1. СТИХИ ПРИХОДЯТ НИОТКУДА
Плохо помню как это было.
«Вьётся дождик, стрелы вьются…»
Было какое-то желание высказаться. И я что-то царапал карандашиком в блокнотике. Нужно было записать пришедшее из ниоткуда. Надуманного совсем не было.
И эта музыка, бессмыслица, пришедшая из ниоткуда, и не дававшая покоя мне, перешла на бумагу.
«Вьётся дождик, стрелы вьются…» Потом было что-то «копья вьются…» Какое-то сражение там было.
Я записал это. И удивился. Стихотворение получилось. Но я не думал, что это повторится. Что придёт когда-нибудь. Было, как очередная детская игра.
Но повторилось потом и этим повторением напугало.
Снился однажды страшный сон. Будто я в зале один в большой комнате. Все предметы, весь мир в синем цвете, как будто сквозь синее стёклышко всё смотрится. Мне страшно, и я прячусь под столом, с которого свисают синие косички от скатерти. Кто-то должен появится, кто-то страшный ужасный, что-то ужасное должно случится.
Когда проснулся, обрадовался, что это только сон.
Но страшное было в другом, что этот сон повторялся потом три или четыре раза, и всякий раз я испытывал оцепенение или испуг.
Проходило время. Появлялся другой страшный сон, он повторялся снова. Поразила своей нелепостью эта ситуация.
Когда пришло новое стихотворение, я прилежно записал его. Я прочитал его и испугался.
Знакомое чувство, как повторение того жуткого сна. Нелепость и испуг заключались как раз в повторении. Мне казалось, что стихотворение было не моим, не мной написанным. И я испугался от этого.
Я пошёл к маме с папой. Была ночь, и они легли спать.
Я сказал им, что написал стихотворение. Я прочитал его им.
«Тучи небо укрывают, Тучи солнце заслоняют, Наступила тишина…»
Они сказали мне, что стихотворение хорошее, похвалили меня.
Но я не уходил. Я сказал им, беда заключается в том, что это не я написал стихотворение.
— Как так? — удивились они.
— Вернее, написал его я. Но мне кажется, что его написал Лермонтов.
Мне показались такие строчки уже где-то были.
Напрасно я перерыл знакомые стихотворения, которые давали нам выучить наизусть в школе. Нигде таких строчек я не нашёл, ни у Лермонтова, ни у кого-нибудь ещё. Выходило, что стихотворение написал я. Тогда я уверовал в то, что могу писать стихи.
Мне было одиннадцать лет. И о первом своём стихотворении я рассказал вам. Я рассказал о том, как всё начиналось.
Тучи небо укрывают.
Тучи солнце заслоняют.
Наступила тишина…
Вдруг порывистый могучий
Ветер ринулся на них! –
Небо сразу оживилось.
Всё вокруг засеребрилось
От потоков водяных.
2. ПОЭТОМ МОЖЕШЬ ТЫ НЕ БЫТЬ…
Ценителями моих стихотворений были домашние, мама с папой и старшая на пять лет сестра.
Мама и сестрёнка говорили нравится им то или иное стихотворение или нет. А папа давал советы.
Стихи, благо их было немного, были все о природе. Вдохновение черпалось от книжки с картинками про природу. Я смотрел на картинку и писал.
Второе стихотворение я написал о зиме.
Папе понравилось. Он пожелал добавить строчки в конце о весне, которая приходит во сне. Но песни, которые напевают метели, придумал я сам.
Стихотворение о весне, понравилось папе ещё больше. Особенно он отметил строчку «Зазвенел капелик с крыши в палисадник.»
Стихотворение «На рыбалке» понравилось папе тем, что там сказано:
«Хрустальный ручей отражает И небо и облака. А свист соловья заглушает Журчание ручейка.»
Понравилось оно и сестре. Она выслушала и отошла. Долго занималась тем, что хотела сотворить что-то подобное. Но у неё ничего не получилось. И она успокоилась.
Конечно, в некоторых стихах не хватало ритма, да и рифма часто хромала. Я и сам понимал, что нужно исправить, Стихи должны доводиться до совершенства. Передо мной были примеры Пушкин, Лермонтов… Об этом не уставал напоминать папа. Но беда в том, что не всё получается, что хочешь сделать.
