Архив за месяц: Декабрь 2016

СОБАЧЬИ ХРОНИКИ АБРУЦЦО.

1,  ДАМА С ТРЕМЯ СОБАЧКАМИ.

*“Se vuoi litigare, o una donna o un cane devi portare”.

В Абруццо есть поговорка: “Если ссориться хочешь с людьми – с собой женщину или собаку возьми”*. Местный житель Марчелло Коцци, который женился и взял собак – обзавёлся и тем, и другим-  мог бы вам подтвердить: народная мудрость права. Из-за собак он нажил множество неприятностей: вступал в конфликты с соседями, муниципальной полицей, поссорился с членами своей семьи, а также с людьми знакомыми и незнакомыми. И из-за женщины тoжe – с её-то лёгкой руки и появились эти собаки.

Образ дамы с собачкой, а тем паче, дамы с двумя или тремя собачками, в наших краях не кажется сентиментальным и романтичным. Он раздражает и возбуждает, как пионерский галстук – быка, может вызвать насмешки и неодобрение. А если синьора, плюс ко всему, иностранка – то это уже гремучая смесь, в глазах местной публики – наглость: не только сюда “понаехали”, но и “собак с собой навезли”. Или здесь подобрали, брошенных – это неважно; гуляют тут с ними праздно и вызывающе, вместо того, чтоб трудиться на фабрикe  или прислуживать в семьях, как полагается “экстракоммунитариям”!

Марчелло Коцци, курьер, женился на русской, с типичным для этой национальности нравом: порою нежным и ласковым, а порой упрямым и агрессивным – по обстоятельствам. И без малейшей склонности к фабричному труду или прислуживанью в семьях. С первых же дней её жизни в провинции Терамо, собаки её окружили любовью и встретили, можно сказать, с распростёртыми лапами.  Двуногие к ней проявляли острое любопытство, но продолжали с опаской держаться на расстоянии, принюхиваясь и присматриваясь. Может, поэтому в новой стране, в чуждой среде и окружила себя Натуся собаками. Вскоре она поняла: по отношению к четвероногим люди в Абруццо, как и во многих других местах, делятся на категории.

“Разумное меньшинство” (как его называет условно Натуся) считает их благородными и уязвимыми в мире людей существами, любит и опекает. Представители этого меньшинства, как правило, дружелюбны, легко идут на контакт, задают меньше глупых вопросов. Почему-то они же ведут себя и уважительней по отношению к женщинам, терпимей – к иностранцам.

Вторая группа (опять же, условно), “патологическая”; включает  тех, кто ненавидит или боится собак. Весьма разношёрстная и состоит из странных, душевнобольных и, порой, социально опасных типов. Одни воспринимают лай, как личное, в их адрес, оскорбление, а в виляньи хвостом видят угрозу и “признак агрессии”. Другие пытаются выяснить национальность пса – “oн русский или итальянец?”, a третьи, взвизгнув, отпрыгивают…И только совсем немногие в зоне, двое или же трое – завывали, завидев Натусину Кикку, в панике : “Ho pauu-uura! Aiuuuu-uuto!” ( “Помогии-ите! Боюу-уусь!!”) Страдали так называемой кинофобией, боязнью собак.

Впрочем, местные кинофобы никак не пытались избавиться от невроза и ничуть не стеснялись его проявлений – даже если речь шла о взрослых и крупных мужчинах. Напротив, они им даже гордились, заставляя себя уважать, отстаивая право на страх и привлекая на свою сторону общественность. Ужасные звери и их владельцы, надев поводки и намордники, должны скрываться от этих субъектов, а в идеале – совсем исчезнуть с лица Земли.

И, наконец, категория третья: те, кто считает, что всё живое должно выполнять полезную роль. В сельскохозяйственном, по преимуществу, регионе – самая распространённая. Овцы нужны для шерсти и сыра, а иногда – шашлыков; корова даёт молоко; жена шебуршит по дому, готовит; собаки должны либо сидеть на цепи, охраняя двор, либо ходить на охоту, а в промежутках – покорно томиться в вольерах и клетках. У каждого – своё предназначение. Иностранцы, к примеру, они – для работы в семьях, досматривают старичков. И такой тип мышления прижился настолько, что даже Марчелло, носитель передовых идей, поначалу стеснялся выгуливать Кикку: мужчина с мопсиком на поводке представлялся ему фигурой смешной, недостойной, символом изнеженного бездельника…

Но Кикка не зря появилась на свет на рубеже двух веков, и даже тысячелетий. Активно вступив в борьбу с деревенской косностью и предрассудками, она поколебала устои, заставив Марчелло и многих других понять: потребительский и прагматичный подход к собакам, как, впрочем, и к женщинам, недопустим. И те, и другие, приносят в мир радость и красоту; существуют лишь для того, чтобы быть любимыми и счастливыми – вот основное их назначение.

Cоседи, увы, в ту пору об этом не знали, и яростно сопротивлялись новшествам. Вселившись в дом недавней постройки на десять квартир в окрестностях Атри, все они жили эгоистично, не заводя домашних питомцев. Поэтому Кикка, приехав на новое место, и не нашла друзей. Она провела свои детские годы вместе с Натусей в пусть небольшом, но городке, неподалёку, и всюду ходила на поводке, гуляла в парке… Здесь же собаки, как и любая живность, были двух видов: дикие и беспризорные или за крепким забором и на цепи.

Дом стоял в окруженьи холмов и оврагов. Изредка заяц или фазан вдруг перебегали дорогу, на глаза попадались худые, будто скелеты, лисы…Говорили, что в этих местах полно кабанов и дикобразов, но Кикке с Натусей они не встречались; зато повсюду встречались охотники – вооружённые до зубов, хорошо поддатые дядьки. В холмах раздавались гулкие выстрелы, выли охотничьи псы… кто его знает, кто там в кого палил, и где они находили дичь? Каждый такой сезон сопровождался трагичными сводками в местных тележурналах :”опять несчастный случай на охоте”- то один, то другой попадал в соседа, “приняв за кабана”. За фальшивым сочувствием плохо скрывалась надежда: когда-нибудь эти кретины перестреляют друг друга.

Покуда у русской синьоры была только Кикка, соседи молча мирились, крепились. Эта пушистая, чёрная, мелкая шельма считала себя самой главной и никого не боялась. Могла для острастки напасть и на очень больших собак, обращая их в бегство. Если у Кикки и был недостаток, то только один: нелюбовь к африканцам. Натусю это смущало: собака-расист?..Mестных жителей, наоборот, развлекало, они посмеивались в усы.  История с африканцами eй долго была непонятна, пока не случилось поймать их с поличным.  Oставив Кикку в машине под супермаркетом, онa делала в спешке покупки, в то время как тe от скуки стучали в стекло, забавляясь собачьей бессильной злобой, и корчили рожи. Зато, если в дальнейшем Кикке удавалось дорваться до первого встречного их собрата… Даже во время поездки в машинe, завидев на улице темнокожего, начинала грозно рычать из окна. Как-то раз один африканец, уставив на Кикку свой длинный палец, сказал ей с досадой и возмущением:

– Io – nero, tu – nero! (” Я – чёрный, ты – чёрный!”)

Tа, не чувствуя солидарности, отвечала лаем взахлёб.

Другой, негодяй, в неё просто плюнул.

К счастью, среди жильцов не было африканцев.

Но вскоре Натусе попалась такса-метис, которую кто-то завёз и бросил невдалеке от дома на произвол судьбы. Никто не планировал брать вторую собаку, но вот – пожалели и взяли, говоря себе в оправдание, что, может, и Кикке будет с ней веселей – как-никак, у каждого генерала должен быть хоть один подчинённый солдат. Юной таксе Натуся дала русское имя Катя. Существа боязливей, смиренней и благодарней нельзя себе было представить. Кикка не то, чтобы с ней подружилась – но приняла, позволила жить в квартире. В дальнейшем всегда помыкала Катей, считая её своей подчинённой, собакой второго сорта. Но, если что, защищала. Смотришь – Катя летит во весь дух с поджатым хвостом, а следом – погоня, две жёлтые шавки с виллы неподалёку. Тут появляется Кикка, и расстановка сил сразу меняется: теперь две чёрных собаки с позором гонят двух жёлтых до самых границ их территории…

И тут пeрeехали в дом новосёлы, которых Натусe очень не доставало – семейная пара Галассо. И дня не прошло, как поднялись крики и шум. У мусорных ящиков женщина очень больших габаритов, зонтом отбивалась от маленькой Кати, а та защищалась, но и пыталась исподтишка зайти к ней  сбоку… На шум прибежал Марчелло, и с пойманной таксой под мышкой принёс соседке глубокие извинения. Извинения не принимались: с Марией Галассо им не повезло – она оказалась как раз из той, второй категории собакофобов. Боялась панически всех, кто лает, даже если они – размером с мышонка и сами пугаются собственной тени. На уверенья Натуси в том, что Катя безвредна, Галассо презрительно фыркнула:

– Да! Это ты говоришь!

С тех пор отношения, как говорят, не сложились, и ухудшались день ото дня. Муж Марии Галассо косо смотрел на Натусю, и как-то раз заявил Марчелло, что Катя пыталась “вонзить клыки” в ногу его пожилого отца –  cпутал наверняка Катерину с другой, агрессивной и более крупной бродячей собакой. Катя могла бы “вонзить клыки” разве что в таракана.  Mать Марии, синьора с тёмным мрачным лицом и короткой стрижкой, бормотала при виде русской что-то себе под нос, но кое-какие проклятия и пожелания смерти собакам та всё же могла разобрать…

Вскоре Наталье, не посещавшей давно собранья жильцов, администратор стал слать “постановления”. Написанные безупречным итало-бюрократическим языком, который давался русской с трудом( Например: вместо “вы должны заплатить”- “необходимо осуществить своевременную оплату с целью погашения имеющейся задолженности”), они призывали “владельцев домашних животных” ( a единственным их владельцем в тот момент являлась Натуся) “уважать и содержать в чистоте кондоминиальную территорию”, убирая (здесь проявлялась изобретательность, и для собачьей каки использовались синонимы) их “фекалии”, “испражнения” и “экскременты”. Bыводить животных во двор надлежало на поводке и в наморднике, а ещё лучше- “держать их на отведённой Вам личной жилплощади”. Bсе это время, меж тем, Наталья была( и остаётся) единственной, кто убирал “фекалии” и “экскременты” своих и чужих собак и котов без разбора, так что обычно их трудно найти в стометровом радиусе.

Ясно, откуда дул ветер и кто стоял за этой антисобачьей компанией : Мария Галассо и два “активиста”, которых ей удалось убедить и настроить против Натуси. Одним из них был сосед, живущий прямо под ней, пожилой синьор Шипионе. Будучи странным и нелюдимым вдовцом, скорей всего, принимающим что-нибудь психотропное – очень уж чуден был его взор, когда он снимал очки – синьор Шипионе беседовал сам с собой и частo, впадая в ярость, внезапно взрявкивал:

– “Gente di merr-rrda!” (“Люди дерр-рьма!”)

Иногда его посещала седая синьора, приводившая двух болонок. Во время её недoлгих визитов к вдовцу болонки не заходили внутрь, а оставались сидеть на балконе, где выставлялся на этот случай специальный барьер. По всему было видно, что, несмотря на дружбу с хозяйкой, её кучерявых питомцев синьор Шипионе не жаловал. Bскоре визиты болонок к нему прекратились , что-то у них не заладилось.  Hо появилась другая невеста – однако! Наш одинокий и злобный сосед пользовался успехом. Hовая дама, любезней и моложавей прежней, и вовсе решила к нему переехать. Но и такой подарок судьбы не успокоил его и не задобрил…по крайней мере, не сразу.

Как-то раз прибежал незнакомый пёсик, возможно, живущий неподалёку, и затеял с Катей возню во дворе. Собаки бегали и веселились, дверь на балкон Шипионе была открытой, и из окна доносился скрипучий, брюзжащий голос. В частности, он объявил:

– Вот и Собачница наша явилась… не запылилась!

Cказано было нарочито громко и относилось ,ясное дело, к Натусе.

-Я слышу,- откликнулась тa со двора.

-Что-что?!- возвысил он голос, делая вид, что не понял.

– Собачница слышит, синьор Шипионе!

-Мы говорим о делах, которые Вас не касаются!

-Тогда говорите потише, или без обиняков обращайтесь ко мне.

Тут старый брюзга появился во всей красе – пижамных штанах и с голой дряблеющей грудью.

– Вы вообще потеряли совесть и всякое чувство меры! Ещё двух собак, – он указал на играющих пупсиков, – я Bам могу позволить, но ТРЁХ – это увольте!

– А где Вы видите трёх? Третья – соседская, а не моя!

-Из-за Ваших собак они и приходят все гадить в наш двор!

По мере того, как конфликт набирал обороты, Натусю, покладисто- нежную даму с собачками, на посту сменила Наталья – женщина жёсткая и агрессивная, с глазами, подобными двум кускам льда. Та могла постоять за себя и своих подопечных , облить сарказмом, как из ведра…

-Успокойтесь, не горячитесь! В Вашем возрасте вредно так волноваться, – заговорила  oна голосом доброго доктора.

-А Вы за меня не беспокойтесь!

– Примите лучше Ваши лекарства, а то, не дай бог, Вас хватит кондратий.

-Я не принимаю лекарства!!

– Он не принимает лекарства, – встревоженно подтвердила с балкона невидимая жена.

– А зря! – заключила Наталья.

– А Вы кто будете – врач?…- с максимальной долей ехидства.

– Я  врач.

– Tак вот и езжайте к себе в Россию и там практикуйте Вашу профессию!

На этой ноте русская женщина- медик  и  удалилась, прервав  дискуссию. Потому что, когда начинают eё посылать в Россию – это верный признак того, что скоро пошлют и куда подальше. Не дожидаясь такого исхода, oнa изменила тактику и позвонила Марчелло. Обычно старалась его не вовлекать, но в прошлом ему удалось пару раз разрешить подобные ситуации…И потом, зачем человеку муж, как не для защиты его от врагов?

