Как-то раз, приехав в родной Ростов, я оказалась в гостях, в малознакомой компании.  Xоть и состояла она из медиков, бывших выпускников моего же вуза – я почти никого не узнала, не вспомнила; или это тяжёлый случай склероза, или учились все на разных потоках и факультетах…Как обычно бывает между друзьями – коллегами, за столом беседы велись о работе, о личной жизни, событиях и персонах, к которым я не имела малейшего отношения. Будучи ренегаткой, давно предавшей профессию в поисках лёгких путей, я ощущала себя среди них чужаком, человеком без определённых занятий. Да и “свалила”, как говорят, давно, живу где-то там, в другом измерении…

Конечно, гостеприимной  хозяйке хотелось как-то вовлечь меня в разговор, упоминая возможных общих знакомых, и выяснить, с кем же из девочек – бывших сокурсниц  в те времена я дружила? Или дружу до сих пор?.. Всплывали фамилии, мне говорившие смутно о чём-то, но не вызывавшие в памяти зрительных образов; кто-то из них теперь возглавлял крупные центры и клиники, а кто-то – кафедры в мединституте. По моей озадаченной мимике каждый мог догадаться: с этими я не дружила.

– А с кем же тогда? Pазве ты не училась вместе со Светой Стаценко, она теперь завонкологией? А Геворкян Карину не помнишь – она профессор теперь, возглавляет кафедру?..

Я назвала пару имён, не вызвав ответной реакции: видно, они, как и я, не добились особых успехов в здравоохранении.

-А ещё? Eщё кто-нибудь?..

Bсё. Я замолчала и заморгала растерянно. И тут же призналась, пожав плечами: я вообще не особо дружила с девчатами.

-А почему-уу?- удивилась хозяйка.

Почему – сама не пойму.  Зато регулярно ходила в чисто мужской компании выпить по кружке в пивбар “Театральный”; мы болтали и веселились, из под курток висели полы белых халатов  – и оттуда, помню, нас  часто гоняли преподаватели. “Доктора, – говорили они с осуждением, – спрячьте хотя бы халатики!” … И если совсем уж начистоту, то и ребята – медики, в сравненьи с другими студентами, в то время казались мне скучноватыми, а студентки лечфака – о чем говорить; пройдя строжайший отбор приёмной комиссии, они были все, как одна, образцовыми. Девушки из хороших семей, врачебных, партийных и профсоюзных, а реже – торговых,  династий, серьёзные и благонравные. Такая не выйдет гулять, не вызубрив всё и не повторив три раза,  и вернётся домой к десяти. Готовились смолоду к этим блестящим карьерам – понятно.

С девчатами мне не везло.

Казалось бы – чисто мужская жалоба. И, казалось бы, нет ничего естественней дружбы с себе подобными.  Но мне отношения с собственным полом давались всегда нелегко. Нельзя сказать, чтобы я не старалась. Bсегда охотно знакомилась, шла на контакт, но то ли со мной что-то было не так,  то ли с теми, с кем я общалась или пыталась дружить. И остаётся неясным: чего не хватало мне? Чего не хватало им? Почему я легко заводила друзей, но имела мало подруг?

Мариша.

Одной из первых подружек в дошкольном возрасте стала Мариша, девочка полная и круглолицая, с толстой пушистой косой. Мы жили в соседних подъездах, копались вместе в песочнице, ходили друг к другу в гости играть в настольные игры, посещали один и тот же английский кружок. Помню, Маришин отец,  преподаватель физфака и весельчак, строил подружек дочки в прихожей в шеренгу, игриво командуя:

– Hу, покажите ножки! Посмотрим сейчас, у кого стройней!

С наивной готовностью все становились в третью позицию, демонстрируя ножки “эксперту”.

– Да, – говорил, налюбовавшись, с  легкой досадой. – А у нашей Мариши ножки – как столбики.

Папа Мариши дома бывал нечасто, зато за ней неусыпно следила бабушка, и, как видно, имела на внучку большое влияние. Уж не помню, что именно там случилось, но однажды Мариша вдруг вышла во двор и объявила, что “больше не будет со мной играть, потому что бабушка не разрешает”. И не то, чтобы я привязалась к Марише, но нежданное заявление поразило меня, как гром среди ясного неба. Если бы мы поссорились и решили с ней не дружить, это было бы мне понятно. Но вчера ещё всё шло хорошо, а сегодня – мы больше уже не друзья, и только из-за того, что так захотела бабушка? Какое отсутствие собственного мнения!

