страницы истории

ПОЭТ МУРМАНСКА

О Викторе Тимофееве

Как-то, после ставшего уже традиционным в литературной студии чаепития, Виктор Леонтьевич неожиданно пригласил нас к себе домой.

Говорили о разном. Тогда он рассказал о себе немного. Родился на Харьковщине, по окончании школы отправился на Кольский полуостров. Закончил мореходку в Мурманске, начинал штурманом на судах морского пароходства. Много лет работал на Мурманском радио, в газете «Комсомолец Заполярья». О себе много не рассказывал, так урывками. Сейчас по прошествии лет я могу собрать в единое целое его рассказы.

Тогда он попросил нас принести ему свои рукописи. Мы так и сделали. В следующий раз, опять же у него дома за чаепитием, он разобрал каждое стихотворение. Мне тогда сказал, что у меня получился сборничек. Он и название придумал. Сказал, что Марк, его сын, на компьютере проанализировал стихи. Вышло: «За всё заплатим дорогой ценой…» Кое-какие стихи надо ещё подработать. Я постарался это сделать, в то время как смог.

Книжка вышел в издательском центре «Русский Север». Это, скорее всего, мне нужно было. Ведь предстояло обсуждение.

Обсуждение не заставило себя долго ждать. Публики собралось немного. К сожалению, не было Маслова, не было поэта Смирнова…

Высказались, раздраконили некоторые стихи. Кому-то что-то понравилось. Но критика, на мой взгляд, звучала часто непрофессионально, и необоснованно. Понравилось, не понравилось – это одно. Нужен разбор произведения, считал я. Укажите, где стилистика хромает. Или есть потеря ритма, плохая рифма и т.д. Этого ничего не было. Один молодой, мало известный литератор, больно рьяно выступал с критикой. Ему ничего не нравилось. То он говорил: «О чём этот стих? Да не о чём…» То советовал писать по-другому. «Я бы, например, вот так об этом написал», – говорил он. Неприятно было всё это. Написал бы по-другому – пиши, кто мешает? На мою защиту встал в заключительном слове Виктор Леонтьевич. Он начал с конца сборника, куда, по всей видимости, дойти обсуждавшие поленились. Он зачитал стихотворение. «Всё здесь в норме. Ну, что вам не нравится? По-моему хорошо». Так он «прошёлся» по многим страницам. «Ну вот, – заключил он, – Видите, уже больше половины стихов заслуживают внимания». Критиковавший было литератор, стал оправдываться. «Да я не дочитал до конца книжку», – начал он говорить.

После, на улице Виктор Леонтьевич сказал мне: «Всё-таки, мотай себе на ус, надо к каждому стихотворению с большой ответственностью подходить. Критика во многом была справедливой…»

Виктор Леонтьевич очень внимательно относился к молодым литераторам. Он терпеливо работал с каждым. Отмечал всё лучшее. Плохое старался не замечать, в силу того, что не хотел обидеть. Сам рассказывал, как работал со стихами. Так писал поэму «Сентиментальная вахта», в которой описал образ Ждущей. Этот образ стал прообразом памятника, что установлен на берегу Кольского залива. Он говорил, что, когда писал, чтобы быть с природой и с самим собой, уходил в тундру. Там, среди молодых деревьев, где открывался вид на Кольский залив, рождались строчки.

Однажды он пригласил меня выступить перед моряками в Полярном в библиотеке воинской части. «С нами будет бригада», – сказал он. Мы собрались и поехали. Там нас уже ждали. Полный зал матросов с кораблей. Мы вышли на сцену. Каждый прочитал по нескольку своих стихотворений, кто что мог, рассказал. Видно было, что матросам понравилось. В заключении Виктор Леонтьевич спросил: «У кого есть вопросы?» Последовало гробовое молчание. Он не растерялся, сказал за всех: «Если у матросов нет вопросов, то у поэтов нет ответов». Шутка понравилась всем.

