Архив за месяц: Сентябрь 2015

Pусская в Абруццо, лосось среди мерлуццo. (повесть)

cats

Благодарю моего мужа, который
каждый день культурно обогащает меня
своими мудрыми высказываниями
и правдивыми историями.
Без таких, как он, жизнь в Абруццо
была бы менее весёлой.
(ABTOP)

ГЛABA 1.

MИPHOE УTPO B AБPУЦЦO.

“ Каждый день что-то случается – так или нет?…”
Марчелло К.

Рано-рано утром, как только встанет солнце, всё просыпается в Абруццо.
Медленно и неспешно, как всё, что делается в Италии, приходит новый день.
Солнце встаёт над холмами, освещает плоские крыши, согревает пляжи и огороды.
И котят, и утят, и жучков и паучков, и даже рыбок с моллюсками в Адриатическом море. Просыпаются дети и взрослые, которым пора на работу, a перед работой они обязательно выпьют по чашечке кофе.
Уже на ногах Марчелло, экспресс-курьер “Бартолини”; надев свою красную с чёрным форму, пошёл заводить красный фургон- к семи он должен быть на работе.
Готов и Романо, базарный торговец, заправил огромный живот в штаны; то, что скрыто под животом, он может видеть лишь в зеркале- увы!…Впрочем, и так довольный собой, глянул в зеркало вновь и подкрутил игриво усы. Мама сварила Романо кофе, но тот не успевает, торопится. Попозже, в баре, он наверстает упущенное.
И всё вокруг, освещённое и согретое солнцем, начинает вдруг источать аромат: запахи кофе, цветов и моря. Их разносит утренний ветерок.
Но не только приятные запахи можно унюхать в этих краях.
Проснулся в свой норе Лучано Босика, он же – Скрофетто; на серые пряди немытых волос надел свою войлочную шляпку. С виду похож на бомжа, а на самом деле – продавец рыбы.
Передвигаясь мелкими неверными шажками, как Оззи Осборн по сцене, идёт в ванную. Там у него, вместе с замоченными грязными штанами, оттаивают коццэ и вонголи- моллюски, которых он купил вчера в замороженном виде, а теперь разморозил, полил солёной водой и будет с утра продавать, как свежих- только что из моря. Штаны пропитались запахом рыбы, ракушки- запахом штанов; но хозяйки об этом не знают, есть и такие, что покупают ещё у Скрофетто.
Не так давно одна синьора, однако, засомневалась:
– Лучано, а что это у тебя за рыба? У неё уж и глаз нет…
– А что она должна, газету читать?!- отвечал раздражённо Скрофетто.
К тому же, моллюскам грязные штаны -нипочём. Они, “санитары моря”, кое-что и похуже видели.
Воду у Лучано давно отключили за неуплату, а в унитаз вообще заглядывать не будем- там ужасное зрелище. Уже по запаху можнo обо всём догадаться.
Да Скрофетто в гости к себе никого и не зовёт- к нему заходят только избранные и проверенные люди, которым, как ракушкам, вся эта вонь не страшна.
Скрофетто наш- горький пьяница, но многие ему сочувствуют и жену его бывшую – не поверите – осуждают за “легкомыслие”. Как могла такого хорошего парня бросить?!
Бабы эти. Cazzi им нравится менять- вот что.
Так приятели Скрофетто (что в переводе -“Хрюшка” или “Свинюшка”) между собой рассуждают.

Вернёмся, однако, лучше к сладостным ароматам – мммм… утренний кофе!
На кухнях Абруццо скворчат кофеварки. Кто экономит- пьёт кофе дома; но дома он, как ни странно, никогда таким, как в баре, не выходит…
Кто может себе позволить- с утра направляется в бар. Там разворачивает местную газету “Centro” и, жуя бриошь, комментирует:
– Безобразие, да… Hепорядок, дерьмо!
Потому что в журналах только о безобразиях и пишут: кражи, изнасилования, самоубийства…Крадут и насилуют, в основном, иностранцы, а руки на себя налагают- местные жители. Чему удивляться! Такая вот жизнь пошла.

Не все, конечно, с утра пьют кофе.
Пока Романо съел две бриоши и принялся за мороженое, выставив живот и облизывая усы, Скрофетто успел на голодный желудок два стакана беленького винца пропустить. Вторым его Марчелло-курьер “Бартолини” угостил. Курьер ещё на бомжа не похож, но уже пьёт с утра – дурной признак.
Попозже, когда разъедутся работяги, приходят перед работой служащие и старые синьоры, которые спозаранку уже в парикмахерской побывали. Синьоры, что получают приличную пенсию- за себя и покойного мужа; у которых дома украинская или румынская прислуга имеется. Маленькие, худые, с морщинистыми шеями и скрипучими голосами, садятся за столик:
– Марилуиза! Ты что возьмёшь- капуччино?
-Я?..Э!…А ты?
– И я капуччино, хотя – постой; в тот раз, я забыла, после капуччино у меня было что-то с желудком…
– Ты должна провериться, Аннарита…
-Может, возьму эспрессо?
-И стaкан минеральной воды.
-И мне, и мне…
Бармен терпеливо ждёт; стоит над их столиком без малейшего раздражения, и не потому, что надеется на чаевые- нет. Просто ритм жизни здесь такой: всё делается неспеша, с расстановкой.
-Один эспрессо, один капуччино, – нараспев повторяет он.- Немножко какао сверху, синьора?
-А? Нет! Какао не надо. А впрочем, ладно – посыпь, посыпь…

И погода прекрасная, солнце светит весь день, и трагедии- только в газетах и по телевидению. А так- жизнь течёт плавно и гладко.
В Абруццо ничего не происходит.
Собирается на работу с утра и некий синьор лет за сорок, высокий и худощавый, голова лысо-бритая, марсианской овоидной формы. Повязывает галстук перед зеркалом в уборной; вчерашний- тот, в котором поздно с ужина вернулся- брошен зачем-то вместе с грязным бельём в биде. Надевает очки и светлый пиджак; с виду похож на клерка, служащего офиса – и это он и есть, работает в маленькой страховой фирме. Порядок у него в туалете почти такой же, как у Скрофетто- только в ванной моллюсков нет.
В восемь тридцать он уже в баре, пьёт кофе с другими такими же служащими и работниками муниципалитета. Говорят веско, почти грамотно, подражая политикам. Употребляют формальные выражения: “…несмотря на то, что процент возрос…” и “….мы этот вопрос ещё не обсуждали на региональном уровне…”
Простому народу сразу ясно: большого полёта птицы. К таким в Италии иначе как “доктор”, не обращаются. “Доктор” не медицины, естественно. Любой тип с высшим образованием – “доктор”. Или “докторесса”.
В одиннадцать он давно уже сидит за своим рабочим столом, под календарём и вентилятором, без дела, и думает, чем бы развлечься. До обеда ещё полтора часа; работы в их офисе и раньше было немного, а теперь-то, во время кризиса, никто не хочет страховаться, и двум-трём сотрудникам нужно придумывать, чем бы себя занять.
Смотрит на улицу через стекло, закрытое серыми полосками полиэтилена; видит перед собой один из самых тихих переулков тихого и захолустного Пинето.
Зарплату, сказали, опять задержат…придётся брать у тёти взаймы. Пожилая, бездетная тётя- вдова; зачем ей все эти деньги? Несправедливо. И все эти годы, проведённые за столиком в офисе, бездарно и быстро прошедшая молодость. Провинция, долги, и – никакой перспективы! А тётя ещё бодрая, несмотря на преклонный возраст, ни на что не жалуется- скорее загнётся он, чем она.
Поехать бы сейчас к девочкам, на Кубу! Но опять же- деньги…

Вдруг- чу!…Как раз в ту минуту, когда он отвлёкся, расфокусировал взгляд- на тротуаре прямо перед витриной что-то новое появилось, чего секунду назад ещё не было, и вот, как по велению волшебной палочки- собачье дерьмо!
Мог бы поклясться, что видел краем глаза и собаку, но, весь в себе, не уловил момент, когда она облегчилась прямо у него под носом, напротив его витрины.
Не дурной ли то знак?…кто знает! Но в любом случае- безобразие.
…И тут же, с собакой на поводке, прошла мимо высокая гражданка, сразу видно- иностранка. Почему сразу видно? Наши, итальянки, с таким возмутительным апломбом не ходят. И роста такого почти не бывают.
Он вскакивает с места и- нашёл себе дело!- бежит на улицу.

ГЛABA 2.

COБAЧЬИ CTPACTИ И PAЗБOPKИ B AБPУЦЦO.

“Мне нужно вооружиться, настал момент.
Что, твоя мама боится?…Нет, не чтобы кого убить- нет.
Но вооружиться должен. Кто мне угрожает- тех буду пытать!
Я умею делать такие дела, я не глупый…”

“Я – человек чести. На Сицилии должен был бы жить.
Ты мне – малейшее неуважение- и всё; ты – мёртвая плоть, мясо”.
(Марчелло угрожает).

Сто раз проходила по этой улице, мимо этой витрины, и никогда не задавалась вопросом, что там находится- банк, или же страховое агентство. Что-то анонимное и малоинтересное, с окном, закрытым серыми полосками. Я, в основном, на витрины смотрю, где сумки выставлены или перчатки…А в Пинето хороших магазинов- раз, два и обчёлся. И в этот раз внимания не обратила; свернув за угол, направлялась к моей машине, и Кикка лапами быстрей засеменила, свой дом на колёсах завидя…
Как вдруг:
– Синьора! Синьора!- кто-то требовательно выкликает, и бежит за мной из-за угла.
Мужчина в очках, с черепом гладким и долихоморфным, как шлем велосипедиста, машет призывно рукой.
“Ох, ты, боже мой, – думаю я.- Наверное, что-нибудь по пути потеряла! Растяпа такая”.
Я часто теряю ключи от машины, бумажник, телефон, и прочие ненужные мелочи, которые только захламляют сумку, которых никогда в ней сразу не найдёшь, и никогда не помнишь, в какую именно из сумок положила…Конечно, добрый марсианин нашёл какой-то из этих предметов и, движимый, как обычно, джентльменским порывом, привлечённый моим обаянием, бежит мне его отдать!…
Иду к нему с растерянной улыбкой, а он мне издали кричит:
– Синьора! Вы нужды Вашей собаки должны убирать!
– Что-что убирать?- не пойму.
– А то- что Ваша собака сходила сейчас по нужде!
Иду за угол, куда указует он пальцем, не веря моим ушам, и вижу:…какашка на тротуаре. Насколько я разбираюсь в какашках- не первой свежести.
Да нашей тут быть и не могло; мы свои дела в другом месте сделали (а где- никому не скажем!), и за собой уж точно убрали.
– Вот это – моей собаки?…- возмущаюсь я.- Да если мы только что здесь прошли, не останавливаясь!
– Не надо, синьора, – грозит он мне пальцем,- Вашей собаки, Вашей! Я сам видел, что собака здесь останавливалась, и надо убирать!
– И что, сами своими глазами видели, как она какает?- изумляюсь я лжесвидетельству.
-Видел, что собака останавливалась, – настаивает он.
-Ну, знаете что!- свирепею я.- Давайте возьмём этот кал на анализ- сделаем анализы ДНК! И если это- не моей собаки (а оно- не её), а Вы, взрослый мужчина, смотрите мне в глаза и говорите…неправду…
– Не надо орать, – сухо и враждебно пресекает он.- Я, в таком случае, приношу мои извинения!- говорит неуважительно и с сарказмом. – Я сам это всё уберу…Мои поздравления! (Скрывается за дверью).
– Конечно, уберёте сами. Я за моей собакой убираю всегда, а убирать все какашки под вашим офисом не намерена… и нечего меня “поздравлять”!- говорю.- Врать бы постыдились.
Видно, на каком-то этапе моё обаяние перестало действовать на мужчин, а я этого и не заметила…Даже на немолодых и яйцеголовых. Как это всё неприятно!
И говорила я с ним, как пожилая сварливая тётка… Хорошо, что не было многочисленной публики, потому что в Пинето все меня знают, и обвинять меня в том, что засоряю город какашками…
– И- идите отсюда! Подите вон, – заключает он, появляясь с совком и лопаткой в дверях.

– Что-оо…? Да что Вы себе позволяете?! Что это значит- “подите вон”?!
Теперь уже дело принимает дурной оборот.
Ооо!…Вот этого он не должен был говорить. Теперь меня задели за живое, и я такого обращения с собой не потерплю…Я к нему что? В гости пришла? Или в офис на приём? Сам за мною бежал, звал, я его не трогала- то “идите сюда”, а то- “идите отсюда!” Я ведь не девочка уже, а скорее- почтенная синьора; а он меня, видите ли, гонит, как попрошайку, или неизвестно кого…Я этого оставить так не могу.
Достаю из сумки телефон.
-Буду вызывать карабинеров, – говорю ему в спину.

В Италии все конфликты, даже самые незначительные, разрешаются при помощи карабинеров- этому я у местных жителей научилась.
Там, у него в конторе, слышны голоса: то ли его усмиряют и успокаивают, то ли, наоборот, подбадривают.
– Скажу карабинерам, что Вы ко мне пристаёте…с разными инсинуациями. А потом на Вас в суд подам!
Отхожу с собакой за угол; но так не хочется заводиться с карабинерами! Домой собиралась ведь ехать, проклятье!…И почему-то им не звоню.
Звоню Марчелло и рассказываю ему всю ситуацию; долго ему объясняю, где находится офис, и как выглядит наш обидчик, упирая на термины “лысый”,”очкастый”, “противный”. (Уверена, что он из конторы слышит). Вот он, дверь приоткрыв, выглядывает злобно и настороженно, к уху прижaв телефон- делает вид, что тоже кому-то звонит.
Ага, испугался!…И доказательство вещественное уже убрал.
Обмениваемся издалека убийственными взглядами. Я хочу немедленной вендетты. “Подите вон”- мне?…Немыслимо. Кто-то таких негодяев должен наказывать. Как в старой советской песне: “Мужчины, мужчины, мужчины! К барьеру вели подлецов!”…Вот! К барьеру!
Муж советовал к карабинерам не ходить, зря времени не тратить; обещал, что сам “обо всём позаботится” и “со всем разберётся”.

Назавтра, в субботу, мой гнев уже остыл и история была почти забыта.
Во время прогулки мы просто проходим мимо, и видим вдруг страховое агентство, самым провокационным образом открытое даже в субботу…
– Этo вот? Да?- спрашивает Марчелло и, кажется, хочет зайти просто из любопытства, чтобы “увидеть врага в лицо”. Из любопытства вхожу и я, вместе с собакой. Вначале лысый клерк встаёт из-за стола, чтобы нас поприветствовать- не узнаёт. Я одета и причёсана по-другому, только собака всё та же, но он и Кикку не узнаёт: для него все собаки- на одно лицо.
– Это он, вчерашний человек с какашкой, – подтверждаю Марчелло.
Лицо лысого изменяется. Кажется, понял, что мы – не добрые клиенты, а карательная экспедиция.
– В-в чём дело, п-простите?- лепечет он.
– Не узнали?- спрашиваю я.
– В чём дело? В чём дело?!…
– Как-кого такого хрена ты позволяешь себе приставать к моей жене!- без презентаций приступает к нему Марчелло.- Тебе нечем заняться, а?…Так я, смотри- мне терять нечего – сожру тебя целиком, с потрохами!
– Позвольте, позвольте! Вы что себе позволяете,- отступает тот в угол. – И выйдите сейчас же отсюда вон с вашей собакой!
-Видишь? Вот и вчера точно так же гнал меня прочь, – говорю.
Конечно, у Марчелло странный метод стращать врагов, какой-то анахроничный; и странные какие-то угрозы, будто взятые из старых фильмов про мафию. Но главное- действуют! Вот что забавно. Хотя бы теперь бритый клерк узнал, что я – не та лёгкая жертва, которую он думал найти. Иностранка без семьи, сирота без мамы и папы…
– Ты меня не гони, – говорит Марчелло. – Я к тебе не домой пришёл, это- публичное место.
– Нет!…Не имеете права! Я вызову карабинеров!- баррикадируется от нас в углу за столом.
Возня, беготня, жестикуляция.
-Нет, пусть вызовет,- соглашаюсь я.- Я сама хотела их вызвать. Вот и расскажем им, как он вчера себя вёл…

Тот колеблется, но всё же звонит. С одной стороны, кто знает, чего я могу напридумать, нарассказать? Есть женщины, которые на разное способны. Но ещё больше он боится Марчелло. (И абсолютно необоснованно: Марчелло за всю свою жизнь ни разу не дрался.)Ожидал, что мы уйдём подобру-поздорову, но мы остаёмся ждать полицию у входа в контору.
Одно мне не нравится- что он патрульного по имени назвал:
– О! Это я, Грациано!…Приезжай сюда!Тут у меня…ситуация, которую я сам разрешить не смогу…
И ни имени своего, ни адреса не назвал: значит, карабинерушка был его другом, близким знакомым или же родственником.

Следующие сорок минут мы давали по очереди показания: сначала он рассказывал “свою версию” приятелю Грациано и другому, незнакомому карабинеру, родом из Сицилии. Выяснилось, что бессовестный клерк не видел- и ясно, что видеть не мог- что моя собака сделала чёрное дело. Видел, как собака на секунду остановилась…
Он только “предположил”, и “по неведенью и наивности”, а также “из лучших побуждений”, как пытался представить дело друг-карабинер, бежал за мной по улице.
Я, наконец, взяла слово и сказала, что нормальный человек, если на сто процентов не уверен, следом за незнакомкой в такой ситуации не побежит. Коварный марсианин просто хотел испортить мне имидж, подорвать репутацию и устроить скандал.
И потом, спросила я их- видели ли они когда-нибудь, как какает собака? Или, выражаясь их языком, как справляет она нужду? Карабинер из Сицилии, наверное, видел, а наши синьоры из Абруццо могут этого и не знать…Клерк, например, полагал, что собаки идут себе и походя, как лошади или коровы, “сбрасывают балласт”. Нет. Собаки, прежде чем “сходить по нужде”, долго обнюхивают всё кругом, ищут место, готовятся, и только потом, раскорячив лапы, застывают в совершенно недвусмысленной позе, которую ни с чем не спутаешь, минуты на две…
– Хорошо, синьора! Но он же принёс свои извинения…
-Как бы не так! Он “послал меня вон”; “подите вон!” сказал мне при всех, и это ему даром не пройдёт.
– В Италии, синьора, по закону “подите вон” оскорблением не считается, – решил защищать приятеля до последнего доблестный Грациано.- Я понимаю, Вы возбуждены, но у нас, знаете, есть сегодня другие дела поважнее, чем…
– А разве я вас вызывала?- напоминаю ему.- Это вот он, – киваю на лысого клерка, – вас вызывал. Я-то прекрасно знала, что вас вызывать бесполезно…от работы лишь отвлекать.
– Но Ваш муж ему угрожал. Сказал ему: “Съем тебя целиком, с потрохами”? Так или нет?, – хочет знать Грациано.
-Да?…Я что-то не помню.
– Ага, ага! Значит, и Bы говорите неправду!- уличает меня страховой агент из-за своей баррикады в углу.
Я лишь зловеще ему улыбаюсь.
– В любом случае, у вас есть тридцать дней, чтобы подать жалобу в суд, говорит карабинер, – если вы остались неудовлетворёнными.
– Я- осталась; будьте покойны! Так и сделаю, – уверяю я.
На самом деле эта история мне уже надоела, я устала от этой вендетты и думаю о другом: мы опаздываем к одиннадцати стричь Кикку!
Вот какой ерундой и мелкими склоками занимаемся мы в Абруццо, когда нет настоящих проблем!
Зеваки уже разошлись, и карабинер из Сицилии спрашивает у Марчелло так, ради интереса:
– Ты ему и в самом деле угрожал? Говорил ему- “съем с потрохами”?
– А ты что бы ему сказал, если бы он цеплялся к твоей жене?…У вас в Сицилии что в таких случаях делают?
– Э!…У нас.- вздыхает тот.
Но ничего не добавляет- и так всё ясно.

К вечеру, однако, ещё кое-что происходит; и нет покоя стражам правопорядка!
Случилась авария: Скрофетто перевернулся вместе со своим фургончиком, полным протухшей рыбы.
Пока он лежит на боку в кювете, люди вызвали “скорую помощь”. Приехала машина с надписью “Ambulanza”. Бригада хлопочет вокруг Скрофетто; тот глазками голубыми моргает- сам невредим, но очень расслаблен и слегка оглушён.
Медсестра предлагает ему:
– Всуньте сюда, пожалуйста, палец, – и даёт ему датчик с зажимом, что на палец больным одевают, чтобы снять показатели: пульс, насыщение крови кислородом и прочее…
Но Лучано- тип подозрительный, научен опытом и всегда начеку.
– Засунь себе этот палец в жопу, -отвечает он девушке, лёжа себе на боку, неожиданно ясно, со злобой.
Это Скрофетто решил, что коварным способом хотят определить ему алкоголь в крови. Но он- не такой дурак…

Приехала полиция и попросила его дыхнуть в баллончик. Тот наотрез отказался: какой смысл дышать? Не видно и так, что ли?
Тогда полиция- в который уже раз- забрала у Скрофетто права.

ГЛABA 3.

KAK ЗAPAБOTATЬ HA ЖИЗHЬ B AБPУЦЦO? PAЗHЫE CПOCOБЫ.

“Самый хитрый- это цыган; ест, пьёт, ни хрена не делает, и- живёт!”
(Марчелло Коцци).
“Подлянка в том, что одна подлянка даже не похожа на другую…”
(он же).

В Италии трудно найти нормальную работу, особенно женщинам среднего возраста.
В Абруццо- почти невозможно.
Дженни Миллз, англичанка пятидесяти шести лет, разведена, инвалид с редкой формой артрита- осталась без средств. Немногие частные уроки английского, которые она давала и смешные алименты от бывшего мужа-официанта не спасали от нищеты. Миллз не сводила концы с концами.
В то время как девушку-итальянку, взявшую несколько уроков у Дженни, устроили преподавать английский детям в начальной школе. Невероятно!
Дженни дала объявление в газету о том, что она, инвалид и переводчик с английского (родного) языка, ищет серьёзную работу.Ну, и конечно добавила, как водится: “Любителей терять время(“perditempo”) от звонков воздержаться!”
Первым же, кто позвонил ей на следующий день, был мужчина с приятным голосом, который после любезных приветствий спросил её, не хочет ли она сняться в порнофильме. Дженни вся покраснела и заметила ему с негодованием, но вежливо: обратил ли он внимание на то, что она ищет серьёзную работу?
-А что же тут несерьёзного? Мы платим хорошо, – убеждал продюсер.
А насчёт того, что она- инвалид?
-Это неважно, – благодушно заверил тот. – Мы берём всех.
Исчерпав возражения, Дженни повесила трубку. И злилась потом на себя:
– Oh, what a pig! Надо же! И я по телефону называла его на “Вы”!…Вежливость – моя дурная привычка.

Наконец, её взяли сиделкой к больной болезнью Альцгеймера, очень распространённой в Италии. Работа обещала быть нетрудной: “лишь составлять компанию и следить за ней, чтоб чего не наделала”, сказали родственники. Чтобы облегчить задачу Дженни, на двери уборной предусмотрительно повесили колокольчик, который звонил каждый раз, когда старушка шла в туалет.
Однако, подопечная восьмидесяти лет при полном отсутствии памяти и спутанности сознания, физически давала Миллз сто очков вперёд. Весь день находясь в непрерывном движении, она замотала беднягу сиделку до смерти. Поднималась по лестнице на второй этаж и спускалась бесчётное количество раз; открывала на кухне газ и доставала всю посуду, говоря, что будет готовить…Тут же шла в туалет, забыв, что была там недавно; зачем-то раздевалась догола…Или, наоборот, сделав несколько обманных заходов и ложных тревог, наконец делала дело всерьёз, на этот раз не снимая штанов – для разнообразия.
Колокольчик в уборной звонил заполошно с короткими интервалами…
Потом синьора брала руками, что характерно для этих больных, экскременты, и размазывала повсюду: в ванной и кухне по стенам, о чистые простыни и полотенца.
Конечно, Дженни не могла оставаться в таких ситуациях бездеятельной и равнодушной! “Просто составлять компанию”, по сути, было невозможно. За старушкой был нужен глаз да глаз, и труд сиделки казался каторгой…
Пришлось оставить эту работу.

Другая соседка по дому, Франческа, была сорокалетней безработной, и тоже в достаточно трудном положении. После долгих и бесполезных поисков, она решила попробовать новый метод. Конечно, не бог весть что, но в её ситуации…
Как-то во вторник села на поезд, и отъехав подальше от мест, где все её знают, появилась на базаре в Сан-Бенедетто. Там поставила маленькую скамеечку- не в центре, где все”точки” распределены, а на периферии базара, конечно- и села на неё с картонной табличкой “Ищу работу”.
Просидев так два с половиной часа, вернулась домой в смущении и расстроенных чувствах:
-Представляешь, люди были так добры и внимательны ко мне!- рассказывала она. – Многие останавливались поговорить, предлагали работу- но малооплачиваемую и далеко от нас, в Сан- Бенедетто…И вот: дали мне больше восьмидесяти евро!
– Так это же прекрасно!- радовалась я.
-Да, но мне было стыдно, я всё время плакала от унижения…
Просить милостыню- эффективный выход из положения, но не всем он, к сожалению, подходит. Зато просить милостыню никому не запрещается.
Каждое лето приезжает в наши места молодая пара из Голландии. Живут в кампере; утро проводят на местных базарах, где оба становятся на колени: муж- в одном конце базара, жена- в другом, и так стоят до обеда. В обед идут в ресторан; вечером развлекаются, как все туристы.
Немного “унижения”- и летний отдых оплачен!

Мужчины выбирают иные пути.
Рано утром в дверь Винченцо стучат судебные исполнители. Долгие годы он был правой рукой Эрколе Малагриды, мелкого мошенника, его “секретарём”.
Из документов дела следует, что Винченцо- крупный предприниматель, коммерсант, один из двух предпринимателей-коммерсантов, получивших в банке заёмы по сто пятьдесят тысяч евро каждый – “для покупки автоматических погрузочных тележек с мотором” для их предприятий. Деньги получены, но где же тележки? Тележек в наличии нет, их никогда и не было, как не было никогда и самих предприятий…
Вот почему в ходу расследование по делу о нeзаконном присвоении денежной ссуды.
Хотели присвоить ещё по четыреста тысяч евро на брата, на покупку ещё двадцати таких же тележек…
Конечно, в случае успеха всю сумму взял бы себе, как всегда, Эрколе, в то время как незадачливым “предпринимателям” достались бы скромные премии, максимум тысяч по тридцать …но не получилось, и теперь их не ждёт вообще ничего, кроме неприятностей.
В первый раз Винченцо нашли в баре, где он, одетый в старое пальто, ел поутру свой йогурт.
– Это Вы- Винченцо Ферретти, предприниматель?
Он смерил их мутным взглядом.
– Могу, по-вашему, я быть предпринимателем? Мог бы я, предприниматель, быть одетым вот так и есть с утра в баре йогурт?…- отвечал Винченцо с сарказмом.
Исполнители покачали головой и ушли, но во второй раз им повезло застать его дома.
Вместо ожидаемого “предпринимателя” из дверей невзрачного домишки вышел на божий свет Винченцо- бедный пенсионер в старой тужурке, с руками, покрытыми коростой- псориаз, небритой щетиной на щеках и большой бородавкой на векe…Моргал и почёсывался.
Пару минут они изучали его внешний вид- у исполнителей был намётанный глаз.
– Ты что- подставное лицо?- спросили его наконец.
– Да, – согласился охотно Винченцо.
– Понятно…

-А что ещё мог я сказать?- оправдывается он, жалуясь Марчелло. Оба стоят на бельведере Казоли, маленького городишки в Абруццо; отсюда открывается прекрасный вид на окрестные холмы. Винченцо жуёт сигару, грустно смотрит на панораму. И усмехается горько.
Марчелло нервно смеётся, рассказ его, кажется, забавляет, в глазах появляются слёзы. К нему ещё не приходили. Пока.
Второй предприниматель, взявший ссуду на покупку тележек- это Марчелло.

Кто знает, чем кончится эта неудачная авантюра для Эрколе и двух его друзей- сообщников? Кстати, по той же статье- о незаконных присвоениях, только в очень больших размерах – многократно пытались судить Берлускони, но ему до сих пор всё сходило с рук. Может, и им сойдёт?
Можно честно работать всю жизнь и оставаться бедным; можно придумать махинацию- и опять остаться в дураках.
Страна мелких мошенников, управляемая мошенниками крупными.

Смотря телевизор, я поняла, какая работа в Италии самая лучшая, и значит, вполне подошла бы женщинам среднего возраста.
Работа парламентариев.
Кому повезло в Италии с работой- так этом им. Получают по двадцать- тридцать тысяч в месяц, не говоря о пожизненной пенсии и разных льготах. И все к ним обращаются не иначе, как “onorevole”, что переводится, как “почтенный”, “высокочтимый”. И женщины есть в Парламенте, хоть и в меньшинстве.
Ну, раз так- то, наверное, заслужили. Видно, не просто люди с улицы, заседают там в Монтечиторио, и работа, видимо, не из лёгких.
Передача “Iene”(“Гиены”) как-то раз решила провести исследование общего культурного уровня парламентариев, чтобы зритель мог иметь представление.
И вот журналистка заняла позицию с микрофоном напротив здания Парламента, чтобы перехватить и задать вопросы некоторым, идущим на заседание или по своим делам, высокочтимым членам.
Вопросы задавались всем одни и те же. К примеру:
– Простите, почтенный С.! Можно задать Вам один вопрос?
– Да, пожалуйста!
– Вы знаете, кто такой Далай Лама?
-Э?…Я очень спешу.
-Нет, ну, пожалуйста, в двух словах!
-Э, повторяю…Я спешу,- ускоряет шаг.
Журналистка бежит следом:
-Затрудняетесь ответить?
-Э…да, затрудняюсь ответить!

Следующая- “почтенная”, женщина- парламентарий.
– Добрый день, уважаемая К.! Можно задать Вам один вопрос?
Улыбка:
– Пожалуйста!
– Вы знаете, кто такой Далай Лама?
Улыбка исчезает с лица.
– Кто такой…кто?
-Кто такой Далай Лама.
– В каком это смысле- “Дала- лай- лама”?…- начинает сердиться она.
– Не знаете, кто такой Далай Лама?…
Почтенная К. раздражается:
– Знаете что- оставьте меня в покое. “Дала-лай”…чёрти что!
Уходит.
Наконец, появляется самый почтенный, знающий, седой член парламента; очки в тонкой оправе- уж он-то точно интеллектуал!
Благосклонно кивает и соглашается ответить на вопросы.
-Далай Лама?…Гм, религиозный деятель?
-Да? А какую религию он представляет?
-Гм, затрудняюсь сказать. Я, как-то, знаете, не в курсе этих событий.
-Ну, хоть приблизительно…
– Индуистскую, наверное.
-Индуистскую?
-Да.
-Спасибо большое.
Это был, как видим, один из самых “продвинутых” сынов палаццо Киджи.
С другими вопросами было не лучше. Спрашивали, например, кто такой Медведев, и те, кто не злился и не убегал, отвечали:
– Мьедвьедьев?…Не знаю. В первый раз слышу.
-А Путин кто?
-А! Ну, этот был президентом.
– Правильно; а теперь он – премьер-министр. А Медведев кто?
– Бo?…(догадка) Президент Грузии?

Показывали также, сняв из-за спин скрытой камерой, чем парламентарии занимаются во время парламентской сессии, когда им скучно. Некоторые спят, как студенты на лекциях, положив головы на папки- и это понятно.
Другие играют в разные игры, или же рисуют на бумаге фигурки людей и потом ножницами вырезают кружок там, где у человека положено быть заднице. С другой стороны подставляют к этому отверстию согнутый в фаланге указательный палец; и кажется, что из дырки смотрят на вас две половинки- настоящая попа.
Если Вы ещё не знаете такой игры- попробуйте; посмотрите, как забавно! А второй парламентарий вставил в дырку мизинец и им пошевелил- и получился человек уже спереди! Как интересно…
И потом, тебе платят в парламенте эти несчастные двадцать-тридцать тысяч евро в месяц- чего ж не веселиться?
После передачи с подобными “разоблачениями” никого из парламента, конечно, не выгнали и не лишили мандата, а также не снизили зарплату.
Так что, продолжаем в том же духе- вырезать кружки.

Осталась, впрочем ещё одна работа для женщин в летах, ещё один путь, который в Абруццо и в пожилом возрасте никому не заказан.
Много лет подряд выходит в сумерках на дорогу между Пескарой и Монтесильвано одна синьора. Как и Дженни Миллз, ей около шестидесяти лет. В домашнем халате или в трико с вытянутыми коленями- в самом затрапезном виде; волосы собраны кое-как в пучок, спереди живот выпирает…Кажется, вышла из дому выбросить мусор в ближайший бидон.
Ан нет, подъезжают машины; одна останавливается, другая…Иногда выстраивается целая очередь клиентов. Очень заинтересованы, торгуются и препираются.
Синьора, как образцовая домохозяйка, зарабатывает, не отходя далеко от дома.
И зачем, спрашивается, все эти миниюбки, туфли на каблуках, как ее коллеги помоложе, выходя на панель, одевать? Для кого расфуфыриваться-то?
Функционирует и так.
Синьора иногда и в самом деле кулёк с мусором выносит- стало быть, совмещает…
Но не все на такое способны.
Для каждой работы нужно особый талант иметь.

ГЛABA 4.

KAK Я ПOПAЛA B “AMБPУЦИO”?

“Завидую белой завистью всем, кто уехал.
И у меня когда-то была возможность, а я,дура, не воспользовалась”.
(Пишeт мне землячка в Фейсбуке)

“Жалею всех вас, кто покинул Родину. Нет там всё же чего-то такого, что есть дома!”
(Пишeт мне земляк в Фейсбуке)

“А как ты там вообще оказалась- в Амбруцио?…”
(Из третьего письма)

Что же, спрашивается, я делаю в Абруццо? Чем занимаюсь?
Как могло меня занести в богом забытое место; какой шторм меня выбросил здесь, как бревно, на берег?
Читателю ясно уже, что я- не парламентарий и даже не служащая банка или муниципалитета. Зависть, с которой я описала вышеуказанные категории, выдаёт мой низкий социальный профиль. Кто же я, спросите- сиделка в итальянской семье?
А может, и того хуже – бомжиха? Прошу подаяние на базаре?

Целый ряд ошибочных выборов и решений, или, скорей всего, неправильный образ жизни привели меня в этот регион. Не имела чётких критериев, ориентиров- и вот я в Абруццо, а не в Милане, Нью-Йорке, Лондоне или Москве.
Могу признаться честно: я ничего не добилась в жизни.
И хоть не все меня в этом открыто упрекают- ясно и так: не оправдала надежд.
Сначала их подала, а потом не оправдала, как поступают все предатели семьи- обманула, подвела, разочаровала родителей и детей- всех, кто ждал от меня большего.
С детства меня, девочку Олю, хвалили, находили у меня многочисленные таланты.
Читала с четырёх лет, английский учила с пяти, а в шесть меня посадили играть на пианино, как Моцарта…Или Моцарт в этом возрасте уже концерты давал?…Я-нет, но зато барабанила польки и этюды, и они мне совсем не нравились.
Чтобы развивалась гармонично, а не как еврейский хилый ребёнок с большой головой и маленьким туловищем, в десять лет повели на баскетбол.
И всё это я – до поры до времени- терпела. И везде находили эти способности, видели это перспективы…
Учителя хвалили рисунки, ставили пятёрки по английскому и математике, зачитывали вслух сочинения; меня посылали на соревнования, олимпиады, и опять я бряцала на пианино, учила сольфеджио, потела в спортзале…И так- по кругу, и так- без конца…
Видимо, образ отличницы и примерной девочки вскоре настолько мне опротивел, что я стала вносить в него коррективы. Хотела сделать, наконец, что-нибудь хорошее, нормальное, подростковое, не навязанное никем.
В двенадцать лет сама (никто не надоумил!) купила вдруг пачку папирос “Беломор” и стала учиться курить. Потом на какое-то время забыла о папиросах, и весь “Беломор” провалился в дырку в кармане шубы, и был потом найден родителями в подкладке…
Стала пропускать всё больше уроков музыки; возненавидела этюды и сонаты и полюбила опасные западные образцы. Училась по-прежнему на “отлично”, но стала кем-то вроде трудного подростка, вступая в драки с учениками и в конфликты с учителями.
И, в определённом возрасте, к неудовольствию папы, стала интересоваться мальчиками!
Сейчас считается вполне естественным и нормальным, когда в определённом возрасте у детей появляется интерес к другому полу. Родители только радуются: у ребёнка- правильная ориентация. Мой папа, однако, правильной ориентации не радовался. Тема полов его очень смущала; он и сам не знал, как к ней подойти, и полагал, что его дочь заинтересуется мальчиками только после защиты кандидатской диссертации, или лучше- докторской.
Постепенно надежды таяли. Родители поняли, что всё не так просто, что трудный субъект не хочет следовать намеченной схеме: школа- институт- две диссертации.
А чего хотел “субъект”- он и сам не знал…Может, интересной жизни, полной приключений?
Первой сама собой отпала спортивная карьера, как только стало ясно, что я не вырасту выше моих метра семидесяти двух, и при таком скромном росте не отличаюсь феноменальной прыгучестью. Музыкальная- тоже, потому что продолжать играть классику по нотам меня не привлекало, а перейдя на гитару, я поняла, что таланта к сочинению и импровизации у меня нет. Рисовала шариковой ручкой всякие карикатурки, но серьёзно заняться рисунком и живописью мне и в голову не приходило…
Короче, ни к чему серьёзному и великому была неспособна.
Пошла в мединститут, как в более или менее интересный, и здесь уже не старалась быть круглой отличницей, втирать кому-то очки; вела образ жизни довольно разболтанный, не утруждая себя особо и погрязнув слегка в различных пороках…Легко и бездумно скользя по жизни, не занялась наукой, хотя отдельные профессора- преподаватели настойчиво приглашали работать в научных кружках под их руководством, в свободное от занятий время…Кто знает, как могла бы сложиться судьба? Но я упрямо избегала уединяться по вечерам с пожилыми, но ещё потенциально опасными научными сотрудниками в тиши их кабинетов и лабораторий, и старалась проводить время в кругу моих сверстников. Недальновидно жгла мосты, игнорируя также детей “профессорско-преподавательского состава”, желающих дружить и встречаться- только потому, что казались мне скучными, неинтересными, опять пренебрегая возможной научной карьерой, полной исследований и диссертаций.
Продолжала выбирать и изучать “интересных и интригующих типов”, в дальнейшем ставших, в своём большинстве, законченными алкоголиками.
Мало того, через пять лет работы на “скорой помощи” вообще оставила медицину ради путешествий и малопочётного занятия торговлей на базаре.
И- “У Вас же когда-то был интеллект!”- сказал возмущённо один профессор, физик и математик, увидев меня продающей одежду.
“Неужто- “был”?- расстроилась я. Где он теперь? Где же ты, где, мой интеллект?…
И может, никого не удивит, что последней моей неудачей стал именно экономический крах. Видимо, не было и коммерческих способностей- к примеру, способности выдержать кризис*.
Тут не оставалось ничего иного, как удалиться от мира в какую-либо глушь, где можно спокойно зализывать раны. И так, ошибка за ошибкой, провал за провалом, жизнь привела меня в Абруццо, где я осела окончательно, выбрав в мужья- в третий раз- ещё одного “интересного” типа. И это ещё мягко сказано!

Что стало со мной, бывшей отличницей? Молодым дарованием? “Звездой”, по словам директора, “нашей школы”?
Кто я теперь – большой коммерсант? Доктор наук? Пластический хирург? Менеджер крупной фирмы? …Нет, нет и нет, друзья мои!
Домохозяйка. Жена Марчелло- курьера.
И денег у меня, если Вы их хотели занять- извините, нету.
На данный момент.

———————-
* обвал рубля в 1998 г.(прим. авт.)

ГЛABA 5.

KУЛЬTУPA И ПOCЛEДHИE OTKPЫTИЯ B AБPУЦЦO.

“Ёлки! Значит, Ирландия населена!
А я -то думал, что там, кроме Дублина, мало что есть…”

“А Вавилонская башня ещё существует?”

“Кто это, святая Катерина из Сьены- такая святая?”
(Марчелло об исторических событиях и персонажах )

Домохозяйкой быть не так уж плохо.
Быть домохозяйкой – не значит сидеть весь день дома, заниматься домашней рутиной и смотреть телесериалы, хотя многие так и делают- и толстеют, и спиваются со скуки. Но только не я.
Если жизнь дала тебе вынужденные каникулы- ими надо воспользоваться.
Можно читать книжки- по восемнадцать- двадцать евро каждая, ходить в спортзал- тридцать- сорок евро в месяц, путешествовать, что стоит дороже, заниматься шопингом- ещё дороже. Или просто гулять по улицам, знакомиться и болтать с другими домохозяйками Абруццо- совершенно бесплатно.
Я знакома со многими итальянками в нашей зоне; все приветливы и любезны со мной, но дружить, кроме как с беднягой Миллз, ни с кем не получается. Чего-то им такого, на мой взгляд, не хватает, чтобы дружить: говоришь- говоришь- a взаимопонимания нет. Или мне, наоборот, чего-то не хватает, чтобы полностью влиться в их мир. Наверное, знаний и энтузиазма в их главном национальном увлечении- кулинарии. Приготовление и потребление пищи. Тот, кто не интересуется кулинарией, кажется странным и бесполезным в глазах женщин Абруццо. А если заведут разговор на другую, кроме еды, тему- я как-то быстро раздражаюсь. Даже после короткой беседы быстро от них устаю.
Пыталась подружиться с местной интеллектуальной публикой.
– Чао, докторесса!- приветствует меня синьора Адриана, организатор выставок и покровительница искусств, президент местного культурного общества. Я не возражаю против докторского титула- известно, что в Италии то, что я больше не врач, не главное. Главное то, что когда-то я получила высшее образование.
Синьора Адриана приглашает присоединиться к ним на заседаниях книжного клуба и знакомит меня со своей подругой- библиотекарем.
Обе смотрят на меня, улыбаются.
– Ну, что ж…библиотекарь- прекрасная профессия, – говорю, чтобы начать разговор, видя, что они не уходят и от меня чего-то ждут.- Быть всегда в окруженьи книг- это замечательно. Я очень много читаю, люблю читать…(не уточняю, что в последнее время это всё больше фэнтэзи и книги про вампиров)…
Занимаю их беседой минут на тридцать, говоря о книгах и не только; причём усердствую в правильном произношении, употребляю глаголы в сложных сослагательных и условных формах, которые и сами-то итальянцы опасаются употреблять, распинаюсь, показывая эрудицию и интеллект…и остаюсь, в конце концов, довольна собой: знай наших – нe ударила в грязь лицом!
Женщина-библиотекарь только моргает глазами и недоверчиво спрашивает:
– А Вы что, хорошо понимаете язык?…Ну, так, что можете читать? И всё-всё, что написано, понимаете?…

Я- в полной растерянности. Разочарована, и на заседания клуба не иду.

Завожу другие, “спортивные” знакомства. Посещаю спортзал вместе с другими симпатичными синьорами. Крутим педали велосипедов, привинченных к полу- я и моя подруга из Атри. Встречаемся нерегулярно, потому что обе часто пропускаем- ни я, ни она не обладаем железной силой воли и, вследствие этого, совершенной фигурой.
Дело как раз накануне праздника Освобождения Италии, 25 апреля.
– Значит, завтра спортзал закрыт?- с надеждой спрашиваю я.
-А у вас разве не празднуют День Овобождения?- удивляется она. – На Украине.
-Я, – напоминаю, – из России.
-Ну, в России, – соглашается она.- Не всё ли равно?
– У нас, – говорю, – 9 мая празднуют День Победы.
Она поднимает брови:
– А День Освобождения почему не празднуют?
-Ну, потому, что мы… вроде как победили…вместе с союзниками, – добавляю, видя, что не понимает, о чём идёт речь, – …гитлеровскую Германию. Во Второй мировой, – добавляю ещё.
Молчит. Потом спрашивает:
– А американцы вас разве не освободили?
– Не-а. Не освободили.
-Так кто же вас тогда освободил?…
Да, если не американцы- то кто?
Кроме американцев, освобождать народы вроде и некому.

Есть, конечно, в Абруццо и более грамотный народ, информированный насчёт нас, русских. Есть даже итальянцы, которые учат русский язык и литературу в университете Пескары. Эти уже стоят совсем на другом уровне, стараясь узнать и понять чужие культуры, включая русскую, таинственную и непостижимую.
Одна из лучших студенток по русскому и знаток обычаев-нравов- подружка моей дочки, Кончетта. Вот что пишет Кончетта в своём сочинении на русскую тему- на русском же, конечно, языке, и главное, почти без ошибок:

“PУCCKИE ЛЮДИ OЧEHЬ ЛЮБЯT XOPOШO ПOECTЬ.
OHИ HИ B ЧEM CEБE HE OTKAЗЫBAЮT.
PУCCKИE EДЯT CУП. TУДA BXOДЯT: CBEKЛA, KAPTOФEЛЬ, MOPKOBЬ, A ГЛABHOE – OЧEHЬ БOЛЬШOЙ KУCOK MЯCA.
CAMЫЙ БOЛЬШOЙ CTPAX XOЗЯИHA – KOГДA ГOCTИ ВСЁ CЪEЛИ…”

– Да нет,- перебивает Кончетту Катя, до этого слушавшая благодушно, – откуда ты это взяла?
-Нет, это так, -отмахивается Кончетта, – так в книжке написано, я в учебнике читала…Ты, слушай, главное, чтобы не было ошибок!

“….ГOCTИ BCE CЪEЛИ…. ЭTO ЗHAЧИT, ЧTO ЕДЫ БЫЛO HEДOCTATOЧHO. ЛУЧШE, KOГДA ГOCTИ CЪEЛИ ПOЛOBИHУ. ЭTO ЗHAЧИT, ЧTO OHИ БOЛЬШE HИЧEГO УЖE HE MOГЛИ CЪECTЬ.
PУCCKИE EДЯT OЧEHЬ MHOГO XЛEБA. B KAЖДOM БЛЮДE ECTЬ XЛEБ; A EЩE – KAШKУ, ЧEPHУЮ И KPACHУЮ ИKPУ. ЧEPHAЯ ИKPA – OЧEHЬ BKУCHAЯ. KPACHAЯ – TOЖE HИЧEГO..”

– А ты их пробовала?- спрашивает Катя.
– Нет, -отвечает Кончетта.

“PУCCKИE ПЬЮT OЧEHЬ MHOГO ЧAЯ, ПOTOMУ ЧTO KOФE CTOИT ДOPOЖE…”

-Да разве поэтому?- пытается перебить Катя, но Кончетта только трясёт головой: ей советы по содержанию не нужны- там в учебнике о русских всё написано.
Ей нужно только проверить грамматические ошибки.

Вообще, я давно замечала, что жители Абруццо- особенные. Даже по сравнению с другими итальянцами, которые вообще- особый народ.
Дженни, бывшая подданная Британии, прожившая среди них больше тридцати лет, весьма нелестного мнения о культуре итальянцев в целом и жителей Абруццо в частности. По её словам, они погрязли в косности и невежестве. “Это ужасный народ”, говорит она с сильным английским акцентом в минуты негодования, акцентом, который обычно почти незаметен. И переводит для пущей ясности:
-Oh, Olga!…They are terrible people*!
Может, она слишком жестока. Однако, местные жители действительно отличаются особым складом мышления, а также диалектом и даже внешним видом.
Я не раз задавала себе вопрос- почему.
Иностранцу трудно понять диалекты Абруццо- диалект атрианцa очень и очень далёк от официального “общеитальянского” языка; но попробуй пойми жителя Челлино!

Абруццо- спокойный регион, больше сельскохозяйственный, чем промышленный, и тем не менее, привлекает внимание учёных, лингвистов и антропологов.
И вот, наконец, одна из последних гипотез! Послушаем!…

Интервью доцента филологии
Профессора Карло Чомпини
(Университет Габриэля Д’Анунцио г.Пескары)
региональному телевидению:

ПOCЛEДHИE BAЖHЫE OTKPЫTИЯ: B AБPУЦЦO, ЧEЛЛИHO ATTAHAЗИO (ПPOBИHЦИЯ TEPAMO), ПOД ДOMOM N 4 ПO УЛИЦE ЧИCTEPHA, HAШЛИ ДOИCTOPИЧECKУЮ ПEЩEPУ, ПOЛHУЮ MAHУCKPИПTOB; A TAKЖE OCTAHKИ И ЧEPEПA HEAHДEPTAЛЬЦEB…

– Простите, профессор, в самом деле- манускрипты и черепа неандертальцев?…

ПPOФ.Ч:
-ДA! B ЭTOM-TO И COCTOИT ИCTOPИЧECKOE OTKPЫTИE : OKAЗЫBAETCЯ, УЖE HEAHДEPTAЛЬЦЫ ИMEЛИ CBOЮ ПИCЬMEHHOCTЬ И AЛФABИT!
-Как же так ?! У них же мозг был, как у обезьяны- вот такусенький?
ПРОФ.Ч.:
-A B ЭTOM И COCTOИT BAЖHOCTЬ OTKPЫTИЯ! OKAЗЫBAETCЯ, HE HУЖHO ИMETЬ MHOГO MOЗГOB, ЧTOБЫ УMETЬ ЧИTATЬ И ПИCATЬ…
-А почему в Челлино?
ПРОФ.Ч.:
-BИДИMO, OHИ TAM ИЗДABHA ЖИЛИ, CEЛИЛИCЬ, A CEЙЧAC ЖИBУT ИX ПPЯMЫE ПOTOMKИ!
-Так ведь прошло…сто тысяч лет?

ПРОФ.Ч. (пожимает плечами ):
-BИДИMO, OHИ HИKOГДA ДAЛEKO И HE OTЛУЧAЛИCЬ…BOПPOC EЩE ДO KOHЦA HE ИЗУЧEH.
-Посмотрим репортаж!

У хозяина дома, под которым разрыта пещера, берут интервью:
– Что Вы думаете о находке?
Он чешет в затылке, супит надбровные дуги, задумчиво выдвигает челюсть…
-Не знаю я, что и сказать. Нашли тут, сказали мне, кости, всякую пакость…Разрыли подвал. Мне – так противно всё это, вот что я вам скажу!
-А что Вы думаете насчёт манускриптов? Ну, древних рукописей, которые здесь нашли? Разве это не интересно?
-А это уж я не знаю. Я, как-то, знаете, читать не привык…окончил, знаете, три класса школы.

-Вы обратили внимание,- встревает оживлённо профессор Чомпини, – на особенность?…В подтверждение моей гипотезы, у многих жителей Челлино, как и у этого нашего синьора, синьора…хм, Коцци, неважно…выражены надбровные дуги, довольно низкий лоб и массивная челюсть…Приблизим изображение! Давайте посмотрим ещё раз все вместе на фотографию! Видите линию роста волос?…Волосы растут довольно низко, а? Растут повсюду; даже в ушах и в носу… Кто знает, может, вот оно- недостающее звено, которoе учёные ищут давно?!…Звено между неандертальцем и Хомо Сапиенсом- Хомо Челлино-Аттаназиус?!
-И кстати, в Челлино есть интересная традиция- ежегодная выставка монстров, привлекающая туристов; причём большинство пугающих экспонатов- это сами жители Челлино, скалящиеся и склабящиеся на приезжих из специальных окошек.
Что же касается языка, то челлинский диалект отличается особой грубостью и неблагозвучием, изобилуя звуками “Эээ” и особенно “ЫЫЫ”, что указывает на его древность и близость к уже известным науке примитивным языкам:
“Ы-ДЫЙ”, “НЭ ПЫЫ”, “ПЫПЫНДУН”, “ПЫПЫНЬИ”, “АРВОРТИКАЛЫ”, “НЭ ТЫНК”, “НЭ ДЫНК** “…
-Это всё очень интересно, профессор, – прерывает его ведущая, но к сожалению, мы должны дать рекламную паузу…Рекламная пауза!

“Важное научное открытие”, о котором рассказано выше, как и телепередача – моя чистейшей воды выдумка с целью обогатить и разнообразить культурную жизнь родного края- Абруццо, который заслуживает большего внимания. Вы об этом, наверное, уже догадались***.
А некоторые жители Абруццо, которым я рассказала об “удивительной находке”- верят, и хоть и не понимают до конца суть открытия, но им приятно осознавать, что их замечательный край славен, помимо хороших пищевых традиций, ещё чем-то важным, исторически значительным. Особенно охотно верят, если скажешь, что видел и слышал всё сам, по телевизору, и готовы гордить родством с неизвестными ин неандерталами, как другие гордятся родством, скажем, с викингами.
И если кто меня спрашивает, кто такие были эти неандертальцы, я так и говорю: древний народ, типа викингов, только ещё древнее…И жили они в Абруццо.
Конечно; где же ещё?
А насчёт диалекта и Выставки Монстров- всё правда.

——————————————
* Ужасные люди (англ.- прим. авт.)
** Различные слова и фразы на диалекте Челлино Аттаназио(Cellino Attanasio(TE)): “O, господи”, “не бери”, “перец”, “сиськи”,”переверни”, “у меня нет”, “не дам”…и т.д. (прим. авт.)
***Кстати, моё ироническое предположение о том, что Абруццо- родина Неандертальцев, оказалось пророческим! Не так давно на территории действительно нашли следы поселений и захоронений той эпохи (прим. авт.)

ГЛABA 6.

HEУДAЧHOE OГPAБЛEHИE. POГOHOCЦЫ MAPKE И AБPУЦЦO.

“Знаешь, что говорил один греческий философ о занятиях любовью?
“Позиция смешна и неудобнa, труд- тяжек и удовольствия- мало…”
(Марчелло цитирует греческих философов)

“Ноги должны быть худыми; та, что посредине, должна быть толстой…
Если ты возьмёшь мужчину с толстыми ногами- посредине нет ничего,
потому что там нет жизненного пространства”.
(Марчелло- о своих толстых собратьях).

В Пинето ничего не происходит, за исключением еженедельного базара.
Каждое утро на улицах городков Абруццо открываются прилавки. Приезжают фургоны; продавцы сгружают товар и столы, открывают зонты и автоматичекие навесы. В понедельник их можно видеть в Атри, во вторник и четверг- в Розето, а в субботу- в Пинето. И за прилавками- глядите, какиe своеобразные лица!
Это- выездные торговцы, особенный народ.
Трудолюбивые и независимые, они сами себе создали рабочие места и работают сами на себя, терпя убытки в эти кризисные времена, когда открытие супермаркетов повсюду и массовый въезд иностранцев в страну лишь усугубляют их положение. Кочуя, как цыгане, с одной ярмарки на другую, с одного базара на другой, готовы спать, если нужно, в фургоне или же под открытым небом. Но не теряют надежды, держатся стойко. Их отличают: дух оптимизма, страсть к торговле и не всегда предсказуемое поведение.
Движется между прилавков белый силуэт. Издали похож на древнего египтянина в белой тунике и трапецевидном уборе на голове. Вблизи, однако, это продавец белья в женской ночной сорочке и трусах типа “боксер”, надетых на голову: типичном, по его мнению, одеянии арабского шейха.
-Подходите, синьоры!- взывает он.- Сегодня шейх делает подарки! Бельё для женщин- мужчин- ребёнка- гея!!…Подходим!…Кто забыл купить своей тёще сорочку на смерть…то есть, тьфу ты- на ночь?!”, -поправляется он, и потом повторяет присказку бесконца, – “Купите для тёщи рубашку на смерть…проклятие! Ночную!…Шейх делает подарки!!”
Перемешивает кучу тряпок на прилавке, весело швыряет их в воздух.

В эту субботу, однако, кое-что произошло.
Тихую жизнь Пинето оживило событие: ограбление почты.
По правде говоря, не такое уж и событие. За последние годы почту Пинето грабили, более или менее успешно, десятки раз, так что, можно сказать, все к этому привыкли, как к ежегодным ярмаркам и шествиям со святыми.
Только в этот раз пытались ограбить совсем без оружия.
В восемь утра, как всегда, заведующий почтой Уго, дородный синьор с седыми усами, первым пришёл на работу. День предстоял тяжёлый, первый день выдачи пенсий. Посмотрел на крыльцо, где топталась уже в нетерпеньи дюжина пенсионеров, и стал неспеша открывать служебную дверь.
-Давай, сукин сын, открывай поживее!- услышал он за спиной чей-то злой, с придыханием, голос.
Уго на грубое обращение сразу не среагировал, ему и в голову прийти не могло; думал- какой невежливый старикан, мало ли их таких? Пенсии заждался, крыша от жары поехала…На почте всегда кто-нибудь недоволен.
Но “пенсионер” толкал его в спину и колол чем-то острым в шею…Начальник почты обернулся.
-СПИД! СПИД!…- закричал истерично странный субъект за спиной.
В руке он держал шприц, наполненный чем-то красным, и размахивал им, грозя ненароком воткнуть.
-Давай сюда деньги, засранец!! Ограбление!! СПИД!!- закричал он опять, брызжа слюной. Нервничал, но расчитывал на скорость натиска и испуг.
Уго вздохнул, развернулся и стукнул его по уху рукой. От увесистой оплеухи наотмашь грабитель почти упал, споткнувшись на лестнице и отбежав далеко по инерции…Шприц улетел в траву.
Как выяснилось потом, вместо крови больного СПИДом, он был наполнен вином “Ламбруско”.
Вызвали полицию; и хотя неудавшемуся грабителю удалось скрыться, вскоре он был задержан. Операция обошлась без вертолётов, прочёсывающих территорию, патрулей на дорогах и полицейских, переговаривающихся по рации. Как обычно бывает в провинции, один пенсионер, стоявший на крыльце, узнал в грабителе завсегдатая бара в соседнем посёлке Шерне, а другая хорошо знала его жену…Работа полиции в наших условиях сведена к минимуму.
После плотного обеда карабинеры неспеша направились к месту жительства безработного плиточника и жертвы игральных автоматов Франко Кольони. Он тоже как раз заканчивал плотный обед, запивая его “Ламбруско”.

-Надо и нам начинать грабить почты,- говорит Марчелло-курьер приятелю, коммерсанту Романo, стоящему за прилавком. Обсуждают утренние новости.
Тот добродушно смеётся, колышет щеками и животом.
– Мне кажется, Марчеллино, меня могут тоже узнать, – говорит он.- Скажут: “Это не тот толстый синьор, что обычно щётки продаёт на базаре?”…А-хха-хаа!…
-А что у тебя с фургоном?- меняет тему Марчелло.- Кто тебе дверь сломал? Смотри, ещё немного- и оторвётся совсем.
Романо смотрит на фургон и настроение портится. Подводит к небу глаза.
– Один рогоносец поганый мне её оторвал. Если рассказать- не поверишь…
И, подбоченившись, начинает рассказ…

Профессия Романо- демонстратор. Он свой товар не только продаёт, но и демонстрирует.
Например, когда продаёт “волшебную тряпку”, “il panno magico”, то собирает вокруг народ и разливает жидкость на кафельных плитках, и собирает её этой тряпкой, показывая всем, как тряпка всё насухо трёт и впитывает воду без остатка…А потом её поливает маслом и поджигает, чтобы доказать, что тряпка эта и в огне не горит.
– Покупаем, хозяйки, волшебную тряпку! Тряпочка волшебная, десять евро набор!! Подходим, смотрим!…
И так- без конца; если вам повезёт стоять полдня на базаре рядом с демонстратором- голова начнёт гудеть, как медный колокол. И хорошо ещё, что Романо не пользуется микрофоном, как другие.
Теперь продаёт он швабры (конечно, тоже волшебные), со всякими насадками и бог знает какими причиндалами. Поэтому льёт вначале всякую пакость- масло, томатный сок- на кафельные плиты, что возит специально с собой, а потом эту швабру мочит в ведре и вытирает всё до блеска.
Казалось бы – что за зрелище? Толстый дядька шваброй орудует- а собирает толпу. И с женщинами кокетничает деликатно, не грубит, не издевается, как сосед-обувщик из Челлино, который так синьор зазывает:
– Иди сюда, синьора, иди! Покажу тебе чувяки красивые, как ты!…
Хотя, по правде, мало кто из посетительниц базара вдумывается и обижается сравнению с чувякой.

Дело было на базаре в Сан Бенедетто. В тот раз одна из жительниц Марке, стало быть, маркежанка, купила у него швабру, а потом, как зачарованная, вернулась, чтобы ещё постоять и Романо послушать.
– Что, синьора, понравилась щёточка? Хотите ещё одну- подарить мужу?…
И, слово за слово, стали они шутить насчёт того, что мужу не щёточку, а рога на голову не мешало бы подарить; и так, незаметно и в шутку- вроде как назначили сводание. Только синьора раньше двух выйти из дому не могла- муж на обеденном перерыве. И Романо по- рыцарски, по-джентельменски согласился её подождать после базара до двух с половиной. Потом спохватился и пожалел: время-то какое неудобное! Базар в час тридцать ужe сворачивается, жарко, и кушать пора- дома мама с обедом ждёт…а он ещё час ждать должен. Когда же он пообедает? За час- не успеет, а потом уже поздно будет.
Как не вовремя-то эта синьора ему подвернулась! И внешне она Романо не очень-то нравилась, и лет ей было как бы за пятьдесят…И чем больше он думал, тем меньше эта затея была ему по душе.
Ему уже и икалось, и от голода бурчало в животе, но позвонил-таки маме, сказал, чтобы его не ждала- поест по пути. Как только синьора придёт, решил про себя, если только, бесстыдница этакая, не обманет- он её сразу поесть куда-нибудь повезёт. Хоть денег у него и мало, чтобы синьор угощать; но может, она дома с мужем уже поела?…Так посидит, пока он ест, компанию составит.
…Явилась, наконец, когда Романо уже хотел, со смешанным чувством раздражения и облегчения, отчалить.
– Ну что, накормили мужа?- смеётся он.
А синьора кажется нервной какой-то и озабоченной, ещё менее привлекательной, чем утром.
– Поедем отсюда скорее, – ему говорит.
Ну, едем- так едем.
Как только выехали за город и взяли направление на юг, Романо стал размышлять, где бы тут остановиться поесть, чтоб недорого и хорошо было. Куда бы потом с синьорой заехать, в какое укромное место- об этом ещё не подумал; не было мыслей о сексе в его голове- только о питании. Съел пару порций мороженого, ожидая, но от этого аппетит его лишь разыгрался.
Едут-едут, а синьора всё в зеркальце боковое косится, Стал и Романо тут примечать, что машина одна за ними давно уже следует… Свернул с основной дороги направо; машина- за ними.
-А что это за машина за нами?- спрашивает он.
-Ой, – говорит синьора, – по-моему, это- мой муж. Не останавливайтесь, не отдавайте меня ему!…
– Как, -поперхнулся Романо, – муж? Как это- “не отдавайте”?…- и испугался.
Не то, чтобы эти маркежане- такая пара, что вместе работают, запугивают и обкрадывают дураков?…Эге! Вот и дорога теперь- безлюдная.
– Нет, голубушка синьора, – говорит он, обдумывая, чем в случае чего защищаться- подставкой от зонта?- Я тебя сейчас высажу, и вы со своим мужем сами там разбирайтесь!
-Он меня побьёт!- жалуется синьора.
-Ничего, бог даст- не побьёт, – говорит Романо и тормозит, желая жертву ревнивого мужа как можно быстрей ссадить, а то и бросить её ему из окна, как собаке бросают кость: на! отвяжись! не очень-то и хотелось…А самому-поскорей
отсюда! Вот только неизвестно: муж остановится, чтобы разобраться с женой, или дальше его преследовать будет?
Быстро высадить, однако, не удалось; завязалась почти борьба с синьорой, не желавшей покидать борт его фургона- прямо вцепилась в него!.. Тем временем подоспел худощавый седой субъект и изо всей, что было, силы рванул злополучную дверцу, уже проржавевшую и на соплях- та, со скрежетом, так и отвисла…
– А! Это ты опять, проклятый ты сукин сын!- закричал разъярённый муж. – Выходи, рогоносец, трус!!…
-Э!-Э!- Э!- защищался Романо, вытягивая руки и брыкая толстой ногой наружу.- Смотрите, синьор, что ошибочка вышла! Я Вашу жену только, по просьбе её, подвозил…И притом- в первый раз, а не “опять”, позвольте заметить!
И в самом деле, ошибка была налицо. С кем-то его, естественно, путали. Если муж говорит: “опять”, а он до этого никакой чести с ними не имел, то видимо, синьора задолго до этого вышла уже из доверия. И почему это, в таком случае, он -“рогоносец”, а не наоборот?
– Куда это ты её вёз, а?! Выходи, рогач!…Будь мужчиной!- не унимался маркежанин, продолжая срывать дверцу с петель. Романо тянул к себе, налегая всем весом.
Наконец-то слезла, вздыхая, синьора, и Романо вдруг удалось рывком поставить дверцу на место. Что-то сломалось, он знал. Будь оно всё неладно!
– Теперь я твой знак номерной запомнил!- кричал рогоносец вслед отъезжающему фургону.- Теперь я тебя найду!!Ночью под домом подкараулю!…

Ещё пару недель не будет Романо спать спокойно.
Кто знает, что может прийти ревнивому мужу из Марке в его рогатую голову? Способен ли он, в самом деле, выяснить адрес и ждать его ночью под домом?…
И дело-то выеденного яйца не стоило. Романо, сто шестьдесят килограммов живого веса, давно уже ухаживал за женщинами так- всё больше из галантности да по привычке…И синьора в его компании не подвергалась особому риску. Скореe всего, закусили бы где-нибудь на природе, поболтали и разошлись, как добрые друзья.
Но признаться в этом Романо может лишь сам себе. Его репутация донжуана не должна подвергаться сомнению.
Придётся чинить фургон и бояться ревнивыx мужей!

ГЛABA 7.

ПOCЛEДHЯЯ B CПИCKE.

“Когда в семье у двоих плохо с головой,
им отключают газ, потому что- опасно”.

(Марчелло Коцци).

“Ольга! Ты- как жаба. Знаешь животное- жаба*? Жаба никогда ничего не прощает”.
(Марчелло – о моей злопамятности).

Никогда не говорите “Почему ничего не случается?”!Посмотрите: обязательно случится, но не то, чего вам бы хотелось.
…Поздним вечером мы едем в Монтесильвано, забирать деда Дарио у Рино и Марии. Не верю, что это- не дурной сон, что это на самом деле происходит со мной, что я согласилась на это. Хочу, чтобы машина сломалась по пути, или произошло какое-то чудо…
Теперь уже ничего не будет, как прежде- мы забираем деда Дарио!
Сама природа, кажется, взбунтовалась против такой несуразной несправедливости; жаркое лето превратилось внезапно в холодную осень, дождь бьёт по стеклу, и море- мы едем вдоль побережья- штормит, разгулялися серые волны…Я горестно онемела на переднем сиденьи рядом с Марчелло. А тот ведёт машину как ни в чём не бывало!
Может быть, даже радуется. Ещё бы: он с утра до вечера на работе, не ему придётся видеть старика у себя перед глазами каждый божий день и заботиться о его насущных потребностях. Вот если бы на месте Дарио был мой папа, или хотя бы моя мама, и я бы работала, а его посадила бы с ними сидеть- тогда бы он понял! Вот тогда бы я посмотрела!
И потом, неужели нельзя было ещё чуток подождать?! После шести лет на квартирах и года скитаний и переездов у меня, наконец, правдами и неправдами, появилась моя квартира. За неё надо платить ещё двадцать лет банку, но это всё-таки моя собственная, пока её не отняли, квартира. И я не успела ещё пожить в ней нормально, в своё удовольствие, насладиться покоем и чувством собственности- как нате! Вот вам и дед!
Только начала обставлять её, в соответствии с моими скудными средствами и большими запросами, антиквариатом; нашла несколько изысканных предметов обстановки по сходной цене в этом музее- свалке всякой утвари под названием “Портобелло”. Старый массивный стол на резной ножке, слегка поеденные жуком стулья, старинные люстры из керамики и бронзы, две лампы и торшер “Тиффани” из цветного мраморного стекла; на стену повесила большую трофейную картину моего дедушки (добыл её на фронте, понятно, путём мародёрства), она изображает ночной пейзаж и замки по берегам Дуная с горящими окошками во тьме, а также усталого путника, присевшего отдохнуть…И только внешний вид квартиры стал, наконец, вырисовываться, обретать черты нормального жилья- позвонил дед, который жил после больницы у Рино и Марии- и двух месяцев ещё не прожил! И говорит:
-Марчелло, давай, не тяни!…Забирай меня отсюда быстрее!
Как так – “быстрее”? -опешила я. Куда забирать?…Постойте, постойте!
Разве дедушке не было хорошо у Рино, любимого старшего сына, и у Марии- любимой невестки-итальянки, которая ему всегда так нравилась и которой он всегда заглядывал в рот, что бы она не говорила? Так, что его покойная жена, Аннализа, даже стала подозревать, что Дарио, старый чертяка, “любит Марию больше, чем её”, что “между ними что-то есть”?…И забрать его, к тому же, от Кристины, любимой единственной внучки?
Неслыханно.
А мы кто? Младший сын Марчелло, которого родители не хотели женить. Невестка-русская, которую боялись “принимать в семью”: вдруг одурачит наивного сына и заберёт всё наследство? И ещё моя дочь-подросток, опять же, стало быть, иностранка. Как можно доверить нам старика?
Родители, в своё время раскошелившиеся на свадьбу Рино и Марии, на свадьбе Ольги и Марчелло не присутствовали и тем самым избежали затрат. Брак совершился тайно, совсем незаметно, при единогласном неодобрении семьи, без цветов и подарков, в присутствии двух плохо одетых свидетелей, в муниципалитете посёлка Челлино. И месяца два прошло, прежде чем они “смирились с фактом”… большое спасибо.
Ну, что ж. Никто никому ничем не обязан; это хорошая позиция. Гарантирует и страхует от разных претензий в дальнейшем. И автоматически ясно- не так ли?- какая из пар должна досматривать стариков, думала я.
Но всё пошло по-другому.
Пока родители жили себе спокойно в Челлино, Рино с Марией в Монтесильвано, а мы на квартире в Атри- всё было в порядке. Потом старики стали ссориться и чудить, угрожать застрелить друг друга и вызывать домой карабинеров. Полиция изъяла у них два старых и ржавых, хранившихся дома, ружья.
Оба “ствола” потом забрал себе Рино. Мать Аннализа, правда, возражала и верещала капризно:
– Нет! одно ружьё – Рино, одно- Марчелло! Одно- Рино и одно- Марчелло!…
Хотела, что ли, чтобы и братья перестрелялись между собой?
Семейный совет постановил, что старики “одни больше жить не могут, они должны жить с детьми”. С какими?…
Эти разговоры, по правде, меня настораживали. Hо не очень. Я чувствовала себя в безопасности. Уж я-то- последняя в списке лиц, к которым пошли бы жить старики!
Если у Рино и Марии в то время уже была своя квартира, за которую они выплачивали ссуду, то мы о таких вещах и не думали- снимали жильё. К тому же, мы завели собаку, а Дарио с Аннализой с тех пор, как Рино внушил им, что собака- это негигиенично, боялись собаки, не впускали в дом и подымали вверх руки, чтобы, коснувшись её, не заразиться. И правильно: к ним в дом собаке было лучше не входить. Сырой и холодный крестьянский дом был полон крыс и разбросанной по углам крысиной отравы. Им нужен был бы, скорее, кот- собака там долго бы не протянула. Впрочем, там ни одна живая тварь, кроме свёкров, долго не выживала: ни коты, ни собаки, ни кролики, ни куры…на всех нападал мор. Так что животных, как и людей, я благоразумно держала бы от этого дома подальше.
Вот почему я была, повторяю, спокойна: уж к нам, неприятным опасным русским, на квартиру, в компанию к “негигиеничной” собаке- старики ни за что не пойдут.
Рино, с другой стороны, тоже считал, что у них в Монтесильвано тесно, всё заставлено барахлом и места нет. Так что, нечего туда и мылиться – он сразу дал понять.
Вот так мы думали и гадали, куда бы деть стариков; лишь добрый и непрактичный Марчелло хотел всех к себе; планировал снять квартиру побольше и взять обоих…
Я предлагала разобрать их хотя бы по одному; раз вдвоём они не уживаются и психологически несовместимы, то одного пусть возьмёт себе Рино, а другого-мы, потому что вдвоём- это взрывоопасная пара, обоих разом я точно не перенесу.

В разгар переговоров и обсуждений- жизнь, бывает, вносит свои коррективы- Аннализа внезапно скончалась. В один из зимних вечеров две тысячи четвёртого нам позвонили из Челлино. Мы как раз, я помню, ругались по важному поводу: Марчелло хотел продать за бесценок нашу коммерческую деятельность, места на ярмарках и, в том числе, купленные мною места на базарах, чтобы приобрести фургон и работать курьером. Решение, которое предстоит в дальнейшем оплакивать…
Пришлось перестать ругаться и ехать в Челлино.
Аннализа была ещё тёплой под одеялом.
Она пошла спать, как всегда, рано, пока дед у камина, одетый в полное зимнее обмундирование, смотрел ещё телевизор. В спальне и прочих удалённых от камина помещениях дома была постоянная температура: четыре градуса. Как в холодильнике. Вскрытие потом, конечно, не проводили, но не исключаю, что смерть могла наступить из-за внезапной остановки сердца, вызванной переохлаждением и замедлением кровообращения. Если не каким-нибудь осложнением диабета, конечно.
Аннализа всю жизнь экономила: на отоплении, электричестве, горячей воде. На здоровье и гигиене. Смеялась над теми, кто топит и моется часто; не одобряла.
Все согласны, что у неё было не в порядке с головой. Но также и с тем, что в семье командовала она; без её разрешения ни провести отопление, ни потратить денег было нельзя.
И теперь, достав из шкафа приготовленное ею заранее “приданое”(“corredo”) – чёрный костюм и светлое бельё – мы с соседкой Аниной обмыли Аннализу в последний раз и успели её даже одеть к приезду “старших детей” из Монтесильвано.
Было видно, что Рино и Мария готовились тщательно и неспеша; вот почему так запоздали. Одеты были по случаю и выражения лиц у них были соответствующие.
Впрочем, у Марии всегда было скорбное лицо плакальщицы, а Рино состроить любую мину не составляло труда; он был актёром-любителем и когда-то собирался стать профессионалом; вместо этого стал полупрофессиональным фотографом- снимал на свадьбах и крестинах у знакомых. Без фотокамеры не появлялся нигде и никогда.
Некрасиво подвергать сомнению чувства человека, потерявшего мать. Но: через пять минут молчания над постелью покойной он сделал первый жест: снял тело в нескольких ракурсах. Обошёл постель с другой стороны и снял ещё.
Потом расстроенно шмыгнул носом.

Через час бюро похоронных услуг уже доставило гроб, и Мария с вдовцом Дарио обсуждали, что ей туда, в гроб, положить.
-Сделай ты, Мария, как знаешь…Ты знаешь лучше меня, – слабым голосом говорил Дарио и тёр сухие глаза.
-Положим инсулин и шприцы, – решила Мария, по профессии медсестра.
Заметив моё удивление, строго пояснила:
-Я не знаю, как в вашей стране, но у нас принято класть в гроб человеку то, к чему он был в жизни привязан. Например, умер один хирург- так мы положили ему его инструменты: скальпель и прочее…Понимаешь?
Мария сомневается в моих способностях понять и усвоить, так же, как и я в её, умственных. Хотя, кто знает- может, Аннализа была так же привязана к инъекциям инсулина, как бедняга хирург- к его инструментам?
Отхожу, не мешаю. Чужая культура, чужие нравы.
-Сколько упаковок положить – шесть?- спрашивает Дарио, складывая дрожащими руками инсулин.
-Клади десять, – после недолгого раздумья говорит Мария.
-А сколько шприцов?…- Дарио смотрит на неё доверчиво, как дитя.
“Конечно, десять – по числу инъекций!”, хочу подсказать я, но перед суровой Марией молчу.
На меня никто не обращает внимания; потом, после похорон, правда, дед мне предложит двадцать евро – за то, что я обмыла Аннализу…Тогда я почти обиделась, не зная, опять же, местных нравов. В дальнейшем была свидетельницей того, как дед платил Марчелло пятьдесят(!) евро каждый раз, когда тот его купал – и Марчелло не отказывался.
Но об этом речь пойдёт позже.

После смерти жены Дарио, казалось, воспрял духом, помолодел.
Стал меньше времени проводить дома, чаще выходить с друзьями из Челлино, а не только по воскресеньям, как раньше. Подолгу засиживался за картами в баре и обрёл долгожданную свободу. Вернулся в беззаботное детство.
Дома никто его не ждал, скандалов ему не устраивал, и впервые за полвека тяжёлой и семейной жизни он был хозяином самому себе! Получал пенсию за двоих, свою и Аннализы, семьсот с чем-то евро в месяц, что, конечно, мало, но на скромные старческие развлечения ему хватало…
Иногда вспоминал и о нас – приглашал пообедать всех в ресторан; и однажды, разомлев от вина, попросил у Марии “Виагру”. Это как-то всех всколыхнуло: Дарио больше не устраивало перекидываться со старичьём в картишки- он хотел воскресить и другие радости жизни!
Мария отговаривала деда, говорила, что “Виагра” в его возрасте опасна и может повлиять на сердце- но где там! Впрочем, спустя какое-то время Рино достал деду таблетки, исподтишка. Сама мысль о новой возможной активности отца порядком его забавляла.

Той же весной нас ждал неприятный сюрприз; нас попросили выселиться, освободить квартиру под вымышленным предлогом возвращения её хозяина в Атри (Италия) из Майами(Америка). Кто знает, какой была настоящая причина? Но факт остаётся фактом: на этой жилплощади нас больше не хотели. Прожив на квартире шесть лет, по общим правилам аренды мы могли не соглашаться и жить там ещё в течение, по крайней мере, двух лет, но Марчелло сказал:
-Ну и ладно. Ну их к такой-то матери! Переедем пока в Челлино!
Я была категорически несогласна. В Челлино, к чёрту на кулички! И к тому же – к его отцу!
Но Эрколе Малагрида, доверенное лицо и друг Марчелло, имевший на него большое влияние, пообещал, что вскоре, благодаря его усердиям, мы получим ссуду в банке и сможем купить квартиру. Он решительно реорганизовывал нашу, неправильную до этого, жизнь, помогая Марчелло избавиться от долгов так же, как и от “невыгодной” коммерческой деятельности, гарантировал успех и брал на себя за нас “полную ответственность”.

Не буду рассказывать о переезде, мучительном размещении нашего барахла в крошечной спальне, некогда принадлежавшей Марчелло и Рино, a также в сыром помещении на первом этаже, называемом “magazzino”(“кладовка, склад”). В узком, тесном и ужасно неудобном доме ни развернуться, ни ступить было некуда.
Дарио был нашему приеду не рад.
“Не рад”- это было даже не то слово. Он плохо скрывал своё раздражение, и всё пытался выведать у Марчелло, сколько это “беспокойство” продлится.
В доме у деда в Челлино были установлены железные правила. Нельзя было:
– часто купаться;
– пользоваться телефоном, если не для вызова “скорой помощи”, причём раздражали не только исходящие, за которые надо платить, но и поступающие звонки;
-смотреть второй телевизор в “нашей” комнате, когда один, дедов, уже включён; а смотрел он всегда новости – один и тот же выпуск по пять раз в день;
-слишком часто включать стиральную машину;
-и зажигать газ – мы ” без конца пили чай”;
-слишком часто спускать воду в унитазе.
Я старалась следовать всем инструкциям, кроме самых абсурдных. У дочки это получалось хуже. Например, как-то раз она воспользовалась телефоном и Дарио нашёл его сдвинутым наискось на три сантиметра по сравнению с его обычной позицией. Это стало каплей, переполнившей чашу, дед не выдержал и закричал:
– Иди, иди сюда!!…Я покажу тебе, что делает твоя дочь! Здесь нет никакого порядка!- схватил её за руку и потащил вверх по лестнице, вынуждая подняться следом и меня. Я ожидала увидеть там бог весть что – полный разгром, например; и вид стоящего наискось телефона, конечно, меня не шокировал.
В этот раз я, при всём уважении, дала старику укорот, попросила его не орать и не позволять себе брать мою дочь за руку подобным образом. А насчёт её “несобранности” и “недисциплинированности” заметила: пусть он лучше промывает за собой туалет!- что делает далеко не всегда.
– Ну, что же! Я- пожилой человек, – с вызовом отвечал он.
И этим давал мне понять: “Я в моём доме делаю, что хочу”.

Настало лето, и в комнатах с окошками чуть шире средневековых бойниц стало невыносимо душно. Странно, что в помещениях, где зимой можно околеть от холода и мёрзнут ноги в сапогах, летом – такая жара. Казалось, дом Коцци был задуман каким-то дьявольским разумом не для того, чтобы в нём жить, а чтобы избавиться от нежеланных обитателей.
У деда был большой вентилятор, который, я помнила, при Аннализе летом работал всегда. Я спросила: нельзя ли его взять в нашу комнату на время?
-Нет, – отвечал мне Дарио, подумав.- Он расходует кучу электроэнергии.
Тогда- то и стало мне ясно, что с дедом жить невозможно. На это я не пойду никогда. Дайте мне вырваться только отсюда. Его жадность и ревность ко всему, что было в его доме, можно было сравнить только с его косностью и самодурством. Завязать с ним душевный разговор, установить человеческий контакт- казалось немыслимым; и я перестала пытаться.
Досада его по поводу нашего переезда усугублялась тем, что раньше к деду ходили уборщицы. До нашего вселенья в дом их присылал муниципалитет.
Обе поселянки средних лет, для нас- зауряднейшей внешности, деду казались двумя прекрасными феями. Неизвестно, какие планы наш дед, снабжённый “Виагрой”, строил на их счёт, но только планы его развеялись, как дым. С нашим появлением он перестал быть “одиноким” в глазах муниципалитета, и женщины перестали его посещать…Горю Дарио не было предела; он этого даже не скрывал, упрекая меня в потерянном сервисе уборки. Напрасно я уверяла его, что уберу не хуже – дед лишь с досадой кряхтел. Было ясно, что я ни в коей мере не смогла бы ему заменить тех двоих; моё общество было ему настолько нежеланно, насколько желанными были уборщицы из коммуны.
Нас с дочкой он избегал оставлять одних, по возможности. Не выходил из дома, пока и мы куда-нибудь не уйдём. Боялся, что в его отсутствие мы начнём “потреблять”: жечь свет, купаться и плескаться в ванной, играть со стиральной машиной и всем звонить.
-А! Это опять ты!- злобно отвечал Дарио по телефону, когда моей дочке звонил поклонник.

B конце лета дочка уехала в Рим, поступать; и в сентябрe я и в кои веки раз coвеpшеннo согласный со мной Марчелло переехали в крошечный чуланчик с кухней на море, в дом для отдыхающих, принадлежавший Эрколе.
Поначалу, пока было тепло, эта убогость казалась мне раем. Прежде всего – там не было Дарио!…
Наверное, свёкор испытывал ту же радость. Представляю себе: вернулись и тётки из мэрии, и наш дед, наконец, вырвался на свободу!
—————
* Видимо, в итальянском фольклоре жабе приписывают злопамятность- “всё помнит и ничего не прощает”. Я с этим до конца ещё не разобралась (прим. авт.)

ГЛABA 8.

MAPЧEЛЛO – O ПPEKPACHOM ПOЛE.

“ …А вот ещё одна голая женщина- Брамбус!…”
(M. K.)

Дедушка Дарио любил женщин. Смолоду считался ловеласом- ещё когда служил карабинером, носил униформу и тоненькие усы.
Как-то на семейном обеде он объяснил сыновьям, какие женщины нужны и для чего.
Вкратце, они бывают двух типов: для недолгой связи (он показал руками и телом ряд быстрых конвульсивных движений и после- бегство с места преступления), или же для брака и семьи (движения стали неспешными и размеренными), и в таком случае, надо “держать их дома”, для обслуживания и работ по хозяйству.
В любом случае, женщины, по Дарио, выполняли полезные функции, но роли особой не играли. А я-то думала- откуда у нашего Марчелло, не говоря уже о брате, странныe взгляды на вещи!
Как видит Марчелло прекрасный пол- сказать трудно; он не представил нам цельной доктрины или каких-то связных соображений. Можно судить об этом только по его отдельным высказываниям в разных ситуациях.
Я тут собрала некоторые из них.

“Факт тот, что женщины- они очень…дьявольские”.

“Многие женщины об этом ( о сексе – прим. авт.) вообще не думают…Им неловко, они стесняются, им противно…”

“Женщина пошла со свиньёй…Хотела пойти и с ослом, но боялась, что копытами испортит ей постель”(цитирует итальянскую поговорку)

“Женщина думает: “Он меня любит!”, а у того в это время- яйцетоксикоз; он озабочен!”

Воспоминания юности:
“Это была такая прекрасная история, что я помню её, как сейчас!…Как резвились тогда в кустах, ты не поверишь!! Я скажу тебе больше: помню даже точное место в кустаx! Каждый раз, проходя, вспоминаю…”
“Была одна синьора, в такой миниюбке, что захватывалo дух; красивая синьора… Нет, лицом, понятно, была страшная! не приведи господь… “

“А у женщин есть уретра?…”

На конкурсе “Мисс Адриатика 2006”, проходившем в Пинето, объявляют:

-Конкурентка номер три, Кьяра Манчини, семнадцать лет!…
Марчелло( в толпе):
– Семнадцать лет?!
Синьора рядом(видимо, мама), с нежностью и горделиво :
– Да, семнадцать лет…
Марчелло:
-Да разве не видите, что она уже вся- обвисла?! Сиси- не видишь, как у неё висят?…
Синьора молчит, окаменев.
Марчелло:
-Мадонна! Да oни тут все страшные, как унитазы! Hе знаю, как им только стукнуло в голову выйти на сцену?!
Там же, обращаясь направо и налево к незнакомым людям, скорей всего, родственникам участниц:
-Ты посмотри на неё! И кто эта Диана д’Арканджело? Тебе кажется, это женщина?…А мне кажется- травестит!

-Я бы купил себе надувную куклу; но потом- противно- где её мыть?…А! Наверное, там, где моют машины, шлангом.

Рассматривая радостно афишку эротического шоу:
– Мадонна и все святые! В Абруццо приедут все эти голые бабы…того и гляди, пожалует и Чиччолина*!…А вот ещё одна голая женщина- Брамбус!

После ссоры с клиенткой из-за доставленной посылки:
-Безобразная старуха, прямо дерьмо! Лучше иметь мужчину, чем такую каргу. Такая противная баба- хуже дьявола!

И под конец, видя моё возмущение, примирительно:
-Нет, Ольга, ничего, ничего…Evviva le donne**!
———————
* Чиччолина (Илона Сталлер)- бывшая порностар, затем член итальянского парламента
**Да здравствуют женщины! (ит.,прим.авт.)

ГЛABA 9.

KTO XOЧET ДOCMATPИBATЬ CTAPИKA?

“All the lonely people,
where do they all belong?”
(Paul McCartney, “Eleanor Rigby”)

Но, как говорится, “недолго музыка играла, недолго фраер танцевал”. То ли новый
образ жизни с застольями по вечерам подорвал его здоровье, то ли посещение
женщин с неумеренным потреблением “Виагры”- а только Дарио попал в больницу с диагнозом сердечно-лёгочной недостаточности.
В первый раз он оклемался достаточно быстро и вернулся к холостяцкой жизни в Челлино, но удача оставила его. Дела шли уже не так хорошо, и лечащий врач Контришани, которого дед почему-то упорно звал “Ундришани”, зачем-то назначил ему преднизон.
Странно, подумала я; не бронхиальная же у него астма? Но не вмешалась; давно уже считала себя медиком “бывшим”, дисквалифицированным, и в методах лечения могла не разбираться. Скоро дед опять угодил в больницу, и там уж совсем захирел. Ни с того ни, с сего у него кружилась голова, он стал спотыкаться и падать на ровном месте, кожа стала сухой и покрылась тёмными пятнами…Вскоре ходил уже, только толкая перед собой тележку на колёсиках, похудел и зачах. И соображал хуже: говорил, что в больнице лежит три месяца, хотя на самом деле был там всего две недели- потерялся во времени.

Дело со ссудой на квартиру затягивалось. В конце концов, и сам Эрколе уже не верил в возможность её получения. Мы провели всю осень в его сарае, началась зима…
Топили печкой с газовыми баллонами; все стены покрылись серой плесенью, только вокруг наших голов над кроватью виднелись светлые ореолы на фоне чёрных грибов. Видно, головы испускали тепло или какие-то невидимые лучи, отгоняющие плесень…
Дочка, вернувшись на каникулы из Рима, ужаснулась, застав нас в таком состоянии. Это была, действительно, наинизшая точка падения!
Я хотела всё бросить и вернуться с собакой в Россию…
И вот- о, чудо!
В банке, наконец, зашевелились; мне выдали ссуду и в начале февраля мы въехали в новый дом!
Незадолго до этого Рино и Мария забрали деда из больницы к себе.
Вот и правильно, и хорошо. Вот и жил бы он там себе, припеваючи!
Так нет. И двух месяцев не прошло, как он буквально взмолился оттуда его забрать.
– Скорей, Марчелло, – просил, – не тяни!
Зная Марчелло, я понимала, что мне остались считанные дни свободы- пока из магазина не привезут диван. Марчелло- он такой; забрал бы деда и раньше.
– Ты понимaешь, как ему плохо с Рино?…Рино- это засранец.
– А ты понимаешь, как мне будет плохо с твоим отцом?- возражала я, думая про себя: “Ах, как мне жаль, что двум засранцам трудно ужиться вместе; но в конце концов, как -нибудь поладят между собой!”
-Да ну, брось! Он будет давать тебе деньги из пенсии…
-Ох, да не хочу я ничего! Пусть лучше остаётся в Монтесильвано. Ты что, не помнишь, как он себя вёл, когда мы жили в Челлино?
-Э! Ты всё не можешь забыть! Теперь он всё понял, будет вести себя по-другому.
Да уж, конечно! Горбатого, как говорят…ничем не исправишь.
Марчелло, в приступе доброты, хотел привезти из Челлино дедову кровать и поставить её в нашей -единственной- спальне, чтобы мы спали “втроём, все вместе”.
– А что такого? Он- старый человек, не обращай внимания…
-Как- “не обращать внимания”?- возмущалась я. – А если я ночью встаю в туалет, например? Я что, должна быть всегда одета? Даже ночью не могу быть в майке и трусах, расслабиться?
– Можешь быть в чём хочешь, это всё ерунда, – уверял Марчелло.
Ему, всё детство и юность проспавшему в постели вдвоём с бабушкой, было непонятно, почему мне не хочется спать втроём в одной комнате с ним и его отцом, подключённым, к тому же, на ночь к булькающему кислородному баллону.
Нет, нет и нет. Я лучше подожду дивана и буду спать на нём одна. А вы там, в спальне, уж сами как-нибудь.
И вообще- чем позже всё произойдёт, тем лучше. Тянуть время!
Не то, чтобы я желала, чтобы с дедом случилось что-то плохое. что помешает ему переехать к нам; но на вмешательство провидения всё же надеялась…

…Но вот диван привезли. Он хорошо вписался в обстановку. Единственным, кто в неё абсолютно не вписывался, был дед.
Он портил всё.

Когда мы прибыли, Дарио сидел один в заставленной, захламлeнной квартире Рино и был явно не в своей тарелке. Он приготовился к отъезду, но никто не собрал его вещи. Мария была ещё на работе, а Рино- кто его знает, где. В своих бесконечных скитаниях по улицам Пескары, в безнадёжных попытках подцепить какую-нибудь заблудшую домохозяйку или наивную украинку- прислугу.
Тут же выяснилось, почему деду было у Рино “нехорошо”.
Во-первых, он не мог никуда выйти: в квартире на первом этаже не было даже балконa, и был, во-вторых, весь день предоставлен самому себе.
В третьих, ему не давали вволю смотреть телевизор. По вечерам Кристина без конца смотрела мультфильмы, что было, замечу, странно в её-то тринадцать лет; а днём он не мог понять, каким из разбросанных по квартире различных пультов надо пользоваться- их было много, от разной техники, и ни один не работал.
В- четвёртых, лежанка, на которой он спал, имела твёрдую спинку, в которую он, поворачиваясь, упирался коленями.
И в пятых-шестых, Рино всегда проветривал квартиру, напуская холод и сквозняки, а потом до поздней ночи не давал старику спать, сидя у него в изголовьях за компьютером. (Никак – а что же ещё?- по ночам смотрел порнографию).
Ну, если так, обрадовалась я, то все эти препятствия- легко устранимые и проблемы- разрешимые. Привезти сюда из Челлино дедову кровать, выкинув твёрдую лежанку, дать ему в руки правильный пульт, пометив его предварительно; не напускать сквозняков, унести компьютер в другое место- и всё в порядке!…
Но, похоже, никто не хотел разрешать проблемы; дед твёрдо решил покинуть Рино и жить от него вдалеке. Моим надеждам не суждено было сбыться.
Пришла с работы Мария и деловито собрала его пожитки. Дала мне целый ящик лекарств и лист предписаний- что и во сколько давать. Дельтакортен (преднизон) присутствовал в массивных дозах три раза в день. Предупредила меня о том, что дед “часто падает в ванной” и ему “нельзя закрывться изнутри- может разбить себе голову”. И верно: он весь был покрыт ссадинами и корками, а руки и лоб- тёмными пятнами, похожими на синяки…Ноги раздулись и отекли, кожа истончилась на манер папиросной бумаги и, как выяснилось позднее, при малейшей травме отслаивалась лоскутами…
Вот в каком состоянии вручали мне Дарио.
-А что это у него за пятна?- спросила меня Мария, по профессии медсестра, без надежды на ответ. Обычно она, наоборот, объясняла мне всё, что касалось медицины в частности и жизни в целом.
-Этого я не знаю, но на первый взгляд- реакция на какое-то из тех лекарств, что он принимает, – сказала я и, ещё не просмотрев весь список, заподозрила преднизон.
Последним диагнозом, что поставили деду, был “фиброз лёгких” и, возможно, преднизон в какой-то мере рассасывал уплотнения в лёгочной ткани, “размягчая” её, но действовал на всё остальное так, что фиброз казался детской шалостью по сравнению с “побочными эффектами”.
Вернулся Рино и проинструктировал меня, как обращаться с кислородными баллонами, стационарным и переносным, а также позвонил в агентство, которое привозит на дом кислород и дал им наш адрес…
Я была близка к обмороку. Рино, напротив- доволен и счастлив. Вполголоса пожаловался мне на деда- мол, жмот он порядочный; деньги держит при себе в карманах жилета, не снимает его ни днём, ни ночью- раскошеливаться не хочет.
И правда, у дедa был синий жилет военно-охотничьего образца со множеством накладных карманов, с которым тот не расставался никогда; носил его поверх свитера или пижамы- всего того, во что был в данный момент одет.
Наконец, мы двинулись к выходу, ведя за собой Дарио, катя кислородный баллон, неся ещё один через плечо…И я понимала, что всё это не потяну, весь этот сложный уход за дедом, требующий специальной подготовки, техники и персонала. Для этих загрузок и перезагрузок дыхательных аппаратов нужны были, как минимум, два квалифицированных ассистента.
– Ну, давай…Будь здоров, Дарио!- сказала Мария дрогнувшим голосом, целуя его в дряблую щёку.
– До свиданья, Мария, – отвечал он, всхлипывая и утирая слезу.
Какое горе!…Казалось, его увозят насильно, и ему тяжело прощаться с любимыми детьми! Так что ж тогда не остался, раз все эти слёзы расставания?!- спросила я у Марчелло потом.
-Эх, Ольга…Ты не знаешь, какой Рино засранец, – упрекнул меня он. – То были слёзы облегчения!
– Ничего; будем ухаживать по очереди, – сказала я Марии, главным образом, успокаивая саму себя.- Может, два месяца мы, и два-три месяца- вы?…
Мои слова повисли в воздухе, оставшись без ответа.
Повторяю: я не верила, что всё это случилось со мной.
Я должна была быть последней в списке тех, кому надлежало досматривать деда.
Кто хочет досматривать старика?…
Вопрос был риторическим.
Досматривать старика не хотел никто.

ГЛABA 10.

ЧУДECHOE ИCЦEЛEHИE B AБPУЦЦO. ДEД B CTEHHOM ШKAФУ.

“Во время войны каждая дырка- траншея, и каждая палка…хрен!что?…забыл.”
(Марчелло пытается вспомнить пословицу)

Дарио наша квартира понравилась. И местоположение, и балконы, и свежий воздух, и панорама окрестностей. Он оценил и свою кровать, которую привезли из Челлино…и мой диван. Уже на следующее утро он облюбовал себе там место.
Я спала на диване, удобном, чтобы на нём сидеть, но не очень удобном, чтобы спать. Проснувшись часов в шесть утра, я заметила, что в ногах у меня кто-то сидит.
Это был дед, который уже встал, вместе с кислородным баллоном на колёсах пришёл ко мне на диван и сел в ногах, терпеливо дожидаясь моего пробуждения.
– Buongiorno!- добродушно приветствовал он, и видя, что я спросонья выпучила глаза, махнул рукой:
– Лежи, лежи! Ничего!…
Конечно- “лежи!”
Я подскочила, как на пружине, убирая постель, и, внутренне матерясь, пошла умываться и чистить зубы.
…С тех распорядок дня моего изменился.
Дед вставал ни свет ни заря и пил тёплое молоко с печеньем или любыми другими сладостями. Потом, если погода была хорошей, выносил свой стул и садился на балконе. Поначалу, конечно, об этом и речи не шло- он еле передвигался по комнате, вцепившись в спинку стула, и выйти на балкон и устроиться там ему помогала я.
Если погода была плохой, он сразу садился к телевизору. Теперь пульт был в его полном распоряжении, и он смoтрел все передачи подряд с восьми утра до девяти вечера, с коротким перерывом на дневной сон.
Я как-то спросила его, не устаёт ли он от такого просмотра, не вызывает ли у него просмотр телевизора по десять- двенадцать часов в сутки головной боли или какого другого расстройства: зрения, сна, нервной системы? Я бы так не смогла!
– Нет; я ещё- в своём уме и здравом рассудке, – с обидой отвечал дед.
И я оставила его в покое с пультом в руках.
Благодаря ему, я вынуждена была если не смотреть, то слушать передачи, о которых даже не помышляла, типа “Давайте готовить!” или “Внимание, покупки!”
В этой, последней, речь шла каждый день о каком-нибудь новом продукте.
Например, чеснок. Как он должен выглядеть, когда он свежий, неиспорченный; сколько стоит чеснок на Сицилии, в Риме и в Милане; куда и в какие блюда нужно его класть, какими полезными свойствами он обладает.
Потом телезрители разыгрывают призы. Денежный приз спрятан в одном из пронумерованных куриных яиц, и по мере того, как зрители звонят и угадывают номер, ведущий разбивает эти яйца на лбу у человека, которого зовут Джорджоне. Мужчина средних лет с выпуклым лысым лбом послушно сидит на стуле и, пока желток с белком стекают у него по лицу, ведущий зачитывает ему обидные стихи, тоже вроде как “пришедшие от зрителей”: “Джорджоне – в ушах макароны”, “Джорджоне – башка из картона”, “Джорджоне наделал в кальсоны” и т.д.
Когда в яйце нет приза, а только белок и желток, все участники передачи выстраиваются паровозиком, танцуют и поют:

BOT ДOCAДA! ЧA-ЧA-ЧA!
BOT ДOCAДA!ЧA-ЧA-ЧA!
AX, KAK ЖAЛKO, AX,KAK ЖAЛKO,
ЧA-ЧA-ЧA!…

Хорошая передача; дедушке нравилась. Представляю себе, что и “Джорджоне”, у которого это была постоянная и, надо, полагать, единственная работа, неплохо таким ремеслом зарабатывал. Интересно было бы узнать, говорила я деду, сколько получает человек за то, что у него на голове разбивают яйца?…
-Бо!…- отвечал Дарио и улыбался.
Боже мой, боже мой; что мне приходилось выносить!

Вначале, однако, впечатление было такое, что деду осталось недолго…Внезапно он падал, как подкошенный, когда меньше всего этого ожидаешь, и даже не пытался удержаться, схватиться за что-либо. Например, сделав два шага от дивана к столу по комнате, рухнул прямо на меня, как мешок. Я поймала его под мышки, но полностью удержать не смогла…дед был тяжёлым и стукнулся коленями об пол. Надо ли говорить, что с обеих коленных чашечек содрались тонкие, как плёнка, лоскуты кожи, и тут же всё это стало кровоточить!
Проклятье!…За этими хоть и поверхностными, но обширными ссадинами трудно было ухаживать; любой перевязочный материал, а также ткань пижамы, к ним прилипали, отдираясь потом с новыми лоскутами надкожицы.
В другой раз он упал в туалете, ударившись носом об кран биде, и с тех пор уже там не закрывался из боязни разбить себе голову или что-нибудь сломать.

Через несколько дней у деда был намечен контрольный визит к врачу. Я очень надеялась, что его опять положат. Хотел в больницу, чувствуя, что плох, и сам дед.
Завотделением врач Де Санктис осмотрел его бегло и покачал головой:
-Нет никакого смысла госпитализировать, – сказал он, сам вялый и бледный, нездорового вида медик.- У него фиброз, – грустно усмехнулся он, – а Вы знаете, что это за заболевание…Всё идёт к тому самому.
Моему разочарованию не было предела! Я была уверена почти на сто процентов, что обратно поеду уже без деда… Чего стоило только высадить его из машины в больничное кресло-коляску и закатить его внутрь, поднимая на ступеньки и тротуары, пока он сидел мёртвым грузом, не помогая мне ни малейшим движением даже при преодолении порожков и въезде в лифт! Естественно, никто не бросился мне помогать, и я порядком вспотела, таща за собой также его кислородный баллон и мою сумку.
-Доктор…сколько мне осталось, а?- безнадёжно спросил Дарио.
Де Санктис только болезненно улыбнулся своей бескровной улыбкой и пожал плечами.
– Ещё лет двадцать как минимум!- ответила я за него, стараясь ободрить беднягу, но- с раздражением.
– А эти пятна, – осведомилась я. – от преднизона?
-Да, похоже на то. Капиллярит, – согласился де Санктис.
И…повысил Дарио дозу этого самого дельтакортена.
Я потопталась на месте и поморгала растерянно.
Потом обозлилась окончательно и толкнула коляску на выход. В коридоре Дарио почувствовал себя плохо, и я ждала почти час, пока он надышится кислородом.

В течение недели я снизила ему дозы дельтакортена до минимума. Потом- отменила его совсем.
Возможно, в недалёком будущем ему предстояло умереть от фиброза и лёгочной недостаточности. Но скорей всего, он умер бы в ближайшее время от очередного головокружения, падения, кровотечения- от последствий лечения преднизоном.
А раз уж живёт у меня, то- извините…

О, чудо из чудес!…
Буквально на глазах мой свёкор начал оживать! Исчезли бурые пятна; заживали раны и ссадины. Пижама на нём, когда-то вся в пятнах засохшей крови, стала чистой. Лицо приобрело осмысленное выражение. Через две недели перестала кружиться голова. Он кушал в обед первое, второе и фрукты.
Через месяц он бодро сам шёл на балкон, поднимая стул за спинку одной рукой.
Временами дьявольская мысль приходила в голову: а не лучше ли было не делать ничего и просто следовать предписаниям докторов Де Санктис и “Ундришани”, продолжая лечение?…
Я отгоняла плохие мысли. Всё же приятно было смотреть на плоды моего вмешательства, хотя я всего лишь отменила бедняге преднизон.
Ужасное открытие омрачило мою радость.
Я заметила, что за месяц дед просидел мне новый диван. Новый кожаный диван, стоивший тысячу евро!
На подушке, где он обычно сидел, прямо под его задом, образовалась глубокая вмятина, которая больше не выправлялась!…

Но нет худа без добра. Дедушка Дарио изменился.
Он больше не капризничал, не командовал; хвалил мою незатейливую стряпню, и лишь изредка подсказывал, что купить или приготовить.
В день получения пенсии я отвозила Дарио в Челлино.
– Давай, трогай!- подавал он сигнал, предварительно наклоняясь вперёд и закрывая мне головой весь обзор в нужном направлении. Смотрел, нет ли машин- считал, что так помогает, и это было смешно.
Получив на почте то, что ему причиталось, сидел потом в баре с друзьями, а я становилась в очередь к его врачу Контришани за новыми рецептами и ходила в аптеку.
-Уже вернулась? Так быстро?- удивлялся, когда часа через полтора я приходила его забирать.
Иногда Дарио просил отвезти его подальше, в Кастелнуово, к его парикмахеру, или в любимый супермаркет, где выбирал продукты на свой вкус, пока я несла за ним следом корзинку. Наверняка, все считали, что его сопровождает румынская или украинская домработница.
– Ольга, ты водишь хорошо, – комментировал он в пути, – но повороты ты делаешь…Порко канэ !…Тише! Тише!
Я хотела оформить Дарио ещё одну пенсию- “по уходу”. В хождениях по инстанциям собрала все документы и справки и подала запрос.
Короче, с новыми обязанностями я свыклась, но не теряла надежды, что скоро, со дня на день, Рино и Мария спросят:
-Дарио, когда же ты к нам вернёшься?
Или сам он соскучится по ним и по внучке, чего, как ни странно, не замечалось. Казалось, никто ни за кем не скучал и всех всё устраивало. Даже к Кристине дед был довольно-таки безразличен.
– Дочка Рино- толстая, – говорил он иногда с неодобрением и отстранённо, как будто “дочка Рино” была не его внучкой. – Слишком много ест.

Никаких запросов на возвращение деда не поступало.
Казалось, приезд моей мамы в декабре расставит все точки над “i”- в маленькой нашей квартире невозможно было бы жить впятером!
К тому же, уже восемь месяцев, как я спала на диване, не говоря об интимной жизни- вернее, о полном её отсутствии, которое никого, кроме меня, не волновало!
– К сожаленью, – сказала я Дарио, – придётся вам переехать к Рино. Теперь на четыре-пять месяцев приедет моя мама, и я должна буду уделять ей внимание. И мне её некуда положить.
– А потом, – поспешно добавила я, заметив панику в его взгляде,- как только она уедет- Вы опять к нам вернётесь.
Э, Ольга!…- мотал головой старик. – Я бы не хотел возвращаться к Pино. Мне у них жить…неудобно.