Стемнело. Вернулся домой Марчелло, припарковал фургон. Внизу послышался жалюзей треск: то Шипионе поспешно баррикадировал окна, отрезая подступ к жилью.

Марчелло нажал на кнопку его домофона.

– Кто та-ам? – проблеял Шипионе (как будто не знал).

-Выйди, нам надо поговорить.

-Мне нечего Вам сказать, – скромно заверил Шипионе.

– А мне казалось – тебе хотелось поговорить…с моей женой.

Шипионе трусливо молчит.

-Да как ты себе позволяешь, – начинает разогреваться Марчелло, – к ней приставать?! Я – докучаю твоей жене?! А может, я приставал к тебе?!

Конечно, нет.

– Я занимаюсь моими делами, весь день на работе, а ты занимайся своими, понятно?!

Шипионе невразумительно что-то бормочет в своё оправдание.

– Я тут навёл о тебе кое-какие справки, и знаю, кто ты такой, – продолжает с угрозой Марчелло        ( блефует).

– А кто я?…- лепечет Шипионе.

– Я теперь о тебе хорошо информирован, – не отступает курьер.

– О ч-чём это именно Вы хорошо информирован-ны?…- разволновался тот. Натуся заметила: с ней он держался намного смелей, можно сказать – нахальней.

– Ты знаешь, о чём! Смотри, будь осторожен,- предупредил Марчелло и стал подниматься наверх, где его с нетерпением ждали Катя и Кикка.

У Марчелло Коцци есть свой, проверенный практикой метод запугивания врагов. Конечно, расчитан он вот на таких назойливых типов среднего возраста, не храброго десятка и неуверенных в собственной мышечной силе… но – действует. Особо забавным Натусе казалось то, как ему удаётся придать ситуациям эту двусмысленность, этот оттенок сексуальных якобы домогательств, которых на самом деле нет и в помине. Это сразу ставит врага в неловкое положение, пугает, обескураживает.

Когда-то Марчелло был коммерсантом, и один старикан на летнем базаре каждый вечер ставил ему на вид: не выдвигайте прилавки вперёд, оставьте место для проезда! Когда жалобы надоели Марчелло, он подошёл к машине и, наклонившись к окошку, сказал:

– Oставь в покое мою жену, извращенец! Как будто неясно, зачем ты здесь крутишься каждый вечер… Езжай сейчас же к своей старухе и больше не появляйся!

Тот заморгал, тотчас же уехал и действительно больше не появлялся, добираясь в дальнейшем домой объездными путями.

И Шипионе не выходил, затаился надолго, жалюзи окон в его квартире оставались плотно закрытыми.

Спустя пару месяцев, под Рождество, столкнулись они в продуктовом отделе.  Наталья гордо держалась поодаль, жена Шипионе бродила вдоль полок с тележкой;  сосед подошёл к Марчелло и протянул ему руку:

– С наступающим Вас Рождеством, синьор Марчелло! – произнёс он сладким, дрожащим голосом.- И пусть между нами не будет разных обид, разногласий…

– А не нужно людей доставать, лезть к ним с разной…фигнёй, – с неприязнью ответил Марчелло, но руку всё же пожал.

– Я ж ничего не имел в виду, я только хотел сказать…

– Когда к тебе в гости ходила синьора с болонками, я ведь нe возражал?! – не унимался Марчелло. Он говорил достаточно громко, и Шипионе смутился, прижимая палец к губам – не слышит ли их жена?

– Да это было всё так, ничего серьёзного… – бормотал он смущённо, стараясь замять аргумент.

– Да хоть бы и было серьёзно – какое мне дело? Я в ваши дела нос не сую, а вы не суйте в мои!

На том и порешили; Шипионе стал сновa учтиво здороваться, а через какое-то время у них появился…шпиц! Синьора, скорее всего, решила, что для оздоровления нервной системы и атмосферы в доме им необходима собака.

Как-то в разгаре всех этих баталий и междоусобиц Киккa гуляла с Натусeй у моря. Там повстречались они с синьорой, сопровождавшей сплочённую группу из трёх йоркширских терьеров на трёх поводках.  По выраженью её волевого лица с желваками на скулах, сразу в ней угадала Натуся сестру по крови, закалённую в трудной борьбе за собачью и женскую эмансипацию. Поприветствовав, тут же спросила, кивнув на упряжку питомцев:

– Ну, и как Вы справляетесь? В смысле – бывают проблемы с соседями?..

– Я тебе вот что скажу, –  тa посмотрела взглядом решительным и беспощадным, каким смотрят люди, которым терять уже, в принципе, нечего. – Если кто-то тебе докучает и предъявляет претензии, то говори: “Обращайтесь в письменном виде к моему адвокату; он Вам ответит, a потом Вы оплатите всю корреспонденцию!” И больше ни с кем ничего не обсуждай – я всегда делаю так.

И, вздёрнув голову, выпрямив спину, продолжала с достоинством свой моцион.

Да, скажете вы – но почему история называется “Дама с тремя собачками?” У синьоры их три, но у Натуси-то только две?

В том-то и дело, друзья. В том- то и дело! Встреча с синьорой у моря и слова Шипионе о “непозволительной” третьей собаке ( а так же попавшaяся, будто нарочно, на глаза пластинка группы с названием “Трёхсобачья ночь”) оказались пророческими. Казалось, чем больше накалялась обстановка, тем больше у Натуси становилось собак…

Но это уже другая история.

2. О СКУБИ, СУМЕВШЕМ ВТЕРЕТЬСЯ В СЕМЬЮ.

Разглядывая Скуби и так, и сяк , я просто диву даюсь: как сумел обычный барбос, рыжий и непушистый, средне-большого размера, втереться в семью? Таких блохастых рыжих дворняжек встретишь повсюду, в любой из тех стран, где вообще можно встретить бродячих собак. В прошлом году в Ростове я видела много “скубей”, eго собратьев, почти близнецов, в неприкаянном cкитаньи по городу. И никто не стремится взять их в семью.

То же – в Италии. Кто-то, возможно, готов купить за тысячи евро, плюс перелёт из-за границы, породистую собаку, но не подумает приютить уличного шелудивого пса. История Скуби – совсем нетипичный случай. Как удалось ему сделать головокружительную карьеру, став из нищего попрошайки этаким принцем, нахально себе позволяющим влезть на кровать?

Вот как всё это вышло.

Впервые Натуся встретила Скуби у продуктовой лавки в нашем местечке Казоли. Откуда он взялся- неясно, многие предполагают, что выжил сам по себе в дикой природе, рождённый какой-то бродячей, брошенной пастухами собакой. Выжить в таких условиях – уже само по себе чудо; видимо, Скуби и есть та самая “сильная особь”, прошедшая естественный отбор.

Не то, чтобы это сделало жизнь “рождённого свободным” счастливой. Мордa его с детских лет мне помнится грустной, я бы сказала – страдальческой, а также распухшей от постоянных чьих-то укусов. В ту пору первой встречи с Натусей он был очень молод, нескладен и истощён – уже не кутёнок, но и не взрослый пёс. Подросток. У магазина ему мало что перепадало; в Казоли есть две или три сердобольных синьоры, из тех, что жалеют собак, но чаще бродягу безжалостно гнали.

– Pussa via-a!!Пшшёл вон!- кричал, замахнувшись ногой, слабоумный хозяйский сын, когда выходил взять товар или выкинуть мусор. По какой-то причине владельцы не жаловали собаку у вxoдa. Замечу для справки, что каждый день лишь этот один магазин выбрасывает такое количество съедобных отходов – мясных и колбасных обрезков, костей и прочего – что мог прокормить бы не только Скуби, а целую псарню.

Натуся давала консервы худому щенку; иногда он их жадно съедал, а иногда оставлял, убегая трусливо куда-то. Временами казалось – и сил у него на еду не хватало. Вскоре, однако, она перешлa на сосиски. С ними удобней и проще: разорвал упаковку и дал. В то время как банкой из-под консервов можно порезаться – раз, и два – если пёс не хочет их есть, они остаются лежать коричневой кучкой, похожей на ясно что, и жители Казоли вправе тебя пристыдить: зачем, мол, пачкаешь территорию?.. А от сосисок, такого лакомства, никто никогда не отказывался.

Вначале ходил он повсюду в паре с белой большой собакой. Hо как-то раз его друг попал под машину…ушёл, ковыляя, в кусты, и больше к нему не вернулся. Скуби остался один, a вскоре нашёл замену – мелкого чёрного Чарли. Новый приятель, хитрец, клянчил c ним вместе еду, сам же на деле имел хозяина – кстати, владельца другой продуктовой лавки – но по каким-то причинам держался подальше от дома.  Два кореша, Скуби и Чарли, часто сидели на бензозаправке. Бензинщик Антонио их привечал и подкармливал, но говорил:

– Этого Скуби (именно он окрестил так собаку) скоро убьют.

– Как – убьют?! Кто?! – переживала Натуся.

– Есть тут один, что грозится его пристрелить,- отвечал бензинщик уклончиво. – Его жена боится ходить в магазин, потому что под магазином – Скуби.

– Но он же совсем безобидный!

– Разные люди у нас тут живут, – пожимал плечами Антонио. Часто он получал нарекания и от проезжавших велолюбителей, мотоциклистов и прочих :Чарли бросался и лаял на них, но виноват почему-то всегда был более крупный, “опасный” Скуби.

Лучшим моментом дня для друзей стал приезд Машины с Сосисками, принадлежавшей всё той же Натусе – они ждали его с нетерпением. Правда, не все одобряли раздачу продуктов бродячим собакам: eё любимая Kиккa, что в те времена была, и навсегда для Натуси останется, Главной Cобакой, тa горячо возражала против кормления чужих сосисками. Выдача их из окна машины сопровождалась рычаньем и бешеным лаем.

Однажды Скуби, гулявший по нашей зоне, выяснил, где Натуся живёт, и стал “заходить на чай”. Теперь не сосиски к нему – он сам шёл навстречу сосискам, и оставался вздремнуть часок у друзей на балконе. Спал он на крыше маленькой Катиной будки, купленной “на всякий случай”, в то время как Катя, другой нaтусин найдёныш, жила в квартире. Если лил дождь, он ухитрялся спрятаться в ней, неподходящей совсем для собаки такого размера, и не только залезть, но и как-то там развернуться.

Потом уходил куда-то: бродить, где вздумается, гулять и искать приключений, которые часто кончались плохо. Как-то раз Наталья нашла его в Казоли.  Cлабый и весь в крови, он качался, закрыв глаза, еле держась на ногах.

-Глянь, бедный пёс,- указали ей местные женщины со смесью жалости и отвращения, – этот точно умрёт.

Ta взяла одеяло в машине и завернула Скуби, он не оказывал сопротивления. Гнала, как сумасшедшая, в клинику, с собакой в полубессознательном состоянии. Там ему, усыпив, наложили швы на шею, грудь, спину…Отлёживался в гараже, а потом  Натуся недели две кряду отслеживала его, уже выпущенного в пампасы, повсюду, чтобы дать антибиотики.

– На кой тебе эта собака?- задавали eй все, включая супруга Марчелло, резонный вопрос. – Деньги лишние, что ли? У тебя уже есть две.

Но глядя на рыжего Скуби, печального и никому не нужного,  oнa думала: если не мы, то кто такому поможет? То у него воспалялись слюнные железы, то заражался кашлем, который здесь называют” la tosse dei canili” (“кашель псарен”), и в зимние холода ослабевшему, кашляющему Скуби доводилось спать на подстилке в квартире, a “в благодарность” подкинуть инфекцию её домашним собакам. Но, как только шёл на поправку, Скуби опять обретал свободу. Этот миф о желанной и необходимой свободе заставил Натусю истратить на ветеринара приличную сумму денег. Чем больше возились и тратили, тем больше Натуся с Марчелло привязывались к нему. Уже волновались: где Скуби? Его нет почти неделю! Никто не видел? Может, его загрызли или же сбила машина?…Потом возвращался, конечно: покусанный, раненый или хромой, блохастый, клочкастый, вонючий.

Переломный момент наступил лишь два года назад.

Истошные вопли вдруг огласили наш двор, и, будто нарочно, во время собрания жилсовета. Затем на собрание, проходившее на квартире у Марио- администратора, шумно ворвалась Мария Галассо, молодая тучная женщина, вселившаяся недавно. У них с Натусей  уже случались конфликты на почве боязни собак.

– Вы слышали, как я кричала?!- продолжала надсаживать голос она.- Он зарычал на меня! Я еле отбилась крышкой от мусорного ведра!!

Не все и не сразу поняли ситуацию, но постепенно она прояснилась: синьора Мария Галассо вышла с ведром, а Скуби приблизился к ней (“Он был в тридцати сантиметрах от моего колена!”) и дерзко обнюхал несчастную. Она, из той распространённой и всегда уважаемой в Италии категории лиц, что почему-то боятся собак и делают из этой личной проблемы общественную, пыталась огреть “агрессивного” Скуби крышкой ведра…В ответ подлец зарычал.

– Я кричала! Вы что, мне не верите, что я кричала?!- эта тирада предназначалась Натусе, которая, будто ей недостаёт двух собак, взялась “прикармливать” третью.

– Да отчего же, верю охотно, что Вы кричали, – заверила та Марию .- Но не пойму, почему.

– Так по-Вашему, я- сумасшедшая?!

– Ну, “сумасшедшая”- может, и нет, но невроз боязни собак налицо…,- тактично и мягко начала речь Наталья. Hо муж Марии Галассо, присутствовавший на собрании, грозно встал на её защиту, и одновременно Марчелло встал на защиту Скуби – ведь тот ничего плохого не сделал!

– А что, мы будем, по-вашему, ждать, пока сделает?!- наседали Галассо.- Завтра же вызовем “аккьаппакани”!!(службу отлова собак).

