; поэтому, решив не останавливаться, я прогрыз дверь, а за ней и другую, ту, которая вела в подъезд. Общечеловеческую дверь, то бишь ту, за которой в своём спокойном величии пребывали улица и магазин с лампочками, я прогрызать не стал, а просто открыл её и вышел, так как я с детства воспитан как культурный и порядочный гражданин.
На улице нежная оcень мягким и прохладным ветерком обдавала мои гениталии. В ритме чечётки я шагал в магазин. Прохожие удивлённо оборачивались, хотя на улице смеркалось; а ведь в сумерки считается неприличным вообще поворачивать голову в сторону незнакомых людей. В желудке что-то забурлило; видимо, напиток и картошка вступили в коллаборацию. Мне оставалось только искренне порадоваться за них.
Пока я шёл до магазина, пейзаж начал плавно меняться. Никогда раннее я не замечал, чтобы в моём городе фламинго клевали асфальт. Также я никак не мог припомнить, чтобы урны в парке, словно гейзеры, хлестали разноцветными фонтанами вверх; некоторые брызги долетали до самого неба. До неба, которое, постепенно темнея, стало теперь совсем чёрным. Эти брызги с треском разбивались о небо, каждым своим попаданием отколупывая куски, которые затем со страшным грохотом устремлялись вниз и падали на землю, оставляя кругом небольшие воронки.
И вдруг небо начало опускаться. Помню, как деревья заливались смехом, видя, как я лёг на землю и начал ползти, испугавшись, что чёрное небо раздавит меня. Самые жестокие из смеющихся деревьев тыкали в меня своими холодными ветвями, некоторые из которых пронзали меня и проходили насквозь. Так я прополз, как мне показалось, более ста метров, пока небо всё-таки не накрыло меня, смешавшись с землёй. Наступила кромешная тьма. От страха я потерял сознание.
Когда я пришёл в себя, кругом была белизна, состоящая из пола, потолка и четырёх мягких стен, одна из которых была огромной, – во всю стену, – дверью, эластичной на вид, со встроенным в неё глазком и квадратным отверстием. Буквально через пару минут отверстие открылось, превратившись во что-то наподобие подставки. И на эту подставку кто-то невидимый опустил пластмассовую тарелку и стакан. Я подбежал, схватил тарелку, а стакан зачем-то вытолкнул обратно. Затем переместился с ней в дальний угол и уселся на пол. Заглянув в тарелку, я обнаружил, что она наполнена картофельным пюре. Это обстоятельство заставило меня улыбнуться, и в благоговении я медленно поднял голову вверх. С потолка свисала новенькая на вид лампочка. Видимо, я помню не всё. Похоже, я всё-таки дошёл до магазина. Отчаяние сменилось радостью, и я принялся уплетать картошку.
vk.com/tafarayfuck