И что же мне делать в таком случае?…Не гнать же его пинками под зад на улицу!
Ему там, видите ли,”неудобно”; а мне- удобно восемь месяцев спать на диване? Нет уж, теперь, когда приедет моя мама, мы с ней займём спальню, Марчелло- моё место на диване, а что касается Дарио, то ему остаётся только одно – чулан, или, как его называет Марчелло,”сгабуццино”. На захочет же он там спать!…
Дарио обрадовался.
Да, чулан его очень устроит! Он прямо ухватился за эту идею.
Что же такого, хотелось мне знать, сделал ему Рино, подлец, что он предпочёл чулан в семье иностранцев совместной жизни с внучкой и с ним?…

Марчелло был тоже согласен с тем, что деду там будет удобно. Туда как раз войдёт его кровать- снаружи останется лишь кислородный баллон.
И не всё время же он будет сидеть в чулане, а только спать! Там тихо, тепло и уютно.
Мне, говоря откровенно, было стыдно отправлять старого человека в чулан; всё равно, что держать его в стенном шкафу, но раз он настаивает! И потом, дед у нас поправился и окреп, и я не собиралась отправлять в чулан мою маму, тоже пожилую и приехавшую ко мне в гости.
В противном случае, оставались варианты: я сплю в чулане, Марчелло- на диване, а дед с мамой в спальне- нехорошо!…Или- мама на диване, Марчелло в чулане, а мы с дедом в спальне- ещё хуже; и даже как-то неприлично. Или: мы с Марчелло в спальне, а гости делят между собой чулан и диван…
Получалось, как в притче про мальчика, деда и ишака- как ни делай, какой вариант ни возьми- всё нехорошо.

Жили впятером, скученно, как цыганский табор. Мама взяла шефство над стариком; готовила ему кашку, тёрла яблочко и морковку. Объяснялись жестами и восклицаниями. Дед сказал, что женился бы на моей маме, если бы не терял при этом пенсию Аннализы.
Только однажды случай позорный вышел.
Приехал мужик, как обычно, менять кислород. Привез нам два новых баллона, доставил их на третий этаж при помощи тележки, которая сама поднимается на ступеньки; вкатил в комнату. А дед как раз в чулане лежал- послеобеденный отдых, только баллон оставался снаружи.
– Тот- ещё полный, – говорю, чтобы не дать ему приблизиться к чулану, к “секретной зоне”. Но техник, полный рвения, “Ничего”, говорит. “Мы и этот сейчас проверим”.
И, взявшись за трубку, что тянется от баллона в чулан, пошёл по ней, значит, пошёл…Трубка ведёт за дверцу…ещё потянул- трубка за что-то там зацепилась- и дверцу гармошкой открыл.
Оттуда, из темноты, уставились на него внезапно два глаза.
Дарио, растрёпанный, спросонья и без очков, смотрел снизу вверх на нежданного гостя, что тянул его за трубки в носу. А тот, в изумленьи раскрыв рот, смотрел на него сверху вниз, всё ещё с трубкой в руках. Развилка её кончалaсь в носу у Дарио .
Ещё немного- и оба заорали бы от страха в унисон, как в фильмах ужаса. Но остались немы.
-О! Скузи, – сказал, наконец, техник.
Я тоже потом испугалась. Вдруг техник заявит в полицию? О плохом обращении с дедом, о сегрегации больного в чулане размером со стенной шкаф?
Такие случаи в Италии нередки. Вон, знакомый Марчелло, Сильвано, держал родителей закрытыми в квартире, к тому же прикованными, для надёжности, к кроватям, за что, в конце концов, и зaгремел в тюрьму. Соседи почувствовали сильный запах экскрементов; приехала полиция и спасла несчастных.
…Ничего такого не произошло, но было стыдно.
А кто ему, Дарио, виноват? Не хотел на время пойти к Рино- предпочёл жить у нас в стенном шкафу.

Постепенно к деду привыкли. Он действительно изменился. То ли не чувствовал себя больше хозяином положения, как в Челлино, то ли режим ему в нашем санатории нравился. И надеюсь также, что он оценил улучшение в состояньи здоровья…
А скорее всего- под страхом возвращения к Рино вёл себя скромно и благоразумно.
Лекарств он теперь почти не принимал- самый минимум, и лишь дышал кислородом.
Насчёт кислорода у меня тоже было подозрение, что это скорей привычка, чем жизненная необходимость. В тех ситуациях, когда дед отвлекался- в ресторане, например, или когда хотел казаться бодрым ещё молодцом- он легко обходился без. О кислороде и не вспоминал.
Ему часто нравились официантки, с которыми он заговаривал вкрадчиво и спрашивал, замужем ли они. Как будто бы, если нет- мог предложить им свою кандидатуру.
Я уже изучила, поди, его вкусы: его привлекали маленькие, черноволосые, типичные итальянки- никаких высоких блондинок! На коротконогость или носатость Дарио внимания не обращал. Те, кому было лет сорок, казались ему восемнадцатилетними…
О, это был опасный старик!
Дома по-прежнему смотрел телевизор с утра до вечера- кто его знает, если всё понимал. Иногда понимал всё как раз наоборот. А может, был туговат на ухо…
Как-то раз была передача про вымирающие виды животных в Абруццо, о том, что зверей становится всё меньше…Он хлопал глазами, слушал с открытым ртом, качал головой, а потом рассказывал Марчелло:
– Видел сегодня по телевизору: сколько тут, сказали, зверья развелось! Заполнили всё; скоро и нас сожрут…
Не пропускал и сериалы про любовь: “Beautiful”, “Sentieri”, “Tempesta d’amore”, а также ” Walker Texas Ranger” смотрел по какому уж разу…Рекламу тоже смотрел.
Однажды, когда рекламировали женские станки для ног, спросил у моей дочери, действительно ли женщины бреют ноги, и зачем им вообще это нужно?
-Ну, как же, – объясняла Катюша,- Красиво, когда у женщины кожа гладкая…Эстетика.
-Не знаю, – пожимал плечами Дарио. – В моё время нам нравились девушки, чтобы всё…пушистое было…вот- начиная от ног, – и он провёл себе рукой по безволосой голени снизу вверх, довольно ухмыляясь, – и до самого верха!…
И видно было, что воспоминанья об этой “пушистости” козлоногих девиц всё ещё грели его сердце.
-Покойная Аннализа и две её сестры, – мечтательно говорил он, показывая мне фотографию, – вот красавицы были!…Все три сестры- как три цветочка на пушистых стебельках!
Я, конечно же, с ним соглашалась. На фото пятидесятилетней давности три деревенские девушки смотрели в объектив; неуклюжие и приземистые, коротконогие и короткошеие, но- молодые и весёлые, это главное.

Трудней, однако, стало смотреть DVD. Невзлюбив передачи местного телевидения, до дедова приезда я смотрела всё больше DVD- или мои музыкальные, или же фильмы, взятые в видeотеке напрокат.
-Это что- фильм?- выбирался он из своего чулана всякий раз, как только я, думая, что спит, втихаря начинала смотреть кино.
– Да-да, скоро закончится, – оправдывалась я, зная, что он собирался смотреть новости или очередной сериал.
-Ничего- смотри, смотри!- разрешал он, подсаживаясь рядом. – Мне всё равно.
И смотрел фильмы. Остаётся, опять же, догадываться, что он в них понимал; но что-то как-то по- своему понимал, несомненно. Спрашивал иногда, какой это фильм- русский или американский. Почти все фильмы были “американскими”. Делал в конце комментарии, часто хвалил:
– è un bel film!(“Хороший, красивый фильм”)
Например, посмотрел со мной три серии “Властелина колец”, и все они ему понравились. А вот “Basic Instinct 2″ с Шэрон Стоун ввёл нас в замешательство. Там были горячие сцены секса, и смотреть их с дедом, сидящим рядом со мной на диване, как- то не хотелось. Тогда я, прежде чем дошло до”самого”, поставила паузу и сделала вид, что пошла делать нечто срочное на балконе, сказав: “Досмотрим потом”. Думала, он отвлечётся, а я затем эти сцены быстренько перемотаю- и дело с концом. Однако, вернувшись через полчаса, застала деда в терпеливом ожидании на том же самом месте.
– А что же фильм? Досматривать не будем?…
Пришлось запустить “Инстинкт” и прокрутить ему сцены, демонстрируя полное равнодушие, заглушая крики и стоны шумом воды и бряцаньем моющейся посуды. Понять его реакцию было трудно: вначале он сидел с открытым ртом, как бы не улавливая сути, а потом по-карабинерски насупился.
В итоге высказался так:
– Non è un bel film*!
Не понравился, значит.
Удивительно, но и критика, говорят, присвоила ему звание “Худший фильм года”.
Выходит, у Дарио был определённый художественный вкус?

Отёки на ногах у него сошли, потому что у нас он сидел, ноги подняв на диван, а не держал их опущенными на пол весь день.
Только возникла другая проблема.
Ноги эти, в синих шерстяных носках, испускали ужасный запах…
—————————————–
*Нехороший, некрасивый фильм (ит.)

ГЛABA 11.

МOЙДOДЫP B AБPУЦЦO.

“Ах ты, гадкий, ах ты, грязный, неумытый поросёнок!…”
(Корней Чуковский, “Мойдодыр”)

“Лучше быть животным, чем свиньёй”
(Марчелло Коцци)

“Ольга! Ты- тяжёлый случай! У тебя- насморк; никаких
запахов не слышишь, а запах подмышек- слышишь.
…А мне женщины пресные, без запаха- не нравятся. А тебе
что- не нравятся запахи?…”
(Марчелло о моём обонянии).

Подойдём к проблеме деликатно, издалека…
У каждого народа есть свой традиционный излюбленный способ борьбы с дурным запахом. У итальянцев, по крайней мере тех, что живут в Абруццо, это-проветривание. Вспомним Рино с его сквозняками и холодом в доме!
Проветривание может быть как общим, так сказать, генеральным- открывание окон и дверей в помещениях, так и местным, или локальным- его часто использует
Марчелло. Когда жарко, человек поднимает руки и держит на уровне плеч, растопырив их наподобие крыльев. Таким образом, обдуваются и проветриваются только подмышки; но водой туда- ни-ни!…Только в самых крайних случаях.
Вода и, не дай бог, мыло могут нарушить важное кислотно- щелочное равновесие.
У нас этот способ- мытьё.

А теперь подойдём вплотную, отбросив всякую деликатность.
У всех мужчин более или менее воняют ноги- это факт. У женщин тоже, особенно если целый день проходишь в обуви- кроссовках или сапогах. Синтетические колготки лишь ухудшают ситуацию. “Geox”, говорят, нас спасёт, “обувь, которая дышит”- но я бы не поручилась.
…Смрад разложения, который шёл от дедовых носков, не мог меня оставить равнодушной.
– Это что так воняет- собака?- принюхивался Марчелло, придя с работы.
– Нет, Марчелло, – отвечала я вполголоса, но с нажимом, – это воняют носки твоего отца. И ты его, пожалуйста, заставь их сменить.
Мне самой говорить с ним о носках было неудобно; если бы дело касалось моей матери- то совсем другое дело. Я бы сказала ей безо всякого колебания и обиняков о любом неприятном запахе. Но дед- не в такой мы с ним степени близости, чтобы…
– Да ну…Как я ему скажу?- трусливо увиливал тот.- Не так уж они и пахнут…Это, скорее, собака.
И голубые носки продолжали заванивать квартиру и завтра, и послезавтра, а Дарио, в полном неведеньи, совсем не спешил их менять.
В семье Коцци, надо сказать, гигиена никогда не была проблемой.
Вопрос гигиены у них вообще не стоял на повестке дня.
Гигиена, можно сказать, отсутствовала.
Когда я спрашивала у покойной теперь Аннализы, как они моются зимой в Челлино при четырёх градусах ниже нуля в помещении- та только смеялась беззубым ртом, будто я сказала ей что-то очень забавное. Развлекалась.
И стало быть, зиной не мылись, как чукчи или эскимосы. А летом?…Хм.
Может- без мыла, холодной водой? В море?…

Когда дедушка пришёл к нам после двух месяцев больницы и двух проведённых у Рино, он не купался как минимум четыре месяца.
Если предположить, что он купался незадолго до больницы; но это предположение мне кажется ни на чём не основанным.
У нас он тоже не мылся первые два месяца, пока чувствовал себя плохо. Итак, мы уже минимум полгода, как не мыты.
Потом- всё. Потом я ввела мои железные правила: невозможно держать в квартире немытых людей. В моей квартире- моются. Даже восьмидесятилетние. И если уж так, то я сделала ему скидку на возраст: один раз в месяц, хотя бы.

К первой помывке готовились, как к отправке человека в космос, на орбиту.
Всё нужно было тщательно продумать, подготовить- чистое бельё, полотенца; в глазах Марчелло мойка отца была не тем простым мероприятием, которое проводится так, между прочим. В их семье никто просто так, ни с того, ни с сего, не поразмыслив, от нечего делать, не мылся. Готовились задолго, загодя.
Поскольку трудная задача была поручена, конечно, Марчелло (уж что-что, а мыть голого Дарио в ванной я пока не собиралась), то нужно было выбрать какой-то особый день- субботу, например, когда он не работает и абсолютно свободен. А поскольку в одну субботу он был очень занят и устал (мыл фургон), а в другую- вернулся поздно и “папа уже поел, а купаться, поев- нельзя”, то запуск ракеты на Марс долго откладывался.
Наконец, не осталось больше отмазок, и в один прекрасный вечер, охая и кряхтя, процессия всё-таки двинулась в сторону ванной.
Я заранее cменила бельё на кровати, чтобы отрезать пути к возможному отступлению.
Ванная была наполнена тёплой водой на одну шестую- то есть так, чтобы только прикрыть ноги и интимные части купающегося. Все мои попытки наполнить её так, чтоб вода доходила хоть до подмышек, встретили дружный отпор: Марчелло считал, что его отец, как, впрочем, и он сам в подобной ситуации, мог потерять сознание и утонуть…В общем, в наполненной ванной могло случиться что-то плохое, и они садились в почти сухую.
Я бы, наоборот, положила старика на час отмокать в какой-нибудь сильный дезинфецирующий раствор, так что торчали бы только глаза и нос.
Перед тем, как уединиться с отцом в ванной, Марчелло спросил меня на ухо:
– А как я помою ему…зад?
– Как- как?- удивилась я. – Потри хорошенько мочалкой!
-Нет,- воспротивился почему-то тот. – Тереть ему зад я не буду!
Было ясно, что мыть отцу зад ему представлялось чем-то иным, чем мыть другие части. В дальнейшем пыталась я выяснить, мыли ли зад, или оставили так, как был; и как удалось разрешить проблему.
-Зад он мыл себе сам, молодец!- довольный, похвалил отца Марчелло.

Процессия скрылась за дверью, и что они делали дальше- осталось загадкой.
Слышны были крёхот и стоны, инструкции и команды, звуки разных манипуляций и слабые плески воды на дне ванной. Как купал Марчелло отца- я не знаю.
Наверное, просто потёр его поверхностно мягонькой детской губкой, поелозил там и сям…но вышел Дарио другим человеком.
Цвет его кожи заметно изменился, посветлел.
Оба участника мойки были измотаны и совершенно без сил. Хорошо, что с непривычки дед действительно не потерял сознания- могло и такое случиться.
– Ты знаешь- я чувствую себя лучше, – сказал он совсем слабым голосом.
В первый раз за долгий отрезок жизни он отправился спать в непривычном состоянии- чистым. Или почти.
И мог теперь чувствовать себя свежим и хрустящим ближайшие пару месяцев.
Но мытьё мытьём, а с проблемой смены носков мы ещё столкнулись не раз.
После того, как Марчелло трусливо и малодушно в который раз отказался говорить с отцом на щекотливую тему, я оставила всякую дипломатию.
– Я, конечно, очень извиняюсь, и не хотела говорить с Вами об этом…но носки- воняют!- решительно высказалась я. – Их обязательно нужно менять. Старайтесь снимать их как можно чаще и оставляйте в ванной; а я их буду стирать.
Прямой подход оказался самым эффективным: дед стал послушно менять носки, и этим разнежил, смягчил моё сердце. Приятно было смотреть на него, сидящего на диване в чистых носочках и смотрящего утренние программы с трубочками в носу…

Старалась, однако, следить, чтобы носки Дарио мылись отдельно и не попадали в стиральную машину вместе с другим бельём.

ГЛABA 12.

ДHИ POЖДEHЬЯ И ПOДAPKИ.

Первые месяцы дед мне мешал; раздражало его присутствие.
Ну, не нравился он мне, и всё. Двадцатого числа каждого месяца отмечала у себя в календаре, сколько времени он у нас находится. В основном, для Рино и Марии, чтобы в разговоре с ними не быть голословной, а назвать точную цифру. Поскольку взяли мы его двадцатого февраля, как сейчас помню, двадцатого мая я писала в календаре: “Дед у нас – уже три месяца”, а двадцатого августа- “дед у нас уже полгода” и так далее.
Потом перестала считать.
За эти несколько месяцев Рино и Мария наведались к деду только раз вдвоём, и пару раз забегал на минутку Рино один, без семьи; причём всякий раз – после получения пенсии, и всякий раз дед втихую совал ему кое-что в руку, и тот, не жеманясь, брал- бумажку в пятьдесят евро.
Вообще, я привыкла думать, что в семье Коцци не дарят подарков и не празднуют дней рождений. Считают это “ненужным”.
Принимать подарки по случаю, однако, принимали- и я это знала- с большой радостью.
За долгие годы я как бы привыкла, что в мой день рождения мне звонят из России, из Норвегии, из Германии, а здесь у нас- всё спокойно. Как у свидетелей Иеговы.
Не празднуем.
Ну, не празднуете- и бог с вами, и- окей. Дед, однако, весь август мне повторял с удовольствием: “У нас у всех дни рождения в августе: у Марчелло- шестого, у Рино- восемнадцатого, и у меня- двадцать шестого числа!” Стало быть, ждал своих именин!
После нескольких повторений я хорошо запомнила; мне некоторые вещи не нужно много раз повторять- достаточно одного намёка.

Совершенно разный подход к празднованью дней рождений и у русских, живущих в Италии. Каждый отмечает по-своему.
Другая ростовчанка, живущая в Италии- правда, в провинции Марке, а не в Абруццо- на именины мужа-итальянца сделала сюрприз.
– К его дню рожденья, – рассказывала Наташа,- я сняла ресторан и, ничего не говоря, пригласила всю его родню…
В тот момент мы как раз входили в магазин “Каштан. Тиличные продукты из России и Украины”. Я и не подозревала о существовании таких магазинов в Италии; хозяйкой этого была некая украинка, Наташина подруга…
Пока я рассматривала с удивлением выставленные на полках давно забытые, но такие знакомые “типичные продукты” как гречневая крупа, пряники, зефир простой и зефир в шоколаде, печень трески и бычки в томате, кильку, банки икры, а также русские видеокассеты и книжки в мягких обложках- Наташа продолжала с энтузиазмом:
– Ну, он был так доволен! Заходит- а там все родичи его сидят, в ресторане…А я надела сарафан и кокошник- кокошник, знаешь, есть у меня – и встречала их!
– А сарафан-то и кокошник зачем?…- удивилась я.
-Тю! Ну, так я же русская!…- удивилась она.
Я в замешательстве фиксировалась на икре.
– А ты, Наташа, – советовала хозяйка-украинка, – могла бы наших девочек пригласить!
И даёт ей красочный деплиант. Там, на развороте, в кокошниках, лифчиках, стрингах- группа русских (или украинских) красавиц из ночного клуба, кордебалет.
-Да? А что они делают?- спрашивает Наташа.
– Ты их заказываешь; девочки приезжают, делают свой номер и уезжают…
– А сколько стоит?
-Ну…там оплата по времени.
-Спасибо! В следующий раз, может, и позову, – соглашается Наташа и прячет в сумку буклет.
Представляю себе, если бы я устроила такой праздник с “русским фольклором” родственникам мужа! Они тоже были бы довольны, особенно его брат, который всегда любил поговорить о “русских проститутках”…Ему было бы приятно, если бы, оплатив обед, я встречала его в сарафане, да ещё, как бонус к обеду, привела бы “девочек” из клуба в кокошниках и стрингах- национальном русском костюме.
Да-да, я тоже всерьёз думаю порадовать родню Марчелло каким-нибудь экзотическим спектаклем!

В день рожденья Дарио был торт с поздравительной надписью, ликёры “Самбука” и “Боргетти”, которые старик особенно уважал…Не говоря о мороженом и конфетах, которыми я и так его часто баловала. Перед этим за несколько дней появился его сын Рино и опять получил свой полтинник от папы. В этот раз неубедительно пытался “отказаться”, но дедушка с лаской добавил:
-Ну как же- твои именины!…
Из этого я сделала заключение, что понятие об именинах у Коцци всё-таки есть.
Перед моим днём рождения я тоже прозрачно так намекнула, что вот, мол- скоро! Не пропустите! Поскольку намекать Марчелло бесполезно, то намёк предназначен был деду.
… Но день второго сентября прошёл незаметно, как ни в чём не бывало, хотя поступали обычные звонки от родственников и друзей, и все уже были в курсе, что я- именинница.
Мой питомец сидел на диване, как замороженный, и смотрел втихую свои передачи. Я готовила, подавала, мыла потом посуду и размышляла: надо мне злиться на него или нет? Ну, старый он человек, конечно, мог и забыть.
Но не забыл же- знает; сколько раз сегодня уже при нём говорилось…И пусть бы у него был принцип- не поздравлять никого; но Рино-то, сынка своего, который нам его бессовестно приправил, он не забыл!
Ну, хорошо, говорила я себе, кусая губы. Всё-таки, это его родной сын, а я – всего-навсего невестка. Но живёт же он у меня в доме! Я его обслуживаю; и только намедни очередь такую выстояла у его врача Контришани в Челлино! Где истомилась я, где насмотрелась я на их односельчан, челлинских монстров, каких во всей Италии не сыщешь…на диалекте говорят ужасном, смолоду уже беззубые; и ещё там был один слабоумный в очереди, который всем, кто в приёмную входил, пальцем на меня указывал и говорил:
-Это русская! Она- смотри- русская!…Да-да!
А Дарио, когда я с лекарствами вернулась через два часа, из бара его забирать, сказал с досадой:
– Быстро ты, надо же, обернулась!
Почему бы Рино хоть раз в очереди за рецептами не постоять?
И злилась я; всё больше злилась…И на следующий день пришла к выводу, что это- просто неуважение. И высказала всё, наконец, и Марчелло, и питомцу Дарио, рисуя их в самых нелестных красках: и жадины, и бессовестные, и эгоисты…
И неблагодарные.
Марчелло удивился такой моей реакции: думал, что вопрос с днями рождения давно был разобран и закрыт. Мне и самой так казалось; а он, оказывается, только созрел и прорвался, как гнойный фурункул.
Дарио вроде расстроился. Сказал, что поздравить меня хотел, “только искал подходящий момент” и “сделать хотел сюрприз”.
Какой же мог быть для этого более подходящий момент, как не вчера? В день рождения?
Стал мне совать суетливо свои пятьдесят евро, но я не взяла. Из принципа.
Дело было не в деньгах, а во внимании, в уважении.

Марчелло лишь головой осуждающе качал- как я себя веду.
Мне и самой потом стало стыдно. Можно было так не разоряться, достоинства не терять. Не упрекать старика, не повышать голос…
Ну, что ж! Я- не мать Тереза из Калькутты, не всегда могу быть терпеливой и благородной.
Хочу иногда какой-то отдачи. Требую – иногда- благодарности.

ГЛABA 13.

ВСЕ ДЕЛО В ПОДГУЗНИКЕ.

” Так уж и быть- в следующий раз можете им сказать,
что я ношу подгузник!”
(Дарио Коцци)

Дарио вызвали на комиссию, чтобы решить насчёт инвалидности, и нуждается ли он в уходе. Для меня вопрос был ясен; уж несколько месяцев, поди, как “ухаживала” за ним. Но в Италии такие дела быстро не делаются – терпение! Мать Марчелло Аннализа получила эту пенсию “по уходу” с запозданием- уже после смерти.
Комиссия состояла из одного лишь члена- врача санитарного профиля, которая, если задуматься, вряд ли имела право оценивать состояние здоровья и решать насчёт пенсии…Ей ассистировал служащий конторы, которая выпполняет здесь функции СЭС, бюро врачебно-трудовой экспертизы, ветеринарного надзора и много ещё всякого разного- USL. *
Мы с Марчелло вкатили Дарио на кресле в её кабинет и приготовились давать пояснения, но нас быстро и без обиняков выставили за дверь.
– В ясном сознании?…- спросили больше у нас, чем у деда, и, получив наш опрометчиво утвердительный ответ, попросили нас выйти вон.
– А…почему, извините, мы не можем присутствовать?- спросила я.
– Privacy, – сухо пояснила врач, и покосилась на меня неодобрительно: кто это там ещё из-за кресла голос подаёт, сомневается? Украинская прислуга?
Наверняка решила, что я- одна из тех украинских сиделок, что обычно работают в семьях.
Какие такие тайны могли быть у деда, о которых мы были ещё не в курсе?
Остались ждать в коридоре.

Ни для кого не секрет, что когда в итальянской семье видят иностранку, первая мысль, что приходит в голову, это- сиделка, “badante”. Надо сказать, что в Италии за стариками и больными в семьях ухаживают, в основном, иностранцы. Итальянцы, которые могут себе это позволить, поручают уход за своими немощными родными румынкам, украинкам, филиппинкам. Сиделка- лучший и самый приличный выход из положения: дело не выглядит так, что вы избавились от обременительного родича, сдав его в дом престарелых, или “дом отдыха”, как здесь его называют, но вам и не приходится заниматься им лично. А сиделка за семьсот- восемьсот евро в месяц делает и другие работы по дому!
В любом случае, обходится дешевле, чем дом престарелых.
Случалось, правда, не раз, что такой старикан, покинутый семьёй и тронутый заботами сиделки, внезапно на ней женился и отписывал ей всё имущество. В этих случаях семья вставала, все как один, на битву за наследство, обвиняла деда в недееспособности и старческом маразме, а чужеземку- в коварных происках и манипуляциях с целью обогащения. Чаще всего семье удавалось аннулировать брак и, изгнав сиделку, нанять плачущему деду другую – мужского пола.
Но мы отвлеклись от Дарио.
Когда нас позвали внутрь, он тоже плакал, расстроенный и растроганный, в то время как врач что-то писала в своих анкетах.
– Все хорошо, – сообщила она.- Через четыре -пять месяцев получите ответ.
Могла бы сказать и сразу, будучи единственной принимающей решение; но четыре-пять месяцев саспенса ещё никому не повредили.
На улице мы постарались узнать у Дарио: чем она так его проняла?
– Милая женщина, такая добрая…симпатичная, – всхлипывал он, сморкаясь в салфетку.- Спросила меня, откуда я родом…я сказал- из Лорето Апрутино. У неё там тётя живёт…
– Ну? А вопросы-то какие тебе задавала?- допытывался Марчелло.
-Э?…Я уж всё не упомню. Спрашивала- сам ли я ем, сам ли одеваюсь…
– А ты?
– Говорил- “мне помогают”…
-А потом?
-Спросила ещё, ношу ли я подгузник…
– А ты?
Дед вскинул голову, сверкнул горделиво глазами.
– Я ей сказал, что до этого, слава богу, ещё не дошло!
Марчелло пытался понять:
– Ну, и как тебе показалось- даст тебе пенсию или нет?
Дарио загадочно улыбнулся:
– Мне кажется, всё будет в порядке, – признался он.
А мне вот так не казалось. У меня создалось впечатление, что пенсии Дарио не видать.
Ещё бы- кто даст пенсию такому молодцу? Сам ест, ходит, одевается, даже подгузников, “слава богу”, не носит…с женщинами кокетничает. Даже эта тётка отвратной наружности внушила ему симпатию! Kак на исповеди у неё побывал- даже всплакнул.
А трубки в носу и кислородный баллон наперевес- это так, для пущего шика.
И- скажите, пожалуйста!- я оказалась права. Через пять месяцев мы получили извещение из USL о том, что Дарио Коцци признали стопроцентную инвалидность…”без предоставления пенсии по уходу”.

Дарио расстроился. Внимательная синьора докторесса обманула его доверие; она только прикидывалась доброй землячкой, желала расположить к себе и вызвать на откровенность, задавая тем временем вопросики с подвохом…Одним из них, несомненно, был вопрос про подгузник.
Мы посоветовались со знающими людьми. У нас были две возможности: подать петицию в суд, начав гражданское дело, которое могло тянуться “от двух лет до бесконечности”, как все гражданские дела в Италии; или, выждав какое-то время, подать повторный запрос о пенсии- “в связи с утяжелением состояния”(мнимым, конечно, но все так делают). Подумав, остановились на “утяжелении”(“аггравации”), так как сроки от двух лет до бесконечности не у всех имеются в распоряжении, особенно когда тебе за восемьдесят.
Дарио понял свои ошибки. Сказал, покорно качая головой:
-В следующий раз- так уж и быть- можете сказать, что я ношу подгузник…
И в многочисленных расстройствах функций органов и систем, описанных в новой справке врачом Контришани, в этот раз фигурировали “признаки старческой деменции” и “недержание мочи”.
Кто знает, не сглазили ли мы деда этим мнимым “утяжелением”? По горькой иронии судьбы, в ближайшем будущем эти симптомы действительно не замедлили проявиться… Хотели, конечно, как лучше и для него, и для себя- прибавить к его маленькой пенсии ещё четыреста-пятьсот евро; но вышло так, что вскоре после подачи второго запроса он в самом деле почувствовал себя хуже.
С этой новой болезнью, к сожалению, ни я, ни врач Контришани, ни даже завотделением Де Санктис, ничего поделать не могли.

В последнее время Дарио казался другим человеком; он вёл себя, как образцовый джентельмен.
Каждый день, просыпаясь, приветствовал всех своим “Buongiorno!”, что в нашей семье не было заведено- здороваться друг с другом по утрам. Всякий раз, принимая из моих рук чашку кофе или что-нибудь ещё- за любую мелочь благодарил, говорил “спасибо”, что Марчелло, например, и в голову не приходило. Тот всё принимал, как должное.
Я стала приводить ему Дарио в пример: сама вежливость и предупредительность!
Старался не расплескивать воду на полу в ванной, когда умывался и не бросать, как раньше, использованную туалетную бумагу в биде- и это ему почти удавалось.
Намного чаще и охотней менял носки и безропотно шёл купаться, когда наставал его час. Не ссорился с Катей и подружился с собакой. Собака и дед мирно делили диван, и часто я наблюдала, как он гладит спящую Кикку с нежным, умилённым выраженьем лица. Собака была первой, кого он приветствовал, когда мы возвращались с прогулки. Радостно звал её:
-Кикка!…
Следил за своим внешним видом, и кажется, чаще, чем купался, ездил к парикмахеру в Кастелнуово. Надо сказать, что в свои восемьдесят два года Дарио лысым не был; седоватый ёжик ещё топорщился на его голове, и когда отрастал, становился дыбом, как перья. Тогда, пучеглазый в очках и с загнутым клювиком носом, дед был похож на взьерошенную птицу.
Думаю, что ухаживая за собой, он старался, не в последнюю очередь, для моей мамы, Елены Сергеевны.
Она очень была ему симпатична.
————–
*USL – Unità Sanitaria Locale (авт.)

ГЛABA 14.

БАБУШКУ ЛЕНУ СВАТАЮТ.

“…и, на возраст наш невзирая-
– любовь не вредит здоровью-
скажи, моя дорогая:
ты готова заняться любовью?”

(Марко, начинающий поэт, 82 года,
вольный перевод автора)

Внезапно случилось так, что у нашей бабушки Лены хоть ненадолго- на каких-то семь или восемь дней- но появился жених.
Такого никто не ждал и не планировал. Томмазо выскочил, как чёрт из табакерки, и взбаламутил всю нашу семью.

Как-то воскресным утром поехали мы в Челлино- проведать теперь заброшенный дом, забрать почту, сходить на кладбище. Дедушка остался дома, а моя мама всегда в Челлино ездила с удовольствием. Что её там привлекало? Природа, может быть? Забытый деревенский уголок среди холмов и виноградников? Или запущенный челлинский огород напоминал ей собственный, оставленный там, под Ростовом…
Сам дом ей не нравился: был “холодным, сырым, неуютным”.
Проезжавшая мимо машина остановилась:
-О, Марчелло, Ольга! Чаоо!…Чао, синьора!
То был Антонио Йеццони, земляк и старый знакомый Марчелло, в последние годы- владелец магазина “Цветы и фрукты”, а также недавно открытого похоронного бюро, которое пока не процветало (покойников перехватывали более старые и опытные конкуренты- уже поди полвека, как на рынке похоронных услуг).
– Это твоя мама?- интересуется Антонио, бессовестно разглядывая её сзади.
– Да, моя мама.
– Молодая! Красивая синьора…
-Ага; вот, ищем ей жениха, – шучу я.
– Серьёзно?- встрепенулся он.- У меня тут есть женихи!
– Да нет, шучу; какие женихи!
– Есть один наш друг, очень серьёзный синьор. Вот я ему скажу…
Я только машу рукой; Антонио- врун и болтун.
Однако, на следующий день, вернувшись домой с прогулки, застаём вдруг Дарио в компании земляка, пожилого синьора, маленького худощавого живчика.
-Томмазо!- удивлён Марчелло.- Как ты нас разыскал?…
Как он нас нашёл- остаётся загадкой. Никогда у нас раньше не был и адреса не знал.
Вот, опять же- провинция. Казалось бы, охватывает большую территорию, а можно, не зная адрес и даже фамилию, кого угодно найти. Достаточно поспрашивать у обывателей: где живёт та русская, замужем за курьером “Бартолини”? Та, что всегда с собачкой?…И кто-нибудь тебе покажет.
Или наоборот: а где живёт тот Марчелло, родом из Челлино, что раньше продавал носки, а потом ещё женился на русской? И- кто-нибудь обязательно знает.

Томмазо был похож на гиперактивного ребёнка; двигался и болтал без умолку, не давая вставить ни слова…Увидел Елену Сергеевну- и начал ей, ошарашенной, представляться, жать и тpясти руки; заговорил сразу о своей пенсии, которую в случае его смерти сможет получать моя мать, и наоборот, её пенсии, которую он…
– Подождите, подождите…- выпучила я глаза и попыталась его успокоить, наладить, раз уж пришёл, между ними какой-то ознакомительный разговор с переводчиком.
Думала, его интересует её жизнь; он захочет задать ей какие-то вопросы, что было бы уместно при знакомстве людей их возраста…К тому же, объяснила я, моя мама по-итальянски так и не говорит. Ну, отдельные слова, фразы- если заранее заготовит их и затвердит. И главное, хотела я дать ему понять- мы и не собирались ни с кем ни знакомиться, ни выходить, тем более, замуж.
Это всё Антонио Йеццони – ему бы всё людей по-быстрому женить и хоронить!…
Но у Томмазо это был назревший и давно уже решённый вопрос.
Его жена, что страдала болезнью Альцгеймера, недавно умерла, а до этого в течение многих лет уже не разговаривала и вряд ли что понимала. Теперь он хотел “взять быка за рога” и больше не медлить. Сказал, что ездил дажe в Испанию и в Марокко- искать невесту.
Он не хотел ничего особенного знать о Елене Сергеевне; выяснил только, что они- одногодки, схватил её за руку и потянул за собой, приглашая поесть с ним мороженое и выпить кофе. Мама испуганно упиралась и не хотела никуда с ним идти.
Марчелло и Дарио её уговаривали, гарантируя, что Томмазо- “человек порядочный и серьёзный”. Меня этот Томмазо отстранял и все мои попытки встрять пресекал.
Переводчик, сказал, им не нужен- они “и так всё поймут”. Так, сказал, мама быстрее научится языку.
Ну, что ж, пожала я плечами- может, он и прав.
-Ну, Оля! Да что ж это такое, а?…- бросила мне мать последний отчаянный призыв, и он увлёк её за собой в машину.

По дороге, рассказывала потом, хвастался машиной, как дитя.
– Bella macchina, eh?!- говорил без умолку, жестикулируя, делал крутые виражи, пускал пузыри от радости.
Привёз Сергеевну в Розето, в кафе возле моря. Вместо мороженого- мама всё боялась простудиться- взял ей горячий шоколад. Потом повёз показывать свою квартиру.
Помимо дома в Челлино, у него была квартира в Розето, которую Томмазо сдавал летом отдыхающим. Сказал также- у него есть взрослая дочь, давно самостоятельная, замужем, и что он “обеспечил её так, чтобы она ни в чём не нуждалась”.
Как ни странно, Елена Сергеевна, вроде как совсем не зная итальянского, из разговора с Томмазо всё это поняла. Одного не поняла только: эту квартиру он тоже дочке отдать собирается?…
Однако, было видно, что Томмазо, хоть и в своей утомительной манере, но её развлёк. Ещё бы! Давно за Еленой Сергеевной мужчины так не ухаживали и не делали ей внезапных предложений!
Назавтра он приглашал её пообедать в ресторане. Опять же одну- без меня.
Расстался с нами довольный и весёлый, как с будущими родственниками, и пообещал, что если “дело сладится”, то в конце недели приготовит нам всем у себя дома такой обед! Настоящий пир! Позовёт и Антонио Йеццони со Стеллой.
Арривидерчи!…
Мама была в смятении чувств. Позвонила даже в Ростов, сестре.
– Ну, я не знаю,- говорила она.- Внешне, Амелия, он не такой уж противный…Но какой-то, честное слово, дурной…а?…
Дед Дарио, видя такую картину, заметно приуныл.
Но и губу раскатал на обещанный рыбный обед.

На следующий день Елена Сергеевна собиралась на свидание.
Она заранее готовилась; приоделась и запаслась своей книжечкой- итальянским разговорником, а также листочками с крупно выписанными словами и фразами- хотела прояснить с Томмазо некоторые вопросы. Каким-то образом она начала принимать эту историю почти всерьёз.
-Так что ты мне советуешь делать?- спрашивала она у меня.
Не то, чтобы этот Томмазо ей нравился, но как-то он её, естественно, заинтриговал, и его напористость как бы убеждала в серьёзности намерений.
-Понятия не имею. Я вообще его почти не знаю, – отвечала я. Мне довелось его видеть только один раз- на похоронах Аннализы.
Манеры его мне не нравились: слишком много шумел, говорил, не слушал других и не давал слова вставить… С другой стороны, мама моей подруги вышла замуж в Норвегии в возрасте шестидесяти пяти лет; так почему я должна отговаривать выйти замуж мою, которой семьдесят с лишним?
Но маме виделась здесь ещё какая-та материальная возможность…какая-нибудь собственность, наследство…( смотрела слишком много фильмов); конечно, не для себя, а для меня, для внучки Катеньки…Хотела пожертвовать собой ради семьи.
– Последнее, на что можно расчитывать – это наследство, – сразу уверила я её.- Не похож он на обеспеченного типа, да и наследники у него, он сам сказал, есть.
Но, как говорится, поживём- увидим.
В назначенное время появился сияющий, как солнце, Томмазо, и повёз свою невесту в ресторан.

В этот раз он вёл себя намного развязнее и по-свойски. По словам бабушки Лены, в машине пощупал ей коленки через ткань шерстяных брюк и сказал ей, что ноги- худые.(Комплимент или нет- как знать?)
Тогда наша Сергеевна, женщина довольно простецкая, тоже пощупала по-дружески его колено и в шутку заметила, что у него они- тоже худые. Как уж она изъяснялась- неизвестно, но говорит, что он понял и засмеялся нервным, визгливым смехом…
Как потом просветила нас внучка Катенька, у итальянцев этот жест(щупанье колен) мог означать полное одобрение мужчины и даже поощрение к действию!
Елена Сергеевна, конечно, этого не знала, и поэтому преспокойно отправилась с ним в ресторан агритуризма неподалёку от Челлино, где кормят дёшево и сытно- на убой- блюдами типичной абруццезской кухни.
На старости лет многие любят покушать, вот и бабушка Лена стала грешить некоторым обжорством: если на столе было десять-пятнадцать блюд- она должна была попробовать все десять- пятнадцать. Привычному Томмазо всё было нипочём; он, как многие итальянцы, мог потреблять чудовищное количество пищи.
Уписывал всё: ветчину, грибы, закуски с жареным сыром, особо тяжёлые для желудка, помидоры и баклажаны с чесноком, жареное мясо, спагетти…Запивая, конечно, местным вином.
Для мамы такие эксцессы были редкостью; разве что по праздникам и на днях рождения…Дома я её сдерживала, советовала есть поменьше. Макароны, дыню и бананы, например- без хлеба; и хлеб не всегда намазывать сливочным маслом (на что она часто обижалась).Поэтому здесь она не заставила себя упрашивать…
Когда они, наконец, с трудом поднялись из-за стола, Томмазо повёз её в Челлино- показывать свой дом. Тот, в который ему, кстати говоря, и требовалась хозяйка.
А надо сказать, что дорога в Челлино, как большинство дорог в нашей зоне- это сплошные петли и повороты, и Елене Сергеевне с её авто-морской болезнью и укачиванием пришлось туго. Она чуть не выбросила часть обеда уже по пути, но благородно сдержалась.
А Томмазо лихо крутил баранку, демонстрируя ей, какой он отчаянный гонщик!
Даже не подозревал, как сильно рисковал он в тот момент чистой обивкой сидений своей драгоценной машины…
Где-то за год до того, после новогоднего ужина в таком же вот ресторане и долгой извилистой дороги, Елена Сергеевна тоже почти доехала домой благополучно, но не удержалась, и при въезде на парковку славно обрыгала новую машину моей знакомой Ирины Смакиной – Ирина тоже гордилась своим автомобилем. Остаток новогодней ночи был занят мытьём ковриков и чисткой салона “Рено”.
Томмазо повезло; а зря! В следующий раз не стал бы так перекармливать бабулю…
Но у него- напомню- были ещё и другие программы.
Введя её в своё жилище в Челлино, где лишь недавно понёс утрату жены, Томмазо не преминул открыть дверь в спальню и показал, подмигивая гостье, что вот, мол – есть и кровать.
Бабушке Лене, женщине любознательной, было интересно посмотреть, как и в каких условиях живёт итальянский народ. Но комната с кроватью её меньше всего заинтересовала; она сразу обратила внимание на другие вещи.
-Муфа*,- указала он ему пальцем в один заплесневевший угол.
И ещё раз:
-Муфа!- указала пальцем в другой.
Потом объяснила словами и знаками, что в комнатах- сыро и холодно, оттого и плесень и прочее. Сверяясь с книжкой и листками, решительно дала понять, что Челлино вообще ей не нравится- далеко от цивилизации, сыро, не обустроено. У неё в ростовской квартире было отопление двадцать четыре часа в сутки и сухо- никакой плесени. Вот ещё квартира в Розето, заметила ему Елена Сергеевна, та- да, в той ещё можно жить. И близко к морю, и ремонт там сделан, и не так холодно…
А Челлино – “но, но…”- мотала она головой.
В комнату с кроватью не захотела даже входить.
Томмазо всё понял.
Неизвестно, обиделся ли, рассердился – но отвёз её без лишних слов в Казоли, к ней больше не приставал и даже не поднялся с ней вместе наверх нас поприветствовать…
И то был дурной знак; но бабушка Лена об этом даже не думала.
Её задачей было добежать до туалета, где она, закрывшись, отдавала назад многочисленные блюда агритуризма: второе, первое и, наконец, закуски.
Потом не ела ещё три дня.

Ход мыслей Томмазо понять нетрудно.
Он думал найти женщину сговорчивую, покладистую – какой подобает, согласно их представлениям, быть украинке или россиянке. Женщину, которая при виде дома в Челлино захлопала бы в ладоши, была бы под впечатлением от новой машины и её бесстрашного пилота, и после сытного обеда, благодарная, прыгнула бы в холодную сырую кровать.
А тут – на тебе, какая цаца!…Прынцесса!Челлино ей, видите ли, нехорошо; ей подавай дом у моря, в Розето! Не хочет, стало быть, экономить; хочет гулять у моря и лишить его даже того дохода, что он от сдачи квартиры имеет…Ага, нашли дурака!
В таком случае, лучше взять жену из Марокко. Там они не такие капризные и понимают свою выгоду. Из “третьего мира”- в Челлино!…Шутка сказать! В Италию!
Да можно найти и помоложе.
В Марокко, если поискать, можно найти не семидесятилетнюю принцессу, а сорокалетнюю вдову или даже девственницу.
(Зачем ему в его возрасте девственница – Томмазо сказать не мог, но знал, что девственница – всегда лучше).
Бабушку Лену тоже было понять нетрудно. Она была человеком прямым и честным, говорила всё, что думает, в лицо; и жить на старости лет в сырости, холоде и режиме строгой экономии не собиралась.

Так и расстроилась их помолвка.
В конце недели Томмазо всё не давал о себе знать- затаился. Тогда Антонио Йеццони, подыскавший ему “невесту”, стал досаждать ему звонками насчёт обещанной рыбы. С неохотой, но раз уж обещал- Томмазо пригласил-таки его на ужин; а нам даже не позвонил, а позвонил нам всё тот же Антонио.
Я не хотела идти. Томмазо этот мне был неприятен; не знаю, чем- всем.
И видно было, что это- взаимно. Но Марчелло и особенно Дарио всю неделю ждали этого события и хотели идти. Я тоже люблю рыбу, люблю посещать рыбный ресторан, но тащиться снова в Челлино, чтобы сидеть там за ужином бог знает сколько часов- быстро он не oкончится, это факт, и слушать утомительную болтовню Томмазо, бывшего продавца мебели и зазывалы-мне что-то не улыбалось.
И не очень-то он нас приглашал, если на то пошло- скорее, был вынужден под нажимом Йеццони.
В тесной столовой уселись все за длинным столом: нас четверо (вместе с Марчелло и Дарио), хозяин Томмазо и семья Йеццони, три человека.
Наготовил Томмазо действительно много, и разных смен блюд, только все блюда были наперчены так, что есть их было невозможно- лезли глаза на лоб! Захватывало дух!…
Попробовав то и другое, я решила: это он нам так мстит, вроде “Нате-ка, отведайте перца!”…У нас с Еленой Сергеевной был в горле пожар, глаза слезились, и мы пытались залить всё это водой и кислым вином. Однако, другим- ничего, нравилось! Антонио хвалил и ел за троих; его жена Стелла, которая из женщины когда-то худой и плоской превратилась в плотную и квадратную- не отставала, a сынишка лет десяти, толстый и щекастый, как сам Антонио, уминал эту “мексиканскую кухню” за обе щёки, а потом ещё хлебом вымазывал соус в тарелке.
Ели жадно и с аппетитом. Дарио тоже нравилось, приговаривал:
-Buono, saporito**!
Дарио вообще любил всё солёное, острое, перчёное, а еду с нормальным, или, как говорят, деликатным вкусом, не признавал. Морщился и говорил:
– Sciapo!(Пресно!)
И щедро сыпал всюду соль из солонки. Убедить его потреблять меньше соли было невозможно. Однажды я по ошибке так пересолила макароны, что сама не могла их есть. В тот раз он меня похвалил особо, добавив своё: “Saporito!”
За столом Томмазо, как всегда, говорил, рассказывал байки и анекдоты, которые по мере его опьянения становились все более вульгарными, если не сказать- похабными, и касались конкретных лиц- соседки по дому, например.
Хорошо, что мама ничего не понимала. Внимания, впрочем, он уделял ей не больше, чем всем остальным, и испытал видимое облегчение, когда, наевшись, гости его покинули. Попрощались мы вежливо и на расстоянии, безо всяких объятий и поцелуев.
Признаюсь, я с самого начала не представляла себе другого финала этой истории.
Может, для пожилых итальянцев это неважно и второстепенно, но для русских было бы нормальным, чтобы пожилой мужчина, знакомясь со своей сверстницей, расспросил о её предыдущей жизни: где она жила, как? что делала, чем занималась? что любит, а чего- терпеть не может?… Тогда, может, узнал бы о ней, к своему удивлению, то, чего так никогда и не узнаeт: что она была инженером- электронщиком на пенсии, вещь в Абруццо, да и в Италии в целом редкая, почти невозможная- найти женщину- бывшего инженера возраста моей мамы. Что всю жизнь проработала в
закрытых НИИ на оборону; что сотни раз летала в командировки по всей обширной территории Советского Союза, возя за собой документы, многие из которых считались тогда “военной тайной”.
Большинство гражданок её возраста в Италии хорошо, если окончило среднюю школу и хоть раз в жизни село в самолёт! То есть, по сравнению с Томмазо наша скромная бабушка Лена была как Джеймс Бонд…Но Томмазо такие вещи не интересовали; он себе такого даже не воображал, мысля привычными приземлёнными категориями.

Дедушка наш остался доволен обедом и также тем, что “дело не сладилось”.
Когда Елена Сергеевна уезжала в мае, Дарио прослезился и сказал, что ему “очень, очень жаль…”
Казалось, чувствовал, что больше они не увидятся.
Спустя некоторое время ему диагностировали рак.
————–
* Muffa – плесень (ит.)
**Saporito- вкусно и хорошо приправлено (прим. авт.)

ГЛABA 15.

BCE ПPOTИB BCEX.

“- Что я, в субботу утром пойду покупать туалетную бумагу?!
Я не пойду! Что подумают люди?…”
(Марчелло К.)
“-Ёршик в туалете сломался!…
– А что ж у него отвалилось- ручка?
-Нет, голова!”

-“Марчелло! Ты что, взял на двадцать евро пива?!
– Я взял ещё два напитка …для очистки совести”.
(Семейные расклады, бытовуха).

В тот период скученности в квартире многие члены семьи проявляли недовольство.
Марчелло начинал внезапно подметать полы, ворча себе под нос, что их никто не подметает, и делал это в самые неподходящие моменты- например, когда бабушка Лена ела борщ за столом. Он описывал вокруг неё своей щёткой круги, не замечая её возмущения:
– Да что ж это он делает, ты посмотри!…- говорила мне она, подтягивая ноги и тараща глаза.- Он же пыль вон какую поднял!…Да ну его, в самом деле!
И уходила, расстроенная, в спальню с тарелкой борща.
Катя временами злобно смотрела на деда, застывшего у голубого экрана с открытым ртом.
– Посмотри, посмотри,- шипела она мне по-русски, – как он открыл рот! И трубки у него из носа торчат…Какой противный, неэстетичный!
Лично меня раздражали все: Марчелло, Катя и мама- все, кроме собаки.

В том, что Марчелло после шестнадцати лет знакомства и десяти лет брака раздражает- нет ничего удивительного.
По-моему, он преждевременно вступил в период андропаузы.
Я сверилась с книжкой одного французского эндокринолога*- и пожалуйста, все симптомы налицо: раздражительность, желание цепляться к мелочам, повышенная утомляемость, появление седых волос не только на голове, но и на груди, увеличение живота, истончение рук и ног(“лягушачий симптом”, как говорит моя мама), и первые признаки гинекомастии**.Он не хочет носить фирменные трусы Cavalli и Bikkembergs, которые ему дарились по случаю- видите ли, резинка давит ему живот- а предпочитает трусы классического фасона, для пенсионеров, и всё время одной и той же расцветки.
То есть, за эти шестнадцать лет изменился почти до неузнаваемости внешне и внутренне, в то время как я осталась всё той же весёлой и беззаботной девушкой с лёгким характером и повышенными требованиями.
Войдя в андропаузу, они неизбежно становятся мелочными и придирчивыми- в основном, к женщинам. Кажется, что женщины для них теряют всякий смысл, разве что- видят в них практическую пользу (я, например, досматриваю деда).
С мужчинами, напротив, Марчелло очень любезен.
После целого дня, проведённого, пока его нет, в спокойных занятиях и попытках укрепить внутреннюю гармонию и равновесие, повысить мою духовность, приходит вечером он, голодный и несвежий, всё в той же униформе “Бартолини” кричаще- красного цвета, и за пять минут успевает всюду влезть, во всё вмешаться, нарушить мой внутренний баланс…
-Ольга!…Вы не помыли хорошо тарелки…Макароны надо накрывать крышкой- летает собачья шерсть, пыли полно…У собаки мало воды…О чём ты думаешь- о деньгах?
-Задёргивайте занавески! Сколько раз вас просил…Значит, вы ещё не поняли, что за люди живут там, напротив…Это люди, которые никогда не выходят из дома. Что, ты думаешь, они делают? Прячутся за жалюзями, за занавесками и смотрят на вас! А ты им цирк показываешь, кино!…
Задёргивает занавески. И продолжает:
– В этом доме ни хрена не видно! Где видно хорошо- так только в сортире, porco Giuda! Везде этот свет “под старину”; кажется- фильм про Джека Потрошителя!
(Заметьте: я ещё не сказала ни слова, а только насупилась и подбоченилась…)
– И что это за запах, а? Не слышишь?(Нюхает воздух). Тебе не кажется, что пахнет дерьмом?…В ванной кто-то опять оставил, porco Giuda, свет.
Открывает холодильник, нюхает там.
-Это молоко что- испортилось?…Пей!
И так- без остановки, пока не поест.
Потом сядет вот так же, как был, в униформе “Бартолини”, на диван, смотреть телевизор. Во время новостей говорить, отвлекать, вставлять комментарии- нежелательно.
Через пятнадцать минут он уже спит. Считай, что мы “пообщались”.
Вот во что превратились будни когда-то молодой и очень энергичной пары.

Катя и Марчелло вообще-то- друзья, но иногда, когда он сильно её разозлит, она признаётся мне честно:
– Когда твой муж спит, мне хочется перерезать ему горло.
– Закончишь дни в психбольнице для преступников,- отвечаю я.
– А мне начихать! Ради удовольствия перерезать ему горло…
Экая кровожадность!
Через час, пока Марчелло готовит, Катя угрюмо выходит на запах из своей комнаты:
– Что будем жрать?
-То, что сейчас готовит мой муж, которому ты хочешь перерезать горло.
-А!…
-Если перережешь всем горло, тебе совсем будет нечего “жрать”…

Когда я недовольна Катей, она с сарказмом мне говорит:
-А ты не хочешь завести себе других детей? Может, у вас выйдет что нибудь получше меня! Какой-нибудь(глумится)…даунок!
-Предложи это твоему папе. Может, он хочет завести себе других детей- “даунков”?
– Мой папа, наверное, уже импотент, – отвечает она.(Видно, что уважает обоих родителей).- Другие вон в пятьдесят лет- кaк Дерипаска- имеют уже миллиарды; а мой папа уже импотент, но всё ещё- нищий.
И так, безжалостно разделавшись со всей семьёй, садится за стол.
Моя мама ласково внушает внучке:
-Катюша, нельзя быть такой злой…Ты, когда на тебя находит озлобление, раздражительность – быстренько одевайся; выйди на улицу, спустись с горы туда, где пасутся овцы, в сторону заброшенного дома…и, когда вернёшься назад, посмотришь, какое в твоей нервной системе наступит равновесие; на тебя такое снизойдёт умиротворение…

Как видно, бабушкина приблажность и совет пойти разрядиться к овцам “Катюшу” не успокаивают, даже наоборот.
-Когда уже все вы… куда-нибудь уедете!- говорит с тихой ненавистью Катя, стискивая нож и вилку в руках.
Конечно. Четверо несчастливых взрослых в одной квартире- слишком много для одного счастливого подростка.Или наоборот- подростки сейчас пошли какие-то несчастливые, несчастнее нас, взрослых?…
– Не переживай, -старается утешить меня Марчелло.- Это не она говорит. Это в ней говорит демонио.
Как- “демонио”?! Хорошенькое утешение!
Что это значит- “демон в ней говорит”? Или у неё раздвоение личности, или нам действительно нужно вызывать экзорциста?…
Но кто всегда во всём виноват и раздражает абсолютно всех- так это я.
————
* Claude Chauchard “N’attendez pas de devenir vieux avoir envie de rester jeune»
**увеличение молочных желез

ГЛABA 16.

B БOЛЬHИЦAX AБPУЦЦO. MEHЯ ЗAПИCAЛИ B “ПЛEБEИ”.

-Доктор, я буду жить?
-А шо, без этого- никак?…
(еврейская шутка)

Как-то, сидя со мной на диване и глядя спокойно и ясно, Дарио сказал:
– Знаешь, Ольга?…Я потерял интерес к жизни.
– Как же так?- удивилась я.
-А так, -отвечал он устало.- Ничто меня больше не интересует. Ну- ем, пью, смотрю телевизор- и всё…И выйти никуда не могу.
И грустно пожал плечами.
– Да что Вы! Нельзя так говорить, – расстроилась я. Может, ему плохо у нас? Держим его взаперти, как Рино с Марией? Мало гуляет?- В жизни много хорошего; и поехать мы можем, куда захотите- гулять к морю, или в Челлино- отвезу Вас в бар, повидать друзей, поиграть с ними в карты?…В любое время!
Но он отвечал, что ни к друзьям в Челлино, ни в другие места его как-то не тянет. В последний раз, проезжая мимо своего дома, он даже не хотел туда заходить; попросил лишь остановиться на минуту у края дороги, над обрывом, и посмотреть из окна- как там его земля.
Смотрел, вытянув шею, на запущенный участок, заросший джунглями бурьяна, и качал головой.
-Поехали, – сказал, наконец, вздохнув.- Не хочется даже смотреть!…
Потом уж сам не ездил за пенсией- написал доверенность мне.

В июне Дарио положили в больницу и прооперировали по поводу опухоли мочевого пузыря, но не обследовали как должно, и поэтому другую опухоль – в кишечнике – не заметили. Уже в урологии он перестал вставать на ноги; говорил, что сидеть и ходить ему больно. Но здесь – не как когда-то в советских больницах; здесь вас не обследуют с ног до головы без крайней необходимости…нашли что-то одно – и ладно.
Поэтому Дарио выводили насильно и выгуливали в коридоре, говоря, что “так нельзя” и что он “разленился”.
Когда я забирала его- опять в одиночку- спросила, не поможет ли кто вывезти его из отделения на улицу; лифты и лестницы были для нас теперь существенным препятствием. Здоровый санитар из урологии объяснил мне, как это делается, и указал маршрут:
– А Вы его – в лифт, и спускайтесь вниз! А там – вывезите на улицу и – сажайте в машину!
-Вот спасибо за разъяснение!- ответила я злобно, со всем сарказмом, на который была способна.
Наблюдая мои умелые манёвры с креслом- каталкой и Дарио, обмякшим в ней безучастно, знакомые Марчелло обратились ко мне с одобрением у входа в больницу:
– Послушай, Ольга…Все русские такие же здоровячки, как ты?
Я, которая всегда считала себя скорее высокой и спортивной, чем массивной и громоздкой, спросила с неудовольствием:
– А что, разве я – “здоровячка”?
-Ммм, – отвечала синьора.- У нас тоже возникли проблемы с отцом. Я как раз хотела заказать ему в агентстве сиделку- русскую или же украинку…потому что должна быть физически очень крепкой; быть в состоянии поднять его с постели, посадить его в кресло-каталку, или на унитаз, или в машину, и опять же, водворить его на место. Понятно?
Понятно. Видно, мои героические подвиги с Дарио и моя сверхъестественная сила произвели на них впечатление.

Через пару дней Дарио опять почувствовал себя плохо – у него заболел живот, и он попросил отвезти его снова в больницу, даром что через неделю нас и так приглашали вернуться туда на контрольный осмотр.
Если вскоре после операции болит живот, то может быть, и ничего такого, пустяк; а может быть и серьёзное осложнение. Поскольку Марчелло работал, а транспортировать Дарио становилось всё более трудным делом, я решила позвать на помощь неприятного мне Рино; поможет спустить папашу с третьего этажа и посадить в машину.
Рино ответил, что он не может, занят. Советовал вызвать скорую помощь, а всю пищу папе перекручивать на мясорубке – вот и не будет болеть живот.
-Что у вас, миксера нет, что ли?! Перекручивайте ему всё и давайте в виде пюре!

Ок. Зная заранее, что “скорая” вряд ли повезёт его в больницу без экстренной необходимости, я и в этот раз справилась сама с пересадками “машина -кресло-машина” и спусками- подъёмами по лестницам.
В приёмной “скорой помощи” клиники Атри пожилой и опухший врач не посмотрел ему даже живот, игнорируя мой рассказ о том, что Дарио только что выписан после операции. Лишь посмотрел, набычившись, и довольно невежливо выгнал меня за дверь. В Абруццо некоторые медики позволяют себе этакую “резкость” с “простым народом”, и это им сходит с рук.
А может, опять стереотип “украинской сиделки, сопровождающей больного” сработал.
И- вызвал медбрата, похожего на вышибалу из клуба. Последнее, что я видела, пока закрывали дверь – это как медбрат заваливал Дарио вниз лицом на кушетку, надевая резиновую перчатку. Потом из-за двери раздался сдавленный крик старика…
Когда я вошла опять, Дарио был бледен, как мел, и пытался надеть штаны. Он и потом, до последнего, старался всё делать сам, молодец. Не любил быть обузой другим.
Врач сидел там же, где и был, не сменив своего положения, и по словам Дарио, которому охотно верю, даже не прикоснулся к больному.
Он выпучил глаза, когда я его спросила:
– Доктор, Вы посмотрели ему живот? Не осложнение ли какое после операции?
-Естественно, посмотрел!- фыркнул он раздражённо.- Какое ещё осложнение?…Это был каловый камень, фекалома!…И мы её сломали, – он кивнул на медбрата.- А теперь идите себе домой, делайте клизмы! – сердито сказал он мне.- Такими делами семейный врач должен заниматься, а не “скорая помощь!”
“Да-да,-думала я.- Расскажи мне, чем должна заниматься “скорая помощь”, как будто я сама, слава богу, столько лет на ней не проработала…”
Говорю же – я всех бешу и раздражаю.
Я оставила рассерженного медика, опухшего вруна и лентяя, продолжать принимать больных, и отвезла беднягу Дарио домой, по дороге купив в аптеке клизмы.
-Кто же мне их поставит?- жалобно стонал он.
Видно, смущение и стыд передо мной, нежелание вовлекать меня в эту процедуру ещё пересиливали боль в животе…да у меня, по-честному, и не было особой охоты ставить ему клизмы, если можно было этого избежать.
-Подождём, пока Марчелло вернётся с работы?- предложила я.
-Нет, живот у меня болит!…Позвони Рино, – попросил он.
Я опять позвонила Рино – век бы ему не звонить!- и объяснила ему ситуацию. Тот, разозлившись на меня не меньше медика из приёмной, воскликнул:
– Какой же ты, к чёрту, врач, если не можешь поставить ему клизму!
– Тут не нужен врач, – сказала я ему.- Ты – его сын, и он хочет, чтобы ты приехал. Совесть надо иметь!
Но совести у Рино в данный момент не было. И это всегда ему прощалось. Все всегда говорят: “Ну, ты же знаешь, какой Рино…” И не всегда даже добавляют: “засранец”.
Я сказала Дарио, что Рино ехать не хочет( не может?) Тот расстроился и разозлился до слёз.
– Сволочь, негодяй!…- всхлипывал он.- Вот лишу его наследства, всего лишу! Заявлю на него за плохое обращение с родителем!
Э!Всё это были пустые слова и угрозы. Да и поздно было уже “лишать наследства”: давно уже и земля, и два старых дома, всё их бедняцкое имущество, были записаны на Рино.
– Ладно, не волнуйтесь; сделаем сами клизму…Всё будет хорошо.
Пришлось Дарио отдаться в мои руки.
Только дела у нас, вопреки моим обещаниям, шли всё хуже; он потерял над кишечником всякий контроль. Пришлось нам купить, в самом деле, подгузники, и Марчелло сам их ему менял; ему пришлось на четыре-пять дней оставить работу, чтобы ухаживать за отцом и стараться устроить его в больницу- что оказалось совсем непросто.Хотя Дарио очевидно и срочно нуждался в профессиональной помощи и больничном уходе, брать его туда упорно не желали.
Наконец, поругавшись в приёмном покое со всеми, включая опухшего медика, что “лечил” ему фекалому(за это, кстати, нам пришёл счёт на тридцать пять евро), запугав медперсонал обычными своими угрозами: “Я- человек отчаянный, мне нечего терять; узнаю, где вы живёте, и ночью вас подкараулю…”, ему удалось устроить Дарио вначале назад, в урологию, а затем вызвать ему другого врача, интерниста (по-нашему- терапевт), который внимательно его осмотрел.
Это был первый раз, клянусь, когда я увидела в Атри врача, собирающего анамнез и осматривающего больного по всем правилам.
Я не постеснялась сделать ему этот комплимент. Он смущённо ответил, что “и другие его коллеги так делают”.
Да? Не будем строить иллюзии. При поступлении в урологию нас приняла медсестра, которая с моих слов внесла данные в карточку деда, в том числе и историю его жизни и болезней.
И сколько раз я забирала из больницы клинические карты Дарио и Аннализы- они были всегда буквально пустыми, никаких тебе дневников, консультаций специалистов- ничего; только титульный лист, основной диагноз и анализы, вклеенные в конце. В России такая история болезни была бы немыслима…и нелегальна.
Аннализе, которая многократно лежала как в психиатрических, так и в других отделениях, так никогда и не был поставлен диагноз. Хотя бы предположительный.
Что же у неё было- шизофрения? Маниакально- депрессивный синдром? Какое-нибудь “тревожно-депрессивное состояние”?…Хотя в таких диагнозах, самих по себе, нет особого смысла и ничего, определённого наукой, за ними не стоит, мы никогда уже не узнаем, от чего и как её лечили.
Известно было только, что временами она кричала глупости с балкона и качалась на стуле, вывалив наружу язык. Дарио годами подсыпал ей тайком в питьё якобы назначенное психиатром, опять же, неизвестное, лекарство в неизвестных дозах…В одной лишь из последних историй болезни я нaшла “консультацию психиатра”, где говорилось: “По словам больной, она страдает депрессией”. Всё.
В общем, ей верили на слово.
Потом я стала сама свидетельницей экспертизы, которая, в её случае, проводилась комиссией из четырёх человек- врачей разного профиля. Аннализа, не в пример неопытному Дарио, вела себя там, как нужно, выдавая лучшие свои “номера”: заваливалась набок при ходьбе, так что мы с Дарио с трудом поддерживали её с обеих сторон; сидела на стуле, обмякнув и свесив голову вбок; раскачивалась, вываливала язык изо рта, “забывая” втянуть его обратно, не отвечала на вопросы слишком вразумительно.
Насчёт психики ей задали только один вопрос:
-Вы что- в депрессии?…- участливо спросила одна врач.
-В депрессии, – бесцветным, как эхо, голосом, подтвердила Аннализа.
Больше к ней по этой теме никто не приставал. Такая вот экспертиза.


Рино узнал от Марчелло, что Дарио опять в больнице, и вскоре там объявился.
Когда я пришла того навестить, Рино был уже там – стоял у постели отца со скорбной участливой миной и причёсывал папе редкие волосы набок маленькой увлажнённой расчёской- какой заботливый сын! С такой прилизанной причёской голова Дарио казалась ещё меньше, совсем усохшей. Конечно, расчёсывать Дарио- это очень нежный сыновий жест- не то, что ставить клизмы или менять подгузник!…
Но родители прощают всё, и было видно, что Дарио ему очень рад, даже тронут, можно сказать. Взгляд его был затуманен нежностью от сыновьей ласки… На столике рядом лежал кулёк с карамелью, которую Рино ему принёс.
Было как-то неловко мешать семейной идиллии.
– Чао, Ольга, – приветствовал меня Рино.
– Я с тобой, любезный, не разговариваю, – сообщила я. Оставила всё, что принесла с собой, забрала дедово грязное бельё- постирать(а может, лучше выбросить и купить ему новое) и ушла. Кто я такая, в самом деле, чтобы вносить разлад в эту семью, ссорить братьев и отцов- детей между собой?

Внизу, в вестибюле, столкнулась с Антонио Йеццони, тот стоял в очереди в кассу.
– Уши забились серой, – поведал он мне доверительно.- Ушные серные пробки.
И поковырял пальцем в ухе для ясности.
Я сказала ему, что отец Марчелло плох, и я проведывала его. (Почему-то каждый считает нужным как-то объяснить своё присутствие в больнице).
– Ты хорошо выглядишь- такала элегантность, класс!- похвалил меня Антонио.- Прямо почти как синьора!- добавил он.
– Почему- “как”?- не поняла я.- Я и есть синьора.
-Нет, ну…в смысле, – замялся он.- Ты же не относишься к высокому сословию, аристократии. Ты же относишься к нашему брату, плебалье*…
– С чего ты взял, – внезапно обиделась я, – что я отношусь… к плебалье? Ты меня, Антонио, в вашу “плебалью” не записывай. Я- средний класс, им была и останусь, даже если бы вышла замуж за…Скрофетто!

Ушла, вся передёргиваясь и фыркая от возмущения.
Вот теперь меня и в плебеи записали! Так мне и надо!
Больше надо водиться с такой братией, которая в ушах, забитых серой, ковыряется…
————–
*Plebaglia (ит., презрительно) -“народишко, людишки”, в противовес “благородному” сословию.

ГЛABA 17.

COПEPHИKИ HA COCEДHИX KOЙKAX.

“- Мойше, скажите, Вы с Вашей Цилей счастливы?
– А куда денешься!”

“-Знаете, Моня, с Вашей Сарой спят все, кому ни захочется!
– И я их понимаю! Мне тоже не хочется…а шо делать?!”
(еврейские шутки)

Хотя рассказ мой – не про евреев, а про итальянцев, эпиграфом к последним двум главам стали еврейские шутки; они такие…житейские, и полные вселенской грусти.
Как странно, бывает, распоряжается судьба, сводя одних и тех же людей в разное время их жизни в самых неожиданных местах!
Не то, чтобы больница была для пожилых людей неожиданным местом…но некоторые ситуации трудно себе представить. Например: лежите в палате Вы, рядом с Вами, на соседней койке – муж Вашей любовницы, или любовник Вашей жены, а сама она мирно сидит ме+жду Вашими койками в узком проходе…
Именно это случилось с Дарио.

Первое время в новой палате, окружённый заботами медсестёр, которые переворачивали, обмывали его, меняли подгузник- он и не заметил, кто лежит на соседней кровати. Видел только заострённый и неподвижный профиль какого-то бедолаги и женщину рядом, что грустно и безучастно смотрела на него.
Позже, когда он вздремнул и выпил через трубочку воды, стал вроде как узнавать…и, слово за слово, разговорились.
Говорили Дарио и синьора; обменивались короткими фразами, без эмоций- просто информация и, конечно, сочувствие к болезни- больше ничего.
Но если бы встреча произошла на четверть века раньше, палата наполнилась бы яростными криками, брызгами слюны и, может, случилась бы потасовка…
На койке справа от него лежал в состоянии глубокой прострации, близком к коме, старый соперник Дарио- Пьерино. Из-за него семейство Коцци стало притчей во языцех и даже сменило место жительства, удалившись от моря и цивилизации в горы, в деревню.
А рядом, на стуле, сидела его жена- когда-то зазноба и тайная страсть Дарио, причина громких скандалов- синьора Рита. Сразу он её не узнал; а так, если приглядеться- не так уж они изменились- ни Рита, ни муж её Пьерино, больной теперь лейкемией. Только постарели.
Позже Марчелло рассказал мне историю…

В ту пору ему было семнадцать лет, и Дарио, значит, был тоже на тридцать лет моложе.
Если в восемьдесят два года ему удавалось ещё когда-никогда пошалить при помощи “Виагры”, то представьте себе, на что он был способен в пятьдесят два года и без оной!
Дарио переехал с семьёй из Челлино в Пинето, к морю, чтобы работать на фабрике, и снял полдома у этого самого Пьерино и его молодой жены Риты.
Пожили всего пять лет и пришлось уезжать восвояси; убираться, верней, со скандалом- и подобру- поздорову…
Аннализа, мать двух сыновей-подростков и жена несерьёзного мужа с длинным носом и тонкими усами, всегда подозревала хозяйку в грязных намерениях и аморальном поведении. Ей казалось, что Рита ведёт себя с Дарио по меньшей мере неприлично. И вскоре стала высказывать свои подозрения открыто: сначала Дарио, с которым на этой почве стало доходить до драк, а потом- хозяйке Рите и её мужу.
Временами ей казалось- она чуть не застукала их с поличным; но неуловимая пара любовников умела так прятаться в доме, издеваясь над бедной женщиной, что ей никак не удавалось накрыть их прямо на месте преступления. Зато находила косвенные улики: какие-то подозрительные волосы на лестнице и в постели- “явно лобкового происхождения”…Потом в её психике произошёл надлом, и история выплеснулась на улицы города, став общественным достоянием.
Именно тогда у Аннализы появилась её дурная, шокирующая семью привычка выходить на балкон и пронзительным голосом выкрикивать обвинения и оскорбления в адрес соперницы е её рогоносца-мужа, который вначале никак не реагировал.
Тихий Пьерино, хоть не такой уж красавец, но порядком моложе Дарио, поначалу не принимал историю всерьёз, будучи предупреждён, что у Аннализы бывают “заходы”, но что, в общем, она безвредна…Теперь же, с ужасом слыша, как с их балкона день за днём несутся вопли: “Пут-таана!! Корну-уто!!(“Рогоносец”), и что ни день поносят честное имя его жены, его самого и всей семьи, позоря перед всем Пинето- решил от этих жильцов избавиться.
Мало того, ревнивая Аннализа часто преследовала его на улице, выкрикивая ругательства и стараясь стукнуть его побольнее…видно, считала ответственным за поведенье жены и виновным в попустительстве. Закрались понятные подозрения: а что, если за этим что-то стоит?
Дарио не хотел съезжать с квартиры и наотрез отказывался признавать какую-либо связь с хозяйкой дома. Между ним и Пьерино начались безобразные ссоры и, хочешь- не хочешь, вздорная семья Коцци должна была покинуть ставший негостеприимным Пинето и вернуться к себе в Челлино, где, вдали от людей, на природе, могли давать выход их бурному темпераменту…
Так, Коцци оказались опять в глуши, а у Риты и Пьерино в скором времени …родилась дочка. Эта девочка, тридцатилетняя теперь, тоже приходила в больницу проведать папу. А может, обоих пап. Марчелло высказал предположение, что она спокойно могла быть его сестрой.
Так или нет, но я поражалась Дарио. Казалось, присутствие в палате этих призраков прошлого никак его не беспокоит.
Он оставался непроницаемым, загадочным и безмятежным в последние месяцы своей жизни, не выражая никаких эмоций. Его переворачивали и меняли ему подгузник, не прося синьору Риту выйти в коридор, и он принимал всё, как должное- с достоинством, не проявляя ни малейшего неудовольствия или смущения.
Кто знает? Может, возраст, тяжёлая болезнь и близкая смерть делают всё это несущественным, примиряют все противоречия, стирают эмоции?
Лежишь, умирая, ты; рядом, в метре от тебя, лежит, умирая, твой бывший соперник; тебя подмывают, меняют подгузник у всех на глазах; твоя бывшая любовница смотрит на вас обоих грустно и безучастно…
Хотелось бы расспросить Дарио: что думает он по поводу такий совпадений? Что в их присутствии было, конечно же, невозможным.
В любом случае, теперь Дарио и Пьерино если и боролись вяло- то только за жизнь; и если в чём соревновались- то только в том, кто дольше протянет.

– Может, там и не было ничего?- спрашивала я Марчелло, единственного, кто чувствовал себя неловко, не зная, как с ними говорить.
– Да нет, что там не было – было. – заверил меня он. – Ты моего папу не знаешь- он с женщинами был…как бы это лучше сказать?…свиреп.
Но вскоре уже и Марчелло болтал с синьорой, как ни в чём не бывало.

Какое-то время спустя после смерти Дарио, расплачиваясь в супермаркете, я услышала, как девушка-кассир приветствует меня, и узнала в ней ту самую дочку Пьерино.
– Вы меня помните? Наши отцы вместе лежали в палате, – улыбнулась она.
– Помню, конечно. Мой свёкор, – поправила я её.- Он умер в конце августа.
– И мой отец тоже, – вздохнула она.- Он умер двадцатого.
Что ж, смерть двух соперников разделяли всего несколько дней. Выиграл Дарио.
– Ваша семья когда-то жила у нас в доме, Вы знаете?
-Да, Марчелло мне рассказывал, – сказала я.
Похоже, она считала, что два старика были добрыми друзьями.
– Это-точно моя сестра, – сказал Марчелло, ждавший меня у входа, со странной уверенностью.
– Да?…Ну, так сделайте анализы ДНК, чтобы знать наверняка. Теперь, когда ты почти порвал отношения с братом, может быть, обретёшь сестру?
-Да нет, не надо, – сказал он, подумав, глядя на неё издалека.
– А что так?
-…Да нет, не хочу.
Больше мы к этой теме не возвращались.

ГЛABA 18.

BECEЛЫE ПECHИ И ГPУCTHЫE ДHИ B AБPУЦЦO.

“Mi scappa la pipi, mi scappa la pipi,
Mi scappa la pipi, papà,
Io non ne posso più, mi scappa la pipi…
Papà, la faccio qui*!”

-звучит музыка из телевизора в больничной палате.
Виктория Сильвстедт, американская шоу-гёрл, совсем недавно в Италии, спрашивает у ведущего:
-Что это за песня?
Энрико Папи, телеведущий, ей отвечает:
-Одна из итальянских песен…
– Замечательная!- хлопает Виктория в ладоши.- Bellissima!
Балерины танцуют в бикини.
Я переключаю канал- кажется, дед заснул… На другом, местном канале- вчерашний концерт на площади в Атри. Популярнейшие Джорджоне и Донателло; эти двое в последнее время- желанные и высоко оплачиваемые гости на любом провинциальном празднике; то ли куплетисты, то ли- авторы-исполнители “народных” песен- частушек с ясным двойным смыслом и устроители неприличных массовых плясок на площадях с участием детей и пенсионеров.

“Всё скачет и скачет, танцует моя лошадь,
Подолгу, часами, она резвиться может.
Плясать и резвиться она не устаёт:
Направо, налево, вперёд- назад- вперёд!”

“Обмякла, обмякла, ослабла моя лошадь;
Как раньше резвиться, скакать уже не может,
Стареет коняка и стал уже не тот;
Обмяк он, ослаб он и быстро устаёт!…”

Казалось бы, там, где звучит беззаботная музыка, где поют такие вот глупые песни, все радуются и веселятся- никто не должен болеть и умирать.
И однако, Дарио лежит в больнице, худеет, и после повторной колоноскопии, во время
которой, он говорит, “испытал родовые муки”- у него обнаружили опухоль кишечника, а затем, методом магнитного резонанса – и метастазы повсюду. Насколько лучше был
“лёгочный фиброз!”
Теперь его готовят ко второй операции, чисто паллиативной, чтобы избежать кишечной непроходимости и, как нам образно объяснили врачи- “не лопнуть”, “не взорваться”.
Не знаем, хотим ли мы, чтобы он перенёс эту операцию и продолжал мучиться, или…
…не знаем.

За стенами больницы жизнь шла своим чередом, была середина июля.
Дарио операцию перенёс и чувствовал себя неплохо.
-Болит у Вас что-нибудь?- спрашивала я.
-Да нет, когда лежу- не болит. Только когда меня сажают, – тихо и спокойно отвечал он.
Меня удивляло в нём это спокойствие, безмятежность. Знал ли он, чем болен, что у него нашли?…Он никогда об этом не спрашивал, не интересовался. Может быть- не желал знать? Лежал себе тихо, с достоинством; не плакал, не упрекал родных, как некоторые больные, которые в своём страдании становятся капризными, несносными и нетерпимыми к окружающим.
Принимал всё, что с ним происходит, как должное, с безразличием. Или стоицизмом.
Взгляд у него стал каким-то неземным, прозрачным; рассматривал что-то далёкое, за пределами нашего мира. Всё понимал, всех узнавал, но иногда стал путаться и грёзить наяву. Например, сообщили ему, что должна приехать сестра его Тина из Сан Ремо, повидаться с ним, и он отвечал с недоумением:
– А мне вся эта история с Тиной кажется странной…Тина давно умерла, сразу же после Маурицио.
Самое интересное, что “Маурицио” этого никто не знал- не было у них родственников, которых звали бы Маурицио.

Рино злился на нас за то, что у дедушки в больнице почему-то нет с собой денег; даже каких-нибудь пятидесяти евро!
– А если ему кофе захочется выпить, или ещё что?!- возмущался он.
Конечно, было досадно. Думал, что папа и в больнице, со смертного одра, когда-никогда полтинник ему протянет, сделает сыну подарок… Напрасно.
-Да какой ему кофе! Ты соображаешь, что говоришь?- Марчелло кивал на исхудавшего Дарио, лежавшего безучастно в постели. – Посмотри на него. Кожа да кости!

Как водится, в июле по всему побережью Адриатики- вечерние базары. Открыла и я мой прилавок бижутерии на приморском бульваре. Как-то вечером наведался Антонио Йеццони с семьёй- спрашивал о здоровье деда. Как только ушли- Марчелло скривился гадливо.
– Ты видела этих…людей?- кивнул головой им вслед.
-А что?- не поняла я.
– Как- что? Вынюхивать пришли, узнать, не созрел ли клиент!
Тут только я вспомнила, что Антонио теперь- владелец похоронного бюро.
-Ну, может, он интересовался по-дружески…- усомнилась я.
– Нет, нет! Он и маму мою хотел хоронить, и обиделся, что я поручил другому, Ферретти. Ты что, смеёшься- доверить Антонио родителей хоронить?! Этим должны заниматься серьёзные люди. Антонио в прошлом году двоих хоронил; так один раз- не закрывался гроб, был дефективный- пришлось менять посреди церемонии, а в другой- фургон похоронный на улице остановился, пятьсот метров до церкви не доехав. Позор, да и только!…И в этот раз, если что- и близко его не подпущу, пусть обижается!

На повторную комиссию нас так и не вызвали, поэтому пришлось призывать комиссию срочным образом в больницу, к постели умирающего больного. Для подтверждения этакой срочности потребовалось брать особую справку, “Об угрозе скорой смерти”, и через неделю после её предоставления(в Абруццо “скорая смерть” обычно не наступает раньше, чем через неделю), USL, наконец, освидетельствовал деда через одного из врачей отделения. В этот раз все были согласны с тем, что Дарио имеет право на “пенсию по уходу”…Жаль только, что ухаживать за ним оставалось недолго.
К тому времени он был в терминальной стадии.
Ну, и к чему тогда, вы скажете, все эти хлопоты? И оставьте старика в покое доживать последние дни. А то- пенсии какие-то, комиссии…
Как бы не так! У нас в Италии, в Абруццо, старики могут приносить пользу семье до самого последнего вздоха, и даже после. Широкую огласку получил случай, который мы видели по телевизору: сын в течение двух или более лет держал труп отца в холодильнике, и тем временем продолжал получать его пенсию…

Последняя неделя августа. На улице жара – сорок градусов; смотрю из того же окна больничной палаты.
Где-то далеко, в Ливерпуле, как раз в эти дни проходит знаменитый фестиваль. Музыканты играют в клубах и пабах, на улицах и площадях; люди поют песни и пьют пиво. Старик Пол Маккартни раздаёт автографы и поднимает большой палец вверх. По Мэтью стрит ходят, чувствуя себя подростками, седовласые битломаны…
Почему я ещё здесь?…Почему я не там, не с ними?
Даю себе зарок- добраться до Ливерпуля прежде, чем стану совсем уже седовласой, и устроить себе Magical Mystery Tour** до того, как и меня подкосит какой-нибудь недуг.

Вечером Марчелло съездил проведать отца, и остался доволен: там было прохладно, работал кондиционер, дед лежал в палате один и чувствовал себя неплохо.
На следующее утро нам сообщили, что Дарио умер.

Первого сентября траурный кортеж двинулся по улицам Челлино.
Шедших за гробом было немного, но и не мало- человек пятьдесят; соседи, старички- картёжники из бара,просто односельчане, присоединившиеся – кто из сочувствия, а кто из любопытства.
Рино, Мария и Марчелло шли за катафалком, я держалась чуть сзади и сбоку- вела собаку по тротуару. Киккa старалась идти в ногу с процессией, тянула поводок; было ясно, что знает, кого там везут, в машине, боялась выпустить его из виду…Марчелло был странным в тот день: не захотел оставить дома Кикку; сказал, что она была “другом деда” и потому тоже должна участвовать в похоронах. Что ж…Если Кикка могла ему дать моральную поддержку…мы взяли её с собой. И она была, пожалуй, самым грустным и искренним “участником”. Её завели на минуту в зал, где стоял ещё открытый гроб. Она заглянула внутрь, встав на задние лапы, и сразу, кажется, всё поняла: вот что случилось с её соседом по дивану, вот почему он больше не зовёт её и не гладит…Прижала уши, отвела в сторону взгляд, притихла.
Увидев реакцию собаки, стали всхлипывать пустили слезу немногие соседи, пришедшие попрощаться. Рино громко сморкался. Кристина никак не хотела приблизиться к гробу- “боялась покойников”. Сидя в сторонке с Марией, играла с пупсиком, взятым с собой, чтоб не скучать. Порой начинала веселиться, рассказывая что-то маме на ухо, и это понятно в её жизнерадостном возрасте; но, одёрнутая, с досадой умолкала.
На площади перед входом в церковь все остановились. Многие пожимали руки и выражали соболезнование членам семьи. Вышел хозяин бара, куда я возила всё время Дарио. Где оставляла его играть в карты, пока ходила к врачу за рецептами, и откуда забирала его каждый раз. Он пожал руки Марчелло, Рино и Марии; а мне, стоявшей чуть поодаль с собакой, руки не пожал. Хотя именно я всегда сопровождала деда, мне почему-то соболезнования не выразили.
Может, не знали, что я тоже – член семьи? Думали- украинская сиделка?…Они вечно кого-нибудь сопровождают, и им за это платят.
Виноват был, конечно, Марчелло- в этот раз он поручил мне сопровождать собаку. И хотя сопровождать Кикку для меня всегда было делом приятным и почётным- на похоронах можно было без этого обойтись. На похоронах собаковод- не самая уважаемая фигура и должен быть в стороне. Hе может даже войти в церковь.
Ну, что ж. Это- не главное, Мы-то с вами знаем, как обстояло дело- и ладно.
Нам всё это народное признание никчему.
Собак не пускают в церковь, и так во время службы мы с Киккой остались и ждали снаружи. Зато неожиданно встретили старого знакомца, Томмазо, того самого, что чуть было не женился на моей маме. С ним была женщина в чёрном явно восточной наружности.
– Позволь познакомить тебя с моей половиной, -с гордостью представил её Томмазо, хотя казалось, что именно он, что едва доставал жене до плеча, мог быть её “половиной”. Женщина в чёрном- назовём её Фатимой- была намного моложе моей мамы. Можно сказать, она была не намного старше меня.
Крепкого телосложения, она чёрной башней высилась над супругом; суровое лицо и усики под носом делали её похожей на переодетого талибана. Весьма возможно, что это был тот самый вариант сорокалетней вдовы или девственницы. Не найдя себе мужа в Марокко, была рада выйти за “итальянского синьора”, приехать сюда и жить с ним – вау!- в Челлино!
– Очень приятно! Мои поздравления!- искренне порадовалась я.
Говорить нам было особо не о чем. Мы стояли под храмом господним, не имея возможности войти: я- из-за собаки, он- по понятной причине вероисповедания Фатимы.
В дальнейшем я встречала Томмазо ещё не раз; он был не так весел и уверен в себе, как когда-то. С некоторых пор его повсюду сопровождали два рослых кучерявых марокканца- видимо, братья жены. Такие угрюмые смуглые типы в кино всегда торгуют оружием и наркотиками. В их компании он озирался беспомощно и с опаской, будто ища поддержки. “Спасите, помогите! Кто -нибудь…вызовите полицию!”, казалось, безмолвно кричал Томмазо.
А может, это была только игра воображения.

Угрызения.
Прошли месяцы после смерти Дарио. Жизнь моя потекла по-прежнему.
Реализуя детскую мечту, я дважды съездила в Ливерпуль, навестила подругу в Норвегии- и всё это было прекрасно. Свободная от обязанностей сиделки, я могла, наконец, распоряжаться моим личным временем, как хочу. Не связанная дедом по рукам и ногам, казалось, избавилась от тяжкого груза ответственности.
Через год получили дедову пенсию “по уходу” и разделили её пополам с Рино. Хоть он был ни при чём, в смысле ухода- но от денег, разумеется, не отказался, а по закону ему- причиталось.
Моими стараниями Дарио сделал-таки ему последний подарок.

Прошли месяцы; но, вспоминая Дарио, я странным образом знала, что совесть моя- не на месте. А почему?…Я сделала для него многое, и может, больше, чем сделал бы на моём месте кто-то другой. Но делала всё это нехотя, считала его нежеланной обузой.
И было во мне некое потаённое злорадство: мол, вёл себя со мной по-свински, был ко мне несправедлив- а теперь, по крайней необходимости, пришёл ко мне, нуждаешься в моих услугах? Никто тебя больше не хочет?…
Было желание наказать его, преподнести урок, видеть его раскаянье и благодарность.
Мало благородства было в моих побуждениях. Или же не было вовсе.
На качестве ухода за ним это не сказывалось, и может, ему эти тонкости были до фонаря. Главное, он получал тепло, уют и трехразовое питание…Но то, что я его недолюбливаю, думаю, знал. Не мог не чувствовать.
И уж точно могла избежать упрёков и не воспитывать его, как маленького ребёнка; быть великодушней со стариком и не такой эгоисткой…
Я всегда любила собак. Забота о них никогда не казалась мне обузой.
Почему не могла я, скажем, видеть в Дарио некого старого больного пса, грязного и шелудивого, со скверным характером притом? Который никому не нужен.
Но достаточно пригреть его, накормить, отскрести, отмыть, подлечить- что ещё нужно? Еда и немного ласки- и он начинает вас привечать, лизать вам руки, вилять хвостом; и вы замечаете про себя- а ведь пёс он совсем неплохой. Не хуже всех остальных.
Хороший, может быть, пёс.
В конце-то концов, мы стали почти друзьями. Должно быть, и он узнал меня лучше, и, недоверчивый по природе, доверился мне? Стал доверять?
А эта кротость его, покорность в последние дни…
Может, мы сломали его, наконец? Подавили его характер, натуру, и он смирился безропотно и безвольно?…Терпел тиранию Рино; потом, выбирая меньшее из двух зол, отдался в руки другому тирану- мне? И вот, потерял всякую волю к сопротивлению, интерес к жизни и…ушёл, закрыв за собою дверь?
Когда вижу вмятину на диване, разгладившуюся со временем – мне почти его не хватает.
Этого взбалмошного деда, эгоиста и самодура, несчастного деда, которого никто не хотел. Я первая его не хотела, с вонючими носками и трубками в носу- ни за какие блага на свете! И всё же, ему удалось приучить меня заботиться о нём, считаться с ним, и в конечном счёте- его уважать…

Какое-то время спустя приехала сестра Дарио, Тина.
Намного младше брата, внешне напоминала его, но казалась выходцем из другой семьи: хорошие манеры, правильная речь…Как сказал бы Антонио Йеццони- “почти совсем как синьора”.
– Спасибо тебе за всё, что ты сделала для Дарио,- сказала она.- Мы говорили часто по телефону; и он так хорошо отзывался о тебе…Ему нравилось жить у вас. Говорил: ” У Ольги я не чувствую недостатка ни в чём”.
Я была тронута; честно говоря- не ожидала.
Благодарность Дарио дошла до меня с опозданием, но было очень приятно и как-то легко на душе.
—————
* “Мне хочется пипи, мне хочется пипи, мне хочется пипи, папà!
Я больше не могу, мне хочется пипи, уписаюсь сейчас, папà!”( перевод автора)
** Волшебное таинственное путешествие (англ.)

ГЛABA 19.

ЗEMЛETPЯCEHИE B AБPУЦЦO.

– “Ты видела фильм”Апопапликс нау”?…
(Марчелло К.)

И опять в Абруццо ничего не происходит. Греются на солнце пляжи, виноградники и огороды.
И Романо щётки свои продаёт на базаре, и Скрофетто, лишённый водительских прав, пешком семенит в своей войлочной шляпке в бар.
И Эрколе Малагрида, мелкий мошенник, ещё на свободе, но уже начинает нервничать- стал в последнее время очень религиозным. Когда едут они поутру с помощником Винченцо по их нечестным делам- Эрколе видит на обочине мадоннину и просит остановиться.
-Ты не против?- спрашивает у Винченцо.
-Ну, что ты.- Винченцо думает что тому, быть может, приспичило по нужде- и глядит с удивлением, как “босс” опускается в пыль на колени перед маленькой мадонной и крестится, и целует что-то, что висит у него на шее…Тут только Винценцо замечает, что это- не ямайские бусы, как он думал раньше, а розарио- деревянные чётки с крестом.

И мы гуляем с Киккой, как обычно мы это делаем по утрам, останавливаясь у некоторых витрин. На многих дверях магазинов висят фальшиво-сочувственные объявления: ” К сожалению, я не могу войти” или “Я подожду снаружи” рядом с картинкой грустной собаки; странно, что часто их вешают именно в нижней части двери, на уровне собачьей морды; может, считают, что так собаке будет удобней прочесть?…
…И- ничего не происходит.
Но если так говорить, посмотрите- обязательно что-то случится. Так можно даже накликать беду. Предрассудки там или суеверия- не знаю; а только если придёт мне в голову, например: “Давненько живот у меня не болел…или голова…”- назавтра же, будьте уверены, эта часть тела и заболит!
Так случилось и в ночь на шестое апреля .
Утомлённые жизненной монотонностью, легли мы в свои кровати, как вдруг….
В три часа наша собака зашлась оглушительным лаем, вспрыгивая на постель.
Жалюзи на окнах затрещали…
-Воры!- вскочил испуганный Марчелло, тараща глаза и пригибаясь.

Марчелло давно ожидал и боялся воров.
И правда, могло показаться вначале, что снаружи, с балкона, к нам кто-то ломится. Но уже задвигалась, заездила подо мною кровать, и я мигом узнала эту вибрацию и странный подземный гул, будто от поезда метро.
– Это, Марчелло, – сказала я, – землетрясение.
Через секунду мы уже стояли в наших неэлегантных пижамах на балконе – у него штаны чуть ниже колен и намного выше щиколотки – и смотрели, выпучив глаза, на наших соседей на другом балконе, в таких же нарядах и с ребёнком на руках.
-Что такое?! Вы слышали?…- спрашивала встревоженно соседка с ребёнком; но в то же самое время, заметила я, исподтишка рассматривала, как мы одеты.
Если моя голубая пижама была не бог весть что, но хотя бы брюки- нормальной длины, то что касается Марчелло- вид у него в этих подстреленных панталонах был решительно неприличный; но в тот момент я промолчала …
Вернулись в дом, включили телевизор. В Италии, пока не включишь телевизор- ничего не поймёшь.
Даже если твердь земная разверзается перед тобой- то не веришь своим глазам, пока не скажут об этом официально. По телевизору.
-А!…- восклицал удивлённо Марчелло, открыв рот и слушая экстренный выпуск.
Оказывается, только что в Аквиле, столице нашего региона Абруццо, где-то в пятидесяти километрах от наз, произошли толчки в 5,8 баллов по шкале Рихтера или в 9 баллов по какой-то там шкале Меркалли.
– Порко Джуда!…Значит, действительно- землетрясение, – поражался он, как будто сам только что не трясся вместе с балконом, вцепившись в перила.
В течение ночи толчки продолжались, но были слабей, и до нас, слава богу, доходили не все, что позволяло надеяться, что всё стабилизируется, “утрясается”.
За эти сутки центр Аквилы был практически стёрт с лица земли, а также пострадали крупные центры в окрестностях типа Паганики и городки поменьше.
Последующие два дня довершили начатое: рухнуло всё, что ещё стояло на ногах, и мёртвые вместе с пропавшими без вести( где-то, естественно, под обломками) исчислялись сотнями, а раненые -тысячами.

Большинство итальянских семей имеет разветвлённую сеть родственных связей, и потерпевшие в ближайшие дни рассосались по городам и сёлам Абруццо, по другим регионам Италии, заполнили приморские гостиницы. Те же, кому идти было некуда и те, кто не хотел покидать Аквилу, были размещены в палаточных городках. Вид у многих был жалкий: кутались в казённые одеяла, некоторые, только что спасённые из-под обломков, были в одном белье и плакали, неизвестно что или кого потеряв…
Конечно, плакали не от холода; хотя не обрадуешься, оказавшись там на улице в таком виде! Аквила, на высоте семисот-восьмисот метров на уровне моря- один из самых холодных городив в Италии. Даже летом, делая в Аквиле пересадку по пути в Рим, постояв с четверть часа на автовокзале, мне хотелось бежать в ближайший магазин за шерстяным свитером.
С раннего утра поступали взволнованные звонки, приходили э-мэйлы от родных и знакомых- как мы там, ещё не под обломками?
Нет, отвечала я, всё в порядке. Нас трясёт, но наш дом стоит, держится.
Пока. И должен стоять, будь он неладен! Нам за него ещё лет двадцать платить.
В Фейсбуке меня спрашивали: “Так вы что, живёте в самом Амбруцио?”, не зная точно, что это такое- город или регион?
“Да, в нём самом”, – отвечала я.
И так уж я от этого “Амбруцио” была не в восторге- красивый район, но скотоводческий, всё овцеводы да козловоды- так тут нате вам ещё, землетрясение!
– Если у тебя за дом ещё не выплачено, – подсказывали другие, – значит, он должен быть застрахован.
А ещё советовали собрать всё самое необходимое- деньги, домументы и прочее- в сумку, на случай поспешного бегства.
Очень трезвая мысль. Если уж попадёшь в лагерь беженцев, то неплохо иметь кое-что на первое время, а не остаться вот так в одних трусах, что на тебе, даже без смены белья! И не мешало бы в последний раз искупаться, а то потом- когда ещё придётся?
А может, сходить ещё и в парикмахерскую? Нет?

Я начала искать в документах и -таки нашла страховку! Да, квартира застрахована на семьдесят пять тысяч. Уффф…Сперва отлегло от сердца. Даже стала себе предстaвлять, как этот дом рушится – может, и к лучшему – и я возвращаюсь в Ростов и покупаю себе квартиру, а может, и две поменьше. В одной живу, а те, остальные, сдаю. Какая наивность! До землетрясения некоторые вопросы меня совсем не интересовали; была в полном неведеньи. Вечером Марчелло мне пояснил, что застрахованы не мы, а банк. Если наш дом рухнет, то банк, что выдал нам ссуду, получит свои семьдесят пять тысяч, а мы, освобождённые от обязанности платить, пойдём себе жить преспокойно под мост; или, в лучшем случае, нам выделят какой-нибудь барак.
Оказалось, что люди, потерпевшие землетрясение двадцать лет назад в Умбрии, Салерно и других местах, до сих пор ещё не все устроены. Далеко не у всех есть нормальное жильё. Так что- от разрушения дома никаких выгод мне ждать не приходится.
Стой, родимый, держись, не падай!…

По телевизору опять показывали ужасные кадры: полуголых людей извлекают из-под развалин… Видя, что на ночь глядя Марчелло опять надел позорные штаны, я намекнула ему:
– Не хочешь одеть что-нибудь поприличнее?
– В смысле?
-Если окажемся опять на улице, все люди будут на тебя смотреть…Учти, что тебе потом не скоро дадут, во что переодеться!
– Э, Ольга!- отмахнулся он. – Если окажешься на улице- потом уже неважно, как ты выглядишь.
-Ну, делай, как знаешь!
Похоже, ему было безразлично, в чём его будут тащить из-под обломков.
Я лично одела на ночь домашний костюм “Guess”, чёрный бархатистый с золотыми змейками- в нём будет нестыдно явиться соседям. И так, хотя бы, стоя на улице у развалин родного дома и кутаясь в выданное спасателями одеяло (при этом вас снимает телевидение), я не совсем потеряю собственное достоинство.
Поставила к двери саквояж, в который, правда, мало что поместилось: целый архив моих документов, три романа- ужасно тяжёлых, ёмких (и ведь надо же- не догадалась взять вместо печатных копий CD!), три смены нижнего белья, очки, зонтик и бабушкины бриллианты.
Ночь, однако, прошла спокойно.
В Атри, который всего в десяти километрах от нас, но расположен намного выше, четыреста-пятьсот метров над уровнем моря- толчки были намного сильнее.
У Дженни в спальне опасно накренился шкаф, грозя упасть на кровать и придавить несчастную. С полок посыпались на пол вазы и безделушки…
Сама Миллз осталась лежать недвижно, ожидая конца толчков…или другого конца, не от храбрости и презрения к смерти, а из-за беспомощности. С её болезнью резво вскочить с кровати и побежать без подпорок-протезов к двери- было никак не возможно.

Bocьмого апреля Атри- не узнать. Это больше не праздничный город башен и колоколен с любопытными туристами повсюду.
По пустынным улицам медленно кружат в тумане, со скоростью похоронного кортежа, две машины: передняя с громкоговорителем и позади другая- муниципальной полиции. Голосом, каким объявляют важные новости в фильмах о Второй мировой, вещают:
“Администрация коммуны обращается к гражданам с просьбой не поддаваться панике, не верить необоснованным слухам…” “Администрация коммуны…”
И так – беспрерывно.
Каким именно “необоснованным слухам” не следует верить – не говорят. Хочу спросить кого-нибудь из жителей, но что-то не найду, к кому обратиться.
Обстановка какая-то сюрреальная, как в плохом сне. Непривычная тишина в этих средневековых кварталах, за исключением двух машин, что ездят по кругу…
Редкие обыватели или беседуют между собой, тесно сплотившись в кружки, или перегораживают площадь у ратуши для какого-то митинга или манифестации. Тут же стоят столы для сбора помощи жертвам землетрясения.
В какой-то момент, делая следующий круг у церкви святого Николы, машины преграждают путь настоящей похоронной процессии…Им приходится ускорить темп и свернуть в переулок, чтобы не мешать торжественному шествию священника и толпы за машиной с венками; погибло двое студентов из Атри, учившихся в Аквиле – мальчик и девочка. Когда рухнул “дом студентов”, были многочисленные жертвы; но эти, из Атри, учились в одном лицее с моей дочкой…
Другая бывшая одноклассница, тоже студентка университета в Аквиле, позвонила ей, чтобы сказать, что осталась жива. Чудом.

Оказалось, предупреждения администрации о “необоснованных слухах” относились к фактам мародёрства, имевшим, к сожалению, место.Некоторые лица, воспользовавшись катаклизмом, пошли по пустым домам воровать, а также подстрекали население покинуть жильё, поднимая панику и посылая людям телефонные sms о предстоящих якобы сильных толчках…

Правительство Берлускони не осталось равнодушным к несчастью и объявило, что в помощь пострадавшим от землетрясения будут приняты специальные меры: потерявшие кров, например, не должны платить за воду, газ, свет и могут не выплачивать ссуды в течение двух месяцев.
Апплодисменты, гул одобрения.
– Правильно!- поддерживает Марчелло, глядя телевизор с вилкой в руке.
Правильно? Не знаю; видимо, у итальянцев какие-то другие мозги, или мой иностранный разум не может чего-то понять.
Какую ссуду можно не платить два месяца- за разрушенный дом? За что же платить, если дома уже нет? А также спасибо, что разрешают не платить два месяца за воду, газ, свет, которые мы, не живя там, не потребляем…Мне эти “меры” кажутся просто абсурдом. – И верно, – смеётся Марчелло, поразмыслив.- Вот сволочи, а? Издеваются над людьми.

Мадонна прислала бывшим землякам из Абруццо пол-миллиона евро.
Папа Римский был менее щедр; зато к незначительной сумме денег добавил пятьсот шоколадных пасхальных яиц- подарок потерпевшим к празднику.

Постепенно к подземным толчкам начали привыкать.
Я измеряла их силу на глаз. До “пяти” по шкале Рихтера фигурки Битлз стойко держались на ногах; от пяти и выше- падали у себя на полке.
…Просыпались почти каждую ночь в час, три или в пять утра от зловещих вибраций, но потом не помнили точно- были толчки или нет, вчера это было или сегодня- всё как-то перемешалось. У некоторых появилось даже циничное отношение.
– Не помню, были сегодня толчки или нет?- спрашивает Катя.
Я тоже не помню. В памяти осталось только, что в пять утра я включила телевизор и смотрела какой-то ужасный фильм.
– Что-то меня беспокоило- это точно, – говорю. – Может, и были толчки.
– Наверное, это пёрднул твой муж!- по-хамски отвечает Катя.
Они с Марчелло опять повздорили и она показывает ему своё неуважение.

ГЛABA 20.

TPAУP И “ ШAKAЛЫ” B AБPУЦЦO.

“Те люди, которые не кастрируются,
делают по пять-шесть- семь детей!…”
(Марчелло Коцци о некоторых народах,
которые наводнили Италию
и ведут себя здесь неподобающе)

Десятого апреля – день национального траура. Нескончаемые похороны.
Двести восемьдесят девять жертв и- невозможно сосчитать раненых. По телевизору показывают площадь Аквилы, где выставлены двести пять гробов одновременно.
Сразу же после- немедленный публичный суд над “сиделкой- шакалом” Марией с выразительной фамилией Попа.
Явление мародёрства, ставшее в последние дни, увы, распространённым, получило название “шакальства”(“sciacallaggio”), и соответственно тех, кто ворует из разрушенных или оставленных домов и квартир, называют теперь “шакалами”. В данном случае, сиделка Мария Попа вернулась в полуразрушенный дом семьи, где работала, со своими сообщниками, тоже румынами.
(В Румынии “попа” наверняка не означает то, что у нас. Может даже считаться красивой фамилией там, в Румынии).
В последние годы румыны в Италии стали синонимом Зла.
Кажется, все самые гнусные преступления совершаются ими. Их приняли в Европейский Союз, превратив из бывших “экстракоммунитариев”, которых можно было выслать вон, в “коммунитариев”, у которых те же права, что и у всех итальянцев. В результате в Италию их наехали миллионы, и все те, кто не работает сиделками в семьях или рабочими на стройках, промышляют грабежом и разбоями, выкалывают глаза гражданам зонтиками в метро*, а в свободное время развлекаются ставшими с недавних пор популярными изнасилованиями**.
Невзирая на возраст, тащат гражданок, только сошедших с автобуса или же электрички, в кусты; душат их, бьют, бросают их где попало, будто с цепи сорвавшись; пока многочисленные свидетели, по итальянскому обычаю вызывают, стоя на безопасном расстоянии, полицию. Потом их почти всегда вылавливают, этих румын- не одного, так другого, и часто бывают трудности с их идентификацией. Пострадавшим синьорам они кажутся все на одно лицо, а главное доказательство- ДНК- во многих случаях не выручает, так как в группах румын бывает полным-полно родственников: братья, дяди, племянники, отцы, сыновья… Сейчас это самая многочисленная общинa иностранцев в Италии- больше миллиона двухсот тысяч человек.
Хотя, если посмотреть статистику, в большинстве своём указанные преступления совершают местные жители. В 2008 году было совершено 2.289 актов сексуальногo насилия(куда включены также щупания). Авторами этих преступлений были признаны 1.380 итальянцев и 909 иностранцев, 212 из которых- румыны.
Как видно, румыны и прочие ещё не переплюнули итальянцев в варварстве…
Тем временем растёт национализм, ксенофобия, опасные настроения.