Два моих стихотворения «Лето» и «Тучка» редактор районной газеты Давыдов опубликовал на страницах печати. Только в «Лете» он немного доработал последнюю строчку.
Местный поэт, взрослый дядя, которого привёл как-то папа к нам в дом, с чувством превосходства немного похвалил, немного поругал. А что ему оставалось делать? Но отметил в «Дождике»:
«Слёзы стекают с листьев осин…» Повторяющаяся буква «С» в строке вызывает слуховое восприятие.
— Это хорошо, — сказал он. — Такой приём надо чаще использовать, это в поэзии «аллитерацией» называется.
— А в остальном, в наших стихах не хуже, — заключил он.
Потом, те люди, кому папа показывал мои стихи, делали свои замечания. Мне больше почему-то запоминалось то, как меня хвалили.
Одному дяденьке понравилась строчка «Цыгане шумно песни пели, щипали пальцами струну…» Выражение «Щипали струну» привело его в восторг из всего длинного, что он услышал. Другому человеку понравилось повторение предлога ПО: «Побелели поля и пригорки, тонким салом покрылась река. Ходит тихо зима по задворкам…» Третий человек отметил ещё что-то…
Но мне-то хотелось, чтобы отметили целиком стихотворение.
В какой-то момент мне начало казаться, что у меня что-то выходит.
Отец, видя то, с какой быстротой и лёгкостью, у меня рождаются стихи, пытался охладить мой пыл. Он говорил, что не надо спешить, каждое слово должно быть взвешенным. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан…» — напоминал мне слова Некрасова. Может, папе казалось, что из меня тоже что-то получится.
Я начинал думать над стихами. От этого получалось только хуже. Так я дошёл до того, что написал стихотворение «Мы моряки», хотя моряком никогда не был. Затем я написал: «Повеяло теплом, Пришла весна-красна И принесла диплом…» Дальше я перечислял то, о чём было написано в дипломе, что зиме надо сдавать свои права и уступать власть весне. Когда стихотворение было написано, выяснилось что диплом не совсем то, о чём я думал, а влезло это слово из-за того, что рифмовалось легко — диплом — теплом. Переделывать стихи тогда я, конечно, не мог. Это было намного сложнее.
Мне говорили, что я в начале пути, Дай бог, чтобы этот путь был своим и ничьим другим… Что я на правильном пути… Потом через много лет эта фраза повторялась снова и снова. Сон, увиденный в детстве, напоминал о себе тревожным воспоминанием, но в другом выражении.
3. КОГДА ХОЧЕТСЯ КАЗАТЬСЯ ЛУЧШЕ
Я рано уехал из дома. Мне было пятнадцать лет, когда я поступил в Ленинградское суворовское училище. Не до стихов было. Но в те долгие часы, когда я стоял дневальным у входа в казарменное помещение своей роты, я вспоминал, я пел песни, я видел родные пейзажи, думал о маме с папой, я тосковал. Может, тогда, в ощущении тоски, возрождалось потерянное было чувство творчества. Я продолжал свой поэтический дневник. Это были сокровенные строчки о родине, которая осталась там, далеко, которая внезапно сделалась недосягаемой, но не утерянной.
Мы шагали по асфальту…
Раз-два! Раз-два!
Мы шагали по два, по три…
Раз-два! Раз-два!
Мы шеренгами шагали…
Мы коробками шагали…
Мы шагали и шагали…
Было это на уроке природоведения. Молодая учительница перед уроком, когда мы, стоя, приветствовали её, что-то говорила об аресте Луиса Карвалана в неизвестной нам Чили. Мы должны были проникнуться чувством скорби и солидарности. Все так и сделали. Я по глупости толкался со впереди стоявшим суворовцем. Клара Рахмановна разгневалась. Она отчитала меня, наказала, обещала сказать обо всём командиру взвода, Одним словом, пристыдила меня перед всеми. Я сгорал от стыда.