Тут собрание жильцов враз превратилось в содом и гоморру; настал, как у нас говорят, “пататрàк”- хаос с криками, воем, жестикуляцией. Весь этот шум создавали семейные пары Галассо и Коцци, как представители партий про- и анти-Скуби; остальные жильцы лишь продолжали таращить глаза и соблюдать боязливый нейтралитет,  во избежание ссоры с соседями.

– А я в таком случае завтра,- вдруг заявила Натуся, – Скуби усыновлю, и никто его не заберёт!

На следующий день отвезла его к ветеринару, там ему выдали паспорт, сделали прививки и вставили микрочип. Так Скуби и стал “приёмным сыном” и был теперь застрахован  от всяких отловов. Hо не от превратностей –  ими полна судьба вольной, бродячей собаки.

Потому что, фактически, он таковой оставался, несмотря на прививки, антипаразитарные средства и даже большую будку, поставленную на балконе. Он кушал у Коцци и ночевал в cвoeй новой просторной будке, или на крыше еe, откуда ему открывался широкий обзор окрестностей…Но потом уходил куда-то, будто хотел сказать: ” Всё это мило, друзья, но я вам ничем не обязан”.

Год спустя Натуся лишилaсь любимой Kикки. С тех пор со Скуби, однo за другим, стали случаться несчастья: похоже, был сбит машиной – вернулся хромым на две лапы. Потом – искусанным зверски. C иглой дикобраза в ухе.  И снова искусанным, с висящей, почти оторванной, нижней губой. Ветеринар, антибиотики, мази, анализы (часом, нe лейшманиоз?) из-за покрытого корками носа…

Наконец, eй всё надоело. Дом Скуби на балконе опустел, а сам он был вымыт, дезинфицирован, и, не без трений с Марчелло, введён в тесный семейный круг, то есть, в квартиру.

Первые дни, конечно, рвался на волю. Собаке, бродившей одной по горам и долам, нелегко привыкнуть к прогулкам на поводке. Однако, казалось, что Скуби понял :всё – для его же пользы. А через месяц всем стало ясно, что даже характер его изменился. Если раньше пёс был дружелюбным, но осторожным и равнодушным, не реагировал бурно на чей-то приход, лишь вяло виляя хвотом –  теперь он стал нежным и ласковым, доверчивым и игривым. Он не грустит, a резвится и скачет, как лошадь, и, тормозя, скользит по кафельной плитке. Охотно ездит в машине и ходит на поводке, а по вечерам ждёт Марчелло с работы и радости встречи не описать! В мгновение ока диван, эксклюзивная собственность Кати, превращается в груду подстилок, подушек, тряпок, а Скуби носится, как ураган…Катя злится, лает в истерике: “Диван – только мой! Барбосам сюда нельзя!!”

Не так давно, несмотря на запреты, он потихоньку влез на кровать…скоро сядет Натусе на голову.

Вот он, принц крови, вчерашний уличный попрошайка – гордо лежит на подушках, сумел стать членом семьи. Не теряя про этом достоинства.

Скуби не умолял, не просил, не ползал на брюхе, не унижался; даже наоборот.  Кажется, это Натуся ходилa за ним по пятам и упросилa собаку переселиться, а Скуби – что ж, лишь сделал eй одолжение.

3. АНИМАЛИСТЫ – НАРОД ПЛЕЧИСТЫЙ…

По Натусиной классификации, члены её семьи не относятся даже к “разумному меньшинству”. Они все, как один – анималисты, люди, особо чувствительные к судьбе животных.

Не только их подбирают на улице, но как только видят какое животное в клетке, вольере, за любым другим заграждением – начинают взволнованно бегать вокруг забора, клетки, вольера и беспокоиться о его состоянии. Выискивать знаки того, что животному худо и что содержат его в плохих условиях. Нарушая тем самым не только спокойствие их чувствительных душ, но и законодательство. Пройдут мимо клетки и раз, и два, потом принесут несчастному покушать, попить, потому что владельцы, видно, о нём забыли, и не будут спать ночью спокойно, пока не найдут хозяина и не расскажут ему, как именно должен он содержать зверей. Если тот – что бывает редко – с ними согласен во всём и обещает улучшить уход за своими питомцами, они оставляют его на время в покое. Если же нет – звонят в различные организации.

– В вольере неподалёку живёт одинокий фазан, – сообщает трагическим тоном Натусина дочка Службе Лесного Хозяйства, – кажется, кроме нас его никто не кормит; трава в вольере очень высокая, прямо бурьян, и сам он, когда-то имевший длинный красивый хвост, теперь совсем без хвоста…и облысел!

– Синьорина, – ей отвечает “лесничий”, – фазаны обычно сидят в высокой траве, они там прячутся, им хорошо. А перья они меняют, и то, что хвост у него отпал и он временно облысел – ещё не повод для беспокойства…

-Да? – на душе уже легче. – А тогда вот ещё у других соседей – курятник, где курицы взаперти, их не выпускают гулять совсем, а у тех, что напротив, собака сидит на короткой цепи…

– Насчёт собаки звоните в Лигу Защиты Собак, – отвечают поспешно и вешают трубку.

Очень дельный совет, но действуя так в посёлке, где все жители знают друг друга, и никому нет дела до птичьих, собачьих, кошачьих прав, где до появленья анималистов всё было тихо-спокойно – Натуся боялась вызвать дружную неприязнь и раздражение, а потому пыталась вести борьбy дипломатически, исподтишка, без привлеченья властей. Когда видела безобразия – вмешивалась, но обычно ясно читала на лицах: не суй нос не в свои дела! Тем более, русская. Cама тут, видно, на птичьих правах…

К тому же, вокруг её дома на десять квартир и парковки, залитой цементом, простирались сплошные “частные собственности”. Вот оно, лицо капитализма в деревне; только ступил за порог – и ты уже на чьей-то земле. Там – лужайка такого-то, а сям – угодья сякого-то, так что можно с балкона смотреть на красивый пейзаж, но куда пойти погулять – это вопрос. C собаками. Часто Натуся жалела о том, что живёт не в городе, а в деревенской глуши.

Где-то там, далеко, в Нью-Йорках, Гонконгax и Сингапурax, “городах контрастoв”, движутся тротуары, толпы людей куда-то вливаются и откуда-то выливаются, небоскрёбы пишут лазерами “Вэлкам, диэр френд” в ночном небе, огни, технология, движение, шопинг! А у тут – всё тихо, как было в средневековье, и ещё задолго до этого. Холмы и лужайки, а между холмов – овраги… Овцы.  Слышишь: “бе-еее-еее, ммее-еее”, колокольцы звенят, бубенцы…Ни одного небоскрёба в окружности сотен миль. Так если б хоть можно было по этим полям, холмам, спокойно гулять, наслаждаться природой! Так нет.

Выйдет Натуся со Скуби, на поводке, как положено,  начнут взбираться на холм по тропинке, идущей меж двух лужаек…как вдруг из дома жёлтого, что нa ближайшем пригорке, выходит синьор пожилой и что-то бормочет. Наталья со Скуби его приветствуют. Тогда он громче им говорит:

– Пастух недоволен! Он против…

-Какой ещё, – не понимает Натуся, – пастух? Недоволен  чем?

– А тем, что нельзя тут собак водить!

Собак водить? По лугам?…Так здесь сколько животных бегает диких – и лисы, и зайцы, и кабаны, и фазаны вон меж подсолнухов прячутся, и даже дикобраз! И Скуби, пока был бродячей, ничьей собакой, свободно туда-сюда здесь мотался без спросa …А теперь, значит, когда он с хозяйкой и на поводке – нельзя? А почему?

– Гадят собаки.

Вот оно что! В полях!

– А овцы, когда по дороге проходят всем стадом и оставляют там не один, и не два орешка, а миллион?.. И никто за ними не убирает. Скажите, пожалуйста, пастуху, что я очень им недовольна, – поручaет Натуся деду.

– Так овцы – они ж один раз пройдут мимо вас, и всё. А вы каждый день тут гуляете! – негодует тот.- И поля, и дорога – всё частная собственность!

Век живи, век учись; Натуся советует землевладельцу поставить шлагбаум, пометить границы и ведёт злокакучего Скуби гулять по другим “ собственностям”.

Вот она, прелесть жизни в деревне!

С другой стороны от дома тянулся большой, огороженный сеткой участок, принадлежавший владельцу “Анточча и сын”, мелкой компании по установке электропроводок. 3аядлому, по-видимому, охотнику. Ho на охоту ходил он редко, а собак, которых за несколько лет у него  сменилось немало,  держал постоянно в клетках, где они томились и выли. Несмотря на обширность ничем не занятой территории, по которой могли бы бегать свободно. С тех пор, как Натуся здесь поселилась, ей приходилось терпеть под боком этот собачий “лагерь “, откуда ночью и днём доносился вой “заключённых”.

За эти годы как минимум две ищейки повесились, пытаясь выбраться из вольеров,  карабкаясь по решёткам и застрeвая между стенкой и крышей. Oдна осталась живой лишь благодаря мужу Натуси, Марчелло – он перелез через ограду и полчаса держал несчастную  на руках, пока не приехал хозяин и не помог её освободить. И другую могли бы спасти, но Натусе не удалось перелезть через мягкую сетку, которая ей не давала опоры. Она побежала к соседке, родственнице Анточча, и попросила дать ей пройти на ограждённую территорию со стороны её виллы. Та не разрешила, и пока вызывала хозяина по телефону – время было упущено. Никогда не простила себе Натуся смерть той собаки, произошедшую у неё на глазах, свою нерешительность и неуклюжесть, и не простила хозяйку соседской виллы за равнодушие и жестокость.

Она просила синьора Анточча убрать эти клетки, и тот согласился, но лишь на какое-то время. Несколько месяцев псы наслаждались свободой, после чего их опять перевели на тюремный режим. Настойчивая Натуся не оставляла попыток договориться мирным путём, и время от времени напоминала соседу, что сажая собак на цепь или в такие клетки, он не только ведёт себя негуманно, но нарушает закон.

“Знаю”- он пожимал плечами,- “но иначе они убегают”.

Убегая, они почему-то сразу мчались к Наталье, как будто знали, что там их ждёт радушный приём, но, как  глупые преданные существа, опять возвращались к нему. Пару раз к ней в квартиру буквально ломился, продираясь ползком через узкий лаз, которым пользуется Катя, очень худой охотничий пёс . Он лихорадочно ел всё подряд, не обращая внимания на присутствие других собак – их крокетты, что-то там из мусорных кульков…а те лишь смотрели молча во все глаза на чрезвычайного гостя. Поев и попив как следует, пёс бежал прямиком к к Анточче, чтобы быть водворённым обратно в клетку. В соседнюю с ним “камеру” в дальнейшем запихнули совсем не охотничью немецкую овчарку Лаки, до этого гулявшую свободнo по всей территории. Она-то чем провинилась?

Большинству проживающих в нашей зоне, говоря откровенно, на это плевать. На вой собак  обращают не больше внимания, чем на пение цикад – звуки природы.  Проблему воя Анточча в последнее время решал по-своему: надел на шеи питомцам электрoошейники – те, что дают разряд, вздумай собака залаять. Одно из таких устройств Натуся сняла с ищейки, проникшей в её квартиру.

Время шло, и её продолжали терзать сомнения: продолжать переговоры, взывая к несуществующей совести, или же вызвать службу защиты животных, так называемую Guardia zoofila? Над этим ей не мешало подумать, как следует. Здесь, в провинциальном Абруццо, в местечке, где каждый знает любого в радиусе пяти – десяти километров, и все – если не родственники, то кумы и сваты – жаловаться на соседей, вызывая им всякие службы, небезопасно. Здесь, почти как в случае с мафией, действует омерта: никто ничего не знает, не видел; если даже кого-то убьют – свидетелей нет, никто не раскроет рта.

А понять, кто вызвал к Анточче собачью комиссию, ему не составит труда. Кто же иной, как не эта синьора Натуся, вечно сующая нос не в свои дела?…В последнее время он перестал здороваться и, проезжая мимо, хмуро смотрел на неё из окна. Видно, подозревал её в краже электроошейника, пусть запрещённого, но стоившего немало.

– Да, если здесь заявить на соседей, – обсуждала она проблему с Марчелло, – представь себе, в каком положении мы окажемся: окружены врагами со всех сторон. Всеми этими “частными собственниками”. А Анточча, будь он неладен, к тому же – охотник; вооружён, и кто его знает, насколько может быть мстительным.

Перед семьёй анималистов встал выбор: или пора им угомониться с борьбой за права зверей, или каждому обзавестись каской и бронежилетом, на случай, если из-за забора кто-то в досаде пальнёт. Марчелло склонялся к тому, чтоб оставить всё так, как есть; но Натусе не удалось смириться, привыкнуть. Она позвонила в ту самую Гвардию и говорила долго по телефону.

Через несколько месяцев, под Рождество, она вдруг появилась в местечке в новой своей ипостаси: в форменной кепке и синем жилете с надписью “GUARDIE ECO – ZOOFILE”. Она решила, что, всё равно не работая, так принесёт хотя бы какую-то пользу, и записалась в формирование службы защиты животных. Книжечка и униформа несомненно придали ей веса в глазах общественности и превратили из неудобной соседки в “лицо при исполнении”. Хорошо бы, выдали и пистолет…но на такую удачу она не надеялась. Первым ee деянием в качестве стража собачьих прав в регионе Абруццо стало как раз наведение порядка в этой “тюрьме под боком”.

Сейчас, по прошествии нескольких лет, наш дом –  вообще  не узнать. Произошла революция, которую началa дама с собачками: Киккой, Катей и Скуби.

С каждой веранды или балкона, из-за оград палисадников – смотрят на вас собачьи морды. И подобревшие, очеловечившиеся лица хозяев. На лоджии справа сидит весь день величавый и безмятежный, как Будда, питбуль. Внизу заливается лаем раздражительный шпиц Шипионе, перенявший нрав своего хозяина, а тот говорит ему по-отечески ласково: “Но бау, Лилли! Но ба-у..” (“Не надо, Лилли, гав-гав”). А на угловом балконе лежат, принимая воздушные ванны, лапками вверх, две кокетливых моськи – Софи и Жужу. Ну, и конечно, Натусины Скуби и Катя.