А трясти не перестаёт- вон по фасаду нашего дома ползут уже тонкие трещины…
Толчки продолжаются, и их эпицентр, говорят, смещается, будто собрался путешествовать по стране…Бьёт Италию лихорадка.
И зачем, и почему нас так настойчиво трясёт? Может, хотят нас встряхнуть хорошенько, чтобы проснулись? Может, за наши грехи, как старики говорят?…
За отношение к ближним, к природе- пакостней не бывает- к старым и малым, к женам, к мужьям, животным, соотечественникам и иностранцам? Должна же быть какая-то мораль.
А если нет никакой морали- то просто бессмысленный природный катаклизм, а вы уж делайте какие хотите выводы.
Скорей всего- так оно и есть.
К тому же, катаклизм может быть не всегда и не всем во вред.
Может быть на руку той же мафии. Если верить книжке “Гоморра***”, а следственные органы ей верят, то строительные подряды в Италии- это хлеб с маслом для мафии. Она всем строительством заправляет, а уж строительства и реконструкции сколько теперь предвидится! Колоссальный размах!
Сильвио Берлускони лично торжественно обещал: всем аквилянам к зиме- дома!
Если бы было в их власти- регулярно устраивались бы землэтрясения…Но не станем уж валить на бедную мафию все грехи подряд; катаклизм- он и есть катаклизм, и мафия тут ни при чём.
Хозяевам гостиниц повезло! К началу мая потерпевшие заполнили приморские гостиницы и пансионаты, прежде пустые даже в разгар сезона, обеспечив их владельцам на долгое время тысячи постояльцев, оплаченных государством. Приток населения в нашу курортную зону- совсем неплохо для бизнеса.
Да, жаль пострадавших, но коммерсанты надеялись хорошо поработать летом. Многие кафе и бары открылись раньше сезона, и уже в мае подсчитывали доходы, выполнив летний план. Так что не все потеряли- кое-кто и приобрёл.
Надо сказать, к тому же, что не все потерпевшие были такими уж “потерпевшими”…
Адвокаты, врачи и прочие обеспеченные аквилане, у которых, кроме pазрушенных домов в Аквиле, есть другие дома и виллы в разных местах, пользуясь предоставленной возможностью, тоже решили пожить в приморских гостиницах за счёт государства.
К началу лета о землетрясении почти забыли; никто о нём больше не говорил.
Другая новость сильней, чем атомный взрыв, всколыхнула Италию: разводится Сильвио Берлусконе! Кажется, Берлуска пользовался услугами эскорт и тайно посещал несовершеннолетних; возмущённая Вероника Ларио потребовала развода…
Ах! Ох ты, боже мой!…Что же теперь будет?!
——————-
* был такой нашумевший случай
** многочисленные случаи в Риме и по всей стране
***Книга Роберто Савьяно “Гоморра”(прим. авт.)

ГЛABA ПOCЛEДHЯЯ – OПTИMИCTИЧECKAЯ.

ПOЗДHЯЯ BЫДAЧA ПPEMИЙ; ДAЖE OCTABШИCЬ BДOBЦAMИ – HE БУДEM TEPЯTЬ HAДEЖДЫ!

Ну, что ж, мой рассказ о жизни в Абруццо подходит к концу.
В данный момент опять всё у нас тихо, спокойно. И пусть так и будет всегда- тьфу- тьфу- тьфу! Чтоб не сглазить.
Солнышко; люди выходят из церкви, чтобы пройтись по базару… Ветерок; доносит запах протухшей рыбы…Скрофетто.
В последние дни он был злой: без водительских прав, без работы- наступили тяжёлые дни. Получил небольшую субсидию от комуны- но разве её хватает?
Оставалось одно: умереть.
Весть о смерти Скрофетто опечалила всю округу. Многие о нём жалели: Скрофетто был личностью особой, чем-то вроде местной достопримечательности. Во время процессий и манифестаций его, в неизменных цилиндре и фраке, иногда обернув в итальянский флаг, ставили в первый ряд. Его портреты, в том же цилиндре и c галстукoм- бабочкoй, можно видеть на брошюрах местных винодельческих ярмарок и дегустаций. Лучано Босика был единственным в своём роде, а запах- что запах?…- ему прощали.
Друзья Скрофетто, ведомые Мирко, ходили из дома в дом с этим скорбным известием, и им удалось собрать приличную сумму. Каждый охотно сдавал пo пять- десять евро “на упокой Скрофетто”.
К несчастью, слух дошёл и до городской полиции. Сделав проверку, не обнаружили тела Скрофетто в больничном морге. Но где же его останки? Неужто в квартире?…Пару раз к нему домой наведывались городовые, находя всякий раз дверь закрытой. Наконец, вызванные карабинеры взломали дверь, опасясь найти разложившийся труп Скрофетто, облепленный роем мух …
Скрофетто, однако, тихо смотрел телевизор и был несомненно жив, хотя запах от этого нисколько не выигрывал.
Против Лучано Босика, а также Мирко Кастанья и других возбуждено уголовное дело о незаконном присвоении денег и распространении ложных слухов.
Люди, однако, рады, что Скрофетто жив, и кажется, готовы ещё раз собрать ему деньги, доведись тому вновь умереть.

В баре пьют кофе, жуют бриоши, качают головой сокрушённо, просматривая газету: опять убийство. И не где-нибудь, а в Пинето!
В Пинето?- а кого же убили?…Мы всех там знаем…
А вот и портреты убийцы и жертвы: пожилая синьора- вдова адвоката, а убийца- её же племянник, Агостино- из-за денег её пристукнул. Долго не сознавался, но полиция своё дело знает, у них не отвертишься…
– Постой-ка, постой- я его знаю! Это не тот Агостино, из страхового агентства?!
– Он самый! точно-он!
И я его знаю, и мне знакома его голова марсианина, вытянутой формы. Я в людях редко ошибаюсь; этого и следовало ожидать. Сначала к женщинам с собаками приставал, а теперь вот- полюбуйтесь! – старушку прикончил. Эх!…

Мы же сегодня решили где-нибудь пообедать, чтоб не готовить дома; и похоже, что многие так и делают- поэтому в субботу и воскресенье ресторанчики и трактории битком набиты. И чем дешевле обед- тем больше народа внутри.
В ресторане со странным названием “Самдринк” места под навесом уже не нашлось, а внутри столы стоят так близко друг к другу…Я пыталась было пробраться в угол, но Марчелло уселся за стол посредине, вплотную к столу с парочкой стариков. Я поняла с досадой: теперь знакомство и длинная занудная беседа, столь милая сердцу Марчелло- неизбежны. А если старик, к тому же, ещё и любитель выпить- то мы засели до вечера… Почему я в этом уверена? Потому что знаю Марчелло- ему только дай поболтать.
Приведу лишь один пример.
Вчера пополуночи его разбудил звонок незнакомца, который ошибся номером. Не знаю, что делаете вы в подобных ситуациях; я, например, говорю: “Мне жаль, вы ошиблись номером”. И вешаю трубку. Марчелло совсем не таков.
– Давай, поживей, сколько можно тебя здесь ждать!- говорит незнакомец.
– Да нет, смотри, что ты ошибся номером!
– Нет, ты мне так не шути…Я без машины остался! Три часа, как жду здесь, посреди дороги!
– Да кто ты такой? Кого ищешь?- заинтригован Марчелло.
-А ты разве не тот, что с озера Каккамо?
-Та нет, я ж из Пескары…
-Так значит, даже не из Марке, a абруццезец!…Ах ты, блин, этот мой друг мне дал неправильный номер! Хотели идти в ночной клуб…Ты хочешь пойти в ночной клуб?
-Ta я ж уже быв у кровати, уже ж отдыхав…, – отвечает Марчелло растерянно на своем диалекте.
Хочу сказать: если все эти разговоры в полночь с тем, кто ошибся номером, то представьте себе в полдень и за столом!

И точно! Не успела я пойти помыть руки, как они уже говорили.
В моё отсутствие обсуждали мою национальность и то, какие женщины- красивейшие в мире. Марчелло утверждал, что это венесуэланки.
– И как у вас успел зайти об этом разговор?- спрашиваю я с раздражением.
– Я спросил у Вашего мужа, простите меня, конечно, – сказал мне Марко из-за столика по соседству.- Увидел, что Вы не итальянка…
-И почему Вы так решили?
– Э, сразу видно, – улыбнулся он.- Как видишь сразу рыбу другой породы среди одинаковых рыб. Лосося среди мерлуццо! Или другую большую рыбу…белугу. В то время как мерлуцци – маленькие и зелёные.
И продолжает улыбаться, довольный своим объяснением.
Не знаю. Не знаю, если “лосось”- это комплимент. Но мне не хотелось бы быть и мерлуццо. Какая абсурдная эта беседа.
Пришлось поприветствовать пару, и я удивилась вначале: кто это? Жерар Депардье?…
Сходство было удивительным: глаза, нос, причёска, кустистые светлые брови; только он был намного меньше, и это была- она.
Старушка “Жерардина” говорила странным комичным голосом жужжащего тембра, слушать который долго- невозможно; так разговаривают в мультфильмах пчёлы, и…Карлсон?
Её партнёр, старичок из Милана Марко, сказал, что ему- восемьдесят два года.
– Мой папа умер в восемьдесят два, – очень тактично и кстати заметил Марчелло, вздохнув.
Но Марко только прищурил глаза и улыбнулся. Есть люди, которые в восемьдесят два года умирают, и есть такие, которые в восемьдесят два года только начинают жить.
– А мы, – сказал он лукаво, обняв Жерардину за плечи,- в этом году собираемся пожениться!
Я удивлённо моргнула.
– Да-да; мы уже пять лет, как вместе, но вот решили – поженимся в церкви!- радовался старик.
Марчелло слушал, открыв недоверчиво рот.
– Где же вы познакомились? Как?
А вот, очень просто – на танцах, в клубе для пожилых. И конечно, Жерардина сразу его поразила…Было в ней что-то (ещё бы!) “отличное от других”. Сердце забилось сильнее; то была – верите? – любовь с первого взгляда.
Глаза Марко сияли. В нём было больше жизни, чем во мне и Марчелло вместе взятых.
И он был счастлив.
Маленький Депардье смеялся и отмахивался смущённо, жужжал себе под нос.
– Я пятьдесят лет прожил с женой, – прижимал руку к сердцу Марко. – Пятьдесят лет! И это были хорошие годы. Но никогда…клянусь, никогда не испытывал тех чувств, что испытываю…к ней.
И верилось; некое чутьё подсказывало мне – старик говорит правду.
-Я, знаете…даже слишком привязан; часто ей досаждаю, я знаю…И она гонит меня от себя,- оправдывался он. – Но что я могу поделать? Она уйдёт в другую комнату, выйдет на балкон – и мне уже её не хватает. Хочу повсюду быть с ней.
Марчелло удивлённо крутит головой: “Ну, это уже слишком!”. Он точно “подобных чувств” ни к кому ещё не испытывал.
– Мы оба вдовцы. Ей семьдесят два, мне – я уже сказал…Мы ездим с ней повсюду: по Италии, за границу, останавливаемся где хотим…Деньги у нас есть, – говорил он.- И дети уже большие. Живём в своё удовольствие…
Жерардина кивает лохматой башкой, смотрит хитрыми глазками из-под светлых бровей.
-…И вот – я написал ей стихи! Хотите- прочту? – восклицает Марко.
-Конечно!
-Нет! Нет! Пожалуйста; это – нет!- решительно протестует она.
Но Марко не остановить.
– Пожалуйста, дорогая! Дай мне прочесть…
Она беспомощно трясёт головой, пожимает плечами, отправляя вилку со спаржей в рот. Он читает стихи; и я приведу вам, конечно, вольный мой перевод.
Я почти не помню оригинала, только стараюсь его восстановить; по прошествии времени помню хорошо одну лишь фразу, повторявшуюся, как рефрен:
“ Sei pronta a fare l’amore?…”
В итальянском нет рифмы “кровь” и “любовь”, но есть такие же банальные рифмы “cuore”-“amore”- они, я думаю, взаимозаменяемы.
Итак, Марко читал, мы слушали, а Жерардина усердно ела и крутила неодобрительно головой. Стихи казались ей слишком глупыми и интимными для публичного чтения.

Я HOЧЬЮ, TEБE ДOCAЖДAЯ,
ПPИДУ K TBOEMУ ИЗГOЛOBЬЮ,
И CKAЖУ TEБE: “ ДOPOГAЯ!
TЫ XOЧEШЬ ЗAHЯTЬCЯ ЛЮБOBЬЮ?”

И, HA BOЗPACT HAШ HEBЗИPAЯ –
ЛЮБOBЬ HE BPEДИT ЗДOPOBЬЮ –
CKAЖИ , MOЯ ДOPOГAЯ –
TЫ ГOTOBA ЗAHЯTЬCЯ ЛЮБOBЬЮ?

B OБЪЯTЬЯX TEБЯ CЖИMAЯ,
MOГУ PACПИCATЬCЯ KPOBЬЮ:
Я OЧEHЬ, MOЯ ДOPOГAЯ,
XOTEЛ БЫ ЗAHЯTЬCЯ ЛЮБOBЬЮ!

В стихах разве главное- рифма и мастерство?
В стихах, как и в жизни, главное- чувство. Кто чувствует – тот продолжает жить.
Есть, оказывается, люди, которые в любом возрасте только начинают: танцуют, путешествуют и даже…занимаются любовью?
Я вышла из ресторана с неясной надеждой. Значит, есть жизнь и после восьмидесяти лет? Когда-то мне казалось, что тридцать лет – это старость, потом – пятьдесят; а
теперь?…Кто знает- бывает ли она вообще?
– Конечно, – соглашается Марчелло, как всегда по теме и кстати. Делает выводы, как всегда, далёкие от моих. – Когда деньги есть, как у них- то нет никаких проблем!
И он по-своему прав. Но..
Я вижу себя в семьдесят лет, лежащей в постели, и к моему изголовью лукаво крадётся ОН….Старик восьмидесяти лет, тот, что так поздно меня нашёл.
“Готова ли ты заняться любовью?”
Что я отвечу ему на этот вопрос?
“Мои прелести, дорогой, уже увяли под длинной ночной сорочкой. И я представляю себе, что это не будет, как в семнадцать, двадцать или тридцать лет…
Кто знает вообще, КАК это будет?…
Но если раньше ты не мог найти меня, любимый, потому что был занят и жил полвека с женой, к которой у тебя не было “всех этих чувств”…
Что ж, – отвечу я.- Я готова.
Потому что этот шанс уж никак нельзя упустить.
Потому что, может, в последний раз и занимаются любовью ПО-НАСТОЯЩЕМУ?
Я готова, мой дорогой.
Я слишком долго ждала”.

P.S.
-Подождите, подождите!- говорит Марчелло.- Я ещё не всё сказал. Есть ещё “мудрые высказывания”, которые никуда не вошли- вон у Кати ими целая тетрадь исписана.
– Не вошли, потому что по смыслу ни к чему не подходят. Некуда их вставить.
Действительно, вставить некуда, но и выбросить- жалко. Сделаем так: соберём их тогда просто в кучу все вместе, в один эпилог, как записи- бонус на компакт-диске, назовём:

ТАК ГОВОРИЛ МАРЧЕЛЛО- КУРЬЕР
(Бонус- эпилог).

Кому ещё так повезло, как не нам, иметь в семье учителя жизни, прирождённого философа, источник мудрости?
Наш Марчелло- вовсе не учёный. Наоборот, по профессии он курьер: водит грузовичок и развозит посылки здесь, в Абруццо. Что не мешает ему наблюдать, размышлять и высказывать оригинальные мнения по всем важнейшим вопросам.
Что ни день, удивляет нас новой мыслью, точным замечанием, каким-нибудь афоризмом, а нам, верным его последователям не остаётся ничего другого, как записывать эти перлы для потомства.
Как ещё мы можем выразить Марчелло нашу симпатию и благодарность?

Общие размышления о жизни:

– Каждый день что-то случается. Так или нет?
– Жизнь- это сплошная подлянка.
– Подлянка ещё в том, что подлянки – они все разные, и даже не похожи друг на друга!
-Каждый должен работать и жить там, где родился!…Слишком много свободы- нехорошо. Если каждый будет делать, что ему на хрен в голову взбредёт- то миру настанет конец. Если кто родился в Пинето- оставайся в Пинето, чтоб не расходовать зря энергию.
-Мир- знаешь, почему был лучше? без машин люди не перемещались с места на место.
– Кто самый хитрый- так это цыган: ни хрена не делает, ест, пьёт и живёт.
-Одно время люди плевали. Почему?…Была такая привычка? Нецивилизованность? В заведениях была надпись:”Не плевать на пол!” Стояла плевательница…
– Лучше быть животным, чем свиньёй!

Научные и культурные проблемы.
-Блин! Значит, Ирландия- населена! А я думал, что кроме Дублина там мало что есть! И сколько же там населения?…Италия- большая страна; вы, значит, не поняли… Для той территории, что в Италии- здесь слишком много людей!”
-Так значит, мир полон этих бактерий! Надо их всех убить!
– А Вавилонская башня- ещё существует?
-Кто это- святая Катерина из Сьены? Такая святая?…
– Кто это- Иуда- такой бог?
– Спортсмены не занимаются сексом; а как же они разряжаются?
– Смотрела “Апопапликс нау”?
– Ты замечала? Некоторые слова похожи: “Кушать”, “бегать”, “…ать”…- “Чем же похожи?”- “Кончаются на “ть”!
-Это правда, потому что так говорили по телевизору!
-Вся эта наука, и не могут остановить старение! А если бы и могли, сдаётся мне- мозг не выдержит. Он говорит тебе: “Я устал”. Его надо выключить, как телевизор.

Марчелло зол:
На движение в Пескаре.
– Порко Джуда, какое движение! Правильно делают камикадзе…Привяжу себе бомбы под мышки- утащу за собой в ад двести человек!
-Так и сам же умрёшь.
-Ничего. Я умру по своему желанию, а они- не по своему. Так за себя отомщу!

На финансовую полицию, что выписала штраф:
-Вообще, мне надо вооружaться. Настал момент. Я- человек чести, на Сицилии должен был бы жить! Малейшее неуважение – убью. Не убью, но мне нужно вооружиться. Кто мне угрожает- тех буду пытать. Я умею делать такие вещи! Я не глупый.
Ещё о финансовой полиции, которая штрафует:
-В следующий раз как придут- сохраняй спокойствие. Говори: “Чего от меня хотите? …Что вы мне дали?!…Здесь скоро уже будет нечего есть! Идите вы в…….!!!”
-Как придут в следующий раз, я скажу: “Что вы от меня хотите? Вы знаете, что приближается тот момент, когда я теряю контроль над собой?…Ох, голова моя, голова!” Потом возьму палку и начну избивать их- в кровь!…А потом- вроде как очнулся- скажу: “Ох, что я наделал! простите, простите!”
И – всё о той же полиции:
-Их нужно содомизировать, как животных… Животные друг друга содомизируют- так или нет?”
О любви и сексе.
-Ольга! Знаешь, как говорил греческий философ…кто это говорил?
Позиция неудобная и смешная, усилий много, a удовольствия- мало!
Дела повседневные.
– Если в семье у двоих плохо с головой, им отключают газ. Потому что- опасно.
– Нужно задёргивать занавески. Значит, вы ещё не поняли, что за люди живут напротив. Это люди, которые никогда не выходят из дома. Чем, вы думаете, они занимаются? Прячутся за шторами, за жалюзями, и смотрят на нас. А ты им цирк показываешь, кино!…
-Идти покупать туалетную бумагу в субботу утром?!…Не пойду!

О перенаселении:
-Эти люди, если их не кастрировать, делают по пять- шесть- семь детей!…

Наблюдения за внешним видом:
– Ноги должны быть худыми. Та, центральная, должна быть толстой. Если возьмёшь мужчину с толстыми ногами- посредине нет ничего, потому что нет жизненного пространства.
– Видишь, этому не хватает верхней губы! Такие люди- плохие.
-У этого большой член! Сразу видно, с первого взгляда. Не видишь, что это полу-гном? с такими большими ушами? От такого типа жди сюрпризов; весь непропорциональный…

Разговоры с Катей.
Она:- А мне нравится всё детское!
Он: – Значит, ты- педофилка.

Он:- Ты не сможешь водить машину!
Она: – Это почему?
Он: – Другой человек, даже такой низкий, но немножко пополней- заполняет сидение. А ты там сидишь, как яйцо в корзине.

Нашей собаке:
– Кикка! Не говори глупостей!
О том, как ходил с Киккой на вечеринку к другу:
-Кикка сперва развлекалась; потом- ничего не говорила, сидела озабоченная в машине…А как проехали мимо Атри- начала лаять: “Остановись! Остановись!”…и потом, на поводке, привела меня прямо к дому!

Kомментарии o персонажах ТВ.
– Смотри, Rolling Stones! Им – за шестьдесят, а всё ещё выглядят, как они!
– Этот…как его? Такой простоватый- кажется актёром; естественный, немного дурачок…
– Смотри на священника- видела?…этакий живчик -подвижный, весёлый- как мандрил! Монахиню изнасиловал…

Новый рекорд Гинесса- самая большая в мире грудь.
– Ольга! Тебе кажется нормальной- вон та, с такой грудью?…

Марчелло -обо мне:

-Ольга, ты прямо как жаба. Знаешь животное жабу?… Жаба всё помнит и ничего никому не прощает.
-Ольга, ты – как твоя мама. У тебя словесная гонорея*.

Марчелло- о моих рассказах:
-Ты oпозорила Италию, стала шпионoм. Bыдала все секреты! Kриминализировала всю страну! Если кто хочет сунуть нос в чужие дела- жителей Пинето, например – достаточно прочecть вот это!

– Ольга! Что ты делаешь- читаешь? Смеёшься?…Сама с собой смеёшься?…
—————
*Oчевидно, имеет в виду логорею (прим. авт.)

TUTTI MATTI. ИЗ ИTAЛИИ : все C ПPИBETOM! (роман)

tutti matti

ГЛАВА 1.

MЫ СО СТИНГОМ ПЕРЕЕЗЖАЕМ.

“Я не пью кофе, я пью чай, дорогуша;
Люблю тосты, обжаренные с одной стороны,
И ты слышишь мой акцент, когда говорю;
Я- англичанин в Нью- Йорке…”

“Be yourself- no matter what they say”

Sting. (“Englishman In New York”)

…Стинг идёт по Нью-Йорку в элегантном тёмном пальто, повязанный шарфом в полоску, и зонт в его руках заменяет трость, непременный атрибут английского джентельмена. Месит грязь стильными ботинками. Он демонстрирует грубым американцам свою британскую утончённость, сдержанность и щепетильность в некоторых вопросах.
И в той же мере, в какой отличается английская музыка от американской, чем-то приятно отличается Стинг от нью-йоркцев…
Хорошее состояние банковских счетов и всемирная известность помогают ему, в конце концов, вписаться в окружающую действительность.

Я тоже люблю прогуливаться в одиночестве, пить чай пять- шесть раз в день вместо кофе и всячески чудачить. “Горячий чай!”- радостно восклицают, завидев меня, бармены в тех местах, где я завтракаю по утрам, показывая, как хорошо они изучили мои странные вкусы. И даже бывают разочарованы, если вместо чая порой я беру что-то другое. Например, сок.
А один раз женщина-бармен с ужасом наблюдала, как тем же чаем я запивала бутерброд. По выражению её лица я поняла, что делаю что-то невообразимое…
Потом я узнала, что в Италии запивать бутерброд чаем или кофе- варварство, несовместимое ни с какими понятиями. Бутерброд нужно запивать только вином! как и всё остальное.
Или пивом, на худой конец.
– Ну, и как оно…сладкое с солёным?- спросила она наконец, болезненно сглатывая слюну.
– Прекрасно, – заверила я её.
…да. И вы можете слышать мой акцент, когда я говорю.
И уж непременно останусь собой, что бы ни говорили!…
На этом сходство наших ситуаций заканчивается.
Я – русская в Италии. В глухой провинции Абруццо. И это- мой “взгляд изнутри”. Так смотрит на окружающую действительность запитый чаем бутерброд, попавший в пищевод: с удивлением делая для себя новые открытия и спускаясь всё ниже, он подвергается переработке и лишь наивно надеется выйти наружу сухим и невредимым.

Стинг переехал в Италию в том же году, что и я.
Странно, что нам обоим одновременно стукнула та же моча в голову.
Он купил себе палаццо где-то в Тоскане; “палаццо, спрятанный среди нежных холмов Вальдарно”, говорится в статье, “обставлен в соответствии с уважением к традициям; мебель и предметы обстановки- антиквариат; широкие портики…”…так, это мы пропустим, “…и отдельное здание, где находится студия звукозаписи. Здесь он создавал и записывал свой новый новый альбом “Brand New Day”( довольно халтурный альбом, между прочим… по сравнению с прежними, я имею в виду). “Есть бассейн, фруктовый сад и всё, что нужно для творческого уединения.”И дальше- фото, иллюстрирующие жизнь англичанина: можете быть спокойны- в Тоскане ему живётся не хуже, чем в Нью- Йорке.
Мы не общаемся и даже не звоним друг другу, каждый занят своими делами.
Я плачу пятьсот тысяч лир* в месяц хозяевам и тоже неплохо устроилась. Квартира меблирована “предметами обстановки” тридцатилетней давности, оставшимися от её бывшего хозяина, живущего давно в Америке.
Мягкое засаленное кресло и большой вентилятор над головой очень нравятся мужу и кажутся ему предметами роскоши. Он, поклонник всего американского, гордо говорит знакомым о том, что у нас- “американская мебель”, забывая добавить при этом, что ей лет тридцать.
Есть также душ с горячей водой и биде, спутник прогресса и гигиены, а также
термосифоны, которые в зимние холода можно включать и выключать, в зависимости от того, что ты предпочитаешь- мёрзнуть или платить. И сколько.

Первое правило поведения, которые должны усвоить все русские в Италии – это экономия. Всё за собой беспрестанно выключать и закрывать: краны, отопление, свет; опять и снова – краны, газ, свет…и так – пока не научишься!
Иначе рискуешь свести с ума и довести до отчаянья самого терпеливого из итальянцев. Мы, приехавшие из страны, где не нужно было ничего экономить, и представить себе не можем, что может произойти, если уйти на день, оставив включённым отопление. Или интернет.
Душ на втором этаже слегка протекает и отслаивает штукатурку в кухне на потолке. А так – ничего. Из трубы, куда раньше подключали стиральную машину, несёт канализацией, и потому её заткнули тряпкой. А так – ничего…
Атри – прекрасный городок. Средневековье. Красота тринадцатого – шестнадцатого веков, слитых воедино. Готика, и даже немного римских развалин…но дома стоят слишком близко друг к другу. Не так близко, чтобы можно было дотянуться до окна соседа шваброй (потом объясню, зачем), но всё же довольно близко, так, что любой предмет, брошенный неосторожно из вашего окна, может попасть на чужой подоконник…
Как только поднимаешь жалюзи, чтобы впустить немного воздуха и света, в окне напротив появляется толстая тётя, а так как дома – впритык, создаётся впечатление, что она лезет к тебе в окно. Кажется, могла бы пожать ей руку, протянув через улицу. Смотрит на меня. Говорю ей:
-Бонджорно!
Что делать дальше – как-то неясно. Сразу опустить жалюзи при её появлении – невежливо, а сидеть перед ней, как в телевизоре, и пить чай в майке и трусах тоже неловко. Вот и делаешь приличную паузу, как в театре, между открытием и закрытием занавеса.
Что думают о нас соседи – ума не приложу. Но поскольку в городе все знают друг друга, то же самое думают о нас и все остальные. Вразрез с привычным представлением об итальянцах, вечно ссорящихся и жестикулирующих, самые шумные здесь- мы. Это вам не Неаполь; все ведут себя тихо.
Единственный плюс заключается в том, что они могут лишь слышать, как мы орём и ругаемся. Что именно мы орём, они не знают, так как русский язык, один из самых сложных и богатых в мире, для них звучит, как набор шипящих согласных:
– Бже-бзе!…Ше-це-че-ще!.
Плохо, что иногда мы ругаемся и по-итальянски. С мужем.

Короче, действует закон “от каждого по способностям, каждому – по труду”. Он действует и в капиталистическом обществе.
Таким образом, Стинг получил своё, а я – своё. И это нормально.
Хотя Марчелло с этим не согласен. Ему “противны” богатые люди. Он считает, что всё нужно “разделить поровну”, повторяя тем самым грубую ошибку наивных людей, которые жили задолго до него и понатворили уже всяких дел с этим “разделением”.
На этот счёт мы с ним спорили много раз.
Он плохо учил в школе историю, и не только историю, и ничего не знает о глупых и кровавых революциях, таких, как Парижская Коммуна или Великая Октябрьская Социалистическая… Я ему говорю, что разделить-то поровну можно, но уже через две-три недели у одного легальными или нелегальными путями денег будет больше, чем вначале, а у другого- лопуха, пьяницы или игрока- ничего. Ни копейки. Ни лиры, пардон.
И что тогда? Делить всё заново? И справедливо ли это?
– Да, ты права, – соглашается он.
Но пусть эта победа аргументов над неразвитым сознанием меня не обольщает.
В следующий раз всё начнётся сначала: тот же спор, с той же отправной точки и в том же порядке, как сейчас (обстоятельство, которое ставит меня в тупик и заставляет задуматься: каким именно образом устроены его мозги?)
Спорить с ним бесполезно. Скорей всего, он соглашается не потому, что понял и оценил мои аргументы, а потому, что просто устал.
Остался при своём.
И я тоже.
—————-
*500000 лир, около 250 долларов США; действие начинается в 1999 году, до перехода Италии на евро(прим.авт.)

Г Л А В А 2.

HEKOTOPЫE BEЩИ MHE HPABЯTCЯ…

В той же статье из журнала, который я нашла теперь засунутым за батарею в сортире, Стинг говорит: “В Италии мне нравятся: еда, цвета некоторых рассветов…и люди”.
Вот с этим я совершенно согласна. Еда здесь- это религия, культ, и находится, соответственно, на высшем уровне. Это святая святых и сверх всяких похвал. Жратва в Италии- смысл и центр всяких важных общественных и семейных событий, интересов, ритуалов; способ общения и развлечения, короче – всё. Не зря ей посвящены многие печатные издания и телепередачи.
Уже с утра я слышу настойчивые вопросы о том, что мы будем есть в обед. Занятый чем-либо русский вряд ли сразу же после завтрака напряжённо думает об обеде.
Итальянец – да. А о чём же ещё?
Цвета “некоторых” закатов и рассветов, а также пейзажи, бесспорно прекрасны. Их оценили все наши художники и писатели, без конца ошивавшиеся в Италии. Все, кто мог себе это позволить.
Да что там говорить! Даже из окна, у которого я сейчас устроилась, открывается романтический вид.
Окно кухни, что прямо под ним, выходит в маленький переулок, обычный средневековый дворик, ничего особенного; с балкона видна серая улица Риччиконти. Зато окно туалета на втором этаже! Раньше я из него не выглядывала- а зря…
Ох! Ах!…Оно выходит на черепичные крыши, которые ярусами чередуются с мансардами, странными башенками, патио и балкончиками. Кто там живёт? Кто выходит по ночам подышать на все эти балкончики?…
А за крышами, вдалеке, горы. Гран Сассо на фоне синего неба. И башня ратуши с часами.
Единственное, что меня смущает, это то, что кто-нибудь из соседей может видеть меня: кое в каких ракурсах это возможно…вон с той башни, например. Хотя, ну и что такого? Сидит себе человек у окошка, задумался вот, любуется…
И что тут такого, если сидит он на унитазе?
Что же касается “людей”, то сознательно или нет, наш англичанин поставил их на последнее, третье место.

Г Л A B A 3.

( гораздо более длинная )

НЕКОТОРЫЕ ВЕЩИ МЕНЯ БЕСЯТ.

“Какие такие “вещи” тебя бесят?”, спросите вы, нетерпеливые и желающие добраться прямиком до сути.
Вам перечислить сразу?…Излишнее любопытство, бесцеремонность, глупые вопросы, невежество, отсутствие всякой логики мышления.

Первое время, пока обитатели Атри и окрестностей ещё не привыкли ко мне, на меня глазели.
Нигде, даже на турецком рынке, где на первых порах появление русских женщин вызывало дикое павианье оживление среди продавцов и толпы, на нас так не глазели. На русских, имею в виду, вообще.
Только здесь глазеют как мужчины, так и женщины. Мало кто может удержаться от неприличного желания обернуться тебе вслед и застыть в изучающей позе на долгое время, разинув рот. От этого возникает неприятное ощущение где-то в затылке и между лопатками; хочется что-то одёрнуть или поправить, устранить “непорядок” сзади. Но его нет, этого непорядка.
Просто прохожий увидел зелёного инопланетянина.
В его голове, устроенной на манер картотеки, выдающей полное досье после введения зрительного образа, не произошло идентификации личности. То есть, при виде вас на вопрос: “Кто это?” он не смог себе дать никакого ответа.
Он вас не знает; и это выводит его из привычного равновесия, может, на целый день…
Обыватель должен знать непременно всех. И если не найдёт никого, кто поможет ему прояснить ситуацию, будьте спокойны – в следующий раз он обратится за разъяснением к вам напрямую.
Ко мне обращались многие.
Вот почему, наверное, большой город вызывает у некоторых жителей провинции такое раздражение. Не шумом и суетой, как считают, а незнакомыми лицами. Невозможно всех запомнить и зарегистрировать… отсюда – дискомфорт.
Вот любопытство! А бесцеремонность – другая черта, которая тесно с ним связана, а также с невоспитанностью.
Если, скажем, порой мне и хотелось бы задать пару вопросов незнакомому, но страшно интересному мне человеку (редкость, просто гипотеза; какое мне дело до незнакомых людей?), то определённое понятие о приличиях запрещает мне приставать к чужому с вопросами.
Провинциальных итальянцев такие мелочи не смущают. Каждый, кому охота поболтать, запросто к вам подойдёт и, посмотрев в упор пристальным взглядом две-три минуты(у вас нарастает чувство известного беспокойства) вынесет свой приговор:
– А ты – не итальянка…Откуда ж ты, в таком случае?
Если вы ответите с неохотой и односложно, это “инспектора” не остановит. Он задаст вам ещё ряд вопросов, на которые у нас любопытный гражданин обязательно рано или поздно услышал бы ответ:
– А какое Вам, собственно, дело?
или
– А почему это Вас интересует?
Здесь так отвечать не принято. Невежливо и некрасиво. Мой муж не понимает совершенно искренне, почему такое внимание меня раздражает. Он рад отвечать на любые вопросы, как человек, сопровождающий экзотическую птицу или какую другую диковину, и рассказывающий об этом экспонате всем желающим.
Всегда в добродушной готовности.
Вопросы всегда одни и те же, поэтому я составила из них анкету. Можете их законспектировать, а ответы написать на табличке и повесить себе на шею, а то…как бы это выразиться…устанете всем отвечать.
Короче, в первые месяцы(или годы) пребывания в Италии вам пригодится. И неважно, что на некоторые из этих вопросов местному жителю совсем не нужно знать ответ, так как он слабо себе представляет, о чём идёт речь.
Позже, когда вас будет знать в округе каждая собака, и вы удовлетворите всеобщее любопытство- можете снять. Одновременно заметите, что на вас уже и не глазеют.
Не пройдёт и трёх лет. Как в моём случае.

A H K E T A.

1. Ma, non sei italiana?
А ты не итальянка? То-то я слышу акцент!(Торжество в глазах: “Угадал!”)

2. E da dove vieni ?
Так откуда ж ты?

3. Dalla Russia!! Ma da che città ?
Россия!! А откуда именно, из России?

Тут мы прервёмся, чтобы пояснить: это вас спрашивают “просто так, чтоб спросить”. Самый “продвинутый” из провинциальных итальянцев знает два города в России- Москву и Санкт-Петербург. И Киев. Неважно, что он на Украине.
И не думайте, что они узнали об этих городах из учебника. Они или были знакомы с русскими проститутками(и к вам подошли тоже не без задней мысли), либо возили в оптовые магазины русских “челноков”. Обычно они знают по- русски пару фраз, типа “до звиданья” и “добри вечер”, которые произносят со странной слащавой ухмылкой, как будто это некий код-пароль.
Обе категории мне неприятны.
Ростов-на-Дону никому не известен, поэтому я говорю, что я- “с юга России”. Можно подумать, ему-ей не всё равно, север там или юг. Они вообще не знают, где расположена Россия-матушка. Моя свекровь, например, считает, что “где-то там, возле Германии”. И она ещё недалека от истины.
Другие думают, что Россия- на Украине, или наоборот. Меня донимают:

4. Dalla Russia- Russia? O dalla Russia – Ucraina?( Estonia )?
Так ты из России-России или из России- Украины(Эстонии)?

На это можно было бы ответить их возгласом: “Э-ээ?..”, который выражает растерянность и недоумение.
И ещё один классический вопрос. Звучит почти всегда утвердительно:

5. Fa freddo in Russia ?
Холодно в России?
И сочувственно щурят глаза.
Конечно! Повсеместно минус пятьдесят. Одна сплошная Сибирь.
Если вы расположены к разговору и расскажете о том, что Россия- она большая, и там есть разные климатические пояса, и вообще она “покрывает Европу, как бык покрывает овцу”(в смысле размеров), то готовьтесь ещё к серии вопросов, которая открывается обычным:

– E come mai sei qui?
“И как же это ты здесь оказалась? По какой такой причине?”

Тут вы должны рассказать всю свою подноготную: про детей, браки, развод, неудачную жизнь, голодное прозябание (а как же иначе? в России!) и, наконец, про знакомство с замечательным итальянским гражданином, который вас от всего этого кошмара спас.
Вот та история, которую хочет слышать и в которую верит итальянец.
Слушатель умиляется и говорит наставительно:
– У итальянцев доброе сердце…
То есть, женятся они по доброте душевной исключительно, или из жалости.
Именно это хотят услышать от вас. Другой, обратный сюжет, о том, как приезжает из России добрая фея и спасает из трудной ситуации; старается, по крайней мере, спасти недалёкого, бедного, увязшего в долгах итальянца- недостоверен. И непонятен. И не нравится никому.
Тебя просто не станут слушать и посоветуют ещё раз “быть хоршей теперь”, раз уж счастье такое выпало, и не выводить из терпения “доброго итальянца”.

И самое убийственное- невежество. Я не говорю, что русским, китайцам или кому бы то ни было ещё оно не свойственно. Конечно, да!
Но есть маленькие отличия, всё дело в этих маленьких отличиях. У итальянцев это невежество какое-то полное, дремучее, беспросветное и такое распространённое, что вызывает ужас.
– А ты была в российской глубинке?- спросят меня.
Была. Не так долго, как в итальянской, но была. И хочу сказать: таких вопросов, какие вам могут задать нормальные с виду итальянцы ещё не маразматического возраста, у нас не зададут и малые дети.
Например, президент коммерческой ассоциации города Пинето, молодой человек лет тридцати пяти, спрашивает:
– А в России базары есть? Да? И магазины есть?
– Нет,- говорю я ему,- нет в России базаров. И магазинов нет. Одна пустыня. Выйдешь так в поле: “Ауу-уу!!…Где магазин?” Ёлки-палки.
Нет, вы только подумайте. Есть ли в мире такая страна, была ли в истории такая цивилизация, где не было бы базаров?
А магазины? Наверное, и на Северном полюсе, и в джунглях Амазонки, если постараться, можно найти магазин; я уверена. Коммерция проникла повсюду.
И странно было бы слышать это от какого-нибудь крестьянина, но от коммерсанта…тем более, в регионе, который предыдущие пять – шесть лет процветал, в основном, за счёт продажи товаров русским. До тех пор, пока кризис нас не подкосил. Да и на них он тоже сказался. Сколько оптовых магазинов и фабрик понесло убытки! Сколько товаров, изготовленных специально для русского рынка, осталось невостребованными!
…Он верит. Открывает рот. Нет магазинов в России. Удивительная страна!
Интересовались некоторые и наличием в России улиц(!) и машин(!), и на мой встречный вопрос: “А ты сам как думаешь?” отвечали почти возмущённо: “Ну, а я почём знаю!”
Но это опущу, чтоб уж не переборщить…
Другой коммерсант, старичок, спросил у Марчелло, кто я и откуда; этот, правда, деликатно подождал, пока я удалюсь по своим делам. И рассказал:
– А, Россия! Был я в России, году в восемьдесят втором- восемьдесят третьем. Там был голод…Один из наших обедал в Москве в ресторане и нашёл в котлете кусок ногтя!…Порко Джуда*! Там ели человеческое мясо!
Лица присутствовавших искажает гримаса ужаса и отвращения. Все безоговорочно верят.
Марчелло рассказывает мне всё это за обедом и выражает уверенность в том, что мне за время жизни в России доводилось не раз есть человеческое мясо, а уж собачье- на каждом шагу.
Перевернулся бы, услышав это в гробу, мой дедушка, бывший управляющий областной конторы “Гастроном”…Может, только благодаря ему наша семья ни разу не отведала собачатины?
Я подавляю приступ раздражения и объясняю ему, как маленькому ребёнку, что присутствие ногтя в мясе ещё не доказывает того, что мясо- человеческое. Ноготь мог быть чьим угодно – повара или официанта. И что приготовление блюд из человечины в московском ресторане, в принципе, было бы возможно, если бы кто-то из поваров оказался маньяком и каннибалом; но если бы в котлете был найден палец, а не ноготь, то уж наверняка приехала бы милиция, или хотя бы СЭС, и поинтересовались бы, как этот палец попал в котлету к иностранцу. Тем более, в те времена, когда для иностранцев было спецобслуживание и вообще – всё caмoe лучшее. Верить таким россказням могут только дети или взрослые, остановившиеся где-то между начальной и средней школой.
Марчелло кивает головой, но видно, что убеждён не вполне. История базарного старичка былa более впечатляющей.
Тогда рассказываю ему, в каком ещё случае можно покушать человечины в России. Скажем, при побеге опасных волков-рецидивистов из отдалённых зон. Зная, что без запасов еды им не продержаться в тайге, где на сотни километров вокруг нет человеческого жилья, они ведут с собой товарища -“поросёнка”, беднягу, который в экстремальных условиях послужит им кусочком свежего мяса.
– Нет, вы – не цивилизованный народ,- заключает Марчелло, лёжа на диване.- Почему у вас такие тюрьмы?
Такие вот достались в наследство от “развитого социализма”. К тому же, думаю про себя, если тюрьмы будут слишком “хорошими”, как в Италии – с качественным питанием, спортзалом вместо принудительных работ и телевизором в каждой камере – в тюрьму захотят многие, даже честные граждане, и тогда в России наступит хаос. Преступность станет неконтролируемой и всеобщей.
А теперь народ пока ещё боится тюрьмы, следственного изолятора и ЛТП – адa, попав в который однажды, уже не выйдешь прежним человеком. Там уж точно потеряешь физическое и психическое здоровье.
(Сплюну-ка три раза через левое плечо! Что это я всё про тюрьму?…)
Я злорадно описываю Марчелло, что сталось бы с ним, окажись он, пухленький и изнеженный, в камере с человеко-волками…Конечно, я бы не хотела, чтобы с ним случилось что-нибудь ужасное; он бы этого не пережил, особенно плохое питание, но мне нравится его пугать. Это- месть за “человеческое мясо” и глупую доверчивость.

Ну, ладно, не знают они истории c географией. Может, в школе у них плохо обучают – и это, кстати, чистая правда – но смотрят зато каждый день телевизор! Некоторые, как отец Марчелло, Дарио, по пять раз в день один и тот же выпуск новостей. И что они таким образом узнают о мире? Какую информацию получают?
Случилось так, что свекровь моя, Аннализа, сломала плечо. Упала у себя дома, на том самом месте, где однажды упала и я, неся к столу кастрюлю макарон, и добрая их треть вывалилась на пол, будь оно всё неладно. Что приписали, конечно, моей неуклюжести. А всё потому, что какой-то олух, когда строил дом, наделал ступенек там, где не надо. Чтобы выйти из кухни, нужно спуститься и вновь подняться по лестнице – вот все и падают. А вниз от этого “лестничного капкана” ведут другие ступени – на первый этаж. Не приведи бог скатиться по ним; получится так, как бывает в фильмах, когда, кувыркнувшись, субъект застывает внизу с вывернутой шеей и неестественно загнутыми конечностями, и больше, понятно, уже не движется. Макарон к столу не несёт.
К счастью, до этого не дошло, но закрытый перелом со смещением отломков пришлось укрепить спицей, а мне два дня и две ночи провести с ней в палате женской ортопедии- потом я сдала дежурство Марчелло.
На койке справа от Аннализы, которую в отделении сразу начали называть “синьора грасса”(“жирная синьора”), лежала старушка. Какие-то проблемы с позвоночником. Вот кто меня развлекал. У неё было самобытное чувство юмора. В вышитой орнаментом ночной сорочке, с лицом, покрытым кирпичным загаром, она говорила на таком дремучем местном атрианском диалекте, полном звуков “ыы” и мало похожем на “общеитальянский” язык, что разобраться с ней мог бы только профессор Хиггинс.
Я не понимала половины её речей; мне переводил Марчелло, уроженец здешних мест.
– Ыы-дый!- восклицала она, когда хотела сказать “О, дио!”(“Господи!”), и по специально приставленным ступенькам лезла в свою кровать.
Всех перечисленных мною “любимых качеств” ей хватало с лихвой, старуха была образцовым экземплярoм. Увидев меня, она принялась расспрашивать; не меня, естественно- я ведь только курьёзный объект- а свекровь и Марчелло, обо мне.
Понятно, в моём присутствии, но говоря неизменно в третьем лице.
– А откуда она? А по-нашему говорит?…Ы-дый…(“Надо же!”- в данном случае).
– Вам нравится? Хорошая?- кивая в мою сторону, спрашивает Марчелло. Забавляется беседой.- Я правильно сделал?
– Э!…- утвердительно крякает бабка.- Я вот ещё одну такую (иностранку, то есть) тут видела, только…чёрную такую; кто его знает, откуда? не знаю я, что за страна…но-чёрная…
– А откуда вы их берёте?- указывает на меня,- женщин-то этих? В комуне выдают, что ли?…
Вот оно как. Пишешь, значит, в комуну (в мэрию, в администрацию, по-нашему) запрос, и распределяют там “этих”- чёрных, белых, ну, таких, как я. Иностранок, неитальянок. Всем желающим.
Хорошенькое дело. Нас не считают за людей.
– А она из какой страны? Соединённые Штаты?- спрашивает бабка.(Забыла уже).
-Да нет, из России, – говорит терпеливый Марчелло.
– А!!(радость узнавания) – Саддам Уссейн!…- восклицает она.

…Здравствуйте. Вот и приехали.

– Я вот смотрю,-продолжает она меня изучать,- неплохо они там живут (мы, то есть, русские – судя по моему внешнему виду) – одетые ходят. А то я вот по телевизору видела: какая страна, не знаю…только вот голые все. Голые ходят… А у них одетые ходят?- обращается тут же к Марчелло, кивая головой на меня.
– Да, да,- заверяет Марчелло, который со своим знанием дела мог бы уже вести в Италии “Клуб кинопутешествий”,- у них- да; холодно там, у них.
Потому-то уж голым никак нельзя, а то б мы быстро все заголились, думаю я.
– Ага,- понимает бабка,- ну, значит, другая страна; может- Кувэй…Кувэй, Кувэй!Чёрные там все были.
– Африка, наверное, синьора?- подсказывает Марчелло, и видно, что беседа ему страшно нравится.
– Буу? Нэ садж (“не знаю”),- пожимает плечами она.
В это время я веду свекровь в туалет, с рукой в гипсе, со всклокоченной головой, маленькую, толстую и без трусов. Она точно напоминает шествующего по джунглям аборигена. Такого толстого беложопого пигмея.
Там помогаю ей усесться на круг и терпеливо жду, полуприкрыв дверь, пока она закончит свои дела. Держу наготове рулон бумаги.
– Олга!…О фатто, – наконец, объявляет она о том, что дело сделано, и я подаю ей рулон.
Потом помогаю ей встать с унитаза, что нелегко, так как весит она порядочно, и промыв за ней, веду назад. Там предстоит ещё та работа: уложить её обратно в постель. Она лишь садится на край и заваливается на спину, как обычно, криво, поперёк кровати, а не вдоль; и нужно поднять ей ноги и всё это массивное тулово и тяжёлый зад развернуть; да так, чтоб не стукнуть её головой о железные поручни-перегородки. Конечно, вдвоём с её сыном мы это проделываем, но в одиночку- это адский труд.
Ночью, когда остаюсь с ней одна (медсестру по таким пустякам лучше не будить; она ясно дала это понять), наступает кошмар. Она писает каждые полчаса и каждые пятнадцать минут меня будит.
– Олга! Дэво фарэ пи-пи,- говорит мне писклявым голосом.
Если вы смотрели “Брак по-итальянски” и помните мать главного героя, Марчелло Мастрoяни, которой тоже требуется судно- то это тот же самый голос! Я встаю, как сомнамбула; из-за этих бессоных ночей я и бросила работу на “скорой”- так там хоть что-то платили!…и иду к ней.
Сейчас я должна одной рукой поднять её зад, который весит полтонны, а второй- подсунуть туда это судно. Потом подождать, пока зажурчит моча и вынести в ванную, вылить вонючее содержимое, от запаха которого меня тошнит. Подключённая капельница убеждает меня, что так будет продолжаться всю ночь.
И я не ошибаюсь.
Мария, другая невестка, ночует в больнице всего один раз и наотрез отказывается. Утром она говорит свёкру, что нужно нанять сиделку.
И она права. Мария не в силах, как я, поднимать и опускать попу Аннализы- там нужен домкрат, а также помогать ей садиться и ложиться в постели, как она любит делать в свободное от мочеиспусканий время по ночам.
Мне это удаётся, может, благодаря занятиям в спортзале; а кто, как не они, свёкры, советовали мне “бросить, наконец” этот спортзал и экономить деньги?
На здоровье своём экономить! А вот теперь действительно боюсь, что от напряжения у меня самой может ущемиться межпозвоночный диск, как у синьоры на соседней кровати.
Соседка-старуха, надо отдать ей должное, заметила моей свекрови:
– Видишь, какая она молодец!- это обо мне,- Всё тебе это судно подкладывает и подклaдывает…итальянская невестка давно бы тебя этим судном стукнула по башке!
Дарио не хочет тратить деньги на сиделку. Он сам ночует в палате, и потом две ночи Марчелло. В их присутствии, как ни странно, она писает гораздо реже: два-три раза за ночь, а не пятнадцать- двадцать, как при мне и Марии…Чем это объяснить?
Брат Рино, старший сын Аннализы, вообще умыл руки. Он постоял над постелью больной со скорбной миной и сказал, что она “не должна была падать”, а в выходные он занят: фотографирует на свадьбе. Естественно, и Мария по той же причине приехать не сможет…

Так от “невежества и любопытства” я перешла к больнице и семье Коцци.
Ну, так оставим это пока. Оставим старух отдыхать в палате и заглянем на базар, где мы с Марчелло продаём бельё.
———————————–
*Porco Giuda – распространённое ругательство (прим. авт.)

ГЛАВА 4.

МОЯ КЛИЕНТУРА.

Да, именно этим я теперь занимаюсь.
Бельё и носки. Товар для пожилых мужчин. Устраивает?
Худшие покупатели, которых можно себе представить- это пожилые мужчины и их пожилые жёны. Лучшие?…Молодые женщины.(Как вы догадались?…)
Так вот: опять о невежестве. Казалось бы, что может быть проще, чем купить себе пару трусов или пару дешёвых носков? Майку?
Какой особый интеллект нужен для выполнения такой несложной операции?
Ан нет! Для многих итальянцев, и не всегда пожилых, и эта задача- не из лёгких. Надо, как минимум, знать свой размер майки, трусов и обуви.
И не перепутать.
– Э… нужна мужская майка,- говорит мне синьора и сразу начинает рвать пакет, чтобы добраться и пощупать.
– Какого размера?- спрашиваю я, стараясь отнять вещь ещё до того, как она мне испортит упаковку; наверняка ведь взяла не то, что ей нужно.
– Ну…для мужчины шестидесяти лет, – отвечает она. Или “для мальчика двадцати лет”- другой вариант.
– Синьора, мужчины шестидесяти лет бывают разные,- говорю я и пытаюсь выяснить примерно, худой этот синьор или толстый.
– Не знаю; носит штаны…пятьдесят два,- вспоминает она.
При чём же тут, господи боже, штаны?
Я разворачиваю, одну за другой, все размеры маек, от самой маленькой до XXL. И вижу, что синьора смотрит бараньими глазами.
Те ей кажутся огромными, а те – слишком маленькими, потом те, что казались маленькими, кажутся уже большими; она путается и среди целого спектра размеров не находится ни одного, который подошёл бы её мужу.
Наконец меня радует:
– Не знаю…В следующий раз, может быть, приведу его.
И с этим отчаливает от прилавка.
Я приветливо улыбаюсь, заворачиваю все майки и злобно скрежещу зубами ей вслед.
– Ва фан’куло!*, – шепчу ей в напутствие.- Ва!
То же – с носками. Высокий процент покупателей убеждён, что носки имеют такие же точные размеры, как обувь: например, тридцать девять или сорок два с
половиной. Что приводит меня к выводу о том, что эти люди никогда раньше не покупали и не носили носков.
В действительности же носки имеют свойство, в отличие от обуви, растягиваться, и потому размеры их для мужчин такие: 39-42 или 43-46.
Не верят. Те, у кого рaзмер ноги 38-39, а таких маленьких мужчин здесь много, не верят, что им подходят носки “39-42”. Номер “42” их смущает, повергает в сомнения:
– Да нет, эти мне- большие. Что я буду делать с “42”? Они с меня спадут…
– Не спадут,- уверяю я.- Здесь же написано: “39-42”, а значит, для всех четырёх размеров подходят…
Но он даже не слушает. Они плохо слушают объяснения, даже если за этим к вам обратились. Продолжает своё:
– А нет у вас “39”?
– Синьор, такого размера не существует. Есть “39-42”, минимальный размер, а отдельно “39”, “40”, “41”- нет.
– Жаль…
-Но вы возьмите эти, они Вам подойдут, потому что…
-Жаль. Жаль. Жаль…
– Синьор! Носки- это не туфли; они растягиваются…
-А?! А таких вот, белых, тоже нет тридцать девятого размера?
– Есть; но только- я же Вам объясняю- написано: “39-42”. Это Ваш размер!
-Жаль. “42” мне большие. Арриведерчи.
Уходит.
…Тьфу!
В таких бесполезных тягомотных дискуссиях теряется уйма времени; но они, чаще всего, никуда не спешат, эти провинциальные итальянцы.
Итальянцы не любят тратиться, они бережливы, как сами о себе с гордостью говорят. Многим доставляет удовольствие устроить спектакль из приобретения самой, казалось бы, незначительной вещи, как, например, лак для ногтей или пластмассовый браслетик за пол-доллара ребёнку. Семья может убить на это весь вечер и получить от этого массу приятных эмоций. Участвуют все: мама, папа, дедушка, тёти и дяди. И всем интересно копаться в этом барахле (летом мы продаём бужутерию).
Только я и, похоже, ребёнок, не разделяем этого удовольствия; я бы успела за это время выбрать и купить три норковых шубы и пять бриллиантовых колье- было бы за что- и пойти с лёгким сердцем ужинать или в кино…
– …а этот цвет? Гуарда, ке бэлло!(“Посмотри, какая прелесть!”)Померь этот…нет, почему тебе нравится самый некрасивый? лучше этот…Нет, ты должна взять какой тебе нравится, – и каждый суёт, тычет девочке под нос свой.- Выбирай: тот или этот?!…Нет, ты должна решить…Ты решила ?! Точно?! Ты уверена?!
Те же вопросы задавал мне страшным голосом Марчелло, когда я покупала себе видеокамеру; как будто я решилась на опасную операцию или прыжок с моста.
Дитя кивает головой. Я качаюсь с носков на пятки, умильно улыбаюсь и злобно мычу про себя.
…Наконец-то выбрали!

-….или лучше этот?- в последний момент ребёнку подсовывают другой браслет. Он опять в замешательстве. Ему нравятся все. Но взрослые своим дурацким поведением не дают возможности быстро решить несложную задачу.
Девочка беспомощно смотрит на маму и жалобно говорит:
– Скажи мне ты, какой выбрать.
Их куча, этих блестяшек; одна стоит другой- да возьми ты любую, не глядя!
– Нет, – твёрдо отвечает мама- педагогический момент!- Ты сама должна выбрать.
Но она ведь ужe выбрала!
– Возьми этот, – суёт бабушка самый страшный из всех.
– Не-ет, – тянет внучка, в слезах.
Родители своей готовностью стоять и ждать сколько угодно меня поражают. Как же решаются в этих семьях более серьёзные дела? Неудивительно, что семья, влезшая в долги- смотрели мы по телевизору- в составе мамы и трёх сыновей села в машину и бросилась дружно с моста. Теперь кое-что проясняется.
– Я вижу, что ты не решила. Значит, тебе не нравится,- заключает мама. – Когда я тебя вижу такой нерешительной…Всё, пойдём! В следующий раз!
– Не-еет!!- верещит дитя, плачет, бьётся в истерике, и родители тащат её дружно прочь. Она хватается обеими руками за ящик с браслетами, грозя мне всё перевернуть.
– Порко Джуда!- не выдерживаю я, хватаясь за ящик с другой стороны. Надо же было спровоцировать такое, довести до истерики ребёнка, а заодно, почти, и меня.
Через полчаса зарёванную внучку приводят обратно и весь спектакль повторяется. Но теперь она уже умней и согласна на всё.
…И последний момент. Держа выбранный браслетик двумя пальцами передо мной, мамаша вкрадчиво спрашивает:
– Сколько?
– Две тысячи**, – скромно говорю я. Повторяю, так как раньше уже говорила, но они “забыли”.
– Один?!
– Один, – подтверждаю я, стискивая зубы. ( А сколько же- килограмм?)
– Ну, это слишком, – хмурит она брови, – а тысяча- не пойдёт?
– Не-а, – говорю я. Из вредности.
Я такое г… ребёнку могу подарить. Но эта семья мне противна, всем своим глупым и занудным поведением, и их ” семейное представление из-за двух тысяч лир меня достало.
И таких много.
Кажется, сам господь бог поселил этих людей, неприспособленных решать проблемы, медленных, нерасторопных, порой отчасти слабоумных, в стране с благодатным климатом, где многие получают приличные пенсии, пособия и не должны бороться за выживание. В то время как у нас такие деньги не платят и мудрейшим из мудрейших. У нас бы такие люди просто пропали, став жертвами внезапных перемен в обществе, кризисов, разных махинаций и любых обстоятельств на каждом шагу.
Взять мою маму например: тридцать пять лет проработала инженером на закрытом предприятии министерства обороны. Она получает пенсию в два-три раза меньшую, чем любой старичок в Италии, не знающий размера своих трусов и вообще ничего конкретного о жизни. Увы!
Отвлечёмся и скажем, что в нашем сельскохозяйственном регионе Абруццо трудно было бы найти пожилую женщину- инженера на пенсии.
Здесь такая пенсионерка, прежде всего, получила бы большое выходное пособие, а также пенсию, которая позволила бы не беспокоиться уже ни о чём. Va bene!***
Но случается, что и другие коллеги теряют терпение. Не только русские в Италии.
——————————
* “иди ты в задницу” ( ит.)
** 1 $ USA (прим. авт.)
*** Va bene! – HУ, ЛAДHO; XOPOШO (ИT.)

ГЛАВА 5.

КОММЕРСАНТЫ ТЕРЯЮТ ТЕРПЕНИЕ.

Всем известный Паскуале продаёт горячую свинину (поркетта), индюшатину и жареных кур у санктуария святого Габриэля.
Там всегда много паломников и туристов. Но он там такой не один: напротив него с такой же машины торгует приятель его, конкурент. И это действует на нервы обоим. А тут ещё покупатели – какакацци*; подошли вдвоём, но один почему-то к Паскуале, а другой- к машине-прилавку напротив:
– Вот этой индюшатинки мне отрежь!
– Вот этой? Сделаем!..
Паскуале с готовностью режет индейку, взвешивает, заворачивает, выбивает чек… Но тут другой клиент, тот, что пошёл к мяснику напротив, друга зовёт:
– Да иди сюда! Глянь, какая индейка хорошая!
Тот глянул: и впрямь хорошая. Хоть и у Паскуале- не хуже.
– Ага. Тогда и я здесь возьму,- и переходит напротив.
– А как же индейка, приятель?- кричит ему вслед Паскуалино, потрясая кульком.
-А ничего!- смеётся тот и машет небрежно рукой. – Сам покушаешь…
“Простота”, в таких случаях говорит Марчелло…Но не все на эту “простоту” спокойно реагируют. Иных она выводит из себя. Паскуале вышел из-за прилавка, грузно спрыгнул с машины, настиг покупателя…и как врежет кульком с индейкой!
– Баш-штардо! Брутто фильо ди пут-тана!**
Тот аж присел. Говорят свидетели-очевидцы, что те двое ушли тихо-тихо, ни слова не проронили…Не хотели с Паскуале связываться, в нём зверя будить.
На том же базаре у санктуария несколько дней спустя ещё один случай произошёл. Видно, покупатели там вконец избаловались.
На этот раз с обувщиком, Пеппино. Потом-то он своё место у святого Габриэля продал, оставил, так как, он говорит, точно там все- какакаццы.
Дела его шли неважно. Сколько он денег своих кровных в обувь вложил- один святой Габриэль знает, а народ- не то, что в прежние времена. Тратить не хочет, экономит. Хорошую обувь не берут; только старые синьоры ещё тапочки себе покупают – зимой ноги греть. А ты стой тут на холоде, жди.
В последнее время и тапки у Пеппино не шли. Уже расклеиваться стали, так он их по базарам затаскал, а по двадцать тысяч никак не идут. Решил распродать по десять тысяч, себе в убыток, лишь бы от них избавиться, и то: берут, будто одолжение тебе делают!
Вот подходит к Пеппино синьора, зажимистая, хитрая такая; одна из тех, кто считает продавцов идиотами, а себя умной…
– Сколько ж тапочки?
– Десять тысяч, синьора, особая цена, – говорит Пеппино елейно; сама чуткость, вежливость и надежда…
Она думает, щупает, находят вместе нужный размер, и кладёт их Пеппино в пакет, вздыхая и морщась от того, что десять тысяч- всё-таки десять, а не двадцать, увы…Синьора лезет в карман, кряхтит и – протягивает:
– На! Три тысячи…хорошо? Давай, давай, милок: хорошо! Три тысячи тебе- хорошо…
Пеппино вкрадчиво улыбается, откладывает в сторону кулёк и щурит глаза. Ласково синьору манит к себе за прилавок:
– Иди сюда, синьора, иди-иди…иди!
Синьора, улыбаясь, не чувствуя подвоха, идёт: вдруг ей ещё какую диковину за три тысячи покажет? А Пеппино ведёт её за фургон, туда, где никто их не видит, и там- блямс! блямс!- влепил ей затрещину, здоровенную оплеуху!…
И тут же вышел обратно, как ни в чём не бывало.
– Sei pazzo! matto! “Ты сумасшедший!”- кричит синьора из-за фургона, придя в себя.
А обувщик потирает руки, довольный, что свидетелей нет, и чувствует себя намного лучше. Врезал как следует хоть одной- и на душе полегчало.
Мне этот случай поднял настроение и сильно меня потешил. Уж кто, как не я, сто раз терял с покупателями терпенье! И изводили они меня, и хотелось мне сделать так, как поступил Пеппино…
Мужества лишь не хватало.
—————
* Cagacazzi – нехорошее слово ; означает тех, которые не знают, чего хотят, и зря морочат вам голову, а
дословно – “ действуют вам на “каццо”- в этой-то части слова и нехорошесть (прим. aвт.)
** Bastardo, figlio di puttana – сволочь, поганый сукин сын (прим. авт.)

ГЛАВА 6.

ЧТО ПОКАЗЫВАЕТ ТЕЛЕВИЗОР.

По вечерам в провинции смотрят телевизор. А что ещё делать по вечерам?
Я вот гуляю пешком, например. Но если наш Атри за полчаса можно весь кругом обойти, и на каждом углу стоят всё те же люди, то уже после второго захода на тебя будут странно смореть: что это с ней? ходит кругами…
Для отвода глаз пришлось завести собаку. (Нет, Кикка, не смотри на меня так; не для отвода глаз- я тебя люблю…)
Или еду гулять далеко, в город Пескару, где никто никого не знает.
Но если погода плохая – от телевизора не уйти. И что же показывают итальянцам? Передачи бывают разные:
-квиц (викторины) с комиком-ведущим и ведущей-красавицей; и обязательно танцуют девушки в пляжных костюмах с блёстками:
– комедийные и сатирические: два комика-ведущих, одна-две красавицы и…девушки, танцующие в тех же костюмах;
– музыкально- развлекательные: масса красавиц, масса комиков …и масса девушек в бюстгальтерах и трусах, танцуют и поют!…
Причём, если у нас девушки из кордебалета традиционно играли на телевидении скромную роль декоративного фона, и их судьбой никто особо не интересовался, то в Италии их знают всех поимённо, их фотографии – на обложках журналов, и их деяниями пестрит светская и скандальная хроника. Среди их поклонников- члены правительственных семей и другие важные лица, обобщённо называемые VIP.
Синьора Чампи, однако, жена нынешнего президента*, сказала: “Дефективное телевидение!” или “Ти-ву для дефективных!”
Видно, девушки в нижнем белье не очень её вдохновляют.
– Talk-show и политические передачи:
Все кричат, жестикулируя, одновременно. Иногда кто-нибудь вскакивает с кресла, чтобы дать пощёчину оппоненту, и ведущий старается их разнять, но в то же время подначивает, провоцирует, потому что спокойное talk-show, как и решение проблем, не так интересно. Главное- показать эмоции. Рвать и метать, рвать и метать. Плохие слова заглушаются звуком “бип”; часто слышны сплошные “би-бип”, “би -иип!”, и непонятно, кто что сказал, можно догадываться только по губам.
При обсуждениях желательно присутствие геев, трансвеститoв и странных личностей в большом количестве; тогда видно сразу, что шоу- современное, демократичное и непредвзятое- раз “и этих” туда приглашают.
Парламентарий -транс Владимир Люксурия и Платинет, толстый мужик в платье и парике, всегда желанные гости любой передачи. Причём, если первый ведёт себя скромно, достойно и лишь борется за своё законное право посещать в парламенте женский, а не мужской туалет (почему-то его гонят из обоих), то второй позволяет себе кричать, оскорбляя и позоря публику, даром что считается признанным интеллектуалом.
Есть ещё передачи серьёзные: о том, как готовить блюда. Ведущий, красавицы, повар.
Ну, и конечно, новости дня. Это то, что всегда смотрит мой муж.
Во время показа новостей – их повторяют несколько раз в день – нельзя говорить, смеяться и отпускать комментарии.
-Неужели тебя это не интересует?!- возмущается он.
Конечно, новости – дело важное. Узнаёшь о событиях в Италии и за рубежом. Но большую часть времени эти новости освещают семейные трагедии; эта хроника семейных трагедий очень популярна, и Марчелло к ней проявляет большой интерес. Когда сообщают в очередной раз, что кто-то убил жену, отца или мать- нельзя переключить на другой канал!
Преступления в Италии как-то направлены, в основном, против членов семьи.
Я так и знала, что эта патологическая “семейственность” до добра не доводит; все эти советы и обеды за круглым столом с любимыми дядями, тётями, папой и мамой…
Марчелло смотрит и сочувствует. Мне, однако, многие трагедии кажутся нелепыми и абсурдными. Может быть, я чёрствый человек?
Вот события одного только дня.
“Механик из Бреши, 43 года, поздно вечером поджидал на улице свою бывшую невесту, 39 лет, порвавшую с ним отношения около года назад, и тремя пистолетными выстрелами убил её и её мать возле дома, в котором они проживали. Потом сдался приехавшим карабинерам”.
– Манаджа дысс,- говорит Марчелло, что значит: “Ох ты, будь оно неладно!” на диалекте.
Что это ещё за фигня?…Всё глупо, с начала и до конца. Такие эмоции уместны в возрасте Ромео и Джульетты, но “невеста тридцати девяти лет” и “жених сорока трёх” уж могли бы по-человечески договориться. Что это за “жениховство” такое? Наверное, длилось, как здесь зачастую бывает, лет десять, а до свадьбы никак не доходило, вот невесте и надоело ждать, и плюнула она на всё. А может, поняла наконец, что жених- шизофреник; и такое здесь часто бывает, и решила оставить его- полечиться.Но при чём здесь мамаша? В пожилую женщину зачем было стрелять? А потом, проделав всё это, сдаваться карабинерам?
Кого хотел наказать? Непонятно. Но смотрим дальше.

Очень типичная трагедия; повторялась уже не раз.
Бывший муж, который два года как не живёт с бывшей женой, вдруг приходит к ней- опять, естественно, с пистолетом- и меткими выстрелами убивает: её, её нового друга (ещё бы!) и…своего ребёнка. Последнюю пулю – себе.
Это вообще на голову не оденешь. Такая ревность к бывшей жене в течение двух лет?! Сомнительно, но…возможно. Но убить своего ребёнка?! Это уж…нет слов. А потом себя.
Чуть что – убивают детей, а потом себя. Здесь какая-то особенность в складе мышления: кто собрался на тот свет – хочет увести за собой всю семью. Да вы что, опупели? Если у вас какая-то там проблема – при чём тут ребёнок? Он хочет жить, имеет на это право, зачем же решать за него? И может быть, будет жить лучше без ненормальных родителей.
Нет, ребята, так нельзя. У нас так не делается. У нас если развод- то бывший муж счастлив, что ребёнком есть кому заниматься, и больше о нём, о “бывшем”, как правило, никто и слыхом не слыхивал…Исчез, растворился, пропал. Начал жизнь сначала. Может, появится лет через десять, чтобы денег у вас занять. Или у вашего нового мужа, или у ребёнка, который подрос. Придёт этакий старый слезливый папа: без денег, но и без пистолета…
Или второй вариант, в Италии тоже редкий: остаются “друзьями”, безо всяких там драм, стрельбищ и выяснений, что тоже хорошо.

А вот ещё. Семья, мама и трое сыновей, на почве долгов, садятся все, как один, в машину и, разогнавшись, бросаются вместе с моста.
Это случилось совсем недавно… Рэкет их не донимал.
У нас, в России, ты попробуй кому-то деньги вовремя не отдай. Мигом к тебе придут с утюгом и паяльником, или просто морду набьют, или только предупредят…могут “счётчик” включить- зависит.
Здесь, в Италии, так не бывает. Можешь деньги спокойно брать и никому не отдавать, объясняя просто: ” А если у меня нет?…”
Такое объяснение принимается.Тебя даже в тюрьму за это не посадят. Никакой, практически, ответственности нет. Банк может конфисковать вашу собственность, если такая у вас имеется; но чаще всего – условно. А если кредитор- частное лицо и будет к вам сильно приставать, ему же хуже. Можете обвинить его в ” строццине”(вымогательстве)- его же и посадят.
Так что закон – на стороне берущих взаймы. Так зачем же бросаться с моста?тем более, всей семьёй? Что за мама- придурок, что посадила с собой трёх сыновей? А они?
Вот так, всей семьёй, в машине, и надо было ехать к психиатру…
Марчелло говорит:”Значит, у них не было другого выхода”. И что за вздор такой! Выход всегда есть. И неужели три сына и мать, если предположить, что это были люди разумные, не могли найти ничего лучшего?
Глупые истории. Чушь. А зрители, такие, как Марчелло, скорбят, вместо того, чтобы разобраться, впадают в депрессию и уже прикидывают в уме, как, в случае чего, нужно разогнаться, чтоб уж точно пробить огражденье…

Возмутительный случай с синьорой, сбежавшей от своего мужа и троих детей с семнадцатилетним подростком, и уже беременной от него четвёртым ребёнком, взбудоражил страну…Вот так история была! Вся Италия кипела и бурлила, шумела и обсуждала. Разумеется, большинство было на стороне мужа…Все газеты, журналы и телепередачи брали у него интервью( уже из этого видно, какими серёзными проблемами здесь озабочена общественность).
Покинутый муж, водитель грузовика, был полудебилом.
“А мне лично он симпатичен- такой простой!”-говорит Марчелло.
Почему от него ушла жена – было ясно с первого взгляда. Неясно было, как она все эти годы с ним прожила и родила ему троих детей. Если добавить к этому, что “время от времени он её поколачивал и ездил к путанам”. От него можно было убежать не только с семнадцати-, но и с десятилетним; лишь бы убежать. Но как обсасывалось происшествие! Муж-рогоносец разбогател на интервью; и если первые он давал смущённо, то последние – уже с удовольствием, вальяжно развалившись в кресле, и видно было, что вошёл во вкус.
Потом, немного спустя, стали давать интервью и сбежавшая жена со своим любовником, и родители, и соседи…чем они хуже? всем деньги нужны.
Вот способ заработать. Устрой что-нибудь странное, экстрапохабное в семье, какой-нибудь мерзкий скандал- и прославишься в Италии, и заработаешь на жизнь. Семейными скандалами публика интересуется- мёдом не корми.

А ещё один тип решил бросить семью и уехать – догадайтесь, куда?
К зазнобе на Украину. Так прикипел душой, что решил со своей семьёй порвать окончательно и бесповоротно. Каким образим?
Правильно: всех убил.(Уже начинаете улавливать итальянскую специфику мышления!)Побросал всех в яму в гараже: жену, ребёнка и своих (!) родителей. Кстати, в интернете есть сайты типа www.divorziofacile.it (“лёгкий развод”), и там такие меры не предусмотрены, но он в эти сайты вряд ли заглянул…Взял билет и турпутёвку на Украину заранее. Был арестован полицией в банке, когда пытался получить деньги за проданный автомобиль.
Вот это так “уход к другой”!Развод по-итальянски. Опять же: а ребёнок тут причём? А родители?! Русскому этого не понять.
По телевизору объяснили обычным сочувственным тоном, что “бедняга потерял голову из-за русской”. Подходит вам такое объяснение?
Ну, из-за украинки, что для них всегда- одно и то же.
Испанцы и итальянцы, например, народ разный, а мы с украинцами почему-то- всегда одно и то же. Поэтому все украинские проститутки, работающие в Италии- “наши”, и то же самое- вся украинская прислуга, бедные труженицы, подмывающие попы старым синьорам- тоже “наши”; и я чуть ли не лично несу ответственность за их поведение.
Меня, например, это объяснение жуткого преступления “потерей головы из-за коварной русской” не удовлетворяет. Итальянцев – вполне.
Красота наших “советских” женщин- страшная сила; толкает на безумства.
А я вижу, что в Италии очень много психически больных людей. Особенно в провинции. И это факт, от которого не отмахнёшься.
Об этом поговорили бы по телевизору, поискали бы действительный ответ на вопросы. А если сами затрудняются, пригласили бы наблюдателя со стороны.
Меня, например. У меня уже кое-какие идеи есть…
Но дайте мне ещё немного рассказать о передачах. Особенно интересно, когда “наши” участвуют или “бывшие наши”.
…Вот опять наш народ в новостях отличился. Пожилая пара с севера Италии на каникулах решила навестить свой дом в Калабрии, на юге. Взяли с собой внучку Джулию и поехали. Дом всё это время стоял пустым…
И вот приезжают наши итальянцы, а в доме, оказывается, уже живут!Заселились в их отсутствие. Кто бы вы думали?
Беженцы из Чечении. Без документов. Как прибыли – неясно: по турпутёвке, что ли? Татьяна Иванова и Алексей…Черных? Ну, не помню фамилий, но фамилии русские, не то, что там Дудаев или Басаев какой-нибудь.
Такой сюрприз для пожилой пары. Они, конечно, стали беженцев выселять, но Алексей взял топор, махнул- ххык!- и деда убил. (Ему не впервой: привык за время войны защищаться). А бабку почти убил; находится в больнице в тяжёлом состоянии.
Может, пьян был Лёха; не понял, что хозяева вернулись?…Общественность возмущается: ну, и звери эти русские, одичали совсем!
И девочка, Джулия, получила психическую травму, в шоке была. Ещё бы!…Могу себе представить.
Но здесь уже качественно другое преступление, нам более близкое и понятное: тут люди сражались за жилплощадь, и если кого и убили- то чужих, не своих.

И последняя история из теленовостей: о продаже одной украинки в рабство.
Да-да, вы не ослышались. И такое в Италии ещё случается.
Мужичок лет сорока (по оценке Марчелло – “простой такой, симпатичный”)жил с мамой где-то в глуши и что-никак не женился.
Не знал, как к этому подступиться. Ну, и желающих на него, в общем-то, не было, даже в такой глуши.
Так вот, албанцы, которые, как водится, в Италии занимаются квартирными кражами, сутенёрством и прочими плохими делами, предложили ему купить у них украинку, недорого. Чтобы взять её в жёны, ну, и по хозяйству потом.
Мужичок согласился. Сначала говорили оцене в десять миллионов лир (пять тысяч долларов будет по-нашему). А потом, так как она была всё же “женщиной без достоинства”, уговорил их цену снизить до пяти миллионов лир (стало быть, двух с половиной тысяч).
Показали мельком украинку, с закрытыми чёрным прямоугольничком глазами в кадре. Здоровая тётка. Блондинка, естественно. Сказали, что была похищена, тайно завезена в Италию и албанцы принудили её заняться проституцией.
А так, на Украине её знали как хорошую работницу и мать двоих детей…
Ну, это уж тележурналист хватил! Не знает он украинских женщин. Слыханное ли дело, чтобы такую тётку, мать двоих детей, похитили, завезли в похищенном виде в Италию и принудили?
Да она сама кого хочешь принудит. Уверена, что приехала по туристической визе, чтоб подработать; увидела, что не первелись тут ещё гарные хлопцы, дюже охочие, да и осталась. Она, может, у себя на Украине, в прошлой жизни, чтоб чоловика в хату заманить, варила борщ, да сала побольше на стол, да горилки…А тут! деньги ещё предлагают! А албанцы, что ж? И жениха ей нашли в захолустье богатого…Так о то ж.
В назначенное время мужик принёс в условленное место деньги, а албанцы привезли украинку…
И тут же всех повязали выскочившие из засады карабинеры, или, как их называют местные блатные, “карамба”: албанцев- за продажу, а бедолагу- “за покупку людей в рабство!” Кто заложил?…
Я думаю – соседи, как всегда, постарались. Завидуют чужому счастью; как у нас, так и в Италии. Видно, мужичок похвастался знакомым: “Завтра, мол, украинку себе куплю…за пять миллионов всего”.- ” Да ну?!”
И звякнули куда следует.
Потом идёт интервью с мамой арестованного; как она, мол, к этому ко всему относится? А она заплакала и говорит:
-Кто ж моему сыну готовить и стирать будет, когда я умру?…Расстроилась, знaчит. И ей хотелось, чтобы сын украинку купил, скотиночку бессловесную.
Но тут она ошибалась. Может, оно и к лучшему, что “карамба” вмешалась, а то хлебнули бы горя мама с сынком; она б им галушек-то понавешала!Нельзя покупать в рабство людей незнакомой национальности.
Это первое заключение. А второе, интересное, касается цен. Оказалось, что “женщина без достоинства”, по мнению итальянцев, стоит пять миллионов лир, а “с достоинством”- десять. В любом случае, надо сказать, недорого.
Как пылесос “Кирби”.
Вот какие тут, в провинции, расценки.

В девяносто девятом году, когда я переехала, шла война в Югославии, и телевидение освещало события в Косово. (Иногда всё же есть, что освещать) Большинство, будучи ревностными друзьями Америки и членами-союзниками НАТО, было возмущено зверствами Милошевича (“Милосевиц”) и сгорало от нетерпения его наказать.
Раздавались и другие голоса. Кое-кто обратил внимание и на то, что учинил Клинтон, седовласый шалун и любимец публики; американцы побросали несчётное количество бомб в Адриатику, как в мусорный ящик, и какие-то мирные рыбаки взлетели на воздух, а большая часть снарядов так там и плавает, не взорвавшись, по сей день…
Марчелло принял войну однозначно положительно. По его мнению, Америка, развязывая дорогостоящую войну, никаких “своих целей” не преследовала, а только “заботилась о благе других народов, и о том, как наказать”плохих”. Иногда говорил, наматывая спагетти на вилку:
– Ну и звери эти славяне!- и добавлял:- Вы же, русские, тоже славяне?…Гм.
НАТО во главе с Соединёнными Штатами победил (-ило?-ила?) Их войска вошли в Югославию. Но тут их ожидал, как выражаются итальянские комментаторы, “неприятный сюрприз”(“una brutta sorpresa”.)
Оказывается, наши тоже вошли. Правда, всего двести человек, но на танках, со всеми причиндалами, и заняли аэропорт Пристины. И сербы встречали их, как родных: целовали, прыгали от радости и хлопали в ладоши.
Мне это понравилось, честное слово- вот хохма! Потом показали лицо Ельцина: как он, довольный собой, ухмыляется в Кремле.
А Марчелло был недоволен. И тут у нас разгорелся, понимаете ли, на политической почве спор, переходящий в серьёзный конфликт. Он сказал, что русские “должны были спросить у НАТО разрешения”, прежде чем входить в Югославию. А я говорю: НАТО, интересно, спрашивало у кого-нибудь разрешения, прежде чем войти в Югославию, а перед этим за пару месяцев бомбардировок сравнять её с землёй?
Но Марчелло, этот трусливый подсирало Клинтона, считает, что американцы ни у кого не должны спрашивать разрешения; они имеют право наводить порядки везде, где им хочется.
А я считаю, что тогда и русские не должны: чем мы хуже американцев? В космос-то мы полетели первыми! И ни у кого не спросили.
– А!…Ты рассуждаешь, как все русские- глупо,- говорит Марчелло.
Терпеть не могу обобщений: “Как все русские”, “как все”…Кто его знает, как рассуждают “все русские”?
Я углубляюсь в историю предыдущих войн и рассказываю, в чём вижу различие между русскими и итальянцами: русские – великая, сильная нация, хоть временами отчасти и придурашливая ; но мы всегда принимаем решения сами – пусть они не всегда разумные. А итальянцы всегда у кого-то под каблуком: и Наполеону подчинились, и с Гитлером союзничали, а теперь вот Клинтону подсирают; а случись заваруха в широком масштабе – основную работу берёт на себя Россия.
(Не всё из сказанного на сто процентов верно; но в споре вечно так – он преувеличивает, я преувеличиваю…)
Марчелло, как многие итальянцы, считает, что американцы спасли Европу во время второй мировой войны, а я ему доказываю, что Восточный фронт был основным, и что если бы не русские…
Откуда во мне столько патриотизма и национальной гордости великороссов? Никогда в себе раньше этого не замечала. Обычно я всё русское (“советское”) хулю. Но если кто-то другой, со стороны, начинает хулить, и к тому же незаслуженно обижает, я могу расстроиться, даже до слёз. Могу даже заплакать – верите?…злыми слезами.
Марчелло убеждён, что Америка развернула эту войну только из-за Милошевича; он -де проводил этническую чистку. А я ему говорю, что не стали бы Штаты тратить миллиарды долларов своего бюджета, деньги налогоплательщиков, только для того, чтобы наказать кого-то там за плохое поведение. Многие в мире себя плохо ведут.
Безо всякой выгоды для себя? Ха-ха. Явно за этой войной на Балканах стояли интересы крупных монополий, военного капитала. А?
Вспоминаем политэкономию и все общественные науки, которые нам преподавали. Наша историчка, например, большая любительница взяток и подарков, говорила: “Ищите всегда и во всём экономическую подоплёку”.
А если кто не верит, что Штатам эта война пошла на пользу, посмотрите, как вырос курс доллара по сравнению с другими валютами за последнее время! Я уже не говорю – в России, где давно случился обвал рубля и ничего не понятно, но и другие деньжата – лира, например?
Раньше доллар стоил 1400-1500 лир, а теперь- больше 2000!
Марчелло, в конце концов, идёт на попятный.
– Но Милошевич – всё-таки гад.
Согласна. И мне Милошевич несимпатичен.
Но и Клинтон тоже, и Буш- чем они лучше Милошевича или террориста Бин Ладена, который в прошлом сентябре Америку на уши поставил**?
Если подсчитать, сколько у каждого на совести смертей – выйдет, наверное, примерно одинаково…
Политика- такая штука, грязная;и терпеть не могу разговоры о политике обывателей, которым кажется, что они в политике “разбираются”.
Мы знаем только то, что нам разрешают знать.
То, что показывают по телевизору.
Может, на самом деле миром давно уже правят инопланетяне, а нам показывают выдуманную реальность. Смотрели “Матрикс?” Висим все в коконах, подключённые шлангами, торчащими из хребтов, к общей системе, и смотрим себе ТВ, питая их нашей энергией…А что? Может быть.
Они же нас развлекают, показывая войны, сериалы, семейные трагедии…чтобы
создать полноту иллюзии, ощущений. И достоверность.
Чтобы сидели в коконах смирно, не дёргались, не отсоединялись.
Но это я думаю про себя; для Марчелло такая мысль была бы уж слишком странной. Сконструированная реальность? он не поймёт. Он и фантастику-то никогда не смотрит; не любит, не понимает. А жаль.
“Глупости всё”,- говорит.
– Ну ладно. А почему тогда Россия не вступит в НАТО,- спрашивает он,- раз ей не нравится, что НАТО приближается к её границам?
Очень мило! Может, и вступят со временем.Только против кого же тогда будет направлен блок НАТО, если в него вступит Россия?- не понимаю я.- Против кого он был создан? Коммунистичского лагеря уже нет; но Россия, его бывшее ядро, видимо, всё ещё представляет собой какую-то угрозу, если двести несчастных солдат, сидящих в аэропорту Пристины, символизирующих русское присутствие и участие, наделали такого переполоха…

После небольшого скандала мы приходим к выводу, что нам, в общем-то, наплевать на НАТО и межнациональные конфликты; но я предупреждаю Марчелло, чтобы впредь был поосторожней в высказывании в отношении русских и бездумно не обобщал. Все люди- разные.
О-кей. Он согласен. Но добавляет, что мы- “слишком гордые”, по его мнению. Такая “излишняя гордость”- ни к чему.
А я довожу до его сведения, что есть ещё более “гордые” народности- например, на Кавказе. Если ты вздумаешь так пошутить, Марчелло, с “лицом кавказской национальности”, говорю я, и заденешь эту национальность за живое – скажешь ему что-нибудь типа “дикий вы народ- животные”, как позволял себе иной раз говорить о русских…потом правда, извинялся: “Я пошутил, пошутил…”- этот горец вытащит свой кинжал и выпустит тебе все кишки наружу! И не успеешь добавить, что ты “пошутил”.
(Преувеличиваю опять, но с воспитательной целью).
У Марчелло вытягивается лицо: неужели?…
Так-то. Поделикатней надо, с национальностями.

И кстати. Если уж я должна платить за абонимент.
Во всех передачах, заметьте, есть красавицы. Радуют глаз итальянских
зрителей, которые иначе эти передачи и не смотрели бы.
А как же зрительницы? Они тоже смотрят телевизор, платят за абонимент- покажите же им кого-нибудь приятной наружности, порадуйте глаз!
Так нет. На итальянском телевидении бытует странное представление о том, что мужчина не должен быть ни молодым, ни красивым – должен быть только смешным. Маленьким, лысым, длинноносым, средних лет комиком. Его всегда сопровождают модели, балерины и прочие женщины- совершенства.
Обидное заблуждение. Зрительницы, в свою очередь, предпочли бы видеть молодых ведущих в прекрасной форме, а рядом с ними- пожилых остроумных тёток, вызывающих улыбку, а не комплекс неполноценности.
Тогда, возможно, легче будет смириться с глупостями, которыми нас пичкает голубой экран.
Для справки: в Италии- шесть основных каналов телевидения, из них три- национальных, государственных, и три- частных; принадлежат одному лицу.
Сильвио Берлускони, разумеется.***

—————-
* C.A. Ciampi – президент Италии в 1999-2003
** сентябрь 2001 ( прим. aвт)
***B 1999-2002 гг. (прим. Авт).

Г Л A B A 7.

ПРОИЗВОДИМ НА СОСЕДЕЙ ПРИЯТНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ.

За два года жизни в Атри я добилась значительных результатов: ко мне все привыкли. Не оглядываются, не тычут вслед пальцами и не перешёптываются. Со многими здороваюсь; научилась при случае болтать с людьми о том- о сём и ни о чём; усвоила многие провинциальные привычки. Говорят, у меня, кроме русского, появился ещё и атрианский акцент…
Но вот что-то с соседями нашими, что живут в доме напротив, ещё живого контакта нет. С женщиной в окне по-прежнему только здороваюсь, нет- чтобы перекинуться словом.
Надо будет как-нибудь, думаю я, произвести на соседей приятное впечатление.

Часов в пять утра моя дочка идёт в туалет. И – слышу её недовольный крик: собачка Кикка наделала там ночью на полу. Глупый ещё щенок, не всегда просится на улицу, но знает, что люди делают это там, в уборной.
– Ну, выбрось в унитаз, – говорю я ей, ещё сквозь сон.
– Воды нет; не смоется…
-Ну,- досада меня берёт- что за беспомощность?- выброси тогда, – я понижаю голос, как будто нас могут услышать и понять, – вниз на улицу, пока никто не видит.
– Куда-куда?
– “Куда”…На улицу, под окно,- говорю я.
Нехорошо; но один раз- ничего страшного…Мало там, в проулке, собачьих и кошачьих какашек валяется? Пока люди спят и никто не видит, думаю я, один раз- можно…А зачем они воду по утpам отключают?
Слышу шлепок. И нервное хихиканье. Что ещё там?!…И сразу мне интуиция подсказывает: ничего хорошего.
Дочка давится смехом и прикрывает рот рукой:
-Ты знаешь, куда оно упало?
– ?…
-К соседке на подоконник!

Со н- как рукой сняло. Высовываемся обе в окно туалета, то самое, откуда прекрасный вид на псевдо – Стокгольм… Так и есть.
Какашка Кикки, маленький чёрный кусок, лежит прямо посредине подоконника у синьоры, между горшками с растениями, за которыми она так любовно ухаживает. Утром она откроет окно, и…
Похоже, я бы сказала, на издевательство. Я готова убить Катю: неужели в четырнадцать лет даже такое простое дело, как сбросить собачий кал вниз из окна, ей нельзя поручить?
– Я тебе куда сказала бросить?
-Вниз…
-Ну, так вниз же – под наше окно, а не на подоконник к соседям! Вертикально вниз!
-Я и бросила вертикально, а оно получилось- туда, наискось…
И смеётся. Ой, боже ты мой. Самое странное, что и меня накрывает нервный смех. Я придумываю для себя всевозможные объяснения, как собачье дерьмо могло попасть на подоконник. Может, оно не собачье, а кошачье – какая между ними разница? Может, какой-то кот накакал с крыши? Маловероятно, но всё-таки… Почему-то вспомнился Винни-Пух из мультфильмов детства – висит на воздушном шаре, отбиваясь от пчёл, и поёт им песню, усыпляющую бдительность: “Я тучка, тучка, тучка, я вовсе не медведь…”
А в нашем, стало быть, позорном случае:

“Кал птицы или мыши,
Или ещё кого-то,
Упал он с чьей-то крыши,
А может- с самолёта…”

Но даже это объяснение никак не “катит”, так как моя сообразительная дочь бросила каку Кикки вниз вместе с куском туалетной бумаги, и она так и осталась приклеенной там, как неопровержимая улика.
Коты на крышах бумагой не пользуются. Наверху –только наше окно. Только оттуда могло упасть то, что упало – больше неоткуда.
Ой, боже мой…что же будет? Это…нужно оттуда немедленно убрать.
Я беру швабру, высовываюсь, насколько могу, из кухни на улицу, и тянусь шваброй к их подоконнику…Кажется, что дома так близко, однако, швабра на каких-то полметра не дотягивается, а бросать предметы, вроде петли и разных приспособлений, я не решаюсь – боюсь выбить стекло, всех разбудить…и как потом объясню? Пять часов утра. Все спят.
Мои действия привлекли внимание Марчелло – он уже проснулся. С крайней неохотой – кто, как не он, был против собаки!- рассказываю о том, что произошло. И не могу перестать нервно смеяться; до того мне кажется нехорошо, но и забавно- открывает синьора окно, чтобы вдохнуть аромат роз, а там… У Марчелло это не вызывает ни тени улыбки.
– Вы – сумасшедшие, – он бегло украдкой смотрит в окно, и сразу его закрывает.- Если на меня подадут в суд и заставят платить штраф в три миллиона- я посмотрю, как вы заплатите!- говорит злобно.
Я и так уже раскаялась. Вина, в конце концов, моя, как и собака, и дочка, и всё остальное.
-Вы – ты и твоя дочка- ни на что не способны, только гадить, – усугубляет он, торопливо одеваясь (бежит с места преступления),- а теперь ещё взяли собаку…Я говорил: нас всех ждёт плохой конец!
Уходит. Трусливо смывается под выдуманным предлогом.
Предпринять я уже ничего не могу. Не знаю, на что решиться: рассказать синьоре о том, что произошло, как о “несчастной случайности” и попросить извинения, или не говорить ничего?
О случайности здесь речь идти не может, так как какашки сами по себе не вылетают из окна, если их кто-то оттуда не бросает; а если кто их бросает на улицу, тот- уже свинья, даже если не метит специально в ваш подоконник.
Так что я ей, собственно, скажу?”Простите, я не целила специально в ваше окно; я просто бросала на улицу собачье pupù, как обычно”…

Тогда я решила оставить всё, как есть, и сделать вид, что ничего не знаю.
“Не признавайтесь даже в очевидном”,- советовал когда-то журнал Cosmopolitan; и хотя совет не имеет прямого отношения к преступлениям собачьих какашек, а больше к супружеским изменам, вполне, я думаю, подходит для нашего случая.
Вечером, вернувшись с базара, осторожно выглянула в окно… Подоконник с цветами был чист. Естественно; как могло быть иначе?
Интересно: был ли скандал? Наверняка, они решили про себя: “Ну, и свиньи эти русские!”. И были отчасти правы. Мне стыдно.
На следующий день я прошла мимо синьоры – она беседовала с другими… Ничего мне не сказала.
Но и не поздоровалась.
Ну, и пожалуйста, ради бога! Если это повод, чтобы не здороваться…

Г Л А В А 8 .

“СРЕДИ РУССКИХ МАЛО ХОРОШИХ”.

В один из тихих вечеров сидим в гостях у лучшего друга Марчелло, Эрколе, и его мамы.
Совсем недавно мама, синьора Аньезе, тяжело заболела, а так как Эрколе по роду занятий мало бывает дома – ездит по всей Италии, скупая в разорившихся и закрывающихся магазинах товар оптом- он взял для синьоры Аньезе украинскую прислугу, Веру. Или, как она себя называет на украинский манер- Виру.
Вместе с Верой приехал и “чоловик” её, Юрий. И ему место нашлось и работа в доме; дом у Эрколе большой, как гостиница, три обширных этажа. Тут одной уборки на пять человек прислуги.
Платят украинцам мало – Вире, Юрий подрабатывает на стройке. Вместе выходят из дома раз в неделю на два часа: куда им идти?…без документов-то. Такая тихая, скромная пара; едят – тоже самый минимум. Разве можно сравнить с итальянцами? Синьора Аньезе, пока здорова была, кушала за троих; мы с ней обедали пару раз в ресторане, да и дома у неё частенько бывали.
Казалось, хозяева должны быть “нашими” украинцами довольны?
Так нет. Пожилая синьора капризничает, поджимает губы: не умеет Вира готовить!
– Как же так?- говорю я.- Обычно украинки – хозяйки хорошие.
Да вот, макароны с таким соусом, как она привыкла, у Виры не получаются, в салат она нарезала помидоры и всё перемешала, чего ни в коем случае делать нельзя, и вообще – не доверяет ей Аньезе горовить, а просит соседок или ещё кого…
-Что вы вообще там, в России, едите?- с брезгливым неодобрением спрашивает она.
Ну, рассказываю я, на первое – борщ, суп; макароны три раза в день, ясное дело, не едим. Но, довожу до сведения синьоры Аньезе, итальянцы- вообщe единственный народ на земле, который ест макароны на первое каждый день.
На второе…да что там говорить! Итальянская кухня – хорошая, хотя не всем она идёт на пользу. Ho и в кухнях других национальностей всегда можно найти что-то вкусное и полезное.
– Нет, – говорит она обиженно.- Неправда. Лучше, чем итальянцы, никто и нигде не питается! А у вас культуры питания нет; вы есть не умеете.
То же самое мне говорил и мой муж, страдающий хроническим колитом и в сорок лет ставший невыносимым пердуном – спасибо итальянской кухне и его особой “культуре питания”.
Чтобы долго не распространяться о “культуре питания”, я встаю и демонстрирую Аньезе мой относительно плоский живот и фигуру, которая могла бы быть намного лучше, если бы не постоянный стресс итальянской кухни, соусов и макарон. Вот она, культура питания в действии.
У них же в семье все: мама, Эрколе, его сестра (между прочем, врач по специальности, как и я) страдают ожирением, а Эрколе ещё и диабетом. Уж кому, как не им, нужно сесть на диету: поменьше жирного, жареного, острого и мучного…
– Ну и что?- возражает Аньезе.- Это у Марчелло живот от вина, а не от еды.
Почему-то она решила, что я сравниваю мой живот с животом Марчелло, а не с её и животами членов её семьи.
– А у вас там голод такой, в России…Вы даже макарон в глаза не видели, не знаете, что это такое.
Смешной этот разговор начинает надоедать. Марчелло с Эрколе беседуют где-то в других комнатах, а меня оставили со старухой! Сегодня она особенно несносна.
– Макароны, -отвечаю,- все у нас знают, неправда. Кто это Вам всё рассказал?
-Да Эрколе!…Он был в Москве и чуть с голоду там не умер. Году в восьмидесятом.
Ну, может быть. Тогда был дефицит. Но и спецобслуживание для иностранцев в те годы было – не могли они в Москве голодать.
– Я вот, синьора Аньезе,- говорю я ей, – привыкла дома покупать и есть икру, красную и чёрную. У нас в Ростове в любом магазине есть.(И чувствую, что слюнки текут: намазала бы сейчас бутерброд!). А здесь, в Италии, нет…Нет, определённо где-то есть, я уверена, но в обычных магазинах не видела. Может, не всем доступна по цене. Ну, и что? Я и без икры как-то приспосабливаюсь.
Мы, русские, к счастью, не так зациклены на еде, как итальянцы.
Считая разговор на этом законченным, я мило ей улыбаюсь и достаю из сумки книжку- “Дневник Бриджет Джонс”. Знала, что будет скучно и взяла почитать. Думаю, Аньезе всё равно сейчас дремать начнёт, наговорилась уже.
Ан нет.
– Ты что это с книжкой носишься?- недоумённо спрашивает она.
– Да так, читаю, когда время есть.
– Так значит, тебе не нравится делать…всякие дела?- заключает она.
– Какие дела?- не понимаю.
– Ну, стирку, уборку- домашние дела.
Странный вывод. Но, в общем, правильный.
– А кому нравится?- удивляюсь я.- Делаю, конечно, по необходимости. А вот книги читать я действительно люблю…
– А! Все вы такие!- машет на меня рукой Аньезе, и на лице такое выражение, типа: “Знаю я вас, сразу раскусила”.
– Кто- все?
– Да русские! Не любите готовить, домашними делами заниматься. Мало вообще среди русских хороших.

Вот это уж меня обидело. Я даже “Бриджет Джонс” отложила. Больная женщина; но всё же нельзя такие вещи говорить.
– Ну, как же можно, синьора Аньезе, – говорю я, – когда напротив Bас, у Bас в гостях, русский человек сидит, говорить, что русские – плохие?
(И было бы также интересно узнать, как её дочка, не читая книг, окончила институт…) Я уже слышала раньше её отрицательное мнение об албанцах; ну ладно, допустим, что албанцы в Италии – притча во языцех; но уж русские-то чем вам не по вкусу?
– Вы, синьора, скольких русских-то знаете лично? Со сколькими знакомы?
– Я- нет, а вот люди говорят…
– Да у вас, извините, когда “люди говорят”…У вас люди вообще не знают, ходят в России голые или одетые, и с Африкой путают.
– Да я не тебя имею в виду,- идёт она уже не попятный. (Ага! Всегда не меня, а “других русских”), – a говорят, что у вас там такая нищета, что все работают проститутками.
– ?!…
Прекрасно. Значит, Россия разбилась на два лагеря. Половина работает проститутками- все, как она говорит, женщины, а половина, стало быть, мужчины- их клиенты?
Возможно, меня провоцируют. Я должна встать и уйти? Пожаловаться Эрколе на его мать, больную раком?…И он, конечно, постарается загладить ситуацию. Нет; я должна себя контролировать.
– А ваши не работают проститутками?- задаю вопрос. – Больший процент проституток в Италии – всё же ваши, отечественные.
– Неправда! Все- иностранки, – обижается Аньезе.- Вот наш сосед, хороший парень, пятидесяти семи лет, взял себе одну, вроде русскую, из ночного клуба, двадцати семи лет- так она у него тридцать миллионов украла и вернулась к себе.
-?!
Выясняется: тридцать миллионов не были похищены у него из бумажника или сейфа, а это те деньги, которые он истратил на неё за три года сожительства (в конце, надо полагать, хотел бы получить их обратно?). Около пятнадцати тысяч долларов: купил ей подержанную машину, помог сделать ремонт на Украине (вот откуда все “русские” едут – с Украины), и прочее.
И ещё: разница в тридцать лет в возрасте ни о чём ему не говорила? Вам ни о чём не говорит?
– А кто же тогда хороший?- спрашиваю я у старой итальянки.
– Итальянцы хорошие,- доверительно сообщает мне она.- У итальянцев – доброе сердце. Видишь, они всем эмигрантам разрешают приезжать, всем иностранцам, и жить здесь…
Честное слово, мне бы немного юридического образования, и я бы стала здесь адвокатом – защитницей прав и достоинства русских в Италии.
– Это, синьора Аньезе, не от доброты душевной правительство разрешает въезд эмигрантам,- говорю я ей, – а потому, что рождаемость у вас упала почти до нуля. Не размножаются больше итальянцы, Слишком много пьют, едят, подолгу живут с мамами и слишком поздно женятся. Вот почему за счёт эмигрантов пополняют численность населения. А не от “сердечной доброты”, понятно?
– И верно, – соглашается вдруг она.- Это ты правильно говоришь.
Ещё бы. В Италии работать скоро будет некому- одни пенсионеры. Их семья- тому пример. Ни у Эрколе, ни у его сестры-врача нету детей.

-И всё-таки, итальянцы- хорошие. Скажешь, нет?- настаивает она.
Я загадочно улыбаюсь.
– Ну что плохого в итальянцах?
Если хочет – могу ей рассказать….ох, не нужно меня провоцировать!
– Хорошие, – говорю я,- да. Только вот немного жадноватые…и трусливые.
– Итальянцы?! Трусливые?! И жадные?!…- всплескивает она руками.
Ничего-ничего. Теперь настал её черёд охать и ахать.

TPУСЛИВЫЕ?!