Потом она, видно, поняла, что переборщила. Дети есть дети, даже в военной форме. После строгой отчитки, потом несколько раз была с её стороны незаслуженная похвала. Она всё время старалась меня вовлечь в полезные дела. Я, с чувством, читал стихи Маяковского со сцены в дни художественной самодеятельности. Я писал стихи. Пытался написать поэму об Анатолии Мерзлове. Написал что-то о героях войны. В стихотворении о поле были такие строчки: «Я стою пред тобою, как сын, Этим полем бескрайним, любуясь…» Но лучшими моими стихами были стихи о родном доме и о природе. Кларе Рахмановне понравилось стихотворение : «Твои светлые волосы — море пшеницы…» Она была в восторге. Она почему-то думала, что о героях войны и о подвиге во имя родины, у меня получится также хорошо. Она мечтала увидеть мои стихи где-нибудь в журнале.
Мы не могли свободно выйти за пределы училища, разве что в редкие увольнения. Во главу угла ставилась учеба. Непосильная гонка за оценками, соревнования между взводами за количество суворовцев, которые по итогам четверти не имели бы троек, — всё это отражалось прямым образом на нас. Если были какие-нибудь нелады с оценками, нас не выпускали в увольнение, заставляли всякий раз исправлять оценки после уроков. Приходилось штудировать уроки по ночам.
Единственным человеком, которому я решился показать свои стихи, был Федор Ражев, преподаватель литературы. Капитан сам когда-то писал стихи, публиковался в журналах, работал литсотрудником.
Он прочитал мои стихотворения, почти в каждом он нашёл недостатки. Два стихотворения про осень, из моих школьных он опубликовал в стенной газете, которая была в коридоре учебного корпуса. В глазах ребят я стал поэтом.
Ражев дал мне почитать книжку какого-то фронтового поэта. Говоря о моих стихах, он отметил, что детские мои стихи лучше, чем те, которые я написал в последнее время. Было обидно, но что же… Может, у меня был духовный кризис. Может, тоска по дому сказалась.
Разбирая стихи, он говорил:
— Это высокопарно. «Я стою пред тобою, как сын…» К чему высокие слова?
Или — пишешь посвящение сестре.
Ласковая и тихая,
Вместе с тобою росли.
Часы беспрестанно тикая,
В юность тебя унесли…
Вроде всё нормально поначалу. А потом идут высокопарные фразы: «Юность бойцов поднимала На подвиг, Звала их вперёд…» К чему твоей сестре нужны нравоучения или общие слова о юности, что и так известно…
Поэтическое дело моё застопорилось на неопределённое время. Так казалось.
Была одна поэзия, которую я показывал, какую все хотели, как казалось мне, от меня услышать и которая не получалась. И была поэзия, как сокровенное, в тайниках души, которую не нужно было афишировать. Она, вторая, и была настоящая…
* * *
Мне было одиннадцать лет, когда написал первое стихотворение. Потом появились другие. Я старательно записывал всё в дневник, который прятал в тёмном шкафу среди всякой всячины. Стихи были несовершенны. Взрослые мне говорили об этом. Но каждый раз, когда появлялось творение, я был счастлив. Казалось, что я достиг успеха. Потом я исправлял ошибки.
Те стихи мне дороги, так как они первые. Что-то потерялось, что-то забылось. Но главное – осталось.
Первые стихи и рассказы вошли в эту книгу.
Посвящается любимым папе и маме.
СОЛНЦЕ В НЕНАСТЬЕ
(ПЕРВЫЕ СТИХИ)
Из первой тетрадки
——————
1971
ПЕРВОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
Тучи небо укрывают.
Тучи солнце заслоняют.
Наступила тишина…
Вдруг порывистый могучий
Ветер ринулся на тучи.
Небо сразу оживилось.
Всё вокруг засеребрилось.
Дождь полил, как из ведра.
Много бурных вод пролилось.
Выйти солнышку пора.
О ЗИМЕ
Побелели поля и пригорки.
Тонким салом покрылась река.
Ходит тихо зима по задворкам.
И рисует на окнах леса.
А в лесу что она натворила?
Белой шубой укутала ель.
Одеялом пуховым накрыла,
Уложила зверей в колыбель.
Напевают метели им песни.
Вьюги шепчут о песнях во сне.
Проплывают виденьем чудесным
Лучезарные сны о весне.
ВЕСНОЙ
Снег сырой и липкий.
Во дворе – теплее.