Причём, она сообщила мне новость безо всякого сожаления, и даже, казалось, с плохо скрываемым удовольствием; как будто сама только того и ждала, не хватало лишь бабушкиного разрешения. Помню, я огорчилась и разозлилась порядком, и в подтверждение слов бабули о том, что со мной лучше дел не иметь, дала предательнице оплеуху; огрела её, как следует… Справедливости ради скажу, что не только эта, отдельно взятая бабушка, не позволяла внучкам водиться со мной. Ещё одна, из дома напротив, применила подобные санкции после того, как внучка Натуся, девочка неспортивная, которую я пыталась учить кувыркаться, свалилась с турника. И другая, бабушка двух сестер – близнецов, которых я самовольно якобы увела со двора – обследовать парк, опасную территорию. В конце концов, эти запреты перестали меня огорчать. Запретный плод сладок, и дети с оглядкой, но продолжали водиться со мной. К тому же, была во дворе одна девочка, Лиля, с собственным мнением , почти совсем беспризорная, как Гекльберри Финн – не было бабушек, чтобы за ней следить –  та весь день гуляла сама по себе, с ключом от квартиры на шее. Она – то мне нравилась больше других; с ней и Маришей –  с которой потом помирились, но уже не дружили, как прежде – мы вместе пошли в первый класс. Но когда построили наc попарно, чтобы куда – то вести, и сказали всем взяться за руки – Лиля руки не дала.

– Почему не берёшь меня за руку?

– А потому, – отвечала она спокойно, – что ты ковыряешь пальцем в носу, потом катаешь козюли и лепишь их снизу к парте.

…Кстати, это один из редких случаев пользы, извлечённой когда – либо мной из девичьей дружбы. Приятель – пацан мог бы и не заметить манипуляций с козюлями, но девочки не упускают деталей. Kритика Лили своевременнo мне помогла покончить с вредной и неэстетичной привычкой.

Уже в те ранние годы стала я замечать, что несмотря на склонность к приторно – нежному сюсюканью и спокойным рутинно – хозяйственным играм наподобие “дочки – матери”, нередко встречались злые и агрессивные девочки – намного злей и агрессивней мальчишек. Во дворах из массы детей выделялись “лидерши” и “командирши”, желавшие не дружить, a доминировать… Временами случались конфликты.

Как – то раз моя бабушка вышла во двор… (Eсли вы почему – то решили, что я – не из тех, над кем хлопотали бабуси, то не угадали – я была как раз одной из тех внучек под вечным присмотром; плюс ко всему, моя бабушка Рая по многим статьям могла переплюнуть прочиx – по крайней мере, спокойно могла бы нокаутировать с полдесятка соседских бабусь). Так вот, выйдя во двор, она обнаружила трёх, по её словам, “малолетних пигалиц”, две из которых держали меня за руки, а третья давала пощёчины…Она нависла над ними внезапно, как грозовая туча, закрывшая солнце, как коршун, что падает камнем на жертву… и, обездвижив главную ( две другие в страхе бежали), сказала:

– Вот. А теперь я буду держать, а ты её бей!

Я растерялась. Возможно, такой урок и пошёл бы злодейке на пользу, но мне не хотелось; казалось делом позорным бить тех, кто защищаться не может. Тем более, при соучастии бабушки! Нет, в такие дела, я считала, взрослых лучше не вмешивать. Ещё не хватало, чтобы моя семья – мама, папа, дедушки, бабушки – вышли на улицу бить детей! Пообещав разобраться с обидчицей позже и в честном бою, уговорила её отпустить заложницу.

На самом деле в дальнейшем, даже в той разгильдяйской школе в районе Нахаловки, куда меня классе в шестом определили родители, и где побоища и беспредел были в порядке вещей, драться с девчонками мне не пришлось. Во – первых, уже и без этого мне хватало участия в битвах за выживание в новой и чуждой среде, доминируемой хулиганами “сильного” пола, а во – вторых, многие девочки в новом классе казались тихими и запуганными; жались, как мышки в углу, пока вокруг творилось неладное…

Все, кроме одной. Одна ученица вела себя гордо и высокомерно, как королева. Окружённая свитой маленьких, тихих, но уже не по – детски льстивых, неискренних “мышек”. Впрочем, “мышки” – придуманный мной, более мягкий эпитет; она называла их “шавками”. Девочки эти искали её покровительства, следуя группкой, словно цыплята за квочкой, и выполняя её поручения: “Самохина, сбегай в буфет по – быстг’ому!”, “Сег’дюк, пг’инеси мне пог’тфель!”… Иногда ерошила им поощрительно волосы, а порой раздавала лёгкие подзатыльники…Но поскольку, признав её авторитет, сами члены “шавочной” группы не жаловались, и ко мне Королева сперва отнеслась с подобающим уважением, я лишь пожимала плечами, наблюдая подобные сцены.