Все спокойны, никто ей не пишет писем о чистоте территории и экскрементах.

У сына Марии Галассо, когда-то кричавшей при виде животных, есть чудный пушистый щенок, чем-то похожий на Кикку, слишком хороший, ворчит про себя Наталья, для этих хозяев. Они его не заслуживают; но пёс, конечно, об этом не подозревает. Каждый раз, когда его гладит, она вспоминает о Кикке, стараясь представить:  пришлись бы по вкусу ей перемены? Все эти собаки в доме?

“Но видишь, Кикка”, – мысленно ей говорит Натуся, – “всё было не зря. Мы с тобой проявили стойкость, боролись, подали другим пример…

А пример – даже хороший – всегда заразителен”.

 

ВРЕДНАЯ, ДЕРЗКАЯ И НЕПОСЛУШНАЯ.

devochka-indeez

“И вся-то наша жизнь есть борьба…”
( из маршa Будённого)

От благодушной спячки меня пробудил крик души. Он доносился из Фейсбука, где кто-то его издал, очевидно, не просто так, а под влиянием личных волнующих обстоятельств. Вопрос, адресованный всем, брал за грудки и призывал к ответу.
– Кто из вас хотя бы раз в жизни выступил против несправедливости? В детском саду, или школе, университете? Открыли ли вы хоть когда-нибудь рот и выразили несогласие с начальством?…
Разумеется, сразу последовал целый поток, водопад, лавина ответов:
-Я – да! Везде и всегда!
-За правду горой, борец и герой!
– Пострадал за униженных и оскорблённых, и сам в итоге уволен, унижен и оскорблён!
Cтранно, что все эти люди собрались в Фейсбуке; теперь я знаю, где нужно искать правдолюбов, ежели что – в социальных сетях. В реальном мире их концентрация ниже, как все мы имели случай не раз убедиться. Обычно в разгар неприятных событий каждый – сам за себя, не считая родных и немногих близких друзей. Но как только всё разрешится успешно, сразу находятся те, кто сочувствовал, верил, кто слишком поздно об этом узнал, а то непременно вмешался бы и помог!
Кое-кто из фейсбуковцев честно признался, однако: я, мол, робок душой и неспособен на противление злу. А нашлись и такие, кто не одобряет протест, видя в нём признак дурного и вздорного нрава.
-Бороться с детского сада? – писала сторонница дисциплины в детских учереждениях.- Не говорит ли это об агрессивности и о конфликтности человека? А когда же нормально жить? Если всё время бороться. И дать другим жить нормально, они же имеют на это право…
То есть, live and let live. Или let die ( если дело касается тех, за кого не вступились и бросили так, на произвол судьбы, чтоб не создавать конфликта).
В связи с этим выбором: плыть по течению или же против, вступаться, действовать или бездействовать, быть или не быть – возникает ещё куча вопросов.
Имеет ли смысл нарушать порядок вещей, каким бы он ни был? И что оно нам даёт?… И стоит ли всё того?…Может, и вправду все перемены в обществе, заварухи и революции – лишь дело рук недовольных, гиперактивных, конфликтных людей?… Которых, если бы знать заранее, не мешало бы удушить в колыбели. Со мной, кстати, именно так чуть было и не поступили. Hесмотря на мою безобидность.
Ясно, что я неспособна ответить на эти вопросы, a могу лишь рассказать о моей борьбе на разных этапах, стараясь всё разложить по местам.

Часть 1, детская.
1. Первый протест, борьба с преступной халатностью и асфиксией.
Я появилась на свет в далёких 60х у покладистой, кроткой мамы, которая слушала мужа, начальство, родителей – всех, у кого имелось, что ей сказать. Не осуждала, не критиковала, всё одобряя и принимая таким, как есть, добродушно и беспрекословно. Настолько, что в самом разгаре родов, когда её деловито прервали:
-Не тужьтесь пока, перестаньте. Сейчас у нас перерыв на обед, пересмена, – она перестала дуться.
– Но… как? Меня же всю распирает, – заметила робко она.
– Терпите, – ей приказали тоном, не терпящим возражений, и весь персонал ушёл на обед.
А нерождённый младенeц кричал им в беззвучной ярости вслед:
– Куда?! Я хочу появиться на свет! Подам на вас в суд! Напишу в oблздрав и Минздрав!! А как же клятва Гиппократа?!…Вернитесь!
Но послушная мама каким-то образом перетерпела схватки, и когда вернулись врачи, уже лежала спокойно.
– Тужьтесь теперь, – разрешили они благосклонно.
– А я уже не хочу, у меня всё прошло, – отрапортовала она.
– Да что ж это!- вдруг испугались врачи не на шутку.- Дуйтесь немедленно, Baм говорят!
И дулась она из последних сил…понятное дело, тот, кто не тужился вовремя, тужиться должен вдвойне. А ребёнок лишь ждал, злобно скрестив на груди ручонки, и думал: являться ли в этот мир, полный такой вот халатности и разгильдяйства? И, в общем, ещё немного – и мог передумать, и вы не читали бы этих правдивых строк. Наконец, я предстала публикe во всей красе: с большой и сплющенной головой(наверняка пострадавшей от асфиксии), синюшным маленьким тельцем, сжатыми кулаками и очень недобрым взглядом. Так что, я родилась возмущённой и полузадушенной. Задохнувшейся, можно сказать, от возмущения. С волосами до плеч – с годами эта причёска почти не изменилась. Сначала младенец лишь переводил мутный взгляд с одного на другого – видно, искал главных виновных, затем вдруг набрал воздуха в лёгкие и заорал:
– Гааа-аааа-ааааадыыыыы! Увоооо-ааа-аа-люуу!
У всех отлегло от души. Может быть, им показалось, что я кричала что-то другое, но я-то знаю, что именно это хотела сказать: “гады” и “всех уволю”.
Результат первого акта борьбы очевиден: я появилась на свет, чтобы решать проблемы, которых мне хватит на целых полвека с лишним вперёд. A c мамой, которая мне рассказала эту историю, я позже не раз проводила беседы об её безответственной безропотности.
2. За права детей дошкольного возраста, против дневного сна и рыбьего жира.
В детском саду я провела меньше недели, но впечатление было таким: сюда приводят бедняг, от которых решили избавиться. Мне, например, неплохо жилось на попечении бабушек, в ту пору ещё молодых и активных, и почему меня привели в это “учереждение”- просто ума не приложу. Родители уверяли, что здесь мне будет весело и интересно, но ошибались. Куда интересней я проводила время у деда в редакции, или же у другого – в гастрономе “Три поросёнка”. Объяснение может быть лишь одним: хотели меня приучить к дисциплине.
Потому что весельем тут и не пахло, а дисциплиной – да. Детей здесь пичкали рыбьим жиром, веществом отвратного вкуса и запаха, заставляя вымазывать хлебом большие тарелки этой поганой субстанции. Тех, кто не хотел и давился – а покажите мне человека, который его любил!- под предлогом борьбы с рахитом они принуждали насильно. А запивать давали томатным соком – пусть не таким, но всё же противным.
– Нужно доесть до конца! – сердились, видя мой рыбий жир нетронутым.
– Если хотите, можете сами доесть, – я предлагала любезно, от чистого сердца.
– А ну, не дерзи! – слышала вместо “спасибо” в ответ.
Воспитатели с первого дня говорили со мной формальным, неласковым тоном и звали лишь по фамилии.
Впрочем, с нашим дошкольным мнением никто особо не считался. Достаточно взглянуть на мои фото тех лет: упитанный кругленький колобок, почти абсолютно без шеи, подстриженный “под горшок”. Если бы кто-то тогда спросил моё мнение – разве я согласилась бы на такую дурацкую стрижку. И зачем меня так откормили?.. И это – члены моей семьи.
А в детском саду и подавно никто тебя ни о чём не спрашивал. Считали, достаточно дать нам карандаши и пластилин, замызганные игрушки, выпустить на полчаса в сырую песочницу – и у нас уже радости полные, как говорится, штаны… Днём заставляли спать, и многие коротыши, привыкшие, видно, к такому режиму, отключались, как механизмы, по общей команде. Но только не я. Повернувшись к соседу по койке, я безуспешно пыталась с ним завести разговор:
– Мальчик, не спи! Открой, пожалуйста, глазки!
Но мальчик был вредный, и прежде чем засопеть окончательно, он отвечал:
-Не приставай! Если не будешь спать, за тобой сегодня никто не придёт и не заберёт домой!
Такое ужасно даже себе представить. Не оставалось иного, как только лежать неподвижно, притворно закрыв глаза, мучительный час – полтора, и размышлять: a не написать ли им в отместку в кровать, как, я заметила, делали многие дети?… Всё же внесёт какое-то оживленье со сменой белья и причитанием няньки.
И, наконец, выводят гулять! B небольшой ограждённый загон посреди жилого двора из кирпичных пятиэтажек, с горкой, песочницей и качелями. Но ходить можно лишь по периметру, играть внутри заграждения, в то время как всё интересное – там, за забором.
– А можно пойти домой? – задаю вопрос скучающей и раздражённой, совсем как я, воспитательнице.
-Нет!- свирепо смотрит она.
– А что у вас тут, тюрьма?.. – не понимаю. Но вижу, что злится, и лучше таких вопросов не задавать.
Kак только надсмотрщик теряет бдительность, покидаю периметр и ухожу спокойно домой. Там нет никого, все на работе; и я отправляюсь туда проведать родителей и рассказать им о том, что детсад мне что-то не по душе. Иду пешком неспеша, через площадь Ленина на оживлённый проспект Октября, и дальше вниз, до железной дороги; пересекаю пути и прихожу в Студенческий парк. Никто меня, кстати сказать, не останавливает и ни о чём не спрашивает, и лишь на проходной предприятия, потому что оно секретное и закрытое, интересуются, чей я ребёнок. Вызывают папу и маму; почему-то они мне не рады и в ужасе.
Итог: меня забирают из детского сада – сказали, таких детей, нарушающих дисциплину, им там не нужно – и опять поручают бабушкам. То есть, в борьбе за права детей дошкольного возраста я своего добилась.
Но не всегда мне везло.
3. B защиту индейцев США от бледнолицых собак.
Чуть позже в том же дошкольном возрасте мне довелось впервые столкнуться с вопиющим попранием прав национальных меньшинств, тронувшим детскую душу – а именно аборигенов США, несправедливо вытесняемых с их исконных земель до зубов вооружёнными белыми. Но и индейцы, понятно, спуску врагам не давали: кувыркались на лошадях, неплохо стреляли из ружей, вели себя смело и благородно, с достоинством. Посмотрев по нескольку раз в кинотеатре “Аврора” югославские вестерны о Чингачгуке, Верной Pуке и Виннету- вожде апачей( он же и сын Инчучуна), я захотела стать другом индейцев. Скакать вместе с ними по прериям в этих штанах с бахромой и с повязкой на голове, стрелять в “бледнолицых собак”, и возможно, даже снимать их противные скальпы – с мёртвых, естественно, а не с живых.
Собираться в дорогу пришлось одной, никого из подружек не волновал геноцид в далёкой Америке. Они не смотрели такие фильмы, не разбирались в индейском вопросе…А родителей зря волновать не имело смысла. Решила начать с припасов в дорогу; сложила в коробку немножко хлеба, твёрдокопчёной колбаски, кажется, также варёных яиц…Коробку держала в шкафу.
Добраться в Америку, я полагала, будет нетрудно, Думала сесть в Ростове на поезд, в ближайшем порту на корабль – а там уж как повезёт…Ружьё, мустанга и прочее надеялась добыть уже на месте.
К сожалению, план сорвался и был раскрыт. Меня подвели припасы в шкафу – они завонялись. Никто мне до этого не объяснял, что продукты без холодильника портятся – раз, и два – что война краснокожих и бледнолицых уже завершилась лет двести тому назад полным разгромом моих собратьев, лишив меня стольких захватывающих приключений.
Я горько рыдала, но не могла никак повлиять на судьбу апачей. Эта борьба началась и окончилась без меня – увы! я родилась слишком поздно.

devochka-indeez1

часть 2, подростковая.

Подростковый период выпал на 70е, самый разгар молодёжных суб- и контркультур на загнивающем Западе и “развитого” ( в дальнейшем- “застойного”) социализма у нас. То есть, там – Пинк Флойд и Лед Зеппелин в полном разгаре, а у нас даже миляги Битлз, распавшиеся в 70м, ещё считались опасным и вредным явлением.

Тут-то и развернулась борьба по всем направлениям: внешняя, внутренняя, междоусобная. Никогда – не после, ни до – не приходилось так много и трудно бороться. Поэтому во времена школьной прекрасной юности я не хотела б вернуться, даже если бы, как говорится, мне заплатили. Даже в обмен на эластичные мышцы поджарого тела и непослушную гриву волос, плюс остальные когда-то имевшиеся атрибуты. Может, кто-то из вас и пережил этот период нормально; затянулось счастливое детство вплоть до десятого класса, или в силу спокойствия вашей натуры было вам всё по барабану  – но у меня не так.

Воздух наполнился новыми ароматами, звуками диких джунглей…Мир разделился на гениев и идиотов, красавцев, уродов, друзей и врагов; серию всяких непримиримых контрастов и противоречий. Энергия била ключом, не находя применения, или вдруг находя множество разных, не самых удачных выходов. И наконец, пришло понимание: взрослые –  не намного умнее нашего брата подростков. За исключением редких, избранных экземпляров, они безнадёжно отстали от жизни, и нам хотят навязать свои замшело-протухшие взгляды. Само собой, часть моих сверстников шла инертно дорогой отцов, не пытаясь внести каких-нибудь изменений – но рассказ не о них, а о борьбе за прогресс в застойном мировоззрении.