Всем весна милее.
На лице – улыбки.
Зазвенел капелик
С крыши в палисадник.
И у птицы праздник.
И скворцы запели.
Солнце греет, греет…
Ждали его долго.
Ручеёк с пригорка.
Зажурчал быстрее.
На деревьях стройных
Набухают почки.
Дни сменяют ночи.
Медленно, спокойно.
* * *
Мы торопили время, шли навстречу
Одной из самых радостных примет.
Мы сделали дворец для птиц – скворечник.
Конец зиме!
Он должен приглянуться новосёлам.
В него вложили душу, много сил.
Потом пошли в туман гурьбой весёлой,
Как раз в тот день на речке лёд поплыл.
А на другой день спозаранку встали,
Увидели поющих первых птиц.
Весну мы так и не перекричали –
Всех громче был весенний птичий свист.
СМЕНА ВРЕМЁН
Заплакала Зима.
Повеяло теплом.
Пришла Весна-красна
Седой Зиме назло.
Сказала так Зима:
– Я сделала сама
Дворцы и города
Весь мир мой изо льда.
Великий путь снегов
В бессмертии веков…
Да здравствует Зима!
Где миром правит тьма…
Ответила Весна:
– Я буду ото сна
Будить зверей в лесу.
И радость принесу.
Зверушкам и птенцам
Лесным я солнце дам…
Лёд по реке плывёт.
У птицы перелёт.
Всё скоро оживёт.
Что сделала Зима –
Порушила Весна.
НА РЫБАЛКЕ
Там, на поросших тальником
Тихих лесных берегах.
Сидит мальчишка маленький
С удочкой в руках.
Сидит, три часа наблюдая,
За поплавком на реке.
Вот клюнуло. И Золотая
Рыбка сверкает в руке!
Зеркальная гладь отражает
И солнце, и облака…
А свист соловья заглушает
Журчание ручейка.
В лесу умолкают птицы.
Темнеет внезапно вокруг.
И рыбка, как будто снится,
Приходит из Сказки вдруг!
ДОЖДЬ
Дождь за окном
Землю кропит.
Чистую свежесть
Всюду хранит.
Мирно лопочут
Листья осин.
Слёзы стекают
С листьев рябин.
Листья малины
Таятся в глуши.
А усмиряться
Он не спешит.
Дождь за окном
Тихо стучит.
Миру живому
Счастье сулит.
* * *
Голубой по-весеннему день.
Облака кое-где плывут.
И унылую лёгкую тень
На траву и цветы кладут.
Птицы гордо парят в вышине,
Зорким глазом следя за землёй.
Песня жаворонка в тишине
Звонкой струйкой трепещет живой.
Ветерок нежно шепчет в цветах.
Лепестками играет, резвясь.
Он порхает, везде, просто так,
Ароматную свежесть неся.
* * *
Золотистый рассвет приближается.
Рыба плещет не громко порой.
И луга ото сна пробуждаются.
Дуновенье сквозит над водой.
Вот туманом река вся окуталась.
Будто ей досыпать так теплей.
Солнце встало, в воде окунулось.
В мире солнышка нету красней.
По крутым берегам прокатился
Ослепительно белый клубок.
Он в воде хрусталём отразился,
Превратился в блестящий поток.
С каждым часом жара возрастала.
Вскоре мятой запахло с лугов.
Поплыла лебединая стая
Белых, лёгких, как пух, облаков.
ПЕРЕД ГРОЗОЙ
Тихий час перед грозою.
Глухо шепчет тёмный лес.
Светит солнце. Душно. Знойно.
Муравей в свой дом полез.
Ласточки летают низко.
Протяни ладонь и сбей!
– Эх! Лови же, пока близко!
– Не поймаю, хоть убей!
Потемнело. Небо в тучах.
Раздаётся громче гром.
Огоньки цветов потухли.
В сочных травах под бугром.
ЛЕТО
Лето зеленью одето,
Словно шаль бескрайняя,
Зашумит листвою лето –
Песня беспечальная!
Это ветер – дед Ревун –
Пронесётся над землёю.
Серебристую траву
Он пригладит бородою.