Марина.

Она была пышнотелой и волоокой отличницей, с длинной пушистой косой, картавила, звали её Мариной. (Это что – совпадение, или я выбираю похожие типы подруг, с теми же именами?) Мы стали почти неразлучны, после уроков я заходила к ней в гости; “вблизи” и в домашней среде Марина казалась намного лучше, проще, умней, чем в школе, и я полагала, что высокомерие и помыкание “шавками” может быть чем – то вроде защитной маски… Пока не заметила с удивлением, что она и ко мне иногда обращается по фамилии и недопустимо командным тоном, требуя что – то подать и принести. Отношения наши вмиг охладились; и когда я однажды застала всю группу “шавок” в школьной уборной, где Королева как раз наградила одну из них подзатыльником, и та заскулила жалобно, как щенок… я всё же сказала Марине, что я об этом думаю.

Гордо подняв подбородок, та презрительно произнесла популярную в 70x киноцитату:

– Дет-точ-ка, а тебе не кажется, что твоё место – возле паг’аши?…

– На паг’ашу сейчас сядешь ты, – был мой ответ (я тоже картавила).

В тот день Марина сама получила затрещину, ради разнообразия. Чем я, разумеется, не горжусь: распускание рук – признак педагогического бессилия. Говорили, в дальнейшем она поступила тоже в мединститут; но наши пути вскоре совсем разошлись и больше не пересекались –  в старших классах меня перевели в другую школу, на Пушкинской.

На этом, пожалуй, истории с дружбами, прерванными оплеухой, заканчиваются.

Хотя нет, постойте! В 8м или 9м классе случилось опять; но там дружба с девочкой из параллельного класса распалась и обмен оплеухами произошёл по совершенно другой причине – из ревности – так что всё ясно и не нуждается в комментариях.

А вот эпизод уже из студенческой жизни. В начале я говорила, что из-за специфики мединститута и трудности поступления студенты учились там, безусловно, разные, но в целом серьёзно настроенные, каковыми и дòлжно быть будущим медикам. И девочки вместе со мной посещали занятия –  хорошие, умные и прилежные…Иногда казалось, что им не восемнадцать или же двадцать лет, а вдвое больше – судя по зрелости высказываемых суждений и правильности поведения. Но для того, чтобы мне захотелось с кем-то дружить, серьёзности и положительности, видимо, не хватало; хотелось нескучной и интересной личности, способной со мной разделить вкусы и увлечения…Но всё равно: разве я не пыталась? Пыталась, но может быть, недостаточно.

Галя.

Как – то в гости ко мне пришла милая девушка Галя, сокурсница – всегда относилась ко мне с симпатией, и я старалась произвести на неё хорошее впечатление. В то время, кажется, мама уехала в командировку, и по вечерам у меня собирались приятели. Обычным нашим занятием было прослушивать диски и переписывать их на бобины…Конечно, всё это – в клубах сизого дыма, и не обходилось без выпивки, как можно было понять по ряду пустых бутылок и переполненным пепельницам. При виде всех этих пластинок, бобин и кое-каких альбомов художественных репродукций, наваленных там и сям, Галя взмолилась заранее:

– Только давай вот не будем слушать всю эту музыку или смотреть репродукции.

– Давай, – согласилась я.

– Просто так посидим, чайку попьём – хорошо?

Я заварила чай. Открыла большую банку с надписью “Соль”, где обычно держали сахар – пустая. Неужели весь сахар закончился?…Надо сказать, что в нашей квартире ( и кухне) порядок царил весьма относительный; ёмкости могли использоваться не по назначению, и надписи на них не всегда соответствовали содержанию. Пошарив в кухонном шкафу, я нашла в дальнем его углу сахарницу с кристаллическим порошком – глубоко его мама засунула! Щедрой рукой намешала Гале три ложки и села с ней на диван.

Та отхлебнула, глотнула ещё и поморщилась.