Как-то в минуты депрессии я посетовал: «Что мы пишем? А надо ли это кому? Что есть мы, перед великими поэтами?» Он ответил: на небе много звёзд ярких и неярких. Но каждая звезда необходима на небосклоне…

Он любил военные городки. Он любил Мурманск, но с большой любовью относился и к Североморску и к Гремихе… Везде в этих гарнизонах чувствовалась забота страны. Стояли современные корабли. На берегу – многоэтажки, школы, большие Дома офицеров, куда приезжали известные артисты. Как-то шли мы в Гаджиево по улице, он сказал: «Мне всегда нравятся тут якорные цепи, якоря на улицах, со вкусом сделанные деревянные лесенки, ведущие на сопки к жилым домам, окрашенные в яркие цвета…»

Он написал не одну книгу о моряках, о городе. Песня «Мачтовый город» стала символом Мурманска.

Я был частым гостем в его доме. Когда уезжал насовсем, Виктор Леонтьевич очень сожалел об этом. Мне советовал, куда устраиваться на работу, не бросать творчество. Я тогда мало внимания уделял его словам. Жизнь у меня обернулась по-другому. Я отошёл от литературной работы, надо было кормить семью. Времена, в девяностых, были непростые.

О смерти Виктора Леонтьевича я узнал из интернета. Только тогда, по-настоящему, ощутил, какой замечательный, скромный и большой души человек ушёл от нас. Мурманск невозможно представить без Тимофеева. Он был поэтом этого города.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 
БЕСЕДА ДЛИЛАСЬ…

Памяти Виталия Маслова

Каким, когда-то, было знакомство? Не помню. Всё получилось само собой. Будто мы были знакомы всегда. Он был секретарём писательской организации, куда я приходил на встречи в литобъединение. Пили чай. Обсуждали стихи. Говорили о многом. Потом ему пришла идея издать наши книжки. Брошюрки, стихотворений по тридцать… Неброское оформление. Название на белом фоне. Простая бумага. Чтобы всё было дёшево. Тогда, в начале девяностых, издаваться было невозможно. Все перешли на коммерческую основу.
Маслов собрал у нас рукописи. Работать с нами ему было удобней дома. И он пригласил нас к себе.
В комнате, куда он нас привёл, было солнечно. Стояли в три ряда стеллажи, как в библиотеке. Всё было заставлено книгами. В углу – низенький столик. Кресло. Подальше – диванчик. Видимо, это был рабочий кабинет и комната одновременно, где Виталий Семёнович проводил большую часть своего времени.
– У меня есть британская энциклопедия, – с гордостью произнёс он.
Потом он усадил нас за столик.
Мы пришли вдвоём. Со мной был сослуживец. Тоже претендент на издание первой книжки.

Говорили о многом. О славянофильстве. О гражданской войне в Югославии. О Караджиче и о русских добровольцах. Он рассказал о фонде культуры, Мурманское отделение он возглавлял в то время. Говорил о памятнике Кириллу и Мефодию, установки которого добивался. Говорил о том, что нужно праздновать Дни славянской письменности. Ещё говорил о том, что нужно каждый день работать, чтобы ум не застоялся. Я и не подозревал, что в это время он уже страдал от недугов. Потом говорили о его родной Мезени в Архангельской области. Для неё он много сделал в культурном плане. Он писал статьи. Собирал фольклор. Возмущался тем, что появилось много графоманов, которые ни разу не были в Мезенском районе, – а туда же! – пишут, не зная обстановки. Он упомянул о Доме памяти в Сёмже, в родной деревне, который посвящён солдатам XX-го века.
Потом мы перешли к нашим стихам. На моё удивление, к моему попутчику у Маслова претензий почти не было. Он показал собранные стихи, которые войдут в книжку. Со мной беседа длилась долго. Я всё старательно записывал, чтобы поправить. Так с тех пор некоторые стихи, которые надо было изменить, остались в том виде, в каком и были. «Гольфстрим», например, также: «На болотах», «Веточка тальника».