То, что итальяшки – народ трусоватый, известно уже давно.
Не герои, скажем так. Жидки на расправу.
Взять того же Марчелло. За десять лет нашего знакомства ни разу не решился приехать в Россию, хотя имел массу возможностей, и любопытства ему не занимать; боялся, что как только ступит на ростовскую землю – откуда не возьмись выскочит мой бывший муж и вонзит в него свой кинжал; или “наймёт преступников, чтобы его застрелили”.
Меня эти воображаемые картины страшно забавляли. Я объясняла ему, что бывший муж – мирный человек, у него и в мыслях нет кровавой расправы; и уж тем более ему не захотелось бы губить свою молодую творческую жизнь в тюрьме из-за удовольствия потыкать в Марчелло ножом или пальнуть в него разок.
– Кто его знает,- отвечал в сомненьи Марчелло, – никогда не знаешь заранее…
Короче, боялся.
О каком путешествии не зашла бы речь – везде он видит какие-то возможные опасности: там – хаос, преступность, как у нас в России, а там – ещё что-нибудь…В Норвегии – холодно, в Англии – дождь.
Хотя, если скажешь ему: “Боже мой, как ты всего боишься!”- он взьерепенится:
– Я?! Боюсь?! Да я был в Каракасе! В Венесуэле!…Что-оо?!Там тебя застрелят – и глазом не моргнут”!…Подруга!
И делает лицо бывалого укротителя бандитов.
Да, был он в Венесуэле. Двадцать лет тому назад, когда был молод и горяч. Рабoтал у своего дяди на башмачной фабрике, и по вечерам они боялись высунуть на улицу нос…всё прислушивались к отдалённым перестрелкам.
– У нас в Ростове, Марчелло, никто тебя не застрелит, – уговаривала я.- Я гарантирую. Если, конечно, ты не везёшь с собой какой-то стратегический груз или целую уйму денег. Я всю жизнь прожила в Ростове, и никто меня даже не пытался ограбить на улице, или тому подобное. Конечно, если ночью ходить по пустынным кварталам и злачным местам, искать приключений- с тобой может, как и везде, что-нибудь случиться…
В общем, так и не поехал.
В Италии неизгладимое впечатление на многих произвёл образ русского Ивана Драго в фильме “Рокки”, созданный на экране шведом с “выразительнейшим” лицом, Дольфом Лундгреном. Когда он произносил, глядя бесстрастно в глаза Сталлоне, фразу, которая по-итальянски с “русским” акцентом звучит: “Ти спьеццо ин дуэ”(“Разорву тебя пополам”), итальянцам было действительно страшно: вот они, русские. Роботы-убийцы.
Швед напугал их от нашего имени.
Я поняла, что русские женщины куда отважней итальянских мужчин.
Особенно- женщины-коммерсанты. Сколько поездок совершила каждая из нас в одиночку и в группе по Европе, Азии и Африке с крупными суммами наличных в кармане! И разве нам приходило в голову, что там тебя могут обворовать, убить, а там- плохая погода?…
Были осторожны, и всё. Рисковали, конечно..
И если поставить друг против друга две виртуальные армии: одна состоит из мужчин-итальянцев, а другая- из наших целеустремлённых, отважных, неудовлетворённых женщин, и пустить в штыковую атаку… могу поспорить: итальянцы наделают в штаны со страху и побегут, лишь завидев передние ряды…
Я даже знаю, кого поставить в первый ряд, чтобы нагнать больше паники.
Но не будем отвлекаться.
Как-то раз летела из Римини домой; предстояли скучные три с половиной часа в самолёте “Донавиа” ТУ-154. Напротив меня устроились два итальянца. Небрежно развалившись в креслах, игриво поглядывали на сидящих вокруг коммерсанток, шутливо обращались к стюардессе, и старались скрыть за несколько нервным весельем озабоченность предстоящим полётом.
Я сама немного боюсь этих самолётов “Донавиа”. Кто знает, сколько им лет и какой из полётов будет для этого “ТУ” последним?…
Иногда они обращались к сидящему сзади и неплохо знающему итальянский коммерсанту, очень серьёзному мужчине. Расспрашивали насчёт самолёта, и тот заверял, что самолёт- “хороший, очень надёжный и исправный”.
Меня это стало забавлять. Итальянцев приятно иногда попугать; тем более, что плохому они верят легко.
Как раз попросили пристегнуть ремни. Полуобернувшись, я вмешалась в разговор:
– А вы хоть знаете, сколько лет этому самолёту?…
-Сколько? -насторожились они. И сразу всё внимание переключилось на меня.
– Лет тридцать пять-сорок, -сказала я спокойно и веско.- По крайней мере, сколько существует эта авакомпания (хотела сказать:”сколько себя помню”)- никто ещё новых самолётов пока не покупал; все старые.
Коммерсант пытался что-то слабо возразить, но его уже никто не слушал. Моя информация была более страшной, негативной.
А значит – более достоверной.
– Нет, но хотя бы моторы – меняют?- с надеждой в голосе спросил меня один.
– А кто его знает? Кто вам скажет?- слегка раздражённо ответила я.- Каждый раз летишь – рискуешь жизнью.
Итальянцы выпучили глаза.
– А что может случиться?- рaзволновались они.
– Да всё, что угодно. Один раз, помню, сгорел кондиционер, – как бы припоминаю я. Такой случай действительно был, и у кого-то вроде оплавились колготки,- был небольшой пожар в салоне. А в другой раз мотор барахлил, но ничего- долетели…Крылья могут отвалиться, – подавляя смех, говорю я, – да мало ли что! (Не разбираюсь я в самолётах, но это уж совсем- “крылья”…)
– Порко Джуда! Токко кольони!*- говорит один, и оба берутся руками за промежность.
– Кольони вам не помогут, – сурово отвечаю я.- Мужайтесь, и…молитесь.
Итальянцы немеют и застывают в креслах.
Мой спокойный и обречённый тон их убивает. Они больше не смотрят ни на женщин, ни по сторонам, а только перед собой, и всё время взлёта и набора высоты сидят, вжавшись в спинки кресел, стиснув подлокотники и потея.
Впрочем, страх постепенно их отпускает. Они видят, что все пассажиры расстёгивают ремни, закуривают; стюардессы разносят ужин…
Итальянцы вымученно улыбаются. Но теперь со всеми расспросами обращаются только ко мне.
-Это можно есть?- спрашивают они, указывая на странный набор продуктов, выложенных в пластмассовых мыльницах на подносе: немножко рыбки, немножко курицы, немножко колбаски- всё жирненькое такое…тьфу.
– Ешьте, ешьте, – я машу успокоительно рукой, и итальянцы принимаются за трапезу.
-Правда,- говорю я с минуту спустя, убедившись, что они уже начали есть,- помню, в прошлый раз или позапрошлый…прошлый или позапрошлый? летели вот так- и один итальянец отравился…
– Отравился?- глаза снова выкатываются из орбит, еда застревает в горле.
-Да,- киваю я.
-И что?!..
– Ну- ничего, -описываю я симптомы отравления, – началась тошнота, рвота, затем- повысилась температура, понос…,- рассказываю спокойно и жую.
– И что?!
-И ничего- в Ростове уже ждала “Скорая помощь”,- невозмутимо продолжаю я.
-И что ему сделали? Что, операцию?!
Я смотрю на них, и мне становится жалко. Игра надоедает. Хочу спокойно поесть, наконец.
– Не-а. Сделали ему такую ба-альшую клизму, – говорю.
Постепенно их лица расцветают пониманием, улыбкой; глазки лукаво щурятся:
– А-аа!…Бирикина!”Шутница!”,- грозят мне пальцем.
Из самолёта они выходят следом за мной, как цыплята за квочкой. Когда мы встаём с кресел, оказывается, что оба едва достают мне до плеча. В аэропорту помогаю им заполнить таможенные декларации.
Симпатяги. Как хоббиты. Или маленькие дети…
Но разве можно положиться на таких мужчин?

Синьора Аньезе сердится. Она не понимает, зачем я так шутила с итальянцами и пугала их полётом; и негодует по поводу того, что в самолётах у нас так плохо кормят, что можно отравиться. Это не смешно.
– Итальянцы, -говорит она, – самые лучшие в мире.
– Это каждый так думает о своей национальности,- подначиваю я её.
– Нет- нет, это-правда. И Италия- сад Европы! Это все знают.
Но я уже рассказываю не для неё. Меня слушают Вера и Юра- украинская прислуга.
-Да, итальянцы, они- ничего, но…(Какой там ещё из смертных грехов остался?…) жадные.
Она пучит глаза – вот-вот случится удар – ой, нe надо!
– Итальянцы?!…Жадные?!…?!…

ЖАДНЫЕ?!

Лучшее, что мне запомнилось из моих первых поездок в Италию – это походы в ресторан.
О, рыбные рестораны! Это -нечто! Там тебе открывается новый мир; и в смысле неведомой раньше флоры и фауны на тарелке; коцце, вонголи, бомболетти, лумаке, скампи, канноликкьи, паноккьи и прочая экзотика, так и в смысле новых вкусовых ощущений…очень рекомендую.
Рестораны агритуризма в горах тоже хороши, но ресторан в порту с рыбой свежего улова- это особое наслаждение. Одни закуски- восемь- десять смен блюд, потом спагетти или ризотто с морскими продуктами, затем второе- рыба жареная или гриль, или, может, морские раки… Кажется, объелся так, что потребуется промывание желудка. Однако, уже через час ты снова чувствуешь себя легко и непринуждённо.
Рыба- легкоусвояемый продукт.
Я что-то отвлеклась. После всей этой критики вспомнить хорошее!..
Да.
Пока мы ходили ужинать с Марчелло вдвоём, всё было очень прилично. Но как только к нам присоединялись его друзья, момент расплаты каждый раз представлялся мне ужасно неловким. А иногда- и позорным. Хотелось провалиться под землю. Хотя и понимала, что это, видимо, у нас, русских, неправильное представление о том, как себя ведут и оплачивают счёт в ресторане- но ничего с собой не могла поделать.
К примеру, у нас. Официант приносит счёт. Обычно тот, кто пригласил остальных, “угощает”, или, собрав предварительно со всей компании деньги – неловко, право же, выворачивать карманы и ковыряться там в поисках недостающей мелочи – бегло смотрит на счёт и платит. Чаще всего, не дожидается, пока официант (он чисто символически ищет) даст ему сдачу и говорит: “Спасибо; сдачу оставь себе, брат”. Входит в его положение. И попытки друзей, тоже символические, внести свою лепту пресекаются взмахами руки; или, возможно, все два-три сотрапезника вытаскивают бумажники и изъявляют горячее желание заплатить. Так?
Тут всё бывает по-другому.
Официант приносит счёт. Даже если все прекрасно поужинали и довольны, счёт пристально изучается: некоторые надевают очки. Официант отходит в сторонку. Даёт время прийти в себя.
– Э…ми скузи,- подзывает его самый старший из компании; в нашем случае это был, чаще всего, синьор Франко Павоне.- Как это понять?- говорит он официанту.- На прошлой неделе мы здесь ели то же самое (перечисляет) и заплатили тридцать восемь тысяч лир, а теперь вышло- сорок одна тысяча пятьсот?
– Не знаю…- сконфуженный официант краснеет; краснею и я.- Сейчас позову хозяина.
И бежит.
Приходит хозяин заведения, сама предупредительность. Друзья Марчелло уже вооружились калькуляторами. Марчелло, правда, просит Франко не позориться, не делать тут “brutta figura”, а то в следующий раз ему будет неудобно сюда прийти, но тот не унимается. Возможность быть обсчитанным в ресторане хотя бы на лиру кажется ему отвратительной.
– А что мне дали тут, собственно, на сорок тысяч лир? Что такого мне дали?!- возмущается он, крутясь на стуле в очках со своим калькулятором.
К сведению: Павоне- богатый человек. У него нет детей, семьи и есть большие сбережения, которых ему не растратить до конца его дней.
Хозяин мягко объясняет, что в этот раз было другое вино, которое стоит немного дороже, и пара закусок, которые…
– Хорошо, хорошо; однако…
Наконец, дело улажено. К столу возвращается официант, и представление ещё продолжается. Общую сумму в сто тысяч лир, к примеру, делят с помощью калькулятора на три, и выходит, что каждый должен дать тридцать три тысячи триста лир, и кто-то ещё, сверх того, сто лир (сто лир стоит один почтовый конверт без марки). Все начинают копаться, вываливая всю мелочь и подвигая к центру стола ровно свою долю. Тютелька в тютельку.
– Не хватает сто лир,- мрачно говорит, сосчитав всю мелочь, официант.
– Ах, да!- восклицает со смущённой улыбкой Франко и, как самый старший и богатый, добавляет от себя эти сто лир, как будто делает великодушный взнос и скромно просит не апплодировать ему за это.
“На чай” ничего не дают. На улице Франко продолжает возмущаться. Что он съел на такую сумму?…Ничего.
Его урезонивают.
Мне было с ними стыдно.
Но ещё большую неловкость и смущение я чувствую каждый раз, когда какая-нибудь цветочница начинает разносить между столиками букеты и предлагать мужчинам, которые сидят с дамами. Многие мужчины отворачиваются; почти никто не дарит даме, сидящей рядом с ним за столом, цветы. Некоторые раздражёнными взмахами рук гонят цветочницу прочь, будто она занимается чем-то нехорошим и почти неприличным. Вроде как раздаёт порнографию.
Они сюда пришли есть- разве ухаживать за дамами и выбрасывать деньги на цветы?!
Один раз, правда, на заре , так сказать, нашей юности, цветочнице удалось-таки, несмотря на угрюмые взгляды Марчелло, приблизиться к столу. Он был страшно сконфужен.
-Ты хочешь цветы?- с недоверием и неприязнью спросил он, как спрашивают: “Ты что, хочешь пить уксус?”
-Хочу, – ответила я, к его изумлению.
И ему пришлось мне их купить, единственный раз в жизни.
В его жизни, имею в виду; я, слава богу, не провела дни моей молодости в Абруццо, так что были на моей улице праздники и цветы.
Может, дело было не столько в жадности, сколько в нежелании и непривычке выставлять себя этаким дамским угодником? Цветочки…
Тьфу!
То же было и с моими днями рождения.
Они всегда сознательно игнорировались. За исключением одного лишь случая.
Жадность это, бескультурье, или то и другое вместе – я не знаю.
На протяжении многих лет я не теряла надежды научить его своим “положительным примером”.
И вот что из этого вышло.

ДНИ РОЖДЕНЬЯ И ПОДАРКИ.

Мы познакомились, когда мне было 32 года, а ему- 33, весной.
Таким образом, до наших следующих дней рождений прошёл уже год, как мы встречались, и у каждого из нас были, я думаю, ясные идеи в голове по этому поводу. И вот- сравнительная таблица, судите сами.
Доходы мы почти всё это время имели одинаковые.

ЕГО ДНИ РОЖДЕНИЯ (Я – ЕМУ):
МОИ ДНИ РОЖДЕНИЯ (ОН- МНЕ):

34 года (Я – ЕМУ) – колечко с бриллиантиком (нежный намек на серьзность и исключительность ситуации)

33 года (ОН- МНЕ) – НИЧЕГО (ожидала, как минимум, ответного кольца)

35 лет (Я – ЕМУ) – ничего (обида, месть)

34года (ОН- МНЕ) – НИЧЕГО

36 лет (Я – ЕМУ) – сотовый телефон (нужно быть благорoдней и выше)

35 лет (ОН- МНЕ) – ЗОЛОТОЙ БРАСЛЕТИК

37 (Я – ЕМУ) – не помню, что, но на Pождество 1000 $ подарила точно… B MATPEШKE

36 (ОН- МНЕ) – НИЧЕГО

38 (Я – ЕМУ) – не помню; но что-то было…

37 (ОН- МНЕ) – НИЧЕГО

39 – МЫ ПОЖЕНИЛИСЬ
(Я – ЕМУ) довольно крупная сумма денег, которую он брал у меня в долг: пришлось простить…

38 (ОН- МНЕ) – НИЧЕГО

40 (Я – ЕМУ) – очки “RAYBAN « и дезодорант

39 (ОН- МНЕ) – HИЧЕГО

41 (Я – ЕМУ) – бутылка виски и 100.000 лир (50$)

40лет (ЮБИЛЕЙ!) (ОН- МНЕ) – НИЧЕГО

42года (Я – ЕМУ) – только торт и шампанское; я поняла, что положит.примерами его ничему не научишь; да и деньги кончились (я разорена)

41 (ОН- МНЕ) – НИЧЕГО

Из этой таблицы видно, что если моя щедрость менялась в зависимости от настроения и уровня доходов, Марчелло всегда оставался верен своим принципам: “НИЧЕГО”. Как бы его ни трогали мои подарки.
Один раз он чуть не пустил слезу(открытка с медвежонком и денежкой внутри), в другой раз, я помню, сказал, что я- “лучшая из всех, кого он встречал в своей жизни”; а услышать от него такое ой, как нелегко!(бриллиантовое кольцо).
Но результат был всегда одним и тем же.
“Пробило” только однажды. После сотового телефона (см. день рождения 36 лет) он почувствовал особую признательность и решил отплатить подарком.
Как изящно он это сделал!
Скрепя сердце, принёс из дома все свои старые золотые вещички: кольцо, потом что-то поломанное, коронку с чьего-то зуба…И заявил, показывая мне: теперь он должен весь этот хлам сдать, чтобы купить мне подарок.
Какая жертва! И я должна быть, естественно, в курсе.
После этого подарок стал мне уже противен, но я не отговаривала: хотела посмотреть, чем всё же кончится дело. И через пару недель после моего дня рождения (почему-то) – это наконец произошло, и я получила в подарок золотой браслетик за сто с чем-то долларов, единственный и последний, я думаю, подарок Маpчелло. Чтобы подвигнуть его ещё раз на такое, не знаю, что мне пришлось бы совершить…Поэтому не стоит и стараться!
“У нас здесь это не принято”,- объясняет он, имея в виду, наверное, свою семью, так как у многих других это принято; но он ничего не дарит даже маме на день рожденья.
Как же так? Получать подарки принято, а дарить- нет?
Поясните, синьора Аньезе!

————
*Потрогать яйца”- в Италии суеверный жест, помогающий отвратить беду- как у русских сплюнуть три раза через левое плечо или постучать по дереву(от авт).

ГЛАВА 9.

ДРУЗЬЯ MAPЧEЛЛO. ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ И ПОРОКИ.

Эта глава может шокировать какими-то подробностями.
Нас, кто провёл свое детство в детском саду и в школе, за мирными занятиями музыкой и английским, в кружках и спортивных секциях, куда нас водили бабушки и мамы.
Не судите строго. Эти бывшие дети, нашего с вами возраста, выросли в деревне, в провинции; играли, позабытые родителями, во дворе, между вязанкой дров и кучкой навоза, среди овец и свиней, которые зачастую были их единственными товарищами по играм. Поэтому о “развитии гармоничной личности” тут речь не идёт. Тут уж что вышло- то вышло.
Некоторые из них только научились разговаривать в том возрасте, когда вы уже умели читать и писать. Это я выяснила, когда упомянув о двухлетнем ребёнке, который сказал то-то и то-то, увидела недоверчивую усмешку Марчелло и услышала:
– Да ну! Дети в два года не разговаривают.
Таким образом я узнала, что в их семье раньше, чем в года в четыре, никто осмысленных звуков не издавал.
Наши деревенские ровесники в Италии играли самодельными игрушками, росли на природе и книжек им, естественно, не читали. Даже про Красную Шапочку и Колобок. В начальной школе их учили “учителя”, недавно закончившие ту же начальную школу, и били ещё линейкой по рукам. А родители полностью этим наставникам доверяли и поручали им своих детей: “Если не понимает или не слушает- бейте сильнее!”
Шестидесятые годы в итальянской глуши.
И теперь подросшие “мальчики” лет тридцати пяти-сорока, выходцы из Челлино и окрестных сёл (а сёла здесь именуются “городками” или “местечками”, что обозначается словом “паэзе”, а местные жители- “паэзане”), встречаются иногда, чтобы поужинать вместе в каком-нибудь из местных ресторанов, где отменно готовят и мало берут. Бесчисленная смена блюд переходит затем в бесчисленные рюмки граппы и саммарцано*, ужин затягивается и нередко оканчивается за полночь. Зачастую в ресторанах сидят и целые семьи- от стариков до маленьких детей на стульчиках с перегородкой.
О чём же говорят друзья после обильного ужина и не менее обильных возлияний? Рассказывают, под дружеское порыгивание и перепукивание, ковыряя зубочистками во рту, всякие смешные и нелепые истории, случившиеся с ними самими, а чаще- с соседями или друзьями друзей; глупые и зачастую неприличные байки.
А о чём ещё говорить?
Вот несколько персонажей этих историй: Джанкарло, Франко, Никола, Антонио- те, с кем приходилось видеться и сидеть за столом чаще всего.

Антонио Йеццони дружил с Марчелло с детства. Его дом вблизи Челлино виден там, у дальнего холма, если смотреть с балкона.
Этот приземистый и волосатый, с лысиной, очерченной кудряшками, добродушный толстяк в детстве совершил тяжёлое, невообразимое преступление: изнасиловал…курицу. Если вы можете себе это представить.
Потом её, естественно, сварили и съели.
Когда рассказчики видят, что ужасу моему нет предела, добавляют: “Это ещё что!…” Здесь это, мол, дело обычное.
Вот маленький Джанкарло, когда ему было лет двенадцать, пошёл навестить с родителями тётю и дядю. Время обедать, а Джанкарло нет. Где он? Родители с тётей и дядей глядь c балкона – а Джанкарло на заднем дворе со спущенными штанами бегает за овцой… Все были немного смущены и, не сказав ни слова, ушли в дом обедать, а мальчуган так и продолжал ловить непослушных овец.
Другой – не помню уж, кто- приставлял специально стул, чтобы добраться до коровы…
А я-то думала, что такое бывает только в экстремальных условиях высокогорной глуши, где дикий чабан месяцами пасёт своё стадо!
В любом случае, наши родители, заметив у ребёнка такие отклонения, не сидели бы спокойно за столом, а уже назавтра потащили бы его к детскому психологу. А то – и к психиатру. На консультацию.
Так вот, вернёмся к Антонио. У него наморщенный лоб, двойной подбородок, маленькие глазки- лицо комика.
Глядя на него, стараюсь не думать о бедной курице.
Он хочет участвовать во всех развлечениях: ресторан, азартные игры и, конечно, девушки; но почему-то берёт с собой мало денег, а друзья не собираются бесконца одалживать ему свои. Однажды Марчелло взял его с собой в Чехословакию, и там ему пришлось бросить обиженного безденежного Антонио в гостинице и веселиться самому.
Кроме того, у него имелся ряд значительных дефектов поведения.
Например, всю дорогу в машине до Чехословакии Антонио то чесал голову, то ковырял в ушах, то искал что-то в носу, стараясь потом ископаемую козюлю приклеить исподтишка под сиденье. Но Марчелло замечал эти манёвры и стыдил его: “Прекрати сейчас же, Антò; экая ты свинья!” Тогда Йеццони принялся портить воздух, отчего приходилось каждую минуту открывать окошки для проветривания, и Марчелло уже начал злиться, всерьёз опасаясь простуды.
“Э!…Тутто натурале**”,- оправдывался Антò, морща лоб, разводя пухлыми руками и снова скрещивая их на животе.
Вообще, эти проблемы с газами сыграли роковую роль в его жизни.
Он не очень-то нравился девушкам. Даже за деньги.
И единственный раз в жизни девушка, которая действительно нравилась ему, ответила взаимностью. Ему удалось даже завлечь её в постель.
Но в самый пикантный момент, когда её голова склонилась и находилась где-то между его ног, Антонио не сдержался…и дал залп. Он выпустил струю зловония ей прямо в лицо, и девушка вскочила, как ошпаренная. Напрасны были оправдания и уверения в том, что “тутто натурале”…она ушла и больше не возвращалась.
Антонио расстроенно пожимает плечами, выпячивает губу и морщит лоб. Потом снова скрещивает руки на груди.
Ему не везёт с девушками.
Йеццони окончил только начальную школу. Он несколько раз лежал в отделении психиатрии; хотя в чём именно заключается его недуг- никто не знает. Pаботал уборщиком в полицейском управлении, но при знакомстве рассказывал всем, что он- коммерсант и продаёт “Гербалайф”; или что просто “работает в полиции”, не уточняя, кем.
В возрасте сорока лет ему надоело жить с родителями, и он обратился в брачное агентство. Услуги агентства обошлись ему в полтора миллиона лир (примерно тысячу баксов по тем временам). За эти деньги ему была предоставлена возможность познакомиться с несколькими замечательными женщинами.
Так Антонио встретил Стеллу.
Стелла жила с матерью в Авецанно, городке, известном своей картошкой. До сорока лет эта рагацца***нигде и никогда- представьте себе!- не работала и почти не училась. И, ясное дело, из Авецанно никуда не выезжала. Жила всё время на пенсию матери. Что породило такое равнодушие к знаниям, жизни и окружающему миру- неясно. Может, природные скромность и застенчивость, которые Стелла не могла преодолеть? А может, опять же, какое-то скрытое заболевание?
Интересней всего другое. По словам Антонио, гордого жениха, Стелла была ещё и девственницей. То есть, всю жизнь, вероятно, готовилась к встрече с прекрасным принцем, Антонио Йеццони. А вы говорите- “нравы”, “двадцать первый век”…
– А как она выглядит?- заинтересовался Марчелло. И все остальные.
– Мм,- мнётся Антонио,- чем-то похожа на сапожника.
– Как – на сапожника?…- изумлён Марчелло. Теперь-то он обязательно должен её увидеть.
И Антонио ведёт его показывать невесту.
Вообще-то Марчелло нравятся топ-модели, но и в любой обычной гражданке он найдёт при желании достоинства. Например, приезжала со мной Марина, маленькая, толстопопая, с короткими ножками и в очках; Марчелло она нравилась за лёгкий нрав и игривость.
Потом я брала с собой Любу, немного увядшую грустную женщину лет сорока шести. Тоже ему нравилась: красивые глаза. И ещё за то, как легко, “аристократично” достаёт она деньги из кошелька и расплачивается- “будто карты сдаёт”.
Да, так вот, Марчелло, как многим итальянцам, нравятся почти все женщины: все, кто не уродлив- “una bella donna”…А Стелла ему не понравилась. Она была низенькой, плоской, с немного сморщенным лицом и выдвинутой вперёд челюстью. Впрочем, я её страшилищем не считаю, при близком знакомстве она даже милая.
“Действительно, сапожник”, решил Марчелло, и отвечал довольно кисло, когда Антонио обратился к нему с надеждой: “Ну, как?”
– Ну, как тебе сказать? Ты сам видишь, какая она…Если тебе нравится…что ж.
Антонио со Стеллой поженились в августе. К сожалению, я не была на их свадьбе, живя ещё в России. Антò надевал расшитый широкий пояс,
подтягивавший живот и делавший его похожим на толстого Фигаро.
Потом оба жили на пенсию мамы Стеллы, пока та не умерла, а после переехали в Челлино. Брак, подтверждающий теорию Марчелло о том, что люди женятся не по любви, а по каким-то другим соображениям, и в результате- всё равно несчастны, потому что брак не решает, а лишь усугубляет проблемы.
Стелла родила ребёнка. Антонио стрижёт газоны и убирает в муниципалитете за шестьсот – семьсот условных единиц в месяц.
Денег не хватает, и Стелла частенько его колотит. Антонио стремится вырваться из дома и жалеет о потерянной свободе.
Ребёнок похож на отца: морщит лоб, пукает и много ест.

Никола-врун. Он умер в прошлом году внезапно, от инфаркта. Был полным бородатым мужчиной, причём его волосы и борода были светлыми, и чем-то походил на наших с вами соотечественников. Он и его жена Амалия пару раз приглашали нас на обед; они казались милой семейной парой.
Амалия, крашеная блондинка в очках, не красавица, но со Стеллой уже не сравнить- готовила очень вкусно. Никола рассуждал о политике и экономике, веско и грамотно, как профессор университета…на самом деле, как мы увидим, был не таким уж серьёзным.
За столом неизменно присутствовал его старый отец; к счастью, он впал в детство незадолго до того, как Никола пустил по ветру нажитое им состояние, и старик пребывал в благодушном неведении. К удивлению моему, старик, бывший портной, читал “Тихий Дон”, и знал, таким образом, кое-что о казаках. Приключения и жизнь казаков его воодушевляли, как некоторых – жизнь индейцев и вестерны.
Николу-вруна выгнали с работы, когда во второй, увы, раз он проделал мошеннический трюк с телефоном. Такое уже случилось с ним на прежнем месте, за что Никола был привлечён к суду, но почему-то он решил, что в муниципалитете Челлино этот номер прокатит.
И что ему дались эти телефоны? остаётся загадкой. Здесь была скрыта какая-то патология. Прекрасная, тихая и хорошо оплачиваемая работа в мэрии позволяла ему, при желании, каждый месяц покупать себе по телефону.
Так или иначе, но только Никола освоился на новом месте, то есть в муниципалитете Челлино, как тут же пошёл в магазин и от имени городских властей купил себе сотовый телефон. Как бы для пользования в мэрии.
И счёт просил прислать туда же.

Несколько лет тому назад сотовый телефон и в Италии для многих был ещё предметом зависти и вожделения. Поэтому Никола доставал его будто бы невзначай в тесном и не очень тесном кругу и говорил, что телефон ему выдали в мэрии, на работе, чтобы “держать с ним связь”, “на случай срочной необходимости”. И сразу становилось ясно, что на работе Никола облечён серьёзной ответственностью; если что – его найдут в любое время дня и ночи… Хотя какая такая срочная необходимость может возникнуть в мэрии Челлино?
Там и сама мэрия вряд ли нужна. Так только, чтобы людей чем-то занять…
На что он надеялся? Может, на то, что счёт потеряется и не дойдёт? Или на то, что в бухгалтерии его, не глядя, подпишут и оплатят?
Однако, дело приняло, как и в первый раз, дурной оборот.
– Какой ещё сотовый телефон для муниципалитета?- удивились в бухгалтерии. – Нет у нас такого телефона…
Разбирательство вывело без труда на Николу, в котором продавец магазина сразу признал “покупателя из мэрии”. Никола- врун давал объяснения, но они не показались убедительными. Он был выгнан с работы и против него был начат ещё один процесс о мошенничестве.
И опять – с телефоном. После этого расстроенный Никола оставил, наконец, в покое телефоны и внезапно… сменил ориентацию. Стал ездить к трансвеститам.
Путаны почему-то перестали интересовать его, равно как и жена.
Если Амалия давала ему деньги и наказ купить что-либо по хозяйству, Никола неизменно ехал к трансвеститам и все деньги тратил на них.
Эти неземные создания облюбовали себе местечки вдоль трассы, хорошо известной их поклонникам и клиентам под названием “Бонифика”, и вечерами предстают там во всей красе. Если бы я ехала по трассе одна, без гидов и их пояснений, то ночью, при свете фар, мне бы и в голову не пришло, что эти экзотические длинноногие девы с волосами до пояса и осиными талиями – мужчины. Понятно, что пластикой можно изменить пол, лицо; но сделать точёной и хрупкой фигуру, придать ей такую женственность – вряд ли. Эти красотки действительно родились мужчинами по ошибке.
Многие итальянцы, оказывается, предпочитают их женщинам, да и платят им больше. Клиентам нравится их программа – орально-анальный аттракцион, а также ласковость и нежность в обращении; не так хамят, как их коллеги- женщины, работу свою любят. “Bello”(“красавец”)- так обращаются они к любому хмырю, и томно смотрят ему в глаза; таким образом, могут позволить клиенту почувствовать себя желанным.
Иными словами: только мужчина мужчину поймёт…
Трансвеститы могут быть действительно красивы, изящны и неотличимы от женщин; но Николе нравились другие- плечистые переодетые мужики со всеми причиндалами. Приглашая их на ужин- на деньги Амалии, выданные на хозяйство- он представлялся “пилотом гражданской авиации”, ещё утром летавшим в Париж или Лондон.
Потому-то, наверное, его и прозвали вруном.
Его страсть к трансвеститам разделял Джанкарло, с которым они иногда выезжали вдовоём, чтобы жадно вцепиться на пару в очередного беднягу.

Тот самый, в детстве позорно домогавшийся овцы, Джанкарло Ферретти, высок, строен и худощав. Носит хорошую одежду: классические тройки, длинные элегантные пальто, небрежно повязанные шарфы. Если бы не нездоровый серый цвет слегка лоснящегося лица, его можно было бы назвать “интересным мужчиной”. По крайней мере, наши русские женщины на него всегда реагируют так: “Слушай, ну како-ой интересный мужчина-а…”Видно, он более других отвечает сложившемуся в их представлении образу “иностранца”.
Он носит бородку – эспаньолку и волосы зачёсывает назад.
Джанкарло – это вечный бездельник. Его родители – владельцы небольшой фабрики сумок, и у него не так уж много обязанностей; разве что отвезти -привезти иногда товар на машине.
В течении десяти или более лет невестой его считается девушка, работающая на его же фабрике сумок за мизерную плату. Она его не слишком обременяет; раз в неделю они встречаются и чинно гуляют; потом Джанкарло отвозит её куда-нибудь в лесок и тут же, прямо в машине, доставляет ей, в виде одолжения, пару приятных минут, за которые, по его словам, она должна быть ему благодарна всю оставшуюся неделю. Ни разу не пригласил её даже в гостиницу; всё время в машине. В гостинице надо платить.
И так – десять лет! Джанкарло не спешит жениться. Куда спешить? Девушка никуда не денется.
Потом у него возникли сомнения; случайно он познакомился с русской, живущей в Стокгольме, интеллигентной женщиной, хорошим человеком. Проводить время с ней было гораздо интересней. Он ездил к ней в Стокгольм, побывал и в Санкт-Петербурге у родителей; она часто приезжала в Италию.
Но и здесь Джанкарло не был чист и ясен до конца. Он назвался русской вымышленным именем – Роберто, и весь их роман пережил под этим псевдонимом, что было тягостно для друзей, постоянно забывавших, как его нужно в её присутствии звать. Ей, в свою очередь, так никогда и не пришло в голову заглянуть в его документы…О, романтичные доверчивые русские!
Дальше- хуже. Подобно Николе, он вдруг утратил интерес к женщинам вообще и своё внимание переключил на трансвеститов. Психика Джанкарло явно дала какой-то сбой: он стал трогать за колени знакомых ему мужчин, к которым раньше не прoявлял интереса, его разговоры стали провокационно-непристойными, и у Марчелло впервые возникло подозрение, что Джанкарло хочет его соблазнить. Будучи наедине в машине, тот как бы невзначай клал руку товарищу на ширинку и делал дружеское как бы руко…(но не руко-)пожатие.
Марчелло не реагировал никак. Он не знал, как реагировать.
Затем в его присутствии Джанкарло звонил трансвеститу по объявлению, и их беседа заставила бы покраснеть любого, привыкшего к скабрезностям.
– По-моему, Джанкарло- полупедераст; бо?…- говорит Марчелло, понизив голос и неуверенно оглядываясь: вдруг тот стоит сзади?
“Бо” выражает неуверенность и сомнение, так же, как и краткое “Ммо!”, которое носит, однако, уже слегка неодобрительный характер. “Не знаю, мол, как такое возможно”…странные такие междометия.
“Полу-” они часто добавляют к словам, чтоб не сильно обидеть, смягчить: “полу-дурак”, “полу-педераст”…не совсем ещё, значит.

– А кто уж действительно педераст- так это Франко,- встрял здесь кто-то некстати.
Придётся знакомить вас с ещё одним персонажем, прежде чем перейти к новой главе- хватит уже о половых извращенцах…
Франко Павоне- немолодой респектабельный джентельмен, служащий того же муниципалитета или, по-итальянски, “комуны”. (Вывод: в комуне- одни педерасты…)
Тот самый, что не любит платить в ресторане и, тем паче, давать чаевые. Всегда чопорный, важный и прилично одет. Седые волосы красит в рыжий или каштановый цвет – по настроению. Так же, как многие, живёт с мамой и неженатым братом. И сам, естественно, не женат. В Италии в порядке вещей жить до старости с мамой и не заводить семью – не зря упала рождаемость. Это в России, если вас видят всё время с мамой и папой, и никогда – с девушкой или молодым человеком, начинают думать, что с вами что-то не так; что вы, как минимум, нездоровы, физически или психически. Или – что тоже обидно- никому не нужны.
Пожилые итальянцы под крылом у старых родителей легко мирятся со своей “ненужностью”.
Когда нам доводилось обедать или ужинать вместе, он буквально загружал подробными, обстоятельными, скучными беседами о политике, экономике и культуре. Все эти сведения малообразованный синьор Павоне черпал из телевизора и газет. Говорил он часами, и собеседник ему был не нужен, а нужен слушатель.
Помню, как один раз я слушала его из вежливости весь вечер, иногда вяло поддакивая, в то время как другие уже давно перестали обращать на него внимание и открыто игнорировали. Я тщетно искала предлог, чтобы выйти из-за стола, а Джанкарло поднялся и хотел выйти безо всякого предлога, но наш зануда, оставаясь сидеть на месте, не позволял ему этого сделать…
Как-то раз, видимо, за моё вежливое терпение, я была “награждена” каким-то неженским подарком: авторучкой и зажигалкой, с гравировкой: ” От Франко”. Потом несколько раз звонил мне, чтобы поговорить, в Ростов, что возмущало Марчелло, хоть он не подавал виду. Только говорил, что это “свинство”, и что “так не делается”.
Чтобы подразнить, я пугала его тем, что могу выйти замуж за Франко- холостого бездетного владельца нескольких аппартаментов и кучи биржевых акций. Но это почему-то не действовало нужным образом.
– Говорю тебе, что Франко- педераст, – упрямился Марчелло.
– Да почему? Кто тебе это сказал?

Один житель Челлино, пешком возвращавшийся к себе домой, заметил припаркованную у обочины машину. В ней сидел незнакомец, предложивший уставшему путнику подвезти его в гору, наверх. Тот согласился.
В машине выяснилось, что водитель – приятель Франко Павоне, и ждал его здесь, где у них назначена встреча. Затем водитель- приятель Франко повёл себя странно: стал хватать пассажира за колени и даже за причинные места! Тот, крестьянин традиционных взглядов, с возмущением отбился от приставаний, за что и был высажен из машины задолго до места назначения.
Тут навстречу им съехал с горы автомобиль улыбающегося и бибикающего Франко, и два приятеля, развернувшись, укатили вдаль один за другим, оставив горожанина чертыхаться в придорожной пыли. Что бы это значило?
Так Павоне приобрёл, может, сам того не зная, известную репутацию. Скажи мне, кто твой друг…
Бо?…

————–
* ФРУКТОВАЯ ВОДКА И ГОРЬКИЙ ЛИКЕP (прим.авт)
** BCE ECTECTBEHHO (ИТ.)
*** ДEBУШKA (ИT.)- ПOHЯTИE PACTЯЖИMOE – MOЖET БЫTЬ “RAGAZZA” 15 ЛET И 50 ЛET(прим. aвт)

ГЛАВА 10.

ЛOШAДИНOE AГEHTCTBO И ПPOЧИE AЗAPTЫ

Agenzia ippica. Лошадное агентство? Ипподромное агентство? Не знаю, как это ещё перевести на русский.
Скачки. Бега, Тотализатор. Это-кошмар, наваждение. А также- банкротство, разорение.
Это- как казино, только хуже. Потому, что казино в Италии только три или четыре: в Венеции, Сан-Ремо, и где ещё? В Сан-Винсане, что ли? А agenzia ippica- в каждом городке.
Есть ещё игры типа лото: лоттоматика, суперэналотто и другие. Вот куда уплывают честно и нечестно заработанные итальянцами деньги.
Играют и в России, но я не замечала такого размаха, такого поистине общенационального масштаба. В окошки, принимающие ставки на все эти номера лото, футбол и прочие виды спорта, выстраиваются очереди. Играют вскладчину целыми деревнями: так можно поставить на большее число комбинаций.
Результаты объявляют по радио и телевидению. Вся страна лихорадочно ждёт, когда в Бари, наконец, выпадет номер 63, не выпадавший уже более двухсот шестидесяти недель- рекордный срок, немыслимая задержка! Это называется- номер “уже созрел” и выпадет вот-вот…по теории вероятности. И все ставят на Бари-63. По мне, так он может не выпасть ещё в течении сорока лет, и теория вероятности ничего нам не обещает. А потом, глядь- и выпадает, действительно! и кто-то получает свои миллиарды, и- всенародный праздник, и упрекают тебя:”А ты что ж?…Эх, ты! поставила бы хоть что-нибудь на 63 Бари! Говорили ж тебе: номер созрел!”
Наверное, россияне были в своё время разочарованы “Спортлото”, лотереей “ДОСААФ” и прочими играми и лотереями- отсюда такой скептицизм. И даже “Поле чудес” с всенародно любимым Якубовичем, которому тётки везли картошку в мешках и солёные огурчики в банках, чтобы услышать в свой адрес пару вульгарных острот, облобызаться и передать привет по телевизору всей родне- и то не вызывало особого азарта.
“Поле чудес” не может вас разорить. Если мечтаете постоять несколько минут рядом с Лёней, выпить с ним чекушку, показать свою железнозубую улыбку всей стране и выиграть утюг, то вы максимум потратите деньги на поездку в Москву из Магадана или Киргизии. И всё. На этом ваши затраты окончены. Вы возвращаетесь домой с утюгом, соковыжималкой, вас встречает вся деревня и вы вспоминаете эти моменты счастья всю жизнь…Это хорошая, полезная поездка.
Но “лошадиное агентство”. это на каждый день; народ подтягивается уже с утра. Вы ходите сюда, как на работу; у вас возникают, рано или поздно, но неизбежно, материальные проблемы; вы их решаете и возникают новые…Страдания и стресс становятся постоянными спутниками вашей жизни. И главное, никто не посочувствует и не похвалит- вы всем противны; и все, кроме товарищей по агентству, включая членов вашей семьи, считают вас конченым человеком…

Что представляет собой агентство? Это совершенная машина для отсоса ваших денег. Обширный зал с телеэкранами по периметру и стойкой с компьютерами в центре. За компьютерами сидят операторы, принимающие ваши ставки. Они выдают билетики, которыми усеян весь пол, как пол в парикмахерской- волосами.
И всё это- ваши потерянные деньги.
Телеэкраны показывают бега: все скачки, происходящие в Риме, Неаполе, Турине и Палермо. Даже во Франции и в Великобритании.
Газеты “Лошадиные бега”, “Спортсмен”, “Trotto & Turf” пользуются большим спросом: в них публикуют программы забегов.
В Ростове есть ипподром, но я никогда на замечала там такого ажиотажа в прежние времена. То есть, ажиотаж не выходил за пределы ипподрома и нe был компьютеризован. Но времена меняются, и теперь, возможно, всё по-другому…
Здесь, в Абруццо, каждый второй или третий- игрок, и уже потерял состояние при помощи той или иной азартной игры. Не говоря уже о вездесущих “поскрёбышах”, которые всю свою пенсию или зарплату тратят на билетики “скреби и выигрывай!” и скребут их потом монеткой, надеясь найти там клад с шестью нулями. Разговоры о номерах, на которые нужно поставить, о выигранных и проигранных знакомыми суммах не дадут вам покоя, введут в соблазн. Многие, чтобы узнать “выигрышные номера”, обращаются к магам или “специалистам”, которые по телефону или в прямом эфире дают вам возможные числа. Славная профессия, скажу я вам-“специалист по номерам лото” или чего там ещё. Где их готовят, этих специалистов?
Они делят свои доходы с телефонными компаниями, которые получают деньги за звонки, и телеканалами, и узаконенное мошенничество, таким образом, процветает.

В “лошадином агентстве” стоит сизый дым.
Курят практически все, несмотря на надпись “Зона для некурящих”, одну за одной, не вынимая сигареты изо рта. Глаза в это время прикованы к экранам, и если вы посмотрите на выражения лиц, а потом пролистаете учебник по психиатрии – найдёте там точно такие же иллюстрации. Если в казино советуют смотреть на руки игроков, якобы выдающие душевное состояние, здесь достаточного беглого взгляда на позы или лица, чтобы всё стало ясно.
Это – помешательство. Полный маразм.
Седой мужчинa, хорошо знакомый всем завсегдатаям агентства, поначалу ведёт себя тихо; его нервозность выдаёт только суетливая ходьба взад и вперёд. В руке он сжимает кипу билетиков. Но вот стартует забег. Взор прикован к экрану.
Он начинает тихо бормотать, потом всё громче; и, наконец, орёт, ужасно разевая рот: “Дай, трэ!! Дай!!”(“Давай, третья, давай!”)
Но упрямая коняка не хочет обгонять других и трусит в конце кавалькады. У неё сегодня нет настроения ставить рекорды, и призывные вопли седого сменяются ругательствами: “Порко Джуда!…Ман-наджа ла мадоска!Маннаджа ди сант’Антонио, ди сан’Дженнаро э ди тутти санти !!*…”
Он рвёт билеты и швыряет их веером вверх. Соседи пугливо шарахаются.
Этого синьора уже забирала отсюда два раза “скорая помощь”, он перенёс в “лошадином агентстве” уже два инфаркта. Врачи запретили ему волноваться и посещать это злачное место; жена приходила за ним, чтобы увести насильно домой; забирали также карабинеры, поскольку устраивал беспорядки, затевая драки с другими.
Однажды подрался с Тонино, приятелем Марчелло, конченым человеком, просадившим тут все свои деньги и большое состояние жены. Синьор кричал: “Давай, третья, давай!”, а Тонино болел за другую лошадь, и тоже кричал, но только своё. После этого случая в течение нескольких недель Тонино боялся войти в агентство и ревниво наблюдал из бара напротив, посылая подставных лиц делать ставки.
Когда-нибудь этого славного синьора вынесут отсюда вперёд ногами; но, видимо, все уже с этим смирились…
У Тонино – прекрасная работа; по крайней мере, работа, позволяющая жить безбедно. Он забирает и перевозит на своём грузовике с места происшествия потерпевшие аварию машины. В месяц выходит приличная сумма…На эти деньги в свободное время он мог бы колесить по свету, развлекаться, отдыхать на Гавайях; заняться чем-нибудь достойным и интересным. Дать детям образование, наконец.
Но все блага мира для него- ничто по сравнению с игрой.
Тонино не приносит домой ни лиры. Все деньги, которые получает, тут же идут в агентство- “коню под хвост”.Он наделал огромных долгов и периодически всерьёз помышляет о самоубийстве. А именно- броситься с моста, где он часто останавливает свой грузовик и задумчиво смотрит вниз…
Фортуна дарила ему время от времени крупные выигрыши, которые могли бы исправить положение, но Тонино отвергал все эти возможности, проигрывая тут же в два раза больше.В конце концов, удача плюнула на него, решив, что Тонино важен не результат, а сам процесс игры.
Он болен, безнадёжно болен, и его глаза, отягощённые мешками, выпуклы и печальны.
Марчелло заболел тем же недугом лошадной игры семь-восемь лет тому назад. За это время из весёлого лёгкого человека он превратился в тревожно -маниакального пессимиста, залез в долги; а всего проиграл, говорит, больше ста тысяч долларов.
Намного, намного больше! Для него агентство-это ещё и клуб, где он привык проводить время за отсутствием других интересов. Единственное место, где его уважают и к его мнению прислушиваются; где он знаменит своим методом “научного анализа”, позволяющим “вычислять” нужную лошадь. Денег за советы он, естественно, не берёт. Сам зачастую потом ставит на других лошадей, не тех, что советует друзьям – и проигрывает.
Зато друзья им довольны. Без агентства он просто не знает, куда податься, и чувствует что-то сродни абстиненции…

Не обошёл порок стороной и членов общества глухонемых; и они посещают агентство и, сами того не зная, вносят некое оживление. Переживая, как и все остальные, глухонемые издают, не осознавая, пронзительные звуки, которые они, скорей всего, не могут сдерживать и контролировать. Эти вопли передают все человеческие эмоции- радость, надежду, раздражение, отчаянье, досаду- со всем откровением и непосредственностью. Обычно их ведёт за собой “главарь”, большой, лысый, усатый, похожий на Тараса Бульбу, в гавайской рубашке и шортах. Глухонемые возбуждённо жестикулируют, тыкают пальцами в таблицы и экраны, мычат на разные лады, общаясь между собой и с другими, говорящими и слышащими, и те их прекрасно понимают; вот что значит- игроки, родственные души! Лысый отгоняет от себя курильщиков, демонстративно затыкая нос и показывая, как ему противно. Некоторые из курящих, правда, тут же посылают его куда подальше…но тот не слышит, ему всё равнo.
Глухонемым не очень везёт. Они почему-то любят тротто – когда лошадь везёт тележку и должна бежать, чередуя ноги в строгом порядке; а если вдруг перешла на галоп- сейчас же дисквалифицируется. И лошади сплошь и рядом так и поступают, забывая правильно переставлять ноги и переходя на более естественный для них тип движения.
Как сделала только что лошадь “Тараса Бульбы”- к огромной его досаде и огорчению. Он схватился за голову, показал, как она скакала- в обоих режимах- и сделал потом оскорбительный жест (“от винта”!), хлопнув себя спереди ладонью по большим трусам. В ответ ему глухонемые в разных углах агентства разразились отрывистыми жалобными криками, напоминающими то ли очаянный плач ребёнка, то ли кошачье мяуканье. И хотя многие из “слышащих” давились от смеха, проигравшие были полностью солидарны с таким выражением всеобщего горя и неудовлетворённости исходом забега…Сами бы завыли дурными голосами, но стыдно.
Toлько Гверино- аутолезионист (тот, кто сам себе наносит повреждения) завыл от боли: в очередной раз с досады ударил в стену кулаком и сломал себе руку…В другие разы он сдерживал себя; лишь становился на колени перед экраном и, делая руками движения, будто гребёт, умолял жокея: “Работай локтями! Работай локтями до финишного столба-а!!”, а потом, расстроенный, катался по полу и тряс кулаками, посылая проклятья: “Чтоб вас всех разбил паралич!!…Всех лошадей и жокеев!!”

Крайний пример отчаянья и унижения, в которые может ввергнуть человека игра- это маленький Пеппе. Имя у него уменьшительное, хотя ему за пятьдесят. Он крутится всё время в агентстве, уже не имея возможности делать ставки: всё давным-давно поставлено и проиграно. Домашние обращаются с ним, как с малолетним дебилом- выпускают из дома на улицу, но денег с собой не дают.
Жена иногда оставляет ему на холодильнике пять тысяч лир на сигареты.
Пеппино целыми днями ищет, клянчит, и время от времени кто-нибудь даёт ему две -три тыщи лир, которые он тут же несёт в агентство и ставит. Деньги, которые жена выделяет на сигареты, понятно несёт туда же; а сигареты потом “строчит” у знакомых.
Большинство в ответ на его просьбы занять денег или дать закурить невежливо его посылает. Тонино-мешки-под-глазами- один из самых милосердных; зачастую привечает Пеппе у себя в гараже, и тот выполняет мелкие поручения или развлекает хозяина в минуты печали…Иногда приезжает на маленьком, почти детском, мопеде, таком же маленьком, как и он сам, и дурашливо, с надрывом, веселится, гоняя на нём по гаражу.
Но и милосердные – не без гнильцы.
Однажды, будучи в самом тяжёлом и злобном настроении, Тонино вдруг решил поглумиться не только над Пеппе, но и его женой…Почему-то ему пришло в голову, что раз впавший в ничтожество Пеппе стал как бы его вассалом, то и синьора может быть, в каком-то смысле, к его услугам. Потому он стал ей звонить и, в шутку или всерёз, делать разные предложения, приглашая к себе в гараж.
Здесь он допустил ошибку. Синьора была женщиной с большим чувством собственного достоинства. Она ни в коей мере не считала себя обязанной чем-то Тонино, и более того, игнорировала друзей маразматика-мужа. В общем, была потрясена подобной наглостью.
А надо сказать, в Италии приставание к женщинам, даже словесное- дело серьёзное. Если кто-то на вас заявил- то за вами придут и повяжут, можете не сомневаться. И пока Тонино сидел в своём подземном гараже, как паук в паутине, ожидая очередной аварии авто, требующей его вмешательства, жена Пеппино решала, заявить ли карабинерам.
Но потом поговорила с мужем, давно потерявшим её уважение…
Было уже темно, когда, сквернословя, Тонино-мешки-под-глазами стал закрывать гараж…Но его ожидал сюрприз.
Из темноты вдруг вышел потный взьерошенный Пеппе и трясущимися руками навёл на него пистолет.
– Пристрелю, как собаку!!- завизжал он, брызгая липкой слюной.
Вот когда проснулось утраченное достоинство!
Была беготня, шум и возня; оба от страха и усердия наделали в штаны.
Где раздобыл маленький Пеппино пистолет- неизвестно-то ему одолжил. Кто-нибудь из доброжелателей Тонино. Ради такого случая, для правого дела – не жалко…
Но, вопреки их надеждам, всё кончилось хорошо. Мужчины мирятся быстро, особенно при общности интересов. И вскоре опять всё пошло по-прежнему.
Однажды, в безнадёжных попытках занять денег для игры, Пеппе предложил Тонино и другим (присутствовали дамы) интересный спектакль: показать свой зад за пятьдесят тысяч лир**. Такая цена никого не устроила; уже в одетом виде зад Пеппино казался малопривлекательным; и тогда он спустил её до двадцати и, наконец, десяти тысяч лир…
Одна из дам, растроганная и заинтригованная происходящим, вытащила было кошелёк, но спутник строго запретил ей смотреть непристойное зрелище и увёл.

На что надеется Пеппе? Может, придёт ещё его звездный час и фортуна улыбнётся
ему и другим игрокам?
Удачи вам, синьоры!
—————
* ПPOKЛЯTИЯ ИУДE, MAДOHHE, CB.AHTOHИЮ, CB. ЯHУAPИЮ И BCEM CBЯTЫM (ИT.)
**25 $ Usa

Г Л А В А 11.

С К P O Ф E T T O.

И так, спускаясь постепенно вниз по ступеням человеческого падения, мы доберёмся, наконец, и до Скрофетто.
Ой, нет. Это слишком противная темa. Мне опять станет плохо- а я недавно поела…Лучше попозже, а?
А пока развлеку вас другим рассказом.

O ШKOЛE И ПPOЧEM : CPABHИBAЮ И УДИBЛЯЮCЬ .

Итальянская школа немного другая, отличная от нашей. Требования в ней немного другие, учебники составлены по-другому и склад мышления у учителей иной.
В новой школе моей дочери, славном лингвистическом лицее города Атри, есть учительница по “науке”. Этот предмет с таким общим названием “наука” (“шиенца”) – некая смесь биологии, химии и физики. В этом году физика и химия, кажется, разделяются – ура!…Но в старших трёх классах их не будут изучать вообще. Считают, что и так – слишком.
В первый же день их знакомства её, естественно, заинтересовал вопрос:
-А что едят в России?
Иного вопроса- правда?- трудно было бы ожидать; учительница – такая же итальянка нашей провинции, как и все остальные, не станет же она вначале интересоваться вопросами культуры там или образования, а уж потом -едой!
Выяснилось, что меню у русских небогато и состоит, в основном, из картошки(мой ребёнок – явно не мастер кулинарного красноречия)
-А потом что же они едят?…- растерянно допытывалась онa.
“…Подойди поближе, крошка,- сказал Крокодил Любопытному Слонёнкy( того тоже интересовало, что крокодилы едят за обедом),- я шепну тебе на ушко. На обед крокодилы едят(впивается в нос и грызёт)…учительниц по “шиенце”!”
В классе у Кати учится одна девушка, Азурра, и у неё – два брата, один из которых болен болезнью Дауна – хорошо известный синдром, при котором из-за непорядка в хромосомах человек рождается физически и психически отличным, как теперь говорят, от других. “Неполноценным” – уже не говорят, звучит слишком грубо. К тому же, “отличных от других” настолько много и становится всё больше и больше, что мало-помалу все эти синдромы перестанут различать и все будут просто “отличными” один от другого, и каждый – со своим персональным набором хромосом: у одного их будет 38, у другого – 46, у третьего – 45 с половиной, и это будет как бы идентификационным кодом личности, никто и не вспомнит, сколько их было вначале.
Но это в будущем. А пока у мамы Азурры – ещё один ребёнок на подходе.
И вот, всё та же любознательная учительница по”шиенце”(“науке”) вызывает её, опрашивает по своему предмету и задаёт затем вопрос:
-У тебя ведь брат – Даун?
-Да.
-И как восприняли это твои родители?
Азурра рассказывает ей и детям, как именно родители среагировали на появление дауна в семье (встречали его с оркестром!)
-А правда, что дауны – нежные и ласковые?- спрашивает девочку пытливая профессоресса.
-Да, -отвечает девочка, и рассказывает о дружелюбном и незлобливом характере брата. Может, завтра будут изучать даунов и учительница попросит привести его в класс?
-А что же он ест?
И оказывается, даун ест всё то же самое, что и остальные итальянцы: любит спагетти, ньокки, равиоли, пиццу…
Хорошо. Все удовлетворены ответами.
-Видимо, твои родители любят друг друга, раз произвели на свет так много детей,- заключает учительница. И добавляет:
-Но знаешь ли, твоя мамa должна пройти всякие анализы. Она ведь в курсе, что у вас может родиться ещё один даун?…
…No comment.

Наши дети в России за десять лет проходят программу, которую здесь (не целиком) осиливают за тринадцать лет, и к семнадцати годам ценой страшного стресса уже готовы поступать в университет.
Кому нужна такая спешка? Расслабьтесь.
В то время, когда нашему русскому придурку изполняется девятнадцать- двадцать лет, он уже года три, как учится в институте. Почти зрелая личность: пьёт, врёт, занимается сексом. Ещё через два года – готовый специалист.
Другое дело, как потом будет оплачиваться его труд, и стоит ли получать дипломы, которые потом не признаются ни в одной стране…
Но это уже – другое дело.
Итальянец в это время ещё сидит в школе, если у него хватает терпения, так как длится здесь эта тягомотина тринадцать лет. За это время и ангельское терпение лопнет. Не знаю, что там у них делают в течение первых пяти лет в начальной школе – но видимо, не сильно нагружают. Один раз я видела большого и толстого мальчика за уроками, на вид ему было лет девять-десять. Один из тех, кто за один присест съедает таз макарон и пиццу диаметром в полметра. И чем он был занят? Раскрашивал в тетради: треугольники – зелёным, круги -красным и синим – квадраты. Сложное задание!
Мою красавицу дочь, которой алгебра в ростовской школе давалась не очень, и это меня слегка беспокоило, ожидал приятный сюрприз. Алгеброй здесь, в последнем классе средней школы(у нас – восьмой класс), ещё и не пахло. Это ещё впереди- гоп-ца-ца! В высшей школе. А пока – умножение дробей и – впервые-отрицательные числа! Причём, слава богу, об этих числах она впервые услышала не здесь; иначе что бы поняла из следующего объяснения?
Учительница математики, родом из Джулиановы:
– Ну, отрицательные числа, это…я не знаю, как вам объяснить. Это всё равно, как я поехала бы в Джулианову на машине (дом, родной дом!), а там дорога была бы закрыта. Тогда я поехала бы другим путём и встретила бы другие дома…Ну, иначе я не знаю, как вам объяснить.
Надо ли говорить, что никто ничего не понял?
Правда, учителя средней школы в провинции, не говоря уже о начальной, совсем необязательно заканчивают институт, где их научили бы, как объяснять детям, что такое отрицательные числа- методике преподавания и прочему. Иногда эти “преподаватели” сами едва окончили ту же самую школу, в которой теперь преподают, но получают, естественно, больше, чем наши, каждый из которых окончил соответственный факультет университета. Странно и то, что один и тот же человек ведёт: итальянский язык, латынь, странный предмет под названием “антология”, историю и географию! Неужели можно быть специалистом по всем этим предметам?
А что касается физики, химии, биологии?…Успокойтесь! Эк куда вас занесло. Это всё – в высшей школе. Magari.(“Может быть”). А пока всё это собрано и слеплено в невиданный ком, мешанину в учебнике “Scienza”(“наука”) и очень похоже на “природоведение”, которое у нас проходят в третьем классе.
Итак, дети тринадцати – четырнадцати лет в Италии изучают то, что учат российские дети десяти -одиннадцати лет. Зато очень много встреч с духовенством, изучения “катекизмо”(Слова Божьего), истории искусств(что очень похвально), изготовления в школе искусственных цветов, и летом для желающих- курсы вышивания под руководством монахинь.
Что-то странное с английским языком… “Англичанка” в Атри решила, что раньше нашу Катю учила “настоящая” англичанка. Порадовалась бы Анна Васильевна Сокова! А мне всё казалось, что произношение у неё как-то не очень…
В Италии, если произносишь что-то правильно по-английски, тебя могут и не понять. Скажем, в том же музыкальном магазине. Тут всё произносят по-своему.
Нужно говорить “Мэшин ‘Эде” вместо “Мэшин Хэд”, или “Арде Роке” вместо “Хард Рок”, так как буква “h”(акка) здесь не читается, и все слова заканчиваются на гласную. И, к примеру:
– Знаешь группу “У-дуэ”?
Растерянно хлопаешь глазами?…Это- “U2”.
– A “Te-Во”?
Никогда не угадаешь. “Тhe Who”.
Марчелло, который проучился в школе десять лет, не знает ничего, о чём бы его не спросили. Не говорит на языках, не помнит истории, не решает простых уравнений. Что не умаляет, конечно, его многих практических навыков и достоинств: всё ремонтирует, готовит прекрасно, к примеру- кулинарный талант! В политике разбирается.

Учебники весят намного больше российских, имеют большие размеры, и без специальной физподготовки поднять рюкзак, полный книг, почти невозможно. По сравнению с нашими, в них намного больше картинок и меньше текста.
Дети быстро привыкают к новизне; справляются лучше взрослых. В конце учебного года выяснилась, что Катя – одна из лучших учениц в классе, в том числе – и по итальянскому языку. Некоторое время у неё ещё оставался лёгкий акцент, который вскоре стал неразличимым и исчез. Мне, к сожалению, так и не удастся никогда ни избавиться от акцента, ни говорить по-итальянски в совершенстве.
Это мне не грозит. Возраст.
В последующие два года учителя в лицее говорили мне, что Катя Лувак пишет грамотней, чем сами итальянцы. Отрадно, отрадно. Значит, даёт какую-то базу детям русская школа, даёт этакую бульдожью хватку! Но надолго её не хватило.
Я заметила, что с ней не всё в порядке. Постепенно расслабилась, перестала прилежно учиться, заговорила на диалекте, и вообще…деградировала. В каком смысле? Речь приобрела все специфические местные характеристики: беспредметность, бесконечные повторения и типичные для нашей провинции интонации с “эканьем” и “ыканьем”.
Чего не сделает ребёнок, чтобы быть похожим на других, быть “как все”!
В школе здесь не носят миниюбок- аморально. Открыто не говорится, но подразумевается. Зимой все ходят в почти одинаковых тёмных куртках и широких штанах. Эта мода никогда не меняется: всегда огромные куртки, башмаки на толстой подошве и брюки-клёш. Если учесть, что большинство девчонок толстопопо, короткошее и приземисто (“средиземноморский тип”), эти чёрные пуховики с широкими плечами делают их похожими на кубы.
Но это всё- нормальные дети. Прожив какое-то время в Атри, я стала замечать, что предупреждение учительницы по “шиенце” семьям, имеющим больных детей, было совсем не таким неуместным, как казалось вначале.
Стоя за прилавком на базарах маленьких городков нашей зоны, я невольно начала обращать внимание на ежедневный парад инвалидов, проходящих передо мной.
…Идут потоком дауны, олигофрены, катят на колясках больных различными параличами, нервными и психическими расстройствами, носителей разных врождённых и наследственных синдромов, определить которые я не могу. “Handicapati”(“андикапати”), как здесь их называют. Мне почему-то проще сказать: “антикапаты”. Антикапаты всех возрастов. Их количество в комунах с населением, не превышающим несколько тысяч жителей, просто поражало.
В Ростове и за неделю не увидишь на улице такого количества разнообразных больных, какое проходит мимо нас на базарах в маленьких городках, таких, как наш Атри, Пинето, Монторио, Терамо – повсеместно.
Например, в моем микрорайоне многоэтажных построек из всех людей, живущих по соседству, было двое или трое, скажем, не совсем в себе.
В соотношении…один к трестам? Или, может, в Ростове они не выходят? прячутся?
… В маленьком городе Атри, как я узнала позже, душевно – и нервнобольные жили буквально в каждом доме и числились среди родных и близких каждого обитателя. Легче было перечислить семьи, в которых их нет.
В доме напротив жила девушка, которая кричала с балкона; в другом, чуть дальше, синьора проводила целый день на улице, в халате, выпрашивая сигареты у прохожих. В нашем же собственном доме – нас разделяла стена – жила персона, чья личность долго оставалась для меня загадкой: крутила до сорока раз в день, раз за разом, песню под названием ” Обсессьон” и по ночам двигала мебель.
Я знала лишь сына этой особы, Симоне про прозвищу “Каннибал”: решительно странного, всклокоченного и беззубого разнорабочего, а также завсегдатая пивных. По вечерам было слышно, как соседка не впускает пьяного сына домой и требует деньги, а он отвечает резонно, что если ей хочется денег, то пускай, мол, идет работать; после чего начинал высаживать дверь.
Не говоря уже о криках: “Aiuuuto! Aiuutooo!”(“Помогите!”), что доносились из окон дома престарелых. Кстати, в нем жили не только престарелые, но и люди помоложе, неспособные заботиться о себе.
Например, два брата среднего возраста, бродивших вместе туда-сюда по улицам Атри и вежливо приветствовавших каждого прохожего.
Уроки плавания в бассейне посещала многочисленная группа “андикапатов”. В коммунальном парке Атри работала на уборке территории такая же многочисленная группа больных местной психиатрической клиники.
То же самое, в несколько меньших масштабах, происходило в Пинето.
Здесь, среди многих других, можно было видеть маму, гуляющую с двумя близнецами устрашающих размеров, с широкими плоскими лицами и низкими лбами…ей повезло вдвойне. Один, удавшийся намного лучше, умеет говорить; и говорит бесконца, набычившись и бессвязно, мотая головой. Другой говорить не умеет, зато прекрасно имитирует мычание коровы, и время от времени издаёт душераздирающие: “Ммуу!! ммуу-ууууу!!!”
Мама этих, как я их окрестила про себя, “быкадоров”, ходит хихикая и ухмыляясь, всегда в хорошем настроении. Приглядевшись повнимательней, замечаешь, что у неё – тоже далеко не всё в порядке с головой…
Потом выясняется, что женщина, сопровождающая близнецов, вовсе не мама, а тетя. Мама находится в гораздо худшем состоянии.
И все к этому зрелищу так привыкли, что ничего по этому поводу не думают; не задают себе вопроса- почему.
А мне хотелось бы понять причину, или хотя бы выяснить, что думают по этому поводу другие.

Чем объяснить такое вырождение нации?
Именно вырождение- а как ещё назвать нулевую рождаемость и явно высокий процент “неполноценных”?
Может. поздними браками? Итальянцы женятся поздно; многие впервые- под сорок лет, и соответственно, в этом же возрасте обзаводятся детьми. А может, тем, что в маленьких провинциальных городках, где много однофамильцев- возможно, в прошлом разные ветви одной и той же семьи – женятся зачастую на дальних и не очень дальних родственниках? Женятся, не особенно задумываясь, на больных? “Пусть олигофренка, но макароны готовить умеет, и остальное- всё при ней”. Видимо, рассуждают так.
Мне приходилось видеть здесь такие супружеские пары, которые в России нельзя было бы даже представить себе регистрирующимися в ЗАГСе. Едва завидев таких персонажей, наши тётки, работающие в бюро записи актов, привстали бы из-за стола и спросили бы молодых: “Позвольте, позвольте-ка…а справочка от врача? У вас какой, собственно, диагноз?…”
В Италии таких запретов и ограничений нет.
Если так, то это и к лучшему, очень гуманно; если могут жениться, то значит, могут подписывать и все остальные документы?
Не знаю. Мне говорили, что “эмансипированный даун”, например, может жениться, как и все остальные. И вообще, любая деятельность “антикапатов”- творческая, спортивная и, как видим, сексуальная, всячески поощряется.
Такое отношение к людям делает честь итальянцам.
Подумав хорошенько, я начинаю сомневаться. Может, и в России рождается не меньше “дебилов”, чем в Италии? Просто в наших суровых условиях они, никому не нужные, в таких количествах не выживают?
Брошенные на произвол судьбы своими мамами-алкоголичками, тихонько загибаются в этих страшных отделениях больниц и “домах ребёнка”, один из которых я видела по телевизору. Скелетоподобные некормленные”неправильные” существа лежат в длинных палатах-бараках в собственном дерьме и тихо себе умирают. Иногда их приходят переворачивать и кормить какой-нибудь дрянью няньки; они ведь мало что понимают, эти дети, а если и понимают, что им плохо- то выбора у них нет. Происходит, не без помощи государства, естественный отбор, как в джунглях. Мало какая семья в силах морально и экономически нести такой крест, и о неудачном “эксперименте” с ребёнком некоторые предпочитают забыть.
Хотелось бы думать, что это не так, что всё это в прошлом…

А итальянцам надо отдать справедливость: к убогим они добры.
Несчастных созданий выхаживают в семьях, терпеливо нянчат, выводят гулять…поэтому я их вижу в таких количествах. Многие из этих детей ходят в обычную школу, а не в специальную, для умственно отсталых, как было принято у нас. Для них есть специальный ассистент- преподаватель. Они участвуют в концертах и школьных спектаклях и никому не приходит в голову смеяться над ними. Более того, в театре Атри можно иногда увидеть классические постановки – Шекспира или же Чехова, где задействованы исключительно “антикапаты” и пациенты психиатрического отделения местной больницы. Говорят, они играют на сцене очень вдохновенно; конечно, каждый в меру своих способностей, но в любом случае, никто не чувствует себя оторванным от общества и от искусства.
Из тех же соображений на конкурсах мужской красоты в лицее “мистером” школы неизменно выбирают Фабио -дауна. Чему он бывает очень рад. Кое-кто усмотрел бы в этом скрытую издёвку- но только не здесь. Всё делается исключительно из добрых побуждений, действительно.
И, очевидно, из тех же соображений на прошлых выборах местных властей была выдвинута кандидатура Романо Пенза, страдающего аутизмом. Что совершенно естественно: если больной человек не должен быть оторван от искусства, то зачем его отрывать от политики?…
В манифесте, написанном Романо, ну, конечно, не им самим(поскольку Романо не умеет писать, говорить и вообще никак не реагирует на окружающую действительность, так что очень трудно узнать, что именно он думает по тому или иному вопросу), но, безусловно, написанном от его имени одним из соратников по политической борьбе, которому удалось проникнуть в его сокровенные мысли, говорилось примерно следующее:

“ ЗДPABCTBУЙTE! Я – BAШ ДPУГ.
ЭTO ПИCЬMO Я ПИШУ BAM HE CAM – Я ПOPУЧИЛ ЭTO БOЛEE KOMПETEHTHOMУ ЧEЛOBEKУ, ПOTOMУ ЧTO Я CTPAДAЮ AУTИЗMOM.
HO ЭTO HE ПOMEШAET MHE BOCCTAHOBИTЬ ПOPЯДOK B HAШEM ГOPOДE.
KOГДA Я БУДУ ГOBOPИTЬ C BAMИ, Я ПPИБEГHУ K ПOMOЩИ УKAЗAHHOГO BЫШE ДOBEPEHHOГO ЛИЦA; HO БУДЬTE УBEPEНЫ, ЧTO Я BCE CЛЫШУ И ПOHИMAЮ.
ИHOГДA MOЙ BЗГЛЯД MOЖET ПOKAЗATЬCЯ BAM OTCУTCTBУЮЩИM; HO B ГЛУБИHE MOEЙ ДУШИ Я BCEГДA –C BAMИ, И БУДУ БOPOTЬCЯ ЗA ПPABA “AHДИKAПATOB”.
ГOЛOCУЙTE ЗA MEHЯ!
HE УДИBЛЯЙTECЬ, ЧTO ПOДПИCЬ ПOД MAHИФECTOM HE MOЯ – Я HE УMEЮ ПИCATЬ.

BAШ POMAHO.”

Рискуя показаться кощунственной, циничной и холодной, как робот-убийца Иван Драга, спрошу: Вам не кажется, что это- немного уж слишком?
Этот Романо Пенза (кстати, можно перевести как “Романо думает”) действительно поручил написать то, что нписано и говорить то, что он говорит? Как это проверить, если, как “сам Романо” пишет, у него “отсутствующий взгляд”(что чистая правда), и на вопросы он не отвечает ни устно, ни письменно?
Нет, я ничего не имею против: пусть даже в правительстве сидит человек, который вообще ничего не думает, и представляет там “антикапатов”- вреда от этого никакого. Но что, если в политику, прикрываясь именем ничего не подозревающего Романо, рвётся злодей?Этакий Гитлер, доктор Зло, идёт к мировому господству, толкая перед собой коляску с беспомощно обмякшим в ней Романо?…Вот что страшно.
Впрочем, на выборах он почему-то так и не прошёл. А может, родителям в последний момент пришла в голову трезвая мысль забрать своего ребёнка у окружавших его “доверенных лиц” и держаться подальше от политики – и так уж хватает проблем?

-Наверное, у Bac мнoго больных, – сказaлa я моeму cемeйному врачу, пo пpoфeccии психиатру.
-Да прямо уж, -отвечала она.- Никто не хочет лечиться. И невозможно заставить; разве что когда пациент что-нибудь натворит, и станет опасным… лишь тогда в некоторых случаях можно прибегнуть к насильственной госпитализации.
Так значит, большинство этих странных субъектов, которых я вижу здесь повсюду, к психиатру никогда не обращалось, на учёте нигде не стоит. Окружающие оценивают их как “простаков”, или сочувственно говорят о них:
“Синьор(а) нехорошо себя чувствует.(“Non sta bene”).
Почему это “нехорошо”? Как раз-таки чувствовать они себя могут и очень хорошо, гораздо лучше, чем любой из нас; более того, некоторые о своих недугах и не подозревают; счастливы и веселятся. Например, я слышала, как моя соседка, мать Симоне- Каннибала, танцует весь день под музыку “Обсессьон”, и видела ее также бегающей кругами в городском парке Атри. Несмотря на преклонный возраст, ей удавалось сделать много кругов; единственным, что отличало ее от других бегунов в спортивной одежде, было то, что бегала она, одетая в черный костюм, в туфлях на невысоком каблуке, зажав под мышкой сумку.
От того же семейного врача я с удивлением узнала, что в Италии “сумасшедшие дома” и им подобные структуры закрыты уже давно!
Ну, что ж. Это правильно.
Раз закрыты- значит, больше не нужны. Пусть лечатся те, кто хочет лечиться!…

В таком беспечном настроении открывала я мой прилавок в Атри, посвистывая, раскладывая носки, когда почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд.
Прямо напротив прилавка, опершись на сумку-тележку, стояла седая синьора в черном, смотрела и нервно курила.
Ну, что ж тут такого- пусть смотрит. Кто, как ни я, привык уже к пристальным взглядам?
Как ни в чем не бывало, нагнувшись, продолжаю рыться в носках…и тут-то она и приблизилась, незаметно.
– Что я тебе сделала? Что такого я тебе сделала, что?! -услышала я крик над головой и приподнялась, чтоб узнать, кто там что сделал, и кому. Синьора смотрела мне прямо в лицо.
-Вы это – мне?,- удивилась я.
– Тебе говорю, тебе! Что я тебе сделала, скажи! -продолжала она с надрывом.
– Мне – ничего,- заверила я.- Я Bас даже не знаю.
-Не знаешь меня?,- возмутилась седая. – Мы же соседи по дому!
Так в первый раз я встретилась с мамой Каннибала, которую не знала прежде в лицо. Выяснилось, что это я по ночам двигаю мебель, а днем танцую пою и прыгаю, не давая ей минуты покоя. Вот почему, как призналась потом, крутит она бесконца “Обсессьон”: мне назло и в отместку!
(Мне что-то не верилось. По-моему ей просто нравился “Обсессьон”*.)
Привлеченные шумом, любопытные окружили прилавок.
Те, кто знал хорошо синьору, подавали мне знаки и мимикой выражали свою солидарность; но большинство смотрело косо и неодобрительно: чего хорошего можно ждать от этой иностранки? Приехала сюда, досаждает соседям, двигает по ночам мебель…
Расстались не очень любезно, пообещав друг другу взаимно вызвать карабинеров.
Вечером хотела поговорить с Каннибалом, но тот, мотая кудлатой башкой, наотрез отказался. Был зол на меня и хотел говорить “только с мужчиной”- Марчелло.
Качала и я головой – странностям нет конца!- возвращаясь домой, чтобы дождаться “мужчину”. Когда он вернулся, все ему рассказала, но не встретила с его стороны никакой поддержки. Он голодный, устал… и должен еще улаживать конфликты с соседями, вызванные, как обычно, нашим неправильным поведением! Видно, что действительно шумим, прыгаем, двигаем стулья, действуем на нервы бедной женщине, у которой не в порядке с головой – совсем как у мамы Марчелло. Марчелло пошел с визитом к семье “каннибалов”, и нашел там, в отличие от меня, самый радушный прием. Он даже выпил с ними, что я расценила как акт вероломного предательства: с теми, кто даже не хотел со мной говорить! Не побрезговал. А также выслушивал признательно их соболезнования по поводу того, что он, Марчелло, должен работать, повесив себе на шею этакий груз: меня, иностранку с ребенком. И скорей всего, пообещал им “навести порядок” в нашей семье.
На следующий день на ножки всех стульев были наклеены фетровые прокладки, чтобы бесшумно скользить по полу, магнитофон был спущен на нижний этаж, и нам было строго-настрого наказано не танцевать и не делать гимнастику.
Все эти меры, однако, не разрешили проблемы. Людей с больной психикой бывает не так уж легко задобрить; не так уж легко бывает им угодить, как думал Марчелло. И не всегда это нужно делать. Почему здоровые должны идти на поводу у больных?
Соседка продолжала петь и танцевать под “Обсессьон” там, за стенкой, что нас разделяла, и потом провожала на выход невидимых гостей.
– Приходите, приходите еще! Было oчeнь приятно. Чао! Чао!- говорила она, открывая входную дверь.
Я подходила к окну, чтобы взглянуть на ее таинственных друзей… дверь закрывалась.
Переулок был пуст.
Когда же ко мне захаживали редкие, но реальные гости: Франческа, с которой мы вместе водили наших собак на прогулку, или синьора Миллз, проповедовавшая евангелизм, соседка кричала с балкона:
“Италия- Россия 2: 0 !”
“Россия- Италия 5: 2 !”
Kaк будто объявляла счет футбольного матча.
Но не было ясно, что она имеет в виду, и за что начисляются пункты.
И однажды, когда, выйдя из дома, я направилась на парковку машин, она неожиданно последовала за мной.
Шла в халате и шлепанцах шла, глядя мне в спину с каким-то явным намерением.
Я остановилась, вопросительно обернувшись: казалось, соседка мне хочет что-то сказать; но ничего не сказала- только замерла молча в паре шагов от меня. Подождав с минуту, я продолжила путь к парковке; соседка – следом за мной.
Через несколько шагов я снова резко обернулась: она опять застыла.
Казалось, имитирует мою ходьбу, или играет со мной в какую-то игру…только выражение лица ee не было вовсе игривым.
Я начала беспокоиться. Может быть, все -таки поторопились закрыть психлечебницы?…Ускорила шаг и не останавливалась до самой стоянки.
Через полсотни метров она отстала, и только тогда сказала мне вслед:
– Скажи спасибо, что я – в шлепанцах. А то б я тебя догнала!
Хорошенькое дело, “догнала”! А зачем меня догонять?

Больные лечатся, если сами того хотят.
Сначала благодушествуем, а потом удивляемся новостям: этот убил мать и отца, те – соседей, а та, другая, сбросила ребенка с балкона…И каждый раз говорят, что это был человек “спокойный, тихий, хороший”. В последнее время “страдал немного депрессией”. Потом экспертиза устанавливает недееспособность: не мог желать и намереваться(“intendere e volere”)
Ах, так? недееспособный? А как же он ухитрился дожить до сорока лет, завести семью и сделать детей? Водить машину? И все это время считаться нормальным? Никто ничего не заметил?
Не поймите превратно: я рада, что в Италии такое терпимое и… душевное отношение к душевнобольным. Но это не значит, что год от года их должно становиться все больше.
Должно же быть какое-то разумное начало? Почему бы не поднять эту проблему, не выяснить причины и не уменьшить число таких больных? Не гитлеровскими, ясно, методами, a с помощью контроля и систематического лечения. Говорят, что сейчас многие психические болезни можно лечить. Должно же общество быть заинтересованным в оздоровлении и состоять хотя бы на наполовину из нормальных членов? Может, стоит также прислушаться к совету учительницы из лицея и заняться всерьез профилактикой? Направить кого-то- на сдачу анализов в генетическую консультацию, а кого- на прием к психиатру, заранее, пока не случилось непоправимое.
Такая свобода ни к чему хорошему не приведет; помяните моe словo!
А если душевнобольные начнут нападать на членов правительства? На самого Президента? Папу? Было бы очень досадно: если в других государствах покушения совершаются группами террористов, тo в Италии Президент или Премьер министр могут пасть от руки уличного маньяка!

Что же касается матча “Россия-Италия”, то было бы трудно узнать конечный счет.
Вскоре после нашего отъезда из Атри, бедный Симоне по прозвищу Каннибал покончил с собой.
“Подвис”,-сообщил мне Марчелло на диалекте.
-То есть – “подвис”… Повесился?- с ужасом перевела я сама.

Однако, можно подвести, при желании, счет в воображаемой игре, раз уж мне подали эту идею:

Школа:
Италия 0 Россия 2

Отношение к инвалидам:
Италия 5 Россия 0

Психбольные, оставленные без контроля:
Италия 0 Россия 3

Конечно, мое мнение субъективно; никто не ставил меня арбитром этого матча.

————-
*Obsession- “одержимость” (прим.авт.)

ГЛАВА 12.

КУЛЬТУРА ВИНА И ЕЕ ЖЕРТВЫ.

В CAF*- длинная очередь пенсионеров. Все по разным вопросам. Я – за справкою о доходах, для школы.
Снова слышу разговоры об эмигрантах: нужны они нам или не нужны.
Два старичка перелистывают брошюры, разложенные на столе. С разворотов брошюр улыбаются им счастливые иностранцы: китайцы и, кажется, африканцы; именно им-то буклетики и адресованы, эмигрантам.
“Мы нуждаемся в вас!”- читаю призывы.
Однако известно, что не все ощущают такую нужду. Большинство населения несогласно с политикой притока в страну эмигрантов и считает что иностранцев принимают лишь “из милости и сострадания”, потому что “у итальянцев – золотое сердце”.
– Да, нуждаемся в вас, как в…, – старичок хотел что-то сказать, но осекся. Видно, мое присутствие его смутило.
-А что поделаешь? Нужны,- проворчал недовольно другой. -Приезжают сюда плодиться. Ты что, не слышал? Итальянцы не делают больше детей.
– Как так?
-А вот так: рождаемость упала до нуля. Только благодаря вот им,- он кивнул на брошюры, – и растет население.
– Ыы-дыйй…
И обсуждают долго знакомых, тех, кто не сумев родить собственных, усыновляют детей из других стран: индийцев, африканцев, белорусов. Какие молодцы, что проявляют к ним милосердие!
-Да, молодцы, конечно, но думают и о себе: не хотят оставаться на старости лет
одни, -признаются потом.
В России, думаю, этой проблемы нет: дома ребенка полны как больных, так и здоровых красивых детей, и немногие стоят за ними в очереди.
-Ну, значит настал конец для Италии : начали вымирать, – ворчит обреченно пенсионер. – В наше время что-то, а детей делать умели; и помногу! А теперь, смотри-ка: у кого нет детей, у кого – дети больные…
-Ничего, вот теперь нас африканцы научат, как надo иx делать ,- смеется другой.
– А отчего жe происходит это…вымирание?- спрашиваю я.
-Э.. да кто его знает отчего. Не знаю я ,-сознается честно. -Может, зависит от разных причин: где от одной, а где – от другой; но здесь у нас, в Атри,- говорит убежденно, – пьют много. Да-а, слишком! Не знаю, как где, но здесь у нас если не пьет отец, так значит, пил дед; а есть и такие семьи – перечисляет
фамилии- где пил и отец, и дед, и во всех поколениях…Слишком уж много “детей похмелья”.
И верно, думаю я. Эта зона, помимо своих исторических памятников, знаменита также питейной традицией и обитателями с красными носами.
“Культура вина”.Вот еще одна вещь, которую я, живя долгое время в Италии, не могу понять и воспринять. Многие мне говорят: “Вы, русские, не умеете пить. Англичане, норвежцы- пьяницы. А у нас, в Италии- культура вина.”
И я была согласна: хорошо, русское пьянство известно. Сейчас оно вроде выходит из моды, но раньше лежали вповалку на улицах, хуже бомжей. Даже если кое-кто мог бы и оправдаться тем, что у нас-де “культура водки”.
Есть такие, что могут запросто oкультурить бутылку без тяжелых последствий… Но никто не говорит о “культуре”; все знают, что свинство это, и все, а никакая вовсе не культура.
Русские- народ самокритичный; любят иногда поплевать в зеркало.
Итальянцы – нет. Они к себе более снисходительны.
Никто никогда мне не рассказал ясно и понятно о том, что же такое культура вина. Но я представляла себе ее так: коллекции, собранные в погребах, дегустация ценных copтов, созерцание солнечных бликов и “неповторимого рубинового цвета” в бокале, умение определить марку и год производства…в общем, что-то подобное.
Но большинство из тех, кто мне говорил о “культуре вина”, имели в виду совсем не это, а лишь регулярное его употребление на завтрак, обед и ужин.
Широкая прослойка жителей Абруццо пьет хотя бы по литру в день, и как можно легко догадаться, не самых ценных сортов, а тех, что покрепче да подешевле. Конечно, потом не лежат на улицах, как одно время было у нас, и может быть, меньше свинячат, но водят машины зигзагами; и принцип остается прежним: xроническое, вековое, из поколения в поколение, традиционное пьянство.
Грех, в котором в Италии почти никто не хочет признаваться.
Страна, которая по праву гордится хорошим вином, где господствует винная промышленность и отсутствует поэтому любая антиалкогольная пропаганда. Итальянцы совсем ничего не знают о том, о чём нам с детства прожужжали все уши – об алкоголизме. Хотя большой процент – настоящие алкоголики.
– Я пью вино уже тридцать с лишним лет, – говорит Марчелло.- И мне нравится пить. Но я не алкоголик.
Родители наливали ему с пяти лет, поэтому к сорока годам у него накопился приличный стаж. Этиловый спирт давно стал неотъемлемой частью метаболизма; изъять, исключить его было бы невозможно. Попробуй не дать такому человеку вина день или два; он заскучает, и вы услышите жалобы на слабость, усталость, головокружение, тяжесть в ногах, тошноту…- и что это, если не симптомы алкогольной абстиненции?
Невооружённым взглядом можно увидеть сетку капилляров на носу, щеках и шеях этих любителей винца; она придаёт носам и щекам характерную сизо- лиловую окраску.
– Пей! Il vino ti fa bene!(“Вино тебе на пользу!”),- радушно предлагает мне выпить во время каждого приёма пищи. Когда говорю ему об алкогольной зависимости, машет рукой:
– Да не-ет! Я пью только, когда ем.
Стало быть, три -четыре раза в день.
Если сказать о ком-то: “алкоголик”- не понимают самого значения слова:
– Да не-ет, он пьяным никогда не бывает…
-Алкоголик, Марчелло, не обязательно всегда пьяный. Достаточно длительно и регулярно пить и, что называется, пристраститься – и ты можешь себя так называть.
– Не-ет!- называть себя так он не хочет. – Вот Мирко, может, и да, потому что он пьёт и мало ест. А я – пью и ем!
-Мирко не ест, потому что разрушенная печень уже не справляется со своей пищеварительной и прочими функциями; вот и пропал аппетит…Это уже дело идёт к циррозу.
– Корна, бикорна, трикорна**!- отмахиваются от меня в ужасе, как от чумы.

Марчелло доказывает мне пользу вина: плохое самочувствие в его отсутствии сразу улучшается, как только он выпьет бокал-другой. “Il vino ti fa bene!”- повторяет он вечную присказку своей мамы.
Так это ясно, говорю: и у наркомана улучшается самочувствие после принятия дозы. это только подтверждает зависимость. Но доказать ничего невозможно. Только обижаются, как будто хочешь осквернить их самое святое.
Да не хочу я ничего менять и осквернять! Знаю, что бесполезно.
И что значат мои слова, слова какой-то подозрительной “бывшей докторессы” из России, где, как известно, “пить не умеют”, когда мама, милая мама, которая ему наливала с детства, и сейчас наполняет стакан, приговаривая: “Il vino ti fa bene”?
И если он не хочет пить, беспокоится:
– Да что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь?…Выпей, сынок! Вино придаст тебе силы!
Ага, ага, придаст. Какая трогательная забота!
Стараюсь объяснить ей деликатно, что в последнее время у Марчелло не в порядке с животом; у него ужасный метеоризм и даже понос. Он, который раньше издевался над Антонио Иеццони, стал сам невыносимым пердуном.
Тут мама должна была бы обеспокоиться.
Ан нет; смеется от души. Говоришь им, что у сына с животом не все в порядке, и что он постоянно портит воздух – смеются.
– Портит воздух?…какие глупости. Наверное, съел что-нибудь не то. Что ты съел, сынок? сальсиччи? острый перец? ну, ничего, выпустить газ, попукать немножко полезно для здоровья. И потом,- добавляет свекровь с обидой,- Марчелло работает весь день, так что имеет право пердеть!
“Имеет право…” Смеётесь? Смейтесь, смейтесь.
А мне это кажется достаточной причиной для развода – вот что мне кажется.
Здесь врач за консультацию возьмёт с тебя пятьдесят тысяч лир. Я же даю советы бесплатно; по-дружески объясняю, что нужно кушать и чего не нужно пить, чтобы в сорок лет не пердеть так, как это делают в семьдесят…
Острые колбаски – сальсиччи, молодое вино…это хронический колит, батенька, нельзя тебе сальсиччи. Вздутый живот, газы и неустойчивый стул- и неперебродившее кислое винцо очень ему способствует…
Но не пить вина?Не есть сальсиччи и острый перец?
Диета? Спорт? Фруктовые соки?? Да лучше умереть.

В России пьют; но все согласны с тем, что алкоголь вредит здоровью. Общество четко разделено на гнилыe отбросы и трезвых респектабельных людей. Пьяницы стыдятся и порок свой стараются скрыть. Считается, что налегать каждый божий день на “змия” и иметь кирпичного цвета харю – всё же не очень прилично.
Здесь такие критерии почти отсутствуют, и нет этого ложного стыда.
Если бы прежние знакомые из тех, кто знал меня в Ростове, случайно увидели меня в компании друзей Марчелло, которым без упреков и комментариев по утрам наливают в баpе вино, и которые считаются притом вполне достойными и приличными обывателями, наверняка решили бы, что я “скатилась”, или, того хуже,”низко пала”.
“Ты веришь, Надя?…Мы видели её в компании каких-то алкашей!”
И верно, в Ростове, в прежней жизни, мне не доводилось обедать на публике за одним столом с краснолицыми и сизоносыми в таком количестве. Ho здесь совсем другая жизнь: свежий воздух, провинция, здесь надо вести себя проще.
Так значит, пейте себе на здоровье, если вино вам идёт на пользу. Из поколения в поколение. Делайте, что хотите, синьоры, а только детей от вас в такой ситуации иметь опасно.
Лучше усыновить кого-нибудь из Зимбабве.
Недавно, правда, я видела в одном журнале робкую статистику: в Италии – пять миллионов алкoголикoв и “находящихся под угрозой этого заболевания”. На шестьдесят миллионов населения это не так уж много; но прибавьте мысленно ещё неизвестное нам, но поверьте, немалое число психбольных, и волосы встанут дыбом…Так это, ребята, опять же- статистика официальная, т.е. сильное приуменьшение. Это пять миллионов зарегистрированных, тех, кто лечится. А остальные? Остальные несколько миллионов просто не считают себя алкоголиками- не знают, что это такое.

Вот еще одна жертва “культуры вина”, ИЛИ “ребенок похмелья”.
Мальчик лет двадцати: толстый, с вывернутыми губами и узким разрезом глаз, в очках, большого роста. Зимой- в надвинутой на уши и лоб шапке. Щёки – по-детски розовы. Сидит в “лошадином агентстве”, делает ставки- деньги таскает у отца в табаккерии. Что-то, короче, соображает.
Иногда в начале забега, глядя на экран, возвещает пронзительно высоким голосом:
– Па-ар-тити!!(“Стартовали”, значит, “поехали”)
А иногда, посреди тишины и всеобщей концентрации, вдруг взверещит фальцетом:
– Тиби-диби-дип!!!
И вновь выпучивает глаза на экран.
Марчелло больным его не считает. Говорит, что он всего лишь “немного простой” и “толстый”. И в качестве доказательства его “нормальности” приводит тот факт, что тот же тип, что привёл его в первый раз в агентство, водит его и к путанам. И платит там за него. (“Зачем?”- “Да так, чтоб развлечься”.)

А…ну, тогда- другое дело. Это- мерило нормальности.
Если играет и ходит к путанам- тогда нормальный. Тогда-да.
Несмотря на “тиби-диби-дип”.
————-
* CAF- Centro Assistenza Fiscale- центр, оказывающий помощь населению в оформлении налоговых документов(прим. авт.)
**POГA, ДBOЙHЫE И TPOЙHЫE POГA (ит.) – традиционная присказка, а также сувенир в виде рожка, оберегающие от сглаза(прим.авт.)

Г Л А В А 13.

Н У, А Т Е П Е Р Ь – С К Р О Ф Е Т Т О.

Это ужасное существо достойно отдельного описания, очень притом уместного между главой о пьянстве и следующей, о гигиене.
Степень отвращения, которое он во мне вызвал, была столь велика, что я отдала без остатка хороший обед, только что съеденный мной в ресторане. Это, в свою очередь, возмутило Марчелло, который, расплачиваясь, сказал мне:
– О бамбинелло Джезу*! Можно сказать, что ты ничего и не съела.
Что его расстроило больше? То, что мне пришлось пережить неприятные эмоции или то, что пришлось платить за фактически несъеденный обед?…Можно только догадываться.
И, тем не менее, мы продолжаем здороваться. Невежливо, видите ли, не приветствовать Скрофетто. Скрофетто здоровается с Марчелло, Марчелло здоровается со Скрофетто; Скрофетто здоровается со всеми.
Нельзя проявлять снобизм и заносчивость.
А вонять – можно.

…Всё было прекрасно этим тёплым субботним днём, когда наш грузовичок “Ситроен” заехал во двор ресторана Ферретти, расположенного почти в сельской местности, среди лугов и виноградников. Настроение, аппетит- отличные. Ничто не предвещало нарушений пищеварения.
К тому же, на первое можно было взять макароны а ла китарра с рагу( тесто нарезают на особой доске с натянутыми струнами, как у гитары- отсюда название), а на второе- нежную телятину с гарниром из картошечки жареной, и салат…
И вот, когда наслаждение перешло уже в пресыщение, и я откинулась на стуле, чтобы облегчить переход пищи из желудка в нижние отделы, вошёл Мирко, продавец орехов, а с ним- и вся его компания старцев- выпивох.
У Ферретти часто можно встретить торговцев, заехавших сюда, как мы, подкрепиться после работы. Мирко- один из приятелей Марчелло по базару, тот самый, который “пьёт и мало ест”. Неплохой парень, но загубил здоровье, фильтруя своей печенью по нескольку литров вина в день; а заодно вовлёк в это дело многих других, подорвав в значительной мере и их здоровье. Например, Марчелло. По понедельникам и вторникам они были соседями по рынку, и в эти дни Марчеллино чувствовал себя очень плохо…
Вспученный и воспалённый литрами кислой дряни живот не давал ему спать по ночам; отсюда и взял начало колит, ставший затем проблемой семьи.
Мирко на такие проблемы плевать. Женское мнение его ни капли не интересует ввиду вызванной тем же вином половой слабости, а компанию за столом составляют ему старики, седые краснолицые пенсионеры, младшему из которых лет шестьдесят пять.
Странная, казалось бы, компания для тридцатипятилетнего парня, но Мирко другой и не нужно. Он находит со старцами общий язык, и во время бесконечных посиделок с винцом они, видимо, делятся с ним ценным жизненным опытом.
Самый верный из них, Саверио, привязан к Мирко, как родной отец: повсюду сопровождает, бескорыстно помогая ему продавать орехи, а иногда и на целый день заменяет его на базаре. Потому что на пенсии делать ему особенно нечего, и дома сидеть скучно. Дома лежит парализованная жена, которая не так давно подала на него в суд – за сексуальные домогательства. Видимо, алкоголь расслабляет не всех. Есть люди старой закалки.
Саверио женщины интересуют; причём сильно, и поголовно все, вплоть до девяностолетних и парализованных.
– Эта – сгодится,- говорит он хрипло и задумчиво, глядя толстой усатой старушке вслед…и оглаживает себе щетину на впалых щеках.
– Да ты что, с ума сошёл, что ли?- говорят ему несведущие люди, не видящие в усатой бабусе того неотшлифованного алмаза, того сексуального потенциала, который видит в ней Саверио.
– Хороша…- с упрямым сладострастием талдычит своё этот уроженец острова Сардиния.- Вымыть её как следует в душе, – мычит он сквозь зубы, -задать бы ей мойку…так она тебе ещё покажет!
Почему-то ему всех хочется вымыть; предполагает, по собственному опыту, что они давно не мылись, что ли?…
Так мечтает Саверио, а его юный друг Мирко тем временем ходит к одной синьоре сорока пяти лет, на которой вроде собирается жениться, и… зажмурьтесь! сейчас будет “тьфу”….лижет у неё под мышкой.
По словам Саверио.
Не поверите – но это так, есть и такое извращение из вам ещё неизвестных. Причём, ему нравится- из того же источника- когда волосы у синьоры под мышкой чёрные, длинные и солёные (от пота, ясное дело) Приятного аппетита!
Блаженны итальянские извращенцы, потому что здесь таких синьор, не бреющих подмышек – хоть пруд пруди.
Вот какая компания пришла пообедать.
Марчелло радостно приветствовал Мирко и остальных в своей обычной дружеской манeре:
-О, Мирко! О, Саверио!…Скрофè!
Как будто не видел их сто лет и только об этом и мечтал.
И тут пожаловал персонаж, которого я видела и раньше, издалека, но близко никогда не подходила. А теперь…прежде всего меня настигла ужасная вонь.
Это была даже не вонь канализации, которая идёт от уписанных, укаканных, ночующих в трубах бомжей. Тут был ещё запах чего-то гнилостного, разлагающегося; сродни тому, что можно унюхать в морге.
В морге, однако, во время бесконечно долгих занятий по судебной медицине, меня не тошнило. Мы даже ели там пирожки. Так что я не из слабаков, нет! Но этот смрад!…Волосы встали дыбом на моей голове.
А вот в проходе появился и сам источник, Большой Скунс- Скрофетто, тянущий за собой этот ароматический шлейф.
“Скрофа”, вообще-то- это свинья, этакая свиноматка, грязная и большая. А “Скрофетто”- словообразование мужского рода: такой маленький, с уменьшительным суффиксом, свин. Свинюк, скажем так.
(Как ни скажи – всё слишком мягко).
От первых миазмов меня передёрнуло на стуле и некий комок подкатил к горлу.
– Что это?- спросила я у Марчелло.- Кто-то наделал в штаны за столом?…
– А? – непонимающе переспросил он; потом учуял смрад и взгляд его обратился к удаляющейся спине, – а, да это- Скрофетто.
(“Ничего особенного”, хотел он сказать этой небрежностью).
Тот тем временем шёл к угловому столику неспеша, шаркая ногами, в мятых штанах и тёмной рубашке неопределённого цвета, заметно влажной, сальной и липнущей к телу. Длинные редкие волосы его серого цвета были жирными, тоже влажными и скрученными в сосульки. Мне стало немножко нехорошо.
– Он продаёт рыбу,- объяснил Марчелло, – вот почему такой запах.
-И что же? Потом он не моется? Или как? Вот так и идёт в ресторан?
– А, этот? не моется никогда! Потому его и прозвали – Скрофетто. Он привык; откликается.
– А как же…Как же ему разрешают входить в ресторан?
Надо было задуматься о другом: а как с ним сидят друзья- бухарики и едят за одним столом? привычка, что ли ?Не может вино настолько притупить обоняние. Или Скрофетто – такая обаятельная личность, что предпочитают смириться, но не лишать себя его компании?…Трудно сказать.
У меня обоняние – не бог весть какое, результат хронических насморков. И тут судьба играет со мной дурные шутки: не различаю тонких ароматов- так вот тебе подсовывает под нос такие, что валят человeка с ног!
Это для того, что объяснить вам, что от Скрофетто шёл действительно сильный запах, а не какой-нибудь там душок.
Как будто искупался в рыбьих гнилых потрохах.
Я думаю, у нас его и в общую баню не пустили бы, не только в ресторан.
А глазки у него такие голубые-голубые и беспомощные, моргают. Кушать он хочет.
– А ещё,- припомнил тут Марчелло, – у него и другая работа есть. Мертвецов он приводит в порядок.
-??
-Ну, есть же, скажем, тела после аварии- сплющенные там, обожжённые- такие, что их и узнать нельзя, не то, что хоронить в открытом гробу…А он им форму придаёт, воссоздаёт внешний вид…И причём- знаешь? Он специалист! – с уважением заметил Марчелло.- Вот была авария военных кораблей в Триесте, там сгорело…не помню, сколько человек; так Скрофетто туда специально вызывали, трупы реконструировать; а на это талант нужен. Он их обмывает, и одевает, и ещё – что им там нужно- делает…
Вот и ещё одна душистая профессия Скрофетто! Теперь можно объяснить и тот, “другой” запах. Что ж мыться-то? Трупам всё равно, пахнет ли от него рыбой- они не жалуются; а дохлой рыбе безразличны запахи морга.
До остальных- какое ему дело? Раньше у него была, говорят, даже жена. Ушла. (По понятным, я думаю, причинам) Но здесь, в провинции, представьте, и её осуждают- дескать, нехорошая была женщина, непорядочная, из-за неё, мол, Скрофетто и стал тем, кем он стал.
Осталась мама. Так что, Скрофетто – не совсем бомж. Дома живёт, и даже не один. И может, его маме, как и маме Марчелло, Аннализе, кажется, что он слишком часто купается, расходуя непомерное количества газа, воды, электричества.
Тут моё воображение нарисовало картину: Скрофетто в мрачном подземелье, в той самой липкой рубашке, склонился над каким-то сплющенным обгоревшим трупом и тщательно, при помощи пинцета, ковыряет там что-то…(вставляет стеклянный глаз?)
– Простите,- сказала я сидящим за столом Марчелло и Кате, – я вот…сейчас.
– Ку-уда?!- воскликнул Марчелло, разгадав мои намерения.
Он считает, что рвать- нельзя, рвать – последнее дело. Надо “сдерживаться”.
У меня на этот счёт своё мнение. Если что-то не так; может, даже кто-то тебя отравил, подсыпал яду; или просто не пошёл как следует обед и ты чувствуешь тошноту – прочищай желудок, не сомневайся!…не жди, пока яды всосутся в кровь.
Здесь, конечно, тошнота была вызвана просто отвращением. Но по- моему, сдерживаться – глупо. Хочешь вырвать – вырви, писать – писай, какать – какай; а не то всё это произойдёт само собой и в самом нежелательном месте!
Избавилась от тяжести в желудке, и сразу стало веселей и легче на душе. Даже облик Скрофетто не вызывал уже такого…впрочем, тьфу на него совсем!
Марчелло, качая головой, осудил меня за вырванный обед; а мне пришла идея написать книгу ужасов, где главным героем будет продавец рыбы, и он же потрошитель трупов, страшный маньяк с беспомощно моргающими глазками.
Даже название придумывать не нужно. “Скрофетто” подойдёт. Или – “Скрофетто- принц зловония”. Так романтичней, в стиле фэнтези.
Особенно близкие, доверенные друзья, те, кому посчастливилось бывать у Скрофетто дома, видели интерьер, и, не вдаваясь в подробности (как то: полный до краёв унитаз – ему отключили воду за неуплату), вспоминают мороженую рыбу и моллюсков в ванной. Там Скрофетто их размораживает, поливая морской водой, чтобы назавтра выдать за свежих и продать незадачливым покупателям.
Тут же, в ванной, рядом с рыбой и моллюсками, мокли грязные штаны и носки хозяина…

Когда в следующий раз мы обедали у Ферретти, на стене напротив, над стойкой бара, я увидела- вы не поверите!- фотопортрет Скрофетто.
Он был снят улыбающимся, в цилиндре и смокинге, как образцовый джентельмен ушедшей эпохи. Кто одолжил ему этот костюм, и почему хозяин повесил эту комичную фотографию “почётного клиента” на стену- кто его знает. Напротив нашего стола. Сказал только, что это фото ему подарил Скрофетто.
Хотя бы на этом портрете мы можем любоваться Скрофетто в его “приличном” облике. А скорей всего, до него дошёл обидный слух о том, что увидев его во время обеда в ресторане, кто-то вырвал; и он захотел “реабилитироваться”: “Вот я на самом деле какой красивый!”
Скажите! У Скрофетто есть ещё и чувство юмора!
Потом Марчелло сказал мне, как бы в его оправдание – Марчелло всегда снисходителен к людям “простым” и вонючим, а к чистым и богатым – нет; сказал мне в его оправдание, что Скрофетто “даже ходит к путанам”.
Значит, он – “как все”. Ну, немножко вонючий- и что с того? Другим же не противно? Bот.
Если ходит к путанам – не всё ещё потеряно. Как бедный мальчик-олигофрен из лошадиного агентства, тот, что верещит “Па-ар-тити!”
Бедные путаны! Что за работа – не позавидуешь.
Но если мальчик-дебил – ещё ладно, он хотя бы чистый, его дома купают; то этот…
– И сколько ж с него берут?- интересуюсь я. Прикидываю про себя, сколько могла бы запросить женщина за тесный контакт со Скрофетто?
В голову лезут цифры с шестью- семью нулями…
– Сто тысяч, как со всех,- пожимает плечами Марчелло.
Нет, в это я не верю. Мне кажется, чем отвратительней персонаж, тем Марчелло он симпатичней, и нaоборот…
…да ни за что на свете!
И тьфу на него ещё раз.
———
*Bambinello Gesù- MЛАДЕНЕЦ ИИСУС ( прим. авт .)

Г Л А В А 14.

ГИГИЕНИЧЕСКИЕ ПРИВЫЧКИ, А ТАКЖЕ СОРТИРНЫЕ ИСТОРИИ.

Что ж, не один Скрофетто такой.
Старые итальянцы, которые до и после войны работали в Швейцарии – а там, как известно, ценят чистоту и порядок – вспоминают об обидных и унизительных надписях на дверях публичных заведений:

“Собакам и итальянцам вход запрещён!”