1.Против сексизма и маскилизма во всех его проявлениях, в обществе и семье.

Не нужно жить долго на свете, чтобы понять: родиться девочкой – не лучший из вариантов. Конечно, вам рады и так, и не все родители тут же мечтают о следующем разе, когда, возможно, получится мальчик – но пол налагает массу ограничений. Не пол, конечно, сам по себе, а отношение к полу в обществе. А в обществе, увы, царит патриархат.

В то время я не читала ещё священных писаний разных времен и народов, которые всё объясняют. Составленные все, как одно, авторами – мужчинами, они хоть прямо и не говорят о поле Выcшего Разума, но называют его “Господь” и “Oтец”, а не “Мама” и “Госпожа”, и так нам дают понять, что всё-таки это – Он. Неудивительно, что эти мудрые книги прекрасному полу отводят вторичную и подчинённую роль, и, как будто этого мало, на него возлагают ответственность за Первородный Грех.  Даже в кино тех лет мы видели женщин довольно пассивных. В боевиках – в виде связанной жертвы, сидящей беспомощно где-то в углу, пока вокруг совершают невероятные подвиги, чтобы её спасти. Ну, разве что в производственных фильмах: там героиня – да, могла себя проявить ударным трудом, и даже поспорить для виду с начальством, но – оставаясь застенчивой, робкой в любви…

B нашей семье не говорили о сексе: папа смущался, считая все разговоры “об этом” вульгарными. Зато мне пытались привить понятия о “поведении девушки”- скромном, застенчивом и целомудренном. Из этих бесед я сделала выводы. Вкратце, такие.

В определённом возрасте (не говорилось, каком, но в представлении предков, наверное, близком к совершеннолетию) у мальчиков и девочек появляется физическое влечение, которое нужно всячески подавлять (как неприличное и преждевременное).Тут до меня, наконец, дошло: вот почему я посещаю с детства спортивную и музыкальную школы – не только с целью развития личности! Так, каждый мой день, помимо уроков, которые я делала быстро, занят внеклассной активностью, не оставляя места для разных порочных мыслей.

Если к мальчикам, впрочем, не предъявляют особых требований, то у девушки до замужества должно быть как можно меньше партнёров.  А лучше – ни одного. Почему?

Потому что должна быть честной, а “честной” её считают, если у девушки нет любовного опыта.

А честный юноша?…Ну, это тот, кто говорит правду. Отчего же такая разница?…

Видишь ли, детка, девушка должна блюсти себя для…суженого. То есть, для будущего мужа. (Какое противное слово “блюсти” – монашеско- архаичное, что ли…)

А почему ему это важно? Мне, например, неважно, блюл себя он или нет. А если и блюл, то не вижу в этом особой заслуги: скорей, меня настораживает. Возможно, с ним что-то не так, психически или физически…Или – религиозный фанатик. Или имеет другие пристрастия.

А если девушка плохо себя ведёт, замуж её не берут.  И что же тогда?…Тогда очень плохо; женщина без карьеры – ещё ничего, а без мужа – очень несчастна, потому что муж и семья – цель её жизни. Её успешность и социальный статус измеряют по этой шкале. Получается, как не крути – женщина вечно в невыгодной ситуации: слишком много мужчин – испорченная репутация. Нет совсем – тоже нехорошо. В идеале, должен быть только один, что на руку ясно, кому: патриарху. Он хотел бы, к тому же, быть первым – чтобы не с кем было его, не в его же пользу, сравнивaть.

Итак: хочешь секса – женись. Иначе никак. Если кто-то не хочет жениться – не уважает, относится несерьёзно. Не хочешь замуж – не будет любви. Разрешение выдадут в ЗАГСе. Законный секс, с разрешением – это ОК, несанкционированный – плохо. Именно так поженились когда-то мои; при полном отстутствии опыта – что, кстати, вряд ли сыграло им на руку, как оказалось впоследствии.

Я слушала, и установки мне не казались разумными. Hи справедливыми. Они меня возмущали. В конце-то XX века!И хотя я, возможно, не собиралась в ближайшее время пуститься в разгул и разврат, фраза “блюсти себя для кого-то” коробилa и унижалa. Что он сделал такого хорошего, тот, мне пока неизвестный – допуская, что он вообще существует- чтобы с ним подписать такой эксклюзивный контракт?  принести ему жертвы? И на каком основании кто-то их может требовать? Человек нормальный –  не может.

И хорошо, если бы эти воззрения разделяли одни обыватели и ретрограды, но не мои образованные родители! Oсобо oбидным казалось то, что во мне они видели не самоценную и самобытную личность, а лишь девицу, которoй дòлжно себя вести согласно “принятым в обществе”меркам, учиться, приобрести профессию и – как венец программы – найти себе мужа. А как же моя интересная жизнь? Мои увлечения и приключения? В том числе, возможно, любовные?.. Мой неповторимый жизненный опыт? Или мне их заменят романы в мягких обложках?

Мои “старики” учились в 40х: отец – в мужской, и мама – в женской гимназии, и я могу их понять. Xотя от отца, прочитавшего сотни книг на самые разные темы и считавшегося интеллигентом, я ожидала более современных, широких взглядов, и была порядком разочарована.

Mне предстояло учиться в в смешанной школе 70х. Сороковые и семидесятые – между ними большая, знаете, разница. Вздохнув тяжело от этих непониманий, я уходила в комнату слушать музыку и перед зеркалом в спазмах изображала соло на электрогитаре, пока отец не кричал: “Выключи этот вой! Слышать его не могу!!”. Или садилась на велосипед и ехала в старый двор проведать друзей. Я не только быстро перемещалась, но мне казалось, на велосипеде смотрелась довольно круто. А для пущей ещё крутизны иногда совала себе сигарету в рот, чтобы выглядеть просто убойно. Эта страсть к эффектам меня подвела. Кто-то заметил и “заложил”; стариков вызвали в школу.

Разговор с классной руководительницей, проходивший в моё отсутствие, a потому могу себе только представить, о каких щекотливых моментах моего воспитания там велась речь – шокировал маму. Оказалось, что я не только курю, что само по себе ужасно, но меня часто видят в компании мальчиков, а насколько там далеко зашли “отношения” – предстоит ещё выяснять.

Сразу скажу, что в “компаниях мальчиков” меня видели и в дальнейшем, во всех возрастах –  практически, всю мою жизнь. Почему я всегда находила с ними общий язык – трудно сказать в двух словах, но пока укажу одну из причин: именно мальчики слушали музыку, делали записи и доставали откуда-то диски. От них я узнавала множество новых вещей обо всём, в то время как с девочками обычно разговор шёл только…о тех же мальчиках.

Ну, и что там кривить душой – диски, конечно, дисками, но естественный девичий интерес к особо неотразимым типам тоже присутствовал.

С тех самых пор против меня предпринимались санкции. Семья решила взять “ненадёжную” дочь под строгий и неусыпный контроль.

Первым делом, пропал велосипед. Однажды, вернувшись из школы, я просто его не нашла на обычном месте. На мой вопрос, пожимая невинно плечами, мне отвечали: “Должно быть, его украли”. Но как-то слишком спокойно. Украли! Как бы не так. Я проводила дознание, пока, наконец, они не признались: велосипед у меня изъяли, поскольку – и тут самое интересное- в свете последних исследований, верховая езда и велосипедный спорт вызывают у девочек- подростков чрезмерное сексуальное возбуждение! Ничего более подлого, гадкого и возмутительного я до сих пор не слыxала. Может быть, у кого другого, но у меня мой велосипед ничего такого не вызывал! Он был классным, удобным средством передвижения. И вообще, представьте себе: вы идёте в гараж и не находите вашей машины, к примеру! И члены семьи вам объясняют: машину изъяли, поскольку в ней у вас возникают греховные мысли и ощущения, и в ней вы, возможно, ездите кто его знает, куда…Я восприняла это, как акт, направленный против моей суверенной, пусть и подростковой, личности. Сейчас вдруг вспомнила велосипедистов, группы которых я ежедневно встречаю то там, то сям по дорогам Италии…Конечно, у всех седло между ног. Наверное, эти прогулки в свете тех самых исследований – ничто иное, как акт групповой мастурбации.

Другой возмутительной акцией стал контроль моей переписки. Письма от разных знакомых мне отдавали частенько во вcкрытом виде. Какие тайны искала “цензура”в этих банальных посланьях, написанных детским корявым почерком – кто его знает. Впрочем, одна из “подруг по переписке” с Урала, девушка на пару лет старше меня (познакомились летом в Сочи), не раз похвалялась своей популярностью в классе и намекала прозрачно на разного рода любовные игры, в которых она  принимала вроде участие…Не желая казаться старшей подруге малявкой, и я – знай наших!- ей написала письмо, где сочинила что-то подобное о себе; но потом, устыдившись придуманных глупостей, всё разорвала и бросила в мусорник. Каково же было моё удивление, оторопь и возмущение, когда, вернувшись домой с тренировки, я обнаружила папу с обрывками горе- письма. Он вытащил их из отбросов, сложил, будто пазл, клочок к клочку, и наслаждался чтением.

– Ну,- издевательским тоном приветствовал он меня, – вот мы чем занимаемся, а?..

Подобные меры контроля вы можете одобрять, или нет, но отчего-то в моих глазах они были ничем не оправданы и лишь подрывали родительский авторитет.

Вскоре меня перевели в новую школу. Разумеется, мы уже год, как переехали, и в старой теперь я училась “не по району”, но новая школа, рекомендованная знакомой отца, как “приличная”, находилась совсем далеко, аж на Гвардейской площади. Никогда мне особо не нравилась эта часть города, именуемая Нахаловкой. Раз в старой школе я умудрилась попасть “под плохое влияние”, то в новой, предполагалось, должна попасть под хорошее. Напрасно я объясняла родителям, что никаких дурных влияний никогда на себе не испытывала. Никогда не была ведомой, и с гордостью заявляю, что курить научилась сама, безо всякой подсказки извне. Шла с занятий по фортепиано уставшая, и про себя размышляла, когда же это мученье закончится. Возможно, мне захотелось сделать что-нибудь новое, то, что не входилo в программу развития личности – вроде, как снятие стресса. Купила в ларьке сигареты без фильтра, вышла у кладбища за остановку до дома и запыхтела цигаркой. Потом сигареты просыпались в дырку в подкладке кармана, и если б не весь этот шум, я бы о ниx позабыла.

Верю, что предки старались для моего же блага, но здесь они явно переборщили; а всем известно, куда ведёт путь, вымощенный намерениями.

2.Против буллизма (моббинга и издевательств в школе)

Новая школа не оказалась такой “приличной”, как о ней отзывалась знакомая папы, преподаватель английского. Она оказалась по-настоящему проблематичной и полной трудных детей из неблагополучных семей. Здесь процветал буллизм ( почему-то я думала,  это – универсальный термин, известный не только в Италии, но и повсюду, но вот сейчас, сверившись с Гуглом, нашла варианты: “моббинг”, а также – “издевательства, запугивание в школе”). Вот это самое там и процветало. Уже на подходах к зданию путь преграждали ученики средних классов и те, что постарше, и говорили гнусаво:

– В натуре. Ты чё. Дай двадцать копеек!

И тут же, услышав отказ, пытались сорвать с вашего лацкана куртки значок со стереоизображением Микки Мауса.

В раздевалке кто-то всегда копошился под вешалками, хватая за ноги и стараясь достать повыше, невзирая на то, что получал пинков; а в столовой, если ты не успевал в два глотка осушить стакан с компотом и ставил его на стол, к тебе подходил кто-нибудь из той же нахальной братии и, с вызовом глядя в лицо, на твоих же глазах его выпивал. И воровство. Здесь ничего нельзя было оставить в гардеробе: в первый же месяц спёрли две пары приличной обуви.

Как реагировал класс на появление новенькой? Надо признать: не совсем такую реакцию я ожидала встретить. В качестве приветственного плаката маленький мальчик с глумливой беззубой улыбкой с первых рядов мне показал листок, на котором он написал:

“МЫ ЛЮБИМ БЛАТНЫХ!!”

и изобразил человека, который летит на крыльях с торчащим радостно членом.

Теперь бы я посмеялась, но тогда погрузилась в раздумья: каких “блатных” имел он в виду? Тех, кто устроен по блату, или тех приблатнённых, что связаны с криминалом?…Особое же оживление вызвали джинсы: кажется, местный народ их видел впервые. Кто отпускал комментарии, кто- то свистeл и издавал разные звуки – видно, от восхищения. Эта новая школа напоминала дурдом, но я постаралась освоиться и завести друзей.  Пригласила группу детей к себе в гости – и после их ухода недосчиталась пары пластинок.

Не знаю, как на других этажах, где обитали старшие классы, но в коридорах седьмых и восьмых на переменах было опасно. Помню, как толстенький соученик стоял, опершишь лбом о стекло…кто-то к нему подбежал, ударил его по затылку; окно разбилось, кровь потекла по лицу…Никто не видел, кто это сделал, а те, кто видел, молчали. Я сперва избегала конфликтов и, по возможности, не отвечала на провокации. Родителей я не хотела напрасно тревожить – пусть себе думают, что в новой школе всё хорошо. Они не могли помочь поднять мой престиж в таком коллективе, лишь усугубили бы ситуацию.

Помню, за партой передо мной сидел второгодник Жебаев, лет пятнадцати отроду. Рядом с ним – девочка, слабо развитая yмственно и физически; оба, как говорили, из неблагополучных семей алкоголиков. Внезапно рассвирипев, Жебаев берёт соседку за шею и бьёт её головой об парту – раз, и ещё…Никто не обернулся, и даже учитель делает вид, что непонятный шум его не касается. Я не могу на это спокойно смотреть.

– Ты что ж это делаешь, гад.

Он в бешенстве смотрит через плечо.

– А ты здесь кто, – сверлит меня взглядом, – самая главная?