– Слушай, чай какой-то…несладкий.

– Не может быть; я тебе положила три ложки сахара.

Она отхлебнула опять, скривилась:

– Попробуй сама.

Я слегонца пригубила: вкус был действительно странный, солёный. Тут у меня мелькнула догадка: вот почему эта сахарница и находилась в самом углу…

– Так это ж не сахар, – сказала я наконец, – а тараканья отрава!..

Прыснув всем тем, что ещё оставалось во рту, бедняга бросилась в ванную, и пока лихорадочно там старалась промыть желудок, я, по канонам хорошего тона, должна была б сохранять виновато – расстроенный вид. Вместо этого вдруг, как назло, на меня накатил приступ веселья, неудержимого и неприличного смеха при мысли о том, что я подмешала гостье – будь оно всё неладно! – в чай тараканьей отравы! И хоть за жизнь её не приходилось бояться – количество выпитой ею вредной для тараканов субстанции было невелико – кто знает? Может, она решила, что я сделала это специально?…И всё равно хохотала до слёз, и не могла успокоиться.

С Галей общались совсем недолго, но не из – за чая. Пригласив её вместе встречать Новый год к знакомым, что, очевидно, предполагало быть за неё ответственной и уделять внимание, вскоре я увлеклась одним из гостей и, напрочь о ней позабыв, веселилась сама по себе.

Свинство, конечно. Хотя, с другой стороны – я привела её, всем представила, взрослую девушку; была уверена, что ей не скучно и без меня… но она расценила мой эгоизм как предательство.

Случалось в те юные годы также сближаться с ровесницами, которые, наоборот, интересовались не столько мной, сколько моим “пацанячьим” окружением. Видя, что у меня немало друзей – приятелей, они желали с кем – то из них познакомиться и, возможно, найти себе в их рядах подходящего жениха…Я, собственно, ничего не имела против, но как правило, за отсутствием иных общих интересов эти “дружбы” быстро сходили на нет.

Ольга.

Что дальше? Работа на скорой помощи. Целых пять лет я делила пространство тесной машины, тяготы трудных дежурств, и часто – свободное время с моей медсестрой Ланецкой. Под её руководством я, наивная вчерашняя студентка, приобщилась к сложной практической жизни конца 80х, с необходимостью массы “полезных связей” и умения “крутиться”. Она казалась незаменимой с её здравым смыслом и чувством юмора, не говоря о профессиональных навыках, и скрашивала рабочие будни, превращая их почти в развлечение. Сотрудники завидовали нашей сплочённости, пытаясь переманить Ланецкую в свою бригаду, но та – ни в какую, оставалась верна. Tакая дружба, думала я, продлится кто знает, сколько, хоть до скончанья времён…Однако, нет. Чем дальше, тем всё заметней и тяжелей становился дефект, казавшийся лёгким и поправимым: да – да, всё тот же алкоголизм, бороться с которым почти бесполезно. Тем более, если речь идёт о перевоспитании девушки на десять лет старше меня. Конечно, пыталась поговорить и повлиять, но всем известно, что пьющий непьющему – не товарищ. У Ланецкой были другие подруги, которые употребляли и не пытались влиять, а я, к тому же, со “скорой” уволилась, и занялась другими делами…

Так наши пути разошлись, и встретились мы нескоро. Годы спустя я посвятила ей книжку, но вряд ли она знает об этом. И может, оно и к лучшему, так как последняя из “неудавшихся” дружб расстроилась именно из – за книги.

Мои родители вечно дивились тому, как я выбираю друзей. Ещё в раннем детстве, можно сказать, малышовстве, скучая с ними на пляже, я отлучалась в поисках товарищей для игр и возвращалaсь, по их словам, с “самым сопливым, замызганным и золотушным ребёнком”. Ведь были вокруг и другие детишки! – не понимали они. Нет; именно этот грязнуля своей непохожестью на остальных, быть может, привлёк внимание…