И это не имело прямого отношения к национализму; Швейцария – страна нейтральная и отношение ко всем там – нейтральное (“Нет у них проблем, поэтому и личики у них такие гладенькие…как у овец”,- говорит Марчелло о швейцарцах)
Просто итальянцы редко мылись и всюду плевали на пол.
Сейчас плюют редко, но моются- хоть вам и покажется странным – не все.
Особенно в таких районах, как наш, в предгорьях Аппенин, где много ещё осталось от средневековья: старых домов, старых селений, а также – привычек и мировоззрений. И хоть вода есть везде, но отопление центральное- редкость; а газ итальянцы экономят.
В доме родителей Марчелло, например, вода нагревается маленькой колонкой в ванной, и таким образом можно нагреть двадцать литров воды- объём достаточный, считают они, чтобы “вымыться хорошо”. Я один раз попробовала- мне не хватило.Разумеется, если приспособиться пускать воду порциями и сразу закрывать кран, типа: намочился- закрыл, намылился, пустил ещё немного- закрыл; потёрся мочалкой, потом открыл окончательно- смыл с себя пену( если всё правильно расчитал).
А впрочем, зимой температура в ванной у них ниже, чем на улице, и поэтому сама мысль о раздевании вызывает дрожь. Такой же холод и в спальне, и везде, кроме как не у самого камина, где они, полностью одетые, всё зиму так и сидят.
На всё нужна привычка.
– А как же вы зимой моетесь?- спросила я, и мой вопрос неожиданно повис в воздухе…ответом было неловкое молчание.
Ещё раньше я заметила, что ванная в их доме не производит впечатления … обитаемой. Не похожа на помещение, которым часто пользуются, а больше на что-то вроде чулана: заставлена тазами, вёдрами с картошкой и прочим.
Потом Марчелло мне объяснил, что зимой родители почти не раздеваются, а значит, и почти не моются.
Думаю, что “почти” здесь – дипломатическая увёртка.
А летом? летом моются холодной водой, которая “прекрасно тонизирует и закаляет”. Поэтому, с гордостью подчеркнул он, вся их семья никогда не простуживается. А мы, которые привыкли мыться горячей водой с мылом (и, по мнению его мамы, моемся слишком часто – постоянно кто-то торчит в ванной), напрасно взяли себе эту вредную и расточительную привычку. Таким образом человек, моющийся тёплой водой, рискует заболеть (конечно!выйдя потом на холод, в неотапливаемое помещение!)и расходует зря кучу денег.
Причём: родители, в отличие от наших, которые знай твердят: “Смени носки, помой шею, прими душ”, не поощряют детей к купанию.
– Что ты всё моешься?- неодобрительно говорит Аннализа сыну, когда он в кои веки раз, кряхтя, неохотно бредёт в ванную, – в дерьме вымазался, что ли?
Очень интересно.
С нежностью в сердце вспоминаю, как уже в октябре в Ростове автоматически включали отопление, и дома можно было ходить в майке и трусах, а не в куртке и валенках.
– В Италии, чтобы топить квартиру с утра до вечера, нужно быть миллионером!! Заведующим отделения в больнице! – злобствует Марчелло.
Но вот ещё в чём дело: холодная вода, хотя и закаляет организм, зато не растворяет жир и не смывает грязь. И плохо борется с дурными сапахами; поэтому человек, моющийся холодной водой, может, и не болеет, но изрядно воняет. Вот отчего в старом доме в Челлино сразу шибает в нос запах старого сала вместе с пылью; так пахнут долго лежавшие овечьи шкуры, тулупы, а также- родители Марчелло.
Конечно, не верю, что в целом, как нация, итальянцы моются реже, чем представители других народов мира – есть ещё чукчи, монголы, якуты…
Уверена, что в других кругах итальянского общества, куда я не имею доступа, дела с гигиеной обстоят куда лучше; но в тех, куда я доступ имею- к сожалению, так. Очень много засаленных личностей, называющих друг друга за глаза презрительно: “цоццо” или “цоццонэ”(“грязный”).
На улицах- будь то Рим, Пескара или такой маленький городок, как Атри, всегда достаточно мусора и собачьих какашек. Мы как-то привыкли, а вот подруге, приехавшей меня навестить из Норвегии, это сразу бросилось в глаза. Она и её шестилетний сын передвигались по узким улочкам Атри зигзагами и большими прыжками, рассматривая не достопримечательности нашего “города-музея”, а то, что лежало у них под ногами.
Подруга была заметно раздражена, каждую минуту повторяя:
– Тима! Не вступи в дерьмо!…Не вступи в говно, я тебе говорю!!
Было ясно, что они у себя в Норвегии к этому не привыкли; там такое на улице не валяется. Кончилось тем, что я почувствовала себя виноватой за весь этот беспорядок: какое впечатление может остаться у иностранцев от Италии?…
А ещё в публичных местах можно столкнуться с интересным поведением в туалетах: а) не промывают и б) не закрывают дверь.
Что это? Забывчивость или вызов обществу?… Я сталкивалась с этим не раз.
Между прочим, об этой сторонe жизни пишут мало. Стесняются и умалчивают. Мужества не хватает. А напрасно: архиважная, как сказал бы Владимир Ильич, штука.
И если проявите наблюдательность, то поймёте, как точно характеризует человеческую личность то, как, когда и где ходит она в туалет.
Все там бываем: от двух раз в день, что нормально, до одного раза в два дня (что тоже, говорят, нормально). Всё, что чаще трёх раз в день- уже почти понос, хорошего мало; а всё, что реже, чем раз в два дня- уже запор. Опять-таки неприятно, и влияет на тонус и настроение.
Наблюдая за околотуалетными повадками и привычками, можешь многое узнать об интересующем тебя индивиде. Нерешительный сидит подолгу; задумчивый превращает сортир в свой рабочий кабинет; бодрый выскакивает оттуда, насвистывая и на ходу застёгивая ширинку; мнительный “после посещения” всегда моет руки; рассеянный может оставить включённым свет и не промыть унитаз.
Например, моя мама выросла в советское время и почти всё детство провела у бабушки в станице. С каким умилением и отрадой вспоминает она, как тихими вечерами ходили они с девчатами в кукурузу – послушать сверчков и покакать!..
Там садились в кружок, насколько тесный – не знаю, и рассказывали истории, в основном, страшные, такие, которые безусловно заставят какать даже того, кто не хотел. Типа: ” чёрная рука приближается…чёрная рука уже совсем близко…”
Здесь налицо коллективизм, простота, доверчивость и небрезгливость.
Мама и сейчас, на пенсии, имея изолированную квартиру, предпочитает жить в коммуналке, где много народа, есть, с кем общаться, и семь или восемь семей пользуются одним туалетом. За дверью сортира висит интересная коллекция- семь или восемь различных сидений -“кругов”: деревянных, пластмассовых и так далее (опять же -индивидуальность владельца!), и каждый обитатель этой квартиры, нaправляясь по своим делам, снимает с гвоздика личный круг.
Вот бабушка была куда брезгливей. Находясь в состоянии вечной войны с соседями, в той же коммуналке она ходила по большому и малому только у себя в комнатe, пользуясь своим эмалированным горшком с крышкой; а в общий сортир лишь носила его торжественно выливать.
Потом прополаскивала его над общей раковиной. Иногда в тот же умывальник и выплёскивала, если туалет был занят- были у неё такие хулиганские наклонности.
Случалось ей, в минуты гнева, выплеснуть содержимое горшка и на своих старых врагов – Шрайершу и Бубнову. Те, впрочем, в долгу не оставались: бросали клочки волос и куски мыла в её кастрюли на кухне…Коммуналка жила по законам вендетты.
И руки бабушка мыла часто. Демонстративно протирала спиртом трубку общего телефона, прежде чем звонить. И мне говорила: “Ты, Олечка, мой руки – а то там, в коридоре, все берутся за дверные ручки…”
Мужчинам же, здороваясь, руки не подавала совсем.
– Я, Оля, – говорила она,- с мужчинами за руку не здороваюсь.
– Почему?- спрашивала я.
– А потому что, Оля, детка,- понижала бабушка голос, – они, понимаешь ты, ходят в туалет и руками там берутся…за всё, – туманно объясняла она. – А руки потом не моют. А у мужчин, Оля, моча – знаешь, какая вонючая?
– Ххх-хх!- смеялась до слёз тётя Тоня, соседка, почти лилипутка.- Хх-ххх-хрр!…- смех у неё был такой.- Ну, ты, Рая, прямо Америку открыла! Ххх…
Но это так, лирическое отступление.
А вообще, человек проводит в туалете значительное время своей жизни- конечно, несравнимое с тем, что уходит на сон и еду, но сравнимое, например, с тем, что уходит на секс, а у некоторых, с возрастом, и больше- начинаю я замечать … конечно, без обобщений; всё очень индивидуально.
Нет, я, кстати, в сортир захожу и выхожу из него решительно и быстро. Журналов и книжек там не читаю- есть более приятные места, чтобы листать журналы; но Марчелло берет с собой прессу всегда.
У мужчин в Италии, как и везде, ко всякому делу – свой подход, отличный от женского. Скажем, ни разу ещё не встретилась мне женщина, которая, зайдя в туалет, не постаралась бы там запереться. Мужчины делают так далеко не всегда. Не говоря о том, что зачастую оставляют несмытой свою действительно вонючую, права была бабушка, и пенистую мочу!
Пару-тройку раз случалось мне, открывая дверь в общественный туалет в муниципалитете, или в баре, или в каком другом месте, полном народа, застать врасплох мужичонку, вечно что-то там трясущего и запихивающего в ширинку…Заходя после такого типа внутрь, я всегда находила крючок или задвижку в полной исправности. Так что это такое? Эксгибиционизм или презрение к окружающим? Такие типы, в любом случае, научили меня бдительности: я стала осторожно заглядывать, прежде чем войти, даже если дверь открыта.
Но и здесь случается ошибиться. Как-то раз стремительной походкой зашла я в центральный бар Пинето. Мне пришлось заказать кофе, чтобы скрыть истинную причину посещения. Неписанный закон гласит: если хочешь зайти в туалет в любом баре, желательно вначале что-нибудь заказать, а не сразу ринуться к цели, очертя голову. В противном случае вам, конечно, ничего не скажут, но посмотрят косо. В заднем зале, там, где туалеты и бильярд, было битком набито и накурено; за столами играли в карты, кто-то стоял у бильярда, но мне было недосуг их рассматривать; меня гнал мощный пузырный рефлекс. Дверь туалета была приоткрыта; но я, не веря этой уловке, осторожно вступаю, заглядываю- никого нет. Слава богу!
Порывисто вешаю сумку, задвигаю задвижку, на ходу расстёгиваю джинсы…
…Писун оказался во второй комнате, там, куда я так спешила, и был занят своей обычной вознёй. Да будь же ты неладен!
Я закрылась в туалете с недописавшим “синьором”; и неужели никто из сидящих снаружи не мог меня предупредить?
Рассердилась на всех и ушла, не стала ждать, пока тот выйдет, среди картёжников, которые, может, развлекаются у себя в баре подобным образом. Вышла так же стремительно, как и зашла.
Но что это, скажите мне, за джентельмены, которые в туалете не закрывают ни одной из двух дверей?…Бессовестные писуны, вот что.

Разное случалось в итальянских сортирах.
Например, в женском на вокзале в Джулианове я отчётливо слышала в кабинке рядом со мной два голоса- мужской и женский; они оживлённо болтали между собой, но услышав меня, притихли. Я не знала, как себя вести. Может, это грабители, которые дожидаются, пока жертва усядется на насест, чтобы затем, внезапно ворвавшись, столкнуть её с унитаза и сорвать норковую шапку?…или схватить сумку?
Но вспомнив, что такое сокровище, как норковая шапка, я давно уже не ношу, решила довести дело до конца.
– Слышишь?- с крайним удивлением заметила дама кавалеру, уловив журчание,- там кто-то писает.
“Ясное дело, – подумала я,- писаю. А вы-то там чем, чёрт возьми, занимаетесь?…”

А вот и последнее приключение из той же серии.
Гуляла я недавно по Пескаре – хотелось хоть вспомнить, как люди в городе выглядят. Пескара по сравнению с Атри или Пинето- всё же какой-никакой город.
Чай с пирожным в кафе, как водится; всё хорошо, прекрасный вечер…Перед тем, как продолжить прогулку, решила – на всякий случай зайду.
Зайду в туалет профилактически; а то потом- кто его знает, когда?…
Вижу два туалета: нормальный и для инвалидов. мне нравятся туалеты для инвалидов: они просторней – чтобы коляска въезжала, чище- в общем, красота и комфорт. Только кнопки, чтобы воду спускать, что-то не вижу. Зато сбоку со стены свисает шнурок.
– А-а!- подумала я,- ну, может, им, инвалидам, так удобнее.
И дёрнула за шнур. И тут, вместо смыва:
– Йиииии-ииии!!! Йииии-ииии-и!!!- включилась сирена. Аларм такой, как будто сейчас будет авианалёт, не меньше. Паника.
Тут я сообразила: шнурок повесили на случай, если кому-то из “антикапатов” станет плохо и нужна помощь. А смыв- совсем в другом месте.
И точно. Вот она, эта кнопочка – за бачком. И- скорей выбираться оттуда.
Сирена воет громче, чем у пожарных или полиции; и вот уже мчатся на встречу, побросав все дела, две встревоженные официантки.
И люди вытягивают шеи. Стыд-то какой.
– Я, понимаете, совершенно случайно дёрнула за шнурок,- объясняю я.
– Смыв- там, сзади, – понятливо кивает официантка и отключает, наконец, тревогу.
– Да-да, я нашла, -оправдываюсь я. Не хватало ещё, чтобы подумали: дурные иностранцы не знают, как промыть унитаз!- Но совершенно случайно я дёрнула…
– Никаких проблем, – заверяет она.
Видно, у них такое не раз случалось, и эта сиренa воет, поднимая весь квартал, по три раза на день.

Человек с мужественным именем Коррадо, один из старейших наших коммерсантов и большой любитель вина, решал проблему по-своему.
Он то ли не любил отлучаться от прилавка, то ли был слишком ленивым, чтобы добраться до бара или ещё куда…и потому мочился в целлофановые кульки, те самые шоппинг- пакеты, куда кладут покупки, отойдя немного в сторонку к грузовику.
– Oh, no!- воскликнула в этом месте рассказа знакомая англичанка Энни с грустным неодобрением. Разговор у нас шёл о разных привычках и нравах итальянцев; а поскольку она живёт здесь больше тридцати лет, то наблюдений у неё накопилось немало. И эти наблюдения, отчасти, лишили её мужества и веры в людей.
Oh, yes! Иногда он писал в пакет, сидя в кабине грузовика, нe спуская бдительного взора с прилавка, и как только какая клиентка пыталась привлечь его внимание, говорил ей, дописывая в кулёк, из окна:
– Сейчас-сейчас, синьора, терпение! Одну минутку- и я весь к вашим услугам…
Кульки он бросал под грузовик, и к окончанию базара там их лежало несколько; а поскольку Коррадо не только не был мужественным и благородным, как можно было бы ожидать от человека со звучным именем, а обладал, напротив, характером мелкого пакостника, то норовил бросать свои кульки и под фургоны соседей.
Tе, кто это замечал, ругали его “свиньёй” и “сукиным сыном”, а также грозили вызвать карабинеров, но его это мало трогало. Он возил за собой большую бутыль вина, и постоянные возлияния его очень стимулировали к частым “изливаниям”.
Одним из немногих преданных и верных друзей Коррадо на базаре был Джованни, продавец плетёной мебели и корзин. Он Коррадо не критиковал, и всегда с удовольствием пил с ним вино. Однако, случилось так, что и этот единственный впал в немилость. Вздорному старику взбрело на ум, что Джованни, такой скупердяй, все эти годы пил с ним вино, из его бутыли, а ведь мог бы хоть раз угостить его своим!…И однажды, когда в бутыли осталось совсем уж немного, на дне, Коррадо употребил и этот сосуд по назначению.
– Попробуй, как тебе это винцо?- с дьявольской ухмылкой предложил он бутыль другу.
Джованни хлебнул, скривился, хлебнул ещё…
-Ну, как?
– Да что-то мне кажется, это вино…не очень, – признался тот неохотно. Любил пить “на халяву” и не любил критиковать.
– Да?…Может, осадок на дне? Ну, не нравится- вылей, – ехидно сказал Коррадо.
– Да нет…ничего, пить можно, – и бедный Джованни допил вонючую жидкость, – жаль добро выливать.
Коррадо был доволен; нехорошо смеялся и многим потом за спиной у соседа своим поступком хвалился.
Как-то раз на ярмарке в одном из окрестных городков, которые все на одно лицо- Кастиленти, Кастильоне, Монтефино- крепостная стена на холме, пара церквей и ратуша- досталось ему место наверху, на этой самой стене. А внизу, вдоль стены, проходила дорога, где во время ярмарки и гуляет народ…
– Oh, no!- воскликнула снова Энни, хватаясь за голову.- Я уже, кажется, знаю, чем кончится!
И она не ошиблась. Коррадо на своём возвышении писал, как обычно, в кульки, и бросал их под грузовик. Потом что-то, уж не знаю, что, пошло не так, и он разозлился. Кто-то вывел его из себя; и он пнул один из кульков, тот полетел со стены и плюхнувшись вниз, туда, где ходила публика, лопнул. Полетели брызги; раздались истошные вопли…
Пришли карабинеры. Они обступили Коррадо, который, маленький и тщедушный, как многие итальянцы старого поколения, наивно пытался отвести от себя подозрения, запихивая ногами другие кульки подальше под грузовик…
Чем закончилось- не знаю. Наверное, штрафом.
Такая вот “местная специфика”.
.
– Да что же ты, матушка,- скажет возможный читатель, – так окрысилась на итальяшек? Они тебя, можно сказать, за твои же деньги приютили, обогрели, а ты их так распинаешь по всем статьям, аж сочишься вся…И дебилы они, и пьяницы, и скряги; а теперь ещё – и вонючие?
– Совершенно верно! А женщины ещё – не бреют подмышек и носят чёрные лифчики под белой блузкой и наоборот…
(“Ну, что? Получили? Получили?!”)
– Нет, это уже надругательство над итальянской нацией. Не нравятся они тебе? Или у тебя с ними есть личные счёты?
– Да нет…Просто достали они меня, понимаете?
Утром сегодня подходит ко мне один и говорит:
“Ээ… бонджорно! Ищу вот женщину для уборки. И поскольку Вы – иностранка, я думал: может, Bас зaинтересует эта работа?”
Еще бы, как же иначе. Иностранцы здесь специально для таких работ и находятся.
“Нет, спасибо,-ответила я ему. -И я как раз вот искала кого-нибудь для уборки. Если будешь стараться, хорошо заплачу”.
“Ээ…не хотел вас обидеть”, -смутился человек и быстрeнько удалился.

Надоели…слишком долго с ними живу.
– Так должна ты, ради справедливости, теперь какой другой народ похвалить и привести в пример. Только не русских. Хватит уже об этих русских; знаем мы их прекрасно, нечего тут уйню- муйню разводить- все свои.
– А вот…китайцы! Похвалю-ка я китайцев. А вы, если что против имеете – можете возразить.

ГЛАВА 15.

КИТАЙЦЫ И ВСЕ ПРОЧИЕ В ИТАЛИИ. КЕМ В ИТАЛИИ ЛУЧШЕ НЕ БЫТЬ.

“Як придэ китаéць- так и миру конэць”, говoрила по случаю моя бабушка; не Рива Марковна, а другая – та, что родом из кубанских казаков.
Китаец, как известно, многочислен, хорошо приспосабливается и выживает везде. Эта способность к распространению и выживанию так сильна, что роднит их с миром насекомых, или,скорее, даже бактерий и вирусов.
На любом базаре в Марке и Абруццо, как и по всей Италии, куда не повернёшься – везде увидишь китайцев. Если же на каком базаре китайца нет – значит, базар плохой; тут клевать нечего. Потому что китайцы себе абы где места не покупают.
Местные торговцы ворчат завистливо; “узкоглазые” их основательно потеснили, вместе с другими торгующими “экстракомунитариями”- пакистанцами, африканцами, латиноамериканцами, братией из Бангладеш и, конечно, Марокко- эти живут и торгуют здесь уже десятилетиями.
А что же- здоровая конкуренция! Не умеете работать – учитесь у китайцев.
Итальянец, запутавшись в долгах и налогах, продаёт места, а китаец покупает и на том же месте торгует спокойно.
Они не ленятся. Когда на небо набегают тучи и итальянец, разбалованный хорошей погодой, уже закрывает лавочку, опасаясь дождя, китаец стоит, не дрогнув. Он ждёт последнего клиента. Он уходит последним.
Китайцы не сидят бесконечно в баре, не пьют вино, не объедаются в обед. Редко можно увидеть их в ресторанах; если когда и ходят- то в свои, которых здесь тоже достаточно. Тем более не видно их в местах типа “лошадиного агентства”; в пунктах, где принимают различные ставки, хоть и говорят, что китайцы- азартные игроки. Очевидно, те, кто привёз свои семьи сюда, берегут трудом нажитые денежки.
В семьях- мир и согласие. Внешне, по крайней мере. Никогда не видела ругающуюся чету китайцев. Может, потом, с глазу на глаз?…Но на виду у всех не позорятся; безукоризненно вежливы и всегда улыбаются.
Понятно, что китайская улыбка не может быть вечно искренней – но этого и не требуется. Уважают они окружающих или нет (а я думаю, что у этого культурного народа сложилось кое-какое мнение по поводу здешних мужланов), но внешне демонстрируют уважение, и тем самым – свою воспитанность.
Говорят, что массовым заездом китайцев сюда руководит их мафия. Процветает бизнес по переброске их из Китая разными путями. Hекоторым уже обосновавшиеся в Италии родственники высылают приглашение на работу, а значит, обеспечивают вид на жительство. Затем, взяв деньги взаймы вновь прибывшие обзаводятся всем необходимым: фургон, лицензия на торговлю, места на базарах- и вперёд. На фабрику работать, заметьте, не идут- не дураки гнуть спину за низкую зарплату.
Товар берут в своих же оптовых магазинах, у определённых оптовиков. В Риме уже целые кварталы заняты китайскими “ингроссо”- выйдите из метро на остановке Vittorio Emanuele, полюбопытствуйте.
Почему бы и русским так же свою торговлю не организовать?
Теперь и половина итальянских коммерсантов “отовариваются” там же; дешевле китайской продукции ничего нет, а покупатели на базаре не гонятся за качеством- они на дешёвое падки.
Другие китайцы работают и живут нелегально годами в каких-то подвалах, что-то там производят на подпольных фабриках (далеко не весь китайский товар делают в Китае, есть и китайский товар, который делается в Италии), пока не оплатят, наконец, свой приезд и не получат право выйти на свет божий… Многострадальный, трудолюбивый народ!
Мафия там или нет, но факт тот, что в рядах китайцев больше единства, чем в рядах русских. Русские, может, и объединяются, но только при крайней необходимости; во время войны или революции, например- лишь для того, чтобы кого-нибудь замесить; а потом расходятся по домам и им, в общем-то, на всё наплевать…И наша мафия не помогает народу в больших количествах переезжать и осваиваться на новом месте: заселять территорию, открывать лавки и рестораны. Явно занята более интересными делами.
Где вы видели здесь целые кланы русских? Рашентауны?…Только одиночки, вроде меня.
А китайцы организованно так переезжают и устраиваются- любо-дорого смотреть. А ещё у них есть выдержка и терпение. И горделивую вспыльчивость, сопровождаемую затем суетливыми движениями рук и ног, как в фильмах с боевыми искусствами, почему-то не демонстрируют.
Один раз проявили насилие; но то был обычный удар тапками по голове.
В Пинето пожилые торговцы обувью, земляки Марчелло, из Челлино, со своим странноватым, как водится, сыном лет сорока, стоят напротив четы китайцев. Китайцы, как водится, продают свою ерунду и никого не трогают.
Слегка слабоумный сын-итальянец допекает соседей, дразнит, потому что они вместо “эр” произносят “эл”. Картавят.
– Синьола, синьола!- зовёт китаец клиентку. – Тлэ эуло!
Так он новую монету называет – “эуло”. Обувщик в шутку приглашает китайца в бар, зная, что тот не пойдёт, и обращается к нему не иначе, как “китаец”:
– Китаец, а китаец, идём в бал!
– Не-а, – крутит тот головой, – лаволалэ, лаволалэ! (“Лавораре”- работать, значит, нужно),- говорит.
– Синьола твоя останется “лаволалэ”, а мы в бал пойдём, – не унимается обувщик, и весело подмигивает китаянке: – Чики- чики – чик! Чики- чики – чик!…
Что бы это могло означать, к чему это “чики-чик”- непонятно; может, ему кажется, что китайцы так должны разговаривать; но китаянке это явно не нравится, и похоже, что она принимает это, вместе с подмигиванием, за вульгарный намёк.
– Нет,- не соглашается китаец. Он синьору свою маленькую одну за прилавком не оставит. Вот итальянец – да, хоть на весь день.
Он бы оставил, но жены у него нет; придурашливый он, и живёт с родителями, хотя не так давно тайком от них истратил нa женщин в ночном клубе огромную сумму денег; теперь он под особым присмотром. Вон старая мама как смотрит бдительно из-за коробок! Подбоченилась, губы поджала – так глаз и сверкает.
А жена китайца ему нравится, ничего себе; в ночном клубе одна такая была…
Выглядывает из-под зонта, высунув лысую башку, смотрит в небо:
– А? Будет дождь или нет? Что китайцы говорят?
(Я бы его хотя бы разок послала подальше…) Но китаец спокоен, беззлобно улыбается:
– Китаец говолит: “Дождя не будет”, -отвечает он.
Неподалёку, в поле, стоит цирк Шапито. От палаток и фургонов доносятся к нам запахи зверей и навоза, и слышно, как кричит осёл.
– А в Китае ослик как кричит?…Тоже так делает: “Иа! Иа!?..”- не отстаёт наш торговец из Челлино.
Соседи его игнорируют; что-то там перекладывают у себя на прилавке…Тогда, чтобы привлечь к себе внимание, подходит сзади к китаянке и домашними шлёпанцами бьёт её легонько по шее, крича ей на ухо:
– Как ослик в Китае?…Иа?! Иа?!
Китаянка мгновенно реагирует: развернулась, шлёпанцы оказались в её руке, и с размаху ему этими тапочками по морде- шмяк!…шмяк!…
И правильно! Хватит глумиться!
Он этого никак не ожидал. Из-за прилавка бежит к нему на помощь мама: китайцы сыночка бьют! Я чуть от радости не апплодирую – интернациональная солидарность; так вам и надо, придурки несчастные!
– Я тебе сделал больно?- удивлённо круглит глаза обувщик.
– Нельзя человека бить тапком по шее!- кричит разъярённая жена китайца.- Это что такое – бить тапком по шее?!- и замахивается на него ещё и ещё.
Насилу муж её успокоил, многотерпеливый Цинь Лянь (не знаю, так ли его на самом деле зовут, и никто не знает; но уверена, что что-то в этом роде), а мама увела сынка к себе, за прилавок, подальше от греха.
Больше он к китайцам не пристаёт. Получил своё и работает спокойно.

Видела я, правда, один раз и других китайцев- в казино Венеции.
Эти играли в “трента- кваранта*” по-крупному. И выигрывали. “Трента- кваранта” почему-то хорошо идёт, когда у тебя много денег; а у китайцев их было много. Несколько человек, все молодые парни и девушки, одетые очень прилично- навряд ли базарная публика. Каждая ставка, которую они делали, была не меньше пяти миллионов лир (две тысячи с лишним долларов)- большие прямоугольные фишки; и полы их пиджеков отвисали под тяжестью таких пятимиллионных фишек. Им страшно везло.
“Вот бы выключился свет”, лезли в голову глупые мысли, “и в общей неразберихе можно было бы напрыгнуть на стол, где лежат эти фишки, и сгрести их в кучу; или на китайца…”
Но свет не выключился, и им удалось унести свою добычу домой…
Может, это были совсем другие китайцы? Та самая мафия?

Живут в Италии разные племена; как и везде, каким-то образом уживаются.
Лучше подойти к вопросу с другой стороны: кем в Италии лучше всего быть? А кем- лучше и не быть совсем?
Кого из пришельцев и иноземцев итальянцы уважают и терпят, а кого- не очень?
Американцев любят, вот кого (и по-моему, незаслуженно). Они итальянцам особенно симпатичны, в основном- “простым слоям населения”.
Ох, уж эта легендарная Америка! Ковбой, кока-кола, Харлей Дэвидсон, Мальборо, Голливуд…”Йа-хууу!”
С восхищением рассказывают один другому о том, как “один друг”, недавно
побывавший у родственников в Америке, летал на частном самолёте. Во!…
Это у них, в Америке, иметь собственный самолёт- как у нас, в Италии, иметь машину, или как в Китае, скажем, иметь велосипед – ещё не очень круто! Сказочные богатства.
Интеллектуалы изредка смеются над Бушем в сатирических передачах; но так это ж интеллектуалы!…Дураки.
Кажется, что многие итальянцы хотели бы жить в Америке.
А кем в Италии лучше не быть? Самая незавидная нация- это албанцы. Албанцем в Италии лучше не быть – это точно**.Потому что все албанцы хотели бы жить в Италии. Каждый день прут сюда тысячами, и их не смущает плохое к ним отношение. Воспитанный итальянским телевидением в итальянских же культурных традициях, этот более простой и в массе своей более невежественный народ представляет собой как бы ухудшенную копию, карикатуру на итальянцев, и может поэтому, помимо всего, кажется таким противным аборигенам.
Один раз “внедрившись”, албанцы больше на родину не возвращаются. Только в принудительном порядке.
Прибывают на ржавых судах, многие из которых почему-то- списанные корабли советского производства, которые, не доплывая двух километров до берега, нaчинают идти ко дну; или приезжают в закрытых контейнерах с арбузами и дынями, по пути обезвоживаясь и теряя сознание. Причём такие путешествия- далеко не бесплатные. Некоторые из них платят за удовольствие проехать в закрытом фургоне под дынями или на бывшем крейсере “Аврора” по две тысячи долларов и больше…
Никогда раньше не видела людей, которым до такой степени хотелось бы в Италию! Каждая новая партия албанцев производит на местных жителей удручающее впечатление, как на хозяев квартиры, включивших ночью на кухне свет, обнаруженье полчищ тараканов.
– Да что ж такое! Опять?!…Недавно только потравили!
Марчелло, провожая скорбным взглядом семьи и группы албанцев, гуляющих по базару, цокает языком:
-Нет, ну какая безобразная раса! Женщины- ещё ничего, а у мужчин головы, как у овец! И вид у них бараний, и все- какие-то непропорциональные…правда? Видишь, как джинсы на них сидят? А уши торчат?…Ну, точно как у овец! Che razza brutta !
Вначале я с трудом отличала албанцев от местного населения, но теперь научилась. Уши у них, и в самом деле, лопоухие, оттопыренные. Вид провинциальный, волосы часто зачёсаны сзади наперёд, как у трактористов.
Мужчины худые и слегка кривоногие, отчего джинсы и прямь сидят как-то неловко- свисают на на попах мешком и подвёрнуты снизу. Хотя албанец Клейди, танцор на итальянском телевидении, внешне мало отличный от своих соплеменников, считается у итальянок секс – символом.
Но самое обидное то, что как только я готова была согласиться с оскорбительной оценкой, засранец добавляет:
– Ваши родственнички. Славяне!…
Вот это уж слишком. Честно говоря, меня этот вопрос раньше никогда не интересовал. До приезда в Италию я и в глаза никогда албанцев не видела и мало что об Албании слышала. Как-то эта Албания никак себя не проявляла.
Hе знаю, славяне они или нет, но что-то мне так не кажется. Скорей похожи на итальянцев; то-то мне их вначале было так трудно отличить.
Но негативное общественное мнение уже стало оказывать на меня воздействие.
Если раньше у меня к ним не было никакого отношения, то теперь мне неприятно и досадно было быть причисленной к беднягам даже в качестве “дальней родственницы”. Вот что значат общественное мнение и предрассудки! Тем более неприятно была я поражена, когда зашла однажды в центральный бар Пинето, он же филиал агентства Western Union, чтобы послать домой немного денег. Хозяйка бара, немка, у которой я часто пила чай, и с которой все эти годы мы приветливо здоровались, спросила, заполняя квитанцию:
– Куда посылаешь? В Албaнию?- как само собой разумеющееся.
– Не-ет, – изумилась я. – А что, я похожа на албанку? (Уши у меня плотно прижаты к голове, и лицо, кажется, европейское…)
– Ну,- замялась она, – не знаю. Слышу какой-то акцент, и…
И, значит, всё это время считала меня албанкой.
-Хм, -натянуто улыбнулась я.- В первый раз меня приняли за албанку. За немку, за кого только не принимали.
– Нет! Нет!- замахала немка руками.- За немку – нет. Совсем другой акцент.
– Русская я,- говорю, скрывая раздражение. (Знаете таких, русских, которые фрицев во Второй мировой разбили?…Жаль, не до конца.)
-А,- улыбается она.
Быть русским в Италии тоже не очень хорошо.
Главным образом, благодаря украинцам, с которыми нас путают (“Россия-Россия или Россия- Украина”?), и по причинам, выше уже названным. А если нет, то вкратце ещё раз: по причине двух основных видов деятельности, практикуемых здесь украинцами: дешёвой и нетребовательной прислуги и тоже довольно дешёвых и нетребовательных…других услуг. Большое им за это спасибо; при всём моём уважении.
Тем же самым зачастую промышляют и русские. Экое позорище.
Украинских тёток, которых я встречала здесь в Италии, отличают такие качества, как расчётливость и напористость, но в то же время какая-то простота и наивность, а также завидное терпение. Им – всё хорошо, они всему рады…
– Джанни – хороший, – с умилением в голосе рассказывает крупная зрелая женщина с украинским говором своим подругам, подбоченившимся и ставшим в кружок.- Джанни, девочки, он знаете, какой?…Он добрый. Он мне мороженое купил…
Ах ты, бедная ты моя! Дожила до старости, до сорока-пятидесяти лет, и никто тебя, горемычную, даже мороженым не угостил. Кроме Джанни.
Ай-яй-яй.

Китайцы тоже, как оказалось, не выдержали проверки на вшивость.
Началась война между китайкими бандами. Какие-то похищения, разбойные нападения на магазины в Чайна-таунах и убийства…Видно, произошло накопление начального капитала, и теперь идёт процесс раздела сфер влияния и борьбы за рынки сбыта, что при капитализме – нормально.
Ну, в таком случае, я – в затруднении.
Все хороши.

——-
* (“30-40”, ИЛИ “chemin de fer”, карточная игра (прим. авт.).
**В то время, когда я писала об албанцах, никто ещё не мог предвидеть ужасного нашествия румын и ром, которое потрясёт Италию несколько лет спустя, в 2007 -2008; они-то и покажут Италии куськину мать- начнут селиться в бараках, собачьих будках на окраинах городов, бить и душить итальянцев среди бела дня, волочь их в кусты, насиловать и грабить(примечание авт.)

ГЛABA 16.

ПOПPOБУЙTE ЗACATABИTЬ ЖEHИTЬCЯ УБEЖДEHHOГO
ИTAЛЬЯHCKOГO XOЛOCTЯKA .

Может, после всего того, что вы здесь прочли об итальянцах, у вас появилось желание выйти за одного из них замуж?
Заметьте: я не предлагаю вам кинорежиссёра Дзефирелли или искусствоведа Сгарби, парламентария – нервного, ну, очень нервного интеллектуала.
За простого, самого простого итальянца.
По крайней мере, это желание у вас не пропало, так как вы с детства мечтали выйти замуж за романтического иностранца?
И конечно, вы совсем ещё не старая женщина и вам не нужен маразматический старикан, чтобы его “досматривать”, и который, в конце концов, отнимет у вас вашу молодость, измучит вас и переживёт? А нужен именно такой, в расцвете сил, от тридцати пяти до пятидесяти пяти лет, то есть в том возрасте, когда они ещё живут с мамой; жили бы с мамой и дольше, но мамы, к сожалению, не вечные.
И вы хотите узнать, как? И каким образом?
Вообще, не тратьте времени зря. Это – дохлый номер.
Страшное, ни с чем не сравнимое напряжение, которое может привести вашу психику к срыву. Можете сколько угодно листать практические руководства для женщин: “Как понравиться мужчине” и “Как заставить его жениться”- а мы-то с вами знаем, что женщине хочется именно этого, раз уж она потеряла с неким типом уйму времени…Так вот: в случае с убежденным, застарелым, заскорузлым итальянским холостяком всё это не функционирует.
Не срабатывает, дамы.
Да, его намётанный глаз сразу выделит из толпы низкорослых и смуглых аборигенок вашу броскую гигантскую фигуру и обесцвеченную или, реже, натуральную блондинистую голову. У вас всё в порядке: маникюр, педикюр, аксессуары. Не сомневайтесь: вы ему понравились. И даже очень. Он будет вам рассказывать потом, скольких женщин повидал на своём веку, и какие среди них попадались красавицы- не верьте. Лучше вас – нашей средней симпатичной русской женщины- он вряд ли кого-то встречал. Красавиц и умниц он видел только по телевизору; но эта красивая и самоуверенная тележурналистка не станет искать общества провинциального и малооплачиваемого холостяка средних лет. Даже если он – милый и обаятельный.
Это только у нас в России так мало милых и обаятельных мужчин среднего возраста и так много красивых и умных женщин. Наша одинокая молодая и привлекательная доктор экономических наук, философии- чего хотите, не найдя подходящего соотечественника, вполне может влюбиться в итальянского торговца мороженым, и лишь потому, что у него большие добрые глаза, и когда он вот так на неё смотрит, ей кажется, что он всё-всё понимает…
Но это- её заблуждение. Потому что он ничегошеньки не понимает. Только имитирует понимание.
Он на всех смотрит так. Если напротив него на вашем месте сидел бы его приятель, он смотрел бы на него с той же, а то и с большей, сердечностью и добротой.
В этом наша ошибка. Итальянцы кажутся душевными и где-то романтичными; они всего-навсего слегка оживлены, слегка возбуждены вином и солнцем – и не ищите в их поведении никакой серьёзной подоплёки.
Выйдите у нас в весенний солнечный денёк на улицу, прогуляйтесь до ближайшего пивного ларька – и встретите там людей, находящихся в подобном приподнятом настроении. И незачем было в Италию ездить. А то- за границей воздух свободы играет с нашими женщинами дурную шутку, и они не распознают знакомый уже продукт в другой упаковке.
И даже: возле наших пивных ларьков вам может встретиться пара заблудших интеллектуалов…
У них так не бывает. Почти не бывает.
Каждому- своё место. Интеллектуалы нe стоят под ларьками. Доктор наук не выйдет за бармена или официанта. Любая симпатичная девушка или делает карьеру, или ищет выгодную партию и, как правило, находит её.
Поэтому здесь такая куча свободных мужчин. Они свободны, потому что ничего особенного собой не представляют и никому не нужны.
Но не радуйтесь “находке”; это ещё не значит, что их можно брать голыми руками. Там, под лысой или волосатой черепной коробкой вы найдёте такое море тёмных предрассудков и диких заблуждений- представлений, не поддающихся разумной коррекции, что можете впасть в отчаянье.
Многие из них не прочь завязать “серьёзные и продолжительные” отношения, которые ни к чему не обязывают.
Это очень удобно. Вы приезжаете, уезжаете, совсем не надоедая своим присутствием, развлекаете; он не тратит на вас много денег- не намного больше, чем тратил бы, обедая с друзьями в ресторане, и намного меньше, чем истратил бы на проституток или женщин в ночном клубе при условии регулярного посещения… И всё это просчитано и прикинуто в его меркантильной голове, не сомневайтесь. Даже стоимость бензина, пока он возит вас туда-сюда.
Как бы вас это не шокировало.
Поссорьтесь- и он представит вам полный счёт. Вы его “разорили”. Даже если давно уже платите за себя в ресторане. А дни работы, пропущенные им, когда он ездил вас встречать и провожать в аэропорт?!
Но такая “серьёзность и продолжительность” начинает вас раздражать, и увлечение принимает злобный характер.
Итальянцы не спешат жениться, а чаще всего – совсем не собираются. Тем более на ком-то “с Востока”. Пусть ему тридцать пять лет или даже сорок пять – он всё равно ещё слишком молод для создания семьи. У него слишком мало денег; или он боится “брать на себя ответственность”. Какую именно? Да какая разница! Никакой ответственности он не хочет на себя брать и никаких проблем не хочет иметь.
А если всё пойдёт не так? И потом нужно будет разводиться?…Разводиться они не любят так же, как и вначале- жениться. Не любят этих перемен.
А если вы “наставите ему рога”? Вы можете гарантировать, что не наставите ему “рога”?…Ага, то-то и оно…
И потом – он подспудно вам ещё и не доверяет. Чего вы хотите от него на самом деле? Не может же быть – смешно даже подумать(тут он даёт вам высокую, а себе – заслуженно низкую оценку), чтобы такая женщина, как вы, была в него влюблена? Глупо. Значит, хотите чего-то другого?…Гражданства? Денег?
Или воспользоваться им, дураком, как трамплином для “прыжка в Европу” и в новое будущее?
Даже если у него нет ровным счётом никакого имущества, которым он мог бы рисковать при разводе, развод и связанные с ним неприятности итальянца страшат. Он вообще не понимает: зачем нужно жениться? Всё так хорошо; он живёт с мамой и папой, как, по статистике, два из трёх сорокалетних итальянцев; они его кормят, дают на карманные расходы, как маленькому мальчику…
Он верит в три “М”: Мадонна, Mама и Mакароны.
Мадонна- это мама, а мама- это макароны…
И потом, у него есть вы, безотказная, верная, необременительная подруга. Так зачем же что-то менять?

Небольшой пример.
Некоему Сильвано из Розето, имевшему привычку быстро и внезапно крутить головой на манер совы или попугая(и это ещё далеко не все его странности), приглянулась некая Марина из Краснодара, приехавшая на заработки в Италию: худая, болезненная, странно накрашенная и причёсанная так, будто волосы приклеены к голове. Сорока с чем-то лет. Вместе они составили прекрасную пару, сразу возник feeling.
Он пригласил её к себе в деревню – ухаживать за отцом, и обещал приличную зарплату а также легализацию документов.
Однако, прожив и проработав в доме у Сильвано, в каком-то захолустье недалеко от Розето, безвылазно полгода, Марина обнаружила, что срок визы давно истёк, а зарплату ей никто не собирается платить – ведь благодаря нежной дружбе с Сильвано она в этой семье почти “своя”, а отeц-старик – почти свёкор. Вот только её проживание в Италии стало совсем нелегальным.
Но Сильвано был в крайней нерешительности, не чувствуя себя готовым узаконить их отношения и “взять на себя ответственность”. Поэтому он решил выдать Марину “пока”, временно и фиктивно, замуж за местного дурачка Паскуале.
Паскуале, пятидесяти двух лет, был предан Сильвано, единственному другу, и готов ради него совершенно на всё. К тому же, после брака с Мариной муниципалитет выделил ему, как молодожёну, приличную квартиру, а до этого он жил в полуразвалившемся сарае, сыром и полном крыс, где спал, не раздеваясь, на рваном матрасе среди всякого хлама.
Марина, став женой дурачка, естественно, продолжала жить у Сильвано, пока…
…Пока не случилось так, что одна богатая местная вдова, неизвестно по какой причине, положила на Сильвано глаз и стала ухаживать за ним.
По причине азартных игр и совершённых в различное время глупостей и ошибок человек-попугай сильно нуждался в деньгах. Поэтому с Мариной была проведена беседа: не ревновать и дать возможность вдове спокойно поухаживать за ним, подарить ему обещанный “Порш” и всё прочее…
(Что они все в нём нашли?- не понимаю я. В человеке-попугае, таком засранце?…Я бы, будь я богатой вдовой, мужчине с такой внешностью не только “Порш”- и мопеда бы ему не подарила)
Он уверял, что к вдове не испытывает никаких чувств, кроме желания выманить у неё все деньги; и уж на эти деньги он поможет любимой Марине открыть бар или парикмахерскую. Скрепя сердце, краснодарская дева согласилась, хотя история с этим “ухаживанием” ей совершенно не нравилась – ни в моральном, ни в каком другом аспекте. Страдая, наблюдала она за развитием событий, и каждый раз терзала Сильвано:
– Ну, что? Вы – уже, да?!…Уже?!
– Да нет, – успокаивал её коварный попугай, потрошитель карманов.- Нет ещё, нет…только ласки; знаешь, детские такие…Вдова – она ласковая, нежная. Ей нужно участие; жаль её всё-таки, ну?
Когда вдова приехала к Сильвано домой, однако, вела она себя уже по-хозяйски.
– А это ещё кто?- спросила, указывая пальцем на Марину.
– А! Домработница, – небрежно отмахнулся тот, ранив Марину в самое сердце.
– А что, она всё время тут у тебя живёт?- недовольно наморщила лоб вдова, рассматривая Марину.
– Э…ухаживает за отцом, -закрутил головой Сильвано-обманщик. (Завертелся, как уж на сковородке).
– Да, я здесь живу; а что?!- с ужасным акцентом, коверкая итальянский язык, отвечала Марина.
Гордо подбоченилась и выступила вперёд.
– Её надо уволить, – решила вдова.
Разразился скандал.
Невеста -вдова ушла обиженной. Сильвано бросился её догонять и пообещал уволить”возмутительную домработницу”, а потом, вернувшись, сказал Марине, что она – глупая и эгоистичная женщина; он старался и для неё, для них обоих, а она испортила всё, обидев вдову; что дальше так продолжаться не может – слишком большой стресс; а ему нужны деньги, и поэтому, несмотря на всю их любовь, им надо “временно расстаться”, и она должна временно переехать …к мужу.
– Что-оо?
Да-да.
После бурных объяснений, слёз и уверений человек- попугай перевёз вещи Марины на новую квартиру, к Паскуале. Дал ей немного денег и обещал звонить. И, как только будет возможно…так сразу.
Так Марина осталась в новой квартире, без работы, без денег и с мужем-дурачком Паскуале, пятидесяти двух лет. И совершенно не знала, что ей теперь делать.
Паскуале зато был доволен. Он правильно оценил ситуацию: вот и пришёл его черёд заявить о своих супружeских правах!
– Ну, что?- ухмыляясь и хлопая себя по животу, сказал он Марине, потерянно присевшей на край дивана.- Закончено с Сильвано? Ну, не горюй – зато я здесь!
И, сняв трусы, стал с вызывающей и провокационной ухмылкой ходить по комнате, описывая круги.
Марина в ужасе и отвращении бросилась к телефону- звонить Сильвано…
Опустим завесу жалости над этой сценой.

Итак, вы благополучно прошли вместе со мной две стадии:
1) Вы ему понравились
2) Вы его привязали к себе; он регулярно звонит, ждёт вашего приезда, встречает в аэропорту и провожает вас с грустным видом.
Ну, и что? Третья и заключительная стадия может так и не наступить. В Италии можно быть “женихом и невестой” в течение десяти и более лет. Есть даже термины “исторический жених” и “историческая невеста”- всю жизнь собираются, но никогда не женятся- приводим в пример Джанкарло. Но нас с вами это вряд ли устраивает, потому что через десять лет нам будет …неважно сколько, но это уже совсем не возраст невесты.
В моём случае потребовалось два года только для того, чтобы он решил, наконец, представить меня родителям. Тогда это казалось мне победой, большим прогрессом в наших отношениях.
Боже, как я ошибалась! В последовавшие за ними четыре-пять лет ничего интересного ровным счётом не произошло. В смысле – никаких сдвигов в сторону брака. Правда, я была официально принята в семье, то есть, каждый раз, приезжая, навещала родителей и брата с женой, неизменно задабривая их подарками. Подарки благосклонно принимались, а брат каждый раз заводил разговоры о политике и проблемах в России, демонстрируя мне документальные фильмы: о бездомных детях в Санкт-Петербурге, об убогой старости в домах престарелых – маниакально записывал на видик всё, что касалось России.
Так же маниакально штудировал он зачем-то тему “панкреатит” в медицинском словаре, когда мнe случилось обследоваться по этому поводу- хотел знать всё о моих дефектах и болезнях…К разочарованию брата, диагноз не подтвердился. Или начинал разговор о русских проститутках, сам по себе сомнительный и скользкий, учитывая присутствие жены Марии. Странно, что у неё не возник вопрос: зачем это её муж останавливается и заводит шутливые беседы с русскими проститутками? Навряд ли только из чистого любопытства и желания послушать их забавный акцент, который он так противно имитировал.
Почему-то считал, что жизнь проституток должна меня как-то волновать, или полагал, что я имею к ней какое-то отношение?…
Итак, я была принята в семье, но дальше этого дело не продвигалось. Меня уже брали сомнения, и чувства начали остывать. Kто знает, чем закончилась бы вся история, если бы…
…не налетел экономический кризис!
Свежий и отрезвляющий, как цунами, он поднял на гребень гигантской волны доллар и обвалил нашу национальную валюту, а заодно утопил, или до смерти напугал, многих таких, как я, которые только-только начали шуршать бумажками в кармане и мечтать о светлом будущем. И это означало почти наверняка, что моей русско-итальянской коммерции настал конец.
Слишком слаба я была в одиночку против такой стихии. Выстою или нет- кто знает?
И я решила: хуже, чем в России, в Италии мне не будет. Там ждёт меня родная (почти) семья и, слава богу, мои небольшие, но сбережения в банке. На кого ещё опереться в беде, как не на друзей?…
Сломив, для начала, их сопротивление.
И я поставила ультиматум: сейчас или никогда.
Сейчас или никогда.
А тут ещё вторая часть проблемы: он беден. Как говорят здесь, в Абруццо, “morto di fame”, “помирающий с голоду”… Нет, это я не к тому, что мы – против бедных; наоборот. В этом-то и отличие русских женщин от тех же американок.
Как только американка понимает, что перед ней – лузер (неудачник, то есть, понятно), она автоматически начинает собирать чемодан. И он ничего не имеет ей возразить, знает сам: она права. Тихо хнычет себе и смотрит, как она уходит.(“She’s gone”).
Русская начинает поганого лузера жалеть, вытирать ему слёзы платочком и носить ему кофе в постель.
Неудачники нам кажутся всегда как-то милей, бедные- как-то духовней…
Не жалейте! Уж на ком подлый лузер потом отыграется, так это на вас, сердобольная вы моя – а на ком же ещё? Больше-то не на ком: вы были свидетельницей его унижения и не отвернулись. Этого он вам никогда не простит.
Читали книгу ужасно меркантильной особы Ginie Polo Sayles, которая в Италии называется “Как удачно выйти замуж и устроить свою жизнь?”, а по-английски просто “How to marry the rich?” Прочтите, я вам советую. И усмехнитесь.
Потому что за богатого выйти легко. Богатые, как известно, женятся с удовольствием и по многу раз. У них нет денежных проблем, они не должны думать, как прокормить семью, которую собираются завести, и что делать потом.
Они уже знают заранее, как утверждает миссис Sayles, что все влюблены именно в их состояние, и это даже доставляет им удовольствие. Богатый заранее готов к тому, что при разводе как минимум половина его огромного состояния отойдёт жене, и заранее с этм согласен.
У бедного – всё сложнее. Он и так уже весь в экономии и долгах; а вдруг жена всё проест?…У него нет “второй половины” состояния, которая останется ему при разводе, а есть только дырявые носки, потёртые, в катышках, брюки и свитер и старая вонючая машина. Или мопед.
И вообще, он всю жизнь мечтал жениться на богатой, и потому он особенно капризен и перебирает кандидатуры.
Ох, намучаетесь вы, я вам обещаю!…И с горя побежите искать богатого.
К тому же, богатые, как правило, лучше воспитаны – их с детства учат хорошим манерам и обращению с дамами. А бедных не учат. Не всех.
Ох, и наслушаетесь вы, и насмотритесь, и нанюхаетесь всякого!
Но если уж вам очень хочется добиться трудного и почти невозможного, и всё-таки женить на себе бедного (и вонючего, и невоспитанного) итальянца, и нанести, наконец, решительный удар- то я подскажу верный ход:

заплатите его долги!

Тогда он поймёт, что принцессу можно ждать целую вечность; а вы – уже здесь, и случай упускать нельзя. Бедные – они гораздо практичней, жадней богатых, и при виде денежки, которой всегда не хватает, реагируют правильно.
Помогите ему расплатиться с долгами; но не со всеми сразу, не до конца, а так- наполовину.
А то он быстро потеряет к вам интерес.

Г Л A B A 1 7 .

ГОРАЗДО ЛЕГЧЕ ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА НОРВЕЖЦА.
ЖEHA ГOБЛИHA*.

Итак, жил-был в далёкой Норвегии старый тролль.
Он жил на горе, поросшей густым-прегустым лесом вблизи города Гербен, и поэтому фамилия тролля, как и многих других его родственников и соседей, была Гербе. А звали его Бьорн- обычное тролльское имя.
По жизни он работал механиком на рыболовецком судне, и каждый месяц на две недели уходил в море, а потом две недели сидел у себя на горе, пил и охотился на оленей в лесу.
Имел он ружьё и топор. Ружьё- ясно, чтоб из него стрелять, а топор- чтоб разделывать тушу. И то, и другое в руках нетрезвого тролля- орудия опасные.
И жену он себе привёз из польского королевства. Родила она ему двух детей, и жили бы они припеваючи, если бы можно было жить припеваючи с троллем…Но извёл он вконец жену и детей, потому что нрав имел дурной, невыносимый. И такое же поведение.
В конце концов, полька взяла детей и ушла себе в кризисный центр, куда ей посоветовали обратиться соседи.
В Норвегии, к счастью, есть кризисные центры, где потерпевшим жизненные неудачи женщинам дают приют, оказывают помощь, моральную и материальную, а также помогают несчастным, перенесшим психический стресс или подвергшимся тому или иному давлению со стороны мужа.
В Италии, скажем, их нет. В России – тем более. Нет смысла открывать такие центры в странах, где пришлось бы поместить туда всё женское население. Все в стрессе, а кое кто- и в шоке ежедневно, решая проблемы выживания в экстремальных условиях. А если кто не хочет подвергаться давлению со стороны мужчин- держись от них подальше, и всё. И не будут давить.
С этим уже научились справляться. А вот что делать, если на женщину давит само государство, не даёт заработать спокойно на жизнь?
Ладно, оставим это и вернёмся к троллям. Итак, хорошие соседи, в том числе и шеф местной полиции Хеннеман. помогли спасти жену Бьорна, укрыв её и детей в кризисном центре. И тут же, естественно, стали его врагами. Он писал на них жалобы, угрожал и ругался, и стал ещё больше пить и стрелять в своём одиночестве на горе. Бедным оленям в лесу житья от него не стало.
Наконец, обратился тролль за разводом. Его адвоката из Осло звали Хрольф, а женат он был на русской, нашей землячке-ростовчанке по имени Лиля.
Адвокат Хрольф был настоящим развратником, зацикленном на сексе. Он покупал своей жене в специальных магазинах “Садо и Мазо” кожаное бельё и посещал с ней секс-клуб, где обменивались парами. Особенно нравилось Хрольфу когда, облачённая в кожаный лиф и трусы, жена сидела на нём верхом и стегала его семихвостой плёткой, приговаривая: “Дриттсек!…Дритсек**!”
Да, Хрольф извращенцем был ещё тем, зато адвокатом – толковым. Благодаря его стараниям полька не получила от Бьорна ничего, кроме скромных алиментов. Впрочем, детей наш тролль надеялся отсудить. Как мы увидим потом, он очень любил детей – как все тролли, Кощей, Баба Яга и прочие педо-каннибалы.
Хрольф объяснил ему, что это будет нелегко. Одинокому мужчине, который, к тому же, уходит через каждые две недели в море, вряд ли дадут на воспитание детей. Скорей всего, придётся ему жениться во второй раз; но выбрать жену не такую строптивую, а послушную и готовую на всё. Таких немало в странах “третьего мира”; немало родственников Бьорна, таких же белесых и красноносых троллей, как он, женилось на тайках и филиппинках- нужно только найти женщину в трудном положении…Да, кстати!
Хрольф выудил из ящика фото:
– Подруга моей жены; ищет мужа-норвежца.
Тролль посмотрел и оскалил зубы: дама с красивым лицом и длинными волосами. Такая как раз была в его вкусе.
-У неё, правда, есть маленький сын, но он- не помеха. Кажется, так голодают сейчас там, в России, что готовы на всё, чтобы выбраться оттуда,- рассказывал Хрольф.- Хорошая хозяйка, спокойная…Что ещё нужно? Будет сидеть на горе, вести хозяйство; а там, глядишь, отсудишь детей – она и за детьми бесплатно присмотрит. Сплошная экономия: не надо больше платить алименты, не надо платить сиделкам и няням, кухарка- тоже не нужна…И плюс- женщина как- никак! Хо!
Хрольф потёр руки. Ловко выходит, а?
Тролль задумчиво смотрел на фото. Белокурая женщина выглядела приветливой и покорной. Да и пухлый малыш на другой фотографии – тоже совсем неплох.
Пожалуй, стоило съездить. Он привык доверять адвокату. Такая жена обойдётся ему недорого.
И вот, лишь стаял снег, Бьорн отправился за новой женой в Россию, бывшую “Империю Зла”. В город Ростов-на-Дону.
Ну, что ж. Мы ничего не знаем о той красотке, которую тролль увидел на фотографии. Кто она? И какая жизнь толкнула её в объятия красноносого и кривозубого обитателя фьордов?
Я многое знаю о ней, и вам расскажу.

Эх, Алина. Твои дурацкие приключения можно сравнить только с моими дурацкими приключениями.
Когда-то, много лет назад, в огромном дворе, населённом сотней девчонок нашего возраста, только мы с тобой не любили играть в “дочки- матери”: пупсики, тряпочки, кастрюльки, разложенные под кустами, и детское сюсюканье…Мы отправлялись в “путешествия”, уходя иногда за километры от дома, за городскую черту, и лазили там по каким-то свалкам(горы), вонючим ручьям(реки) и рощам (лес). Родители нас искали; её не так, чтобы очень, а у меня дома, я помню, была истерика, когда мы провалились в ручей, берущий начало в городской канализации, и я потеряла в нём шапку и ботинок.
А ведь это Алина завела меня в тот ручей, сказав: “Кто со мной – тот герой, кто без меня- тот паршивая свинья!”
И где мы теперь, с нашей тягой к приключениям? Ты- на севере, я- на юге, но нс по-прежнему связывает эта способность везде находить благодатные ручьи, полные…хм, неважнo.
Мама оставила семью, когда ей было пятнадцать лет, и уехала с младшим братом в Житомир “устраивать личную жизнь”. Алина осталась с отцом. Отец тоже не любил сидеть дома; он уезжал на заработки неизвестно куда, неделями не появляясь и не оставляя ни денег, ни продуктов в холодильнике. Так, Алина смолоду привыкла расчитывать сама на себя, иногда – на друзей, но она не жаловалась. На мать – никогда, на отца – изредка.
И само собой, в такой ситуации, когда вы предоставлены самому себе, никто вам не мешает приобретать жизненный опыт.

РАЗНЫЕ ТИПЫ МУЖЧИН: ЖУЛИК, ПАРАЗИТ, ВЫМОГАТЕЛЬ (очень опасный тип).

Единственным её недостатком, кроме избыточного веса, была излишняя доверчивость. Она всегда думала о людях лучше, чем они того заслуживали, и в результате сто раз наступала на те же грабли. Мужчины бессовестно пользовались её добротой и наивностью.
Например, субъект, который, помимо дружбы, предложил Алине помощь в реализации обуви: взял на плечо большой баул, полный товара…и не вернулся. С тех пор она его больше не видела. Встретились они, в конце концов, спустя много лет, случайно, но это были уже другие времена и другие обстоятельства…
Случалось ей также занять крупную сумму сотруднику из соседнего отдела, который собирался открыть собственный ресторан. Собрав такие суммы с нескольких доброхотов, он, видно, передумал открывать собственное дело и скрылся в неизвестном направлении.
Но это – лишь истории денежных потерь; они не так ранят сердце.
Другое дело, когда женщин используют, играя их лучшими чувствами.
“Действительно серьёзная” и долгая история была у неё с добрым молодцем, который к ней переехал жить. Поэтому мы не оставим его анонимным, а назовём, как его называла Алина – Пашуней.
Пашуня был специалистом в тогда ещё новой и малоизвестной области информатики и шёл, таким образом, в ногу с прогрессом. Но с головой у него, к сожалению, было не всё в порядке, хотя Алина этого не замечала и с моими оценками не соглашалась – обижалась всерьёз.
Слегка косоватый взгляд, неправильный прикус, странные речи, особое поведение; один из тех типов, при встрече с которыми мой мозг сигнализирует: “Осторожно: психи!” Неизвестный е недиагностированный недуг типа лунатизма заставлял его блуждать по ночам и зависать порою над спящей Алиной в угрожающих позах…Пару раз она, просыпаясь в тот самый момент, видела над собой оскаленные зубы и судорожно сжимающиеся пальцы потенциального душителя. Это её беспокоило, но не очень; обычно она тут же укладывала его в постель, и наутро он ничего не помнил.
Ничто не моглo омрачить тогдашней её эйфории. Подлец Пашуня заполнил всё её существование. Ко всему прочему, у него имелись ещё старая бабушка и парализованная мать. Обе жили на разных квартирах, и Алина ездила ухаживать за обеими. Помимо работы и учёбы на вечернем факультете.
Распорядок дня её был таков: утром кормила Пашуню и шла на работу в проектный институт; в обеденный перерыв навещала бабушку – помыть, подмыть, убрать, накормить; после работы – к маме, опять подмыть, убрать, накормить; потом- в вечерний институт на занятия, автоматика и роботехника; затем возвращалась домой и кормила Пашуню…Причём готовила хорошо, серьёзно- всякие там вареники, кулебяки, селёдки под шубой- тут варёной картошкой с яичницей не отделаешься.
И так – каждый божий день два года!
Как она всё успевала – не знаю. Я говорила: “Отдохни, уменьши нагрузку; вы даже ещё не женаты, а ты так возишься со всеми его родными…Заставь шевелиться Пашу!” Но добрая Алина сделала мне строгий выговор: нет во мне христианского милосердия! И, продолжая в таком же духе, уже в разговорах с другими не называла его иначе, как “своим мужем”.
Как выяснилось, преждевременно.
Поведение информатика было довольно странным, и не все к этим странностям были так снисходительны, как Алина. У многих он вызывал раздражение и желание сделать ему что-нибудь этакое…плохое. Например, имел привычку ссориться в очередях, довольно необычную для его молодого возраста. Обычно магазинные склочники – люди постарше. А этот любил прочитать стоящим впереди него пенсиoнepaм лекцию о том, что”такие, как вы, и продали Россию” или “всех вас надо было расстрелять в сорок первом”(или в сорок пятом?…в общем, в каком-то там памятном году). Понятно, что такие разговоры никому не нравились, и не раз крепкие ещё деды начинали его обступать…
И наконец, Пашуня получил то, чего добивался. Как-то вечером, в переулке, кто-то стукнул его железной трубой. И вряд ли случайно и незаслуженно.
Перелом обеих голеней. Пашуню кладут на вытяжку в травматологию. То есть, обе ноги у него в гипсе, подвешены к потолку, и с постели он не встаёт. Зато встаёт проблема судна: он делает всё под себя. Теперь Алина успевает в один день подмывать трёх человек: маму, бабушку и самого Пашуню.
Это тяжело – три задницы в день, но Алина борется, не сдаётся.
Однажды, вернувшись в больницу поздно вечером, в неурочное время, онa застаёт у его постели посетительницу, девушку с его работы.
Они курят вдвоём (он чистый лежит, Алиной подмытый), пьют коньяк и мило беседуют.
-Вы кто?- удивляется девица.
-Я – Пашина жена, – говорит Алина. – А Вы кто?
-Как же так, Паша?! Ты не говорил, что женат!
Девушка встаёт, берёт сумочку и, обиженная, уходит.
Пашуня побежал бы её догонять, но не может: обе ноги привязаны к потолку. И он изливает свою досаду Алине:
-Зачем так сразу- “жена”? Ты мне всех моих сотрудниц распугаешь…Мы так не договаривались!
…Пашуня вышел из больницы, пожил ещё у Алины какое-то, нужное для реабилитации, время, а точнее- пока не отбросил костыли, а потом ушёл к маме – “чтобы обдумать всё и побыть одному”. Видно, устал от её забот.
А тут и бабушка умерла- “потому что Алина плохо за ней ухаживала”- так сказали Пашуня и его мама. И вскоре Пашуня женился, на той самой сотруднице, которая приходила его навещать с коньяком.
УXAЖИBAЙTE, УXAЖИBAЙTE ЗA ПAШУHЯMИ, ЭTИMИ ПAPШИBЫMИ CУKИHЫMИ детьми, ПPEДATEЛЯMИ , BOЗИTECЬ C HИMИ, ГOTOBЬTE ИM KУЛEБЯKИ! ПOЭTOMУ Я BCEГДA ГOBOPИЛA, ЧTO XBATИT C HИX И KAPTOШKИ C ЯИЧHИЦEЙ – BCE PABHO KOHEЦ OДИH. ДEЛAЙTE BЫBOДЫ.
Увы, Алина никаких выводов не сделала, а только опечалилась, заскорбела душой…
Получила, наконец, диплом инженера, который ей пригодился, но ой, как нескоро. Найти работу стало трудно, да инженерам у нас в те времена ничего и не платили.
Проходит время. Вот уж ей хорошо за тридцать, и жизненный опыт накопился, в смысле смиренья и скорби, и комплексов; и на лбу проступает отчётливо надпись: “Идеальная жертва. Редкой наивности.” И те, кому надпись та адресована, прекрасно её различают; а дальше – только вопрос желания…

Тут-то и вышел на сцену номер второй – господин Горелик, зрелый и тёртый калач. Пройдоха, пьяница, тёмная личность.
Говорит, как казаки в столицах: “ходють, смотрють”… Худощавый блондин средних лет с бледным лицом и металлическими зубами, этакий кубанский Дэвид Боуи.
Бывший работник милиции или других органов. Похоже, замешан в чём-то нехорошем; говорят- в убийстве первой жены. Но не привлечён за отсутствием доказательств, а только тихо уволен.
Старается нравиться женщинам, и с некоторыми, немолодыми одинокими тётками, хорошо ладит, и заодно устраивает свои дела. Среди его любовниц есть влиятельные и полезные лица- например, директриса торга.
К Алине не переезжает, так как уже живёт с молодой женщиной, от которой у него маленький сын; а также есть дочь от первого брака.
Для Алины всё это не имеет никакого значения: она влюблена.
(И опять: не понимаю и не одобряю. Можно простить человеку тёмное прошлое, работу в КГБ и убийство бывшей жены- бог с ним со всем, но “ходють, смотрють”? и железные зубы?…я бы никогда не смогла.)

И вот, в свои тридцать пять лет Алина Петрова – больше не инженер, а заведующая отделом в большом магазине на улице Астронавтов. Директор этого магазина, а так же ОООО, Общества с Очень Ограниченной Ответственностью-
г-н Валерий Горелик, её близкий друг и новая любовь. И дела в магазине идут неплохо- кризис уже не за горами, но народ кое-что ещё покупает.
У подруги появляются первые деньги, и она их на радостях тратит; некоторым, по доверчивой привычке, даёт в долг, затем они с Гореликом едут на Капри, и опять Алина тратит деньги – он обещал ей дальнейшем всё возместить, оплатив поездку как служебную командировку.
Из Житомира к ней поспешно вернулась мать с подросшим уже старшим братом; они снова живут все вместе, как одна семья, с Алиной и папой в одной квартире, работают все в её магазине и кормятся с её рук.
И в то же самое время в её жизни произошло радостное событие: Алина беременна. Впервые за тридцать пять лет! А ей уж казалось, что этого никогда не случится!…Конечно, она понимала, что на брак с Гореликом можно не расчитывать – слишком много детей и семей он уже наплодил.
Но вопрос о том, оставить ли ребёнка, даже не стоял. Ей нужен был этот малыш.
К тому же, Валерий Тимофеевич не отказывался признать наследника и дать ему свою фамилию; они даже решили между собой назвать его в честь дедушки- Тимошей.
Последние месяцы протекали не совсем удачно; повышалось даваление, начались отёки, анализы мочи не радовали своими показателями. Алине советовали лечь в больницу заранее; плод пугал акушеров своими размерами, обещая выйти гигантским. Иного и нельзя было ожидать, глядя на раздувшуюся в конце беременности Петрову: монгольфьера могла взорваться.
А что вы хотели? давали знать о себе избыточный вес и не первая молодость.
Это в Италии пятилетние дети у женщин моего возраста – обычное явление, а у нас, в России, после тридцати лет любая первородящая считается “пожилой”. Хотя, может, эту классификацию уже пересмотрели?
Короче, в родильном отделении ЦГБ ожидали почечной эклампсии. И когда Алина, наконец, появилась там с намерением лечь- в магазине её подменили мама и надёжная подруга-бухгалтер- акушерки сказали с обычной для них прямотой и враждебностью:
-Вы что к нам пришли- увеличивать смертность?
И их опасения за малым не сбылись; но Алина и Тимофей твёрдо решили увеличить численность крупных особей на планете, и не испортили показателей родильного отделения. Ребёнок родился путём кесарева сечения, в полном порядке, весом шесть килограммов и ростом шестьдесят один сантиметр.

В те самые дни в кассе магазина ОООО обнаружилась недостача. При каждой новой проверке она становилась всё более значительной и необъяснимой. Похоже, магазин накрылся медным тазом.
Сдатчики, приходившие получить деньги за давно проданные вещи – Горелик брал и товар на комиссию – уходили ни с чем, им говорили, что “пока магазин расчитаться с ними не может”. Многие возмущались и грозили расправой.
Всё это, ясно, было делом рук Горелика, который наделал где-то долгов и хотел их покрыть за счёт магазина. Он и раньше имел привычку запускать руку в кассу и брать оттуда, когда ему нужно и сколько нужно, безо всяких объяснений.
Зачастую подолгу не являлся на работу, и в критические моменты Алина восполняла недостачу из своего кармана, но предпринять что-то против своего шефа и покровителя не хотела. А может, опасалась.
Всё произошло в её отсутствие. Выйдя из роддома, Алина узнала, что Горелик “временно отстранил её от работы”, а фактически-уволил, якобы “желая оградить её от неприятностей”.
Оставалось только найти виновного. Его “праведный гнев” обратился вначале на бухгалтера, как возможную расхитительницу и растратчицу, но та с помощью опытной мамы, тоже бухгалтера- тридцать-лет-в торговле, быстро отмазалась от этой грязной истории, пообещав Валерию Тимофеичу, в случае чего, показать, где раки зимуют, при помощи налоговой инспекции; отчего он сразу охладел и подозрения с неё снял.
Где взять другого козла отпущения? Или козлиху.
Ею оказалась нетрудно догадаться, кто – “материально ответственная” Алина.
Смешно, что она пыталась перед ним оправдаться и доказать свою очевидную непричастность к воровству – уж он-то прекрасно знал, куда делись деньги…
Я пробовала открыть ей глаза, но она не верила, считала- а может, и по сей день считает- что оба они стали жертвами “подлой бухгалтерши”, обворовавшей их на огромную сумму и очернившей её в глазах Горелика.
Любимый не виноват, думала она, он тоже стал жертвой этой негодяйки.
(Конечно, потихоньку там таскали все, кто мог; но взять такую сумму мог себе позволить только главный).

CTPAДAHИЯ AЛИHЫ.

Горелик был неумолим. Требовал, чтобы Алина заняла где-нибудь денег.
“Где-нибудь”- это, в том числе, и у меня.
Это был первый случай, когда я ей отказалась помочь. Речь шла о помощи не ей, а ему. Я была совершенно уверена в том, что имею дело с аферистом, а аферисты занимают деньги не для того, чтобы их вернуть.
Он явно бился в агонии. Звонил мне, а мы почти незнакомы, и просил пять тысяч- вначале на неделю, а потом- уже на пару дней. Откуда возьмутся пять тысяч через пару дней, если сейчас их нет?…Конечно, я отказала.
Алина была в отчаяньи; заняла для него две с чем-то тысячи долларов у какой-то маминой подруги, и расплачивалась с ней в дальнейшем долго и нудно, со слезами и скандалами.
А потом Горелик напустил на неё кредиторов. Тем, кто приходил в магазин за деньгами, он просто давал её адрес.
Алина пережила плохие дни и недели, выслушивая угрозы незнакомых людей и пытаясь объясниться с приходящими к ней домой рэкетирами.
Младенец Тимофей, который, как все младенцы его возраста, требовал к себе внимания, орал, недовольный такими визитами, и делал её ещё более уязвимой мишенью. Назревал тяжёлый нервный срыв.
И, как обычно в трудные времена, семья ретировалась, за исключением отца, которому некуда было деться. Мама с братом уехали к себе в Житомир. Здесь им больше нечего было делать: Алина уволена, денег нет; ребёнок, рэкет. Самое время валить домой.
Какое-то время Алина скрывалась на квартире у тётки, но Горелик преследовал её по всему городу, травил, как дичь, забыв о том, что недавно они вместе крестили младенца, которому он дал свою фамилию.
О, это был на редкость подлый и опасный экземпляр! Весь его расчёт состоял в том, что запуганная и затравленная, без работы и копейки денег, она не выдержит и заставит отца продать всё имущество, чтобы отделаться от него.
Больше ждать поступлений ему было неоткуда; под влиянием этого железнозубого вымогателя осталась только она – последняя надежда.
Господин Горелик вынуждал отца Алины продать квартиру и гараж, чтобы “вернуть ему потерянные по её вине деньги”, чуть ли не украденные ею…пока она лежала в роддоме.
Наконец, устав от этого абсурда, Алинин отец заявил на него в ФСБ. Там не очень стремились разобраться в ситуации; были заняты другими делами.
Тогда Алина с сыном уехала в Житомир, надеясь хоть там, у мамы, найти приют, покой, немного отсидеться и избавиться от этого кошмара. Но Горелик достал их и там, направив по следу бригаду рэкетиров: хорошо, что без утюгов и паяльников – угрожали только словесно.
Около года Алина жила у матери. Наконец, та сказала, что больше их содержать не может. Пришлось возвращаться в Ростов.
Но времена изменились. Теперь, в разгар кризиса, работу было найти невозможно. Она стала брать на дом заказы- шитьё, но прокормиться этим вдвоём с ребёнком не получалось. Они почти голодали.
Я носила ей все мои вещи, нуждавшиеся в ремонте, и направляла к ней моих клиентов, которым нужно было укоротить рукава или брюки, подогнать костюм по фигуре (разумеется, тоже за мой счёт- как в лучших магазинах). Но всё это были гроши.
Тогда-то Алина и решила, что в России ей больше нечего делать. Таково было её глубокое разочарование. Здравая мысль; но я не верила, что ей удастся вот так, ни с того ни с сего, устроиться где-то ещё. Относилась скептически.
Она доставала каталоги брачных агентств; начала переписку с какими-то старыми маразматиками из Америки. Один из самых перспективных заокеанских женихов, как выяснилось, писал ей из дома престарелых для душевнобольных, куда его сдали дети, и оттуда планировал их совместное будущее…
Во время одной из рабочих поездок в Италию, я с помощью Марчелло дала для неё объявление в одну из газет Пескары. Откликнулись пятнадцать человек, но Алине никто из них не понравился: один был странным, другой – слишком старым, третий – мусульманином из Марокко, угнетателем женщин, и все- слишком маленького роста. Она, со своими метром восьмьюдесятью, сразу разочаровалась в итальяшках, несмотря на все мои усилия. А мне пришлось попотеть над этой перепиской!
И вот, Алина встречает знакомую, которая уже много лет живёт в Осло и замужем за адвокатом – Лилю. Лиля приехала в Ростов, чтобы навестить родителей. Знакомство нуждалось в тщательной культивации, чтобы вырасти в дружбу и дать плоды. И конечно, Алина не уставала напоминать подруге о своём желании найти спутника жизни в Норвегии…Она “переориентировалась” на скандинавские страны, и образ рослого светловолосого викинга полностью вытеснил образ маленького смуглого латинянина.
Наконец, добилась хотя неожиданного, но результата. От норвежской подруги пришло интересное предложение: приехать к ним и быть третьей в их семье, чего, оказывается, страстно желает Лилин муж Хрольф! В секс-клубе они, видите ли, встречаются с другими парами и одиночками, так что досуг привыкли проводить подобным образом, а Алина им “очень подходит”, и они оплатят ей билет.
Алина пришла посоветоваться.
Я была в замешательстве и никак не могла вообразить Алину в подобной ситуации: домохозяйки и сожительницы в “шведской семье”, un mènage a trois… Спросила её для начала: представляет ли она себе круг своих обязанностей?
Выяснилось, что её представления о групповом сексе были немного наивны. Она полагала, что они с Лилей будут как-то артистично “перекатываться” в постели, а Хрольф будет на них восхищённо смотреть.
Я должна была открыть ей на это глаза.
– А как ты насчёт куннилингуса – тебя это устраивает?..
-Кунни- что?…Тьффу-у-у!- круглит глаза Алина и трясёт в отвращении руками.
Вот именно – “тьфу”. Да мало ли что ещё!
(Удалось мне напугать её этим куннилингусом. Я сама его боюсь.)
К тому же, нужен легальный статус, а как его получишь в такой “шведской семье”? Она со мной согласилась.

ill

Впрочем, вскоре Лиля позвонила из Осло и дала отбой; просила забыть и замять это щекотливое предложение. Наши женщины к такой трансгрессии ещё не готовы.
Но неунывающий Хрольф нашёл другое решение: он показал фотопортрет Алины одному своему клиенту, которому помогал развестись с женой, некоему Бьорну Гербе, шестидесяти лет. И всё пошло, как по маслу.
Даже странно, как быстро всё произошло…В апреле девяносто восьмого этот гоблин (а вернее, всё-таки тролль) вдруг появился в Ростове.
Его приезду предшествовало краткое уведомление.Алина суетилась, готовясь к встрече; а так как у неё дома не было телефона, он звонил мне. Звонил ночью накануне своего приезда, четыре раза подряд, из Москвы, вроде из бара гостиницы, пытаясь на ломаном английском выяснить что-то насчёт документов Алины, и был, показалось мне, в стельку пьян.

Прервёмся ненадолго. Что-то надоели мне эти русские и норвежцы.
Что, у нас в Италии своих засранцев нет?…Мы их называем нежно и мелодично, как бы касаясь гитарной струны: “стронци”***.
—————–
* BOOБЩE-TO OH HE БЫЛ ГOБЛИHOM; OH БЫЛ TPOЛЛEM, BHECУ ПOПPABKУ. ГOБЛИHЫ – ЭTO BO ФPAHЦИИ; HO MHE ПOЧEMУ-TO “ГOБЛИH” HPABИTCЯ БOЛЬШE…
**“дриттсек” – “мешок с дерьмом “ (норв.)
***stronzo- засранец (ит).

ГЛABA 18.

ПOЗHAKOMЬTECЬ: HAШ БPAT PИHO .

KPATKAЯ ИCTOPИЯ CEMЬИ KOЦЦИ.

Famiglia Fumatori (2)

У итальянцев, за которых вы выходите, или собираетесь выйти замуж, как правило, есть мама и папа, и почти у всех- сёстры и братья.
В общем, семья, с которой надо считаться. Советую приглядеться к семье, а также ко всем её членам в отдельности, прежде чем решиться на отчаянный шаг. Она во многом определит ваше дальнейшее существование, как бы вы ни были независимы, так как ваш будущий супруг ой, как от них зависит.
Если не материально, то морально. И наоборот.
В этой семье вы сможете сделать полезные наблюдения. Посмотрите, кто здесь командует, как папа относится к маме, а она – к нему, как они проводят досуг и о чём говорят, и вам станет отчасти понятно ваше будущее. Возможно, сейчас ваш избранник чем-то отличается от своих предков, но не так сильно, как вам кажется. Через десять лет, а может, и раньше, он уже вплотную приблизится к их модели поведения.
И если его мама вами уже недовольна, обязательно настанет такой момент, когда он поймёт, что мама была права. Насчёт вас, разумеется.
А итальянская мама – это мама особенная. “Мамма”, как говорят здесь, с двойной “м”, и слышится в этом звуке особый причмок, пристрастие и нежеланье младенца расстаться с грудью.
Наблюдая в течение долгого времени семейство Коцци, я выяснила, что:
-Командует здесь мама, потом что у неё “не в порядке с головой”, и все боятся её “расстроить”, поэтому она может себе позволить всякое…
-Папа её боится
-Отношения колеблются между ненавистью и терпимостью
-В конце концов, заправляет всем их первенец, манипулируя мамой
Да, кстати! Узнайте, нет ли в семье душевнобольных, особенно если вы собираетесь завести детей. А то, как говорит учительница по “науке”- “вы в курсе, что у вас может родиться ещё один дебил?”

Так вот, история этой семьи.
Ещё до Второй мировой дед Рино Коцци приплыл из Америки, где зарабатывал деньги и даже служил в армии- и сразу построил дом. Он построил его у проезжей дороги, у подножья горы, на которой стоит городок Челлино, culo del mondo (“задница мира”), как называют подобные забытые богом места.
Старый дом с башней, средневековой кладки, оставленный кем, неизвестно, уже стоял здесь же, неподалёку, и служил им для разведения кроликов и хранения сена, а также для свалки всякой ненужной рухляди.
Там селилось множество крыс, а в башне – летучие мыши и совы.
Почему, вернувшись из Америки, дед не мог выбрать места получше, поближе к морю, а забился в такую глушь- ума не приложу; но он поставил свой дом там, где поставил, и точка. Детей своих не было, поэтому они с женой взяли к себе одну из племянниц, Аннализу. С родителями она в дальнейшем почти не виделась, зато стала единственной наследницей дяди и тёти, к неудовольствию других племянников. Ей достались обе постройки и участок земли в три гектара: по тем временам- очень неплохо. Подозреваю, что это и привлекло, в первую очередь, красавца Дарио, начавшего без гроша в кармане службу карабинера…Он щеголял формой, чем-то похожей на гестаповскую, и тонкими усиками под носом. В те годы, согласно уставу, карабинерам было запрещено жениться, и он решил оставить полицейскую карьеру, чтобы посвятить себя семье и более надёжному сельскому хозяйству.
О чём впоследствии очень жалел.
Никто не знает, как прошли их первые совместные годы, любили ли они друг друга и был ли мир в их семье. Детям об этом ничего неизвестно. Да и неинтересно: в семье Коцци не принято предаваться сентиментальным воспоминаниям и копаться в прошлом; всякие эмоции? чепуха и капризы. А также не принято праздновать годовщины и дни рождения, делать подарки…Я, например, ни разу не видела, чтобы родители проявили хоть каплю дружеского участия друг к дугу. Хоть какой-нибудь знак поддержки: поцелуйчик в щёку, похлопыванье по плечу, простое прикосновение, одобрительный взгляд…уже не говоря о том, чтобы сказать что-то приятное.
Тем не менее, едят всегда вместе и спят в одной, ужасающе грязной, постели- видно, такое представление имеют о “супружеских обязанностях”. И не грустно ли стариться так, доживать последние дни?
C детьми что-то долго не получалось. Прошло десять лет, прежде чем родился первенец Рино – засранец, неврастеник, интриган, названный так в честь деда. Спустя ещё два года увидел свет и Марчелло, ребёнок тихий и послушный, с ангельским круглым личиком, кроткий и нерешительный. Можно сказать, слабовольный. Он не был запланирован, и только католическое отношение к абортам спасло его от возвращения в небытие.
Странно, но родители больше любят вздорных и крикливых чад, чем их послушных и исполнительных братьев…В дальнейшем тон в семье всегда задавали двое: мама и старший брат, для достижения своих целей используя одни и те же приёмы: капризы, истерики, а если надо – и прямую агрессию.
После родов в психике Аннализы произошёл перелом. Вторая версия гласит о том, что перелом произошёл в менопаузе; а я рискну высказать смелое предположение- она с самого начала была не в себе; мне трудно представить её нормальной в каком бы то ни было периоде её жизни. Дарио всегда отмалчивался, во время скандалов не отвечал на выпады жены и с непроницаемым видом курил.
Это было ошибкой с его стороны, потому что молчание мужа доводило Аннализу до бешенства.
Как-то раз в порыве гнева она хватила Дарио шваброй по голове так, что швабра сломалась, а он чуть не подавился сигаретой, которая попала ему в рот…такими методами ей удавалось вывести его из “транса”.
В другой раз ссора была во дворе; она взяла с земли большой камень и шваркнула ему этим валуном по ногам…Валун попал в цель. Сигара выпала изо рта.
С криком: “Брутта матта!…Брутта матта*!!” и искажённым от боли лицом Дарио скакал по двору на одной ноге. Вторая затем опухла и почернела- едва удалось спасти её от гангрены. Но бывший карабинер продолжал стойко нести свой крест.
Доставалось и детям. В приступах злобы уставшая от домашних дел Аннализа обрушивала на любимца Рино град шальных ударов, и даже кусала его за голову, что, возможно, повлияло на его дальнейшее поведение.
Когда дети подросли, они начали ссориться между собой и с родителями.
Впрочем, родители Коцци их ничему особенно не учили. Уже хорошо, что оба окончили среднюю школу – старики-то и в начальной не досидели.
Им давали есть три раза в день точно по расписанию, с детства наливали вино- “оно даёт здоровье и силу “- и выпускали пастись на травку. У них не было игрушек, они не читали книг; зато росли в экологически чистой среде, ели всё только из своего курятника и со своего огорода, почти ничем не болели, и с детства знали, в отличие от меня, чем одна зелень отличается от другой. То есть, с уверенностью могли указать, где растут бобы, а где – дзуккини, фасоль и салат, что для меня и сейчас остаётся загадкой.
На образовании родители не настаивали, было ясно: дети вырастут и- пойдут работать. А жаль. Могли бы сообразить: в Италии специалист – будь то доктор, учитель, адвокат- оплачивается и ценится совсем не так, как в России, где многие из нас могли бы подтереться (или подтёрлись уже за ненадобностью) своими дипломами… А в те годы ценился ещё больше.
Кстати, диплом высшей школы, что соответствует нашему аттестату о среднем образовании, до сих пор является в Италии предметом гордости владельца и считается большим делом. Я обнаружила это случайно.
Читая в газете брачные объявления, заметила, что многие пишут о себе, особо выделяя: “diplomato, diplomata”, или требуют, чтобы избранник(-ица) были “diplomato(-a)”.”Что это?”, удивилась я, будучи тогда ещё слабо знакома с языком. “Не может быть, чтобы все эти люди состояли на дипломатической службе!” …и спросила Марчелло.
Он объяснил: “diplomato” значит – “окончил школу и получил диплом”.
Вопрос об окончании школы никогда не приходил мне в голову; казалось само собой разумеющимся…В Ростове, например, среди моих знакомых не было ни одного, кто не окончил бы школы, и почти никого, кто не окончил бы институт.
Тут мысль и пришла мне впервые в голову, и я спросила: “А ты? Ты- “diplomato”?
Раньше я его об этом не спрашивала; было понятно, что высшего образования у него нет – продаёт носки – но школа?…Он смутился и сбивчиво пояснил, что “в школе учился очень хорошо, но в последние два года как-то потерял интерес”, бросил, и в результате диплома у него нет, а есть только “licenza media”- справка об окончании восьми классов(вместо тринадцати).
Лет с четырнадцати оба Коцци, которые тогда ещё были дружны и неразлучны, стали прогуливать школу, уходить в поля, курить коноплю. Младшему брату хотелось во всём быть похожим на старшего, и это ему удавалось…
Странно, что родители ничего не замечали. Их худые бледные лица с мешками под полузакрытыми глазами раскачивались на тонких шеях и почти ничего не выражали. Такое славное дело, как гашиш, увлекло братьев с головой; они стали ездить за ним даже в Неаполь. К тому времени мама с папой купили детям машину, а потом и вторую. За гашишем последовал кокаин, и к моменту призыва в армию Марчелло был уже конченым наркоманом.
Жаль. Опять-таки жаль. Кажется, в школе он учился действительно неплохо, и жизнь его могла сложиться иначе, прояви родители к нему хоть мало- мальский интерес.
Братья были так же озабочены сексом, как и марихуаной.
Их одолевали два желания: курить и дрочить. Мастурбируя по многу раз в день, настойчиво и болезненно, не знали, как подступиться к женщинам. Их не научили говорить, общаться…да им и не приходило в голову, что с женщинами нужно вначале установить словесный контакт, говорить; о чём ещё там говорить?…И путь к нормальным девушкам и женщинам был для них закрыт.
Дамы пугались, завидев братьев, стрались их обойти стороной, как обходили местного маньяка Бобо, который, отсидев в тюрьме за неудачную попытку изнасилования, проникся к женщинам ненавистью и презрением, и часто сидел, поджидая их в своей машине на автобусной остановке. Когда синьоры, выходящие из автобуса, проходили мимо, он делал им знаки рукой: угрюмо манил к себе. Лицо его при этом ничего хорошего не выражало.
Надо ли говорить, что никто не шёл! Никто не спешил воспользоваться бобиным приглашением.
С братьями Коцци было то же самое. Их взгляд был пристальным и тяжёлым, как у голодных, приценивающихся к мясу, и не выражал ничего такого, что могло бы понравиться девушке и подсказать, что в ней видят личность. К тому же, все симпатичные провинциалки в те годы были замужем, а все приличные местные девицы- под надзором родителей, в ожидании выгодного брака.
Коцци, дети крестьянки и бывшего карабинера, не считались “блестящей партией”. Поэтому к их услугам были лишь проститутки, выручающие в любой ситуации итальянцев: старых, молодых, бедных, больных, некрасивых- всех. За ними не нужно было ухаживать, чего братья и не умели; те, не теряя времени, переходили “прямо к делу”, что и требовалось.
Иногда Коцци сидели в “приёмной”, как у врача, в длинной очереди мужчин, мрачно листающих в ожидании порножурналы…
-Следующий, пожалуйста!
Или вечерами кружили в машинах, иногда останавливаясь, чтобы выглянуть из окна и спросить:
-Сколько?

cats

Общение за деньги не требовало хороших манер и изобретательности. Здесь не было никакой конкуренции: только дождаться очереди и заплатить согласно тарифу…Это был даже не спорт, а так – утешение обиженных судьбой.
Но братьям Коцци так не казалось. Даже если путана нетерпеливо указывала им на часы, говоря, что до конца “сеанса” осталось пять, четыре, три минуты…или вела по телефону переговоры со следующим клиентом, который должен был сменить их в кроличьей спешке, они всё равно считали себя молодцами, латин-ловерами и покорителями женских сердец.
Это слегка приводит меня в замешательство.
Я, например, могу себе представить, как бы чувствовала себя, отсидев в очереди таких же, как я – одиноких, озабоченных и никому не нужных, за платным сексом, и наконец, будучи принятой сомнительной красоты и гигиены молодчиком, который обслуживает безобразных старух с утра до вечера, и уже стискивает зубы от ненависти, только и думая о том, чтобы поскорее вырвать у меня потную бумажку из рук и отправить меня пинком под зад в коридор…Думаю, что моему самоуважению такой опыт не пошёл бы на пользу, и ничего не добавил бы к списку”моих блестящих побед”.
Даже: думаю, что позже, прийдя в расстроенных чувствах домой, я бы попросту застрелилась (“вот и прошло моё время, никто меня больше, кроме как за деньги, не хочет!”). Или, по крайней мере, заплакала бы навзрыд…
По той же причине я отчасти довольна, что не разбогатела; в противном случае на старости лет меня бы мучили сомнения: а не из-за денег ли желают мне добра все эти милые люди? Теперь этих сомнений, ровно как и денег, нет; и я любой свой успех могу смело приписывать личным качествам.
Хотя мужчины, как мы знаем, устроены по-другому; голова и все другие органы работают иначе, и самолюбие у них, видимо, проявляется в других ситуациях; или они этих тонкостей вообще не улавливают.
Как братья Коцци, романтичнейшие итальянцы.
Понятно – ни о каком ухаживании или духовном общении с женщинами (противно только подумать!) никто и не подозревал. В семье Коцци такого не было. Не говоря уже о цветах и подарках.
Смешно! Такие вещи если хороши – то разве только в кино. В глупых фильмах из жизни светского общества. Марчелло предпочитал вестерны: о настоящих, крутых мужчинах, которые ни с кем не здороваются, не бреются и смачно плюют на пол. Кожаные куртки, задубевшие под мышками от пота, трусы, полные дорожной пыли и зверская гримаса на лице – вот пример для подражания…
Правда, попадались немолодые, разведённые синьоры и вдовы.
Таких дам он навещал по нескольку раз, а одна синьора “из признательности” даже подарила ему золотую цепочку; но такие истории случались нечасто.

В армии Марчелло стали лечить от токсикомании.
И хотя ему пришлось несладко: просил родителей, чтобы его забрали домой, рыдал по телефону, несколько раз убегал из госпиталя и обкуривался до потери сознания – в конце концов, им это удалось.
Слава итальянской казарменной медицине – ур-ррра-а!… Действительно – редкий случай. Он полностью избавился от привычки к гашишу и кокаину, частично – от мешков под глазами, посвежел и заметно прибавил в весе.
Рино, вернувшись из армии, решил стать актёром. Пошёл учиться в театральную студию, участвовал в любительских постановках итальянской комедии в роли Буратино, и даже снялся в учебном историческом фильме – в роли предателя, сдавшего полиции заговорщиков- бунтовщиков. Что примечательно: ему не зря дали именно эту роль – способность к предательству, этакая гнильца явно проглядывают в его физиономии.
Работы “по специальности” он так и не нашёл, в Италии актёров предостаточно; но для домашнего театра прошёл неплохую школу…
Когда вернулся Марчелло, Коцци, опять-таки вместе, взяли в аренду бар-табаккерию. Бар приносил отличную выручку. Братья отдавали хозяину в счёт аренды лишь доход от продажи сигарет – остальное брали себе.
Всего за несколько месяцев на их счету в банке осело двадцать семь миллионов лир, а в начале восьмидесятых это были деньги.
Но Рино, с его стервозным характером, не мог удержаться надолго нигде. Он не хотел работать; являлся в бар, где с раннего утра уже возился исполнительный брат, поздно, и только портил отношения с клиентами.
А вскоре рассорился и с хозяином. С баром пришлось расстаться.
Они сняли другой – в Пинето, у моря. Этот, опять же, сулил барыши – особенно в летний сезон.
В это время вся семья Коцци из Челлино перебралась в Пинето: Дарио нашёл себе работу на фабрике. Коцци сняли полдома у одной супружеской пары.
Здесь Аннализа, привыкшая жить в уединении, тихо и спокойно у себя в глуши, впервые столкнулась с конкуренцией в лице других женщин Пинето и отдыхающих. Все эти дамы бесстыдно разгуливали по бульвару, прямо у неё под окнами, вызывая жгучую ревность и тревогу за мужа. В этот период в голове у неё всё окончательно запуталось, помутилось, щёлкнуло, перемкнуло…и началось.
Ей стало казаться, что Дарио завёл шашни с домовладелицей. По углам она слышала шёпот, находила странные волосы на лестнице и под матрасом…
Вряд ли подозрения были на чём-то основаны, но психика вышла из-под контроля. Годами сдерживаемая негативная энергия женщины, лишённой ласки, любви и человеческого тепла, вырвалась наружу…И Аннализа стала демоном, проклятием Пинето.
Она кричала с балкона на весь приморский бульвар, что хозяйка квартиры – “пут-таа-нааа!!!”, что она застукала её под лестницей со своим мужем, а муж хозяйки- “корнуто, корнуто!!”(стало быть, “рогоносец”) и, кривляясь, показывала ему рога, а потом и треснула его пару раз по башке для острастки.
Досталось и многим другим горожанам. Тема была всё та же: прелюбодейства и всеобщее моральное падение. Поскольку никто не хотел слушать дальнейшие “разоблачения”, была вызвана “скорая помощь”, и Аннализу доставили в клинику “Вилла серена”, что значит “Спокойная вилла”, где её в лучших традициях заведения, наконец, успокоили. Но конечно же, только на время. Аннализа стала притчей во языцех, местным аттракционом Пинето, и ещё не раз потом была гостем “Спокойной виллы” не по своей воле.
Кстати, эта история с “рогами”- ещё один пример местной специфики, неизжитый ещё в Италии(я уже не говорю о Сицилии) предрассудок.
Если в России, желая поиздеваться, вы покажете кому-то “рога”- фигуру из двух пальцев, второй и третий, или второй и пятый – вас не поймут. Подумают, что приветствуете дружеским жестом “миру-мир” или “да здравствует хэви метал!”
Здесь рога- один из худших оскорбительных жестов; хуже, чем “fuck you” и прочие ещё не укоренившиеся интернациональные символы.
Хотите проверить – покажите рога едущей навстречу вам со скоростью машине; может случиться, что она изменит направление движения и погонится за вами, хотя ещё незадолго до этого водитель очень спешил по своим делам…
То же касается обидного прозвища “рогоносец”. Называя так итальянца, вы как бы полностью лишаете его мужских и человеческих достоинств, выставляя его на посмешище. Это как если бы вы одновременно назвали его жалким слизняком, импотентом и идиотом. А скажите у нас кому-то, с пафосом: “Рогоносец!”- и что?…В лучшем случае на вас посмотрят странно и ответят:
-Тю.
Пока мама развлекала таким образом народ, сын Рино буйствовал в новом баре. Работать в системе обслуживания, с людьми, ему явно не удавалось. История закончилась так же, как и в первый раз: ссорой с хозяином, клиентами – и братьев изгнали, расторгнув договор об аренде.
Только тут Марчелло пришло в голову, что лучше в дальнейшем работать одному.

Можно сказать, что в целом семья Коцци потерпела фиаско, показав свою полную неспособность жить среди людей, даже в таком маленьком городке, как Пинето. Не выдержала, так сказать, проверки цивилизацией, и потому должна была её покинуть.
Дарио не устраивала перспектива быть мужем городской сумасшедшей. Он оставил Пинето, работу на фабрике и переселился навеки в Челлино- возделывать огород. Здесь, в удаленьи на несколько сотен метров от ближайших домов, крики и вопли Аннализы, выходившей время от времени на балкон или на дорогу, чтобы “разрядиться”, не так беспокоили соседей. Они неслись к отрогам гор, отдаваясь там гулким эхом. Некоторых она всё же достала изощрёнными ругательствами в их адрес, главным образом, обвинениями в распутстве и ношении рогов. Не обошла даже священника, который стал одной из главных её мишеней…Кончилось тем, что падре- и тот потерял терпение. Перестал её увещевать; пришёл в один прекрасный день и при всех залепил ей пощёчину.
В другое время, однако, вела себя рассудительно: аккуратно готовила, стирала и вела хозяйство. А если женщина готовит и ведёт – что ещё вам от неё нужно?!
Муж и дети по-прежнему были у неё под каблуком, так как невыполнение любого каприза грозило повторением соло на балконе, а опозоренная и так уже семья всячески старалась этого избежать. Это избаловало маму и немного испортило её и без того тяжёлый нрав.
Она по-прежнему не видела ласки от членов семьи и сама не дарила её никому; но теперь она, по крайней мере, знала, как воздействовать на них и держать в узде.
Дарио тайком и регулярно подмешивал в воду жене смесь антидепрессантов и транквилизаторов, прописанных однажды психиатром. Дозы и длительность такого “лечения” его не беспокоили – главное, чтобы вела себя “тихо”- отчего Аннализа спала иногда целыми днями, или находилась в состоянии некого ступора.
В моменты оживления обстановки в семье бывали потасовки типа “мама-папа”, “мама-сын”(естественно, старший) и “папа-сын”(те же и они), а также между братьями и всеобщие. Чувствительный Марчелло от всего этого “casìno”(шума, скандала) не выдерживал и, взяв машину, уезжал из дома, чтобы вернуться лишь поздно ночью.
Как-то раз папа Дарио в cxватке с Рино достал ружьё, зарядил его и кричал: “Застрелю, сволочь!…Убью, подлец!”, но сын завладел ружьём и с размаху разбил об пол, а потом прокусил Марчелло руку почти насквозь.
Втроём не могли- или боялись?- справиться с ублюдком.
Вызывали карабинеров.

Марчелло был официантом в ночном клубе, продавал мороженое в Германии, ездил в Венесуэлу к дяде, имевшему там обувный цех…но дела пошли хорошо лишь когда он вернулся в Италию и взял лицензию выездного торговца.
Жизнь шла своим чередом: базары, ярмарки, обеды с друзьями, вечером- поездки на синей Альфа Ромео. И за всё это время- ни одной истории с женщиной, которую можно было бы назвать “романом”.
Первая любовь пришла к нему поздно, уже за тридцать, когда он встретил Павлу Матушкову, гражданку Чехословакии, худую блондинку с гладко зачёсанными волосами и шармом немецкой куклы. Ей было достаточно позвонить, и он бросал всё. Брал машину, деньги и гнал в Прагу по автостраде, не останавливаясь, через всю Европу.
В те времена едва закончившегося социализма даже самые бедные итальянцы чувствовали себя в Праге королями. Сейчас цены, увы, уже не те, и бедные итальянцы в Праге теперь чувствуют себя теми, кто они есть на самом деле – бедными оборванцами…
Кто знает, чем могли бы закончиться безумные поездки в Прагу, если бы не вмешался брат. Мелкий пакостник Рино напортил и тут. Поехав однажды вместе с Марчелло, чтобы познакомиться с Павлой, он каким-то образом с ней не поладил: устроил скандал, поссорился, наговорил гадостей. Его мнение было ещё в какой-то мере важным для Марчелло: он “представлял семью”.
Что уж он сказал этой чешке – не знаю. Но могу себе представить. Факт тот, что Матушкова с тех пор и слышать не хотела о братьях; а Марчелло больше трёх лет возил с собой её фотографии в бардачке машины…
Возможно, тогда же ему пришло, наконец, в голову, что и личные дела нужно устраивать в одиночку?

Вскоре непризнанный актёр, фотограф-дилетант, и многое другое ещё – Рино- женился. Марчелло, по расчётам семьи, не должен был жениться никогда; он был ещё слишком молод, и вообще – ему полагалось жить с родителями, досматривать их и стариться вместе с ними; и только чьё-то злобное вмешательство расстроило эти планы…
У актёров всегда было трудно с занятостью, но Рино компенсировал свою невостребованность, играя роли то деспота, то интригана в домашнем театре. Первым и самым терпеливым его зрителем, после мамы, конечно, была жена Мария, преданная Мария; “женщина с юга”, как характеризует её Марчелло. А юг Италии- совсем не то, что север; там нравы другие- те ещё нравы.
Женщины там “знают своё место”. Если муж засранец и негодяй- терпеть, не обсуждать!
И Мария не обсуждает. Она в две смены работает медсестрой и ассистенткой у зубного врача, содержит мужа и дочку Кристину. Кроме того, разрешает ему покупать один за другим дорогие фотоаппараты (хобби). Их у него целая коллекция, как у суперклассного фотографа- профессионала. И мотоциклы (другое хобби), их у него, по-моему, четыре.
При этом работающая на две ставки Мария одета скромнейшим (а по русским меркам- неподобающим) образом: носит дешёвые куртки и джинсы из супермаркета, бесформенные трико с Микки Маусом на груди; у неё нет приличного пальто или костюма на выход, а кофты растянуты и покрыты катышками.
Как-то раз Мария наставительно мне сказала- ей действительно кажется, что она знает всё о жизни?-“Ты знаешь, Ольга, как нужно составлять себе гардероб?…Меня научила моя мать”.
Нет, я, разумеется, не знала, но мне интересно было послушать.
“Покупай себе одну вещь летом, одну- зимой”,- торжественно изрекла Мария,-“одну летом, и одну- зимой; и так постепенно, за несколько лет, составишь себе гардероб”.
Я осталась под впечатлением и не нашлась, что ответить. Между нами разверзлась невидимая пропасть. При всём уважении к её маме, я бы подсказала ей другой способ составления гардероба, куда более быстрый и радикальный: взять пару штук евро (или, в прежние времена, миллионов лир), предназначенных для покупки глупостей для Рино, и, пробежавшись с шоппингом по бутикам Пескары, купить себе самое необходимое на первый случай; и так, за два-три шоппинга ты составишь себе гардероб…на ближайший сезон, разумеется; потом всё выйдет из моды. И в следующий сезон – всё повторить.
За все годы семейной жизни Мария ни разу никуда не выезжала. Как, впрочем, и Рино. Никогда не летала на самолёте. По мнению свекрови Аннализы, “разве она может себе это позволить? Она должна экономить и жертвовать собой ради семьи”( Ох, уж эти любимые свекровью страдания и жертвы!).
Жертвовать – во-первых. А во-вторых – с кем она оставит Кристину? Hе с Рино же, который не работает и не знает целыми днями, чем заняться? И разве может быть такое, чтобы жена поехала без мужа одна в отпуск?
По мнению Марчелло, Марии “и так хорошо”, она “всем довольна. В своей семье ей было ещё хуже- там был деспот-отец”. (И она сменила его на эгоиста-мужа). И потом, “женщины с юга, они все такие – довольствуются малым”.
В последние годы эта измученная женщина тридцати шести- тридцати семи лет перенесла две операции по поводу кист яичника и одну по поводу варикозных вен на ногах. Во время последней из этих операций- киста яичника- семья проявила обычную “солидарность”, решив все, как один, собраться в больнице и оказать бедной Марии моральную поддержку.
Проехав пятьдесят- шестьдесят километров, мы оказались в старой, мрачной и давно нуждающейся в ремонте больнице города Пенны. В тоскливой бездеятельности, со скорбными лицами, мялись мы в коридоре в ожидании вывоза каталки.
Когда Марию, наконец, вывезли из операционной, ещё под наркозом, с полуоткрытым ртом и землистo-жёлтым лицом, будто размятым прессом, каждый посчитал должным заботливо склониться над ней; причём на лицах родственников явно читалось сожаление и неодобрение (“Да что ж ты такая больная, нашему сыну досталась?…Не годишься же никуда”), а на лице мужа Рино- неодобрение вместе с гадливостью.
Да-да, прямо-таки с гадливостью он заглянул в полуоткрытый рот Марии.
В этот момент я поняла многое о жизни. Может, понимала и раньше, но теперь плохие подозрения полностью подтвердились.
Рискуя показаться чёрствой, я, тем не менее, увела Марчелло через полчаса из палаты. Мы уже вдоволь постояли над Марией с постными лицами, и я заметила, что в данный момент мы ничем другим не можем ей быть полезны.
Он с облегчением согласился. Только Рино остался ещё на какое-то время- взирать на неё со смущённой неприязнью.
И потом, на улице, я сказала Марчелло: если со мной что-нибудь случится, неважно что – операция, попаду в аварию и прочее – никаких родственников в больнице! В моей палате, по крайней мере.
В любом случае, я предупрежу медперсонал: никаких визитов до тех пор, пока я сама не позову. Пока не буду себя чувствовать достаточно хорошо, чтобы причесаться, накраситься и принимать посетителей. И тогда – пожалуйста, приносите ваши цветы и конфеты!
И – никаких скорбных лиц. И фальшивого сочувствия.
Я не хочу, чтобы, пока я лежу без сознания, на меня глазели с гадливостью, как на раздавленное насекомое.
В такой момент можно позволить быть рядом только человеку, который действительно желает мне добра; тому, кому я безусловно доверяю; кому не противно будет, если у меня откроется рот или потечёт слюна. А здесь таких нет.
Поэтому- никаких родственников, сказала я.
Надеюсь, он понял. И моим первым кошмаром, когда я очнусь в больнице, не будут Дарио, Аннализа, Рино и Мария…и он сам, естественно.
Ну, если Марии “и так хорошо”- болея, работать без отдыха и потакать капризам мужа, отказывая себе во всём- какое мне дело? Оставим её в покое и закончим эту “семейную” главу, больше ни на что не отвлекаясь.