– Ага, она самая, главная…

– Ну, и получишь ты у меня… на перемене,- шипит зловеще, но девочку больше пока не бьёт.

Вопреки его ожиданиям, на перемене не прячусь и не бегу к учителю. Жду его в коридоре, разминаюсь cлегкa.

– Ну что, – становится в стойку боксёра, – значит, хочется звездюлей?

– А тебе?

Появляются зрители. Преподавателей, завучей – нет даже близко. Жалко, в те времена мы ещё не видели фильмов о боевых искусствах, и не открылись все эти клубы дзюдо, карате, тэквондо… Я пользовалась устаревшей, но эффективной методикой мордобоя, и иногда больно лягалa ногами, для разнообразия. Минут через пять, утомлённый, противник объявил ничью. Казалось, он был даже доволен, несмотря на полученные тумаки.

– А с тобой интересно драться, – сказал по окончании матча и даже тянул мне руку для рукопожатия.

Почему и как такое возможно? Можно сказать, повезло. Во-первых, в 13 лет я – высокого роста и тренируюсь 4 раза в неделю подолгу в спортзале, играя за детскую сборную области по баскетболу. Во- вторых, я не боюсь. Не боюсь получить синяк или разбить губу, и не хочу прощать больше хамство; а может, ищу разрядки. Это к вопросу об агрессивности, поднятому вначале. Конечно, прежде, чем встать на защиту других, нужно уметь постоять за себя. А чтобы побить злобного хулигана, нужно быть самому достаточно злым. Так что – да, нужна изрядная доля агрессии.

Разумеется, если бы мне попался опасный соперник другой весовой категории, кто-то постарше и посильней, или несколько типов сразу – дело могло бы кончиться плохо.

В результате многих таких боёв, через несколько месяцев отношения в классе вроде налажены. Хотя остаются сомнения: а стоило ли защищать всех тех, за кого я вступилась?.. Ни от кого из них я не слышала слов благодарности. Нуждались они в защите, или же положение униженных и подчинённых – нормальнoe их состояние и отвечаeт их внутренней сущности? Потому что я замечала не раз: не успеют просохнуть слёзы, как “жертвы” ластились к своим обидчикам и выполняли охотно их поручения, даже когда в этом не было необходимости. Казалось, лучшей для них наградой являлась рука “властелина” на их плече, иллюзия дружбы и покровительства – до следующей оплеухи. Вместе они составляли пары: хозяин – раб, садист – мазохист. Один не мог существовать без другого, и оба – мучитель и жертва – были мне отвратительны. Даже не знаю, кто больше.

Годы спустя я случайно нашла в социльных сетях одноклассника, мальчика- “жертву”, который вплоть до десятого класса оставался маленьким, слабым и подвергался гонениям со стороны отдельных злобных и нервных ублюдков. Я за него вступалась, и вот он – подишь ты – вырос, окреп, стал…бравым охотником! Kогда-тo запуганный и беззащитный, теперь он вооружён до зубов, и позирует на многочисленных фото, ставя ногу на туши и поднимая за уши убитых им, ни в чём не повинных волков и медведей…

Но не успела я усмирить хулиганов в классе, как за меня взялись учителя. Их, к сожалению, не успокоишь словами, не нокаутируешь.

  1. Борьба за права иметь собственный облик, а не “облик советской школьницы”.

Чего от меня хотели? Училась я все эти годы – и в младших, и в средних, и в старших классах – прекрасно.

Но этого было мало. Тут в дело вступала идеология. Они хотели, чтоб каждый, и я в том числе, во всём отвечал общим параметрам и выглядел в точности, как остальные. Как тот самый another brick in the wall – ещё один кирпичик в стене. Понятное дело; если думать должны все одинаково, то зачем одеваться по-разному? И для этого изобрели некий “облик советского школьника”, которому, хочешь- не хочешь, а соответствуй. Шаг вправо- шаг влево от этого образа – всё: ты плохой. Чуть ли не враг народа. Так повелось давно; мама мне  всё приводила в пример тот случай, когда их сокурсника из Таганрогского института отчислили только за то, что он выразил вслух желание иметь галстук “цвета горящей ржи”. Горящая рожь – непатриотично. Не знаю, как насчёт ржи, но что-нибудь цвета горелой школы номер 178 я бы носила с большим удовольствием. Я уже стала к ней привыкать, проучившись два года, но завуч Маркуца преследовала меня с упорством, достойным лучшего применения. Каждое утро я поднималась по лестнице в класс и там встречала её, пристально разглядывавшую учеников.

– Опять короткая юбка! И не стыдно такую носить?! Это что – облик советской школьницы?!…

Ho она забывала о юбке, увидев новую стрижку:

-Боже, а это?! на голове!

Тут я могла с ней согласиться: эксперимент не удался. Вечером, после обычных придирок отца к моему внешнему виду – что-то он там говорил о длинных распущенных волосах, которые я распускаю, как он считал, чтобы “привлечь мальчишек”( эта идея, надо сказать, переросла в паранойю)-  я взяла ножницы и у него на глазах, из протеста, обрезала их наполовину, а потом ещё выстригла сверху ёжик от злости. Сама испугалась потом, и постаралась придать этому ужасу форму причёсок Пола и Линды Маккартни, или хотя бы Дэвидa Боуи, задающего вечный вопрос о том, есть ли жизнь на Марсе. В общем, вышло неплохо, могло быть и хуже. Но как объяснить этот сложный подтекст Маркуце? Оставалось лишь ждать, пока всё отрастёт и примет стандартную форму советской причёски. Кстати, одной из моих одноклассниц ёжик понравился, и она попросила сделать ей точно такой же. Я честно предупредила, что мой парикмахерский опыт ограничен одной лишь этой попыткой, но Вика настаивала, и после уроков, придя к ней домой, я ей постригла макушку. Вышло что-то совсем другое: её мягкие волосы странно висели, а не стояли на голове. В ближайшие несколько дней она не ходила в школу, зато приходили родители, жаловаться.

– И чтоб эту юбку я больше не видела,- предупреждала Маркуца.

Назавтра я приходила в другой –  естественно, тоже короткой. Мода семидесятых, она диктовала ясно: если юбка – то мини, брюки – то только клёш. Ну, и конечно, джинсы. Настоящие тёртые (кому нужны новые?) Levis и Wrangler, а не какой-нибудь там суррогат, презрительно именуемый “техасами”. “Облик советской школьницы” с бантами на ушах и в юбке дурацкой длины до колена был смешон и далёк от моды. Юбка длиной до колена не шла никому: прикрывала ровные ноги и представляла в самом невыгодном свете кривые. Я не хотела иметь этот облик; если на то пошло, хотелось бы выглядеть, как Сюзи Кватро на том плакате, что висел у меня на стене: вся в коже, с электрогитарой – вот это достойный лук. Любой мог понять, о чём идет речь, взглянув хотя бы на мой портфель или стол (который потом заставили красить), чтобы иметь представление. Оба пестрели рисунками ручкой, изображавшими страшных скелетообразных длинноволосых существ с гитарами, и надписями “Led Zeppelin”, “Deep Purple” и “Uriah Heep”.

Как-то в конце учебного года Маркуца, не выдержав, вдруг сорвалась. Подстерегла меня с парой ножниц и, проводив в свой кабинет, отпорола подшивку юбки,”удлиннив” её так саниметров на пять. Я не сказала ни слова, пошла в туалет, восстановила булавками первоначальный вид и тут же покинула школу. Поступать со мной так никто не имеет права. Это – ниже достоинства даже советского школьника.  Дома я сообщила моим дорогим родителям, что в эту 178ю я – ни ногой. Либо они переводят меня в другую, либо уйду в ПТУ – а что, получу там профессию и независимость…Уже хорошо, что со всем, что случалось там каждый день, в результате какого- нибудь несчастья не открылся ещё один путь: в детское исправительное учереждение.

Услышав о ПТУ, мама c папой пошли навстречу и вскоре нашли мне другую школу, в центре. Помню, как в первый день в новом классе я держалась настороже, готовая к новым боям и завоеванию авторитета. Когда, представляя новеньких, назвали мою фамилию, я приподнялась и помахала рукой, добавив: “Цветов не надо”. Этим я как бы давала понять, что очень скромна, но могу за себя постоять. Напрасные страхи; драться ни с кем не пришлось, ребята в своём большинстве оказались воспитанными, дружелюбными, нормальными. Ученики этой школы, почти все из “хороших семей”, возможно, слегка грешили снобизмом; но снобизм – пустяки, это вам не буллизм.

Зато ожидали другие сюрпризы. Сперва пригласила к себе в кабинет директриса. Она долго меня изучала пристальным взглядом и затем, неприятно ощерив рот, полный железных коронок, произнесла:

– Ты что – лёгкого поведения?

Я чуть не присела на стул от такого вопроса и не задала ей встречный: “А Bы?…” Но сообразила, что если отвечy так остроумно, то тут же придётся идти искать четвёртую школу. Поэтому я промолчала, изобразив лишь вежливое удивление. Я не красилась; волосы отросли, являя собой вполне актуальную стрижку а-ля Пол и Линда Маккартни, одета была аккуратно, по форме – в новую юбку, сидящую низко на бёдрах и светлый приталенный батник. Что же опять не так?

– Это, по-твоему – облик советской школьницы?

В связи с её неприятной привычкой склабиться при разговоре, я тоже могла спросить: “А это что – зубы советского директора?”, но опять промолчала, всем своим видом изображая расстройство тем, что по какой-то причине не соответствую.

– Иди и подумай над этим!

И я пошла думать. В том далёком году в моду вошли также макси-, и желая понравиться директрисе, я попросила мне сшить школьную форму длиной до середины икры. Mеня похвалили? Конечно же, нет! Макси не подошло, как и мини – хороша была лишь длина до колена. Хотя в коридорах встречались девицы в коротких юбках, в цветных колготках и даже на каблуках – и никто к ним не приставал. Со мной явно что-то не так.

И вот, чтоб добить меня окончательно:

– Познакомьтесь с вашим новым учителем по немецкому! – объявили однажды, и в класс с улыбкой . вошла…Маркуца! Следом за мной перевелась в эту школу – бывают такие совпадения?! Со мной чуть не случился припадок, тело свело…Слава богу, я изучала английский.

Первый год прошёл напряжённо: от меня явно хотели избавиться. В самом конце восьмого класса директору поступила (якобы) анонимная жалоба: “лицо, заслуживающее доверия” утверждало, что я распивала коньяк из бутылки, прямо из горла(!) возле какого-то там ресторана(“Ростов”?) Нелепость подобной выдумки обличала скудость фантазии автора. Коньяк? Из горла? Да у меня должна быть лужёная глотка…Нетрудно преположить, кто стоял за подобными инсинуациями. Но исключение не удалось за недостатком улик и благодаря вмешательству добрых учителей: по английскому и физкультуре( команда школы вышла в призёры на городском турнире по баскетболу). Мне и самой уходить не хотелось: кажется, здесь я наконец завела хороших друзей.

И вот результат борьбы: победила система. К 10му классу я научилась идти на компромиссы и лицемерить, как делают взрослые люди. Cтала дипломатичной. Представать такой, какой меня хотели бы видеть и говорить то, что от меня хотели бы слышать, казалось даже забавным – будто играешь в пьесе. К тому же, дедушка с бабушкой, мудры не в пример родителям – как-никак, полвека в советской торговле – нашли, наконец, нужный подход к директрисе. Другие родители в классе давно знали этот нехитрый подход. Волшебная сила и искусства и волшебная сила подарков – и из самой плохой я вдруг стала самой хорошей! В десятом классе меня избрали комсоргом – и я спокойно приняла эту должность, хотя в комсомол в своё время меня уговорили вступить; никогда не видела смысла в том, чтобы вступaть в организацию, в которой уже состояли ВСЕ. Только чтобы не быть изгоем…Конечно, не произносила казённых речей – в классе учились неглупые люди, и все хорошо понимали, что, как и почему.

На выпускном директриса мне первой вручила медаль, сопровождая словами: ” Лучшей ученице, звезде нашей школы…” Не верите? Могу поклясться! “Звезде”. А после, в личной беседе, сверкув железнозубой улыбкой, призналась:

– Ты напоминаешь мне меня саму, в молодости…

Но не одной же борьбой наполнена жизнь подростка – случались в ней и счастливые дни, приятные ситуации. Например, помню вечер какого-то конкурса песни или концерта, когда ребята постарше впервые мне дали в руки электрогитару.  Мне предстояло аккомпанировать классу, поющему песню про БАМ и ещё какой-то там школьный сентиментальный вальс. Принесла из дома мою деревяннo- акустическую, но новый мощный звук из динамиков, и радость стоять перед залом, полным людей, с электрогитарой – казались невообразимыми. Я приделала к школьному вальсу вступление из “Spiral Architect” Black Sabbath, и хотя почти никто этого не заметил, осталась довольна собой: сумела внести в комсомольский концерт мою импровизацию. Мне не светило стать гитаристкой – не хватило упорства, а может, таланта –  но в тот вечер мой облик действительно был гармоничным и соответствовал.

Что дальше? Место занятий по музыке и баскетбола заняли уроки репетиторов по химии, физике и биологии – я готовилась в институт. И каждый мой день уплотнён,расписан, как прежде. А несколько раньше – к вопросу о лицемерии взрослых – стало известно, что у отца (контролёра, блюстителя строгой морали и прочее) всё это время рыльце было в пушку. Как и у многих блюстителей нравственности. Влюбчивый до невозможности, он постоянно за кем-то ухлёстывал. Но надо отдать ему должное: каждой даме, с которой он собирался “вступить в отношения”, он предлагал, как джентельмен, руку и сердце. На секс без брака просто не запрограммирован. Как же можно вот так, не отметившись в ЗАГСе, без справки?.. Конечно, ему предстояло для этого бросить старую послушную жену и юную непослушную дочь – но что поделаешь; важно всегда поступать по правилам.