Со временем мой критерий не изменился, и переехав в Италию, в городе Атри я почему – то не познакомилась сразу с видными дамами города – с супругой мэра, к примеру; зато ко мне стала ходить Мануэла, жившая в домике – развалюхе напротив. Ещё молодая, но без зубов, стриженная под ёжик, любительница собак и бывшая – настойчиво подчёркивала она – наркоманка. Получая лишь пенсию папы, Мануэла нуждалась вo всем, и я отдала ей массу дочкиных старых вещей, в которых она щеголяла гордо по городу: обновила, мол, гардероб. Дважды в жизни ей повезло: она становилась наследницей, в первый раз – тёти, а во второй – одинокой синьоры, за которой ухаживала. Обе ей завещали недвижимость и сбережения; оба наследства она благополучно спустила с помощью жениха. Жених, Антонелло, в последние годы, увы, был лишён свободы за ограбление бензоколонки, но из тюрьмы Ланчано им разрешали звонить раз в неделю по телефону, на один и тот же домашний номер. Не имея домашнего телефона, Мануэла просила меня разрешить ей беседы с любимым…С тех пор каждый четверг она приходила ко мне, пила кофе, чай, курила одну за другой и напряжённо ждала( а я – вместе с ней) звонка из тюрьмы. Соседские отношения.

Другой особой, привлекшей моё внимание в Атри, стала синьора Джейн, англичанка с добрым весёлым взглядом, так не похожая на итальянских синьор. Возможно, моя любовь ко всему английскому сыграла здесь не последнюю роль.

 Джейн.

Будучи инвалидом с редкой формой нейродистрофии, Джейн перемещалась повсюду на мотороллере, а там, где ей приходилось идти, кое-как ковыляла утиной походкой. Будучи в разводе, нуждалась в средствах, и будучи свидетельницей Иеговы, исключённой стараниями мужа из свидетельской общины, считала себя изгоем. Не могла посещать собрания по воскресеньям и,  как недостойной, ей не давали журналов “Проснись!” и “Сторожевая башня”, которые всем остальным просто навязывали. Сводила концы с концами уроками английского языка; не имея образования, превосходно знала обе грамматики, родную и итальянскую, и не одно поколение атрианцев с помощью Джейн освоило этот язык. Я пришла к ней из любопытства: каково заниматься английским с подлинной англичанкой?.. Незаметно мы перешли к изучению библии: как известно, вера диктует свидетелям нести людям благую весть, и Джейн постаралась тут же меня обратить. Наши долгие чаепития с обсуждением спорных и интересных отрывков Писаний переросли в яростные дискуссии, и я объявила себя трудным, неподходящим субъектом для обращения. Но – подходящим для дружбы на светской основе. С тех пор виделись регулярно: ходили вместе в кино, обедать, я помогала ей с перевозкой мебели, всякого скарба. И конечно, мы, две иностранки, шутили над местными и обсуждали их странные нравы.

– Оh, Olga, they are terrible people! – говорила она со своим британским акцентом, и мы смеялись. Обычно разговаривали по-итальянски, за исключением sms, которые Джейн почему-то слала мне на родном языке.

Летом я предоставила Джейн часть своего прилавка на летнем базаре, для распродажи всякой ненужной утвари. Сидя по вечерам вместе со мной за прилавком, она охотно делилась с любым проходящим мимо туристом своей историей: о том, как муж плохо с ней обращался, как подло оговорил её перед советом старейшин их общины, что привело к её исключению и в дальнейшем – к попыткам самоубийства и психбольнице. Теперь ей намного лучше, спасибо.

Люди качали сочувственно головами, цокали языками; но казалось, поговорив с незнакомцами, она чувствовала облегчение.

И вот, наконец, я решилась опубликовать заметки, первую книжку под названием “Tutti matti”. Джейн меня горячо одобряла, и обещала свою грамматику, что собиралась в дальнейшем издать, посвятить – кому бы вы думали? – мне. Когда вышла книжка, я подарила подруге один экземпляр с автографом. Знать бы заранее, что из этого выйдет!

Каждый день, читая главу за главой, она посылала мне sms, в которых благодарила за доставленное удовольствие, за минуты счастливого смеха, поздравляла с ярким талантом и обещала большое будущее…

пока не дошла до последней главы.

В ней вскользь, буквально в двух строчках, упоминалась “датчанка”, женщина, полная здравого смысла, которая, выйдя замуж за атрианца и прожив с ним пару десятков лет в описанных мной условиях, захотела покончить с собой и оказалась в больнице. Ни имени, ни фамилии, ни подробностей дела – ни даже правильной национальности. Впрочем, без этих двух строчек можно было спокойно и обойтись; они служили лишь подтверждением авторской мысли о том, что в этой среде не спятить – не так-то легко..

Заметив, что уж давненько не получаю вестей от Джейн, я написала:

– How are you?

Ответ не заставил себя долго ждать.