– Я разбирал стихи, вроде претензий много. А, когда посмотрел, – получилось. Вышел неплохой сборничек, – подытожил он.
Я с облегчением вздохнул.
– «Колонки и колодцы» – подойдёт название?
– …

За чаем, он рассказал нам немного о себе. О годах учёбы в мореходке в Ленинграде. О том, как работал радистом много лет на атомном ледоколе «Ленин». О своих книгах. О встрече с Залыгиным, которая произвела на него неизгладимое впечатление. О том, как они прошлись по аллее и всё время молчали.
– Это было святое молчание, – заключил он.
Тогда Виталий Семёнович был полон оптимизма и творческих планов. Книжки наши ему удалось издать. Он отправил их потом критику и литературоведу Станиславу Золотцеву. И Золотцев упоминал об этом в большой статье. Он затронул и мои стихи. Отметил стихотворение «Колонки и колодцы», «Мотив», где были строчки:

Какой мотив простой –
А стихло всё вокруг!
И ивы над рекой
Затосковали вдруг.

Теперь памятник Кириллу и Мефодию поставлен в городе, отмечаются Дни славянской письменности. Всё, о чём мечтал Виталий Семёнович, осуществилось. У меня осталась, как память, книжка, которую он подарил мне «Проклятой памяти».
Умер Виталий Семёнович в 2001 году. Для нас это было неожиданностью и большой утратой.

26 января 2016

Два поэта
————

Два поэта. Два моря. Чёрное — жаркое,
солнечное. И Баренцево — холодное и печальное.
Оба бескрайние, таящие в себе много открытий и
вдохновенья. Январёв и Панюшкин, с которыми
довелось мне общаться. Январёв — поэт из
Николаева. Панюшкин — из Североморска. Эмиль
Январёв — энергичный, живой, общительный, всеми
любимый. Владимир Панюшкин — рассудительный,
спокойный, уравновешенный, почти никому не
известный, разве что читателям флотской газеты
«На страже Заполярья», где он много лет работал.
Для Январёва Юг — главное. Для Панюшкина — Север.
В поэзии того и другого ощущается это хорошо. У
Январёва в творчестве замечательные страницы о
корабелах, о кораблях, героическая тематика. У
Панюшкина — то же самое. Отличие в том, что он
пишет о военных моряках.

Январёв — поэт новатор. Экспериментатор. Он не
боится играть словами. Ищет яркие образы.
Красивые рифмы. Всё у него взаимосвязано. Форма и
содержание. Его мысли, как вспышки света.
Наполнены смыслом. У него «десять дынь в авоське,
как десять солнц», «винный запах симиренок»
разносит «зеленобокий октябрь». А кораблям
хочется «океанского простора, соли, воли,
глуботы!»

Панюшкин — поэт классического склада. Он
зачастую высушивает стих. Его стихи лаконичны. В
них никогда не допускает ошибок. Оттого, как
нельзя кстати, он оказался в газете. Он украсил
газету своей личностью. Он много пишет на злобу
дня. У него в стихах «голубоватые волны залива
прибрежный шлифуют гранит», «к пирсам льнут
корабли». Но только на вид, есть что-то тревожное
и штормовое в этой тиши…

После боевой службы в Средиземном море наш
корабль надолго встал в заводской ремонт.
Николаев — город моряков,город судостроителей.
Здесь два гигантских кораблестроительных завода.
Черноморский судостроительный, где строились
тяжелые авианесущие крейсера для СФ и ТОФа. Были
построены ТАКРы «Киев», «Минск», «Новороссийск»,
«Адмирал Горшков»(Баку), «Адмирал
Кузнецов»(Тбилиси). Всё это было в семидесятых и
восьмидесятых годах. Огромные цеха. Десятки тысяч
рабочих. Задействованы лучшие инженерные кадры.
Другой завод — не менее продвинутый.
Судостроительный завод имени 61 коммунара. Здесь
был построен броненосец «Потёмкин». На нём
строили большие противолодочные корабли, ракетный
крейсер «Москва»(Слава), флагман Черноморского
флота. Завод «Океан» — судостроительный завод.
Траулеры, сухогрузы, научно-исследовательские
суда.

Была построена соответствующая инфраструктура.
Город развивался. Были и другие предприятия.