Два года назад, однако, Рино стоял на пороге славы.
Каким-то образом ему удалось пробиться на съёмки двухсерийного фильма “Адвокат Порта”. Отдельные эпизоды картины снимались у нас, в Абруццо. Ему дали, как он взволнованно сообщил, роль портье в гостинице, который “врёт, хитрит и всё время болтает с мамой по телефону”.
Ну, чудесно! Самое то. Я же говорю: роли дают ему не случайно. Предыдущая(и единственная) была, если вы помните, ролью предателя, выдавшего товарищей- революционеров; за это товарищи его замучили – уморили голодом в какой-то пещере. Там были очень натуральные кадры: Рино тянется зубами к куску мяса на большой вилке, но в последний момент ему не дают укусить, отдёргивают вилку и дразнят…Учебно-исторический фильм. Для итальянца, я думаю, смерть от голода- самая страшная смерть; вот их и учат таким образом, что не нужно предавать товарищей!
Но это было давно. А теперь, после сорока лет, ему, как Джону Траволте, предоставился второй шанс.
У брата – внешность мелкого плута и мошенника: ниже меня ростом, толстая шея, тонкие ноги, длинный нос и тонкие усики под ним. Глаза очень нечестные. Что ж, роль портье, пусть эпизодическая, могла его прославить; его могли заметить, сделать ему другие предложения… Что-что, а врать, хитрить и говорить с мамой- Рино горазд.
Два вечера подряд, борясь со сном, пережидая многочисленные рекламы, смотрели мы этот фильм, ожидая: вот, вот! сейчас будет Рино!
(Тогда наши отношения ещё можно было считать “нормальными”).
Но он мелькнул всего лишь раз- где-то вдали, у входа в гостиницу, маленькой фигуркой у телефона. Не было даже намёка на крупный план…Потом камера лишь мазнула его сзади по затылку, и только самый внимательный и дотошный зритель узнал бы Рино. Если бы мы не знали, что это- он, и не выискивали бы его специально в кадре- кто обратил бы внимание?…
И никакой фамилии в титрах.

Ирина Смакина не смотрела “Адвоката Порта”. Она вообще не следила за успехами Рино в кино, и увидев его, даже не поняла, что перед ней – выдающаяся личность, на которую надо обратить особое внимание.
И тем не менее, конфликт начался с Ирины.

——-
*BRUTTA MATTA – безобразная дура ; сумасшедшая (ит.)

Г Л A B A 19.

СМАКИНА И БУРАТИНО.

Смакина сама по себе – не тот человек, что способен вызвать катаклизмы, бури и землетрясения, наоборот- нормальная простая женщина с Урала. (Тут мне выражение вспоминается: “Ты что, с Урала?!”- имеется в виду: “Ты что, совсем, что ли? не соображаешь?…”- не знаю, если только в Ростове употребляется, или повсеместно). Явное преувеличение, что я могу сказать…Но разница, конечно, есть, между теми эмигрантами, что из Ростова, и теми, что не из.
Нет этой быстрой ориентации, этого творческого темперамента, этой коммерческой хватки и живости мышления, свойственных ростовчанам.
Если, например, Зоя Попова из Ростова-на-Дону мечется здесь, в итальянских водах, как хищная рыба, заглатывая всё, что видит на своём пути, то Ира Смакина с Урала- рыба степенная, флегматичная, склонная к спокойному и низкооплачиваемому труду- так себе, тихонько плавниками шевелит… Даже смеётся спокойно так, медленно, неохотно.
Хорошая женщина, работящая; одна из немногих русских с кем я отношения всё же поддерживала, хотя потом они сами как-то сошли на нет; трудно было каждый раз темы для беседы подбирать- ничего её, практически, не интересовало- только семья и быт, семья и быт.
Но на итальянцев производила впечатление.
Историю о том, как она сюда попала, как работала вначале в семье у разведённого Серджио с двумя детьми, и он то собирался на ней жениться, то расторгал договор о найме и заставлял её возвращаться в Россию; то забирал её снова из России и возобновлял этот договор – я пересказывать не буду. В конце концов, этот добрый итальянец окончательно выгнал её и женился на следующей домработнице, румынке. Однако, разрешил Ирине, которой податься было некуда, пожить ещё какое-то время у него в кемпинге, на пляже – сам он с детьми в доме, естественно, жил – до наступления холодов.
И тут, видя, что срок рабочего договора истекает, а вместе с ним и срок вида на жительство, да и тёплому сезону- тоже конец, Ирина поступила так же, как Антонио Йеццони в своё время поступил: обратилась в брачную контору. Конечно, полутора тысяч долларов, или чего там в то время – трёх миллионов лир?- у неё не было; но там, в бюро, вошли в её положение (“Девушка, миленькая, подыщите мне кого-нибудь, а?..”)и дали ей, за пятьдесят, считай, долларов, двух кандидатов. Oдним из них оказался плотник -вдовец ирининого возраста, с ребёнком тринадцати лет. И у неё на Урале остался мальчик тринадцати лет.
И тот вдовец, Агостино, как только увидел Ирину- потерял голову. Розы, ужины и – предложение руки и сердца! Потом, когда они поженились, правда, выяснилось, как зачастую здесь бывает, что у него не в порядке с головой.
Но это уж потом.
А вообще, видите, как брачные агентства в Италии работают? Антонио обратился- и на тебе- Стелла; и вот уже у них и ребёнок подрос, и открыли они, взяв заём, похоронное бюро, и в течение первого года удалось им похоронить уже двух человек. Один, говорят, ещё не заплатил за похороны (родственники не заплатили); и с начала этого года – ещё двух; и это уже – прогресс, потому что в районе есть сильная конкуренция в этих делах, а умирают редко…
И цветы на кладбище продают всей семьёй.
А Ирина обратилась – и дали ей Агостино. И всего- навсего пятьдесят баксов.
Историю их совместной жизни тоже рассказывать не хочу, сокращу; да и неважные они персонажи, проходные. Упомяну только, что и там комичного было немало – и всё на почве ревности.
Смакина выезжала из дома на машине, а муж её – следом за ней на мотороллере, и гнался за ней по Пескаре, а она, маневрируя в городском движении, пыталась от него оторваться; и так они кружили подолгу… А поскольку Агостино был аутолезионистом – напомним: тот, кто сам себе наносит травмы- то за время их супружества он нанёс себе от ревности и злости множество разных повреждений: сломал себе руку (ударив об стену), ногу(прыгнул с крыши) и голову(об сервант).
Как-то раз из протеста, от безденежья и отчаянья, Ирина даже завела себе любовника, богатого предпринимателя; но только жизнь начала было налаживаться и меняться к лучшему – не повезло: богатый предприниматель, будучи в преклонном уже возрасте, за пятьдесят – умер.
Пришлось вернуться к плотнику- аутолезионисту. Так по сей день и живут: Ирина, Агостино и их сыновья -одногодки.
Но это всё лишь предыстория. История сама – о том, как эта Смакина Ирина внесла разлад в нашу семью; в мою, то есть, актуальную семью, в которой, как вы знаете, не все себя хорошо чувствуют; и так сидим все как на пороховой бочке – не хватает лишь того, кто запал поднесёт…

Одним прекрасным летним вечером продавала я бижутерию на приморском бульваре Пинето бедным отдыхающим. (Богатые на Адриатике не отдыхают, едут на курорты Сардинии). Приезжает Ирина и предлагает мне помочь, и я с радостью соглашаюсь, потому что Марчелло, как обычно, ушёл к себе в агентство смотреть бега, “играть в лошадей”, а людей было много, гораздо больше, чем в последнее время; теперь и помощь уже не требуется…И так эта продажа бижутерии её увлекла, что она никого не видела и нe слышала. Да и шумно было- музыка доносилась из двух-трёх точек неподалёку. В этом шуме и суматохе никто не услышал треск мотоцикла и не заметил, как прибыла важная персона, один из персонажей классической итальянской комедии Буратино; а попросту- брат наш, Рино Коцци.
Приехал на одном из своих четырёх коллекционных мотоциклов, снял каску, встал в стороне и обиженно губы поджал. Выразил недовольство.
Длинный нос навис над губой, углы рта и косматых бровей смотрят вниз; голова большая, шея толстая, живот выпирает. Руки и ноги хилые, тонкие… Подошёл, поздоровался. Увидел Ирину.
У неё было – всё наоборот. А противоположности притягиваются. Шея тонкая, верх изящный, худой, ноги и особенно мягкая часть – уже не худые, очень объёмные, и белые брюки в ночи это подчёркивают…
Блондинка, на голову выше Рино…что тут сказать? Куда к чёрту! (Выражение моей бывшей свекрови. Она, когда видела по телевизору композитора Яна Френкеля, говорила, качая головой восхищённо и недоверчиво: “Здоровый мужик! Kуда к чёрту!”)
У Рино за годы жизни с Марией, женщиной маленькой, смуглой и плоской, ушастой и несколько косоглазой, развились комплексы. То есть, развился болезненный интерес к другим женщинам. Особенно к иностранкам, о лёгкости и доступности которых ходят легенды. Охоте на них он посвятил практически весь свой досуг. Как только жена уйдёт на работу, а дочка в школу, Рино – гулять…Бродит весь день по Пескаре и ждёт удобного случая. Но что-то легенды легендами, а случай всё не предоставляется.
То ли ловец он неумелый, неловкий, то ли иностранки эти – какие-то странные…Вроде и доступны – а ни одну ещё не удалось увлечь; и продажны – а ни одну ещё не подкупил. И опять же, ограниченность денежных средств. Мария на хозяйство ему деньги даёт, на мелкие расходы – даёт, а на женщин, естественно, не даёт; ей такое и в голову прийти не может.
Оттого и страсть его к женщинам стала – сродни ненависти.
Например, в его доме, жаловался он много раз, этажом выше живёт “красивая русская девушка”(узбечка), и по вечерам приходит к ней один “старый, брюхатый”(Буратино имитирует его походку). Как может такая красивая девушка встречаться с таким старым?!- негодует Рино- моралист. Только за деньги! Иначе: почему не встречается вместо этого с ним, “молодым и красивым” соседом?!
Вздыхает. Он этих девушек решительно осуждает и презирает. Не хватает ему личного шарма, а он считает- денег ему не хватает.
Эх, были бы деньги!…Заменили бы личный шарм.
И так стоял Рино возле моего прилавка, болтая о том – о сём и продолжая меня отвлекать. Сначала вроде ему нужен был брат, Марчелло, но идти искать его в указанном направлении он не спешил; стоял и щурился на большой белый силуэт…Прогнать его было неловко и невозможно – родственник, как-никак.
И я представила ему Ирину: вот, мол, брат Марчелло, а это – Ирина.
Смакина ему кивнула, окинула беглым взглядом и продолжает мне помогать с продажей. Видимо, не заметила ничего интересного; маленький нервный мотоциклист с усиками, похож на предателя…Из-за шума толпы она его слышать не может, а он меня всё время о ней расспрашивает, справки наводит:
-А кто её муж? Чем занимается? А рога она ему наставляет?
-Вот этого я не знаю, – пожимаю плечами.- Об этом мне ничего не известно.
-Холодная она какая-то, – неодобрительно кривится брат.
-То есть?- спрашиваю.
-Не говорит! молчит всё, насупилась. Я русских много в Пескаре видел – и все такие, суровые, не улыбаются…Почему?
-Да нет, Рино, – говорю я. – Она мне видишь, как помогает? Сконцентрирована, занята с покупателями, и в отсутствии Марчелло это мне очень кстати. А то, что не разговаривает – понятно; о чём ей с незнакомым человеком говорить?
Кстати, о помощи: одно время и Рино помогал Марчелло с бижутерией, но только за десять процентов выручки.
-Ты вот – не такая угрюмая, – настаивает брат.
-У всех- разный жизненный опыт, – оправдываюсь,- может, у меня он был более радостный и весёлый, потому что я в тяжелых ситуациях не побывала, а другим пришлось, видимо, кое-что пережить – оттого они и серьёзные…
-Может, и так, – упрямится Рино, – но она мне даже в лицо не смотрит!
-Ну,- смеюсь я, – значит, ты её не заинтересовал. Бывают случаи необъяснимой симпатии, антипатии…или твой вид не вызывает доверия.
-Да? – искры интереса в глазах Буратино. Это объяснение нравится ему куда больше. Он любит, когда говорят о нём и, в частности, о его внешности.
-Конечно! Ты – в образе злодея, портье-вруна, мужчины-интригана…такому нельзя доверять.
Он польщён. Глаза светятся удовольствием.
-Может быть, усы?…- он прикрывает их рукой.
-Да, и усы тоже. С ними ты – характерный персонаж, зловещая фигура. Негодяй. Ну, ты ж знаешь – штампы кинематографа.
Кивает головой (мол, того я и добивался).
-А без них?
-А без них- лицо гораздо честней, наивнее.
Рино доволен своей способностью к превращениям.
Тут и Марчелло появился; обмениваются ничего не значащими фразами. Никакой радости от встречи друг с другом братья не испытывают, друг дружкой тяготятся…Внешне похожи, а в сущности – люди чужие. Каждый считает другого дураком, и говорить им совершенно не о чем. Часто в присутствии Рино Марчелло оставляет его и уходит к соседям по вечернему базару – коммерсантам поговорить , надолго, и брата с собой не зовёт, а тот стоит бестолково возле моего прилавка, не зная, что предпринять.
Мне это совсем не нравится, и я незаметными жестами прошу его брата забрать.
-А!- машет рукой Марчелло. Мол, “нужен он мне!”
Tут Ира собирается домой и, попрощавшись со всеми сразу и ни с кем в отдельности, уходит. Рино бросает ей злобный взгляд вслед, испепеляя белую попу в ночи, и цедит сквозь зубы:
-Даже не попрощалась как следует! Никакой культуры!
-Брось, Рино, – вступаюсь я, – она сказала всем “чао”.
Но Рино качает головой. Обижен в лучших чувствах.
Единственной среди моих знакомых, с кем ему удалось поладить, была Марина Верденская, женщина без запросов и предрассудков. Мать троих детей и владелица пяти торговых точек, одна из наших процветающих ростовских коммерсанток. Но это было очень давно и к большим победам никак отнести нельзя.
Впрочем, мне не было дела ни до него, ни до Ирины. Она всего лишь моя знакомая, не лучшая подруга, и ссориться из-за неё с братом- Буратино мне не хотелось.
Но на следующий вечер повторилась та же история. Марчелло опять из агентства следит за бегами в Эскотте и в Сиракузах; Ирина приходит помогать, и брат Рино тут как тут – все в сборе.
– Какого хрена?! Где Марчелло? – вроде как возмущён отсутствием брата, а сам смотрит на Ирину, которая в этот вечер – вся в голубом и ещё больше увлечена бижутерией. Давеча я подарила ей серебряный браслет на ногу – кавильер, и она его уже носит.
– Марчелло там же, где и всегда. – Я не выдаю “великой тайны”. Они, семья, как бы “не знают” о том, что Марчелло играет. Ничего, когда- нибудь узнают. Не мешало бы им узнать, чтобы потом, в случае чего, не приписывали мне разорение “работящего и экономного” Марчелло.
– Играет?- прищуривается Рино.
– Не знаю, – говорю.- Я, видишь ли, занята и следить за ним не могу – поэтому не знаю.
– Играет…играет, – делает он для себя вывод.
Ну, я и не спорю; только брат начинает мне досаждать. Неужто каждый день, то есть вечер, должна я терпеть его здесь и развлекать беседами? Почему ему некуда пойти, кроме нас или в Челлино? Если бы помогал, как Ирина…
-Сходи за Марчелло, – прошу я дочку. Она знает, где его искать.- Скажи, что брат пришёл.
А Ирина в это время обслуживает всю эту толпу у прилавка и, естественно, и ухом не ведёт в сторону Рино. Даже не видит, что он пришёл. И правильно делает. Нечего на него и смотреть, сразу видно: типичный комплекс неполноценности в мотоциклетной каске, частично компенсированный манией величия.
И вот, от нечего делать, опять начинает он к ней придираться; то есть, ко мне, так как она- в десяти шагах, на другом конце прилавка, и даже понятия не имеет о том, в какой мере Рино ею недоволен…И лишь появился Марчелло, она опять взяла свою сумку и, попрощавшись со всеми, ушла. А брат взорвался.
-Как-кого хрена!! Она даже не посмотрела мне в лицо!! Ты ей скажи, что вы не в России находитесь, а в Италии, ясно?!…А в Италии так не принято! В Италии смотрят людям в лицо! И она должна смотреть мне в лицо!!
Я немного опешила и потеряла всякий интерес к работе.
Что-что? На меня кричат, повышают голос…
Агрессивная сущность, которую мне удаётся обычно скрыть, начала пробуждаться во мне; кровь ударила в голову, глаза стали горячими изнутри…не говоря уже о внутреннем голосе, который нашёптывал мне о том, что со мной так не разговаривают. Кажется, кто-то только что сказал мне, что я не в России, а в Италии? Кажется, я ошиблась страной, и коварный абориген только что информировал меня о том, что “Это- не Америка, это- Африка”?
Дальше я обычно превращаюсь в страшное подобие вампира или робота -трансформера: переносица расширяется и набухает, мышечная масса возрастает, увеличиваясь вдвое (адреналин творит ужасные вещи!), и в конце превращения я легко беру негодяя рукой за горло и бросаю его с нечеловеческой силой в ближайший фонарный столб или стену…
Или сдерживаюсь: самоконтроль и глубокое дыхание.
Мой конь уже закусил удила; но я держу, держу его поводья!
– Что это значит- “В Италии, а не в России”? И почему она должна на тебя смотреть?- вежливо спрашиваю я.- А если она не хочет? Или занята делом?
– Ка-ак- почему?!- захлёбывается он. Возбуждён до предела. Глядишь- сейчас яйца вылезут из глазниц.- Потому что здесь так не делается! Это Италия!
– Ну и что?- пытаюсь воззвать к разуму.
Нарушены культурные традиции Италии, а Рино – их ревностный хранитель.
– Вон- китайцы, а там сенегальцы. Как они, по-твоему, должны вести себя в Италии? А их женщины?…Должны перед тобой расшаркиваться, кланяться тебе? Достаточно того, что они работают, не нарушают законы и прочее; и Ирина работает, и сегодня пришла – и мне помогает по-дружески, в отличие от некоторых тут, кто не знает, чем заняться, и крутится под ногами!
Вряд ли он понял, кого я имею в виду.
-Да это – вопрос невоспитанности!- кричит брат на всю улицу, разводя руками и как бы призывая в свидетели всю общественность.- Не-вос-пи-тан-нос-ти!!
-Да уж, насмотрелась я на воспитанность итальянцев, – говорю я ему.- Тебе не нравится, когда на тебя не смотрят, а мне не нравится, когда смотрят – останавливаются вот так, открыв рот (я изображаю идиота с открытой пастью, оглядывающего Рино с ног до головы) и любуются, как в зверинце. Это по-нашему невоспитанность – глазеть на людей. Неприличное любопытство! И навязывать им своё общество, когда они не хотят.
-Да, но вы – в Италии, и не должны забывать, что вы- в Италии!…
Я придерживаю коня-трансформера, который уже встал на дыбы, чтобы забить Рино копытами и вмять его в землю. Останавливаюсь на предпоследней стадии трансформации, дальше- уже опасно, идёт неконтролируемый процесс.
Могла бы ещё кое-что добавить. К примеру:
“Суть твоей истерики понятна. Женщина не обратила на тебя внимания, а ты считал себя самым желанным объектом в радиусе ста километров. Это обидно, но я-то тут причём?” Или: “Ваша Италия мне пока ничего ещё не подарила; ни ваша семья, ни ты лично. Я работаю, в отличие от тебя, паразита, и ни от кого не завишу. И ты мне будешь ещё указывать, куда мы в Италии должны смотреть – в лицо тебе, или ещё куда, налево или направо?…” И наконец: ” А кто ты вообще такой, чтобы говорить от имени Италии? Данте Алигьери? Леопарди? Феллини? Хранитель традиций и культуры? Иди ты к…!”
Но посмотрела на Марчелло и промолчала. Бывали уже такие случаи, когда он, прекрасно зная, какое братец дерьмо, вдруг становился на его сторону. Теперь его реакцию нельзя было предугадать. Во-первых, проиграл в лошадей – это сразу заметно. Во-вторых, смотрит в землю и ковыряет что-то в руках – цепочку или кулон – в замешательстве.
-Смотри мне в лицо, – говорю я строго, поднимая его подбородок. Стараюсь перевести всё в шутку.- А ну-ка! В Италии…
– Она и со мной мало говорит; только с Ольгой, – бурчит он себе под нос оправдательно – то ли, чтобы утешить брата, то ли – и сам обижен её невниманием?
– Мне, в сущности, наплевать, -заключаю я. Для меня главное то, что она помогала, и совершенно бесплатно. А на кого она там смотрит или нет – мне всё равно.
– А мне тоже плевать!- не унимается брат.
Как же так? Его, итальянца, проигнорировала, не заметила какая-то русская.
-Она себе здесь никого не найдёт!- надрывается он, забыв, что Смакина- уже замужем.- Только какого-нибудь дурака!
Смешно, ей-богу.
– Ясное дело,- говорю я, – если учесть, что умного найти вообще трудно. Я вот всю жизнь ищу и найти не могу. Видимо, большинство- дураки.
С этим Рино согласен: все. Кроме него (и Марчелло?…)
Теперь его ненависть к Ирине и всем женщинам этого типа перенеслась на меня.
Хорошо я беру на себя роль громоотвода, а? Главное, что никто меня об этом не просит.
Один раз я так защищала в поездке вышеупомянутую Марину Верденскую, в дальнейшем главную конкурентку в деле одёжного бизнеса, от нападок пьяного коммерсанта Пульчевского, называвшего её “обезьяной” и другими нелестными прозвищами. Закончилось тем, что он предложил мне “выйти с ним из автобуса и поговорить, как мужчина с мужчиной”. Что я и сделала, хотя насчёт моего пола в тот момент он ошибался.

Злой брат ушёл, обиженный и раздражённый. А яростный конь внутри меня всё никак не мог успокоиться. Ему даже захотелось курить; но к тому времени я уже года три, как рассталась с вредной привычкой, и к чему тогда все мучения в спортзале?…А потом- стукнуть копытами Марчелло. Почему не сказал своему брату: “Да отцепись ты, кретин! Чего ты хочешь, собственно, от моей жены?”
Потом подумала, что он боится Рино. Побаивается. Даже если размерами он крупней, зато – трусоват. А если дойдёт до схватки – известно, кто побеждает: не самый крупный, а самый агрессивный. А в Марчелло агрессии – как в плюшевом медвежонке. Не зря в молодости, когда Рино в семье чудил: то кусал Марчелло за разные места, то приставлял ему к горлу нож, тот- нет, чтобы дать отпор – вызывал карабинеров!
Смех, да и только. И почему-то росло предчувствие, что этим дело не кончится. Придёт время, и Рино ещё покажет своё истинное лицо. Главные битвы с Буратино – ещё впереди.

Итак, вы поняли, что с итальянцами всё не так просто?
Намного проще с норвежцами.

ГЛABA 20.

ПИCЬMA ИЗ HOPBEГИИ. ЧTO CЛУЧИЛOCЬ C ЖEHOЙ ГOБЛИHA .

В конце апреля тролль объявился в Ростове.
Это был пожилой, с виду рассеянный и добродушный, типичный житель скандинавских стран. Бледная кожа, большой красный нос, маленький подбородок, на голове- немного тонких седых волос. Большой лоб и кривые зубы, как у всех гоблинов- троллей.
Он привёз Алине продукты питания- кучу копчёных колбас и паштетов в тюбиках- действительно думал, что здесь голодают. Ну, в случае с Алиной, он не был далёк от истины; сидя без работы, они с младенцем Тимой слегка оголодали. Я тоже была приглашена на ужин, отведать тролльских угощений.
Из вежливости хвалила, но по сравнению с итальянской едой это было, конечно, не то… что-то жирное, солёное, майонезообразное. (В чём-то итальянцы правы: по качеству продуктов они, несомненно, впереди).
Тролль всюду водил Тимофея за ручку, что-то нежно ему шептал, и это нас всех умиляло. И что самое главное, тут же ей дал деньги на оформление документов. То есть, был полон решимости с самого начала- не то, что Марчелло, с которым я билась шесть лет. Сразу было видно: человек не привык время даром терять.
За неделю его пребывания здесь Алине удалось оформить все выездные документы. Кроме одного: разрешения отца Тимофея на вывоз его за границу.
Понятно, что обращаться с такой просьбой к господину Горелику, и даже ставить его в известность о том, что они уезжают, никто не собирался. (Было очень сложно объяснить Бьорну, почему; он так и не понял.) Горелик, конечно, использовал бы ситуацию для вымогания денег, а то мог бы и навредить…
Нет! Алина искала нотариуса, который оформил бы эту, в общем, ничего не значащую, доверенность без участия “отца”. Она предлагала им деньги, но нотариусы попадались или слишком честные, или очень, по её выражению, “бздливые”. (Какой чисто славянский звук- “бзд”! Где ещё услышишь? Музыка!)
Тогда в одной мастерской, где делают на заказ печати и штампы, ей за пятьсот долларов США изготовили, наконец, печать нотариальной конторы со всеми прибамбасами – и вопрос был решён.
Она упаковала весь свой скарб, включая швейную машинку, собрала Тимошу и улетела с Бьорном в Москву.
Я провожала их в аэропорту и запечатлела прощание на плёнку( и тут же была, как водится, задержана службой безопасности аэропорта ” за незаконную съёмку в здании аэровокзала” с моей видеокамерой).
Алина была величественна и горда; Тимофей- прелестный малыш, точная копия своей мамы. Бьорн вёл себя хорошо и нежничал с ребёнком. Внешне он казался мне старше Алининого отца.
Больше я её не видела. Вплоть до её прошлогоднего приезда ко мне в Италию, спустя несколько лет. Хотя из писем, звонков и э-мэйлов знала обо всём.
Сначала вести, долетавшие к нам от норвежских фьордов, были хороши: они живут в доме на горе, в лесу, где пасутся олени и журчат родники.
Муж уходит в море на месяц и приходит на две недели. И хотя было ясно, что интимная жизнь с троллем, если она имела место, не могла доставить ей большой радости, все понимали, что “для Тимоши так – лучше”, а ради блага Тимоши она была готова на всё. Алина окунулась в обеспеченный западный быт и забыла обо всём. Так нам казалось.
В июне они уж поженились. Как видите, выйти замуж за норвежца легко.
Но самое интересное – впереди.

…Ребёнок действовал ему на нервы уже в самолёте.
Он не сидел чинно и спокойно, сложив руки на коленях, как должны сидеть все воспитанные двухлетние дети, а беспрестанно куда-то лез, возился, двигался, шумел, бесконца всё хватал и трогал. Он мог по тысяче раз открывать и закрывать пепeльницу, если в данный момент ею интересовался, включать и выключать лампочку над головой; а в гостинице, где они останавливались на день- телевизор.
Он мог свести тролля с ума.
Точно так же когда-то вели себя и его дети, пока не стал их воспитывать и учить уму- разуму. Дебелая же мамаша, как и его жена-полька, ничему не учила сына и слишком редко и несильно шлёпала его. Ну, ничего. Сейчас Бьорн пока ещё терпел – не показываться же сразу во всей красе!- но потом-то уж он займётся воспитанием этого ребёнка! и сразу. Не станет ждать, пока тот подрастёт и будет уже поздно. Да и мамашу (он покосился на Алину, сидящую рядом с радостной улыбкой: “Наконец-то мы с сыном вырвались! Летим!”) следует кое-чему поучить. А то – ишь, радуется! Губы раскатала. Думает – нашла дурака.
Бьорн не дурак. У него ей придётся поработать!
А пока он только кривился, показывая жёлтые зубы, и просил “унять” Тимофея, жалуясь на головную боль…

В Норвегии ей понравилось всё и сразу: вид на фьорды с балкона, пасущиеся вдали олени – их можно видеть в бинокль, и чистая родниковая вода.
От чистого воздуха кружилась голова, но это не был, увы, “хмельной воздух свободы”.Она мыла, стирала и убирала весь дом, пользуясь этой кристалльной водой. Oтмыла всю грязь, включая кафельные плитки в туалете, забрызганные мочой гоблина, и загаженный за время одинокой жизни Бьорном ватер.
Она готовила, и тролль ел прямо из кастрюли, причмокивая. Пекла диетическое печенье и варила диетическое варенье – у гоблина был диабет.
Вскоре выяснилось, что Бьорна никто не посещает, и сам он не посещает других и Алине настоятельно не советует; мир полон завистников и врагов; живёт на своей горе, как отщепенец, наведываясь только изредка к родственникам, которым повёз как-то раз показывать невесту.
И родичам, представляя Алину, говорил, что она не умеет готовить (а то вдруг какой другой тролль на неё позарится!), и что в России, где он тоже ел до отвала, он встретил “такую нужду и нищету – подумать только!” В доме у Алины “не было даже ножей и вилок, и все ели прямо руками!” А Алинин отец,”не имея кровати, спал в нише, прикрываясь газетами”. В то время Алина ещё не понимала как следует по-норвежски и вежливо улыбалась, пока он излагал другим троллям свои чудовищные вымыслы, байки – это ей всё намного позже рассказали.
Когда он разделывал рыбу, невеста попросила его не выбрасывать кости – хотела сварить уху. На что, осклабившись, тролль отвечал: “Это только русские едят кости; норвежцы едят мясо”. После этого Алина кое-что поняла и ни о чём таком его уже не просила…
И наконец, настал “час расплаты”. Он дал ей понять, что пора бы начать исполнять и другие обязанности- обязанности супруги. Хотя фактически супругами они ещё и не были – “но, между взрослыми людьми, понятно…”
Произошла заминка. Алина была как-то ещё к этому не готова. Как-то ещё не сроднились до такой степени, чтобы…
“Ничего,- сказал тролль,- привыкнешь”. Не знаю в точности, что он сказал, но смысл был такой, что если ей что-то здесь не по вкусу, он тут же отправит её в Ростов.
Этого Алина допустить не могла. Пришлось уступить и изведать сомнительных радостей близости с пожилым норвежским троллем.
Вслед за этим Бьорна одолели сомнения: а стоит ли ему жениться? Вдруг она не так уж проста, как кажется на первый взгляд, и хочет его (а было бы странно, не так ли?) использовать? Tолько для того, чтобы выбраться из России?
Поразительная мысль посетила тролля. Удивительно, что старый мужчина, взявший женщину с ребёнком, пользуясь их трудным положением, из России, именно для того, чтобы её использовать – в качестве домохозяйки, бесплатной будущей сиделки для своих детей и, наконец, матраса – не мог смириться с мыслью о том, что его также захотят использовать, хотя бы для того, чтобы выбраться из тупиковой ситуации, а? Он, вероятно, думал, что должен вызывать у неё только любовь, благодарность и восхищение?
Но оставим эти домыслы и вернёмся к фактам.
В июне они поженились. Надо ли говорить, что Б.- иногда мы будем его называть и так, сокращённо, Б.- тут же составил контракт, защищающий его имущество ото всяких поползновений, и не оставляющий жене в случае развода никаких шансов. Алина подписала и была довольна. Всё же это был первый мужчина, который сделал ей предложение и на ней женился; это должно было тешить женское самолюбие. В России после тридцати лет твои шансы выйти замуж резко падают. Да и до тридцати для многих – большая проблема, вы знаете.
А в Норвегии тем временем – нехватка женщин; особенно в сельской местности, и народ не так уж придирчив к стандартам и габаритам, не избалован совсем.
И вот, новая жена тролля хотела как можно скорее освоиться в незнакомой стране. Стала изучать язык, ходить на курсы.
Бьорну такой шаг к самостоятельности очень не понравился. С кем это она хочет общаться, выучив язык? Не с соседями же и не с общественностью ближайшего городка, общаться с которыми он ей категорически не советовал, а проще сказать, запретил?…Учитывая, что там – полно врагов, пособников в деле побега первой жены. Достаточно, если она будет объясняться с ним на пальцах, живя в изоляции, в лесном доме. Поэтому, как только вечером она садилась за уроки, Б. звал её на кухню, где рубил топором оленью ногу, и показывал ей, “как нужно готовить”. Алина умела готовить, и её раздражали эти “уроки”, весь смысл которых был в том, что её место – на кухне, рядом с мужем, а не с учебниками.
В Гербен он вывозил её за покупками. Было бы лучше, ясно, вообще никуда её не возить и никому не показывать, но без провизии не обойдёшься.
Лето было прохладным, близилась осень и гардероб Алины явно нуждался в обновлении. Муж привел её в секонд- хэнд и предложил ей там что-нибудь выбрать. Такое начало её расстроило. Конечно, не ожидала норковой шубы и бриллиантов- была наслышана о “бережливости” европейцев – но так уж совсем?…
После вычета всех налогов, выплат и алиментов Б. получал “чистыми” в долларовом эквиваленте больше четырёх тысяч в месяц и вполне мог себе позволить отдел готовой одежды в супермаркете. Видя непередаваемое словами выражение на лице Алины, туда он её и повёл. Там висели “классические модели” для тех, кому за шестьдесят и тех, кто уже поставил на себе крест. Алина готова была разрыдаться, и тогда уж троллю пришлось отвести её в в другое место, где довольно недорого ей удалось приобрести приличные вещи.
Этим щедрость тролля, однако, была исчерпана. С одеждой для Тимоши дело обстояло проще: Б. решил вообще на него не тратиться. А кроме того, сделал Алине выговор за то, что Тимофей ” слишком много ест и пьёт сока”. На просьбу Алины устроить его в детский сад Бьорн ответил отказом: я, мол, женился на тебе, а не на твоём сыне, и платить за детский сад не буду!Беднягу Тимофея злой тролль неоднократно предлагал “отправить домой”, глумливо добавляя:”А вдруг его там папа ищет?”
Чтобы Алина могла ездить за покупками и в его отсутствие, Бьорн купил ей велосипед. Она каталась в последний раз в раннем детстве, поэтому поначалу ей пришлось нелегко. Съезжать с горы и подниматься, крутя педали, в гору, да ещё с ребёнком на запасном сиденьи – это вам не фунт изюма. Алина, весившая прилично, часто падала, заваливаясь набок вместе с велосипедом и сыном, отчего была вся в синяках…Она предпочла бы сдать экзамен на права и ездить на какой-нибудь подержаной машине – нo, как говорится, не всё от неё звисело.
Один раз перед выходом в море тролль отвёз Алину в Осло, к Лиле и Хрольфу, которые ee настойчиво приглашали. В столице, у друзей она надеялась временно отвести душу; однако, долго пробыть ей там не удалось.
Хрольф стал недвусмысленно к ней приставать, а Лиля, хоть и была приучена относиться к смене партнёров без предрассудков, вдруг что-то заревновала. Отношения затрещали по швам, и пришлось им вернуться в свой домик в лесу.

Те дни, когда Б. уходил в море и оставлял их, наконец, в покое, были блаженством. Возвращаясь из рейса, тролль начинал пить. А пил он не слабо. Потом брал ружьё и стрелял в ворон. От выстрелов, шума и птичьих криков малыш Тимофей плакал. Он не привык и боялся; и если раньше следовал всюду за Бьорном- в гараж, в мастерскую, и особенно нравился ему маленький трактор, на котором они вместе возили дрова- то теперь его избегал, стал пугливым и плакал по ночам. Бьорн злобно кричал Алине, чтобы она “что-нибудь сделала с ребёнком, заставила его заткнуться”- он не даёт спать. Потом опять предлагал “отправить его домой”- “папочка его, наверное, ищет…”
Несколько раз, когда Б. был сильно навеселе, она замечала, что он лезет к ребёнку в трусы. На требования “объясниться” он отвечал, что “всех отправит домой к такой-то матери”. А ответ на вопрос “почему” был прост: потому что он- педофил, дорогуша. Вы ещё не были знакомы с педофилами?…Так вот он – один из них; познакомьтесь.

К счастью, Алина начала заводить знакомства в городке и расположила к себе людей. Её друзьями стали: шеф полиции Хеннеман, помогавший спасти от тролля первую жену, англичанка Трикси, другие дамы, среди них- заведующая социальными службами. Tе, кто в дальнейшем и ей помогли освободиться от тирании местного маньяка Гербе.
Бьорн был возмущён тем, что жена общается с “врагами”, потихоньку ускользает из-под контроля и мало-помалу начинает ориентироваться…
Он не разрешал ей самой выходить из дома, если только не в случае крайней необходимости- для пополнения запасов продовольствия. И составил список лиц, знакомство и встречи с которыми были абсолютно недопустимы. В него, конечно, входили все вышеуказанные и многие ещё. Руководствуясь этим списком, Алина могла теперь знать точно, кто те порядочные граждане, к кому можно обратиться за информацией и, в случaе чего, за помощью. Пользуясь его месячными отлучками, продолжала заводить полезные связи и собирать сведения о том, как можно устроиться в Норвегии.
Работу она могла найти только после получения “оппхольда”- вида на жительство, а “оппхольд”- после того, как проживёт с мужем не меньше года.
Но год она боялась не протянуть. Жизнь в уединении, в лесу, со злобным, подозрительным, ревнивым пьяницей- троллем, к тому же, вооружённым ружьём, топором и с педофильскими наклонностями – становилась слишком опасной.
И в один очень плохой день всё решилось само собой.
Ещё раньше она заметила, что Бьорн, которого бесило, что Тимофей трогает все инструменты в мастерской, кое-что там изменил. Например, к ручному станку, не нуждавшемуся ни в какой электропроводке, при помощи клемм подвёл электрический ток. Так же были теперь “оснащены” и некоторые другие металлические поверхности; при прикосновении к ним вас основательно било током. Кроме того, шнур с оголённым концом, до которого Тимоша легко дотягивался и который убрали повыше – теперь услужливо свисал с потолка, как бы приглашая взяться за него… Алина, видя особый интерес сына, просила Бьорна убрать шнур, но он его опустил пониже.
В городке ей сказали потом под большим секретом: Бьорн, будучи пьяным, хвастался родcтвенникам, что “отучит” противного ребёнка трогать что ни попадя – и потому подключил электричество в мастерской и гараже к кое-каким устройствам.
Алина пришла в ужас. Не обрати она внимaния – с малышом Тимофеем в любой момент могла произойти трагедия.

Когда Бьорн вернулся домой, супруги своей не застал. Она ушла по стопам первой – в кризисный центр. Хеннеман и прочие, ясно, пособили ей в этом деле. Возможно, для них было радостью и развлечением забирать у Бьорна жён, одну за другой- эти события разгоняли скуку провинциальной жизни…
Разьярённый муж кинулся на поиски, но никто не мог (и не хотел) ему дать ответа. Он грозил Хеннеману и прочим: он знает, чьих это рук дело! Он не делал жене и ребёнку ничего плохого; он любит их!
Но кризисный центр – такое место, где женщинам гарантируют безопасность и покой; поэтому адрес этого учереждения обычно не афишируется.
Тролль звонил по телефону, но Алину не подзывали. Все знали уже её историю, и симпатии были безоговорочно на её стороне.
Ей дали комнату, деньги на всё необходимое и устроили Тимофея в детский сад. Ей также были предоставлены адвокат и психолог. То есть, стали заботиться о состоянии её здоровья, в том числе психического, о чём раньше, на протяжении тридцати восьми лет её жизни, никто не заботился…Днём она ходила на курсы, а вечером душевный персонал центра предлагал ей выйти куда-нибудь проветриться, погулять- на дискотеку, что ли…Нельзя же целыми днями сидеть с ребёнком! А пока за Тимошей присмотрят: накормят его, искупают.
Настала райская жизнь.
Её историей заинтересовались газеты. Была напечатана статья с фотографией(вид с затылка), где перечислялись все гонения и унижения, которым подверглась Алина. Стали звонить представители разных организаций, предлагая помощь и поддержку. Пришли письма от норвежских мужчин, предлагавших ей руку и сердце. И наконец, позвонила одна дама из Парламента, и сказала ей, что на очередном заседании будет слушаться и рассматриваться новый законопроект, имеющий к её делу прямое отношение. Так что Алина, хоть сейчас и находится на положении “туристки” без “оппхольда”, имеет все шансы получить право на проживание в стране, как подвергшаяся психическому давлению со стороны мужа, что в Норвегии приравнивается к экономическим преступлениям.
Всё это время тролль не оставлял тщетных попыток найти её и вернуть. Он говорил знакомым, что любит Алину и не понимает, почему она ушла…
Но Алина Гербе, ободренная поддержкой общественных организаций и Парламента, вкусившая прелестей кризисного центра, не собиралась возвращаться к мужу- гоблину.
Она уже осознала себя как личность. К тому же, за ней настойчиво ухаживал его родственник, а точнее, двоюродный брат, Рулле, с самого начала положивший глаз на пышную красавицу Алину.
Этот родственник Рулле был намного добрей, да и внешностью чуток благообразней, чем Бьорн; хотя того же типа, тех же лет и фамилию носил ту же- Гербе. Жил с мамой на другой горе, разводил овец (опять эти горы и овцы!), не пил, не педофильствовал, не был никогда женат. Он стал делать Алине подарки, подкинул деньжат, и на своей огромной машине для кемпинга с кроватью, кухней и всем остальным вывозил их с Тимофеем на долгие загородные прогулки. Давно, а может, и никогда, не знавшая такой заботы и ласки, уставшая путница припала к его плечу и не стала даже обращать внимания на такой пустяк, как отсутствие у него эрекции.
Всем известно, что в современном мире эрекция необязательна, это – как бы пережиток прошлого, семидесятых, восьмидесятых. Теперь есть другие способы, препараты и приспособления. А также, на худой конец, виртуальная реальность, где всё получается куда лучше и интересней.
Алина и Рулле в дальнейшем купили один такой агрегат. Описание его устройства заняло добрую половину одного из её писем, и заставило меня сосредоточиться, морщить лоб и сопереживать….
Принцип простой: действует, как вакуумный насос. Или шприц. Состоит из полой трубки, куда вы вводите его и создаёте, оттягивая поршень, в трубке отрицательное давление. Орган, попавший в трубку, наполняется кровью, увеличивается в объёме и приобретает нужную форму.
…Той же трубки, я полагаю?…
Говорят, что это больно. Алина свидетель: она проводила эти негуманные манипуляции и эксперименты в надежде добиться какого-нибудь результата от бедного Рулле…
Затем вынимаешь какую-то втулку, открывается клапан- и то, что получилось, можно уже вынимать. Но, говорит Алина, ко всеобщему разочарованию, будучи извлечён, объект тут же теряет форму, обмякает и опадает.
Значит, вся процедура проведена зря.
Но Алина, слава богу, инженер, она что-нибудь придумает, я уверена; какое-нибудь усовершенствование, при помощи которого заставит эту штуку ещё послужить людям. Да и вообще, как уже сказано, сейчас в мужчине – не это главное. Оказывается, до Алины у Рулле вообще никогда не было женщин, что неудивительно; зато, в конце концов, он остался доволен и сказал, что “никогда и не думал, что заниматься сексом так приятно!”

В это время озлобленный тролль номер один, Б., подал заявление на развод.
На сепарацию, как у них это называется.(В Италии, кстати, тоже вначале- “сепарационе”, а потом уж, окончательно- “диворцио”).
В перечне вещей, которые он требовал у Алины назад через адвоката – уже не Хрольфа, естественно, а другого – значились: три куска мыла, крем для рук, зубная паста, туалетная бумага и ещё кое-какие необходимые принадлежности в том же духе. Алина была удивлена: час работы адвоката стоит намного дороже, чем весь этот гигиенический набор. Но, видно, Бьорна интересовали не столько деньги, сколько восстановление справедливости. Ведь он взял её из России без мыла и даже без туалетной бумаги; всем этим добром она разжилась и пользовалась в его доме, так что…будьте любезны!
Она собрала для бывшего мужа посылку, куда сложила всё по списку, и добавила от себя пакет женских адсорбирующих прокладок- могут пригодиться.
И, начиная кое-что подозревать, ревнивый Бьорн со своей горы следил в бинокль за передвижениями Рулле: куда это он направился на своей даче на колёсах? не к его ли бывшей жене?…Ах, подлец…Ну, подлец!…

Не бойтесь! Закончилась эта история хорошо, как в волшебных сказках.
И можно даже сказать, что добро победило зло.
Как Алина всегда говорила, “каждому даётся по его вере”. Она верила – и вот…
Спустя год проживания в кризисном центре им дали квартиру; и конечно, Рулле не оставил их своими заботами. Он оплачивал даже звонки Алины в Москву известному психотерапевту, который давал телефонные консультации и советы, как справиться с последствиями перенесённого стресса…Когда она пряталась в Житомире от рэкета и господина Горелика, тоже обращалась к целителям и экстрасенсам, чтобы найти причину свалившихся на неё несчастий и бед. И выяснились интересные вещи.
Оказывается, в ростовской квартире Алины, а именно в туалете, открывался “проход в иные миры”; жаль, что я раньше об этом не знала, бывая у неё, и неоднократно пользовалась этим “Старгейтом”, как обычным сортиром; а могла бы- глядишь- проскочить в другое измерение!
И по комнате летали негативно заряженные чёрные шары.
И всё – в результате заклятий, наложенных недоброжелателями. Естественно, полная “очистка” такой квартиры, не говоря уже о закрытии “чёрной дыры”, стоила бы не дешевле, чем евроремонт.
Рулле оплачивал и приезды в Норвегию, по очереди и тайком друг от друга, Алининых мамы и папы. Они всегда- тут как тут, как только дела налаживаются…
Потом был развод со злым троллем и свадьба с добрым Рулле. Новый муж купил ей дом за полмиллиона (ур-ра!), компьютер, потом ещё один, для сына, собаку- долматина, и разрешил водить машину(гип-гип-ура!…) Чуть позже Алинина мама, шестидесяти пяти лет, тоже вышла в Норвегии замуж, за обеспеченного вдовца Трулле. А следом и двоюродная сестра с Урала приехала и тоже нашла себе мужа- молодого инженера по имени Густав.
Вот почему я советую теперь всем заинтересованным и потерявшим надежду ехать в Норвегию. Там очень туго с женщинами; их не хватает.
Особенно в сельской местности.
Теперь Алина, как самая “состоятельная” из русских в Норвегии, занимается даже благотворительностью: занимает деньги тем, кто в них нуждается, и даже пускает к себе жить людей, находящихся в трудном положении. Жалуется в письмах, однако, что народ платит ей “чёрной неблагодарностью”; деньги назад не возвращают, с квартиры съезжать потом не хотят, да ещё и критикуют- “обсирают”- точное её выражение. (Словесно, имеет она в виду).
Только Бьорн остался безнаказанным. Хотя всё могло пойти по-другому. Альтернативная, скажем, история.
Если нельзя было ночью подсоединить к его заднице те самые провода высокого напряжения, то ничто не мешало, пока он спит, прыгнуть на него сверху и придавить своей тяжестью – ух, брат!… -как сделала недавно одна синьора в Италии.
Он умер бы точно, я вам гарантирую. Со злобным троллем было бы покончено раз и навсегда – безо всякого шума, без всяких разводов и адвокатов…В лепёшку.
Судебный медик установил бы смерть от сдавления чем-то тяжёлым. Чем? а кто его знает. Может, бревно упало в сарае. И даже если бы выяснили, что причиной смерти послужила Алина – трудно было бы доказать преднамеренное убийство.
Впрочем, я не подала ей такую идею, боясь обидеть и быть понятой неправильно. Алина всегда считала, что я немножко над ней издеваюсь.Но это тот выход, который безусловно выбрала бы я – ни за что не догадалась бы пойти в кризисный центр, как потерпевшая.
Характер у меня дурной, да и терпения нет. Хотя, признаю: в этом и есть глубокая мудрость- самому не суетиться, не пороть горячку. Сенсибилизировать общественность, отдаться на попечение разных организаций- для того они и созданы. Уметь привлечь к себе внимание и вызвать сочувствие.
Кстати: мне нужно этому научиться. Всегда решаю свои проблемы сама; сама себе адвокат, психолог и кризисный центр…
Почему я никогда ни у кого не вызываю сочувствия? Вот вопрос.
Hенависть, возмущение вызываю я у людей, желание строить козни- узнаете это из следующей главы, а жалость или сочувствие?
Никогда. Со мной, вероятно, что-то не так.
Ну вот, видите? У них в Норвегии- всё в порядке, потому они и на первом месте по уровню жизни.
Чего нельзя сказать о нас в Италии: и место-то только двадцать четвёртое, да и не в этом дело…

Г Л A B A 21.

“ MAPAЗMЫ KPEПЧAЮT : MEHЯ OБBИHЯЮT 1) B ПPEЛЮБOДEЯHИЯX И 2) B ПPИCTPACTИИ K AЗAPTHЫM ИГPAM.”

Как там поётся в известной опере о клевете? “…И, как бомба, разрыва-ается!…”
Здесь до таких ядерных масштабов не дошло, но имели место две трескучие петарды, пущенные в мой адрес. А так как оба обвинения были абсурдны – ну, как бы я могла? так погрязнуть в пороках, ей-богу…- то самое время о них рассказать.
Сначала в Челлино Аттаназио, где родители Марчелло после обеда мирно куняли себе на стульях, поступил анонимный звонок.
– Следите лучше за вашим сыном!- сказал суровый мужской голос.- Он проигрывает всё на скачках, вместе с этой русской. И она – ещё более заядлая (нет, даже- “осатанелая”,”оголтелая”, можно было бы дословно перевести, “игрунья”), чем он. Посмотрите – вылетят в трубу!!
– А Вы кто такой будете?- спросил папа Дарио.
– Доброжелатель, – скромно и с достоинством представился голос.

Сработало безотказно, ещё бы. Родители всколыхнулись…
Правильное и очень своевременное предупреждение, если учесть, что их сын уже лет десять, как “всё проигрывает”.
Этот звонок уже сам по себе в достаточной мере подмочил мою репутацию в глазах родителей, и без дальнейших происков Буратино. Из борца против азартных игр я превратилась в “заядлую осатанелую игрунью”, этакую “игрочиху”. Две-три недели спустя, несмотря на объяснения и уверения Марчелло, Дарио и Аннализа всё ещё смотрели на меня косо: он – по-карабинерски сощурив глаза, а она – вообще не смотрела; выражала своё неодобрение молча, сидя вполоборота ко мне на стуле, жуя губы и раскачиваясь. (В последнее время у неё появилась также малоэстетичная привычка вываливать язык и доставать им до подбородка).
Понятно. Разве сын может играть?…Это всё она, русская.
Не сомневаюсь: если эту семью в дальнейшем ждут опись имущества и долговая яма- виновата во всём буду я.
– Кто бы это мог быть?- недоумевал Марчелло. Анонимный звонок расстроил его не на шутку.
– Да кто угодно из твоих друзей из агентства,- говорю,- мало ли там психов? Вспомни, с кем ты там поссорился в последний раз. Или кто позавидовал, когда ты недавно выигрывал?
В последний раз он там поругался с пожилым синьором в засаленном пиджаке и со скверным характером, известным скандалистом. Марчелло привёл в агентство Кикку, которая чувствует себя среди игроков в своей тарелке и никому не мешает; но завистливый синьор, который курит, к тому же, немыслимо вонючие сигары, всё бурчал себе под нос, что “собаки воняют”. Это моя-то чистенькая Кикка, моя ароматная и душистая собачка!
Естественно, Марчелло ответил, что “некоторые люди воняют сильней, чем собаки”, а иные, как этот синьор, ещё и плюют в агентстве на стены, так что…
В чём – в чём, а в любви к животным мы с ним солидарны.
– Да нет, этот не стал бы…Да он и не знает моей фамилии и номера родителей.
Тогда я вспомнила, кого я видела в тот день на улице в Пескаре, непосредственно перед звонком, и сказала:
– Значит, это был Грациано. Больше некому.
-Да нет, – не верит Марчелло.
Но я уже была уверена. Другим вариантом мог быть только наш брат Рино, но он не нуждался в анонимных звонках, имея возможность и так каждое воскресенье обрабатывать родителей открыто, рассказывая им, под какое ужасное (моё) влияние попал младший брат.
Потом выяснилось, что я была права, что всё- таки- Грациано.

Но дадим преимущество Буратино. Он первый наносит удар.

Итак, мы с братом Рино долго терпели друг друга, несколько лет.
Точнее, он терпел меня, пока я казалась ему не слишком опасной и была не членом семьи, а всего лишь “подругой Марчелло”.
А Марчелло, как ему известно, дурачок.
Думал, что от меня отделается так же легко, как от Павлы Матушковой. Я же терпела его до тех пор, пока он не перешёл определённых границ.
При встречах мы были вежливы друг с другом, и если бы он хотел, могли бы стать даже друзьями; но это не входило в его планы. Я всегда поддерживала его в спорах, стремясь завоевать его симпатию, и видела, что ему это приятно. Ему определённо нравилось, когда Марчелло проявлял своё невежество в тех вопросах, в которых он “разбирался”. Я терпела обеды у него в гостях каждый раз, когда приезжала в Италию, обеды, на которых всегда обсуждалась Россия – коммунистическая, посткоммунистическая; и конечно и непременно – наши проститутки. Всегда проститутки. Дались ему эти проститутки! Кем он воображал меня – главой их синдаката?
Здесь же, за столом, присутствовала его жена Мария, и её не удивляла его странная осведомлённость о местах их, проститутской, дислокации по дорогам Абруццо, расписании работы, и то, что он “ради любопытства” часто останавливается с ними поболтать.
Нужно быть совсем глупой, чтобы представить себе Рино, остановившегося с украинками только “пошутить и поболтать”, “безо всякой задней мысли…только потому, что у них такой забавный акцент”, трясётся от смеха брат. Но лицо Марии, обычно грустно -озабоченное, как у больной старушки, в этих случаях становилось безмятежным; она даже слегка улыбалась, когда остроумный муж имитировал их акцент, повторяя: “Коза вуой? Сэссо? Чьенто миля “.
Мне было противно.
Терпела я и когда в последние наши каникулы с дочкой в Италии, будучи приглашёнными месяц гостить у родителей Марчелло, мы вдруг оказались перед необходимостью снимать квартиру и тратить лишнюю тысячу долларов, что не было никак предусмотрено. Брату вдруг понадобилась его комната – фактически, их общая с Марчелло спальня в Челлино, на случай если он захочет “переночевать иногда у родителей”- и это именно накануне нашего приезда. На самом деле, капризный брат не появился в Челлино ни разу, но не успокоился до самого дня моего отъезда, когда мы должны были освободить квартиру для новых жильцов. Так, мы не смогли провести в Челлино (то есть бесплатно) даже эту последнюю ночь – пошли в гостиницу. Рино, любимый сын, обнадёжил родителей, что придёт, что ему позарез нужна его комната и кровать. Надо ли говорить, что и в этот раз он так и не появился!
В общем, политика была ясна: политика отчуждения.
Рино стал опасаться, что я “слишком влезла в семью”, “слишком близка к цели”, а в его планы женатый брат никак не входил. Родительский дом и так уже был записан на его имя, вместе с землёй; и ему подошёл бы брат, старящийся с мамой и папой, всегда при них, бездетный, не претендующий на “наследство”.
Поэтому история с комнатой повторилась и тогда, когда я приехала в Италию “насовсем”, расчитывая завершить эту долгую эпопею законным браком.
В доме у Дарио с Аннализой остановиться не удалось. В гостиницу!…Там принимают гостей. Брату, смотри-ка, опять срочно понадобилась комната и кровать. Его тяга к родному дому чётко совпадала с моими приездами.
В тот раз, несмотря на мои протесты и желание сразу ехать в гостиницу (там хотя бы чисто и топят), Марчелло решил проявить характер и настоять на своём. Я осталась с ним у родителей; но вечером явился брат, как бы “собравшись ночевать”(на самом деле – только чтобы устроить сцену; нужно ему ночевать в этом холодильнике!). Увидев, что его комната занята, хлопнул дверцей машины, взвизгнул тормозами и, не сказав ничего, уехал.
Ах, как была расстроена мама! В кои веки раз сын приехал к ней ночевать, а в его комнате- незваные гости!
В короткое время, благодаря этим демонстрациям протеста и психологическим манипуляциям Буратино, я превратилась в какой-то предмет раздора в семье, в персону non grata. К тому же, Марчелло изложил им сущность экономического кризиса в России, падения рубля и краха моей коммерции, и стал подходить к разговору о том, что поскольку я не смогу теперь приезжать по делам, то возможно, останусь насовсем, и…
Мама ничего не понимала и раскачивалась на стуле. Ей было ясно, однако, что если раньше я приезжала и уезжала, и денег у меня было хоть отбавляй, то теперь денег у меня станет намного меньше и уезжать я не собираюсь. Амплитуда её раскачиваний на стуле становилась угрожающей, и наконец она заверещала истеричным старческим фальцетом:
– Женитесь?…Женитесь! Женитесь!! Посадишь себе на шею их всех- трёх человек!!
(Кого это – трёх? Один- это я, второй – моя дочка; а третий-то кто?)
– Помогать всем этим! (“Все эти”- опять же мы?) Обуза! Обуза!!Обуза!!…
Хотя её сын к тому времени уже задолжал мнe порядочную сумму, она об этом не знала. Как и об азартных играх. Её нельзя было волновать.
– Марчелло никогда не женится !- внезапно закончила она, будто вынесла свой приговор.
Дарио молчал и курил.
Я встала и тут же откланялась, выразив сожаление о том, что они все так настроены против меня; а я-то считала их друзьями и полагала, что знаю лучше…
Дело было в канун Рождества. На следующий день, к моему удивлению, Аннализа позвонила ко мне в гостиницу и пригласила меня на свой рождественский обед.
Я отказалась.
– Как же так? Ты здесь одна, без семьи,- недоумевала она.
-Ничего страшного, – я объяснила синьоре, что обычно праздную Рождество с семьёй или с друзьями, а их ни к одной из этих категорий отнести нельзя.
Видимо, обидела всерьёз.
Марчелло пошёл один; там были Рино с Марией. Конечно, разгорелся диспут и скандал, и в центре обсуждения была я. Рино рвал и метал. Он кричал, что русские – коварны, а Марчелло – наивен, сопровождая это неповторимыми итальянскими жестами; и что он сам никогда не женился бы на Марии, если бы у неё не было постоянной работы. (Мария, мои поздравления! Сказать такое при тебе. Женился только потому, что ты могла его содержать!)
Впрочем, она никак не отреагировала.
Естественно, в тот раз никто ни на ком не женился, и я, у которой кончался срок визы, должна была уехать. Спасибо брату Рино: он хорошо обработал стариков.
Однако, я взяла его себе на заметку, и из списка всего лишь малоприятных личностей он был переведён в список врагов, от которого до списка “к ликвидации”- всего один шаг.
“I’ll be back”, как говорят в кино Терминаторы. Спустя три месяца я вернулась и довела дело до конца. Несмотря на все козни и происки брата.
Это, так сказать, из истории наших “холодных войн”.
Впоследствии это никогда не обсуждалось; через пару месяцев после регистрации старики пришли в себя и сменили гнев на милость, и я опять была, как ни в чём не бывало, “принята в семью”. И даже делала вид, что ничего ен знаю о том, как Рино ставил мне палки в колёса, о его подрывной деятельности.

Дальше последовал эпизод с Ириной Смакиной, когда я уже начала терять терпение, но простила его, засранца, как не пользующегося успехом у женщин- за исключением лопоухой, во всех отношениях, Марии.
Иногда мне было его даже жалко: неудавшаяся актёрская карьера и так далее. И может, продолжала бы прощать и избегать конфликтов во имя мира и покоя в семьe, если бы дело не коснулось опять-таки Кикки.
Не знаю, любите ли вы собак.
Я принимаю их дела настолько близко к сердцу, что заслужила прозвище ” Olga la Canara”(“Собачница”), данное мне, конечно же, их гонителями. И всерьез полагаю, что следовало приехать в Италию лишь для того, чтобы встретить здесь Кикку. Представить себе не могу, что мы бы не встретились и не узнали друг друга! Сама судьба, как видно, свела нас вместе..
Когда-то и у Рино с Марией тоже был пёсик – маленькая нервная Лилли.
Хорошая собачка, немножко слишком суетливая и запуганная; но было бы странно, впрочем, чтобы в семье, где есть Рино, кто-то вёл бы себя по-другому, включая животных. Какое-то время, однако, он был собакой доволен – развлекался, бросал ей мячик…Наказывал, правда, если мочилась в коридоре, а гулять с ней, выводить во двор, не любил – некогда; куда приятней весь день, пока жена на работе, гулять одному.
В Челлино Лилли приезжала с ними и лазила, конечно, везде, где ей только заблагорассудится. Кристина сажала её мне на руки, и родители веселились- собачка вносила оживление. Но вот прошёл год – и Лилли им надоела; взрослым, стало быть. То некому было с ней гулять, и бедное животное, несмотря на страх наказания, писало в квартире – нельзя же терпеть весь день; то у Кристины обнаружили какую-то аллергию – вряд ли на собачью шерсть, но тем не менее…
От Лилли решили избавиться. Сперва её отвезли к родителям в Челлино. Здесь она, не нужная никому, бегала вокруг дома, и даже в холодные ночи это привычное жить в тёплой квартире создание не могло найти себе приюта – разве что у кроликов в сарае, да и тот был, скорей всего, заперт.
Животные в семье Коцци как-то не вообще не выживали, разве что самые стойкие и неприхотливые, типа крыс. На кур и кроликов периодически нападал мор, вызванный загадочными эпидемиями; собаке, привязанной зачем-то годами на цепь, давали прокисшие макароны; чёрный кот во дворе истошно мяукал от голода.
Дом стоял у самой дороги, по которой редко, но со страшной скоростью проносятся машины; но папа Дарио за жизнь Лилли не волновался- опасался, что Лилли “нанесёт какой-нибудь ущерб”, то есть “заставит упасть какого-нибудь велосипедиста”, а ему “придётся платить”. И жаловался Марии.
И Мария, добрейшая из женщин, сказала:
– Тогда сделайте так, чтобы она исчезла.
Дарио не нужно было повторять два раза. Он завёз собачку подальше от дома и выпустил, как он говорит, возле кладбища, недалеко от какой-то фермы, а затем уехал.
Все эти действия, не говоря уже о том, что ни в чём не повинное существо, привязанное к своим хозяевам и не приученное самостоятельно добывать себе корм, было обречено метаться в отчаяньи и искать этих хозяев -предателей, а может, и на голодную смерть…Так вот, эти действия подпадают под статью закона и являются преступлением. Нельзя брать собак и потом бросать их, когда вам вздумается. Надеюсь, что Лилли повезло, и какая-нибудь добрая душа подобрала её…
Я узнала об этой истории слишком поздно, какое-то время спустя, иначе я взяла бы несчастную Лилли себе, хотя будучи собакой Рино, она не была мне особенно симпатична. Кристине они сказали, что “Лилли вышла замуж” и “теперь у неё будут дети”. Какой цинизм! Издевательство. Девочка грустно улыбалась сквозь слёзы, не зная, то ли ей радоваться за свою собаку, то ли горевать оттого, что она почему-то больше её не увидит. Кристина долго переживала свою потерю, и рисовала себя неизменно с чёрной собачкой, Лилли, рядом. Возможно, помнит её и сейчас.
С этого времени, однако, по высочайшему решению брата, собаки в доме родителей стали нежелательны.
Я ничего не знала об этих решениях, потому что меня всегда мало интересовали его решения…и когда мы взяли Кикку, брат уже проповедовал в семье новые принципы санитарии и гигиены; говорил о страшных болезнях, которыми можно заразиться от собаки, о её “нечистом дыхании”, которое само по себе уже губит ваше здоровье. Марчелло возражал брату и говорил ему, что так, как они поступили с Лилли, порядочные люди не поступают.
Но всё было бесполезно: негодяй сказал, что если он избавился от собаки, то теперь собак в доме быть не должно. Родители молчали, как всегда, согласные во всём с о своим дебильным первенцем. Или Лилли была лучше, чем Кикка, или, скорей всего, Рино – гораздо лучше Марчелло.
Что позволено Юпитеру, не позволено быку.
Надо сказать, что Кикка сразу оценила ситуацию, поняла, что Рино говорит что-то нехорошее о собаках вообще и о ней в частности, и отнеслась со взаимной антипатией; стала рычать на него из-под стула, и никакие попытки подкупить её колбасой не имели успеха. (Враги, Кикка. Это – враги! Не бери колбасу у врагов!)
Тогда Мария, внезапно нагнувшись под стул, залаяла по-собачьи, неожиданно пронзительно и громко для такой маленькой женщины:
– Вуф! Вуф! Ввуф!!…
Я даже замерла, остолбенев на мгновение.
С Киккой от испуга случилась истерика – теперь она лаяла взахлёб.
– Что это с ней?- засмеялась Мария.- Боится?
– Никогда раньше не видела человека, который лает, – предположила я, и увела собаку.
И опять я решила не раздражать брата. В результате, на Рождество мой маленький щенок сидел и скулил под домом в машине, хотя ему могло быть так хорошо и спокойно у меня на коленях; а я каждые полчаса выходила к нему проверять, всё ли в порядке.
Когда брата в Челлино не было, мы впускали в дом Кикку; но отношение родителей к ней резко изменилось. Если раньше, когда она бежала к ним стремглав на второй этаж, чтобы приветствовать, лизала им руки, махала хвостом, они умильно улыбались и приговаривали: “Ти-ти, ти-ти, ти-ти!”, то теперь при её приближении мама стала брезгливо отдёргивать руки, показывая неодобрение или, может быть, страх заразиться…
Собак искренне не понимал причину такой перемены. Почему больше не гладят, не ласкают?…
Потому что Рино запретил. И если уж их отношение к людям зависело от его подсказки, то что уж говорить о какой-то собаке? Постепенно, однако, Киккин энтузиазм иссяк, и она оставила их в покое – только сдержанно помахивала хвостом при встрече.
“Вам же хуже, – думала я.- Разочаровали существо, которое искренне желало вам добра. Не за деньгами же приходило и не за продуктами, как некоторые!”

В тот достопамятный раз брат был один, без Марии и Кристины. И начал, как ни странно, заигрывать с Киккой, улыбаясь и говоря, что “умеет найти подход к собаке”.
Ни к кому он не умеет “найти подход”- ни к женщинам, ни к собакам, вот что я скажу. И те, и другие сразу чувствуют фальшь. И Кикка не попалась на удочку; она прекрасно помнила, что это “тот, плохой”, который не любит собак и жена которого громко лает. Поэтому она держалась на расстоянии и гавкала, как только он к ней приближался. А вообще, мой пёс – сама нежность и дружелюбие, у Кикки повсюду много друзей.
Наконец, Рино взбесился:
– Да заставь ты заткнуться эту собаку!- заорал он.- А то дам ей пинка – покатится с лестницы!
Я встала и выпрямилась во весь рост. Не знаю, смогу ли я одолеть взрослого, и наглого притом, мужичонку, хоть не совсем карлика, но и далеко не гиганта?…Наверное, смогу. На всякий случай, я взглядом искала сподручный тяжёлый предмет: кочергу? или щипцы для угля?…Лопатку?
– Знаешь что, – говорю я спокойно, стараясь подбирать слова и не сказать лишнего, – при всём уважении к этой семье, – смотрю на маму и папу, – если кто-то сделает что-нибудь плохое моей собаке – я сделаю то же самое ему.
Этого он не ожидал. Может, это пошло вразрез со сложившимся у него представлением о женщинах, но во-первых, у него это представление неправильное, а во-вторых, когда никто меня не защищает, я могу защищаться сама.
– Так значит, ты ещё не поняла, что собака в этом доме нежелательна?! Как тебе ещё объяснить?!…Здесь- не Россия, а Италия, и вы должны стараться подняться до уровня нашей культуры!- не успокаивался брат.
– Я, Рино, до твоего уровня культуры уже поднялась в начальной школе, – говорю я. – Уже умела читать и писать, когда ты только начал связно говорить. Хоть я и младше тебя, – добавила.
Во время короткой паузы он вспоминает этапы своего культурного становления.
– …А!- кричит торжествующе после. – Тебе не нравится, что мы – крестьяне?! А ты-то кто?! Говоришь, что ты- медик, но это ты говоришь! Мы-то не знаем, какой ты медик!
– Я привезу тебе копии документов, как только переведу их в Риме; у тебя будет твой собственный экземпляр, – заверяю его.- А насчёт собаки – твои родители никогда мне не говорили, что собака в доме им мешает.
-Я сказал, что собаки в доме быть не должно!!
-А как же твоя собака? Она бегала здесь везде.
-Я избавился от неё!
-…и совершил подлое, гнуснейшее преступление. Ужасную вещь совершил.
-Здесь дом весь загажен крысами; крыс полно, – вступает Марчелло. – Если тебя так волнует гигиена – сделал бы что-нибудь в доме: уборку, дезинфекцию, побелил бы стены…
Тут Рино орёт, как он загружен и занят, а вот мы, которые живём близко, мы должны были бы помогать старикам! И красить, и белить! Он, Рино, всегда думает о маме с папой, он и только он!
-Почему же тогда, – говорю, – ты не хочешь, чтобы мама и папа жили с тобой?…
Молчание. Глаза ещё навыкате от возмущения, щёки вздуты, но ответа нет. Этот бестактный вопрос застал Рино врасплох. Ах, никто не осмеливался ему его задать…Уже год, как Аннализа жалуется детям, что не хочет жить “одна с Дарио” и плачет, и собирается “уйти в дом престарелых”. А Рино отвечает, что в их новой квартире ей места нет, а единственная свободная комната “вся занята мебелью”.
Всё кончилось тем, что пришлось мне её утешать и согласиться, в случае необходимости, взять стариков к себе.
– Что ж, снимем дом или квартиру побольше,- сказала я, хотя каждая клетка моего организма кричала в ужасе: “Нет! Нееет!!”,- и будем жить вместе. Попробуем хотя бы.
Однако странно, что старший любимый сын с невесткой-итальянкой и родной внучкой не хотят их брать к себе, а невестка-иностранка, которую не хотели “принимать в семью”- согласна.
– Хорошо, – брат выпускает воздух и делает лицо нераскаявшегося злодея, – считай, что ты мне преподнесла урок…довольна? Я – вот такой плохой; и что?
– Да, сдаётся мне, мил человек, что ты на самом деле плохой, – говорю, – но это ещё не повод на меня орать, повышать на меня голос; потому что со мной так никто не разговаривает. Я к себе требую уважения, а ты себе стал позволять- сейчас как бы из-за собаки, а тогда, летом – из-за Ирины…
– А! Эта кретинка?!- смеётся он неестественным смехом.- Та, что наставляла мужу рога? Да я бы её – пинком под зад, на месте её мужа!
-Вот, пожалуйста, ты её абсолютно нe знаешь, а позволяешь себе…
-Да сразу видно, – машет он рукой, – что это…несерьёзная…(хотел подобрать, видно, другой эпитет, но при родителях передумал)
-А ты- серьёзный?- удивилась я.- Ты у нас что- очень серьёзный?
Только это спросила.
И вопрос повис в воздухе. Оказывается, в этот момент он испугался; подумал, что сейчас я расскажу о его похождениях с Мариной Верденской, матерью троих детей и актуальной владелицей трёх магазинов в Ростове. Я не собиралась этого делать. И в мыслях у меня не было. Хотела только сказать – имеет ли право он, с его “серьёзностью”, осуждать других?
Но брат не понял; весь раздулся и побагровел.
С ним случилась истерика, и он внезапно заголосил:
– Ну, трахнул я твою подругу! Ты это хотела сказать, да?!…Я трахнул твою подругу! – и разводит руками, как в театре: видите, мол – я никого не боюсь!
И нервно смеётся.
– Да нет, я не это хотела сказать, – машу я рукой, – но раз уж ты сам признался…
Родители не ожидали таких откровений. Слегка опешили, хотя быстро оправились. Им-то что? Может, в глубине души порадовались за сына, что не скис ещё совсем в семейном болоте, молодец – живёт полной жизнью.
Главное, что Марии не было. Да если бы и была Мария – я уверена, она бы и виду не подала. Её ничем не прошибёшь.
А мне тем более эти разоблачения никакого удовольствия не доставили. Потому что, во-первых, меня коробит от слова”трахать”, а во-вторых, трудно себе представить более неприятное зрелище, чем спаривание Верденской и Буратино- как неэстетично! Уже не говоря о том, что и “подругой” назвать её нельзя. Была бы подругой – я бы с таким типом не стала её знакомить…А в -третьих, преступление, которое они совершили вместе с Марией, бросив собаку, по мне намного хуже дурацких супружеских измен.
Это вот – аморально и гадко.
И тут брат пошёл ва-банк, и настал мой черёд удивляться.
– А ты что делаешь, когда ездишь в Пескару? А?…
– Я?
– Да, ты!
Ожидал, наверное, что поймает меня в капкан и вызовет такой же поток саморазоблачений? Увы, самое страшное, в чём меня можно уличить – это в покупке какой-нибудь тряпки в бутике, на которую у меня, по идее, не должно быть денег, а они есть, тайно выкроенные из семейного бюджета. Но я, как человек осторожный, входя в особо роскошный магазин, всегда оглядываюсь: не шпионит ли кто украдкой? Нет ли за мной слежки – каких знакомых, или того же брата?
А ещё меня можно увидеть в магазине пластинок. И в книжном. Или просто идущей по улицам. Мне нравится теряться в толпе большого города и ни с кем не здороваться на каждом шагу. Я выросла в большом городе, я скучаю по большому городу. Вот что я делаю в Пескаре.
Да и что такое Пескара? Всего-навсего сто тысяч человек. Имитация, иллюзия большого города.
-Ты знаешь, что ты делаешь,-отвечает он многозначительно.
– Я-то знаю: гуляю, в магазины захожу…А ты что имеешь в виду?
Хотя всем уже было ясно, что он имел в виду.
– Ты что, её с кем-то видел?- прищуривается Марчелло.
Ага, вот оно, наконец! Вот этого нам не хватало – страстей, немного ревности; а то что-то увял интерес, всё как-то буднично, пресно…подбавь-ка, брат, огонька!
– Не хочу говорить, – уклоняется Рино.
И таким образом ясно даёт понять: да, я, может, с кем-то её и видел.
Но дело в том, что по чистой случайности во время моих прогулок по Пескаре мне ни разу не довелось встретить ни одного знакомого мужского пола, или хотя бы соседа по базару, с которым я могла бы остановиться на пять минут поболтать или выпить по чашке кофе…так что, Рино, голубчик, все твои инсинуации- чистой воды выдумка и провокация, потому что ни с кем ты меня не видел.
Жаль, жаль. Потому что в противном случае оставались бы какие-то сомнения в твоей порядочности, а теперь их не остаётся. Рино – абсолютно нечестный и непорядочный брат. Возникает сильное желание подойти к нему и дать оплеуху, этому мелкому интригану, но я его подавляю.
– Так ты видел с кем-то её или нет?- настаивает Марчелло.
Вот какой оборот принял разговор. До чего легко сбить итальянца с толку!
Bсе уже говорят одновременно; воцарился хаос, беспорядок. Папа, по-моему кричит, что хотел бы, чтобы в будущем все ограничили свою сексуальную активность семейным кругом, а мама неизвестно отчего развеселилась и хохочет, открывая беззубый рот.
– В общем, – говорю я, подводя итог,- здесь проблема не в собаке и не во мне, а в том, что Рино хочет нам дать понять, что он в доме хозяин; его комната, его кровать, он устанавливает правила; а остальные, включая Марчелло и родителей, права голоса не имеют. Почему он сперва поссорил Марчелло с Матушковой, а потом старался избавиться от меня? Потому что ему нужен неженатый брат, без семьи. Он волнуется за своё наследство: дом, который записан на него, землю и прочее.
-Что-оо?!- взвивается Рино.
-Так вот, – продолжаю я, – если дело в этом, то меня это твоё наследство не интересует; всё это хозяйство даже не представляется мне ни ценным, ни привлекательным, оно и выеденного яйца не стоит – я уже об этом говорила. Что я буду здесь делать – возделывать пол-огорода?
-И меня ни хрена не интересует!- говорит Марчелло.- Пусть забирает всё.
-А ты откажись, если тебя не интересует, – живо вставляет брат.
Мы поднимаемся и уходим. Брат остаётся – орать на родителей.
И с одной стороны, Марчелло доволен – наконец я без обиняков выложила брату всё, что он хотел бы сказать годами, но не решался; но посеянные сомнения, с другой стороны, дают всходы, и на обратном пути в машине он то и дело спрашивает:
– Мог он тебя всё-таки видеть с кем-то в Пескаре? или не мог? Нет, мне – всё равно, но разговоры эти мне не нравятся…
– А он тебе для того и сказал, чтобы ты сомневался.
– Да нет; он так просто сказать не мог.
– Да что ты! Конечно, нет!…Твой брат – чеcтнейший человек.
Я устаю от этой комедии. Он верит этому интригану, выброшенному со скандалом отовсюду; и даже, спустя какое-то время, вздыхая с неподдельной горечью, говорит:
– Ты заставила меня поссориться с братом.
– Можешь вернуться и помириться. Можешь даже поцеловать его за то, что клевещет на твою жену, то есть меня. Другой бы на твоём месте…
Но это ведь бесполезно, объяснять Марчелло, как должен был бы вести себя на его месте настоящий мужчина, жену которого позорят и ложно обвиняют.
Даже смешно: почему я всегда жду, что кто-то поведёт себя “как настоящий мужчина” и неизменно остаюсь разочарованной?
Потому что никто себя так не ведёт. Кроме меня.
Может, я- последняя из настоящих мужчин?

На следующий вечер позвонила взволнованная Мария.
Марчелло только вернулся с работы.
– Беги, спасай брата!
Что случилось? Рино в очередной раз поссорился с соседями – из-за парковки машин под домом или какой-то ещё ерунды – и разгневанные жильцы повели его к морю, чтобы набить ему морду. А может, его убить. А поскольку друзей у него нет, и Марчелло – единственный брат, то должен же он что-нибудь сделать, защитить Рино!
Я была уверена, что Марчелло побежит, как всегда, спасать. Вот он, удобный случай помириться с братом!
Но не побежал. Видно, устал после работы.
– Мария,- сказал он, – мне жаль, но пока я доеду до Монтесильвано, за это время его или уже убьют, или дело решится миром. А во-вторых, надоело его спасать. Скажи своему мужу: пусть научится ладить с людьми.
Повесил трубку и сел есть.
Брат вышел из истории с соседями живым и невредимым, но не сделал для себя никаких полезных выводов (именно потому и не сделал).
Приехав в конце недели, как всегда, в свою вотчину Челлино и зайдя в свою комнату, он заметил пропажу с полки одной из немногих книг, а именно позарез ему нужного в этот момент орфографического словаря. Словарь, который тридцать лет до этого пылился на полке и принадлежал обоим братьям, мы взяли для Кати. Брат устроил скандал: почему его вещи берут без спроса? И потребовал срочно вернуть. Аннализа была расстроена и раскачивалась на стуле. Вечно её первенца обижают!
-Если вам нужен словарь, пойдите себе и купите, – говорила она Марчелло, – пойдите и купите, – повторяла она.- А этот я покупала Рино, когда он учился в школе!
Видя маму в таком состоянии – впрочем, как обычно после визитов Рино- Марчелло взбесился. Этот словарь, наконец, переполнил чашу терпения; а у Марчелло эта чаша – размером с таз. Скрежеща зубами, он позвонил брату и сказал, чтобы тот перестал возбуждать попусту мать, у которой не в порядке с головой; пусть, если что не так, обращается прямо к нему, Марчелло, и он найдёт способ его удовлетворить. Пусть не трогает мать, которая после его приходов вся накрученная, как пружина.
На этом “культурная часть” его речи окончилась. Видно, по- хорошему брат не понимал и спорил.
– Тебе нечем заняться, а?!- сказал он тогда.- Слишком хорошая жизнь?…так я тебе её испорчу; я тебя в больницу отправлю!! лечиться! Что тебе нужно?!Что? словарь?…Что ещё?!Моя жена тебя не устраивает?…А? Ага!…Да, есть люди покруче тебя – ты этого не знал?…Ну, будь здоров.
Это было уже кое-что. Наконец заговорил, как мужчина.
Хотя бы один раз, для разнообразия.

С братом мы не разговаривали два года.
Аннализа всё это время пыталась нас “помирить”. Однако, представляла она себе это примирение своебразно: считала, что я должна попросить у Рино прощения.
Интересно, за что?…
Я была неправа, “рассказав о том, что он спал с моей подругой”.
Во-первых, говорю, это не я рассказала, а он сам. Во-вторых, не при Марии. А в-третьих- это правда (и Марчелло – свидетель кивает головой).
А вот то, что он пытался сказать про меня, ваш сын – это уже сознательная клевета, и я, говорю им, найму адвоката, устрою ему процесс с возмещением моральных убытков и прочим (это я только пугаю, но они об этом не знают; растерянно хлопают глазами). В ходе процесса его попросят предъявить доказательства, а так как доказательств нет – извиниться публично.
Он должен извиняться, а не я, уважаемая свекровь.
А возмещения морального ущерба я потребую, потому что- кто знает? Из-за этих посеянных сомнений могут испортиться наши отношения с Марчелло; а то и разведёмся…В иных семьях на почве ревности и клеветы случаются страшные вещи: вот, то и дело видишь по телевизору- кто-то кого-то зарезал или застрелил; происходят трагедии, жизнь подвергается опасности- так или нет?
Родители кивают головой, соглашаются.
Поэтому тот, кто клевещет, берёт на себя большую ответственность. И должен платить. Надо быть поосторожней с людьми. А то люди бывают разные. Один всё проглотит спокойно, как Марчелло, а другой сначала вашего Рино задушит за оскорбление жены, а потом уж начнёт разбираться.( Это я опять фантазирую на тему: “Мужчины, мужчины, мужчины к барьеру ведут подлецов”. Никуда они их не ведут). Ваш Рино кончит плохо рано или поздно, если не изменится.
Сказав эту речь, смотрю на притихшую аудиторию свёкров.
Папа Дарио вроде со мной согласен. А мама качается на стуле и шамкает беззубо ртом:
– У меня два сына; и одному я не могу ничего сказать, и другому… А ты, Ольга, должна выполнять свой долг! Э!…
…Какой именно?…Ничего я не поняла. Одно ясно: теперь ни о каком совместном проживании с родителями и речи быть не может. Не хватало ещё, чтобы я взяла стaриков к себе и досматривала их, а по воскресеньям к ним приходил любимый сын Рино, получал от них свою “стипендию” и вдобавок командовал нами!
Нет, я умываю руки.
И кого, интересно, он думает, можно найти, встретить на улицах Пескары, если предположить, по его теории, что я выхожу из дома искать мужчин? Каких-нибудь маньяков, уличных приставал?…Кто из нормальных людей к тебе подойдёт на улице? Разве что такой субъект, как он сам, который как раз с этой целью и бродит по городу. Как он себе это представляет?…Судит по себе, конечно. Но я-то- не он. Как мало знают они людей!
Как глупо всё- как в мексиканской теленовелле!
Ох, боже ты мой, боже мой.

“Примирение” с братом состоялось в один прекрасный день.
Жаль, что Аннализа этого не увидела, потому что была уже не с нами, а в лучшем из миров. И произошло это совсем не так, как ей бы хотелось.
Два месяца спустя после её смерти, на Пасху, после семейного обеда, во время которого я всё ходила проведывать, как там моя Кикка в машине, я решила: хватит. Выпустила её и дала ей зайти в дом, не объясняя ничего никому.
На лестнице Мария испуганно вытаращила глаза:
– Ты дала ей зайти? (Боялась реакции своего господина)
– Да, – спокойно ответила я.
Никто не сказал больше ни слова. И брат сидел и молчал.
Кикка стояла перед ним, гордо держа хвост пистолетом, а он разглядывал пол у себя под ногами…Может, торжество, которое я испытала при этом, было не совсем, вы скажете, адекватным, но эта победа не показалась мне малой и незначительной.
Учитывая обстоятельства.

Ну, а теперь вернёмся к загадочной личности, звонящей по телефону.
К анонимному доброжелателю.
Ни для кого не будет новостью, если скажу: все браки переживают кризис.
Ещё бы! Понятно. Надоедают друг другу до смерти; на горизонте возникают соперники… Та же ситуация не обошла и меня; только моей соперницей …стал мужчина. Этот факт меня несколько удивил.
Где-то за год до анонимного звонка этот тип появился в “лошадном агентстве” и сразу всех очаровал. Ну, не всех, а самых впечатлительных, вроде Марчелло и Гверино, молодого паренька в очках, которого привёл в агентство папа, когда тот был ещё в нежном возрасте, и который бросил, наконец, из-за пагубной страсти к лошадям университет.
Грациано Бартолоцци электризовал! Он приходил с улыбкой на гладком приятном лице, смеялся, вытаскивал деньги из кармана и щедро всех угощал в баре. Во время забегов он возбуждался и “скакал” по агентству на воображаемой лошадке, двигая “поводьями”, как делают дети. А если выигрывал, то кричал:
– И айда-а!!…К кассе! Вот так вот!!…К кассе!
И очень нравился новым друзьям.
Вскоре они стали буквально неразлучны, ходили за ним по пятам, Марчелло и Гверино. По очереди угощали друг друга обедами и ужинами, и Грациано звонил Марчелло по сто раз на день, только чтобы сказать:
“Чао!! Ты где?…А я- здесь!”
Казалось, и часа не могут прожить друг без друга. Каждый раз лицо Марчелло расцветало нежной улыбкой, как только он подносил телефон к уху:
– О! Грациано! – восклицал он так ласково, будто слышал голос любимой девушки. Да что там! С женщинами он никогда так не говорил. Я, по крайней мере, не замечала, и давно не видела таких улыбок, адресованных мне.
Грациано стал просто его кумиром. И это ещё не всё.
Если днём он работал в какой-то коммерческой организации, то по вечерам пел в различных барах. И вот, представьте, начал петь в баре напротив лошадного агентства. Туристический сезон ещё не был в разгаре и певцы там, в общем, не требовались, но Грациано пел “почти бесплатно, для друзей”, и “чтобы привлечь в бар клиентуру”. А также устраивал караоке и многое другое.
Никогда я не любила массовиков- затейников. А Грациано был, по всему, именно массовиком. И затейником.
Конечно, Марчелло и Гверино безвылазно сидели там. Марчелло наш певец посвящал самые задушевные песни из своего репертуара, и там, где говорилось о “верном друге”, отрывал руки от сердца и тянул к нему…казалось, все сейчас зарыдают. Пел он неплохо, надо сказать, не лажал. И эта музыкальность, и пачки денег, что Грациано вечно таскал с собой, невольно впечатляли друга.
Он обещал Марчелло, что они поедут вместе в Венецию, в казино, и там Грациано, как “менее опытный”, будет играть по подсказке Марчелло, а потом даст ему пятьдесят процентов от выигрыша; и поездку оплатит, конечно, он; а также поможет ему взять “почти за бесценок” новый грузовик…и много ещё чего обещал. Марчелло верил всему и повторял восхищённо: “Да, Грациано- это…блестящая личность!”
Когда я робко напоминала ему, что до сих пор тот не выполнил ни одного своего обещания – ни насчёт машины, ни насчёт казино, Марчелло отвечал невозмутимо:
– Ну, и что? Что это значит?…
Критиковать Грациано в тот период “великой дружбы” было противопоказано- как кощунствовать и осквернять святыни.
Я, мало-помалу, начала чувствовать ревность к этой “блестящей личности”. Поведение Грациано казалось мне подозрительным; слишком очевидно хотел он нравиться, постоянно в этом усердствуя; и это наводило меня на мысль – зачем?
Он так старался привязать к себе этих двух незадачливых простаков, Марчелло и Гверино, что у меня появились разные сомнения. Иногда казалось, что Грациано ведёт себя как женщина, которая старается завоевать мужчину. Или наоборот-как мужчина женщину. В этом я не очень-то разобралась.
У Грациано была жена, на несколько лет его старше (а ему на вид было тридцать шесть- тридцать семь), выглядевшая, по здешним меркам, довольно смело, если не сказать – вызывающе: открытый пупок, перфорированный и усыпанный блёстками, ранней весной, когда ещё холодно; короткие юбки с разрезами до бедра и всё в таком духе. Иногда она присутствовала в баре, пока муж пел, но взаимного интереса друг к другу они не проявляли.
Грациано был вежливым и слащавым с женой, но никогда – таким оживлённым и возбуждённым, как с Марчелло. Он приглашал его на ужины со своими “клиентами”, “не хотел идти один, без своего лучшего друга”, однако там представлял Марчелло не как базарного торговца или курьера “Бартолини”, а как “предпринимателя, имеющего свою фирму”, или тому подобное. Видно, стеснялся “лучшего друга” с таким непрeстижным родом занятий.
Странно, что Марчелло не чувствовал себя хотя бы слегка уязвлённым и поддерживал эту игру. Если бы имел немного собственного достоинства, мог бы и призадуматься. Это ведь даже не девушкам в шутку представляться “пилотом авиалайнера”, как Никола. Здесь мужчина представляется мужчинам.
А если завтра они увидят тебя на рынке, стоящим за прилавком? как будешь выглядеть?…
Не знаю. Плюнь в глаза – божья роса.
Врал Грациано часто и безо всякого смысла. Например, будучи от тебя в двух шагах, говорил по телефону, что он – в командировке во Флоренции, или на ипподроме в Риме. Иногда бывал тут же разоблачён, но это его не смущало – делал вид, что “пошутил”.
Рассказывал смутно и путано о своей прошлой “службе в полиции”, и о том, как оставил её при загадочных обстоятельствах, так как в полиции “все подкуплены” и бытуют “всякие злоупотребления”. Я не верила: нa бывшего полицейского он не был похож; скорей всего, знал о службе в полиции понаслышке, от своего отца, который вроде действительно там служил.
Неважный, может быть, из меня психиатр, но что-то мне всё это напоминало. Психомоторное возбуждение, эйфория, скачки на невидимой “лошадке”, частая смена идей, склонность к бессмысленному вранью. А ещё – желание казаться не тем, кто он есть, и нравиться, нравиться любым способом. Быть в центре внимания.
К некоторым описаниям душевных расстройств подходит. И как нельзя лучше. А?…Но Марчелло отмахивался от меня, как от назойливой мухи – уж очень этот Грациано его развлекал. Куда больше, чем я.
К тому же, я не умею петь; наличность моя к тому времени кончилась – была вложена в дело, а пустых обещаний я не даю…Поэтому заинтересовать Марчелло мне было поистине сложно.
Но понемногу Грациано стал показывать и “оборотную сторону” своей медали.
Начал издеваться над Гверино, а потом и сочинять какие-то скабрезные истории гомосексуального толка, касающиеся Гверино и музыканта- аккомпаниатора Грациано. Гверино долго ни о чём не подозревал, но когда до него дошли, наконец, слухи, Грациано стал отпираться: он ничего такого не говорил, а говорила барменша Соня.
Соня была вне себя от ярости; на этом сезон выступлений Грациано в баре агентства закончился- вход для него был закрыт. Поссорившись с владельцами бара, Грациано, “чтобы загладить вину”, пообещал Гверино “очень дешёвый сотовый телефон”. И принёс ему, действительно, телефон (как потом выяснилось- продал ему свой). К тому времени он уже растратил все деньги с дедушкиной сберкнижки и влез в долги, как случается рано или поздно с любым игроком. Затем предложил Гверино собрать деньги у друзей, если им тоже нужны “дешёвые сотовые телефоны”.
Конечно, нужны! Гверино собрал пятьсот тысяч лир и отнёс их Грациано.
Теперь, однако, певец с телефонами не спешил; надеялся выиграть и купить их потом в магазине по обычной цене. Только тогда Марчелло стал покачивать головой с осуждением и говорить, что так, мол, “нехорошо, нечестно”.
Что не помешало ему в один прекрасный день, когда мы выехали всей семьёй в Пинето, бессовестно бросить нас с дочкой на произвол судьбы и пойти с Грациано на ужин, как только тот его позвал. Внезапный незапланированный ужин был, естественно, “только для мужчин”, и нам предложили вернуться домой, в Атри, на автобусе, хотя планы у меня были совсем другими.
Обида, которую мне нанесли, бесцеремонно отправив домой, как докучный нежелательный элемент, действительно задела меня за живое.
Нет, джентельмены так не поступают!
Мы удалились, не сказав ни слова и оставив на совести Марчелло это предательство семьи в целом и дружбы со мной в частности. Я бы не смогла поступить подобным образом. Возвращаясь на автобусе в Атри, я сожалением вспоминала о том, сколько раз выручала его в трудных ситуациях- разве давала, как Грациано, пустые обещания?…И вот она, свинская благодарность.
Если он предпочитает ужин с Грациано соблюдению приличий…А может, не знает, что такое приличия?…Ба! А может, они влюблены?! Говорят, многие мужчины доживают до преклонных лет, не осознавая своих настоящих наклонностей.
Я решила пока оставить всё так, как есть, и наблюдать за ходом событий. И наверное, всё прошло бы гладко, если бы на следующий день Грациано не сказал мне весело, в небрежной манере, глядя нахально в глаза:
-Надеюсь, ты не обиделась? ужин был чисто мужской….
Конечно. Разве я должна обижаться?
Я сказала ему, что так не делается. Если семья в полном составе и на одной машине выехала на прогулку, то приглашают на ужин всех или никого. Или, по крайней мере, предупреждают заранее о “мужских ужинах”, и уж в любом случае не отправляют женщин домой одних на автобусе.
Марчелло не может пожаловаться, что ему не дают выходить из дома и общаться с друзьями. Впрочим, заметила я, вся вина – Марчелло, который принял это предложение, а не его.
Грациано изменился в лице, насупился и произнёс надменно:
– Вот как? А я надеялся, что мы будем друзьями…
Ввиду подобной фальши я отбросила всякую дипломатию и прямо объяснила ему, что совершенно не нуждаюсь в такой “дружбе” и как-нибудь обойдусь.
Слава богу, я знаю, что такое дружба, и как себя ведут друзья и не друзья – имею представление.
Не буду описывать скандал, который мне устроил Марчелло по поводу того, что я обидела “лучшего друга”, дражайшего Грациано. Скажу только, что была удостоена таких эпитетов, как “фальшивая”, “скандалистка” и даже “засранка”.
Очень хорошо.Наши отношения, как оказалось, держались на соплях, и мне не жаль было бы, если бы эти сопли окончательно расклеились. Если из-за такого ничтожного типа, как Грациано, мой муж готов бросить меня посреди улицы и говорит мне такое, значит, наши дела очень плохи. Я стала думать всерьёз о разводе и даже посетила сайт www.divorziofacile.it (“лёгкий развод”)
В то же самое время Гверино стали поступать домой странные телефонные звонки угрожающего и неприличного характера.
– Уу-уу!…Уууу!- выл кто-то в трубку.- Жопу тебе порву! Порву жж…
Гверино вешал трубку. Звонили из автомата. Голос был изменённым, но очень знакомым. Гверино почти мог поспорить, что это был Грациано. Тем более, что раньше, пока они “дружили”, Грациано много раз звонил в его присутствии другим лицам и развлекался, говоря на разные голоса: “Это доброжелатель. Твоя жена наставляет тебе рога…” и прочее. Тогда Гверино это смешило, хотя он и не понимал, как может человек под сорок лет развлекаться таким образом.
Теперь звонили ему, и было уже не смешно.
Открылись любопытные подробности. Грациано растратил доверенные ему на работе общественные средства и был уволен, и так же поступил со сбережениями дедушки, который доверял ему свою сберкнижку, чтобы делать покупки. С женой, кажется, он тоже разошёлся; но она ему, похоже, не очень была нужна с его наклонностью к “чисто мужской дружбе” и “мужским ужинам”.
Кроме того, он пару раз приносил в агентство фальшивые деньги. Полицию не вызывали, но просили его “удалиться без шума, по-хорошему, и больше здесь не появляться”. Он и не появлялся.
Странно, что у Марчелло тоже внезапно как бы пропал к нему интерес. Больше они не звонили друг другу, но дать честную оценку действиям Грациано -певца он так и не решился. Хотя бы признал, что ошибся в выборе “лучшего друга”, отдал должное моей проницательности – “ах, как ты была права!”, извинился бы, наконец!
“Не всё в порядке с головой”,- ограничился он, как всегда, мягким сожалением по поводу Грациано.
Прошло ещё несколько месяцев. И вот, в конце февраля, когда птички поют и уже начинают цвести деревья, иду себе по Пескаре и вижу Грациано. Неподалёку от “лошадного агентства”, разумеется. Идёт прямо навстречу и не здоровается, хотя меня заметил, вне всяких сомнений.
Ну, и бог с ним. Был он странный какой-то, взьерошенный, вроде как не в себе, или в расстроенных чувствах. Видно, в агентстве Пескары дела шли не лучше, чем в Пинето. И буквально в тот же день, после обеда – анонимный звонок…
И тут же возобновились звонки Гверино, который давно и думать о них забыл. Только теперь доброжелатель не грозил ему “порвать жопу”, а говорил с родителями.
– Ваш сын, – говорил он, – погряз в наркотиках. Спасите вашего сына!
– Я этим делом, – клялся Гверино, – заставлю заняться полицию. Скажу, что мне угрожают. Пусть отследят хотя бы раз, откуда звонит этот подлец!
В том, что это – Грациано, он уже не сомневался. Как и я. Только тогда, наконец, Марчелло с большой неохотой поверил.
Как-то вечером он позвонил Грациано из автомата, не называясь, но и не меняя голоса, и преувеличенно торжественно, на мой взгляд, сказал:
– Tu! Uomo di merda*!
И наобещал ему заунывным голосом каких-то устаревших – откуда он их берёт?- но от этого не менее ужасных расправ. Например: “Ti incapretto”(“Свяжу тебя, как козла”) – то есть когда руки привязывают сзади к ногам, и так далее, и тому подобное…Это всё скорей напоминало перечень санкций или чтение часослова, чем стращание негодяя…эх!
Грациано повесил трубку, ничего не ответив. Так закончилась история их странных отношений. Но Грациано не был, увы, последним увлечением Марчелло.
Следующий “лучший друг” уже стоял у порога…

——-
*“ЧEЛOBEK – ДEPЬMO “ (ИT.)

ГЛАВА 22.

MAЛAГPИДА.

Среди массы испорченных, морально гниющих, но невинных и безобидных в своей простоте людей, есть, впрочем, один “ловец человеков”, высматривающий определённую дичь. Что именно он высматривает?
Эрколе Малагрида – самый приличный из тех, кто окружает Марчелло. Он располагает к себе с первой встречи.
Его не интересуют овцы, куры, женщины и трансвеститы; он любит поесть и страдает сахарным диабетом, не курит, не пьёт и не подвержен порокам типа азартных игр и прочих глупостей. Он умеет дружить и вообще, в отличие от многих его “заскорузлых” приятелей – обходиться с людьми.
“О, Эрколе – это синьор”, – с уважением говорят о нём.
Он совершенный и прирождённый дипломат; всегда знает, кому и что сказать, а кому и что не нужно говорить.
Прохаживается то с тем, то с другим, взяв доверительно под руку, и шепчет что-то на ушко; потом разражается вдруг добрым весёлым смехом и хлопает собеседника по плечу: “Браво! Молодец!”- и вызывает ответную улыбку…Он почти всегда согласен с вашей точкой зрения, но тут же вкрутит вам, как винтик в мозги, свою.
Он щедро вас угостит, и возможно, не раз. Он покажет вам всем своим поведением, насколько вы умны, особенны и как он всё это умеет ценить. Пообещает вам в любом случае свою посильную помощь и поддержку, как друг. “Мы должны быть все, как одна семья”, – скажет он вам при более близком знакомстве, за дружеским столом. И это не пустые слова, скажу я вам. За ними кое-что стоит.
Это первая фаза- ухаживание и обольщение.
Эрколе Малагрида- вечный оптимист. Выходец из очень состоятельной семьи, владевшей многочисленной недвижимостью, много лет назад он открыл финансовое учереждение, которое давало гражданам ссуды, а также принимало от граждан деньги с целью их выгодного вложения и получения доходов.
Но что-то не заладилось (так гласит легенда), и Малагрида стал банкротом с долгами в пять миллиардов лир (два с половиной миллиона долларов), судебным разбирательством и описью всего имущества. Он до сих пор иногда вынимает из ящика пожелтевшую газету, где на первой странице- его молодой портрет под крупным заголовком: “Финансовые махинации”.
Он пострадал, говорит Эрколе, “из-за неопытности и излишнего доверия к людям”. Слишком многим по доброте душевной он ссуживал деньги, а те потом их “не отдавали”.
Убедительное объяснение?…Здесь, по крайней мере, все поголовно верят и сочувствуют.(Наверное, так же объяснялся Мавроди по поводу “МММ”).
Потом он пережил “очень тяжёлый период”; и он, и мама, и жена, имущество которых также было описано.
Такое пережить! Он даже лечился у психиатра. Да, да. (Эрколе сокрушённо качает головой и ритмично трясёт коленями- что-то вроде нервного тика).
Но потом – начал работать. Нашёл “богатого коммерсанта с севера”, скупающего товар оптом в разорившихся магазинах, стал для него выявлять по всей стране эти магазины и скупать, для чего пришлось ездить взад и вперёд по Италии…И так, потихоньку- полегоньку- он выплатил почти все долги!
И вот он здесь, перед вами, живой пример неунывающего и всё пережившего человека- разводя руками и улыбаясь, говорит вам тем самым Эрколе, восставший из пепла. (Кто знает, почему, но у меня такое ощущение, что денег, как и связей с нужными людьми в банках, он никогда и не терял.)
” И вы тоже можете пережить ваши трудности; у вас-то они не такие, как были у меня- не пять миллиардов же долга?”
“Не-ет, конечно”, – думаете вы.- “Всего-то миллионов сто, что по сравнению с пятью миллиардами- сущие пустяки”. Тем более, что у вас есть такой друг, как Эрколе, который, несмотря на все крахи и разорения, имеет почему-то контакты со многими директорами банков и может ходатайствовать о выдаче вам ссуды.
Конечно, он подготовит вам все документы и выступит сам гарантом, даже если у вас ничего нет, никакой собственности, и просто так, без него, никакой банк ссуды бы вам не дал. Он, Малaгрида, готов заняться вашими делами, как помог уже тому-то и тому-то…Вон дома у него сколько папочек, “личных дел” каждого из таких друзей; и там есть все документы: дебиты, кредиты, сведения о годовом доходе и прочее. А как же- чтобы помочь людям и не запутаться, ничего не потерять, иметь всё под рукой; он любит порядок.
Эрколе занимается финансовыми махинациями.
К потенциальному учстнику таких махинаций предъявляется главное требование: он должен быть “чист” в финансовом отношении; нигде не проходить ни по какому делу о банкротствах и других денежных неурядицах. Тогда на него можно брать ссуды и оформлять любые банковские документы.
Вот какого человека ищет наша акулка среди мелкой рыбёшки, человеческого мусора…
Пару лет назад он “занялся” делами Марчелло. Нужно ли говорить, что Марчелло был буквально им очарован?

Вся наша жизнь с этих пор изменилась. В Малагриде он видел не только “финансового консультанта” и доверенное лицо, но также гуру, почти что отца родного!
Эрколе Малагрида стал правой и левой рукой, ведущим и рулевым, непререкаемым авторитетом, и с тех самых пор наша семья неукоснительно следовала его советам. “Эрколе говорит”…”Эрколе отсоветовал…” “Мы с Эрколе решили..”
Он уговорил Марчелло бросить “невыгодную” коммерцию и устроиться экспресс-курьером к “Бартолини”. Места на базарах, те, что приехав в Италию, купила Я, обеспечив себе рабочее место, были проданы в спешке и за бесценок, a Марчелло был куплен подержанный грузовик. Так, из двух коммерсантов при помощи Малагриды мы стали : Марчелло – курьером и я – домохозяйкой.
Потом он помог Марчелло взять в банке ссуду, половину которой Эрколе, конечно, забрал себе. Каждый должен был платить свою часть интересов, но наивный Марчелло радовался деньжатам, играл на бегах и не думал пока о том, как будет это все отдавать.
Денежки быстро и незаметно ушли: часть – на покрытие долгов, часть – на ремонт фургона- развалюхи, у которого каждый месяц случались поломки…И добрая часть, конечно, осела в лошадном, столь любимом Марчелло, агентстве.
Потом- ещё одна ссуда, и ещё одна…
Причем, Марчелло каждый раз получал все меньше и меньше; из крупных займов ему доставались “чисто символические” суммы, что может, было и справедливо, учитывая быстроту и “разумность”, с которой он тратил деньги, а также полную неспособность его платить интересы. В результате долги Марчелло не только не уменьшились, но как бы не увеличились!…Были проданы в спешке и по смешной цене места на ярмарках в Марке и Абруццо.
Тем временем, Эрколе привлекал все новых людей, создавая подобие “пирамиды”; чтобы отдать один заем, требовались два или три других, и так его деятельность все расширялась и разветвлялась, охватывала и вовлекала…
Это вторая фаза: использование.
Потом наступает третья; когда с вас больше нечего взять.
На ваше имя уже было взято все возможное и невозможное, у вас огромные долги, и ни один банк в мире ни за что не даст вам даже ломаного гроша.
Впереди у вас теперь- только одни неприятности.
На этой стадии Эрколе теряет к вам всякий интерес. Не берет вас больше за ручку, не заигрывает и не поет вам на ушко, как ребенку: “Марчелло хороший, Марчелло пригожий!”
Теперь говорит: “Марчелло- мачелло”. “Мачелло”-это разделка туши, “мачеллерия”- мясная лавка.
Так что Марчелло теперь – не что иное, как туша, готовая к разделке.

Третья стадия: “разделка”.
Можете обратиться к адвокату, который поможет вам объяснить на процессе, как вы истратили все эти деньги и каким образом собираетесь их платить.
В России сидели бы уж в тюрьме. Но в Италии, слава богу, процессы тянутся долго, и все не так трагично.
А если хотите напоследок что-то еще предпринять и выйти из этой игры с выгодой для себя, у Эрколе есть для вас еще один вариант. Вот он – последний шаг к “спасению друга”.
Эрколе давно уже намекал, что в такой ситуации, как у Марчелло, недостаточно полумер, нужен “крупный удар”(“кольпо гроссо”)….Сидя у себя на кухне, Эрколе то скрещивает руки на груди, то воздевает их над головой и сокрушённо вздыхает; мол, думай сам!…гарантировать ничего нельзя.
Нетерпеливо трясёт коленями под столом.
Некая фирма, открытая на ваше имя, в короткие сроки продаст огромное количество товара без оплаты налогов государству. Если мошенническая компания просуществует достаточно долго, можно заработать сто пятьдесят- двести миллионов лир*. А можно и меньше – это неизвестно.
Ваша роль в этом проекте называется в Италии “теста ди леньо”(“деревянная
голова”) – человек, который будет потом некоторое время сидеть в тюрьме.
Как председатель фирмы “Рога и копыта”.
Именно такая возможность была предложена Марчелло.
Ну, что, хочешь быть ” деревянной башкой”?
Тут я, до сих пор пассивно наблюдавшая, как уплывает из рук мой маленький бизнес, a вместе с ним возможность найти в моем возрасте работу, за исключением разве что домашней, решительно воспротивилась.
Никаких “деревянных голов”. Ни в коем случае!
Родители Марчелло не обрадуются, увидев его пopтрет на первых полосах местных газет, и неизвестно еще, что может случиться с мамой.
Марчелло подумал и тоже со мной согласился.
Эрколе разочарован отказом. Как же теперь Марчелло сможет отдать ему долги, не участвуя ни в каких криминальных закрутках?