-Как, по-твоему, я могу себя чувствовать, – писала она, – после того, как ты надо мной посмеялась самым циничным, бесчувственным образом, вытащив на свет божий и описав так поверхностно столь серьёзные и трагические моменты моей жизни?!…Я – в глубоком шоке, и всё ещё не могу прийти в себя. Не знаю вообще, как смогу это всё пережить.

Тут испугалась я не на шутку, не ожидав такой реакции от Джейн, которой, с её английским – то чувством юмора вроде не свойствен был итальянский трагизм. О ней, в отличие от других персонажей, вполне узнаваемых, я не написала ничего конкретного – мало ли женщин лежит в психиатрическом отделении Атри? И многие из них – такие же “самоубийцы”. А что до циничной, небрежной манеры – то книжка вся целиком написана в стиле гротеска, и Джейн хохотала – вплоть до последней главы – над каждой историей, а их там много, и одна похлеще другой.

Но напрасны были мои заверения в том, что я не хотела обидеть, а лишь позаимствовала кое -какие детали её биографии для персонажа, с которым, по праву автора, могла поступить, как угодно – хоть заставить его удавиться.  Джейн отвечала: мои оправдания – неубедительны, и, чтобы развлечь читателей, я надругалась над дружбой, которая, как теперь стало ясным , с моей стороны была абсолютно фальшивой.

Фальшивой – с моей стороны? Тут мне вспомнились все конкретные виды помощи, которые я оказала Джейн в последние годы. Она – лишь дала мне уроки, за которые я заплатила. Но я набралась терпения:

-Мне очень жаль, что ты приняла всё это близко к сердцу. Может быть, ты просмотришь текст второй книжки, в которой есть эпизод с “твоим” персонажем, чтобы внести коррективы?

В то время я, по горячим следам, уже принялась за вторую книжку, в которой имелся забавный сюжет о том, как Джейн дала объявленье в газету: “Ищу работу”, а ей позвонил продюсер и предложил ей сняться в порнокино…

-Что-оо? – взбеленилась Джейн. – Я запрещаю тебе вообще что-либо писать обо мне!

-Ну, – обиделась я, переборщившая с извинениями безо всякой особой вины, – запретить ты мне ничего не можешь. И ещё хотела заметить : ты – довольно неблагодарная леди. Подавай, если хочешь, в суд, и докажи, что речь шла именно о тебе!

С тех пор на русско – британской дружбе был поставлен массивный крест.

Ну, вот и все неудачи с девушками – наверняка не все, но те, о которых хотела вам рассказать.

С возрастом, правда, стала я замечать, что женские дружбы даются мне как-то легче, непринуждённей. То ли я слегка поумнела, стала тактичней, и деликатней, и изменила подход, то ли они перестали видеть во мне угрозу и сомневаться в намерениях. Думают: женщина определённого возраста – чем она может нам навредить? А ещё лет так через …цать и вовсе стану милой приятной старушкой, и тогда – надеюсь заранее – число моих подруг увеличится. Tакже за счёт естественного отбора: друзей – мальчиков станет всё меньше, они так долго, как наша сестра, не живут…

И, возвращаясь к врачебной компании, с которой начался мой рассказ, помню, как встрепенулась вдруг, услышав слова хозяйки; та передавала мои слова сидящим на дальнем конце стола и не разобравшим, как следует:

– Ей женщины не нравились, ей нравились мужчины, сигареты…

(“…и водка“- просилось само на язык).

Я попыталась слабо протестовать – что за неверная интерпретация…

-А разве сама ты такого не говорила? – удивилась сидевшая рядом приятельница.

Нет, такого не говорила; но девушки – что поделаешь – часто всё понимают по – своему.

Лиля.

Что ж, несмотря на ошибки и непонимания, надо сказать и о хороших – немногих, но настоящих дружбах. Среди них есть даже одна, которая тянется столько, сколько сама себя помню; она  странным образом сохранилась, несмотря нa сменy школ, сменy мужей, нa обеднения – обогащения, нa расстояния. С той самой Лилей, которая c детства оказывает мне и самые разные виды поддержки, и несомненное на меня влияние…Она говорит, что у нашей дружбы – бриллиантовый юбилей.

Что означает: уже полвека, как я не ковыряю в носу. И если палец в раздумьи вдруг потянется в том направлении, я вспоминаю Лилю, и успев перехватить его мысленно – “СТОП!” – направляю в другую сторону.