В городе прямые улицы. Много новостроек. На
каждом перекрёстке продавали семечки. Стояли
пивные ларьки. Дешёвая закуска. Мы часто
ходили в ресторан. Ресторанов было много. Там
готовили вкусные восточно украинские блюда. Борщи
— объедение!
Было два городских литобъединения. Я ходил в
класс Вячеслава Кочурина. Другое ЛИТО вёл Эмиль
Январёв. Были и совместные мероприятия. Так, на
одном из них я прочитал стихотворение «Хлеб да
соль». Там были такие строчки «Когда приходили
домой корабли, Хлеба поднимала Россия рукою, А
соль мы в ладонях несли.» Январёв одобрил,
сказал: ну, если Россия выращивает хлеб, то
военные моряки — это её защитники, в этом соль. О
недостатках стиха не говорил.

В Мурманске было всё по-другому. Там, как
такового ЛИТО не было. Были еженедельные встречи
в помещении Мурманской писательской организации.
Где за столом сидели, пили чай. И, как бы
невзначай, читали стихи. Стихи слушали и давали
оценку. Руководили писатель Виталий Маслов, тогда
секретарь организации и поэт Виктор Тимофеев.
Нам, начинающим, это было особенно приятно.

Город, как казалось мне, сильно отличался от
Николаева. Дома разбросаны по сопкам.
Растянулись, как разноцветная гармошка. Это
придаёт праздничный вид. На улицах, в основном,
растут сирень и рябина. От Мурманска по ту и
другую сторону от залива дорога уходит к
побережью. К базам Северного Флота, к ядерному
щиту Родины. Там базируются современные корабли.
Ракетные подводные крейсера стратегического
назначения. Которые выполняют стрельбу
баллистическими ракетами, в том числе со дна океана,
из-подо льдов Северного Ледовитого. Дорога ведёт к
Североморску, столице Северного флота. Там
базируется оперативная эскадра надводных
кораблей, в состав которой входил ТАКР «Киев». Он
стоял на бочке. Для такого гиганта причала не
было. Его крутило под порывами ветра. Чуть ветер
усиливался, объявлялось штормовое предупреждение
«Ветер два». Схода на берег нет. Если ветер
сильней, приходилось сниматься с бочки, выходить
в море в штормование. В часы затишья я выходил на
берег.

В редакции «На страже Заполярья» в отделе
культуры работал Владимир Панюшкин. Он
опубликовал с десяток моих стихотворений, когда я
приходил со стихами в редакцию, он уводил меня в
конференц-зал, чтобы нам никто не мешал. Его
оценки были точны и поучительны. О своих стихах
он не любил говорить.

Умер Владимир Владимирович Панюшкин — 14
августа 2004 года.

5 октября 2005 года ушёл из жизни Эмиль
Израилевич Январёв.

Светлая память.

Эмиль Январёв
———-

ИСПЫТАНИЕ ДИЗЕЛЕЙ У СТЕНКИ

Как там пышут?
Как там дышат?
В общем, то или не то?
Воздух
призрачен и дымчат,
небо
мглисто и желто.
Волны бьются, как живые,
от винта топочут вспять.
Ходовые, ходовые,
только хода
не видать.
Здесь и точно,
здесь и прочно,
как-никак — своя земля.
А прислушаться —
так вот что
отбивают дизеля:
«Что прибрежные успехи?
Только времени разор.
Опостылило у стенки —
больно мелкий кругозор.
Да и хочется простого:
не прогулочной воды —
океанского простора.
соли,
воли,
глуботы!

Ходовые, да без хода,
нетерпение грызет:
где ты, синяя свобода,
панорамный горизонт?
Не растратить бы азарта
прежде времени
зазря…»

Завтра, завтра, завтра, завтра,
завтра выход,
дизеля!

Владимир Панюшкин
————

Деревьев зеленые флаги полощет
Ветер несильный с утра.
Североморск. Приморская площадь.
Светлого лета пора.

Неторопливо, будто лениво,
Ласковые на вид,
Голубоватые волны залива
Прибрежный шлифуют гранит.

Словно выплескивая обиду,
Чайки стенают вдали.
Невозмутимые, сонные с виду,
К пирсам льнут корабли.

Нежится город в тепле и покое.
Но верить тому не спеши.
Что-то тревожное и штормовое
В этой беспечной тиши…