Но не от всех “использованных” и назначенных в “разделочный цех” можно легко избавиться. Вокруг Эрколе пристроились и кормятся себе разные людишки – особые живые организмы, живущие с ним в дружном симбиозе.
Один из них Энцо, мужичок шестидесяти лет без определённых занятий. Сначала был привлечён Эрколе, как остальные, с целью взять на его имя ссуды, а потом, оставшись без работы и средств, стал доверенным лицом, чем-то вроде секретаря. Ходит с Малагридой по банкам и конторам, споровождает его везде- вдвоём им, кажется, веселей. Конечно, Эрколе охотно обошёлся бы без него, но, находясь под постоянным давлением, даёт ему ежемесячно “зарплату”.
Энцо – старый жучара, бывший коммерсант. Стреляный воробей.
У него псориаз и большая бородавка на глазу. На мякине его не проведёшь; и главное- он не просто “работает на хозяина”, но умеет заставить себя уважать, защищает свои права!
Малагрида, скажем, даёт ему около тысячи долларов в месяц, плюс бензин и еда; так Энцо вносит в список и другие расходы.
-Слушай, Эрколе, – гудит он недовольно,- мне шестьдесят один год…Могу я раз в неделю пойти к путаниции? Могу себе позволить такую отдушину?
Эрколе молчит и поднимает брови.
– Я, когда к женщинам не хожу – у меня голова какая-то странная становится, – продолжает тот с некой угрозой, будто Эрколе в том виноват.
– А ты, Энцо, гм….того…сам с собой, – советует Эрколе, перекладывая документы.
-Что?!- возмущается ассистент.- Да я и в детстве себе такого не позволял, а сейчас мне шестьдесят один год! Ты что говоришь – соображаешь?!…Унизительно это всё.
Эрколе никак не реагирует.
– Мне сто тысяч лир в неделю нужно, – настаивает Энцо.- Я себе уже, ко всему, и круг путаниции создал: одна – полька, одна – кубинка и одна – из Венесуэлы. Так должен же я теперь раз в неделю их посещать?
– Не вижу необходимости, – пожимает плечами Эрколе.
– Ты не видишь! А я – вижу необходимость!- злится Энцо.- Тебе, может, не необходимо, а мне – необходимо! Это как же?! Если я тебе говорю: “Я голодный”, а ты мне говоришь, что ты – нет, то какое мне до тебя дело?! Я- голодный!
Эрколе качает головой и даёт сердитому ассистенту сто тысяч лир – лишь бы отстал.
…Уверена, что и для меня Малагрида рано или поздно придумает какое-нибудь дельце. Я- настоящий лакомый кусок: ни в каких финансовых операциях ещё не была задействована, нигде не “запалилась”, ни под одним подозрительным документом своей подписи не поставила.
Не в моём это стиле.
———
* 75000-100.000 $

Г Л A B A 23. .

“MЫ ПOБEЖДAEM B KOHKУPCE И BЫИГPЫBAEM ….. БИЛET HA POДИHУ.”

Ну, и к чему это всё было написано?- спросите. А так, ни к чему.
Для собственного удовольствия и в целях аутопсихотерапии. А если кто-то надеялся прочесть что-то умное, дельное и полезное – нужно было с самого начала брать книжку “Об умных и образованных итальянцах”. Могу поспорить, что такая существует, так же, как и люди, о которых в ней говорится. Или “О прогрессивных явлениях и тенденциях в современной Италии”.
В моей книжке говорится о других итальянцах. И о другой Италии. И боюсь, что именно таких- подавляющее большинство.
Я, к сожалению, попала в такую струю – не в элиту, и не в богему, а в самое, что называется…то самое. Простонародье.
Что вижу- о том и пишу.

Да, не очень все вышло гладко.
Как вы уже догадались, я – человек тяжелый: чувствительный и раздражительный. Таким и в знакомой, домашней среде нелегко. А жизнь в Италии, Абруццо, на первых порах была похожа на безответную любовь.
Хотела понять и быть понятой, принятой, хотела доказать, что не нужны мне, к примеру, деньги; нужны, конечно, как всем, но не для этого, не милостыни просить я приехала. А нужно мне так мало: уважение, доверие, дружба.
Но именно этого и было труднее всего добиться.
Гораздо легче, порой, заработать деньги.
Жизнь в Абруццо меня смешила, часто злила, и порой заставляла плакать.
Надо сказать, что писание это, которое не могу назвать ни “романом”, ни “произведением”, попросту спасло меня от возможной депрессии.
“Возможной”, так как я совсем не уверена, что действительно впала бы в депрессию- с моим непоколебимым оптимизмом и опытом работы на рынке и “скорой помощи”!Человека, имеющего за плечами такой разнообразный жизненный опыт, нелегко сломить, удивить и чем-либо напугать. Но бывали моменты, когда трудное внедрение в новую жизнь и влияние чужого разума так утомляли меня, что я начинала опасаться за моё психическое здоровье.
Например, напряжённо думая о том, как отомстить брату Рино и представляя себе разные направленные против него действия, я поскользнулась на лестнице и поехала вниз, как санки, вытянув руки и ноги!
Это страшное внезапное скольжение закончилось только на последних ступенях, где я долго лежала, размышляя о том, прав ли автор “Диагностики кармы”, утверждая, что негативная энергия, испускаемая нами в виде мыслей и плохих намерений, вначале разрушает чужую ауру, а затем возвращается к нам, как бумеранг? Причём в троекратном размере?…
Потом, медленно поднимаясь и осторожно сгибая сустав за суставом- к счастью, всё было цело- я поняла, что это было предупреждение.
Прежде чем предаться размышлениям о том, как уничтожить врагов, нужно выбрать себе мягкое и надёжное место- например, на диване, и принять устойчивое положение тела, чтобы в случае “возвращения бумеранга” причинить себе наименьший вред.
Но это ещё не депрессия- когда хочется покончить с другими.
Моя знакомая англичанка Энни – та, выйдя замуж за итальянца и прожив в описанной мною среде тридцать лет, действительно впала в депрессию; и лежала в больнице, и хотела два раза покончить с собой. А её ни нервной, ни экзальтированной назвать нельзя- само воплощение британского здравого смысла. Видимо, жизнь здесь, в провинции Абруццо, нанесла её здравому смыслу непоправимый ущерб.
А я в таких случаях садилась за компьютер и, хихикая злобно и потирая руки, отводила душу, развлекалась, описывая быт и нравы. И настроение поднималось!
Ну, и конечно, прибегала к таким испытанным средствам, как сладости, шоппинг, спортзал, коллекционирование пластинок.
Энни во всём этом себе отказывала и пила лекарства.

OT XAHДPЫ BAM ПOMOГУT BCEГДA
KHИЖKA, MУЗЫKA, ЧAЙ И BATPУШKA;
TAM, ГДE C PУCCKOЙ – KAK C ГУCЯ BOДA,
AHГЛИЧAHKA ЛOЖИTCЯ B ПCИXУШKУ.

Потом, поскольку “Tutti matti” писались слишком долго, больше трёх лет ( за отсутствием литературного агента никто меня не торопил), некоторые персонажи и действующие лица начали уже умирать, сами по себе. От старости.
Например, моя свекровь, мятежная Аннализа, царствие ей небесное. И синьора Аньезе, та, что говорила, что “среди русских мало хороших”- она тоже, в конце концов, умерла, хотя, казалось, вылечилась от рака; Никола-врун – от инфаркта и г-н Горелик в Ростове – от неизвестных причин…
Другие, наоборот, как Антонио и Стелла, открыли похоронное бюро и, как я уже говорила, в суровой борьбе за выживание их дела, буквально вырывая покойников из рук у конкурентов, похоронили уже четверых.
Скрофетто стал достопимечательностью Атри – этаким местным Бахусом, год от года всё больше завоёвывая позиции и повышая свой престиж, судя по тому, что на всех традиционных парадах и шествиях его неизменно ставят в первые ряды, одетого в смокинг и цилиндр и обёрнутого в итальянский флаг. Его физиономию в том же цилиндре и с галстуком- бабочкой можно лицезреть также на рекламных проспектах областных винодельческих ярмарок и дегустаций.
Видимо, считают, что внешность у него колоритная. А запах- что запах?…
Хотя даже на рекламных проспектах, если присмотреться, Скрофетто никогда не держит в руке бокал(не дают ему, не доверяют, что ли?), а всегда пластмассовый стаканчик; из чего можно сделать вывод, что вино, которое он пьёт- всё то же, дешёвого разлива.

Я получила гражданство. Иные развелись, а те-разорились…
Арестовали человека-попугая Сильвано; он прославился на всю Италию- закрыл родителей в доме на ключ без питья и еды, привязав их для полной уверенности к кроватям; и только блиц карабинеров спас стариков от неминуемой лютой смерти.
Посадили в тюрьму певца и мошенника Грациано за кражи в магазинах и использование чужих кредитных карт.
Эрколе Малагрида – жив и здоров, ещё на свободе…

Незаметно выросла дочь, превратившись на моих глазах из двенадцатилетней русской девочки, которую я привезла сюда, в нахальную итальянскую девицу. Которая глумится, ко всему, над моими ошибками и произношением и стесняется своих корней. Наверное, это происходит со всеми эмигрантами молодого поколения. Они не хотят отличаться, хотят быть, как все. В фильмах про итальянскиx эмигрантов в Америке всегда есть какой-нибудь Микеле, который хочет, чтобы его звали Майклом, или какой-нибудь Франческо, который упорно называет себя Фрэнк.
Первые два года в школе, пока она осваивалась и заводила себе новых друзей, для меня прошли нелегко. Когда мы с ней выходили вдвоём, она вела себя настолько странно, что я, обычно спокойная и уверенная в себе, совершенно терялась.
– Посмотри налево, посмотри налево, – начинала она вдруг шептать, впиваясь мне в руку ногтями, – да не туда! Налево…Ну, всё, поздно уже.
-Да не смотри же ты так туда!- злобно шипела потом на меня, едва мне удавалось, наконец, локализовать объект. – Я же сказала тебе: “Не смотри!”
-То “смотри”, то – “не смотри”; да кто они такие?- удивлялась я.
-Никто. Из нашей школы, – бормотала она раздражённо и тащила меня скорее прочь. – Теперь свернём за угол; быстрей!
-Зачем за угол? Нам же нужно туда, в другую сторону…
-А затем; неважно, – она отчаянно косила глазами и ускоряла шаг; дыхание учащалось и мы сворачивали за угол, как будто сделали что-то нехорошее и нам нужно скрываться.
-Да что такое? Объясни!- теряла я терпение.
-Там стояли те, кто меня знает.
-Ну, и что? Почему мы не могли там пройти, если тебя знают? Ты стесняешься, что ли? Могла бы поздороваться…
-Здесь так не принято, -туманно объясняла она.
Так мы и бегали по Атри, как зачумлённые, пригибаясь и на полусогнутых ногах. И везде был кто-то, кто нас знает.
В то время, как мы проходили мимо другой группы, теперь уже девочек её возраста с ранцами: “Молчи, молчи!”- вдруг зашептала мне она.
– А что такое? Почему?
– Ты говоришь по-русски…
– Ну, и?…Все знают, что я- русская.
– Да, но не надо привлекать внимaние, – цедила она сквозь зубы, едва шевеля губами.
Никогда не видела никого более запуганного, неуверенного в себе и закомплексованного, чем моя дочь в новой обстановке. Меня это всё огорчало.
-Если хочешь, будем говорить по-итальянски, – говорю я ей, когда мы выходим из “опасной зоны”. Если по-русски стесняешься. Хотя мне кажется глупым, когда двое русских наедине между собой говорят по-итальянски.
– Тем более, что ты говоришь с таким акцентом, – с сарказмом улыбается дочь.- Лучше уж молчать.
– Тогда давай чревовещать…
– О, господи!…Не издавай неприличных звуков!- оглядывается по сторонам.
-Так что ж это? По-русски я не могу говорить – привлекаю внимание, и по-итальянски с акцентом опять не могу- привлекаю внимание. Всегда привлекаю внимание.
-Конечно. Вон ты – какая верзила. И одеваешься как! И волосы красишь…
– Как?
– Как все русские! У всех русских такой вот жёлтый цвет волос. И каблуки ты можешь носить поменьше? Раз уж ты такого роста.
Моё лёгкое огорчение начинает переходить в глубокую грусть и разочарование.
Моя дочь меня стесняется! Из-за того, что я отличаюсь и как-то выделяюсь.
Ей не нравится мой вкус, моя индивидуальность. Она предпочла бы иметь маму “как у всех”- традиционную, провинциальную, поменьше ростом, с тёмными волосами (кстати, среди итальянок тоже полно крашеных блондинок, но волосы у них не такие “жёлтые”- кто знает, почему?). Одетую просто и мрачно, без вычурных деталей. И говорящую без акцента.
Итальянку.
Что я могу тут поделать?…Это не я. И не вижу, чем же я хуже.
В школе вообще есть мамы, которые выглядят, как бабушки- многие поздно обзавелись семьёй.
Рост у меня метр семьдесят два, довольно средний по нашим меркам, и я не собираюсь носить только кроссовки. А что, если бы мы жили во Вьетнаме, или среди пигмеев? Я не могу стать меньше ростом, и может, наоборот, хотела бы быть сантиметров на пять повыше.
Одежда? Вот уж никогда не думала, что мой стиль станет предметом конфуза для дочери. Когда-то мои клиенты, те, кто покупал у меня одежду в Ростове, говорили, что сама я одеваюсь “слишком скромно”. В Италии я решила наверстать упущенное и нaчать, наконец, одеваться лучше, как подобает солидной леди моего возраста; координируя сумки с обувью и остальным, стараясь покупать только хорошее и изредка давая простор фантазии.
Чем мой кожаный плащ “Just Cavalli” хуже, чем эти бесформенные чёрные куртки из супермаркета? Чем мои славные жакеты Ungaro и Roccobarocco хуже их прямых классических пальто?…А разные детали типа молний и шнуровок там и сям, придающие готический шик? А мой красный в полоску, зеброй, пиджак- опять- же- Кавалли?…
Не знаю.
Может, русские тщеславны. Может, любят азиатскую роскошь, декор. А для кого тогда стараются стилисты? Для кого тогда все эти журнaлы мод? Давайте все оденем чёрную пухлую куртку(“дудун”), джинсы и армейские бутсы, как ученики Катиной школы в Атри; ни одного яркого пятна- сплошная серо-бурая масса. Eсли итальянцы в провинции хотят одеваться все одинаково, как китайцы времён культурной революции- это их дело.
А почему бы русским не отличаться?
Американцы гордятся тем, что они- американцы, первопроходцы Дикого Запада, и напяливают, где надо и не надо, свои нелепые ковбойские шляпы; а шотландцы на официальных приёмах- килт, и так далее. Почему русские не могут позволить себе одеваться вычурно и с претензией?
Могли бы переплюнуть американцев, как первопроходцы космоса; надеть на головы шлемы с надписью “Гагарин” или “СССР”…Так далеко наше тщеславие не заходит. Но я не хочу сливаться и вливаться. Мне нравится быть иностранкой.
A у подростков своя психология. Им важно – не выделяться, быть частью группы.
И хотя со временем кое-какие комплексы ушли, и в старших классах Катерина уже разгуливала с друзьями и подругами по Атри с независимым видом, и казалось, её репутации умницы и красавицы уже ничто не могло повредить…
…Приезд бабушки из России с меховой шапкой на голове вызвал у неё потрясение, близкое к шоку. Забытые комплексы и кошмары воскресли, вернулись из небытия.
Если мы шли по улице все вчетвером, она ускоряла шаг, чтобы идти рядом с Марчелло, и громко болтала с ним на диалекте, всем своим видом показывая: “Я- здешняя, я – как вы. А эти чучела сзади – мне незнакомы”.
Нельзя сказать, чтобы погода была тёплой; может, меховая шапка была и кстати, но бабушку пришлось переодеть, заменив её кепкой.
В Италии вообще редко носят головные уборы, даже если холодно- не привыкли.
Но Катя всё равно её стеснялась; не хотела, чтобы бабушка открывала кому-нибудь дверь, подходила к телефону или появлялась на балконе. Притом, что бабушка вовсе не была безобразной или особо смешной. Наоборот; местные жители делали ей комплименты и составили о ней мнение, как о приятной и, учитывая её возраст, хорошо выглядящей пожилой даме. Более того: стоило только отпустить бабушку одну на прогулку к морю, как сразу нашёлся пылкий старикан, который захотел подарить ей ведро моллюсков, приглашал совершить поездку в его машине и пытался поцеловать её в губы.
Стоило только оставить её одну!…Нет, Катерина недооценивала бабулю.

Так вот, я уже говорила, что Катя быстро освоила язык, и со второго года учёбы в лицее я слышала от учителей, что она знает грамматику и пишет лучше, чем итальянцы. Поэтому, когда ей предложили участвовать в литературном конкурсе, я не удивилась.
Конкурс проводился в двух, так сказать, категориях – среди итальянцев и среди иностранцев, на ту же тему – “Толерантность”. То есть, терпимость в широком смысле: между народами, религиями и вообще. Патетическая тема; сразу можно себе представить некоторые трескучие фразы и обороты, знакомые нам всем по школьным сочинениям о дружбе народов.
– Ты напишешь для конкурса иностранцев, а я переведу, -предложила Катя. – А я напишу для конкурса итальянцев. Там премия – цифровой фотоаппарат, я бы хотела такой.
-А у иностранцев что?
– Я бы вообще в нём не участвовала, но наша по итальянскому заставляет, – скривилась Катя.- Там премия – билет на Родину.
-Не знаю, -сказала я.- Посмотрим.
Меньше всего мне хотелось писать что-нибудь такое, полное пафоса и общих мест. Если бы что забавное…А тут тема серьёзная и скучная, и к тому же, нужно писать от имени Кати-подростка.
Но время сдачи работы подходило, и она теребила меня всё настойчивей:
-Ну, ты напишешь или нет? Меня наша по итальянскому уже достала.
И тут меня вдруг осенило. Все мои записки, они как раз на эту тему- толлерантность. В смысле уживания (с большим трудом) людей с разным типом мышления, разными идеями, интеллектом; людей разного пола и возраста, наконец. Предрассудки, глупости, конфликты.
Вот и напишу. И как раз то, что нравится итальянцам – семейная трагикомедия. Отлично, гениально…нужно только всё немножко изменить.
Студентка, то есть Катя, думает: “Толерантность…о чём нaписать?”И вдруг ей приходит в голову: “Напишу о моей семье. Где, как не в этой семье, найдёшь людей настолько непохожих и противоположных: русских и итальянцев, пацифистов и нет, националистов и интернационалистов, феминисток и маскилистов, старых и молодых, умных и не очень?” И, после краткой характеристики двух главных персонажей- “он” и “она”, несогласных между собой ни в чём, начиная с еды и питья и кончая войной в Ираке, начинаются диалоги ссорящихся по разным поводам супругов, взятые понемногу из разных глав книжки, более или менее забавные и кончающиеся в самый, казалось бы, неожиданный момент примирением. Компромиссом.
Ссорившиеся супруги, наконец, в один из недолгих моментов перемирия вместе пьют кофе, смотрят передачу, смеются и гладят сидящую между ними собаку, которую оба любят. “Если уж эти двое, после, казалось бы, непростительных взаимных выпадов, упрёков и всякого абсурда, находят общий язык, что же другие-то? Неужели не могут?…И если противоречия раздирают мир, толерантность – тот самый цемент, на котором он ещё держится. Или я не права?”- заключает автор-” подросток”.

Катя прочитала написанное и наморщила лоб.
-Ты что, с ума сошла?!- вежливо спросила она меня.- Я такое не буду в школу нести.
-Почему?
-Как- почему? Этот твой юмор никто не поймёт.
– Никто?- расстроилась я.
– Конечно! Ещё станут ко мне приставать: “Ты что, Катя? У тебя проблемы в семье? Может, тебе нужен психолог?”
– Не знаю, – сказала я. – По-моему, это оригинально. По крайней мере, не то, что напишут другие.
– Ещё бы!
Однако, скрепя сердце, дочь села за перевод, и через некоторое время, прочитав, что из этого получилось, я заскорбела душой, застонала, заохала:
– Да что же это такое! Ты мне всё тут изменила!…Теперь уж точно весь юмор пропал. Вместо смешных фраз на диалекте – какие-то закруглённые, грамматически правильные и пресные построения; а иные пассажи вычеркнуты совсем- нет, так не пойдёт. Ты или переводи, как есть, или лучше – совсем не надо! Что это у тебя торговец на базаре разговаривает, как профессор словесности?
– А как он должен разговаривать – на диалекте?
– Конечно, он так и говорит.
– Так значит, ты не поняла, что должно быть написано литературно! А так, как у тебя- вообще не говорят.
– Как- не говорят?…Я сама слышала.
-Да, говорят; но так не пишется! Короче, ты всё равно не поймёшь- оставь меня в покое! Я вообще не хотела эту ерунду писать.
-А я – тем более! Ты меня заставила, – обиделась я.

Спустя месяц-полтора, когда мы об этом благополучно забыли, мне позвонили из этой самой комиссии литературного конкурса и сказали, что моя дочь выиграла первый приз; но просили пока держать это в секрете, так как ей хотят сделать сюрприз. Поздравили меня с талантливым ребёнком и сказали, что в своей работе она с большим теплом и уважением отзывается обо мне.
-В самом деле? Да что вы!- была я приятно удивлена.
-Да! А Вы читали её работу?- спросила меня растроганно синьора.
– Мм…Да, читала. (“И писала”, хотела добавить я, но отдала себе полностью отчёт в том, что нельзя умалять дочкиных заслуг, так как перевести эту белиберду на литературный итальянский язык было, возможно, намного труднее, чем всё это написать).
Итак, мы выиграли билет на родину. А поскольку Катя, будучи ещё несовершеннолетней, лететь без сопровождения не могла, то в конце концов ей выдали стоимость этого билета- четыреста пятьдесят евро. Деньги мы честно поделили между собой.
Конечно, вся “слава” досталась Кате; директор школы вызвал её к себе и сказал, что она- гордость лицея, учителя брали друг у друга копии этого “развлекательного чтива”…
Всё это вызвало у дочери досаду; её не радовали похвалы и внимание. Ей не нрaвилось то, что я выставила нашу семью, пусть даже в виде литературных персонажей, на всеобщее обозрение. И ей бы хотелось вместо дурацкого и, в её глазах, малопрестижного конкурса для иностранцев, победить в другом- в том, что для итальянцев, с цифровой камерой. Но этого не произошло, и пришлось довольствоваться тем, что имеем.
Кстати, в театре Терамо, столице нашей провинции, была торжественная церемония награждения, и актёры читали мои диалоги в лицах. Говорят, многим понравилось. Я, по крайней мере, осталась довольна, хоть и не присутствовала.
Во-первых, чем-то помогла дочке.
Во-вторых, никак не расчитывала быть кем-то прочитанной, не говоря уже- опубликованной или что-то в этом роде. А так- хотя бы небольшие фрагменты моих “Tutti matti” кто-то оценил. И потом, это был мой первый писательский гонорар. Четыреста пятьдесят евро за каких-то четыре-пять страниц- неплохо. Я подсчитала, что если разбить весь роман на такие куски и продать, вышло бы пятнадцать тысяч евро- неслабая сумма!
Да и билет на родину, если подумать – справедливая премия.
Тем, кому что-то не нравится, как мне – собирайте вещички и езжайте себе восвояси! Правильно? Так не едут же! остаются и продолжают…роптать.
Многим эмигрантам не нравится жить за границей, жалуются, что всё- не то и не так, что тяжело менять привычки, перестраиваться; но почему-то мало кто возвращается.
…Может, потому и не возвращаются, что денег на обратный билет, билет на Родину, нет?
Да и на Родине, похоже, никто их не ждёт. Без денег-то.

P.S. Хотела на этом поставить точку, но случайно, перелистывая старые журналы, вдруг наткнулась на маленький заголовок:

“ПEPBAЯ HAЦИOHAЛЬHAЯ KOHФEPEHЦИЯ ПO УMCTBEHHOMУ ЗДOPOBЬЮ”

Ур-ра! наконец они решили её созвать!
И наконец настал тот день, когда мои догадки и предположения полностью подтвердились! Значит, я была права?!…Насчёт итальянцев?
2001й год. Только в 2001м году они заинтересовались впервые своим умственным здоровьем. И прошла эта конференция тихо так, без шума…Никто о ней даже не слышал. Читаю в журнале (мелкими такими буковками, в разделе “Научный альманах 2001”, а надо бы- крупными заголовками, во всех газетах- и бить тревогу, набат!):

« HA OTKPЫTИИ ПEPBOЙ KOHФEPEHЦИИ ПO УMCTBEHHOMУ ЗДOPOBЬЮ MИHИCTP ЗДPABOOXPAHEHИЯ УMБEPTO BEPOHEЗИ OБЪЯBИЛ, ЧTO 10 MИЛЛИOHOB ИTAЛЬЯHЦEB CTPAДAЮT ПCИXИЧECKИMИ PACCTPOЙCTBAMИ”. TO ECTЬ, KAЖДЫЙ ШECTOЙ.

Каких там десять миллионов! Это статистика официальная, сильно заниженная, так как учтены только те, кто зарегистрирован и лечится у психиатра. Так большинство же нигде не зарегистрировано и никогда не лечилось! И больными себя не считает. Подумайте только, сколько ненормальных людей проходит мимо каждый день, и далеко не у всех на уме хорошие мысли…Это национальное бедствие. Сделайте же что-нибудь!
Думаю, что “первая конференция” вряд ли пришла к каким-то полезным выводам и решениям, и сомневаюсь, что за ней последовала вторая.
Да и что они могут изменить? Возможно, уже слишком поздно и ситуация безнадёжна. А мы всё смотрим телевизор и каждый день узнаём о новой трагедии- типа сегодняшней, свежей:

Семья – мать и сын – снимала в аренду хороший дом и платила хозяину тысячу евро в месяц. Потом в течение двух или трёх месяцев они не смогли продолжать платить, так как на денежном фронте возникли проблемы.
– Что сделал сын?- радостно предлагает мне угадать Марчелло.
Я уже знакома немного с “итальянскими трагедиями”, и не говорю: “Решил снять квартиру подешевле”, а предполагаю:
– Убил хозяина.(Тогда можно ещё два -три месяца не платить за квартиру, пока труп не обнаружат).
– Нет!- радуется Марчелло. – Не угадала!…Убил мать, а потом себя.
Вот и пойми их логику!

По крайней мере, меня не обвинят теперь в пустословии и злопыхательстве. Или в злословии и обвинениях в адрес публики без веских доказательств.
С 2001 года ничего не изменилось. И раньше, глядя каждый день пять- шесть таких ” трагедий” по телевизору, сочувственно качали головой, и теперь качают.
А что им ещё остаётся? Только качать.
А если мне не верите- могу сослаться: читайте журнал “Фокус”(Focus) за февраль 2002, вкладыш “Альманах науки 2001”, на странице ХI, первый столбец слева, где написано:

“ TUTTI MATTI “
( “BCE CУMACШEДШИE”)

И это не я говорю.
Это ваш министр здравоохранения говорит.

Кризисные рассказы.

Истории о кризисах экономических, нервных, семейных, жилищных и возрастных.

amazon 5

ОГЛАВЛЕНИЕ:

1. Бабушка из Ростова.
2. Как это делается в Абруццо.
3. Римские квартиры.
4. О Kатиной жизни в Риме.
5. Как я купила квартиру в Италии.
6. I love kоммуналка.
7. Дядя из Венесуэлы.
8. Замуж за итальянца (а может, лучше не надо?…)
9. Везёт дуракам! А кому- и по-крупному.
10. Мы с Петровичем вдвоём замечательно живём.
11. Найти такого- всё равно, что выиграть в лотерею.
12. Русская без возраста, в лёгком замешательств
13. Триллep
14. Несколько оттенков женской дружбы.
15. Неделя моды в Милане и женщина из провинции.
16. Страшная ночь в Милане.
17. На чём сэкономить?

БАБУШКА ИЗ РОСТОВА.

Кто знает, как смогли бы мы пережить кризис… но тут на помощь к нам поспешила бабуля. Она летела к нам из Ростова, чтобы спасти, устроить наши дела, во всём навести порядок.
Рейс Ростов-на-Дону- Римини давно уже приземлился, и многие известные и неизвестные лица вышли из зала контроля в зал ожидания. Но напрасно тянула я шею, вставала на цыпочки, стараясь высмотреть знакомый силуэт за раздвижными дверями. Казалось, пассажиры из Ростова закончились.
– Извините, Вы – из Ростова?- обратилась я, наконец, к гражданке с явно ростовской внешностью.- Много вас там осталось?
-Почти никого, – отвечала землячка.- Бабушка там одна: её задержала таможня.
Я набралась терпения. Через три четверти часа двери опять открылись и пропустили бабулю. На взмокшей её голове берет из мохера сдвинулся на бок, во взгляде читались растерянность и возмущение. Огромных клетчатых сумок, которые она влачила за собой, никто не видел с челночных времён девяностых.
ba
– Так что же случилось?- спросила я, чмокая потную щёку и пытаясь подволочь одну из них. – И что в этих сумках, господи боже ты мой?…
– Знаешь что, Оля!- вскричала она раздражённо. – Я привезла тебе мёд- три пластиковых бутылки- у вас тут такого мёда нет!
Но таможенник не понимал, что за густую и мутную субстанцию в бутылях ввозят в Италию, и задавал вопросы:
-Latte?.. Grasso?…Cos’è?*
Бабушка горячилась:
-Мёд, мёд! – выходила она из себя и, отвинтив крышку одной бутыли, накапала ему на волосатую руку, движениями языка подсказывая лизнуть. Но тот не лизнул, а брезгливо скривившись, ругнулся, и тут же пошёл руку мыть.
-Какой-то дурной, честное слово, – обьяснила его поведение мама.
Прежде чем двинуться дальше, на вокзал, мы присели в баре аэропорта- надо же выпить чаю, сходить в туалет… Помимо огромных челночных кошёлок, у бабушки с собой была ещё одна, поменьше и посовременней, чёрная, обёрнутая пластиком сумка. Уже с полчаса, как поодаль крутился, прочёсывая зал, встревоженный русский. Он был похож на крупную охотничью собаку в настойчивых поисках дичи или пассажира в поисках утерянной клади.
Вдруг взгляд его упал на чёрную сумку бабули. Затормозив, он кинулся к нам:
– Позвольте! А это у вас- не моя сумка?!
– Вы что, молодой человек!- опешила мама. – Это моя! Вот и пластиком- видите? – я обернула.
– У меня была точно такая! И тоже с пластиком, – настаивал российский гражданин. – Давайте откроем её и проверим.
– Да Вы что- меня подозреваете? Что это я должна её открывать? Так хорошо всё замотано, – упрямилась мама.
– Давайте всё же откроем!- не уступал тот.
-Давайте откроем, чтобы рассеять сомнения, – поддержала я.
Поиски ножниц, бритвы, режущих инструментов, треск пластика, и… чёрная сумка открылась, полная маек, трусов и прочей мужской ерунды.
-Я ж говорил!- возликовал пассажир, хватая чёрную сумку.
– Ой, извините, – смутилась я, – но он только крякнул и был таков.
– А…где же тогда моя?!- охнула бабушка.
Возмущение вместе с растерянностью- два характерных чувства- опять овладели ею.
Когда через час с найденной сумкой мы всё же покинули аэропорт, два клетчатых китайских баула показались мне неподьёмными. Что же в них было, хотелось мне знать?…
-Ковры, -неохотно призналась мама.- Я привезла тебе два ковра- что ж они будут пылиться в Ростове! Это ведь такие замечательные ковры: один- тот, побольше, а другой- ручной работы!
Уже донести этот груз до стоянки такси было делом нелегким, а таскать его вверх и вниз по лестницам подземных переходов на вокзале и взвалить на площадку вагона, в самом хвосте поезда- и подавно!
– Там ещё и шубка цегейковая есть,- отдышавшись, вспомнила мама. – В отличном состоянии. Она у меня- много лет, ещё с институтских времён, и всё как новая!
-Куда же ты здесь в этой шубе пойдёшь?- испугалась я, представляя себе удивленье соседей, никогда не видавших цегейковой шубы.
-Ничего,- махнула она рукой,- надену зимой, а если нет- будем стелить на сиденье машины, чтоб поясница не мёрзла!

Вагон наш, как впрочем, и все остальные, оказался набитым битком; баулы поставили в тамбуре, водрузив их один на другой- теперь они достигали высоты человеческого роста… Немного бледные и обмякшие, мы собирались ехать так три с половиной часа.
– Хотела привезти тебе и швейную машинку, – сказала благодушно мама,- но, думаю- в следующий раз.
Соседним вагоном, к счастью, был вагон-ресторан.
– Я возьму тебе кофе и что-нибудь пожевать, а ты пойди посиди,- указала я свободное местечко у окна.
-Ты что, а сумки?…Их кто-нибудь сопрёт,-возразила она.- Лучше я прислонюсь к ним…вот так,- и навалилась на них, без сил, грудью и животом.
Однако, потом согласилась на место за столиком, убеждённая мной, что с этими сумками, несмотря на их внешнюю соблазнительность и привлекательность, не так-то просто сбежать из вагона. Оживилась и порозовела, жуя бутерброд и болтая с попутчицей-украинкой.
………………………………………………
Жить в Италии могут не все.
Бабушке здесь не нравились: незнание языка и невозможность общаться со всеми подряд; отсутствие параболической антенны и русских передач, а также моё безразличие к их отсутствию. В продаже не было гречневой крупы и селёдки, не всегда имелась твёрдая белокачанная капуста для борща, не говоря уже о жирной деревенской сметане. В моём холодильнике не было хрена, солёных огурцов и помидоров, сливочного масла. И вообще, по ростовским понятиям, мой холодильник был пуст. Он не ломился, как полагается, от уток и кур, чьи пупырчатые ноги торчали бы из морозильника, от сыров, колбас и молбас, и не был заставлен судочками и кастрюлями. Эти недостатки питания должны были быть как можно скорей исправлены.
Не прошло и недели, как правила изменились: теперь НЕ ВЫБРАСЫВАЛОСь НИЧЕГО.
Позавчерашние макароны ( а надо сказать вам, друзья, что итальянцы разогретых макарон не едят, предпочитают свежеприготовленные; и если итальянец сьел вчерашние спагетти, это значит, что он- на грани отчаянья)… Так вот, позавчерашние спагетти откладывались в отдельный судок, вслед за ними в очередь на “доедание” становились вчерашние.
– Ты что- выкидывать! Они же ещё не пропали, – возмущалась мамуля.- Я положу их в суп.
И варила супы из остатков всех трапез, не сьеденных вовремя: в кастрюле плавали куски субботней свинины и воскресная паста с горохом, а также кое-какие грибки ещё более ранней эпохи….Она бесхитростно и от души предлагала отведать её стряпни, но Марчелло и Катя, представлявшие “итальянскую ветвь семьи”, только морщились подозрительно и брезгливо, безошибочно узнавая в похлёбке фрагменты вчерашних меню. В этих вопросах на компромиссы не шли: они ели только все новое, она- доедала упорно всё старое. Отныне полки холодильника были, как должно, заставлены судочками, пиалами и стаканами, в каждом из которых хранились малые дозы остатков: обрезок сыра, две ложки холодного картофельного пюре или ложка застывшего жира от жарки котлет, тщательно соскобленного со сковородки. Продукты хранились не только на кухне: зачастую в ящике для трусов вдруг находились припрятанные конфеты, или там, где бабуля держала лекарства- надрезанный апельсин, вместе с зубным протезом и самодельными использованными “ухочистками” в виде ваток, намотанных на спички.
-Фу! Как неэстетично!- кривилась Катя, открыв по ошибке бабушкин ящик, и тут же захлопывала.
Марчелло дивился русской “всеядности”, то бишь неразборчивости в еде. С опаской заглядывал в холодильник в поисках знакомых ему продуктов и начинал вынимать двумя пальцами баночки, скляночки и стаканы, спрашивая меня:
– Что это, а? А это что ?
Иногда трудно было сказать- из-за аморфности и полной неопознаваемости остатков. На помощь в таких случаях приходит обоняние, но на моё расчитывать трудно- мой нос не раз меня подводил.
-Кажется, какое- то дерьмо, – отвечал сам себе, наконец, хотя часто его заключения были необоснованы и несправедливы.
А борщ! Мы забыли про борщ- краеугольный камень русской кулинарии!
Бабушка и двух дней не смогла бы прожить без борща. Большая кастрюля с ним занимала пол-холодильного агрегата и, по мнению Марчелло, “заванивала всё внутри”. Ему отчего-то не нравился запах капусты- вот почему кастрюлю выставили на балкон.
– Вообще, на такую семью нужен бы холодильник побольше. Вот попрошу мне денег прислать, и купим такой, как нужно, – недовольно ворчала бабуля.

ba 1

Неприятие зятем борща могло сравниться лишь с неприятием им печёночного паштета, который тёща готовила, отваривая печень и перекручивая её на балконе. Почему опять на балконе? Перила были единственным местом в квартире, куда удобно привинчивалась её старая мясорубка. Миска, в которую сыпался фарш, висела на высоте третьего этажа над головой у соседей- немного саспенса не помешает- но бабушка нас уверяла:
-Не беспокойтесь! Тут всё продумано, всё под контролем!
Не то, чтобы ей можно было слепо доверять.
Долгое время мама кормила птиц, посыпая балкон сухарями и хлебными крошками, не беспокоясь о том, куда их ветром снeсёт… А под балконом стояла машина соседа, который, найдя её несколько раз засыпанной хлебом, стал потихоньку мстить. Я была в полном неведеньи, как-то прекрасным утром найдя всю крышу и лобовое стекло моей “Ланчи” засыпанной тёртыми сухарями. В чём дело?…Я долго смотрела вверх на синее небо и белые облака, стараясь понять, откуда сюда намело сухарей. Не придя ни к какому выводу, с трудом отмыла машину- из-за влажности и росы сухари превратились в слой рыхлого липкого мякиша.
Естественно, мама не прекратила кормление птиц, пока сосед не сказал напрямик:
– Вы перестанете сыпать мне хлеб на машину?!
Я осталась с открытым ртом; промолвила что-то насчёт того, что и меня обсыпали сухарями…но потом провела дознание и мне пришлось извиняться. Хотя- и он был хорош! Вместо того, чтобы прямо сказать- начал втихую мстить. Ну, что за подлый народ!…
Впрочем, сосед он был неплохой, ссориться с ним не хотелось. Тихий, миролюбивый, хотя слегка мстительный и злопамятный- он прежде работал слесарем и мастерил на заказ решётки на окна, воротца, заборы, калитки… На все руки мастер; но с кризисом остался без работы, вот и сидел целыми днями в квартире. Из-за двери доносилась громкая музыка- чаще всего Пинк Флойд. А под лестницей Лео Шипионе (так звали соседа) выращивал марихуану в горшках, являя этим пример гражданской смелости; ходили слухи, что вот-вот её легализуют, ну а пока- как знать?
-Хорошо ему там! сидит себе, курит…- говорил с тихой завистью законопослушный Марчелло, поднимаясь по лестнице мимо запретных горшков в ритме “Money! It’s a gas…”
Прежде, помнится, вместе со слесарем жил старичок-отец, и что-то давно его не видели во дворе- должно быть, хворал…а может, лежал в больнице. Был, однако, престранный эпизод: как-то под вечер приехали к Лео гости, две пожилые синьоры, и грустно сказали ему : “Хотим проведать отца”. А тот, не сказав ни слова, сразу повёл их…в гараж. Это меня удивило: неужто старик Шипионе живёт под землёй, в гараже? Но дело меня не касалось, и я позабыла о нём.

Долго пришлось уговаривать бабушку и обьяснять, что в данный момент она- главный наш козырь, единственная надежда. Жизнь в Италии стоит так дорого, расходы так велики… а ей, видите ли, и социального пособия было достаточно! О пенсии по инвалидности, как и о самой фальшивой инвалидности, и слышать не хотела! Считала зазорным, надев на себя подгузник и вытащив зубы, на инвалидной коляске явиться в ASL** . Не желала пожертвовать собственным достоинством ради лишних пятисот или скольких там евро в месяц…А ведь дело-то было несложное. И никто, конечно, не просил её идти на крайности- намочить, для пущей достоверности, подгузник или пустить слюну…
– Нас не учили зарабатывать обманом, – с гордостью говорила она.- Вон мой сосед по квартире, инженер на пенсии Брук – ему не хватает на жизнь, так он бутылки собирает и сдаёт! А ведь башковитый был инженер, начальник лаборатории!
Полученье мошеннической и незаслуженной пенсии представлялось бабуле низким моральным падением.
В других странах, может быть, это и так. Там, может быть, дети работают и помогают родителям. А в Италии- наоборот; здесь в силу сложившихся давних традиций, и особенно в годы кризиса, многие семьи как раз на пенсии бабушек-дедушек и живут. Взять, к примеру, семейство Гверино- какие расходы! Там курят четверо: мама, папа и оба сына, пятьсот евро в месяц уходят только на сигареты! Никто не работает. Если бы не пенсия бабушки, что живёт этажом ниже и, кстати, не курит….
Пенсия- это великое дело!

Famiglia Fumatori (2)

Возможно, в её несознательном поведении крылось какое-то суеверие: если болезнь симулировать – она может и проявиться. А со здоровьем у бабушки было, тьфу-тьфу, всё в порядке: двигалась непринуждённо без тростей и костылей, проходила пешком большие дистанции, подолгу сидела на корточках( её любимая поза), чистя картошку; у других бы коленки заклинило или в глазах потемнело- а ей хоть бы хны!
Так и осталась бы непоколебимой в своей горделивой честности, не вмешайся другое учереждение- INPS*** . Этот ИНПС, итальянский собрат собеса, оказался не только бестолковой организацией, полной некомпетентных служащих- каждый раз там встречаешь новых, тех, кому надо “заново” всё объяснять, да если вам попадётся и старый – не радуйтесь, он всё равно ничего не помнит.
Этот ИНПС оказался коварной, опаснейшей службой, способной подвести вас под монастырь. Несколько лет назад бабушке из Ростова внезапно повысили её итальянскую “пенсию”- и, ясное дело, никто из нас не пошёл выяснять, почему. Раз повысили- значит, так надо; может, повысили всем, вышел какой указ….в общем, приняли всё, как должное, и совершенно напрасно. Не прошло тех же самых нескольких лет, как сделали переучёт и докопались: ошибочка вышла! И бабушка наша вдруг получила письмо, коим уведомляли, что придётся ей выплатить ИНПСу долг в 4830 евро и сколько-то там чентезимов!
Полученье подобных писем, надо сказать, у старых людей с их хрупким здоровьем само по себе может вызвать симптомы, о которых вскоре пойдёт у нас речь. Но бабушка из Ростова лишь округлила глаза и, ничего не понимая в этой итальянской жизни, сказала:
-Тю.
Наконец, поддалась на уговоры, но лишь попросила, прежде чем с жизнью вольной расстаться и перейти к “инвалидской”, отпустить её напоследок в Ростов- родных навестить, в коммуналке соседей проведать, с казаками покутить, вдоволь наесться селёдки, сала и холодца, гречневой каши отведать- всего того, чего на чужбине ей так не хватало…
И вот она снова здесь, слово своё сдержала.
Когда мы везли её в ASL, сидела в коляске с рассеянным видом, какой и подобает иметь при старческих расстройствах. Казалось, взгляд её с бессмысленным благодушием блуждал налево и направо; на самом же деле она со свойственным ей живым интересом разглядывала окружающих и новую обстановку. Я была уверена в успехе. Врач Аннарита Пуццони, возглавляющая комиссию, а иногда и представляющaя её в единственном лице, была вреднейшей из крючкотворов. В первый раз потерпев неудачу со свёкром, покойным отцом Марчелло, я кое-чему научилась. Главных пунктов тут было два: невменяемость и недержание.
Неудача постигла нас потому, что коварная Пуццони с ходу вырвала у нас признание в том, что свёкор- в полном уме и ясном сознании, а потом пожелала беседовать с ним наедине. Исправить эту непростительную ошибку в стратегии было невозможно: оставленный наедине с инспекторшей, дед попал во все расставленные ею ловушки, неверно отвечал на вопросы и даже coзнался в том, что не носит подгузник! Это решило его судьбу- он получил “стопроцентную инвалидность….без права на пенсию по уходу”. А кому нужна такая инвалидность?….
В этот раз подобные уловки сработать не могли: мы привезли им больную с деменцией и недержанием, не говорящую по-итальянски. Чтоб доказать, что синьора в своём уме и ей не нужен уход, пришлось бы звать переводчика и целый консилиум психиатров, немыслимый в нашей провинции. Так или иначе, Пуццони придётся иметь теперь дело со мной, и посмотрим, кто победит в этой борьбе интеллектов!
Мы были оптимистично настроены.
В коридоре пришлось подождать; там сидели пришедшие на комиссию раньше нас- седой джентельмен Базилио с тростью и в тёмных очках и одноногий субьект с папкой и костылями. Оба, как выяснилось, должны были регулярно являться сюда, чтоб подтвердить, что причины, по которым они получили пенсию, всё ещё в действии- то есть, у АSL были все основания полагать, что к одному из них может внезапно вернуться зрение, а у второго вырастет вдруг нога.
Впрочем, выйдя из учереждения, дон Базилио обернулся украдкой, вытащил связку ключей и быстро свернул за угол, откуда выехал вскоре на новенькой Alfa Romeo.
– Бедный человек, – сочувствовала бабушка, ёрзая в кресле. Жёсткий подгузник под ней хрустел, и ей не терпелось уже от него избавиться. – Как он живёт на пенсию, слепой…
– Слепой, а машину водит, – удивлялся Марчелло, глядя вслед из окна.
– А что тут такого! Руки-ноги на месте; я вот – и то вожу, – обиделся одноногий.

INPS

Теперь оставалось лишь ждать решенья комиссии- ответ обычно приходит месяцев через пять.
Тем временем кое-что произошло: под вечер в наш двор приехали карабинеры.
Они спустились в гараж в сопровождении сoнного взьерошенного Лео, и дело было совсем не в горшках с коноплёй. Вслед за ними прибыла “ambulanza “и люди в белых комбинезонах и масках; все дружно спустились в гараж. Вскоре оттуда вынесли что-то в мешке, закрытом на змейку, и погрузили в фургон. Тут уж никто не мог удержать соседей от праздного любопытства: всем срочно что-нибудь понадобилось в гараже. И хоть бокс Лео в спешке был опечатан, кое-кто всё же успел рассмотреть в его глубине открытый пустой холодильник; пустым он был оттого, что его содержимое только что унесли в мешке. Карабинеры и люди в скафандрах поднялись наверх. Последним вывели Лео, и вид у него был расстроенный.
Наутро портрет его появился в газетах: житель Абруццо, сосед наш синьор Шипионе, около года держал в холодильнике тело отца и продолжал получать его пенсию. Всё семейство Шипионе было, конечно, в курсе, сочувствуя Лео, оставшемуся без работы. Только племянник тринадцати лет вдруг проявил сознательность и позвонил куда следует…Вскрытие покажет; но по предварительному заключению судебных медиков, Шипионе- старший умер естественной смертью, в чём мало кто сомневался- бедняга слесарь меньше всех мог бы желать смерти кормильца.
Впрочем, с утра Лео уже был дома, курил, поливал горшки и принимал соболезнования соседей. Вместе с другими, Марчелло сумел заглянуть в бокс Шипионе, и теперь он смотрел на наш холодильник в раздумьи :
– Да-а, может, мама твоя и права? Не мешает и нам купить морозильник побольше.
Странно, но в этот раз бабушка не поддержала идею, а покосилась на зятя встревоженно и враждебно:
-Мы и таким обойдёмся, – сказала она, – зачем нам большой? Куда его ставить- в гараж?… Ишь ты какой! Не дождёшься!

zamorozh

—————-
* Молоко?…Жир?…Что это? (ит.)
** ASL- Azienda Sanitaria Locale, учереждение, в котором проходят медицинские комиссии (прим. авт.)
*** INPS- Istituto Nazionale della Previdenza Sociale- Национальный Институт Социального Обеспечения (прим.авт.)

КАК ЭТО ДЕЛАЕТСЯ В АБРУЦЦО.

Xроника “любительских” ограблений в период кризиса.

В период кризиса искусство ограбления банков и почтовых отделений претерпело изменения: чем больше усложняется технология и системы защиты, тем больше упрощаются методы- люди приходят в банк и грабят, вооружённые палками или…вовсе без ничего, с голыми руками. Нужно просто очень хотеть денег и быть достаточно убедительным. Совершив преступление, скрываются при помощи пенсиoнерского утилитарного транспорта типа старых “Панд” или “Фиатов Уно”, а то и просто спокойно уходят пешком. В книге “Русская в Абруццо, лосось среди мерлуццо” я описала неудачную попытку ограбления местной почты при помощи шприца, наполненного якобы кровью больного СПИДом, а на самом деле, как оказалось, вином “Ламбруско”. Просматривая новости, я убедилась, что уже с начала 2015 года в Абруццо имела место МАССА ограблений, совершённых невооружёнными жителями- как при помощи деревянных палок и прочих подручных средств, так и без оных. Вот несколько случаев, произошедших в последнее время.
“05.03.2015. Терамо. Два человека, вооружённых одной лишь палкой, которой они подпёрли входную дверь филиала, ограбили в Сан Николò банк Теркас, что расположен на площади Прогресса. Двое, с лицами частично замаскированными очками и поднятыми воротниками куртки, угрожали служащим и клиентам, находящимся внутри банка- всего около десятка человек. Они заставили вручить им содержимое кассы, которое, несмотря на близость к часу закрытия банка, составляло около 30.000 евро и скрылись на борту “Фиата Пунто” серого цвета, который впоследствии бросили неподалёку. На место происшествия были вызваны карабинеры”.
“03.04.2015 Ограбление с палками банка в провинции Аквила- добыча в 100.000 евро. Аквила; достиг почти 100.000 евро “улов” и, соответственно, ущерб, понесённый Банком Тосканы в результате ограбления, совершённого сегодня около 13 часов в населённой фракции Паганикa, в восточной части города. Два человека, с лицами, прикрытыми шарфами и вооружённые дубинками, вошли в финансовое учереждение и, пригрозив двум служащим, заставили отдать всю наличность. Прежде чем уйти, преступники закрыли в туалете двух сотрудников и одного клиента, после чего удалились пешком и скрылись. На место преступления прибыло Передвижное Подразделение Квестуры и местные карабинеры”.
И последнее, самое свежее, пару дней тому назад
“Понедельник, 6 апреля 2015, “лёгкое” ограбление банка в Сильви. Сегодня утром бандит с открытым лицом ограбил филиал тосканского банка МонтеПаски Сьена. Разработав план, позволяющий ему беспрепятственно проникнуть внутрь, он появился в момент открытия за плечами директора филиала, который как раз собирался войти в финансовое учереждение, угрожая ему и утверждая, что якобы держит в руке пистолет, хотя не все присутствовавшие убеждены в том, что оружие было на самом деле…Оказавшись в банке, он заставил вручить ему сумму денег в размере приблизительно 20.000 евро, после чего скрылся пешком в неизвестном направлении. Ведётся расследование”.
Как я вижу, в последнее время в Абруццо наметилась этакая “мирная”, “цивилизованная” тенденция: хищения и ограбления происходят, в основном, в спокойной и даже доброжелательной атмосфере полного непротивления, никаких тебе “бандито-гангстерито, кастето-пистолето, стрелянто- убиванто” – за исключением тех случаев, когда строптивые служащие и посетители банка всё же отведали палки, заработав себе синяков и шишек(было, увы, и такое) – но всё же обходится без крови и жертв. Мир стал добрей, и это хорошо.
Одно меня интересует: где они все этo берут ? Я несколько раз интересовалась в спортивных отделах местных универмагов- ни тебе увесистых палок, ни хоккейных клюшек, ни даже бейсбольных бит…
Наверное, пользуются спросом и их как-то быстро раскупают по мере поступления в продажу.

Доктор Лектер и другие на свободе.

Когда в конце 90х я поселилась в Абруццо, здесь бытовало расхожее мнение, что в России едят, пусть и не часто, по праздникам, но человечье мясо, а уж собачье – на каждом шагу. Этот миф передавался из уст в уста, из поколения в поколение более чем полвека, с тех стародавних времён, когда детей в сельских семьях пугали коммунистами и, в частности, усатым бармалеем Сталиным ( “Баффоне”), который “придёт и съест” непослушных маленьких итальяшек. Мой муж и его приятели в детстве конкретно верили и боялись.
Слухи подтверждались свидетельством немногих “очевидцев” из местных, побывавших в Империи Зла в 80х. С одним из них мне довелось беседовать лично: он ел в ресторане в Москве и в котлете нашёл… кусок ногтя! Порко Джуда!! Там ели человечину!
Мой родной город Ростов – он тоже, если и был здесь кому известен, то только благодаря серийному убийце Чикатило, по совместительству, как сказано в википедии, “педофилу, некросадисту, некрофилу и каннибалу”( попробуй совмести все эти специальности!) Никакой Ростсельмаш с Роствертолом не сумели прославить наш город так, как один легендарный монстр, этакая ростовская Годзилла; вести о нём докатились в Абруццо, где его зовут “Чикантилло, иль мостро ди Ростов”. Напрасно я уверяла, что ноготь в котлете – ещё не улика, не палец, и что каннибализм и собакоеденье в России не популярны, а “чикантиллы” в Ростове так же редки, как годзиллы в Японии. Я даже писала об этом в одной из глав “Тутти матти”- энциклопедии всяких пороков и сумасшествий.
Тем временем здесь, в тихом и сонном Пинето (провинция Терамо), жил незаметный и скромный рабочий по имени Лука, любивший смотреть фильмы ужасов о расчленителях и каннибалах. С некоторых пор Лука лелеял мечту, которой даже делился с друзьями: хотел попробовать женские ступни. Почему именно ступни, где мало съедобного – кости, кожа, да заскорузлые жёсткие пятки, а не, скажем, филейную мягкую часть – загадкa.
Но факт остаётся фактом: как-то ноябрьским утром 2011, двадцатичетырёхлетний Лука Микелуччи собрался на пикник. Он устроил засаду в кустах сосновой лесополосы, идущей вдоль пляжа Пинето – в довольно пустынном месте. Лишь изредка там пробегал одинокий спортсмен, или угрюмый собачник выгуливал псов… Лука взял с собой необходимое: пилу, топор и нож, верёвки, пластиковые мешки, и даже котелок и немного угля – всё, что нужно туристу-каннибалу для того, чтобы расчленить жертву и спокойно потом приготовить её на костре. Как мы знаем, некоторые были даже в курсе его намерений, но никто их не принял всерьёз и Микелуччи не отговорил.
Когда сотрудница мэрии, сорокалетняя Н., пробежала мимо трусцой, Лука не медлил – схватил добычу и нанёс ей ряд ножевых ранений, одно из которых пробило ей лёгкое, а другое – задело сердце. От неминуемой смерти её спасло появленье случайных прохожих, местных собачников и спортсменов. Агрессор сбежал, но в тот же вечер был найден в соседнем посёлке Сильви, где, сдавшись карабинерам, признался, что хотел убить Н., чтобы съесть её ступни. С тех пор, если верить статьям в интернете, он пребывал в психиатрической клинике для преступников в Аверсе.
Первое слушанье дела (куда спешить?) состоялось в январе 2015. Микелуччи был освобождён от обвинения в попытке убийства, поскольку на момент её совершения признан невменяемым и недееспособным. Экспертиза установила, что Лука – “шизофренический субъект со склонностью к каннибализму и некрофилии”, не представляющий опасности для общества. Содержание в местах лишения свободы такому субъекту не показано, он должен продолжать успешно начатое лечение и в настоящее время находится в общине, в условиях “контролируемой свободы”. Суд постановил возместить пострадавшей ущерб в размере 60.000 евро.
В любом случае, в прошлом году был принят закон о закрытии психиатрических лечебниц для преступников ( manicomi criminali ) по всей Италии. В Риме, Аверсе, Неаполе, Реджио Эмилии и ещё нескольких клиниках этого типа по всей cтране содержалось более семисот таких “пациентов”. Теперь их переведут в маленькие медицинские структуры по двадцать мест в каждой, где не будет грубой полицейской охраны, а только вежливый медперсонал. Конечно, не все структуры пока готовы к приёму “гостей”- как всегда, трудности с финансированием, строительством и прочим; тем временем, число маньяков не убывает, и в уже “закрытые” клиники поступают новые пациенты.
Гораздо быстрей разбирается правосудие с теми, чьи пищевые запросы ограничены продуктами из супермаркета. В годы кризиса не только всякая там иммигрантская шушера, но и раньше приличные бедные пенсионеры стали нечистыми на руку, повадившись тырить съестное по супермаркетам; кто- красть колбаску, а кто – консервы. Будучи пойманы на месте преступления, раскаиваются; с одним несчастным пенсионером там же, на месте, случился инфаркт и он умер. Не могли уж посмотреть сквозь пальцы и дать ему спокойно вынести салями?…
Другому где-то в Новаре в результате срочного и очень скорого судебного разбирательства дали год условного заключения, а третьему из-за сардельки ( salsiccia), украденной в 2010 г., присудили штраф в 11.250 евро. Похоже, что в сроках наказания и денежно-штрафовом эквиваленте попытка съесть ступни почти равна попытке хищения пяти сарделек.
Ну, что тут можно сказать? В этом году многие синьоры , утомлённые долгим лечением, истосковавшись по свободе и хорошему питанию, выйдут на волю. Бегать по рощам и совершать прогулки на природе станет намного интересней.
Не повезло Чикатило – он не родился в Италии. Здесь бы его поместили в уютную гостеприимную общину для лечения и реабилитации невменяемых, включая и услуги стоматолога. Беззубая ухмылка делала его весьма непривлекательным, в то время как с хорошим зубным протезом ему было бы легче жевать и нормальное жёсткое мясо.
Хороших вам выходных, друзья; старайтесь гулять не в одиночку, а группами, держась на открытых пространствах, подалее от кустов…
В супермаркете прячьте салями поглубже, ходите непринуждённо; или успейте хотя бы уж надкусить, прежде чем вас поймают с поличным!

РИМСКИЕ КВАРТИРЫ.

Девушка в розовой куртке вышла из подземного перехода метро “Термини” и направилась к зданию на углу; розовый видавший виды чемодан- тележка громыхал вслед за ней, подскакивая на ухабах. В другой руке болтался чёрный чехол с ноутбуком.
Многоэтажный дом на углу был старым, с немного облезлым фасадом, нижний этаж занимали закусочная и химчистка. Девушка сверилась с адресом на бумажке и завернула во двор.
Юной студенткой, за которой мы наблюдаем, была Катерина Козина, итальянка русского происхождения, приехавшая в Рим из провинции с тем, чтобы снять квартиру и посещать занятия в университете “Сапьенца”. Невзирая на юный возраст и провинциальность, назвать её наивной и неопытной никак нельзя. В предыдущем семестре она тоже снимала квартиры в Риме, и уже сменила их две: в одной жила с четырьмя соседями из Неаполя, а вторую делила с девицами старшего возраста, фанатиками чистоты и порядка.
Вот почему в новом учебном году она уже знала точно, какую квартиру снимать, а какую- нет, предьявляя чёткие требования:
-квартира должна была быть по возможности ближе к центру;
-стоить недорого;
-самым важным считалocь наличие комфортных, безотказно действующих служб- ванной и туалета с биде; Катя любила водные процедуры, ценила гигиену тела и вообще проводила в “службах” немалую часть суток;
-в квартире не должно было быть девиц, вечно стучавших в дверь туалета и придиравшихся к чистоте;
-и- никаких соседей из Неаполя!
После тщательного отбора ей приглянулись три варианта; владельцы всех трёх римских квартир были любезны по телефону и говорили чисто, без какого-либо акцента. Оставалось лишь выяснить всё на месте.
В каждом случае были свои преимущества: первый был чуть дальше от центра, но дом- в двух шагах от остановки метро и за жильё просили недорого. Второй вариант- далеко, на улице Тусколана, но стоил он соблазнительно( и подозрительно) дёшево- каких-то двести пятьдесят евро в месяц… За третью квартиру, почти в самом ceрдце столицы, просили дороже, но имелось бесценное преимущество: не один и не два, а три туалета!
Экое царство комфорта!
Катенька Козина была хороша собой и ни минуты не сомневалась- любой из хозяев, увидев её, будет счастлив заполучить подобную квартирантку. Hесмотря на иностранную фамилию, которая могла бы смутить и вызвать любопытство: что за фамилия- Козина? Вроде не итальянская… Хотя, если ставить акцент на “и”, как многие и поступали, то получалось: “Коз’ина”, что по-итальянски звучало как “штучка” или “вещичка”. Что ещё за “вещичка” и “штучка”? немного двусмысленно; и Катя была недовольна фамилией, часто подумывая о том, что надо бы её сменить. Может, не Козина, а Козéна? Но и “Козéна” казалась ей странной, напоминая “озену”- болезнь, при которой в носу образуются корки.
Она поднялась по лестнице на верхний этаж, морща нос от запаха, который по мере восхождения усиливался. А вот и они: на площадке, прямо под дверью квартиры, свалены в кучу- огромные мусорные кульки! Взгляд её стал скептическим и недоверчивым…
Милый хозяин открыл ей дверь и пригласил войти:
-Чао, синьорина Коз’ина! Пьячере, Антонио!…А чья это фамилия- Козина- не итальянская, да? Интересно! А фамилия Вашего папы – тоже Коз’ина?
Катерина вдохнула густой аромат южной кухни, услышала знакомую южную речь. По коридору прошествовал смуглый мужчина в майке, задранной на животе- живот и грудь покрыты чёрными волосами, отдельные кустики топорщатся на плечах. Вид сзади – немногим лучше; в противовес задранной спереди майке, сзади спустились штаны, оголяя обширную часть поясницы и помятых белых трусов. Из кухни неслись голоса, громко говорившие на диалекте.
– А сколько тут человек?- осведомилась Катя.
– Ну, когда сколько – вообще-то три, но часто к кому-то из них приезжает семья.
– Ясно. А они…не из Неаполя?- задала она осторожный вопрос.
– Нет, из Казерты*, – ответил хозяин, – а что? Вам не нравятся неаполитанцы?
– Да нет, почему, – замялась она, – ничего не имею против Неаполя, но знаете- осторожность никогда не мешает…Вы понимаете, о чём я? Бережёного бог бережёт. В общем, хотелось бы снять квартиру без неаполитанцев. Совсем.
Дверь напротив открылась, и вышла синьора цыганского типа в спортивном трико. Следом за ней бежали два смуглых и шумных ребёнка; она несла с собой тазик с бельём- вешать его на балконе.
– А эти откуда? – уже безнадёжно спросила Катя.
-Эти тоже…они – из Милана,- отвечал любезный владелец, но в глазах его мелькнул насмешливый огонёк (или в голосе прозвучала издёвка?).- Я вот, несмотря на то, что Вы относитесь с предубеждением- тоже из Неаполя, – признался он наконец.
“Надо же! А говорил совсем без акцента”, досадовала Катерина.
Туалет был грязен и далёк от её идеала, на кухне и балконе развешивали бельё, а комната, которую ей предложили, едва вмещала кровать со стулом.
-Мне очень жаль.
Розовый чемодан загрохотал вниз по ступеням, выкатился на тротуар и проследовал дальше, в метро….
Найти второй адрес, записанный на бумажке, было не так-то легко. Полчаса поездки в метро и ещё полчаса блужданий по незнакомым кварталам привели её к дому относительно новой постройки, похожему на все остальные в округе. Едва успев к назначенному часу, она уже жалела о том, что забралась в такую даль и надеялась лишь на то, что хозяин квартиры окажется синьором пунктуальным.
Первый звонок в закрытую дверь подьезда остался, увы, без ответа. Выждав пару минут, нажала на кнопку ещё и ещё, уже без надежды, со злобой, уверенная, что приехала зря. Присела на розовый чемодан, с тоской представляя себе весь предстоящий обратный путь.
-Кто там?- раздался сонный и вялый голос из домофона.
-Это я, студентка, с которой Вы говорили вчера! Пришла посмотреть квартиру!- воспряла Козина духом.
-Сейчас не могу…, – отвечал ей голос. – Придите позже, потом…
-Как так- “потом”?- возмутилась Катя. – Мы договаривались на сегодня! Я ехала специально из самого Сан Бенедетто!
-Ладно, – коротко вякнул динамик, и через десять-пятнадцать минут, в течение которых Катя думала, звякнуть ещё раз или уйти- на улицу вышла синьора.
Она была явно не в лучшей форме: бледная, беззубая, с опухшим лицом, в байковом сером халате и грелкой, прижатой рукой к животу.
-В жисть не вышла бы, если б не Ваша настойчивость, – сказала она с упрёком. Говорила синьора медленно, язык слегка заплетался.- У меня в квартире большой беспорядок.
-Так можно хотя бы взглянуть?
Катя уже и сама сомневалась, было ли это хорошей идеей…
Дверь на площадку была раскрыта, из неё выползало облако сизого дыма.
– Уфф, надымили…надо проветрить, – пробормотала синьора. – Вот, заходи- квартира, там- комната… там и хозяин- Морелли.
Махнув небрежно рукой, она скрылась.
Из коридора виднелась кухня, где мужчина восточного типа, а может, и нет- но с бородой, лёжа курил кальян. Клубы дыма под потолком были его рук делом. Подстилкой ему на голом полу служил еженедельник. Он закатил глаза, и если заметил гостью, то вида никак не подал. Aтмосфера здесь явно была….неформальной.
Дорога к комнате Кати лежала через просторный зал, может, не столько просторный, сколько пустой- из мебели имелся только матрас. На нём и сидел хозяин Морелли, в несвежей пижаме и самом приподнятом настроении. Он бережно вынимал из кулёчков тёмные катышки и, нюхая, раскладывал перед собой.
– Это вот- “гидропоник”, – сказал он тягуче и нежно, увидев Катю. – А это вот- “амнези адзе ** “…
– “Аmnesy haze?”- не удержалась, чтоб не поправить, она английское произношение.
– “Амнези адзе”, – согласился он. – А это- “Шанель”, – сунул ей катышек под нос, – “Орандже бэт”, и потом, -торжествующе, – “Супер лемон адзе”!
– Super Lemon Haze,- поправила студентка, уже раздражённо.
– “Лемон адзе”, “лемонадз”! – возликовал он.- С запахом лимона!
Она осторожно прошла и заглянула в “свою” комнатушку- та была неплохой; но можно ли что-то оставить в квартире, полной всякого…сброда? Катя Козина ревностно относилась к своему имуществу, была щепетильной в вопросах его хранения.
Квартира могла быть всем, чем угодно, но не проходным двором.
Розовый чемодан вновь застучал по ступенькам. Никто не сказал ни слова; ни синьора, ни синьор
Морелли не вышли её проводить и поинтересоваться, понравилась ли ей кoмната.
Впрочем, вопрос этот был бы излишним.
Вариант номер три, по счастью, отвечaл всем требованиям: в самом центре, всего в двух шагах от пьяцца ди Спанья! Рукой подать да метро, да и вообще- всё рядом! Дом был если не новым, то чистым, с исправным лифтом, а прочность старых массивных дверей внушала ей известную уверенность. Такие двери, казалось, можно вскрыть разве что автогеном!
Квартиру, помимо неё, снимали ещё два жильца, два симпатичных соседа- Андреа и Бруно. Одна из трёх служб оказалась временно неисправной, но Бруно по-рыцарски позволил соседке пользоваться его туалетом и ванной.
Что ж, солнце клонилось к закату, и лучшей квартиры в Риме ей не удалось бы сыскать. Она заплатила за месяц вперёд, и любезный хозяин тут же проворно исчез.
Розовый чемодан был разобран и пристроился тихо в углу. Козина же осмотрелась получше: комната светлая, окна выходят на улицу, отсюда сможет она наблюдать за римской жизнью, за суетой.
Неужто нет никакого подвоха? Козина знала по опыту- потом выявляется скрытый дефект, всегда и во всем бывает какой-то подвох. И точно: выяснилось, что и второй из трёх туалетов имел особенность- крышка поломана и сам унитаз опасно качался.
Проснувшись на новом месте довольно поздно- вечером уличный шум долго мешал ей уснуть- за пару минут собралась на выход. Одеться, умыться, успеть позавтракать по пути… Решительно дёрнула ручку двери…и та легко отделилась, оставшись в её руке.
Козина ужаснулась, тщетно пытаясь вставить её на на место- такого она не предвидела. Стала стучать и кричать в коридор:
-Андреа-a! Бруно, Андреа, на помощь! Я заперта, откройте! Я заперта! Я здесь!!
Никакого ответа, ни звука в пустой квартире; видно, её соседи уже разошлись кто куда.
Что делать? Набрала номер хозяина, жившего где-то под Римом, надеясь кто знает на что- на чудо. После длинных гудков неизменно включался автоответчик…Появиться в тот день на занятиях было необходимо.
Настучавшись ещё и накричавшись, Козина вызвала 115 – пожарную команду, она же в Италии и спасательная: освобождает застрявших, снимает залезших на крышу, вытаскивает упавших в люк, а также ломает двери для тех, кто, забыв на плите кастрюлю, посеял ключ.
– Держитесь, синьорина, мы скоро будем у Вас!- ободрил её диспетчер.- Номер дома, Вы говорите, 30, а номер квартиры?
-А номер квартиры не помню; был где-то записан, да вот- не найду… Третий этаж, – добавила, выглянув из окна. -Там всего две квартиры, смотрите сами: где Вам никто не открывает- там и ломайте дверь.
К чести римских пожарных нужно сказать, что уже минут через пять под окнами послышалась сирена: “Ииииууу-ииуу- иииууу!!”, во двор свернула машина с лестницей и сердце Козиной радостно забилось. Ей позвонил диспетчер:
– Синьорина, Вы там? Наша бригада уже поднимается к вам. Так – будем ломать замок?
– Ломайте, ломайте! – поторопила их Катя.
Послышался шум тяжёлых шагов, звонки в квартиру напротив и в ту, где томилась она, переговоры с кем-то на лестничной клетке…Потом были звуки манипуляций, скрежет и визг какой-то машины- похоже, включали дрель, а может, и автоген. Почему-то казалось, что резали и ломали совсем не в их коридоре, а где-то там, в отдаленьи- конечно же, дело было в акустике и толщине дверей…Через какое-то время всё стихло; Козина ждала освобождения, но никто за ней так и не шёл. В чём дело?- не понимала она.
На лестнице ругались и шумели- похоже, спасатели были раздражены; снова звонок в их дверь и разговоры…Вскоре шаги удалились, а Катя так и осталась сидеть взаперти. Ей позвонил диспетчер:
– Синьорина!- сказал он ей строго. – Вам должно быть стыдно, и Вы могли хотя бы извиниться перед бригадой за причинённое беспокойство. По Вашей вине, к тому же, сломали чужую дверь…
– Как так?!- Катя взвилась на месте. – Я так и осталась сидеть взаперти!
– Пусть Вам откроет дверь Ваш китаец!
-Какой… китаец?- опешила Катя.
– Тот, что с Вами живёт!
Несколько секунд она лишь хлопала ресницами; затем её дверь тихонько открылась- за нею стоял китаец в трусах.
– Ты что- взапелти?- осторожно спросил он Катю.
-Конечно, я взаперти!- воскликнула та. Кто мог знать, что в квартире жил ещё и китаец?!- А ты что- не слышал, как я кричала?! Кричала, кричала…
– Кличали, кличали, – согласился он.- Я думала- у соседей кличали…
Оторванная ручка, сломанная крышка, качающийся унитаз, опоздание на занятия- всего этого было достаточно, даже слишком…Налицо моральный, а также и материальный ущерб. Чуть позже она позвонит владельцу и- по-хорошему или же по-плохому- вернёт свои деньги обратно.
Розовый чемодан на колёсах загрохотал по лестнице вниз; хватит с Кати римских квартир!
Она направлялась в гостиницу.
—————-
* Казерта- городок недалеко от Неаполя
** различные сорта марихуаны (прим.авт.)

О КАТИНОЙ ЖИЗНИ В РИМЕ.
(из цикла “Истории про Катю”)

Катя продавала билеты в оперу недалеко от римского Пантеона. Надо сказать, это были билеты не совсем “в оперу”, если под оперой подразумевается театр с ложами, партером и действием на сцене. Людям, покупающим билеты на улице, это казалось само собой разумеющимся, но на самом деле их ждал концерт небольшой труппы певцов в некоем помещении, исполняющих популярные арии из классичекого репертуара. Впрочем, исполнители были неплохие и редко кто возвращался, чтобы выразить возмущение- да у большинства туристов и времени на это не было.
Одетая в длинное платье, выданное в театральном гардеробе, Катя обращалась к прохожим на трёх языках, предлагая купить билет:
-Опера тунайт?…
Диплом лингвистического факультета с отличием всё-таки пригодился. Иные останавливались и желали сфотографироваться с “принцессой”. Особенно японцы, которые по ходу дела снимали всё: плитки на тротуаре, нижнюю часть колонн и даже голубей. Иранка, продававшая билеты неподалёку, дивилась:
-Глянь на японцев: фотографируют голубя! Что, в Японии нет голубей?
Некоторые туристы смотрели озадаченно на Пантеон:
– Это что- Парфенон?..
-Пантеон,- поправляла Катя, но потом, устав разубеждать, соглашалась:- Да, Парфенон.
И, довольные тем, что и Парфенон оказался здесь же, неподалёку, фотографировали здание.
Кое-кто спрашивал:
-Ты- Виолетта?
-Да,- отвечала покладисто Катя.
-А мы увидим тебя сегодня в опере?
-Если возьмёте билет- увидите.
По вечерам подол театрального платья приходилось отстирывать- был весь замызган и в лошадиной моче, которая стекала с возвышения на пьяцца делла Ротонда, куда заезжали повозки, вниз- туда, где стояли распространительницы билетов.
Кроме принцесс и оперных виолетт, туристов всегда привлекал ещё один сорт “ряженой” публики- “центурионы”. Эти были, в своём большинстве, выходцами из Восточной Европы: румынами, болгарами, русскими. Большинство из них не имело лицензии для работы “центурионом” и вообще ничего, кроме рабочего костюма: доспехов, шлема и сандалий, одетых летом на босую и волосатую ногу, а зимой- поверх тёплых колготок. Заскучав на посту, они обращались к туристкам преклонного возраста:
– Оh, Barbie, Barbie! Мarry me!*
За группой “центурионов” приглядывала “Мессалина”, синьора лет шестидесяти пяти, которая стирала им костюмы и отбирала деньги, пряча их в напузник.
-Если оставить им деньги, -объясняла она, -они всё истратят на “gratta e vinci”** и бутерброды.
Работа Кати была несложной; пять-шесть часов на улице, но зато – минимум тридцать пять евро в день, а если повезёт продать много билетов- доходило и до семидесяти. Плюс- уроки английского языка, которые она давала своим немногочисленным ученикам тоже где попало: в сквере, в баре, в ресторанчике за обедом.
В свободное время бродила по городу, заглядывала в магазины- например, в магазин белья на виа дель Бабуино, по пути от пьяцца ди Спанья к пьяцца дель Пополо.
Просила показать ей розовые простыни из чистого шёлка. Именно розовых у них в данный момент не имелось, но всего за несколько тысяч евро можно было приобрести разнообразные комплекты постельного белья, в том числе и шёлковые, всех цветов радуги.
-Жаль…ну, что ж, я зайду попозже,- вздыхала Катя.- Я живу тут неподалёку.
– Где? На виа дель Бабуино?
-Да, вот недавно обосновалась.
– И как тебе здесь, в этом квартале? Все эти именитые соседи- политики, сенаторы…
-Неплохо, неплохо,- благодушно отвечала она.
Заходила также и в “Bulgari”. Её встречали любезные продавцы.
-Покажите мне ожерелья,-просила она.- Только не те, что пострашнее, а красивые- понимаете?…Мне нужна ваша помощь в выборе.
Катю сажали в кресло, обслуживали втроём: один держал зеркало, другой поднимал ей волосы, а третий бережно подносил и одевал ожерелье.
– Ну, как Вам это? Прелестно, не правда ли?- спрашивали “клиентку”.
– А что за камни?
-Топазы и изумруды.
-Надеюсь, оно -из новой коллекции?
-Да, разумеется…
– И сколько стоит?
-Одиннадцать тысяч восемсот шестьдесят два евро…Hо есть специальная скидка: одиннадцать тысяч восемьсот сорок.
-Знаете, вы меня почти убедили, – говорила Катя, прищуривая глаза, – но мне нужно подумать. У вас есть каталог?
-Конечно.
Каталог украшений Bulgari укладывали в фирменный пакет и, распрощавшись, довольная Катя шла себе дальше по улице.
Как-то раз Катя нашла в вагоне фуражку начальника поезда, но почему-то не отдала её начальнику и не оставила на сиденьи, а взяла себе.
Утром, когда начал накрапывать дождь, надела фуражку на голову и пошла позавтракать в бар.
-Такая молодая, и уже начальник поезда!- восхитился бармен.- И как ты справляешься?
– Да, справляюсь так, потихоньку. Вначале было нелегко, конечно- путала всё время рычаги: ну, тронуться с места или затормозить…Бывает, хочешь тормознуть, и наоборот- прибавишь ходу, или- хочешь прибавить, а затормозишь резко так- прр-ррр! А потом-ничего, освоилась, пошло, как по рельсам…
-Вот молодец!-похвалил её бармен.- На таких людях, как ты, и держится ещё Италия…Завтрак- за счёт заведения!
Поправляя большую фуражку на маленькой голове, Катя взяла с достоинством бриошь и чашку кофе.
Много профессий пришлось ей сменить и много ролей на себя примерить в те первые годы самостоятельной жизни. Всё это случилось, конечно, несколько лет назад, когда никто ещё не узнавал Катю на улице, и задолго до того, как Катя стала знаменитой…
Но это уже совсем другая история.

——————
* “О, Барби, Барби! Выходи за меня!”
** билетики “скреби и выигрывай”

КАК Я КУПИЛА КВАРТИРУ В ИТАЛИИ.

Начиная рассказ о моей итальянской квартире, сразу хочу вас предупредить: речь идёт именно о рассказе, а не о заявленьи в полицию; все имена изменены, и если на меня окажут давление- я буду всё отрицать. А то, как я давно заметила, мои истории многие воспринимают буквально, и как не стараюсь их сделать забавными, часто вызывают жалость: “Ох, бедная! Как тебе не повезло!”, как будто всё, о чём я пишу, происходит на самом деле.
Хотя- а что мне, собственно, будет, даже если всё выйдет наружу? Всплывёт, так сказать, на поверхность?…Да ничего. В тюрьму никого не посадят, квартиру не отбepут- мне за неё недолго осталось платить- лет двадцать , не больше. Семь лет, после которых любой криминал в Италии списывают за давностью, прошли, и случай мой- не единичный, а очень даже типичный, и самое время о нём поведать.
Приобрести квартиру, виллу, палаццо исторической ценности и даже римские развалины в Италии несложно, они продаются на каждом шагу. Вон на углу в витрине агентства полно объявлений…
Если у вас есть деньги.
Богатые русские так и поступают: выбирают хорошую зону (чаще всего- Тоскану и побережье Лигурии), недвижимость по вкусу- и покупают. А бедные русские? Это уж- как кого угораздит. Одни живут у хозяев по месту работы, копят деньги на домик в провинции, где-нибудь за Уралом. Другие нашли приют под крылом у синьоров- женихов, мужей и партнёров, принявших их “по доброте сердечной” и уже обеспеченных, в разной мере, жильём- отдельным или совместным с семьёй. Те, кому повезло с местной администрацией, получают “case popolari”- квартиры “казённые”, государственные, как когда-то давали в Советском Союзе; иногда очень даже приличные, и платят за них немного- но в большинстве наших комун в Абруццо такие дома все заняты, а новых, увы, ещё не построили.

Первые годы жизни в Италии мы провели, снимая квартиру в Атри у странной семейки Кастанья(“семейки Адамс”), где бледный и, как вампир, красногубый синьор Кастанья имел потомство- бледное и красногубое- от двух родных сестёр. Невзирая на внешнее сходство, половину детей он признал официально, а половину- нет, обрёк их на участь бастардов. Но нас, как квартиросъёмщиков, инцесты и странности не волновали- квартплата была невысокой и мы были очень довольны…Потом нас попёрли оттуда. Причина осталась неясной, можно было только гадать: хотели повысить квартплату? Так почему ж не сказали прямо? Мы завели кота и собаку?…Приезжала надолго бабушка в гости? Предлогом было мнимое возвращение старшего брата Кастанья из Майами в Италию, но через неделю после нашего гордого и необдуманного ухода ( имели право жить ещё минимум пару лет!) коварные Адамс уже запустили новых жильцов.
Мы переехали в старый дом Пеппе, к папе- вдовцу… Бальбони-старший был нам не рад и встретил с крайним недовольством. Чтобы выбраться из Челлино, вотчины Пеппе, в любое людное место, на побережье, приходилось петлять около часа в холмах по извилистым тропам над опасными кручами…К тому же, в старом доме было тесно, летом душно, зимой- в отсутствии другого обогрева, кроме камина- ужасно холодно, и с дедушкой Дарио Бальбони, капризным домашним тираном, ужиться мы не могли.
Tак, в 2005м году мы подошли внезапно к “кризисной черте”. Казалось, нам негде жить!
Тогда-то нам предложил свою помощь Эрколе Малагрида, хорошо нам знакомый мошенник, специалист по финансовым махинациям- пообещал нам с Пеппе договориться о банковской ссуде, чтобы купить квартиру. И правильно; за шесть лет аренды мы заплатили семейке Адамс, я подсчитала, около двадцати тысяч. Не лучше ли было вложить их в собственное жильё?
Сразу скажу, что итальянские банки не раздают всем желающим ссуды направо- налево, тем более желающим, которые не могут возврат этих ссуд гарантировать. Пеппе Бальбони, будучи втянутым Эрколе в разные “финансовые операции” и проходя по всем базам данных как наихудший плательщик и безнадёжный должник, ни на какую ссуду расчитывать не мог. Он даже напоминал мужика с южной наружностью и нечестным взглядом из известной телерекламы налоговой полиции: ” А ты заплатил налоги? Общественный паразит”. У него был такой же смуглый цвет кожи и виноватый взор. Но оставалась я, женщина с незапятнанной финансовой репутацией, у которой, однако, не было работы и, следовательно, зарплаты.
Такие мелкие глупости никогда не смущали Эрколе- он достал мне все нужные справки и документы- я лишь должна была выучить, на случай возможных расспросов, легенду, по которой работала коммерческим агентом с приличным окладом в организации, занимавшейся укладкой труб или чем-то подобным. Суметь назвать адреса филиалов, имена непосредственного “начальства” и иметь под рукой номера телефонов на случай внезапной проверки.
Тот же Эрколе нас познакомил с посредником, тёмной личностью по имени Карло Шаманда, “специалистом в деле квартирных ссуд”. Этот последний имел небольшую конторку, незаметный сомнительный офис в Пескаре с молодой грудастой секретаршей, называвшей его уважительно “доктором”. Сам Шаманда, маленький, лысый, ухитрялся при этом быть ещё и взьерошенным, так как клочки волос за ушами, как и лохматые брови, стояли торчком. Плечи его пиджака, при таком недостатке волос, необъяснимо усыпаны перхотью…В этом человеке было много загадочного. Всегда суетливый и возбуждённый, чем-то похожий на Паниковского, он без конца ругался по телефону с кем-то, настойчиво требующим денег и сосал “Маалокс”, отправляя таблетки в рот одну за другой. В общем, являл собой резкий контраст с благодушным вальяжным Эрколе, страдавшим диабетом, откуда делаю вывод, что мошенники выглядят все по-разному, и болезни у них, несмотря на схожесть рода занятий, развиваются разные.
Однако, дело, казавшееся двум стреляным воробьям Карло и Эрколе пустяком, застопорилось. В банках, где у обоих были “зацепки”, знакомства, началась череда пертурбаций: слияний и разделений, смещений и разнообразных проверок, что нарушило работу их годами налаженного механизма и разорвало цепь связей. Ждать ссуды пришлось несколько месяцев, которые для меня стали вечностью…
В ту пору нашим последним прибежищем стал летний сарайчик Эрколе, расчитанный на нетребовательных отдыхающих в сугубо летний сезон. Его приходилось обогревать газовой печкой- баллоны мы наполняли на автозаправке метаном. Сырые стены этой каморки, которую Пеппе назвал “тугурио”( “хлев” или “сарай”), за несколько зимних месяцев покрылись плесенью, стали вначале серыми и затем почернели…И лишь вокруг наших голов на стене над кроватью образовались светлые “нимбы”, то бишь ореолы- видимо, головы испускали тепло, радиацию- какие-то невидимые лучи, убивающие грибок. По стенам ползали улитки, в крошечном туалете, совмещённом с душем, было полно муравьёв, а на экране компьютера по утрам оседала “роса”.
Это было наинизшей степенью падения; в таких условиях зимовать мне раньше не приходилось. А снять нормальное жильё почему-то не удавалось никак: в Атри возрос спрос на аренду в связи с открытием спортивного факультета университета, в Пинето в одни квартиры нас не пускали с собакой, а за другие просили дорого- шестьсот евро в месяц и больше. Я уже подумывала о том, чтобы вернуться с собакой в Ростов, где никогда мне не доводилось терпеть подобных лишений…
Шаманда и Малагрида поссорились между собой, и Эрколе нам объявил, что дело со ссудой не выгорит- Карло-де растерял все свои связи, и вообще- ненадёжный он человек, лучше и дел никаких с ним не иметь. Однако, в отчаяньи цепляешься за соломинку, и когда незадолго до Рождества “синьор Паниковский” мне позвонил и сказал, что практика – уже в финальной фазе и близок благоприятный исход, мои надежды вновь расцвели! Я решила всё же довериться маленькому негодяю и тайно воспряла духом…
Ожидая заветной ссуды, мы искали- что же купить? Две прекрасных возможности были уже упущены из-за такой проволочки. Например, предлагали две старых, но с чудной отделкой квартиры, одна над другой, всего за сто тысяч евро. Пожилая хозяйка просила лишь “оставить её доживать” в одной из них, обещая платить нам аренду, что было бы очень кстати…Но загвоздка была в залоге: договариваясь о покупке любой недвижимости, полагалось внести десять тысяч, а их-то у нас и не было- голодранцы, что с нас возьмёшь?
Видя, что дело сдвинулось с мёртвой точки, Эрколе свёл нас с владельцем строительной конторы, имевшим квартиры на продажу- неким Бруно Скьявоне. Тот показал нам дом относительно новой постройки на десять квартир, половина которых была не занята. Стоили они, даже по тем временам, подозрительно дёшево- тысяч семьдесят- семьдесят пять те, что поменьше, и восемьдесят пять- те, что побольше, площадью в сто с чем-то метров в квадрате. Залог почему-то тоже не требовался, а владелец Скьявоне был подозрительным однофамильцем( а может, сородичем?) одного из печально известных боссов каморры, тоже подозрительным образом занимавшегося строительными подрядами. Конечно, все они- Эрколе, Карло и Бруно, не были каморристами и мафиози- так себе, маленькие людишки, делавшие свои маленькие делишки, связанные разве что с лёгоньким криминалом; но мне так хотелось скорее покинуть “тугурио” и въехать, пусть без законных на то оснований, в квартиру на втором (по-итальянски- первом) этаже с двумя большими балконами и видом на окрестные холмы…Со снежной вершиной Гран Сассо с одной стороны и морем- с другой, на горизонте…что спокойно пошла бы на сговор с мафией, не гнушаясь даже большими злодеями, вплоть до самого-самого главного.
И вот, наконец, День настал- нас вызвали в банк! Ссуда размером в девяносто шесть тысяч евро на двадцать пять лет- бывает ли в жизни такая удача? такое неслыханное везенье?!
Во время подписания контрактов нервный Шаманда корчил гримасы, то толкал меня локтем в бок, то пинал ногой под столом- он опасался, что я могу “ляпнуть что-то не то” и завалить операцию. В воздухе пахло деньгами- он был буквально наэлектризован ожиданием денег! Все присутствовашие, включая Эрколе, Скьявоне и Шаманду, не скрывали своего нетерпения…
Чек на семьдесят пять тысяч- стоимость квартиры- моментально исчез в папке Скьявоне, который тут же поспешно откланялся. Мы же с посредником Карло Шамандой, бросившим в рот горсть “Маалокса”, отправились к нотариусу. Пока секретарша вела машину, он жёлчно ругался по телефону с кем-то, кто требовал денег “прямо сейчас” и “до часу дня”. Атмосфера продолжала накаляться, а напряженье- расти. Подписав акт купли-продажи, я узнала о том, что нотариусу нужно платить…три тысячи евро! Отличная, доходная профессия- нотариус…
Лихорадочная поездка в банк, где, пренебрегая правилами приличия и вообще всякими правилами, папа Карло меня опередил и просунул обе руки и часть головы в окошко кассира…возможно, боялся, что иначе он не получит причитавшихся комиссионных. Впрочем, вначале ему причитались три тыщи, как и нотариусу, а взял он четыре, поскольку- раздражённо он мне объяснил- и геометр(землемер) требовал своей доли. Мне достались четырнадцать тысяч, которые тоже было приятно держать в руках- славные, толстые пачечки…Большая часть этой суммы пойдёт на покрытие разных долгов, и совсем небольшая- на обустройство новой квартиры.
На следующий день, в канун Рождества, Бруно Скьявоне встретился с нами у НАШЕГО дома, чтобы вручить нам НАШИ ключи. Волнующий момент!
Только вот ждал он нас почему-то не на втором этаже, у купленной нами квартиры, а на пролёт повыше, на третьем. Здесь, несомненно, крылась какая-то ошибка…
– Вот, поздравляю! Ключ ваш!- сказал нам беспечно Бруно.- Здесь нужны будут кое-какие доделки…я вам пришлю рабочих на днях.
– Позвольте, – вмешалась я.- Но это- не наша квартира. Мы купили ту, что на втором этаже.
-Как- не та? Самая та, синьора, и в акте купли-продажи всё очень подробно записано.
Ох, будь всё неладно! Под действием стресса я не просмотрела как следует акт, то есть- я просмотрела, и всё вроде было в порядке: и цена, и метраж- но этаж?…Видимо, разница в “русской” и “итальянской” нумерации меня сбила с толку, и я что-то прощёлкала. Квартира, в которую ввёл нас Бруно Скьявоне, была вовсе не той, которую нам показали вначале, и казалась меньше размером!
Пеппе ещё сомневался, но я-то помнила точно!
– Я в первый раз вижу эту квартиру, – нервная дрожь предчувствия Большого Обмана уже охватила все члены, заставляя их трепетать,- нам обещали ту, что внизу…
-Ну, значит, ошиблись те, кто вам её показал,- не сдавался наглый Скьявоне.- Та, что внизу, давно уже продана.
-А!- мои глаза налились кровью, и мы стали медленно наступать, тесня Скьявоне к перилам. Третий(второй итальянский) этаж- высокий, падать с него намного больней и опасней, чем со второго( то бишь, итальянского первого). – Это с-самая нас-стоящая…афера!- еле выговорила я трясущейся в спазмах челюстью.- Мы этого так не оставим!
– Ом-миодио, ммиодио!! О, боже ж мой!- застонал, замычал Скьявоне, прижатый к перилам.- Что ж вы хотите делать теперь? Переделать всё невозможно, это влетит мне в копейку!!
Мы с Пеппе, будто мёртвые, опустошённые внутри, смотрели на него глазами зомби, и так же, медленно переставляя негнущиеся ноги, спустились вниз с третьего этажа. Не мешало бы свесить его вниз головой с балкона, держа лишь за щиколотки- полезное упражнение для несговорчивых, если верить штампам кино. Но мы уже ни во что не верили, были растроены и разочарованы.
Радость обретения крыши над головой омрачилась ужасным, безжалостным обманом.
Испуганный Бруно Скьявоне ещё причитал наверху и возился с замком.
Дома, однако, мы поразмыслили трезво, взвесили “за” и “против” и решили, что всё не так уж и плохо… По площади квартиры были одинаковыми, и верхняя, та, что досталась нам “по ошибке”, казалась на первый взгляд меньше только из-за другого расположенья чулана. Третий этаж имел свои преимущества: с балконов открывался вид, в то время как снизу обзор закрывал недостроенный дом напротив. Над нами были два чердака и- никаких соседей. Меньше пыли и грязи, больше свежего воздуха, теплее зимой… И тут позвонил Скьявоне.
– Друзья,- сказал он растроганным тоном,- сейчас Рождество, и мне хочется встретить его со спокойной душой. Я предлагаю вам компромисс: плачу неустойку в пять тысяч евро -и забудем досадное недоразумение?
Неустойка в пять тысяч? В те времена предложи нам пять тысяч, или даже три или две- мы могли бы сплясать сиртаки( или нет- скорей тарантеллу). Итак, мы купили жильё за подозрительно малую сумму в семьдесят тысяч и, счастливые, справили новоселье.
Но не зря я не раз повторила в рассказе слово “подозрительный”…Согласитесь, есть что-то странное в том, что новую квартиру вам продают по низкой цене, не требуя залога, да ещё предлагают и неустойку, стоит лишь проявить недовольство? Что-то за всем этим крылось, что-то с этой квартирой было не так…a что именно- нам предстояло узнать в дальнейшем.
………………………………………
Постепенно народ заселил все десять квартир “кондоминио”( так называют в Италии многоквартирный дом, а так же-жилтоварищество, но я в дальнейшем буду использовать название сокращённое, что-то это “инио” на конце меня раздражает). Отношения с соседями установились, конечно, разные; с кем-то- какие-то, а кое-с кем- и совсем никаких…
Жизнь закипела, забила ключом- пригласили платного администратора, чтобы за деньги нами руководил, стали проводить собрания( “ассамблеи”) жильцов. Я их сперва посещала, чтобы быть в курсе всего, но вскоре не выдержала: ассамблеи кондома длились по три-четыре часа, затягиваясь до поздней ночи, что-то решить или просто понять на них было трудно- все говорили или кричали громко и одновременно. Администратор было пытался мне объяснить персонально, как иностранке, какие проблемы стоят на повестке дня (“Возможно, у Вас трудности с языком?”) Да нет, отвечала я, трудностей с языком вроде нет, но не могу участвовать в разговоре, когда все одновременно орут. Заканчивались заседания, как правило, сдачей денег. Впрочем, казалось- всем они нравились и никто не спешил разойтись по домам.
В дальнейшем я пропустила ряд заседаний, но стала замечать, что в моё отсутствие отдельные члены кондома плетут за спиной заговоры и строят козни, жалуются, подписывают воззвания…В результате мне приходили письма, составленные в очень формальнoм, бюрократическoм стиле( работа администратора!), уведомляя о том, что “всем владельцам домашних животных”( а в те времена единственным владельцем животных- собак- была я) надлежит не “контаминировать”(загрязнять) кондоминиальную территорию, убирать их (синонимы варьировали) фекалии, “нужды” и экскременты, выводить на прогулку на поводке и в наморднике, а лучше- вообще держать их в квартире, “на отведённой вам площади” и уважать кондом(иниаль)ные правила.
Нетрудно догадаться, что я делала с этими письмами; в дальнейшем другие жильцы также обзавелись “животными”, очеловечились и подобрели…но речь не о собаках, а о квартирах, поэтому не будем отвлекаться.
Не прошло и трёх лет, как на очередной ассамблее кондома жилец Освальдо Пекини нам сообщил: хотел продать свою квартиру и не смог! Ему не хватало справки, сертификата, называемого “il certificato di agibilità”, документа, который удостоверяет пригодность дома для жилья в техническом, санитарном и прочих отношениях. Администратор провёл расследование и выяснил, что такого сертификата у нашего дома не было никогда и вряд ли когда-то будет, поскольку он был построен с рядом серьёзных нарушений и не соответствует плану. По плану были предусмотрены два лифта, а на практике их нет- на лифтах и кое-на-чём ещё строители “сэкономили”.
Как же так? А что же мы будем делать?- забеспокоились остальные. С этими вопросами нужно было бы обратиться к Бруно Скьявоне, но он к тому времени благоразумно закрыл s.r.l.( общество с ограниченной ответственностью), заложил всю недвижимость в ипотеку, открыл другой ООО – s.r.l. под новым названием и на подставное лицо…и скрылся. Однофамилец (или сородич) клана каморры знал свое дело- сжигать за собой мосты и прятать концы в воду умел .
Администратор советовал членам кондома нанять техника и адвоката, чтобы те “изучили все документы, продумали все варианты” и посоветовали, что делать- возможно, начать против Скьявоне судебный процесс? Месяца через два адвокат, обещавший помочь, объяснил неутешным жильцам, что в суд подавать бесполезно- им же выйдет дороже. У коварного Бруно официально нет никакого имущества, на которое можно было бы наложить санкции или арест.
Ну, что ж- не беда. Теперь вы не сможете продать ваши квартиры, зато сможете их подарить, оставить в наследство детям, просто в них жить, наконец- да мало ли что ещё!
Услуги техника и адвоката нам обошлись в шестьсот евро с каждого члена кондома.
Правда, техник сделал расчёты и предложил: если хотим привести наш дом в соответствие с нормой и получить заветный сертификат, мы можем пристроить два лифта за собственный счёт, по предварительной смете- по десять тысяч евриков с носа.
Я категорически воспротивилась. К тому же, согласно схеме, один из ненужных мне лифтов должен был срезать часть моей кухни, уменьшив жилую площадь. Ещё чего не хватало! Впрочем, “за” проголосовало только двое…членов кондома.
Что ж, скажете вы- не повезло! А я говорю: повезло. Нам ещё повезло не вселиться в дом, построенный “абузивно”(т.е.незаконно- ещё одно одно итальянское слово)в той зоне, где строить было нельзя, безо всякого разрешения! А то приходилось мне, и не раз, видеть по телевизору выгнанных на улицу бывших жильцов с лозунгами и плакатами, купивших вот так же квартиры во вроде нормальном доме и живших теперь на улице, потому что кто-то, строя их дом, забыл у кого-то спросить разрешения.
Прошло ещё несколько лет, ярость и возмущение улеглись, и Освальдо Пекини смирился, живёт себе тихо в квартире под нами, завёл себе пекинеса.
Только совсем недавно, разбирая старые документы, я наткнулась на справку, какой-то сертификат… О техническом и санитарном…постойте-постойте…Вдруг я вспомнила: прописывая маму в квартиру, я должна была предоставить какую-то справку и ходила за ней в комуну…А там сидел знакомый мне архитектор из урбанистики, мы вместе ходили в спортзал. Он вначале рассматривал планы, всё вздыхал и что-то о лифтах мне говорил…а потом махнул рукой- и выписал справку.
Неужели ТУ САМУЮ?.. А я ему в благодарность подарила три пачки носков, которыми Пеппе когда-то давно торговал.
Конечно, об этом я никому не скажу, но очень возможно, что я – единственный в нашем кондоме обладатель Сертификата. И достался он мне всего-то за три упаковки носков. Можно сказать, по блату. Кто знает, когда-нибудь в будущем продам квартиру в Италии или cмогу её обменять на равноценную в центре Ростова…
Вид с балкона- прекрасный, окрестности- живописные.
Вот так мне досталась моя квартира. То есть, пока не моя- но когда-нибудь выплачу ссуду и тогда она станет моей. За десять лет мне пока удалось выплатить около трети всей суммы!
Нетрудно составить пропорцию и подсчитать…

I LOVE KОММУНАЛКА.

К хорошему привыкаешь легко: к свету, газу, к теплу, унитазу, к биде и горячей воде. И к возможности добраться до этих удобств в любое время- стоит лишь пожелать. Достаточно полжизни провести пусть в маленькой, скромной, но изолированной квартире, и ты уже не понимаешь, как люди могут жить в коммуналках.
Хотя многие и по сей день в них живут. Двадцать первый век на дворе, и всё же…
Все те же семь дверей выходят в общий коридор когда-то (в начале двадцатого века) цельной квартиры; все те же семь сидений висят на гвоздях за дверью в общий сортир; те же семь столиков на общей кухне- только теперь на каждом из них не стоит по примусу, керогазу…Впрочем, газовых плит на кухне не семь, а меньше- видно, не всякий жилец может себе позволить, да и места они занимают больше. Здесь же, на натянутых из угла в угол верёвках, сушат бельё: майки, трусы и носки, чей-то лифчик рядом с чьей-то кухонной тряпкой…Чего уж стесняться, и так всё общее- кухня, душ, туалет; и бельё- оно тоже вроде как бы общественное, всегда под рукой, на виду. Если нет никого на кухне, можно столик свой протереть трусами соседа и тут же на место их водворить- а пускай их не сушит над нашей плитой. Над кастрюлей с нашим борщом развесил!
Бывает, люди живут в общежитиях. Когда-то мне нравились общежития- за свободный дух и атмосферу коллективизма, за весёлые праздники и бесконтрольность. Мы, ростовчане, в чём-то всегда завидовали иногородним студентам; те вели менее гигиеничное и благоустроенное, зато куда более независимое существование, в то время как мы должны были каждый вечер, кто раньше, кто позже, в разных кондициях, но всё же являться домой и объясняться с родителями.
Да, условия там оставляли желать лучшего, но все понимали: это- временно, это- забавно и ни к какому социальному статусу отношения не имеет. В общежитии жили и сын директора обувной фабрики города Шахты, и дочь директора завода шипучих цимлянских вин, и сын другого шампанского магната, из Абрау-Дюрсо, не говоря уже о детях партийной и разной другой элиты из области. А также младшие отпрыски (старших они отправляли учиться, как правило, в Лондон) ближневосточных нефтяных королей, крупных владельцев недвижимости из Пакистана, богатых медиков из Латинской Америки, и даже один студент, намекавший на тесное родство с королевской семьёй Иордании.
Но в последующей, взрослой жизни, ни один из этих субъектов не остался прозябать в общежитии и не пошёл в коммуналку. А кто пошёл? Известно, кто- бедолаги и лузеры. Люди, в жизни которых что-то там не сложилось: потеряли здоровье, работу и положение в обществе, спились или же развелись неудачно, или- и то, и другое, и третье. В общем, те, у кого не было альтернативы. Потому что, если бы таковая была, ни за что не поверю, что кто-то из этих бедных людей выбрал бы коммуналку!
За одним-единственным исключением: бабушки Нины Гавриловны.
B почтенном возрасте восьмидесяти лет, имея две альтернативы- жить с детьми в Италии или в том же Ростове, но в изолированной квартире- она сознательно и добровольно выбрала коммуналку.
Ей коммуналка нравилась.
……………………………………………………………………….
Холодной октябрьской ночью в Ростове высадился десант- прилетела внучка Гавриловны Катя. Её задачей было разведать обстановку и, по возможности, уговорить бабулю, смягчив её сердце, расстаться с неустроенной жизнью, а заодно и с двумя комнатами в общем коридоре. Их в этом случае предполагалось продать.
Рутинный паспортный контроль, потом- ожидание багажа, после- ЧП с бутылкой вина, разбившейся в чемодане и загадившей всё изнутри. Извлеченье осколков из мокрых тряпок скудного гардероба, залитых красным вином. Хорошо ещё, что не маслом; две бутылки с оливковым маслом, заказ Гавриловны- остались целы.
Самой последней, в три часа ночи, Катя покинула аэропорт и- спасибо водителю, ждавшему терпеливо- добралась на Станиславского. Проезжая по улицам забытого города детства, видела в свете ночных фонарей новые и старые здания, неоновые огни рекламы …
На Станиславского между Газетным и Семашко царила почти кромешная, средневековая тьма. Ни тебе уличных фонарей, ни неоновых вывесок; где-то там, в глубине подворотен что-то призрачно, тускло мерцало. Чья-то тень- животное, человек?- скользнула по ветхой стене за углом и скрылась…
Бабушка Нина спустилась, кашляя, вниз, чтобы открыть ей дверь с электронным замком. Подъезд был чист и славно выкрашен в конфетно-розовый цвет.
Когда-то давно, в девяностых, сюда приходили греться бомжи, колоться- наркоманы, и- по большой и малой нужде- любой запоздалый прохожий. Подъезд был гостеприимно открыт днём и ночью, заполнен отбросами до самого верхнего, четвёртого, этажа, и мог по праву считаться самым вонючим парадным Ростова. На его широких мраморных подоконниках спали бездомные, по лестницам бегали толстые крысы…
Теперь же, с новым замком, вход случайнoй публике был заказан; но это, увы, не решило проблемы, избавив дом от подобного элемента. Пьяницы и наркоманы не занимали более мест на подоконниках, не писали на лестничных клетках и не какали в лифте.
Они переместились внутрь, в квартиры, оставив обманчиво чистым подъезд.
У каждого из них был теперь свой ключ.
Но Катя не помнила всех подробностей прошлого ; в ту пору она была ещё слишком мала. А что касается настоящего…послушаем её правдивый рассказ.

“Закутанная в платок Гавриловна открыла дверь в “нашу” квартиру на третьем этаже, и в нос ударил застойный запах ночлежки. Мой чемодан на колёсах затарахтел в узком проходе меж каких-то коробок, тазов, сапог, табуреток. Навстречу нам по коридору в столь поздний час двигалась женщина в тёплом халате, с помятым, слегка осовевшим лицом. Возможно, её разбудил мой приезд.
– Здравствуйте, – вежливо вякнула я.
– Не здоровайся с ней,- шёпотом одёрнула бабуля.- Они сегодня опять меня оскорбляли… и материли, босячки такие. A невестка eё, с ребёнком притом на руках, пыталась меня лягнуть!
– Лягнуть?.. С ребёнком? За что?- не понимала я.
-Проклятые алкаши. Я сделала у себя ремонт, а они говорят: “краской своей удушишь наших детей!”
– А сколько у них детей?..
-Трое уже! И пятеро взрослых.
Так, ещё не успев разобрать чемодан и присесть с дороги, я уже была введена в курс дела по поводу всех жильцов. “Вражеская” семья включала: Люську(соседку в халате), сына её- алкаша; его жену с двумя детьми; его друга- тоже, естественно, алкаша, и его же (сына) любовницу, родившую недавно ребёнка. Вот эта последняя и была той наглой и распоясавшейся босячкой, что норовила лягнуть. Все перечисленные каким-то образом ютились в комнате площадью десять- двенадцать квадратных метров; плюс- три кота, один из которых страдал кишечным расстройством и не лечился (у Люськи не было денег на ветеринара). Следы расстройства встречались на каждом шагу: кот их оставил и в туалете, и в душе- везде понемногу.
Но кошачьи следы и в сравненье не шли с человечьими, которые были повсюду: какие-то тряпки, кульки с таинственным содержимым, использованные салфетки в открытом ведре…
Кроме “семьи алкашей” в коридоре имелась также “семья корейцев” из трёх-четырёх человек на площади в пятнадцать квадратных метров. “Корейцами” бабушка их называла условно, так как корейцем по-настоящему был только один из них (женщина-кореянка). Остальные жили менее скученно- по одному и по два, но в целом квартира была явно перенаселена.