Подкрадётся быстрой кошкой
К растворённому окошку,
Дунет сильно, засмеётся,
В нашей комнате запрётся…
ТУЧА
Туча-тученька, сюда!
Мы устали от труда!
Туча-тученька, скорей!
Чтоб нам было веселей.
…Туча-тученька прошла,
Огороды полила.
Всё теперь живёт, растёт,
Плоды добрые даёт.
Вызрел в поле урожай –
Больше нам не поливай!
ПИЛА
Во дворе жужжит пила.
Всю округу замела!
Распилила все дрова –
Отдыхать в сарай легла.
В НОЧНОМ
Приехал я в деревню летом,
Спросил у бабушки: «Пойду в ночное я?»
«Куды несёт тебя?» – услышал я на это.
Так сердится бабуля на меня.
Но вот уже в лугах в ночном я.
Сидим все вместе у костра.
Лошадки бродят в травах сочных.
А нам картошку вынимать пора.
Из нас был самый старший Петя.
Он очень много сказок знал.
Про деда, плети, табор и медведя
На этот раз нам рассказал.
«В одном цыганском таборе
Жил-был цыган седой.
Водил медведя старого
С цепочкой золотой.
Он разъезжал в карете,
Любил и власть, и кнут.
И вот однажды дети
С поборами идут…
Но он даров не видит.
В руках детей цветы!
Его хотят обидеть?!
Заветов нет святых?!
Цыган взывает к богу.
Он оскорблён детьми!
Он гонит их жестоко
Нещадными плетьми.
К нему спешат цыганы,
Везут подарков воз.
И делят без обмана –
Добыть что удалось.
И пьёт вино их вайда.
И ходит по цветам…
То, что случилось – правда.
Я это слышал сам…»
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Недаром разговор у нас такой.
Поблизости был табор кочевой.
Цыгане шумно песни пели,
Щипали пальцами струну.
А мы картошку аппетитно ели,
Забыв рассказ про старину…
* * *
С детства я заворожён песнями земли.
По ночам молитвы шепчут ковыли.
По ночам мне снятся окские луга,
Снится в синем платье красавица Ока.
Хочется скорее встретиться с рекой,
Чтоб она ласкала голубой волной.
Хочется скорее в тихой стороне
Слушать с замиранием кузнечика в траве.
А потом, под вечер у костра сидеть.
Под его шипенье картофель вкусный есть.
В шалаше душистом ночью, наповал,
Спать, чтоб ветер сеном песни напевал.
ОСЕНЬ
Липы нарядились золотой парчой.
И гордятся клёны ярким кумачом.
Серебристый иней лёг на провода.
Как слеза, прозрачна в лужицах вода.
Улетают птицы далеко на юг.
Хлещет дождь по окнам, пасмурно вокруг.
Ветер, завывая, тополь тормошит.
Сизой мглою морось над землёй летит.
И во всём печальный, жалостливый стон.
Это уходящего лета угомон.
* * *
Вспомни край родной привольный,
Вспомни дом среди полей.
За дорогою окольной
Гул высоких тополей.
Вспомни луг, листвой покрытый,
Что за речкой вдалеке.
Вспомни берег, весь размытый.
И раздолье на Оке.
Без тебя всё оскудело.
Свесил космы клён свои.
Даже ива онемела,
Вся в слезах в окне стоит.
* * *
Приходит осень, от стволов роняя
Звенящих медяков красу.
Ты слышишь странное молчанье.
Ты видишь чудное в лесу.
Про всё забыв, стоишь в аллее,
Вдыхаешь свежесть мокрых дней.
И мыслям легче и светлее.
И сон как будто виден в ней.
И станут милыми покои.
Роднее осени печаль.
И крик грачей. И шумные прибои.
И дымкою подёрнутая даль.
ЧЕРЁМУХИ
В овраге, где ручей болтливый
Обнимается с плакучей ивой,
Наклонили над водою чёлки
Белые черёмухи-девчонки.
Соловьи поют им на рассвете.
И резвится рядом с ними ветер.
Захмелел я от задорных трелей,
В счастье неизбывное поверил.
Я не буду собирать букеты.
Пусть светлее станет лето.
По утрам в прохладе ранней,
Подчиняясь свежим силам,
Белые черёмухи веками
Смотрят в синие глаза России.