Говорят, дети сильно переживают развод родителей…Для меня же он стал освобождением. Будто тяжесть свалилась с плеч, или крылья раскрылись вдруг за спиной: прощай, контроль, прощайте, нудные ханжеские нравоучения! Свобода! Летим!!..

Отдалённые результаты борьбы: спустя какое-то время многое всё-таки изменилось, кое-какие правила и постулаты канули в прошлое. Но лишь кое-какие. Советский Cоюз развалился; историей стали и комсомол, и “облик советского школьника”. Уже в 90х дочка ходила в школу в том же, что носит на улицу, из подполья вышли на свет “запрещённые”книги и “запрещённая”музыка.

Но утверждать, что такие, как я, одиночки и “неформалы” 70х, подтолкнули этот процесс – значит взять на себя слишком многое.

часть 3ья, взрослая

Если в детской и подростковой стадиях  вредная личность лишь вырисовывается и подаёт ещё надежды присмиреть, остепениться – со взрослой особью всё уже ясно. Вредная взрослая особь вряд ли исправится, а с возрастом может стать ещё хуже; недостатки, что в ней заложены, разовьются и обострятся с тем, чтобы к старости перерасти в гротеск. Взять хотя бы соседа нашего Мордуховича, который всю жизнь был раздражительным, а на старости лет стал кидаться камнями. Далеко не все обретают мудрость. Кто знает, что буду делать я в возрасте Мордуховича…

К тому же, во взрослой жизни бороться и сопротивляться приходится всем, даже самым послушным и миролюбивым; несправедливости и безобразия подстерегают на каждом шагу, и если не протестовать, весь мир может сесть вам на голову. Проблемы на этом этапе у всех приблизительно те же, и потому нет смысла в подробном рассказe; перечислю лишь вкратце то, за что и против чего пришлось выступать лично мне.

1.Против низкого уровня жизни советских студентов дальнейшем – врачей) и тотального дефицита, за права спекулянтов позже – частных предпринимателей) и заполненье прилавков страны товарами из зарубежья.

То, что стипендия в институте – чисто символическая, а на зарплату врача едва ли можно прожить, ни для кого не являлось секретом. Только одни с этим фактом смирились и так и влачили безропотно существование, а другие пытались что-нибудь предпринять. Этим “другим” государство ставилo палки в колёса.  Несправедливость усугублялась тем, что на стипендии и зарплаты не представлялось возможным что-то купить из-за тотального дефицита. А если вам по счастливой случайности и попадалось в руки что-то такое, что можно выгодно перепродать – опять же вам запрещали, пугая законом о спекуляции. Кого-то это устраивало; кому-то, кроме того, что давали тогда по талонам – маслa, сахарa и порошкa – ничего не было нужно. А кто-то вроде меня, недовольный, хотел дополнительных глупостей, таких, как  -говорилось тогда- джинсы, диски и подписки. И путешествовать, хоть и непонятно, куда – почти повсюду было нельзя, шлагбаум закрыт.

Помню, что пристрастилась к преступной подпольной торговле сама по себе, как и когда-то к курению. Нетрудовые доходы мне почему-то давались намного легче, чем трудовые; но платой за них был постоянный риск. Если вам, например, доводилось в 80х в Ростове, на Старом Базаре, увидеть, как из туалета вылетает вдруг пулей девица и рвётся на выход, старается скрыться, но застревает в толпе, а следом за ней бегут милиционерши в штатском в сопровожденьи дружинников, и все сообща валят её на землю, катают в пыли, и наконец, уводят куда-то, скрутив ей руки за спину – то скорей всего, то была я, и вы наблюдали арест опаснейшей спекулянтки. А если немного позже вам случалось заметить на улицах города странную скорую помощь, салон которой набит разнообразным товаром – от водки, шампанского, банок с горошком и лечо, до колготок, сапог и мохеровых свитеров – то несомненно со мной, во главе бригады нового типа, совмещавшей спасенье больных с коммерцией. И тa туристкa, что, заплатив за сомнительный ваучер, переползала потом границу на пузе, толкая сумки перед собой; тa, которую гнала полиция разных стран за торговлю в неподходящих местах  – опять тa же самая я.

Чем закончилась вся эпопея? Победой? Ну, с какой стороны посмотреть…кое-чего спекулянты всё же добились. Наводнили страну товаром, и, упразднив дефицит, канули в лету, как комсомольцы, индейцы и прочие изжившие себя категории. Им на смену пришли частные предприниматели.

A разбогатеть мне не удалось; казалось, фортуна – близко, манит перстом, но она лишь дразнила, сунув потом мне кукиш под нос. Очевидно, чтоб разбогатеть, недостаточно быть отважным и дерзким – нужно иметь мозги с особым чипом, которого в моих, увы, не оказалось.

Наступил новый этап борьбы: из совместной за право иметь доходы она превратилась в междоусобную и конкурентную, за клиентов и рынки сбыта. Вчерашние коллеги и друзья вели войнy, используя разные методы, включая самые подлые и некрасивые. Времена горьких прозрений, потери денег и дружб.

 

  1. Борьба продолжается и на чужбине: за права русских женщин в Италии, против невежества, косности и предрассудков, а также ксенофобии в целом и русофобии в часности; за распространение нужных и достоверных сведений среди отсталых граждан Европы.

Наивные могут предполагать, что ты переехал, ушёл от проблем – и всё, тебя ждёт хэппи-энд. Или: вышел замуж – и всё, “жили с тех пор долго и счастливо”.

Хотя среди переехавших есть и такие, кто всем доволен и счастлив. Приятно читать их рассказы об ароматном кофе и круассанах на фоне дивных ландшафтов, тарелках, полных спагетти, посыпанных сыром; о красивых, умных и щедрых мужьях, родичах и соседях…им повезло. Дело, конечно, же, в них самих – в их восприятии жизни, разных уровнях самоценок и притязаний. Тех же, в ком зреет семя борьбы – а мы понимаем, кого я имею в виду – не успокоить ландшафтами, кофе и круассаном. Не подкупить тарелкой лапши. Как дома, так и за границей, как в предыдущем, так точно и в новом браке, их ждут очередные бои.

Когда на исходе ХХ века я прибыла в Абруццо, русские тут встречались нечасто, и знали о них, в основном, понаслышке. Местные видели их в двух основных ипостасях: домработницы и проститутки –  что заставляло меня испытывать сложный букет неприятных чувств. Конечно, те передовые провинциалы, что когда-то учились в школе, читали газеты, смотрели по телеку передачи – они понимали: на это толкает “женщин с Востока” их трудное прошлое, бегство от голода или режима. Другие, попроще, несведущие в истории, географии и политике, интересовались, есть ли у нас магазины, дороги, машины, ходит народ одетый или же голый, едят ли собачье – а что ж, при голоде-то, вон, китайцы едят! – и человечье мясо.

Я проводила ликбез – беседы, стараясь при этом не растерять остатки терпения и оставаться спокойной, как лотос на водной глади, что удавалось мне не всегда. Внутри кипели, бурлили газы эмоций – совсем как в бутылке спуманте перед тем, как выстрелить пробкой. Мои рассказы слушали с открытым ртом, но также с толикой недоверия.

Слава богу, со временем русских здесь становилось всё больше; прибыли также те, кто не работал в семьях и не стоял полуголым на тротуаре, а покупал здесь виллы и оставлял в ресторанах крупные чаевые – для разнообразия. Возможно, приезд нуворишей поднял русский престиж в глазах аборигенов, но в то же время вызвал и неприязнь: бедной и скромной наша сестра была им куда милее и ближе. Необходимость работы по просвещению местных, a также борьбы с русофобией с годами отпала… или я потеряла к ней интерес. В конце концов, те, кто доволен жизнью на новой родине, в защите их прав и достоинства не нуждаются; а те, кто, как я, привык к постоянной борьбе – те постоят за себя и без посторонней помощи.

Результаты: я вам не скажу за всё Абруццо, всё Абруццо очень велико, но…В моей зоне местные точно знают, что в России есть: магазины, базары, машины и улицы, по которым жители ходят одетыми – потому что в России холодно. (Это, впрочем, единственное, о чём они знали и до меня). Знают о том, что Ленин и Сталин уже давно обрели покой, и мне, увы, не довелось познакомиться с ними лично, а также пожить в гулаге (не путать его с гуляшом). А также о том, что кроме  послушных и работящих, готовых за 600- 700 евро в месяц прислуживать 24 часа в сутки, есть русские вроде меня  – ленивые, дерзкие, вредные.

Между прочим, за безвозмездный труд по ознакомлению граждан отсталой Европы с русским менталитетом и сближению русской и итальянской культур, было бы справедливо представить меня к наградам – правительствам обеих стран, гражданкой коих являюсь.

  1. Борьба за права итальянских животных.

Если при всех безобразиях и нарушениях прав человека те, чьи права попрали, всё же имеют возможность вызвать полицию, жаловаться в инстанции, подписывать петиции и обращаться в суд – y животныx такой возможности нет. При этом они, в отличие от двуногих, существа совершенно невинныe: ни один зверь сознательно, не будучи к этому вынужденным голодом или страхом, не нанёс никому никакого вреда.

А то, что творят с ними люди… не хочу придавать рассказу трагичный оттенок и превращать его в анималистскую агитацию. В ответ часто слышу: думайте сначала о людях, у которых вон сколько проблем, а вы беспокоитесь о животных! Скажу одно: в тех странах (немногих), где государство заботится о гражданах, там же заботятся и о животных; и наоборот – где хорошо животным, можно поспорить, что в тех же местах неплохо и людям.

В Абруццо, где находится один из крупнейших в Европе национальных парков с волками, медведями и прочей фауной, дела с охраной природы пока не блестящи: крестьяне, что живут близ заповедника, время от времени подтравливают медведей. Не говоря уже о преступлениях против менее редких видов, типа собак и кошек.

Итоги: медленно, постепенно, отношение местных к четвероногим всё же меняется, и в последние годы в их защиту было принято несколько важных законов. Hе могу похвастаться личными достижениями; хотя мою дочку в посёлке и спрашивали не раз: “Твоя мама – синьора, которая лечит здесь всех собак?..” “Вылечить всех собак”, увы, никак не могу, но это такое дело, где спасение даже одной даёт большое удовлетворение, а нескольких всё – таки я спасла. Посмотрите на этих псов, какой у них вид – заглядение; бегают по Казоли, все цветущие и румяные…

  1. Против алкоголизма (чужого), никотинизма и сладкоежества ( изгнание собственных демонов)

Когда-то была я нормальной гражданкой, которой ничто не чуждо: любила сладости и плотскиe радости, поесть и выпить при случае. Kурила. Но с годами во мне всё больше брал верх так называемый “здравый смысл”, или “умеренность”: лет 16-17 тому назад я бросила курить и стала посещать спортивный зал. Интерес к выпивке и мужчинам постепенно пропал сам по себе, и последние годы я провела в трезвости и почти незапятнанном целомудрии. И вот он, последний шаг: отказалась… от сладкого. Такого самoотречения и умерщвления плоти я от себя не ожидала. Живу в стране, где на каждом шагу – пищевые соблазны, и c сентября 2015 не съела ни одного пирожного! Ну, варенье когда-никогда на сухарик намажу, вместо сахара в чай ложку мёда кладу…Ha Новый год решила позволить себе поблажку: выпила полбокала шампанского и съела одну (1) конфету.

Итоги: теперь у меня практически нетy пороков и вредных привычек. Если вот так, в полной аскезе, доживу до преклонных лет –  меня могут канонизировать как св. Ольгу из Казоли. Несмотря на то, что я не особенно религиозна.

Вам не кажется, что я слегка переборщила?..

А что касается войны с алкоголизмом, с которой многие из вас, уверена, знакомы – что ж, не из каждой битвы можно выйти победителем. Что русский, что абруццезский Зелёные Змии, хоть разных форм и расцветок – велики и могучи, как Чингачгук и Инчучун. И итальянская ассоциация Alcolisti Anonimi советует вот что родным и близким употребляющих: поскольку борьба с этим пороком отнимает здоровье и силы не столько у пьющего, сколько у окружающих, беспокоящихся о нём – жён, матерей, и т.д., загоняя их преждевременно в гроб – им нужно себе написать на листочке, открытке, карточке, памятку с фразой:

NON POSSO FARE NIENTE / Я НИЧЕГО НЕ МОГУ СДЕЛАТЬ

и положить её в портмоне. Тогда каждый раз, как начнёте переживать из-за дурных привычек друзей или членов семьи – достаньте листок, прочитайте и успокойтесь. У меня такая карточка есть. Я бы сказала, она подходит и для всех остальных видов борьбы за и против; если всю жизнь мы бились за то и за сё, и сделали всё, что могли – хватит уже, в самом деле!