Рассвет застал меня сидящей на диване, вытаращив глаза. Мой взгляд скользил по свежепобеленным стенам, высокому потолку… Спать не хотелось. От запаха краски, и в самом деле, щипало в носу и першило в горле.
К приезду внучки бабушка отремонтировала комнату; зато во второй был самый страшный завал, скопление хлама, которое мне доводилось видеть лишь в передаче “Погребённые заживо в доме”, но там дело обычно заканчивалось вмешательством психологов и полиции, а здесь разбираться с проблемой предстояло, видимо, мне…
Помыться с дороги, выстирать вещи, залитые вином, или просто сходить в туалет казалось почти невозможным ввиду неудобства и негигиеничности служб. Хотелось в гостиницу; но этого мой бюджет поездки не предусматривал.
Настрoение в тот предрассветный час напоминало депрессию; возможно, это и был пресловутый “культурный шок”?…
Забывшись под утро безрадостным сном, проснулась поздно- все обитатели коммуналки были уже на ногах. Воскресенье- тот день, когда на работу никто не идёт, и они прогуливались по коридору. Туалет был занят, ванная- тоже, мне оставалось лишь чистить зубы и умываться на кухне, над раковиной без смесителя, где из одного крана льёт кипяток, а из другого бьёт ледяная струя.
Оказалось, что бабушка Нина с утра уже благоволила к Люське, с которой давеча мне запрещала общаться; а в целом по этой квартире бродило такое количество персонажей, что понадобился бы месяц, чтобы запомнить, где здесь “наши”, а где- враги, с кем здороваться, а от кого воротить нос при встрече. Поэтому я следовала простой тактике: здоровалась с теми, кто первым приветствовал меня. Например, девушка с мочалкой в руке, завёрнутая в полотенце, ласково мне улыбнулась, промолвив:
-Здрасьте!
А грузный мужик, что стоял и курил в одних лишь крошечных плавках, тот покосился и не сказал ни слова- его я оставила без внимания. Через открытую дверь в его комнату можно было заметить, что живёт он почти без мебели и ухитрился устроить форменный раскардаш, свалив все вещи на пол. Покидая кухню, я ясно расслышала шёпот:
-К Гавриловне внучка приехала…Хоть бы забрала её с собой!
Под нашей дверью стояли и ждали чего-то маленький мальчик и кот.
-Это Люськины кот и внук, -пояснила мне бабушка, -оба голодные.
Пошарив в холодильнике, дала им по котлете: мальчику- с хлебом, коту- без. Холодильник был старый и весь покрыт изнутри каким-то серым налётом, отчего и свежесть продуктов, хранящихся в нём, вызывала сомнение. Он урчал, дрожал, сотрясался, и после серии сильных конвульсий вдруг неожиданно замирал.
-Что, туалет ещё занят?- сочувственно спрашивала бабуля и подвигала ко мне поближе пластмассовую ёмкость, в которой плескалaсь(надеюсь) вода.- А то, если что, можешь пока воспользоваться ведром, – заботливо предлагала она.- Я им всё время пользуюсь.
Я выразила моё возмущение. Вот это уж- слишком, вот это уж- никогда! Ни при каких обстоятельствах на это я не пойду!
Однако, и к плохому привыкаешь легко: достаточно лишь приспособиться и смириться…Начиная со второй недели коммуналка уже не казалась такой ужасной. Кошачьи экскременты на полу не вызывали отвращения, а полуголые соседи не смущали- я как бы перестала их замечать. Я кипятила чай, сгибаясь над плитой под чьими-то развешенными рейтузами, не замечая рейтуз- просто препятствие, что-то висячее, вроде лиан или же виноградной лозы. И научилась не путать наш деревянный круг, сиденье для унитаза, с чужими, соседскими.
Параллельно я приобщалась и к неизвестной мне новой ростовской действительности.
Знала, как вызвать такси, на каком автобусе ехать на Северный, а на каком- на Комсомольскую площадь, и сколько платить за проезд- 17 рублей. Монеты считала заранее, чтобы не ошибиться. Знала теперь, что гадкий кофейный напиток, именуемый “капучино” в МакДональдсе, стоил вдвое дороже нормального капучино в Италии, зато гамбургер- почти вдвое дешевле. Там же, кстати, в МакДональдсах, можно было посетить приличный туалет.
Я начинала ориентироваться в городе: самостоятельно, без посторонней помощи мне удалось зарегистрироваться как лицу с двойным гражданством в ФМС, заказать кадастровый паспорт в МФЦ и обменять в каком-то из банков бесполезные евро на несколько тысяч полезных рублей- мама будет мною гордиться!
К тому же, население квартиры внезапно сократилось: “семья алкоголиков” временно переезжала. Как мне объяснила бабушка Нина, на детей сейчас выдаётся пособие, и Люськин сын-алкоголик уже в третий раз пользовался единственным инструментом выживания, оставшимся в его распоряжении – помощью государства. На деньги, полученные после рождения первенца (того, что ждaл котлеты под дверью), они купили домик в деревне, и вот, уезжают к себе “на дачу”. Коридор был заставлен пожитками: узлами, свёртками, пыльными оклунками и прочим нeпривлекательным скарбом, который иначе, как “рухлядью”, не назовёшь. Люсин Сын и его Приятель-тоже-алкаш, озабоченно матерились и, ковыляя по коридору, таскали пожитки к лифту. Возня продолжалась весь день, пока семья, наконец, не уехала- все, кроме Люськи, к которой явились соседи снизу с жалобой на то, что сын запачкал дрянью весь конфетно-розовый подъезд и нужно идти убирать.
Та выместила досаду на бабушке Гавриловне, запретив ей давать ребёнку котлеты.
– Что ты за гадость, Гавриловна, Коле дала? У него от твоих котлет весь вечер болел живот; смотри мне- отравишь ребёнка!
– Ах ты ж, господи!- задохнулась от несправедливости бабушка Нина.- Какие ж вы неблагодарные! Может, и у кота твоего понос от моих котлет?!
-А что? Может быть, -хмыкнула Люська, как будто ей подали дельную мысль.- Жирные они у тебя!
И правда, котлеты у бабушки слегка жирноваты и- не для слабых желудков- приправлены перцем. И положив руку на сердце, скажу, что могла понять, за что другие жильцы недолюбливали Гавриловну.
Им было неясно (как, впрочем, и мне), почему, имея возможность жить с нами в Италии- там где зреют апельсины, и лимоны, и маслины, фиги и так далее- или хотя бы в другой квартире в Ростове, она каждый раз возвращалась упорно на Станиславского. Что она здесь забыла, в запущенной коммуналке, с крысами и тараканами?
И ещё им было неясно, почему она лезет во всё, хозяйничает, как управдом- ну, всё-то ей нужно, вечно неймётся! То затеет покраску полов в коридоре ( и так дышать нечем!), то решит починить унитаз- качается, видите ли, боится с него упасть…То на смену труб подписи собирает, то деньги на лампочки в коридор…В конце концов, ничего не собрав с равнодушных жильцов, готовых на унитазах качаться и в темноте ходить по ночам- ремонтировала и покупала всё за свой счёт. Ну, раз у неё бабки имеются- то пусть и чинит, и покупает, а нас оставит в покое!
Не раз во время разборок соседи ей говорили в сердцах:
– Да езжай ты уже…в свою Италию!
А потом добавляли:
– Видно, и там своих так достала, что не знают, как от тебя отделаться, спровадили обратно в Ростов!
Слишком активной была Гавриловна. Много на себя брала.

Время шло, а я всё откладывала серьёзный разговор с бабулей.
Суть предполагаемой беседы сводилась к тому, что весь её образ жизни- неправильный. И неразумный, ничем не оправданный в свете других возможностей. К чему эта скученность, оторванность от семьи, антисанитария?… Но, похоже, сама Гавриловна так не считала, и на все попытки что-то “исправить” реагировала решительно и весьма агрессивно.
Взять, например, завалы.
Бабушка Нина никогда ничего не выбрасывала, будь то старая обувь, сплющенная в лепёшку, дырявое бельё, носки и колготки, тряпки сорокалетней давности, отрезы на пальто, купленные ещё до войны, побитые молью ковры и меховые изделия. Эти вещи, сложенные в кульки и узлы из наволочек, заполнили нишу и два шифоньера, висели на вешалке на колёсах и на верёвке, натянутой между дверью и шкафом. Все они были нужны, могли ещё пригодиться. Когда-нибудь, обещала Гавриловна, она их сдаст ( и не бесплатно, естественно), в сэконд-хэнд, а пока пресекала все разговоры на эту тему и просила меня в её квартире не распоряжаться.
Уступив мне, как гостье, диван в передней, покрашенной комнате, Гавриловна самоотверженно спала на двух сдвинутых креслах под пыльной вешалкой. Кровать её занимали всё те же узлы и всяческий хлам.
– Давай расчистим хотя бы кровать- я тебе помогу, и ты сможешь спать, как все нормальные люди,- предлагала я бабушке Нине.
-Нет! Ещё раз тебе говорю: не трогай здесь ничего, – с ревностью и неприязнью отвечала она.- Я сама уберу- тогда, когда мне это будет нужно.
– А сейчас тебе это не нужно? Удобно спать на сдвинутых креслах?
– Да, удобно,- упрямо твердила она.- Легче вставать по утрам, ухватившись за поручни.
Пришлось оставить её в покое. До тех пор, пока новое волнующее открытие не заставило меня взглянуть на всё по-другому.

В том же старинном доме на Станиславского, на первом этаже, не раз замечала я походя, не хватало оконной рамы. Один из оконных проёмов зиял чернотой, как выбитый глаз…Но в спешке было недосуг поинтересоваться: может, случился пожар? Как-то, приблизившись к проёму, я всё же заглянула внутрь: помещение было пустым, пол покрыт тёмной массой- казалось, какой-то мусор вперемешку с землёй. Казалось, что мусорная машина, подъехав сюда, вывалила содержимое, которое кто-то старательно растоптал, утрамбовал равномерно по всей поверхности пола. Интересное дело: комната не имела дверей, а лишь три глухие стены и единственный выход наружу- окно. Всё это было несколько…необычным.
Я не особенно любопытна, и потому лишь случайно узнала секрет таинственной комнаты.
Не так давно, мне рассказали соседи, там обитала странная женщина. Она, как и Гавриловна, ничего не выбрасывала, включая и пищевые отходы…И всё это долгое время накапливалось, утрамбовывалось ногами, гнило и превращалось в гумус, а уровень пола в жилище медленно, но неуклонно поднимался.
После многочисленных жалоб на неприятный запах и ультиматумов, соседи не нашли лучшего решения, как…замуровать “накопительницу”, запретив ей, а также запахам, доступ в общественный коридор. Теперь у неё не оставалось другого выхода, кроме как прямиком через окно- на улицу. Торговки барахлом вдоль трамвайных путей часто видели женщину, вылазившую из окна или мывшую голову здесь же, на тротуаре. Где справляла она остальные свои потребности- остаётся загадкой. Потом куда-то пропала.
Услышав эту историю, я испугалась: не может ли и Гавриловну постичь подобная участь? Вот, оказалось, как жильцы коммуналок решали проблемы “погребённых заживо в доме”. Никаких тебе социальных служб, ни терпеливых психологов: их попросту муровали!
А учитывая напряжённые отношения Гавриловны с соседями и тот факт, что через балкон третьего этажа не вылезешь на улицу- моим долгом было вмешаться и не допустить трагедии.
Урывками, пока бабуля возилась на кухне, я проникала в другую комнату, её “санктуарий”. Там, среди массы узлов, сваленных на полу, намечала те, от которых можно было быстрее всего и незаметней избавиться. В одном из них были, к примеру, старые шерстяные и в рубчик- “фильдеперсовые”- чулки; десятки пар, скрученных в гирлянды и скатанных в клубки. В другом хранились десятки бюстгальтеров- сплющенных, неэстетичных, с растянутыми резинками…Вещи были рассортированы; но кто и когда собирался всё это носить? Облезлые сумки, сломанные зонты, поеденные молью перчатки и шляпы…
Как только бабушка шла на базар, в аптеку или ещё па каким делам, я тут же хватала один из узлов и бежала на улицу, к мусорным бакам. Там же, у баков, дежурили люди, собиравшие и ремонтировавшие утиль: утюги, настольные лампы, электроплитки. Удивительный это, я вам скажу, квартал. Если в Милане есть “квадрат моды”, то улицу Станиславского между Газетным и Семашко я бы назвала Кварталом Старого барахла. Там его накапливают, чинят, перепродают. И могу поспорить, что в эти дни моего пребывания в коммуналке старьёвщикам перепала кое-какая добыча!
Но странное дело: чем больше старья и хлама я выносила на улицу, тем больше, казалось, его оставалось в доме…Моих усилий было явно недостаточно: тут требовался бульдозер! Надо ли говорить о том, что бабушка не замечала “потерь”?
Наконец, я была готова к решительному разговору. Он получился довольно коротким.
– Бабушка, а бабушка, – начала я тактично, издалека,- ну как ты можешь так жить?!
– Как- так? Что ты имеешь в виду? Что тебе здесь не по вкусу?!
-Да всё: эта скученность, запах, и твоё пластмассовое ведро, а ещё всякий сброд в коридоре…
-Я здесь всю жизнь прожила и к роскоши не привыкла, – с достоинством отвечала Гавриловна.- А ты что предлагаешь- к вам переехать, в Италию? скучно мне там, одиноко! Кроме как с вами, по-русски не с кем поговорить…
– Хорошо, оставайся в Ростове, но хоть в нормальной квартире живи! А эту можно продать…
-Да?! Через мой труп. После смерти моей продадите, – поджимала губы бабуля.
Я смотрела на бабушку Нину моим самым добрым и укоризненным взглядом, но и это не помогло.
– Одиноко мне в изолированной квартире- я хочу быть с людьми, – пояснила она мне ещё раз, доходчивей.
-Так…ты же сама говорила: оскорбляют, и матерятся, – не понимала я.
-Ну, всяко бывает, – отвечала она примирительно.- Бывает- и матерятся, а бывает- прилично себя ведут; и я их прощаю. Зато- выйдешь на кухню и словом есть с кем перемолвиться!

Я уезжала в страну маслин и лимонов одна. Нина Гавриловна мне помахала с балкона; правда, недолго, с опаской поглядывая на балкон четвертого этажа над головой- он был аварийным, и оттуда время от времени с шумом срывались тяжёлые массы.
Бабушка осталась в коммуналке- видать, любила её всей душой.
Надеюсь, с ней будет всё хорошо”.

А что же случилось, спросите вы, с владелицей комнаты без дверей?
Говорят, приехал откуда-то сын и забрал беднягу к себе.
Но, возможно, это всего лишь придуманный хэппи-энд…

ДЯДЯ ИЗ ВЕНЕСУЭЛЫ.
(или Проверка родичей на вшивость).

Как проверить родичей на предмет их родственных чувств? Сильна ли пресловутая кровная связь? Что таится за добрыми улыбками, слащавыми поцелуями, радостью встреч? На что они действительно готовы пойти ради вас?
Выяснить это просто, я сама придумала тест. И скажу одно: родственники Пеппе его не прошли, не выдержав проверки на вшивость- а ведь он всегда был о них такого высокого мнения! Миф развеялся сам по себе…
С братом Рино Пеппе всегда был в натянутых отношениях, можно сказать- на ножах. Причин тому было множество: неодобрение женитьбы на коварной русской, “досмотр” давно уж покойных родителей, несправедливый раздел имущества после их смерти и разногласия по поводу того, как этим жалким и несправедливо разделённым имуществом распорядиться. Но всё же Пеппе надеялся, что в глубине души брат хранит к нему нежные чувства и не оставит в случае крайней нужды.
Я его уверяла в обратном.
Как-то воскресным утром, чтоб доказать мне, что я не права, он позвонил старшему брату и после вялых приветствий начал издалека :
– Слушай, Рино, что я тебе скажу…Ты помнишь, как в старые добрые времена мы делали домашнее вино? Хорошее было вино! И как выпивали втроём- ты, я и отец- по тысяче литров в год?
-Мбе?… – отвечал ему брат.
-Так вот, мой доктор сказал, что по три литра в день лучше было нe пить- печень
теперь никуда не годится. Теперь мне срочно нужна пересадка- от близкого родственника. Я им сказал в больнице, что у меня есть брат….Ты слушаешь, Рино? Мы ведь почти близнецы. Могу я расчитывать на тебя?
Вначале на том конце слышен был кашель- возможно, Рино давился кофе или бриошью, а уж затем его злобный голос, который ругался плохими словами, и расстроенное лицо Пеппе ясно говорило о том, что братской печени нам не видать. Брат передал трубку жене Марии, которая, будучи медсестрой по профессии, уверяла его, что у Рино- плохие анализы, намного худшие, чем у Пеппино, и вместо того, чтобы быть таким эгоистом, он мог бы хоть иногда поинтересоваться здоровьем брата, а не просить у него кусок печени, непарного органа…
– А почку?- ещё на что-то надеясь, спросил Пеппино .- Хотя бы почку- у него их две; или если не почку- то хоть пару тысяч взаймы, мне надо платить за фургон…
Связь оборвалась. Я, как обычно, была права.
Однако, Пеппе верил ещё в людей, и особенно- в кровных родственников, членов семьи. Где-то в Каракасе ( Венесуэла) жили тётя Кармела и муж её- дядя Нунцио, а также кузина с потомством… уж они-то души в нём не чаяли! В этом он убедился лет тридцать тому назад, когда, ещё молодым, отправился в Венесуэлу…У дяди была там фабрика обуви, и племянник Пеппино думал подзаработать, но вернулся домой без гроша в кармане- виной тому стала, конечно, не дядина жадность, а кризис. В стране случилась невиданная инфляция, и пришлось покинуть Венесуэлу несолонo, как говорится, хлебавши. Но впечатлений хватило ему на долгие годы: Пеппe помнил, как вечерами сидели дома, боясь высунуть нос на улицу: в Каракасе царила преступность- и думать нельзя было выйти в часах, украшеньях, при деньгах и даже в хороших ботинках- вас тут же грабили, раздевали, подвергали насилиям, стреляли. Семья итальянцев-обувщиков в Каракасе жила хоть и не в бетонвилле, но всё же в квартале, где часто случалось всякое. Hеподалёку слышались перестрелки…
Помнил также, как старались не оставлять с ним наедине тогда ещё юную кузину на выданье, и как дядя как-то повёл его- видно, профилактически- в венесуэльский публичный дом. Врезалась в память внешность венесуэланок- самых красивых, по мнению Пеппe, женщин на свете.
И тётина доброта: она всегда делала ему подарки- хорошие майки и носовые платки!
Годы летели, кузина вышла замуж, к великой досаде тёти и дяди, за темнокожего гражданина, и родила детей; немного их утешало то, что темнокожий зять был образован (преподавал в университете) и богат (имел свой бизнес). Время от времени гости из Венесуэлы наведывались в Италию- то продать ненужные участки земли, то приобрести квартиру- ведь рано или поздно и они помышляли “вернуться на родину”, но никогда не звонили без надобности, не писали, не слали открыток… Пеппино обьяснял это всё расстоянием и некоторым неизбежным отчуждением, но каждый раз неизменно надеялся, что в следующий приезд в Италию тётя сделает ему ценный подарок, обещанный много лет назад, когда он помог ей продать старый дом.
– Если бы она хотела что-то тебе подарить,- рассуждала я, – то сделала бы это уже давно. Такие подарки или делают сразу, или не делают совсем.
-Ты просто не знаешь моей тёти,- упрямился он, улыбаясь загадочно и с превосходством. Потом открывал чемодан, где хранил свои старые вещи. – Видишь майку? Какое качество, а? Совсем как новая- Hugo Boss. Это мне тётя дарила, когда я жил в Венесуэле. А ремешок- смотри- натуральная кожа! Нет, тётя- она молодец, ничего для меня не жалела!
Я не разубеждала, но годы шли, а тётя всё не давала знать о себе – старилась в Венесуэле, забыв об итальянском племяннике. Фабрика дяди исправно работала и приносила доход, кузина тоже жила безбедно…Иногда Пеппино встречал их совсем случайно летом у моря, когда они приезжали с внуками на каникулы; никто его об этих приездах не извещал, впрочем, как и брата Рино. Oбщаться с ними явно не хотели, но Пеппe ещё не утратил иллюзий.
Как-то летом на базаре в приморском городишке Пинето он встретил случайно и неожиданно- дядю! Обьятья и поцелуи! Оказалось, семья из Каракаса решила окончательно перебраться в Италию; жизнь в Венесуэле стала невыносимой. Преступность свирепствует, как никогда, а полицейский произвол?…Лучше и не говорить. Вот почему они и купили, ты погляди, уже вторую квартиру поблизости, на адриатическом взморье, и если мы его подвезём- дядя нынче пешком- он покажет нам новые аппартаменты.
По дороге дядюшка Нунцио поведал нам страшную историю своего недавнего похищения в Каракасе. Лицо его, впрочем, осталось невозмутимым- ни один мускул не дрогнул на усатой физиономии, и в глазах мелькала усмешка- это был сильный, бывалый и волевой бизнесмен, знакомый с коррупцией и произволом властей не понаслышке. Крепкий орех, oн и с годами-то не менялся, этот дядя из Венесуэлы. B то время как тётя казалсь синьорой почти что дряхлой, Нунцио выглядел прежним: тот же нос, те же усы, и ни морщиной больше… Похищение было организовано самой полицией Каракаса; почти открыто, среди бела дня, его посадили в служебный фургон и держали в нём сутки в плену.
-Во что ты ценишь свою жизнь?- спрашивали бандиты в униформе.
Дядя меланхолично пожимал плечами.
– Я бы не дал за неё и почтовой марки, – говорил ему старший по званию.
Тем временем злодеи позвонили к нему домой, потребовав выкуп в восемьдесят тысяч долларов- сумма, которую дядя назвал спокойно и благодушно, без напряжения, как будто даже ему эта цифра казалась уместной и благоразумной для выкупа синьора его положения. Пеппe сочувствовал, качал головой:
– Стало быть, в Венесуэле всё остаётся так же, как прежде?
– Ууу, ещё хуже!- дядя махал руками. Преступность растёт, у власти- какая-то клика, Чавец какой-то у них теперь президентом…
Кузина с мужем сумели- таки собрать на исходе дня нужную сумму, оставить в условленном месте и выручить дядю. А если бы не сумели?!… Дядя смеялся в усы, не допуская и мысли о таком повороте событий. Ну, если бы не сумели- тогда, возможно, его отдали б в рабство торговцам наркотиками, и он работал бы на плантации где-нибудь в джунглях, пока за него не заплатят выкуп! Но всё обошлось как нельзя лучше, и подобное “кровопускание” вроде не нанесло ущерба финансам семьи.
Кузина из Венесуэлы встретила нас, как нежданных гостей- была радушна, но очень рассеяна. Она как раз убирала на кухне, в её новую квартиру на третьем этаже палаццо недавней постройки только что привезли мебель… Стояла жара, но внутри бесшумно работал кондиционер, она угостила нас пивом из нового холодильника. Под балконом, с которого виден был пляж, стояла новая, несомненно только что купленная машина…
Венесуэльцы жаловались на обстановку в стране, преступность, полицию и президента- но не на нехватку денег. Денег им, очевидно, хватало.
Пеппe привычно сетовал на кризис, охвативший демократическую Италию, на цены, на то, что “нам скоро всем будет не на что жить”….Пенял на предателя Рино, не желающего делиться ни печенью, ни почкой, не говоря уже о деньгах.
Напрасны были мои попытки перевести разговор на более лёгкую тему, щипки за локоть, толчки ногой под столом, напоминанья о”ждущих нас дома делах”. Пеппино любил сгущать краски и жаловаться, теряя всякое чувство меры. От меня не укрылось, однако, выражение озабоченности и досады на лицах кузины и дяди.
Расставаясь, все обещали друг другу звонить (хотя кузина забыла оставить свой номер), вместе пойти пообедать или хотя бы сходить вечерком в пиццерию.
Пеппe был счастлив вновь обрести семью, а я, как всегда, сомневалась- к чему им, скажите на милость, таким обеспеченным людям, общество бедных племянников? Чтобы те- рано или поздно- у них попросили взаймы?
– Да нет, они позвонят,- уверял меня Пеппe.
Но пролетели дни, недели, месяцы- и никто ему не звонил.
– Да, ты права, – признался он наконец.- Никому я не нужен… А помнишь, как он легко говорил о восьмидесяти тысячах долларов? О том, как они собрали такую сумму за день?
– Да, легко, – согласилась я.- И не моргнули глазом…

Связать старика оказалось делом несложным.
Привычный к вымогательству и похищениям, он был спокоен, не сопротивлялся, вёл себя благоразумно, с достоинством.
Не мешало бы всунуть кляп, но Пеппe хотелось беседовать с дядей, задать ему ставший уже рутинным вопрос о том, во сколько тот ценит жизнь….

ЗАМУЖ ЗА ИТАЛЬЯНЦА ( А МОЖЕТ, ЛУЧШЕ НЕ НАДО?…)

Несколько лет назад, подражая типичным книгам инструкций “как сделать то или это”, “как вывернуться наизнанку и прыгнуть выше своей головы”, я написала о том, как заставить жениться убеждённого итальянского холостяка*. Причём, не богатого или же знаменитого- (такие как раз охотнее женятся, но не на всякой российской гражданке). А одного из тех, которые женятся неохотно, но которых, если правильно к ним подступиться, можно всё же сломить и заставить, невзирая на их убеждения.
И давала советы- по большому счёту, всего лишь одну , но, уверяю вас, очень дельную и проверенную на практике подсказку. Возможно, кому-то онa и пригодилась, и кое-кому из вас и удалось “захомутать” беднягу… поосторожней с желаниями. Они могут сбыться! ! Но не совсем предвиденным образом.
К сожалению, опыт приходит со временем, а мудрость- с возрастом, и теперь я раскаялась в том, что дала необдуманные советы, не предупредив о последствиях. Однако, дело уж сделано, вред нанесён, и теперь постараюсь его частично исправить, предупреждая всех, кто ещё не успел….
Hа пороге поспешного брака со смуглым и невысоким субъектом задайте себе вопрос: может, ещё не поздно?…И нужен ли вам именно итальянец?…Каковы преимущества и недостатки такого замужества?
Рассмотрим вначале выгоды жизни в этой стране- их немного: солнце, красивый пейзаж и вкусная пища. Да, и гражданство; через неопределённый срок, который всё время меняется, вы получите паспорт, позволяющий вам беспрепятственно ездить в разные страны, а уж по Европе- подавно; достаточно будет водительских прав!
Но при условии, что вы этот срок выдержите. Увы, получения гражданства можно так и не дождаться, а сам период долгого ожидания чреват большим напряженьем и стрессом, особенно для тех, чьи отношения с мужем изменчивы и турбулентны. Знакомая мне россиянка с Урала, выйдя замуж за местного плотника и вдовца, жила, как на лезвии бритвы. Каждый раз, когда им случалось повздорить, муж сообщал карабинерам, что в ходу бракоразводный процесс , всячески тормозя получение ею гражданства. Кажется, он полагал, что как только жена получит заветный сертификат, их браку настанет конец! И именно это и произошло, но не из-за коварных планов уральской супруги, а исключительно из-за его предательски-подлого поведения.
К тому же, в последние годы Италия, в силу различных экономических и политических обстоятельств, переживает кризис, глубокий и безнадёжный. То есть, работы нет никакой- не только для иностранных синьор с высшим образованием, чей диплом здесь не признаётся, но даже сиделки в последнее время, сдаётся, уже не нужны. Коммерция в полном упадке…А нет работы- нету и денег; ни на путешествия с новым паспортом, ни на какие другие задумки. Италия научит вас экономии. Ваш небогатый муж вам быстро изложит eё нехитрые принципы : всё за собой выключать, закручивать краны- свет, воду, особенно газ! В зимнюю стужу вы будете дружно сидеть у камина или у печки-буржуйки, пуская пар изо рта, одетые в куртки и сапоги, подкидывая поленца. Зима в квартире, постоянно отапливаемой термосифонами (газ!) выйдет вам в круглую сумму. Летом- наоборот; использование вентиляторов и кондиционеров резко и нежелательно увеличит расход электроэнергии, поэтому если вы близко к морю- купайтесь и освежайтесь бесплатно, а если же нет- обмахивайтесь газеткой.
Кстати, а почему же ваш муж “небогат”?…Этого я не могу вам сказать: возможно, ему мало платят, а может, он всё проиграл в одну из азартных игр- вскоре вам предстоит это выяснить. Но факт остаётся фактом: на наших гражданках женятся, в основном, небогатые итальянцы.
Но бедный- ещё ничего; мы сами недавно вышли из социализма и рады тому, что мыло- не по талонам; но может быть, он- духовная личность? Вежлив и образован, воспитан и великодушен?
И вот вам следующее предупреждение; тут многие очень легко попадают впросак. Видя перед собой весёлого и обходительного (на первых порах), во многих отношениях приятного мужчину “с манерами”(умеет вести себя за столом, держит правильно нож и вилку, знает, как управляться с салфеткой и разливать вино), вы можете даже подумать: вот истинный джентельмен! Пусть сельский, провинциальный, но джентельмен. Он подскажет и вам, как вести себя за столом- как кушать моллюсков, что и чем запивать.
Однако, не спешите с выводами- это всего лишь завсегдатай дешёвых ресторанов, возможно, в молодости работал официантом.
Запаситесь терпением, подучите вначале язык. Не владея как следует языком, определить их культурный уровень нет никакой возможности. Скорее всего, вы обнаружите, что он говорит на одном из множества диалектов, лишь отдалённо похожих на тот “итальянский язык”, который вы слышите по телевизору и пытаетесь освоить по самоучителю- но это ещё полбеды. Дело в том, что в Италии высшее образование никогда не было бесплатным, уровень образованности более или менее соответствовал достатку и общественному статусу семьи, и “бедный” чаще всего означает “малокультурный” и “малограмотный”. Постарайтесь выяснить деликатно, насколько ваш суженый продвинулся в учёбе- от этого зависит, как именно вы сможете с ним общаться, когда закончится фаза обильных обедов и ужинов, oсмoтрa панорам и восклицаний ” Bello! Bellissimo!”
Ступеней несколько:
-“лауреато”- высшее образование
-“дипломато”- окончил 13 классов и получил диплом, что соответствует нашему среднему образованию- таким достижением уже можно гордиться, но если ваш итальянец- не юного возраста, то скорей всего это будет
-“личенца медиа”- справка об окончании средних классов школы, что соответствует нашему 7-8 летнему образованию, или- внимание!- очень типично для пожилого и среднего возраста- нет и “личенцы”, а посещал наш синьор с переменным успехом
-“скуола элементаре”- начальную школу.
Однако, на слово им верить нельзя, они, итальянцы – хитрый народ, и норовят представиться женщинам важным предпринимателем, пилотом авиалайнера, директором банка или зубным врачом… а требовать справку- как-то неловко. Возможно, это именно те професии, о которых они мечтали в детстве, но не постесняйтесь устроить проверку. Убедившись, что ваш синьор умеет писать и читать ( что само по себе вас должно уже обнадёжить), задайте проcтые вопросы из школьной программы: знает ли он какого-нибудь римского императора? или художников Возрождения- ну, хоть того же да Винчи?…Возможно, его школа была с техническим уклоном? Напишите на салфеточке простое уравнение:
2х+4=8; х=?
Если удивлённо круглит глаза – можете быть уверены, что он – не “дипломато”.Но не входите в раж и не пишите сложные действия с дифференциалами и интегралами, или химические формулы, приберегите их для общения с инопланетным разумом- этого в школе они не проходят.
Есть, впрочем, гораздо более важные вещи, чем культура, образование, состояние счёта в банке, долги…Ведь, возможно, Вы его любите, а воссоединение двух любящих сердец, а также (что важно) двух тел, Вам позволит закрыть глаза на всю эту массу дефектов.
Не пропустите главное: здоровье! Я имею в виду не столько физическое, сколько психическое.
Познакомьтесь с его семьёй: наверняка найдёте в ней элементы, которые вас насторожат. Если у мамы- неясный диагноз (“сильно расстроены нервы”), у брата “плохо с головой”, а у сестры синдром Дауна- подумайте о будущем потомстве, если, конечно, мечтаете его завести. Возможно, генетическая консультация поможет вам разрешить сомнения: то ли это всего лишь ряд досадных совпадений, то ли у них, в этой семье, вкривь и вкось закручены спирали ДНК…

ba 3

Если же о детях речь не идёт- подумайте о себе: хорошо ли Вы впишетесь в эту семейку с таким психичеким климатом. Даже если пока- повторяю, “пока”- Ваш любимый ведёт себя очень спокойно и жизнерадостен, это ещё не значит, что с ним- всё в порядке. Возможно, принимает антидепрессанты.
Или нюхает кокаин.
И это- не пустые слова. В целом, на сегодняшний день в Италии- 12 миллионов больных психическими расстройствами на 60 миллионов населения; эта цифра растёт и включает в себя, естественно, лишь официально посещающих доктора. В действительности их гораздо больше. Посмотрите тележурналы- факты красноречивы: каждый день убивают каких-нибудь женщин- жён, неверных подруг, бывших жён, невест или же незнакомых. Этот феномен -“фемминичидио”( от “феммина”- “женщина, самка” и “омичидио”- “убийство”)- в последнее время принял большой размах и беспокоит общественность.
Так вот, итальянцы нередко “ликвидируют” :
а) собственных жён (иногда- и вместе с детьми), по двум основным причинам: ревности, или, наоборот, чтобы уйти к другой. Иногда, заодно, и родителей- очевидно, чтоб не страдали, не мучились.
б) невест- опять же из ревности или же “чтоб отстала”;
в) бабушек, тёть, матерей- ну, этих от раздражения и из-за денег;
г) знакомых и малознакомых девиц; самое частое объяснение- “раптус”. Раптус- это когда на вас вдруг находит что-то такое, с чем вы не можете справиться- вроде припадка страсти, но хочется непременно кого-то убить.
И каждый раз, показав по ТВ очередную трагедию, опрашивают соседей и родственников, и все единодушны во мнении, что “это была такая спокойная семья- кто мог бы подумать!”, “это был очень хороший, нормальный парень- правда, последнее время страдал от депрессии…”
Так что, советую вам, землячки, как следует присмотреться, или хотя бы выяснить исподтишка, как бы Oн среагировал на ситуации: если бы вдруг заподозрил в измене?…застукал бы вас с другим?…решил развестись? Конечно, такие вопросы могут его насторожить и будут не в вашу пользу- но нам с вами лучше узнать, с кем мы имеем дело, заранее. Если в ответ на ваши вопросы он вдруг насупился и замолчал, если вспотел, странно дрожал, на лице сменялись гримасы, или же скалил зубы, а конечности сводили судороги- это тревожные знаки, он реагирует плохо. Раньше такое поведение приписывали “страстности” и пресловутой “горячности” итальянцев, но дело намного проще- у многих с психикой “не того”.
О чём я ещё забыла упомянуть?
Ах, да- о том, что при ближайшем рассмотрении он может оказаться вовсе не таким гигиеничным, каким представлялся на первый взгляд,
-о том, что, возможно, мужчины и трансвеститы нравятся ему не меньше, а то и больше, чем наша сестра,
-о том, что он может быть членом мафии: Корона Унита, Ла Ндранкета или же Коза Ностра,
-о том, что они не едят разогретую пищу, предпочитая готовить три раза в день….
и о многом, многом другом.
И может, не поздно ещё передумать и выйти за немца? Там хуже еда и погода, труднее язык, но в конце концов, можно прожить и на пиве с сосисками. Зато: работа, порядок и дисциплина, никто не слыхал о немецкой мафии и Ангела Меркель там не допустит “фемминичидий”.
Конечно, те, кому не везёт, могут повсюду- и дома- попасть впросак, но насчёт итальянской специфики я вас предупредилa.

—————————
*Рассказ “Как заставить жениться убеждённого итальянского холостяка”, а также одноимённая глава книги “Тутти матти”

ВЕЗЁТ ДУРАКАМ! А КОМУ – И ПО-КРУПНОМУ.

Есть люди, которым везёт. Удача сама так и плывёт к ним в руки.
Вот вам- сколько раз в жизни везло? А по-крупному?…
Мне- несколько раз; да и то- смотря что считать везением, а что- и заслуженной премией за старания и труды.
А Джузеппе (Пеппе) Бальбони никакими талантами не обладал, усердием не отличался, никаких таких подвигов, жестов геройских не совершал, плыл всегда по течению, вяло, лениво и боязливо; учиться он не любил, работу тоже выбрал полегче- продавал носки на базаре, а свободное время он проводил, потакая дурным привычкам: чревоугодию, пьянству и блуду, то бишь разврату- что, кстати, иностранцам в итальянцах нравится: умеют, мол, черти, радоваться жизни.
Никаких возможностей роста, карьеры и иных перспектив, кроме как спиться, и разориться, и заболеть какой-нибудь гадостью не намечалось. Да и амбиций у Пеппе Бальбони не было никаких.
Зато ему просто везло. Как? Посудите сами.
Каждый раз, когда доводилось наделать долгов из-за ставок на лошадей и навыписывать банковских обязательств, не имея в банке ни лиры, он просто сидел и уныло ждал, ничего не предпринимая. Глаза его становились круглыми, совсем как у грустной совы, рот опускался углами книзу…
Ждал чего? Не тюрьмы, конечно; здесь за такие дела в тюрьму не сажают, а то добрая треть населения была бы уже за решёткой. Ждал, что либо его объявят банкротом, опротестуют его векселя, либо всё как-то само собой рассосётся…
И, как бы это ни было странно- каким-то образом проблемы “рассасывались”! То приятель-мошенник ему предлагал заём, который тоже когда-то придётся выплачивать, но это уж, как говорится, потом…То внезапно его кредитор, владелец оптового магазина, скончался, а сыновьям пока недосуг разбирать долговые расписки…А в самом паршивом и безнадёжном из случаев -только представьте!- встретил Бальбони женщину, и она- будто свалилась с Луны- ни с того, ни с сего его полюбив, одолжила крупную сумму!
Вот таким вот счастливчиком был этот Пеппино.
То же касалось вопросов жизни и смерти. Казалось, незримый хранитель берёг его для чего-то важного, для какой-то будущей миссии…
Была у Пеппино когда-то привычка ужинать поздно с друзьями, и посиделки в трактирах затягивались допоздна, а возвращаться ему предстояло в Челлино, глухое селенье в предгорной зоне. Пеппе лет до сорока жил с мамой и папой, жениться не собирался, а мама- она волновалась, если сынок не вернётся домой ночевать. Наевшись так, что живот неприятно давил на руль- приходилось сидение отодвигать, и напившись так, что еле мог вставить ключ и включить зажигание- дальше всё шло на автопилоте- он добирался в Челлино по тёмной дороге, петляющей средь обрывов, откосов и всяческих круч. И хоть Пеппино и утверждал, что мог бы проделать знакомый путь с завязанными глазами, случалось ему заснуть и пробудиться в последний момент перед падением в пропасть, или же въездом в скалу, в каменный парапет, в стену жилого дома.
Однажды ему довелось задремать за рулём, проезжая над неограждённым обрывом…
Каланки- так называют причудливо изъеденные эрозией склоны, имеющие экзотически-ребристый вид, в районе Челлино и Атри. Сюда часто привозят туристов, которые делают снимки местной достопримечательности и с ужасом смотрят вниз с высоты трёхсот, а то и пятисот метров; но почему-то дороги, идущие вдоль, по большей части не огорожены…Так вот, Пеппино проснулся от резкого болезненного толчка: машина врезалась в одинокое дерево, криво растущее над бездной, из-под капота начал струиться дым…Какова была вероятность того, что это единственное на протяжении длинного тракта препятствие удержит его от неминуемого полёта?
Стало быть, не судьба, скажете вы. Значит, этот прохвост Бальбони был ещё для чего-то кому-то нужен? Пеппе- тот ничего не думал. Только стоял неподалёку с открытым ртом, глядя глазами совы на дерево и на машину; покачиваясь спьяну и спросонья, пытался сообразить, где он находится, cazzo, и как же теперь добираться домой.
Скажите, а вы когда-нибудь выигрывали в лотерею? А в казино?…Везучие люди!
Я- нет, лишь один-единственный раз мне попались сто евро в билетике “гратта э винчи”( “скреби и выигрывай”). А Пеппе везло, как вам: он часто выигрывал. И в казино, и в лотерею, и особенно много- на скачках. Естественно, наш Бальбони не разбогател; крупные выигрыши лишь побуждали его к дальнейшей игре…а тот, кто постоянно играет, рано или поздно теряет всё. Нельзя испытывать судьбу до бесконечности! В конце концов и удача теряет терпение и уходит, махнув рукой.
С Пеппе, однако, она проявляла завидную выдержку и настойчивость.
Однажды наш коммерсант продавал носки неизвестного производства с надписью “Рибок”. Фактически, он совершал преступление, экономическую диверсию против компании “Рибок”, торгуя фальшивой продукцией с её товарным клеймом, на чём и был пойман с поличным финансовой полицией, возбудившей против него уголовное дело и изъявшей партию “неправильного” товара. Как и у многих базарных торговцев, у Пеппе Бальбони давно сложились особые отношения со службой финансового порядка. Ярость и негодование Пеппе нельзя было и передать словами.
Вернее, можно, но самыми нехорошими. Эти ублюдки(“бастарды”), сукины дети, сволочи и паразиты, дети той ещё мамы( он это уже говорил?…) Позорные отпрыски гнусных родителей- кого они наказывают и штрафуют? Вместо того, чтобы бороться с мафией, захватившей всю экономику, с миллиардерами, не платящими налогов, ставят палки в колёса бедному коммерсанту, которому нечего есть!
Способы мщения, которыми он угрожал этой продажной, бесчестной братии, можно перечислять и варьировать до бесконечности. Сперва он xотел просто их застрелить (“в следующий раз выпущу пулю в лицо”); позже, вспомнив о том, что нет у него пистолета, собирался взять палку и бить их “до изнеможения, в кровь “, а потом, чтобы уйти от ответственности, притвориться больным с внезапными провалами в памяти…В конце же концов, чтоб добавить к телесным страданиям толику унижения, обещал их “содомизировать”.
И, надо сказать, что нельзя обвинять одного лишь Бальбони в продаже фальшивых носков- он взял их по низкой цене и в долг у владельца оптового магазина, вовлекать и выдавать которого был не намерен. И который впоследствии умер, как я уже говоpила, не дождавшись от Пеппе расплаты за свой товар. Видите, как в жизни всё причудливо переплетается?
Процесс же с носками “Рибок” тянулся долго; Пеппе присутствовал лишь на одном заседании, затем слушание было отложено и немного спустя, как это часто бывает в Италии, дело закрыто “за давностью”. Похоже, процесс не стоил и выеденного яйца… Но в тот самый день изъятия носков работниками финансов, наш Пеппе выиграл в “лотто”! Будучи оштрафован на 3.567.000 лир, движимый злобой вкупе с неясным предчувствием, он ставил на номера “35” и “67”…Его ликование было подстать утренней ярости и смешалось с большим моральным удовлетворением; в этом событии видел он справедливую компенсацию за нанесённый ущерб. Силы добра- на его стороне!
“Вы меня – так, а я – вот вам!”- празднуя выигрыш в баре с друзьями, Бальбони показывал разные жесты воображаемой полиции финансов. Даже в местной газете была жизнерадостная статья: “Торговец, оштрафованный полицией, выигрывает крупную сумму”. Конечно, крупная сумма вскоре развеялась, будто её и не было, поставленная на скачках, всунутая в щели игровых автоматов, растраченная впустую. Таков удел азартных игроков; даже если им повезло и есть шанс изменить судьбу, они лишь продолжают играть, пока не продуют всё в пух и прах. Иначе они и не были бы азартными игроками!
Синьора из Атри, владелица цветочного магазина, была помешана на билетиках “гратта э винчи”(“скреби и деньги лопатой греби”), иногда расходуя на них всю выручку от продаж. Несмотря на ещё далеко не старческий возраст, все зубы во рту у синьоры были чёрными и гнилыми: навести в этой жуткой пещере порядок обошлось бы ей в несколькo тысяч …Дела шли неважно, как вдруг- ей повезло: скребёт очередной билет и- баa! П ятьсот тысяч!
На улицах устроили народное гулянье, праздник квартала. Возле цветочной лавки был фургончик с поркеттой, раздающий бесплатное пиво и бутерброды…Всеобщее ликование и поздравления. Надо ли говорить, что через пару месяцев об этом уже забыли? Полмиллиона были благополучно истрачены- не на покупку виллы и нового магазина, а на те же “гратта э винчи”.
Рот у хозяйки так и остался гнилым и беззубым.
Но бог с ним, с азартными играми. А вот находили ли вы когда-нибудь что-нибудь ценное? Золото или бриллианты? Крупные суммы денег?
Мне улыбнулась удача однажды; и как глупо, бездумно я от неё отказалась!
Как-то раз в девяностых, в Москве, курсируя на маршрутных такси между “Ядраном”, “Лейпцигом”, “Прагой” и прочими магазинами, я смотрела в окно, витая, как водится, в облаках…и вопрос водителя: “Девушка, это не Ваш?” застал меня просто врасплох.
Он протягивал мне упавший на пол, очевидно, утерянный кем-то из пассажиров, огромный и туго набитый бумажник. Я машинально взяла его в руки, и тут же бессмысленно, как автомат (ох, залепить бы рот пластырем, кляпом!) ответила:
– Нет.
Кто знает, сколько там было, в этом бумажнике весом с кирпич? Вся провинция ездила за дефицитом в столицу, чтобы стоять там часами в очередях, и у многих были с собой солидные суммы!
-Ах, не Ваше? Ну, хорошо, – водитель быстренько сунул “кирпич” к себе под сиденье; на этом врата удачи закрылись. Никогда себе не прощу.
А Пеппе- чего только на улице не находил! Золотой браслет с подвесками в виде дельфинов, мужские очки “Джон Ричмонд”(новые и в футляре), пустую чековую книжку на предъявителя, деньги…Как-то, сидя в своём фургоне, он жевал бутерброд и думал как раз о деньгах, когда- не поверите- мимо него пролетела бумажка в сто евро. Видимо, вылетела из окна какой-то машины…Пеппе, по его словам, “бросился на неё, как кошка на мышь”, или камнем упал, как ястреб, завидев добычу…А самый невероятный случай произошёл на моих глазах, я стала его участником и благодарным свидетелем.
Раз в неделю, по средам, мы приезжали в Монторио и там открывали лавочку на базаре, на одной из центральных, мощёных булыжником улиц старинного городка. Продавали мы бижутерию- можете представить себе прилавок, заваленный кучей блестяшек, из которых сыпятся бусины, бисер, иногда выпадают стразы… Именно в этих условиях я обнаружила вдруг, что в моём старинном кольце, подаренном бабушкой, не хватает бриллианта в 0,3 карата. Поиски маленького камешка среди всей мишуры на прилавке были бессмысленны и бесполезны, и я не могла поручиться, что не потеряла его раньше, где-нибудь в другом месте…Сняла с пальца кольцо, выглядевшее теперь, как что-то ущербно- безглазое.
Прошла пара недель, и я не вспоминала уже о грустной потере; к тому же, в Монторио шли дожди, по улицам гуляли люди, один из которых- как знать?- мог стать обладателем фамильного бриллианта, проезжали не раз уборочные машины…Тем не менее, в один прекрасный день, приехав в Монторио, поставив прилавок на нашем обычном месте, мы приступили к работе, как вдруг:
– Сейчас я сделаю тебе подарок, – сказал Пеппино, сперва читавший газету, а потом рассматривавший и ковырявший носком ботинка что-то там у себя под ногами. Я посмотрела без энтузиазма: Пеппино не делал подарков, которые желаешь получить. Всегда приносил домой то, что где-то давали бесплатно: ручки, календари, спортивные кепки- всякую ерунду. И вдруг наклонился и протянул мне…бриллиант! Тот самый, что выпал из бабушкиного кольца. Лежал здесь, голубчик, и ждал под ногами прохожих, у всех на виду, не поддаваясь ни потокам дождя, ни щёткам уборочных агрегатов…И если бы не Пеппино, кто знает, как долго ещё остался бы там лежать!
Я лишь теряю; кто-то находит…
И- о везении в поисках спутницы жизни. Пеппе Бальбони, провинциальный и необразованный, безалаберный и небогатый, никогда не стремился найти себе “спутницу жизни”. Вся эта серьёзность намерений и необходимость ухаживаний отбивали всяческую охоту. Да и шансов найти приличную женщину, будучи бедным, провинциальным, живущим с мамой- не было никаких. Не говоря уж о женщинах молодых и красивых. Один из его друзей- земляков с целью созданья семьи вынужден был обратиться в агентство. Кого они ему там нашли, и что из всего этого вышло- совсем другая история.
А Пеппе так и остался бы холостым, жил бы до старости с мамой и папой в Челлино…но ему, как всегда, повезло.
Как-то раз с целью развлечься он поехал с приятелем в Сан Бенедетто дель Тронто. Дело было под вечер, и на каком-то отрезке прибрежного променада расположился базарчик: русские или поляки с их биноклями, фотоаппаратами и инструментами, всякой курьёзной всячиной. Друзья хотели припарковаться…как вдруг из-за кустов выскочили карабинеры и стали хватать беззащитных торговцев оптикой, как львы хватают больных антилоп!
Крики, визг, беготня…
Три женщины, русские или же польки, в сумерках пересекли дорогу и, пригибаясь, бежали гуськом, стараясь скрыться, вырваться из окружения.
Пеппe сочувствовал преследуемым полицией: финансовой, дорожной, карабинерами. Он притормозил и, распахнув дверь машины, открыл её, не ведая сам, для новых возможностей и поворота судьбы …
– Садитесь! я подвезу. Гадские карабинеры!
В тот день ему повезло ПО-КРУПНОМУ.
Он встретил меня.

МЫ С ПЕТРОВИЧЕМ ВДВОЁМ ЗАМЕЧАТЕЛЬНО ЖИВЁМ!
O семейных парах среднего возраста (в преддверии юбилея совместной жизни )

Ещё какое-то время тому назад эта тема меня нисколько не волновала, как в целом и всё, что касается пожилых . Какое мне дело могло быть – какое-то время назад- до этих старперов с семейными проблемами, настолько же свойственными их возрасту, как и проблемы здоровья?… Да и книжек, и фильмов на этот сюжет- миллион; пожилые мужчины находят себе молодых любовниц- актрис или же секретарш, а их пожилые жёны ( и их нетрудно понять!) увлекаются юными клерками. Впрочем, все эти затеи, по голливудским сценариям, обычно заканчиваются возвращением в свою “возрастную лигу”- то ли сверстники всё же милеe, то ли- слабò угнаться за молодыми партнёрами, то ли зрителю “за пятьдесят” такая концовка кажется естественнeй и утешительнeй- что, мол, попробовал? не получилось?…
Теперь, однако, дела обстоят по-другому. Перешагнув возрастной рубеж, стала я замечать, что тема касается многих друзей и знакомых- тех, разумеется, кто не предпочёл гордое одиночество, а также лично меня, поскольку сама я теперь, как не крути, пожилая жена моего пожилого мужа. И так, наблюдая невольно за парами сверстников со стороны и изучая мой личный сожительский опыт, я подмечаю закономерности. Конечно, революции в науке о семье не сделаю, но поделюсь наблюдениями. А вы, надеюсь, поделитесь своими.
Сколько раз приходилось нам слышать от старшего поколения (всегда почему-то с гордостью, но в сопровождении тяжкого вздоха):
– А мы с Петровичем (Палычем или Егорычем) прожили вместе…
и дальше идут невероятные сроки: 30, 40 и 50! дольше которых может быть только пожизненное заключение, которое в Италии, к примеру, дают лишь самым отъявленным злодеям, да и тех могут всё-таки выпустить раньше, за хорошее поведение.
Кажется, сам этот факт их связи с Петровичем на протяжении долгих лет должен быть нами расценен, как некий геройский поступок; и не пора ли правительству учередить ордена За Длительное Сожительство? Первой, второй и третьей степени, с выдачей ценных подарков и премий Дамам и Кавалерам?
Обычно так говорят в назидание несознательным элементам вроде меня, которые- кто знает, почему- ну, не выдерживают долгих связей. То ли им не везёт и не находят себе Петровича, с коим нескучно и припеваючи можно дожить до седин, то ли терпения им не хватает плясать под чужую дудку; то ли находятся в вечном поиске…а может, характер у них тяжёлый и скверный, им в одиночку сподручней. Трудно сказать; да такие типы нас и не интересуют. Нам хотелось бы знать побольше о тех, кто совершает семейный подвиг, сравнимый разве что только с работой всю жизнь на одном производстве. Кто они, эти люди? Достойны ли подражания? Герои или же дураки? Счастливцы или занудные неудачники, пустившие всё коту под хвост? Ведь каждому ясно и очевидно, что прожив целую жизнь с единственным мужем или женой, они упустили массу других интересных возможностей, сами себя ограничили. A eсли кому и удалось парочку раз, исхитрившись, вильнуть направо- налево и разнообразить существование серией приключений- настоящей свободой это не назовёшь, это ничтожно мало в сравнении с монотонной и многолетней рутиной…
То есть- вы отдаёте себе отчёт?! Вы посвятили “избраннику” годы и годы бесценного личного времени, которое могли бы отдать… творчеству, развлечениям или учёбе, друзьям, собственному развитию или обогащению. Вы счастливы тем, что разделили всё это с Палычем? Заслуживал ли неблагодарный Егорыч вашей заботы и щедрости? Может быть, Палыч вас оценил или хотя бы сказал “спасибо”? Или, если бы не было Палыча или Егорыча, вы всё равно подарили бы часть своей жизни какому-нибудь Сергеичу, потому что, лишённые воображения, иначе не знали бы в принципе, как с ней поступить ?…
Те, у кого есть дети, скажут: мы вместе растили детей, мы жили для них…Допустим, но дети давно уже взрослые, и казалось бы, вот он, момент, когда вы с Петровичем снова- свободная пара, и напоследок можно пожить для себя. А если окажется вдруг, что эта история тридцатилетней давности в корне себя изжила, как говорят, “постыла”, что ж- можно и освободиться?
Стоит оно того, или нет- не буду вас агитировать- каждый решает сам для себя.
Есть, впрочем, ещё один психологический фактор, тормозящий такие решенья и поддерживающий стабильность семейных уз. Это -опасность обмена “шила на мыло”.
Егорыч, понятно, не так уж хорош, но обменяв его сгоряча на Трофимыча, получишь кота в мешке. Егорыч, со всеми дефектами- его ты хотя бы знаешь, на что он способен, подлец, а тут- полная непредсказуемость, и может попасться ещё какой-нибудь аферист… Подозреваю, что эти сомненья- один из веских мотивов, заставляющих в среднем, ранимом и хрупком, возрасте избегать перемен.
Ну, и нажитое вместе добро. A в Италии также- месячное содержание, которое материально “более сильный” супруг должен выплачивать “более слабому”.
“Ну, так нельзя!”, возразят мне многие, “Pазве только привычка, устроенный быт и боязнь перемен держат вместе супругов среднего возраста? Ведь есть же такие, что любят и уважают друг друга, и счастливы вместе на старости лет? Вот мы, например, с Еленой Борисовной!”
Ах, ну конечно, есть – есть исключенья из правил. Даже наверняка. Или- семейное долгое счастье имеет много обличий и все его понимают и представляют по-разному.

Итак, каковы отношения “ветеранов”, отмотавших вместе рекордный срок?
Я наблюдала и выделила- условно- три типа взаимоотношений между немолодыми супругами.
1.Тип первый, очень распространённый. В основном, встречается в семьях с простыми нравами, традиционным укладом, но зачастую- и в “интеллигентных” семьях.
Общение, словно в рабочей бытовке или на стройке- “свойское” и деловое. Атмосфера усталости и раздражения. Тон разговоров- нервозный, переходящий в дискуссию; темы касаются денег, детей и хозяйственных дел. Партнёры не устают удивлять друг друга своей нерасторопностью, неприспособленностью к жизни и неспособностью понять простые вещи. Всегда один чем-либо недоволен, в то время как другой оправдывается; и если не доходит до брани и рукоприкладства, то крепкое словцо- не редкость. Впрочем, на “словца” не обижаются, а выражения: “Да уж, с твоим умом!”, “Глупей ничего не придумал?”, “Ты совсем, как твоя мамаша” и “Ой, помолчи, ради бога” можно слышать по нескольку раз на день. Неуважение и пренебрежение, ставшие настолько привычными, что их принимают за нечто “родственное, семейное”. И это верно: вот так обратившись не к членам своей семьи, будешь понят превратно, а то и схлопочешь по морде. Но видно, общаться иначе им кажется скучным и пресным, вроде как кушать без соли и перца, и в целом, такие семьи часто бывают дружны. Жена признаёт достоинства мужа: Палыч или Егорыч почти не пьёт и всю зарплату приносит домой, а Егорыч гордится тем, что супруга- работница и бережлива. Часто такие пары во многом себе отказывают- уж двадцать лет, как не были в отпуске- зато отложили в “загашник” на то и на это.
Обычно оба супруга морально довольно устойчивы и внешне малопривлекательны.
Любимые развлечения: телевизор, пьянка у родственников или друзей, свадьбы, крестины и именины. В общем, первая группа ветеранов- простые, хорошие, порядочные люди, которым в жизни вот так повезло (или не повезло- зависит от точки зрения).

2.Второй тип, довольно распространённый.
Эти пары, на первый взгляд тоже счастливые и благополучные, в основном относятся к “среднему классу”. Тон общения лёгкий, игривый и ироничный, скрывающий всё то же раздражение. Иногда- скучающий и снисходительный. Называют друг друга забавными именами, типа “Масюня”, “Папусик” или “Фуфусик”. Иногда идут в ход более или менее язвительные подколки, понятные, как правило, лишь им самим или ближайшим друзьям. Оба умеют сгладить углы и вовремя предотвратить конфликт, спустив его на тормозах.
Обычно -люди образованные и обсуждают в семейном кругу не только хозяйство, но и политику, и культуру, не уставая удивлять друг друга отсталыми взглядами, тупостью, непониманием простых вещей и неприспособленностью к реальной жизни. Хитры, увёртливы и при желании дипломатичны; у каждого обычно- свои скелеты в шкафу, известные или неизвестные партнёру. С ними мирятся, ими шантажируют или же интригуют друг друга по очереди. Иногда один или оба супруга уже состояли в браке- не столь удачном, но, в общем, похожем на этот.
При наличии хобби и интересов им не так уж и скучно в семейном кругу- каждый старается выкроить себе личное, пусть ограниченное, “пространство”. Развлечения: книжки, кино и концерты, ужин в компании друзей, путешествия вместе или- насколько это возможно- по отдельности.
Несмотря на демократию и толерантность, царящую в этих семьях, при неких условиях могут легко переключиться на общение “первoго типа”.

3.Третий, и самый редкий, тип отношений.
(за всю мою жизнь мне довелось наблюдать- то есть видеть мельком- две или три пары подобного образца).
Это что-то из мира фантастики или канувшей в лету “старой интеллигенции”- неземные, ангельские существа. Оба супруга предупредительны и осторожны друг с другом, внимательны и деликатны, будто боятся разбить ненароком что-нибудь хрупкое и чрезвычайно ценное. Разговаривают нежно и ласково, почти сюсюкая, словно с больным ребёнком или любимым питомцем, заглядывая в глаза:
– Дорогая, тебе не холодно? Я принесу тебе плед, – беспокоится он.- Или, может быть, чашечку чаю?…
– Не волнуйся, любимый, всё хорошо, – в тон ему отвечает она. Признательный взгляд и поглаживание по руке.- Повяжи себе лучше шарфик, ты можешь опять простудиться.
Часто касаясь друг друга, обмениваются взглядами, полными сочувствия и искренней заботы. Держатся за руки, целуются в лобик и в щёки, и иногда- осторожно и очень поверхностно- в губы. Нервные срывы, сцены, упрёки- исключены.
По мнению большинства, это и есть те самые счастливцы, нашедшие друг друга и прожившие вместе не зря; то, к чему мы тщетно стремимся- идеальные пары.
Но есть голоса недоверия , которые утверждают: это- самые фальшивые, двуличные и опасные существа, способные не только на коварные измены, но и на страшные злодеяния. Например, отравить вас ради наследства или страховки и запечатлеть поцелуй на вашей холодной щеке.
В любом из случаев, такое поведение предполагает высокий уровень культуры (или актёрского мастерства).
Ах, да, я забыла о “самом главном”! Или, для пар пожилых- о главном когда-то.
О фундаменте отношений! Или о бывшем фундаменте.
Сексе в преклонном возрасте! Здесь тоже встречаются варианты и трудно что-либо понять. Казалось бы, всё очень просто: страсти должны постепенно идти на убыль, пока не угаснут совсем… но немногие с этим согласны и признают нормальным существенный спад в этой деятельности. Те, кто смолоду занят был чем-то другим- двигал вперёд науку или же процветающий бизнес- остались в недоумении, с билетом на поезд, который, в общем, уже ушёл, но всё ещё не смирились. Секс продолжает их занимать, хотя бы теоретически.
-Ну, как у вас с Палычем?…- с нездоровым пристрастием спрашивает подруга.
Я в ответ пожимаю плечами:
-С Палычем как? Да никак. Дружим уже давно.
-Да-а?- восклицает радостно. -Нет, ну так же нельзя! Жизнь должна быть регулярной! Вот у нас с Егорычем- всё хорошо, – бодрится она.
И умолкает с опаской: как бы не пeреборщить, сделав рекламу Егорычу. Того и глядишь- позарятся и, не дай бог, уведут. Многим супругам в летах приходит такое в голову- все претендуют на их “сокровище”.
С Егорычем? “Всё хорошо”?!…Опомнитесь. Чур меня, чур! Мы говорим о сексе?…Том самом, для которого в романах используют определения “жаждущий”, “страждущий”, “трепещущий” и “раскалённый”? Возможно, подруга Гавриловна вчера опять начиталась книжек о том, как “распалённое лоно” готовилось принять в себя “трепещущий мембр”. Или наоборот- “раскалённый мембр” стремился войти в “трепещущее лоно”?…
Придите в себя, охладитесь. Мы говорим о сексе в по-жи-лом возрасте, с соседом Егорычем, который и в юности был так себе, не красавец, а уж теперь…И стало быть, ни о каких упругих, трепещущих и раскалённых речь не идёт, а скорее нам следует ожидать дряблых, вялых, отвислых- грудей, животов, ягодиц, мембров; седенькой редкой шёрстки, варикоза и геморроя.
Да, конечно, и я уж давно не та молодая тигрица, и не мне смеяться над старостью… но вкусы, увы, с возрастом не меняются- то,что отталкивало когда-то, отталкивает и сейчас. Так что нечего вам беспокоиться за благоверного, и ревновать, а также пытаться вызвать зависть своей регулярной жизнью с Егорычем. Я бы его, быть может, ни за какие коврижки “не тронула бы длинной удочкой”, как говорят в Италии, или “не села бы с ним рядом в радиусе ста метров”, как говорили в России. И даже сам факт вопроса: “А как у вас?” свидетельствует о том, что всё далеко не так хорошо, как хотелось бы. Поэтому и хочется сравнить- а как у других?… оказалось, что хуже; совсем никак- всё познаётся в сравнении.
Ну, что ж, Егорыч с Гавриловной молодцы- они в борьбе с наступающей старостью стараются и не сдаются. Их можно понять: конечно, секс для супругов со стажем – дело привычки, вроде гимнастики или массажа, а вовсе не волнующее событие, и “эстетика” зрелого тела тут не играет роли.
А может, и на самом деле существуют пары, которые после тридцати лет совместной жизни ещё вожделеют друг друга, игнорируя назойливо мелькающие перед глазами рекламные образы пышных волос, скульптурных торсов и матовой гладкой кожи? Это, должно быть…прекрасно. И утром, увидев на кухне дядьку в пижамном наряде, со вспученным животом и кислой миной, вы чувствуете жар во всём теле… или же вот: вы страстно припали к двери туалета и сползаете вдоль стены, пока благоверный полощет рот и дёргает смыв унитаза…
Если у вас с Петровичем всё ещё так- то это просто…прекрасно.
Или же это- какая-то патология.

НАЙТИ ТАКОГО – ВСЁ РАВНО, ЧТО ВЫИГРАТЬ В ЛОТЕРЕЮ.
(Хроники последнего гриппа).

Два дня лежу с гриппом в постели : кашель, температура, течёт из носа, течёт из глаз- плачевное зрелище. Марчелло смотрит на меня, качая головой не столько с жалостью, сколько с упрёком :“вот до чего докатилась”…
-Comunque (“вообще-то”), – вступает он,- тебе следует укрепить иммунную систему! Я, например, никогда не болею, а тебя- смотри, как развезло; ты как заболеешь- так уж вовсю! Глядишь, состаримся ещё немного- так ты от гриппа можешь и умереть. А денег на похороны нет… Беда, беда… (“guai, guai”… )
Как хорошо иметь рядом кого-то, кто так сострадает больному! В час скорби он не оставит тебя… заботливый, преданный друг!
-Во-первых, – хриплю я в ответ, – никакой “беды” я не вижу; пойдёшь в комуну, и скажешь- в квартире, мол, труп, и не за что похоронить- тебе и помогут. Никто ещё незакопанным не остался.
-Bо-вторых, – гнусавлю, сморкаясь, – ещё неизвестно, кто из нас первым столкнётся с этой проблемой!
-А в третьих, – злобно откашливаюсь я, – не буду стариться с тобой, а найду себе чуткого тактичного джентельмена, у которого есть, к тому же, деньги на похороны…

-Найти такого, – хмыкает скептически Марчелло, – всё равно, что выиграть в лотерею!

ba 2

РУССКАЯ БЕЗ ВОЗРАСТА, В ЛЁГКОМ ЗАМЕШАТЕЛЬСТВЕ.

Много лет живу среди людей Абруццо, и всё-таки они остаются для меня загадкой, не перестают удивлять. Всё-таки их мышление чем-то отличается от моего; зачастую им приходят в голову идеи, которые в мою голову никак не могли бы прийти, они высказывают неожиданные суждения и задают вопросы, которые ставят меня в тупик.
Например, ожидая очереди к моему участковому врачу, стою в небольшой приёмной, где все сидячие места заняты, думаю о своём. Передо мной- две синьоры разного возраста, одной – лет за шестьдесят, другой- за сорок, беседуют по-приятельски о чём-то семейном, личном. Внезапно та, что постарше, смотрит через плечо и спрашивает у подруги, кивнув в мою сторону головой:
– А это кто – твоя мама?
Та, которой за сорок, пухленькая и в очках, оборачивается с полуоткрытым ртом, чтобы посмотреть, не её ли я мама, и увидев, что- нет, теряет ко мне интерес:
-Не-e, я эту синьору не знаю…
Как ни в чём не бывало, продолжают прерванный разговор.
Зато во мне растёт какая-то неудовлетворённость, теперь я остаюсь с полуоткрытым ртом. Конечно, я могу спокойно быть чьей-то мамой, и даже, если на то пошло, бабушкой какой-нибудь маленькой девочки…но быть мамой зрелой, пухлой женщины средних лет? Увольте. Неужели выгляжу на семьдесят?! Да мы и внешне с ней непохожи: я выше сантиметров на пятнадцать.
Нависая сзади над синьорами, интересуюсь у старшей с лёгким сарказмом:
-А по-Вашему, я могла бы быть её матерью?
Та, недовольная, что её прервали – мол, если не мама, то что тебе нужно? – рассмотрела меня внимательней и лишь пожала плечами:
-Бо!…(Мол, “кто его знает”)
Дома я долго рассматривала себя в зеркало; делала воображаемый лифтинг, подтягивая то веки, то шею и подбородок – не то, чтобы осталась очень довольна, но на семьдесят? – нет, невозможно…
Не прошло и недели, как моя вера в себя опять пошатнулась.
Многие в наших краях интересуются политикой, ежедневно смотрят телевизионные дискуссии, документальные фильмы о прошедших войнах, исторических личностях и сами охотно обсуждают внешние и внутренние проблемы, свежие новости- всё, что накануне видели по телевизору. В этот раз группа местных жителей анализировала ситуацию Россия-Украина, и поэтому я была остановлена и призвана в качестве эксперта. Уточнив (в который раз), кто я- русская или украинка, мне задали много вопросов по поводу Путина, Порошенко и прочих, но ответить я так и не успела, потому что у каждого было уже своё готовое мнение, которое я должна была лишь подтвердить. Все говорили, как водится, одновременно: “Гитлер был паццо!”(сумасшедшим), “И Сталин был паццо!”, “Меркель…А что Меркель?!” “Да cам ты “паццо”!”
Наконец, вспомнили обо мне и кто-то спросил:
– Ты же помнишь Сталина, усача? Застала ещё живым?…
Как говорится в Ростове- “Тю”.
-А по-вашему, могла я его ЗАСТАТЬ?!
Растерянно переглядываясь, пожимают плечами. Откуда им знать? Опять встаёт щекотливый, довольно обидный вопрос о возрасте; но здесь у нас загадками говорить бесполезно, и приходится объяснить, что Виссарионович умер в 53м, а я родилась в 60х. Ни его, ни дедушку Ленина я не застала.
– Да, гм…очень жаль.
Действительно, жаль. Дома, фыркая с возмущением, рассказываю Марчелло о том, что меня считают современницей Сталина. Но это лишь одно из многих заблуждений: одни не знают, что CCCP участвовал в войне, другие удивляются, что русских не освободили американцы, которые, высадившись в Нормандии, решили исход второй мировой, запугав Гитлера атомной бомбой, и т.д и т. п.
– Не обращай внимания, – машет рукой Марчелло. – Тут у нас – неграмотный, невежественный народ! Вообще, – продолжает,- смотрел сейчас передачу. Оказывается, русские освободили Освенцим! Я думал- американцы. Но Сталин – ты знаешь?- был паццо. Знаешь такое: гУлак? гУлаш, гУлак?…
– ГУЛАГ?
– Да, гУлаг!
– Ну, знаю…
– А ты там была?
…Вздыхаю, машу рукой, ухожу заниматься делами.

THRILLER.
(Cтрашная ночь в Абруццо)

Произошло это году в 2010м, но до сих пор, проезжая ночью по этим местам, вспоминаю всё живо и ясно, будто случилось вчера.
Далеко за полночь я возвращалась домой. Дорога от моря, прежде чем cвернуть к холмам, вела через промышленную зону Шерне, весьма оживленную днём и совершенно пустынную ночью. Справа- фабрики, слева- поля и одинокая бензоколонка, вдали темнеют гряды холмов и на мили вокруг нет человеческого жилья; лишь пара старых развалин, способных нагнать тоску и ясным днём, и особо унылых лунной ночью. Вскоре цепь фабрик и освещённая трасса кончались, и дальнейший мой путь пролегал во тьме.
Ехала я одна, держась cередины дороги (по бокам сплошные ухабы и ямы, и все это, вкупе с недостатком дорожной иллюминации- на совести провинции Терамо), включив фары дальнего света и слушая Virgin Radio. Ни впереди, ни позади меня не было ни души. Внезапно приёмник мой засипел, захрипел и замолк, жертва непонятных помех, напрасно я тыкала пальцем в разные кнопки… И тут почему-то внимание привлекло зеркальце заднего вида- странным неярким свечением.
В нём отражалось лицо. Но не моё.
И не то, чтобы чётко и ясно, как лицо сидящего рядом в кабине, но было совершенно очевидно, что физиономия- мужская, озарённая жёлтым и тусклым, загробным светом- находится на близком расстоянии. Казалось, вот-вот посмотрит мне прямо в глаза…
Первой мыслью, конечно, было: иллюзия. Оптический обман. Какой? А кто его знает, какой. Видимо, сзади едет машина, и каким-то образом зеркало приблизило лицо водителя так, будто тот сидит у меня за спиной, на заднем сиденьи. Только на заднем сиденьи тут быть никого не могло, там и сиденья-то нет как такового: всё пространство забито ящиками, товаром.
Посмотрела назад, на дорогу: никого- только я и жёлтое Нечто в зеркале.
Я оторопела. Стараясь не поддаваться панике, проверила снова: нет, в боковых зеркалах и справа, и слева, всё было по-прежнему- тёмная пустошь. Продолжила путь- а что мне ещё оставалось?- глядя то на дорогу (не врезаться бы куда или не съехать в кювет от испуга!), то на эту пустую, невыразительную личину в зеркале. То на дорогу, то- на лицо.
Затормозить? А, собственно, зачем?…Хотелось как можно быстрей добраться домой.
Единственным объяснением, хочешь-не хочешь, было одно: сверхъестественное. Не зря смотрела шесть сезонов ” Supernatural” и прочую галиматью- вот и настал мой черёд. Буду рассказывать близким друзьям по пьяни: “А со мной что случилось…вы не поверите!”
Тем временем, плоское и безучастное, лицо смотрело на меня из тускло-жёлтого иного измерения. Живое? Мёртвое? Скорее живое, чем мёртвое, хотя какое-то неподвижное…Ещё четыре-пять километров подъёма средь тёмных и жутких холмов- и я дома; а Оно, интересно- так и поедет вместе со мной?..
Последний отрезок пути, перед мебельной фабрикой, был освещён десятком уличных фонарей. При въезде из мрака во свет я всё же заметила перемену: изображение в зеркале несколько “оживилось” и как бы сместилось кверху- так, что стали видны и руки призрака…они опирались на руль!
В тот самый момент он, наконец, обнаружил себя, отлепившись от зада моей машины и, обогнав, заехал вперёд. Слегка обернулся в седле, будто хотел что-то сказать, но лишь пукнул выхлопом своего драндулета мне на прощанье и укатил во тьму. Придурок на мопеде, в каске, с какой-то стати незаметно пристроился в хвост, и ехал, прижавшись почти вплотную к заднему стеклу…Я не могла его видеть ни справа, ни слева, зато видела в зеркале глупую рожу. Если бы со страху я резко затормозила- а надо было, ей-богу- он бы врезался в “Опель”, гружёный товаром и навьюченный сверху столами.
Чего хотел он, рискуя довести меня до инфаркта? Лишь напугать? Сделать какую-то пакость, испачкать машину? Потом поняла: скорей всего, у бедняги не включалась передняя фара, вот он и пристроился сзади ко мне…
– Придурок, блин… – вздохнув с облегчением, круто свернула с главной дороги в кромешную тьму, чтобы взобраться на холм…
В полном безмолвии ночи радио вдруг разразилось злым сатанинским cмeхом. Сердце упало от неожиданности, а хохот, дo боли знакомый, всё продолжался и продолжался, пока я, нащупав ручку, ругаясь, не прикрутила его.
– И конечно же, все вы узнали и с удовольствием слушали незабываемый “Триллер” Майкла Джексона!!- заверещал радостный голос,- С вами был Доктор Филгуд!

НЕСКОЛЬКО ОТТЕНКОВ ЖЕНСКОЙ ДРУЖБЫ.

1.Занять денег? Пожалуйста! Но…

— Да бери ещё, если нужно, бери, не стесняйся,- открывает она кошелёк пошире, будто угощает меня карамельками…В кошельке у неё всегда не меньше тыщи- полутора тысяч евро. Знает, конечно, по опыту, что отдам пунктуально, вовремя.
— Ну, как это можно вот так- жить без денег?- добавляет тут же тактично. — Найди себе хоть какого мужчину, чтобы деньги тебе давал!
Хоть занимаю и крайне редко, сразу чувствую себя последней из попрошаек и дурочкой, нуждающейся не только в деньгах, но и в советах.
Возможно, «мужчину, чтоб деньги давал» так же легко завести, как взять из приюта собаку- их пруд пруди, но я почему-то вот никак не найду; или, возможно, я не ищу их по этому принципу- «чтобы давали деньги», или-вообще не ищу?… Скорей всего, и «мужчина, дающий мне деньги»( интересно, за что? бескорыстно?) тоже будет давать наставления и советы?
Спустя какое-то время видит меня в новых перчатках или же с новой сумкой. По мнению «опекунши», я не могу себе их позволить- слишком роскошные аксессуары, не по моим доходам.
-За сколько взяла перчатки? (или «почём?», как на ростовском базаре).
-За шестьдесят,- отвечаю честно.
— Ты о…(пенисе)ла,- реакция, от которой внезапно- мурашки по коже.
Действительно, можно опенисеть.
-Сказала бы мне; рядом со мной- оптовый магазин, меня там все знают- зашла бы туда, попросила и заплатила бы вдвое дешевле!
Идём в этот оптовый магазин: там нет и близко перчаток и сумок, которые могли бы мне приглянуться…Никаких «точно таких же, но вдвое дешевле».
Смотрит на меня с досадой.
«Ты лучше о детях подумай».
-Ты бы лучше дочке откладывала, на свадьбу. Девочке нужно приданое. Ей сколько лет- двадцать семь? А жених-то есть? Нету?…А что ж она думает- замуж не хочет? Двадцать семь лет- это знаешь, голубушка, возраст…Как бы не было поздно рожать!
Дорогая, мне очень приятно, что ты так волнуешься о моей семье. Разумеется, все должны выйти замуж и вовремя родить- в точности как ты. И, самое главное, эти щекотливые вопросы личной жизни касаются тебя напрямую.

2.“Поласковей с мужем! а то…”

Очевидно, тот, кто нуждается в советах о том, как тратить деньги и воспитывать взрослых детей, нуждается и в советах по поводу супружеской жизни.
— У нас с Маурицио всё в порядке. Мы, слава богу, двадцать лет вместе и, по-прежнему, регулярно…, — рапортует она, — а вы?
-И мы регулярно…то есть, что -«регулярно»?- спохватываюсь я.- Нормально…дружим.
-Нет, ты что?! Так не годится! Секс- он, как зарядка- должен быть в расписании.
Наблюдая, как гость на семейных обедах, их отношения с Маурицио, седым запуганным стариканом, который боится без разрешения и вилку за котлетой протянуть, чтоб не нарваться на окрик или шлепок по рукам- не представляю себе эту пару за романтичным занятием. Такой уж потухший затравленный взгляд у бедного Маурицио. Мне, однако, советует:
-Ты -полегче, не наезжай на Марчелло- слишком уж с ним строга! А то- смотри- ты давно уж не девочка, и не красавица…Найдёт кого-нибудь помоложе!
Зачем человеку нужны подруги? Чтобы давать советы, резать правду-матку в лицо, разумеется. Снять с тебя розовые очки и показать реальность, о которой сама не догадываешься, во всей её неприглядности.

3. Болит голова? Сочувствую.
По мнению подруги, Марчелло- «красивый мужчина, молодой и…такой современный!»(по сравнению с Маурицио).
Хоть и безденежный, но всё равно слишком хорош для меня — совсем как та сумка и те перчатки.
Чтобы сделать приятное, отдать ей денежный долг я отправляю Марчелло.
Она открывает дверь, радушная и загорелая.
— Наверное, часто ходишь на пляж?- он делает ей комплимент.
-Да, хожу, а вы что- не ходите, что ли?
-Мм… У Ольги болит голова, — ища оправдание своей белизне, мямлит Марчелло, который не любит море.
-Болит голова? — она пожимает плечами беспечно.
И сообщает задорно:
– А у меня ничего не болит- ни голова, ни писька!

НЕДЕЛЯ МОДЫ В МИЛАНЕ И ЖЕНЩИНА ИЗ ПРОВИНЦИИ.

На днях одна моя близкая родственница пригласила меня на неделю моды в Милан. Там молодой особе предстояло принять участие в эксклюзивной выставке PhotoVogue, где демонстрировалась одна из её работ, а после- в распитии мартини по поводу той же выставки. Вообще, весь вечер 16 сентября был посвящен мартини и кампари, и очереди за бесплатным коктейлем протянулись к модным магазинам вдоль улицы Монтенаполеоне, поскольку Мартини в этом году- спонсор белой ночи Vogue Fashion Night Out.
И я, как пожилая близкая родственница, была бы рада сопровождать, гордиться и хлебнуть мартини в компании снобов, связанных с Vogue, но тут меня охватила тревога – а что же туда одеть?! Ведь ясно, как день, что дьявол носит Прадy и никто не едет в Милан на неделю моды абы как, абы в чём….
В прошлый раз была я в столице Ломбардии жарким летом, два года назад. Сидя на стадионе в панамке и майке “Black Sabbath”, с кружкою пива в руке, пачкала джинсы травой и асфальтом, слушая хэви-метал и ожидая заката. В лучах заходящего солнца, в индейском уборе из перьев на голове, вышел на сцену Закк Вайлд, и все ленивые, сидячие или лежачие, разом поднялись с лужайки, стали тесниться плечом к плечу и продвигаться поближе к подмосткам. А когда наступила ночь и над стадионом сгустилась тьма, толпа увеличилась в несколько раз, сгрудилась, будто огромное стадо овец перед бурей, скандируя в темноте: “Оз-зи! Оз-зи!”… Меня окружали люди разного возраста, по большей части мужского пола; их стилем были длинные волосы, татуировки, кожаные жилеты, цепи на шеях, серьги в ушах и в носу. У многих, потных и пыльных, были с собой рюкзаки, как у настоящих бродяг. Ни о каком гламуре и речи быть не могло.

Теперь меня ожидала совсем другая тусовка, ответственное культурно-гламурно-светское мероприятие, где по одёжке встречают и, видимо, по ней же и провожают, где рюкзаки и стоптанные сандалии были бы неуместны…
Ответственность на мне лежала тройная:
во-первых, нельзя опозорить всё ту же молодую талантливую родственницу, следуя за ней в нелепом и неподобающем виде на глазах у дьяволов, носящих Праду;
во-вторых, как русская в Италии, я представляю не только себя, но и нацию в целом. Глядя на мой аутфит, будут недоумевать: во что же они, русские эти, одеты? Выискивать несоответствия и признаки дурного вкуса.
Не так давно в Marie Claire читала я статью о наших соотечественниках- “Новые цари”, и в ней с изрядной долей недоброжелательства и даже как бы затаённой зависти говорилось о русских, которые не только грубы и неулыбчивы с местным населением (официанту вместо “спасибо”, хрюкнув, швыряют роллекс “на чай”), но ещё, невзирая на туго набитые кошельки, никак не могут одеться со вкусом, правильно есть… Неуклюжие, будто медведи в сосновом бору, ничего не делают элегантно! Богатые до неприличия, никак не сподобятся выглядеть, как синьоры, повадками выдавая свою плебейскую сущность…Какой же русский не разобидится, прочитав о себе такое в журнале и не захочет принарядиться так, чтоб не ударить в грязь лицом?
И в третьих, будучи жительницей Абруццо, волей-неволей я представляю в Милане и наш овцеводческий регион. А жители Абруццо, приехавшие на неделю моды- всё равно, что свинарка и пастух, впервые попавшие на ВДНХ- полны того же энтузиазма.
Поэтому, собираясь в Милан, ищу в гардеробе что-нибудь этакое, безупречное: классическое, бон тон, возможно, чёрное, возможно- от Армани…Да, Армани был бы кстати, весьма – с ним не промахнёшься…только вот почему-то не нахожу в моём гардеробе ничего от Армани- странно. А ведь жакет от Армани должен был бы висеть на вешалке в шкафу уважающей себя синьоры моего возраста! Это большое упущение.
А также, как назло, не нахожу ничего из последних коллекций других хороших стилистов!
И -ничего актуальных в этом сезоне цветов: ни кобальтового синего, ни тыквенного жёлтого…Придётся мне обойтись ещё нестарым жакетом Max Mara, вроде бы и неплохого покроя, хотя намётанный глаз, конечно, сразу же отличит: это совсем не Армани –хрен-в- кармане.
Те же проблемы с сумкой. Выгребаю их все- больше дюжины- из шифоньера, и нет ни одной подходящей к случаю! Ни одной достаточно ВАЖНОЙ, чтобы достойно представить меня и страну на форуме моды. Вот Braccialini, с золотыми цепями и яркими аппликациями- это, случайно, не китч? А Guess? это вообще не марка. Guess покупают крестьяне в Абруццо и носят с собой на праздник. А эта вот, Just Cavalli, была бы и ничего, но уголки потёрлись- что ж, ехать с обшарпанной сумкой?
Выбираю чёрный пошетт и относительно новый баульчик малоизвестной фирмы, зато с интересным рисунком: на фоне абсурдных предметов типа яиц на подставках и рук, растущих из кафельных плиток, топорщит свои тараканьи усы Сальвадор Дали; его мертвецки-синюшный лик выглядывает то ли из камина, то ли из-под арки моста… По крайней мере, в рисунке заложен какой-то смысл, не то, что в набивших оскомину буквах на сумках Louis Vuitton, которые стоят, к тому же, раз в двадцать дороже и дискредитированы подделками, что на каждом углу продают африканцы.
Развернув машину в нашем дворе, чтобы ехать в аэропорт, терзаясь мыслями о гардеробе, я чуть не наехала на человека… Это была соседка; нагнувшись и повернувшись задом ко мне, она занималась чем-то возле своeй двери. Только крупный размер и яркость объекта в леггинсах неактуального в этом сезоне конфетно- розового цвета с надписью “BOSTON” на ягодицах предотвратили трагедию, заставив взглянуть на вещи с другой стороны. Ведь есть же люди, которым плевать: на цвет, на размер, на форму- и ничего! Живут себе, в ус не дуют …На сердце сразу повеселело.
Но ненадолго; с приездом в Милан мои сомненья вернулись. Время выхода в свет приближалось. Родственница торопила, боясь опоздать на выставку, где ей предстояло встретить важных для творческой карьеры людей и непременно с ними поговорить, а мне пришлось в который раз переодеться: сменить красную блузку Moschino, которая вдруг стала расходиться на моей необъятной груди, на белую с воланами Scervino. Теперь казалось, что я собираюсь на концерт в филармонию, или повязала салфетку на шею перед едой.
Смутное чувство, что всё-таки что-то не так, не покидало….Пройдя полквартала в сторону центра, я вдруг осознала, в чём крылась ошибка: сумка! Нет, так нельзя: сумка с синим лицом Сальвадора и яйцами АБСОЛЮТНО НЕ СОЧЕТАЛАСЬ с белой концертной блузкой!
Стоны и скрежет зубовный! Но, видит бог, я не могла не вернуться и – или сменить рубашку, или взять в руки что-то другое!
– Да кому какая разница, что на тебе одето!- теряла терпение участница выставки.- Кто будет на тебя смотреть?
Как- кто? А дьяволицы в Праде? Легко ей было так говорить, изящной и адекватной в коротеньком платье Versace и туфельках на каблуках!
Пришлось вернуться домой, и там в безумном смятеньи то срывать через голову блузку, хватая пошетт, то, отбросив пошетт, натягивать блузку…
– Мы опоздали!- кричала мне юная спутница.-Я вызываю такси!..
На выставку прибыли почти с часовым опозданием. Мои волнения были напрасны: среди экранов с фотоработами фланировала разнообразная публика- от очень стильной до стильной не очень. Естественно, все были молоды и большинство одето с претензией; никто не носил розовых леггинсов с надписью BOSTON, но попадались и неформальные типы- например, один известный художник или фотограф, явившийся в кепке и курточке хаки, будто только вернулся с рыбалки.
Во внутреннем дворике для приглашённых работал буфет и разливали мартини; пара бокалов легко меня примирила с проблемами моды и светской жизни…Жаль только, что важные люди ушли, не дождавшись моей близкой родственницы; они появились на выставке лишь на пару минут- как раз в то время, когда я возилась с моим гардеробом.
На улице Монтенаполеоне жизнь кипела и била ключом, народ теснился у магазинов; большинство- за бесплатным кампари-мартини, a иные – высматривая знаменитостей, которые почему-то никак не спешили смешаться с толпой. На некоторых дверях, однако, уже появились таблички: “Вино закончилось” и продавцы, несмотря на “белую ночь”, заранее закрывали торговые залы.
Тут поступил звонок с выставки: важные деятели вернулись! Наши лица опять озарились надеждой и мы припустили обратно бегом!
Возвращались поздно, удовлетворённые, хромая. Молодая близкая родственница- ещё одна жертва моды- уже не могла идти; каблуки под ней прогибались, перемычки сандалий врезались в нежную плоть, а мне надавили мои лакированные ботинки. Под ногами хрустели стаканы из-под кампари- тротуары “квадрата моды” были завалены тоннами мусора…
Глядя попутно в витрины, я заметила, что:
а) белое жабо невыгодно подчёркивало мою природную грудастость;
б) в чёрные костюмы с белой рубашкой были одеты ВСЕ ПРОДАВЦЫ ВСЕХ МАГАЗИНОВ по Монтенаполеоне.
Сколько угодно можно листать каталоги и журналы, но трудно быть “in”, если живёшь в провинции, вдали от моды и светской жизни… Как видите, попытки выглядеть модно в этот раз потерпели фиаско: результатом стал мой “элегантный прикид”, неотличимый от униформы обслуживающего персонала .
Но я не сдаюсь: ведь это не последняя неделя моды и, даст бог, не последняя выставка- светская жизнь продолжается!
И надеюсь, что в следующий раз всё пройдёт гораздо удачней- обязательно дам вам знать.
И напоследок хотела сказать одну вещь, которая не имеет отношения к неделе моды, но зато имеет к Милану и туристам- его посетителям.

СТРАШНАЯ НОЧЬ В МИЛАНЕ.

Хорошо, что пережить страшную ночь выпадает нечасто. По моим подсчётам- где-то раз в два года.
Произошло это в 2012м, но до сих пор помню всё живо и ясно, будто случилось вчера.
Речь пойдёт о вокзале Milano Centrale. Это красивое монументальное здание занимает огромную площадь в центральной части города и гордится славной истоpией. Построено и пущено в ход в 1864 году, расширено и перестроено в 1931-м; говорят, является вторым по величине (после Термини в Риме) вокзалом Италии, пропуская в день около 300 тысяч и в год- около 120 млн пассажиров.
Так вот, этот вокзал скрывает мрачную тайну, которой я с вами хочу поделиться: от рассвета до заката он живёт нормальной вокзальной жизнью, но как только часы пробьют полночь…Советую усталым путникам НИКОГДА И НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ НЕ НОЧЕВАТЬ на Milano Centrale. Не оставайтесь там на ночлег, даже если у вас билет на утренний поезд и вам жаль заплатить за ещё одну ночь в гостинице!
После полуночи там начинаются ужасы и кошмары: закрывают все туалеты. Или, возможно, ЕДИНСТВЕННЫЙ: обойдя этажи огромного здания ночью- за исключением закрытого крыла, где шла реконструкция- других туалетов я не нашла.
Усталый путник, побывавший, к примеру, как я, на том же фестивале “Gods of metal”, где он весь день сидел на траве, пил пиво и пользовался пластмассовыми кабинками, спешит на ночлег на Центральный вокзал, имея билет на утренний поезд. Ему нет смысла идти в гостиницу около часа ночи, если на шесть у него билет. Он думает: вот, доберусь до вокзала, в баре там посижу, съем бутерброд, выпью чайку-кофейку, освежусь в туалете… Не тут-то было. Бары закрыты, и африканец, только что вымывший сортир, закрывает свой санктуарий на ключ перед носом у запоздалой синьоры в майке “Black Sabbath”. Её мольбы и клятвенные обещания зайти лишь на минутку и ничего не запачкать, не осквернить, не трогают чёрного сердца. Есть порядок: полночь- сортир на запоp.
А где же ей…? А куда ж…? К сожалению, отвечает, открытого туалета ей не найти, нужно ждать до шести утра (как раз время отхода поезда). Впору было б воззвать к уваженью к сединам(“Ты что, сынок? Я ж тебе в матери гожусь!”), но уваженья к сединам нет, как и понятия о том, что люди старшего возраста не так сильны в удержании нужд, как молодёжь с их крепкими сфинктерами…Что делать?
Садимся на креслица с жёсткими неубираемыми подлокотниками и ждём утра. Сухо во рту, о нижних чакрах не будем и говорить…Зато проезжает по залу с похвальной цикличностью полиция в электрокаре, проверяет билеты у всех сидящих в столь поздний час на вокзале, застывших в неудобных позах, как смоляные чучелки.
-…é possibile?…- обращаюсь с вопросом, который в Италии часто задают друг другу по самым разным поводам, к пожилому синьору, проезжающему вслед за полицией на уборочной машине, увлажняя пол. – Возможно ли, что на Milano Centrale ночью закрыт туалет?! Это вам не Розето или Пинето, какой-нибудь полустанок, это же Milano Centrale! А если кто ожидает поезда с маленьким ребёнком?..
-Lo so, facciamo schifo, -соглашается тот (мол, “мы это знаем, самим противно”).
-А что же прикажете делать тем, кто сидит до утра?
И зона вокруг вокзала, как ни странно, темна и пустынна- поблизости ни одного заведения, работающего допоздна. Уборщик мне объясняет вполголоса, что синьоры мужского пола обычно идут на улицу, в заросли привокзальных кустов. А синьоры женского?…Этого точно сказать не может- не знает, не наблюдал.
Уезжает и он.
К счастью- и это всегда неизбежно-вслед за ночью приходит рассвет. Сперва открываются бары, и лишь затем, пуктуально в шесть, хранитель пришёл отпереть заветную дверь. Ещё немного, и- кто знает, чем бы закончилось дело…
Cправедливости ради добавлю, что ночевать на вокзале довелось мне два года назад; возможно, за это время кто-то всё-таки да и пожаловался, и после прений в Парламенте новый премьер провёл соответствующую реформу.
Хотя я бы на это особенно не надеялась.

НА ЧЁМ СЭКОНОМИТЬ?

Отодвинув стакан мочевидного чая (остаток русских привычек) вместе с огрызкoм пиццы (итальянской еды бедняков), я вам скажу: кризис цикличен.
И неизбежен- нигде от него не скрыться.
В этом я убедилась, пытаясь сбежать от обвала рубля девяносто восьмого года в солнечную Италию, где в тe времeнa всё было благополучно: бездумные, счастливые и безпроблемные, обыватели пили вино и мотали спагетти на вилки под ласковым небом, провожая синьор игривыми взглядами. Коммерция процветала, лиры шуршали, текли полноводной рекой…Вот, казалось, нормальная жизнь без ужасов, кризисов, стрессов!
Даже слишком спокойная жизнь- челюсть сводило от скуки.
Но не прошло и нескольких лет- и что бы вы думали? Как в фильме про планету обезьян( а может, я путаю с книгой про обезьян?), сбежавшие с планеты жутких приматов астронавты прибывают на Землю, где тем временем прошли тысячи лет и эволюция приняла дурной оборот… Hа космодроме их встречают всё те же обезьяны! Так и я : едва ступила на землю прекрасной Италии, как на тебе- кризис! Будто проклятье, следует всюду за мной.
А может, и не за мной. Может, во всём виноват мой муж, Марчелло Коцци…это законченный неудачник. Так и притягивает беду! Когда он был молод, лет тридцать назад, поехал на заработки к дяде в Венесуэлу- и что? Как только скопил небольшую сумму- нагрянул кризис со всеми вытекающими инфляциями и девальвациями. Cкажетe, совпадение? Хмм…
И каждый раз во время таких катаклизмов подобные мне недотёпы никак не научатся, не приспособятся вовремя и правильно реагировать; паникуя, покупают валюту по самой высокой цене, чтобы отдать её потом по самой низкой, продают своё жильё за бесценок и потом не могут купить себе даже старой машины! Кретины. Как раз для таких, как я, кризисы и существуют. Не для тех, кто выходит сухим из воды всякий раз, потому что у них всё просчитано, и предусмотрено, и застраховано. Им никогда не понять всю гамму чувств, разнообразиe эмоций, связанных с кризисом. Не понять стоящего у денежной черты… Не упасть, схватившись за сердце, с инфарктом, не прикусить в конвульсиях язык, не написать жалобных строк.
Недавно я думала: может, вернуться обратно на родину? Потом, посмотрев телевизор, решила- пожалуй, им там не до меня. Пожалуй, моё возвращение к хорошему не приведёт.
А если кризис вдруг последует за мной и внесёт ещё большую сумятицу?
Живи спокойно, родная страна.
Так что у нас на сегодняшний день? Не шуршат больше лиры; вино ещё, правда, пьют и мотают спагетти на вилки, но медленно и безрадостно… Резко упал интерес к синьорам обоих полов. Пицца, чай, двадцать евро и мелочь в бумажнике, неделя до зарплаты, просроченные квитанции…Что делать?
Жаль, что на время кризиса нельзя впасть в прострацию, кому, заснуть- и проснуться уже в нормальный период. Невзирая на безработицу, надо где-то работать, несмотря на отсутствие денег, надо за всё платить. В обществе кризис, и все это знают; в то же время обстоятельство как-то не принимается в расчёт. “Вам плохо? Всем сейчас плохо. Вам трудно? А кому легко?”- вот обычный ответ банков и прочих, ждущих оплаты.
А мы, в таком случае, будем бороться своими средствами! Не заплатим налоги, пойдём ограбим почту неподалёку, прикинемся инвалидами и душевнобольными, спрячем труп дедушки в холодильник, чтоб получать его пенсию, организуем фиктивные автоаварии, получим ссуды по фальшивым документам…Так это делается в Италии.
Не надо стесняться, робеть, друзья- это кризис! Главное- выжить в его условиях.
А если подобные действия вас смущают, то остаётся лишь…экономия.
И конечно, важно решить: на чём сэкономить.

Лучше всего- выходить пореже из дома. Не покидать его без нужды: каждый ваш выход может вам выйти боком и обернуться какой-либо тратой. Нужно помыть машину, заправить бензин, зарядить телефон… Наша семья, например, давно перешла на метан, машину можно помыть тряпочкой во дворе, а телефон- советую вам не звонить никому; те, кому нужно- сами вам позвонят.
Не покупайте всего того, что вы привыкли себе покупать. Начнём с ненужного… книжки. Разве те, которые вы прочли, научили вас чему-нибудь путному?
Одежда. Обувь. Если смолоду вы одевались модно, со вкусом- бросьте обращать внимание на глупости. Начните ходить повсюду в трико, начните носить всё китайское. В Италии на базаре за двадцать евро можно одеть всю семью, особенно если порыться в ещё очень приличных и целых вещах second hand, сваленных в кучу.
Непритязательно одетый молодой человек- это одно, но дёшево и небрежно одетый пожилой – это совсем другое. Сразу виден его социальный статус, что очень важно в обществе с “левым” уклоном, и кроме того, плохо скроенный “аутфит” из бросовой ткани придаёт людям среднего возраста совершенно особое очарование.
Что за дурные манеры- носить с собой сумки за тысячy евро! Долой изысканность, недостойную демократов! Мы- за социальное равенство.
Спортзал. Вам не жаль потраченного времени и сил? Занимайтесь больше делами по дому- и укрепите мышечный тонус, и похудеете.
Парикмахерская? нужно о ней забыть. Вы можете сами покрасить седые корни, макая в краску зубную щётку, и затем накрутиться на бигуди.
И, кстати, о стоматологе. Встреча с ним всегда неприятна и дорого стоит- отложите её на потом. Подождите- в межзубных пространствах вырастут гряды жёлтых камней, кариес сгложет эмаль, спустится к самым корням; ваше дыхание станет зловонным, дёсна начнут кровоточить… и тогда уж никто вас не упрекнёт в том, что вы не были экономны- вы мужественно тянули до последнего.
Путешествия? Лучше Италии нет ничего, а мы уже, слава богу, в Италии.
Развлечения? Ну, как такое может в голову прийти во время кризиса! Недавно был карнавал, но разве труженик может себе позволить костюм? Эти плащи и береты с перьями, бархат и кружева! Или даже маску Шрека из латекса, за пятнадцать евро?…Впрочем, коммерсанты, тоже страдающие от кризиса, в прошлом году пошли нам навстречу и проявили смекалку; тем, кто не хочет тратить впустую, они предлагали костюмы…дяди Микеле.
Кто такой дядя Микеле? В Италии все его знают, а для иностранцев скажу, что лет пару тoму назад широко обсуждалось громкое дело. Пропала девушка Сара Скацци; её долго искали и не могли найти, а в конце концов оказалось, что убили её кузина, тётя и дядя, к которым Сара ходила в гости. Кто именно был главным злодеем- осталось неясным. Вначале вину на себя взял Микеле, якобы задушивший племянницу, и его посадили в тюрьму, но вскоре выпустили, арестовав жену и дочку. Члены этой достойной семейки долго занимали публику, сваливая вину друг на друга, но славa национального героя, ставшего карнавальным костюмом, как Зорро, Шрек или Дракула, досталась только Микеле Миссери. Занимаясь крестьянским трудом, носил он обычно панамку от солнца и джемпер в полоску, с длинными рукавами. Таким запомнил его народ после двух с лишним лет на телеэкране; соответственно, тем, кто хотел сэкономить, одевшись, как дядя Микеле, продавцы предлагали панамку, джемпер и…тонкую верёвочку или тесёмку- она прилагалась к комплекту. Известно- голь на выдумки хитра.
Вскоре, однако, костюм был объявлен кощунством и изъят из продажи.
B трудные времена многие административные округи Италии отказались от традиционных праздничных фейерверков- из экономии.
Чепуха это всё – праздники и карнавалы, можно без них обойтись; сосредоточимся на главном- еде и здоровьи.
Здесь всё банально и просто: чем меньше едим- тем лучше. Меньше тратим, худеем и молодеем. А если хотим не худеть, а любой ценою питаться – что- нибудь всё-таки можно придумать. Забудем о ресторанах. O супермаркетах, полных качественных продуктов, где прошутто и мортаделла соблазняют нас розовым цветом и ароматом, а коллекция вин приводит наш ум в смятение. Здесь цену определяет не качество, как считает Марчелло, а упаковка. Разрекламированный продукт, стильный дизайн супермаркета, многочисленный персонал и даже музыка, которую там крутят( обстоятельство, возмущающее Марчелло: “Стараются создать, видишь ли, музыкой радостную атмосферу! Чему радоваться?! Я деньги тратить сюда пришёл!”) повышают стоимость товара для покупателя. В то время, как рядом, в скромных дискаунтах такие же (ну, не такие, но всё же съедобные) продукты стоят намного дешевле! И только потому, что их не рекламируют по телевидению и привезены они зачастую бог знает откуда. На этикетках туманная надпись-“Prodotto in UE”- Германия? Румыния? Португалия?… Что это за “Кола”, которая не “кока”? Из чего она состоит? Но- такого же цвета и тоже с газом. А крем шоколадный- вроде нутелла, но не нутелла, и стоит в три раза меньше- он не опасный? Вроде бы нет, попробуем.
Ваш холодильник. Правило номер один- ничего не выбрасывать! Складывайте остатки, какими бы жалкими не казались, в баночки и судочки и ставьте их в холодильник.
Не доел- положи в судок, сохрани на потом! Никогда не знаешь, что может случиться…Возможно, сейчас вот эти объедки курицы, бульон из-под фрикаделек и две ложки картофельного пюре кажутся вам неаппетитными и даже слегка несвежими- это всё потому, что вы сыты. А через неделю, если вы будете голодны -откроете холодильник, найдёте баночку и возрадуетесь! и перекипятите всё вместе в бульоне из-под фрикаделек, и съедите за милую душу!
А чтобы поесть бесплатно- можно поехать в Caritas*. Если вы не брезгливы, не сноб, а напротив, терпимы к представителям всех народностей и сословий, включая бомжей и ром- вас хорошо накормят первым, вторым и третьим. И не потребуют справки о годовом доходе.
Здоровье! На нём, увы, нельзя экономить, да этого вам и не позволят.
Как долго я мучилась болью в спине! Два месяца ждала рентгена и ещё полтора- консультации специалиста. Заплатив, сколько должно, услышала от ортопеда то, о чём знала уже давно: остеохондроз.
– Вам нужны физиопроцедуры, массаж, – советовал мне ортопед.- Жаль, что в нашей больнице физиотерапия уже несколько лет закрыта! Вам придётся найти себе частного специалиста.
Найти частного специалиста? Где и какого? Курсы массажа в Италии- недешёвое удовольствие. И тут приятель мужа порекомендовал мне доктора- тот брал “совершенно недорого”, по сравнению с остальными, и провёл с нашим другом уже три сеанса. Хорошо ли он делал массаж? Этого приятель не знал, поскольку мануальный терапевт погружал пациентов в сон, давал перед сеансом какой-то наркоз, объясняя его проведением неких дополнительных и болезненных “внутренних манипуляций”. Проснувшись, однако, они чувствовали себя бодрыми и отдохнувшими, боль в спине отпускала….
Этот наркоз, являясь методикой, прямо сказать, необычной, как-то меня насторожил. Марчелло настойчиво советовал попробовать дешёвое и эффективное лечение, и я почти согласилась….когда поступил тревожный сигнал: сеансы прекращены и нашего друга вызвали карабинеры. Оказалось, чудесный доктор был арестован. В журналах и в интернете появились зато заметки о “медике- инкулаторе”…
Кто такой “инкулатор”? Для иностранцев я объясню: “куло” по-итальянски- “зад”, а приставка “ин” выражает поступательное движение внутрь; и это именно то, чем терапевт-массажист занимался, введя пациентов в наркоз…Пока один не проснулся досрочно и, обнаружив врача не там, где он ожидал, не задал резонный вопрос:
– Оу! Ты что это делаешь, а?…
Вопрос, конечно, был риторическим, а ситуация- предельно ясной.
Прочие больные, будучи вызваны в качестве свидетелей и информированы, искренне удивлялись. Xотя после сеансов многие отмечали какие-то странные ощущения в зоне, не связанной с массажем- не обращали внимания, предполагая возможные “геморроиды”. В целом же их состоянье заметно улучшилось, что позволяет нам думать о том, что в лечении болей в спине, как и в борьбе с кризисом, могут помочь- как знать?- нетрадиционные методы.
И так, одеваясь и развлекаясь, питаясь и лечась как можно экономней, следуя моим советам и подсказкам, через несколько лет( а сколько продлится кризис?) вы превратитесь в… Станете как… Ну, не хочу вас пугать и расстраивать. Вы и сами заметите, как старый знакомый, которому вы раскрыли объятья, увидев его на улице, вдруг перейдёт дорогу, делая вид, что занят беседой по телефону.

Ну и пусть, и пусть себе делает вид. Главное- вы честно и достойно, безо всяких там уловок и махинаций, пережили очередной кризис!

————————
* Caritas -благотворительная организация, известная также своей сетью бесплатных столовых