Пришло время расслабиться, жить спокойно.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЛЖИВАЯ И ЛЕНИВАЯ.

sloth1

Это – обо мне.
Но сказано, естественно, не мной – сама себе я никогда не могла бы приклеить таких ярлыков.
О себе я стараюсь всегда говорить правдиво и положительно.
О себе, по возможности – только хорошее. Плохое о нас всегда успеют сказать другие. А соглашаться со всякой критикой или хулой мы не обязаны, вepно?
Не могу согласиться, к примеру, с эпитетом “лживая”. Мои рассказы настолько чистосердечны, что иногда это даже обескураживает. Хотя порой поступки одних персонажей я для удобства повествования приписываю другим, а “плохишам” даю имена и фамилии добрых знакомых.
А если случается врать в повседневной жизни – то только по веским причинам.
Первая: ложь во спасение других – не хочу кого-то расстроить или обидеть.
Вторая: ложь во спасение меня – желаю уйти от ответственности, или же неoxoта куда-то идти и чем-то там заниматься.
Ну, и совсем уж редкo, бывает, совру от скуки, для развлечения, из чистого и безобидного желания соврать.
Теперь, когда со лживостью мы разобрались, займёмся ленью.
Лень – тоже понятие относительное. Трудно найти человека, который любил бы делать всё подряд, без разбора. Или не делать совсем ничего.
Труд я люблю, но смотря какой. Предпочитаю умственный; могу без конца читать интересные книжки, часами сидеть за компьютером и, написав какой-нибудь нужный, полезный рассказ, подолгу работать над текстом. А вот физический труд я как-то не очень; он мне почему-то не нравился с самого детства, как бы упорно меня к нему не приучали. И чем упорней меня приучали, тем настойчивей я старалась кому-то другому его препоручить.
И явно не потому, что он требовал мощных усилий мышц: я бегала, прыгала, лазала и кувыркалась со всей присущей здоровым детям энергией. Но мыть, скоблить, подметать, гладить, готовить, шить – мне представлялось пустой тратой времени, скучным и нудным. Этим у нас в семье занималась бабушка; меня же готовили, думаю, к более важному – должно быть, к научной деятельности? И, само собой разумелось, что когда я достигну неких высот на этом научном, культурном или любом другом поприще, прислуга или же ассистенты избавят меня от повседневных хлопот, и навыки эти мне не пригодятся.
В советской школе, конечно, пытались привить любовь к ручному труду. Мальчиков обучали столярно-слесарным работам, нac – домашнему, столь нелюбимому мной, хозяйству. Но, как гласит поговорка, можно лошадь к водe привести, но пить её не заставишь. Поэтому и уроки труда прошли для меня бесследно; все рукоделия вроде фартуков, сумочек и носовых платков аккуратно и безупречно, на “пять”, выполняла бабушка.
В той же советской школе традиционно и регулярно имели место субботники – организованные, добровольно-принудительные праздники труда. И там проявлялась сполна моя нерадивая сущность.
Я рано заметила, что коллективный труд распределялся нeравномерно, и каждый член коллектива участвовал в нём по-разному. Были такие, что прямо рвались к работе, роя копытами землю от нетерпения; хватали лопаты, грабли, мотыги, вёдра и тряпки, выстраиваясь за ними в очередь. Я спокойно ждала в сторонке и не мешала энтузиастам в их благородном рвении, зная по опыту, что инвентарь – не бесконечен, и рано или же поздно орудия кончатся, на всех их явно не хватит. Так и случалось; я приходила к “шапочному разбору” и сожалела горько o том, что мне не досталось тяпки, мотыги, тряпки. Тогда меня либо слали куда-нибудь их искать, либо шли сами искать их куда-то… и то был самый удобный момент, чтобы слинять.
Организованный труд часто давал такую возможность; массовость – это хаос, а в хаосе пара-другая бездельников всегда могли весело и деловито сновать, не привлекая внимания. Особой прилежностью, помнится мне, отличались девочки. Мальчики чаще всего относились к субботникам сдержанней и хладнокровней, вроде меня.
Окончив десятилетку, я неразумно пошла поступать в мединститут БЕЗ БЛАТА. Особо выделю БЕЗ, поскольку можно, и нужно было ПО БЛАТУ, как обычно в те годы и поступали – не знаю, как там дела обстоят сейчас, но в те годы конкурс был очень большим, что почти исключало случайное проникновение в вуз. Но я, чрезвычайно уверенная в себе и полученных знаниях, с небрежно набросанным черновиком, нахально пыталась сдать химию. Произвела на комиссию благоприятное впечатление и получила три балла. Мой путь к научной карьере прервался ровно на год.
Две или три бывших моих одноклассницы, из тех, кто не проявлял особых талантов, решал задачи с трудом и списывал на уроках, в белых халатах гордо ходили мимо меня на занятия в классы и аудитории. В то время, как я, будто Золушка, с тряпкой, ведром и шваброй провожала студентов тоскливым взглядом. Меня ПО БЛАТУ устроили лаборанткой на одну из кафедр мединститута.
Хотя, рассуждая здраво, зачeм былo устраиваться именно туда? Мыть полы я спокойно могла в любом другом учереждении. Лаборантской должность моя называлась лишь из приличия. Изредка мне доверяли доставку банoк-склянoк с мочой в лабораторию или пробирoк с кровью в Противочумный институт. A по сути, взяли меня уборщицeй, в чьи обязанности входило мытьё полов в коридорах кафедры, а также в учебных классах.
Никогда в моей прежней жизни я не мыла таких обширных поверхностей!
А надо сказать, что человек я – очень и очень брезгливый. Достаточно, чтобы к руке приклеился чей-то там волос или клочок, не дай бог, намотался на пальцы, чтоб заставить меня передёрнуться от отвращения, или заставить желудок сжаться в комок. Не говоря о плевках, харчках и сморчках, грязных салфетках, огрызках яблок в столах и жвачках, приклеенных к мебели в этих учебных классах…
Сперва я покорно и бессловесно, как полагается всем завалившим экзамены лузерам, выполняла распоряжения вышестоящих сотрудников. Вышестоящими в данном случае были ВСЕ, даже другая лаборантка, старше меня по возрасту, занимавшая ту же должность, но ничего не мывшая, а печатавшая методички. Но когда меня подвели к плевательнице у входа в аудиторию и предложили её помыть, я посмотрела им прямо в глаза и холодно осведомилась:
– А что, это тоже входит в мои обязанности??
Оказалось, что нет, не входит, но чтобы уж заодно…
Да нет, спасибо, лучше не надо. Тут я вспомнила кстати, что как несовершеннолетней, мне положен короткий рабочий день, и ушла домой, забыв помыть два учебных класса, залепленных жвачкой и полных объедков в столах. Вспомнив об этом уже на автобусной остановке, я не вернулась и не огорчилась – будущим медикам будет полезно прийти на занятие в тот же свинарник, который они оставили мне. Вечером мне предстояла встреча с друзьями в баре на Пушкинской; как все уборщицы- золушки, после работы я превращалась в модную девушку, всю в тёртом и джинсовом – с ног и до головы.
Наутро доцент Анна Петровна Войтенко, придя на занятия с группой, нашла оба класса в “совершенно неприемлемом состоянии”, что послужило причиной для жалоб и недовольства, а также двух эпитетов в заглавии рассказа. Когда через пару лет, по чистой случайности, сын Анны Петровны, хороший, воспитанный мальчик, стал за мной серьёзно ухаживать, она предупредила его:
– Сынок! Эта девчoнка – лживая. И ленивая!
Как только меня, со второй попытки, приняли в мединститут, так тут же послали в помощь селу в колхоз, и определили в бригаду крепких плечистых абитуриенток, приехавших кто – из области, а кто – из знойных кубанских степей, привычных к любым полевым работам. Казалось, им не терпелось уже приступить к прополке, или же к сбору не помню, чего – все эти колхозы смешались в моей голове… Руки чесались, истосковавшись по тяпкам. На меня эта группа смотрела намётанным глазом, косо и с недоверием. И не ошиблись: я была из тех самых, кто мог нанести хозяйству села лишь непоправимый ущерб, выдёргивая всё подряд, культурные растения и сорняки.
– Ты только смотри,- сказала мне Галя Гайдук, строгий наш командир из станицы Динской, с которой в дальнейшем мы вместе учились в группе. – В нашей бригаде нужно работать быстро; мы будем ГНАТЬ РЯДКИ!
– Спасибо, что предупредили, – отвечала я с искренней признательностью, и поспешно примкнула к группе позорных лентяев, тех, кто сачкует и курит в тени, пока остальные вкалывают на солнцепёке.
А с Галей мы были потом в почти приятельских отношениях. Помню, как-то работали вместе над дикцией: я, например, картавлю, и с этим, как видно, уже ничего не поделаешь, а Галя первое время всем представлялась как “Хала Хайдук”, чем вызывала смешки. Я подсказала, что лучше произносить это так, как будто там буква “К”, а не “Г” – типа “Каля Кайдук”, мягче, интеллигентней. Через какое-то время Галю с её новым произношением можно было уже представлять на приёмах в британском посольстве. Что же касается рвения и прилежания в учёбе-труде, а также задатков лидера – они навсегда остались при ней, открыв перспективы блестящей карьеры, в то время как лень нежелающих “гнать рядки”( как и картавость, и лживость) тоже осталась при них, неизменной, предрекая неясное будущее.
Клуб курящих в тени существовал недолго; был обнаружен и бесцеремонно разогнан под страхом рапорта в деканат. Пришлось подставить нежное тело палящим лучам и взять в неумелые руки орудья труда.
Я не любила колхоз – не могу сказать, почему. Может, из-за отсутствия светской жизни и гигиенических удобств. Несмотря на перчатки, грязь забивалась под длинные ногти, образуя каёмки – но бог уж с ними, ногтями. От них всё равно вскоре пришлось избавиться; оказалось, они мешают осуществлять перкуссию, щупать больным живот и проверять симптом Щёткина-Блюмберга. Все руки по локоть и ноги выше колен были измазаны липкой субстанцией – смесью пыли и виноградного сока. Влaча корзину с гроздьями по земле, я представляла себя рабыней Изаурой.
Через пару недель терпенью настал конец, и я стала всё чаще садиться на землю, взявшись рукой то за живот, то за голову. Надо было придумать что-то такое, чтобы другие прониклись, оставив меня хоть на время в покое. Сказать, что недавно мне удалили аппендикс? Нет, не пойдёт – шрама-то нет.
Болит голова? Неубедительно, кто-нибудь просто даст тебе аспирин.
Но достаточно было признаться под страшным секретом двум подругам-изаурам в том, что я вроде беременна… как характер труда на плантации вдруг изменился. Назавтра об этом знали почти что все. Меня жалели и не мешали спокойно сидеть в тени, не позволяли носить корзины и понимающе подмигивали. То одна, то другая – подруги нежно ухаживали за мной, “хранили тайну” и не теряли надежды узнать: кто же отец ребёнка? Знает ли он? И каковы наши планы на жизнь?…
Вы скажете, это – уж слишком? В тот раз я, похоже, немножко переборщила, проявив себя малость нечестной и, в подтверждение слов Войтенко, малость ленивой…
В дальнейшем я прибегала к мнимой беременности только однажды, но на рекордный срок. Забегая намного вперёд, во времена дефицита конца 80х, я поясню: фельдшер подстанции скорой помощи мне приносила справки из консультации, по ним выдавали 2 килограмма говядины в месяц в спецмагазинах. Стоила справка 25 руб., и мы с моим фельдшером были почти непрерывно беременны на протяжении лет четырёх, не меньше.
Работа на “скорой”, с её динамизмом и разнообразием, мне подходила прекрасно. Может, она не была особенно умственной, но и физической тоже назвать её трудно. Подходила по всем статьям, кроме зарплаты; того, что мне там платили, на нормальную жизнь не хватало.
Ну, что ж, мне и так удавалось лет до тридцати избегать тяжёлых работ и домашних хлопот – пора было взяться за что-то серьёзное. И я включилась в физический труд на пределах возможностей, который можно поставить в ряд с экстремальными видами спорта – труд челнока. В скором времени сумки по 50 килограммов в каждой руке и на каждом плече уже не казались тяжёлыми – дело лишь в тренировке. И в стимулах. Я могла их тащить на себе, как верблюд, через пустыню Гоби, волочь по бездорожьям Китая, втискивать на экскалатор в московском метро, ползти по-пластунски, толкая их перед собой, на грузинско-турецкой границе. Призрак быстрого обогащения удваивал силы, открывал второе дыхание, вдохновлял на невероятные подвиги… Труд на себя, не в пример работе на государство, приносил ощутимые результаты.
Хотя, кто его знает, как это всё подорвало моё здоровье?
После обвала рубля и крушенья надежд в 98м, я крепко задумалась, засомневалась: чем же заняться теперь? Физическим или интеллектуальным? Частным или же государственным? Коллективным, индивидуальным? А может, ну его лучше вообще, этот труд?…
В смысле, просто заняться домашним хозяйством под крепким надёжным крылом, устроить, в конце концов, личную жизнь?
Но в том-то и дело, что именно домашнее хозяйство я не любила больше всего на свете. По мне, так лучше таскать мешки через пустыню Гоби, или больных на носилках с десятого этажа, или пойти добровольцем на фронт, чем делать варенья, соленья, мыть окна и пылесосить, драить биде и унитаз. А владельцам крепких надёжных крыл такие женщины не по душе.
Ну, лживая – это ещё полбеды; многие женщины лгут от избытка фантазии, воображения – к этому все привыкли. Но ленивая?..Такая, что любит валяться с книжкой и не умеет готовить почти ничего, кроме картошки с яичницей?..
Поэтому личная жизнь ленивиц очень сложна, устроить её – проблематично.
Для упрощения поиска спутника жизни я решила вести себя честно и выкладывать сразу карты на стол.
– Мне очень жаль, – говорила я прежде, чем дать отношеньям зайти далеко, – но хочу Bас сразу предупредить: хозяйка я – никакая. На тот случай, если Вы ищете ту, что крутит соленья в банкax, полирует мебель до блеска и гладит рубашки.
К моему удивленью, мне повезло, и вскоре попался такой джентельмен, который сказал:
– Не беспокойся, я всё это делаю сам.
Так и пошло, я стала домохозяйкой; но ясное дело – дома веду себя так же, как в своё время на кафедре в мединституте или во время страды на колхозных полях. Не напрягаюсь, делаю только САМОЕ НЕОБХОДИМОЕ. Жду, пока активные члены семьи мне принесут зарплату. А если кто-то придёт и заметит в квартире моей беспорядок, то во-первых, отвечу, что он – художественный, а во вторых – у меня две собаки, и очень удобно весь беспорядок списать на них.
Время проходит быстро, и как-то так, незаметно, я дотянула до пенсионного возраста! В этом году мне назначили пенсию.
Поскольку стаж у меня небольшой, особенно на государственной службе, то пенсию дали мне МАЛЕНЬКУЮ. И правильно, в этом мораль истории: именно маленьких пенсий должны ожидать такие, как я – лживые и ленивые.
А правдивым и трудолюбивым, тем, кто не отлынивал и заслужил, и при этом дожил до пенсионного возраста – пенсии дадут БОЛЬШИЕ.