Я шёл по деревне. Мне нужно было успеть на автобус и к вечеру прибыть в город.

Я был занят своими мыслями и почти не замечал, что происходит вокруг.

Внимание моё привлекла пчела. Я заметил её не сразу. Она назойливо стала делать обороты вокруг моей головы. Смутное предчувствие грядущей неприятности овладело мной. Сначала я не обращал на неё внимания, затем подумал, что она, полетав вокруг, улетит совсем. Но надежды мои улетучились по мере того, как она всё назойливее приставала ко мне. В конце концов, она села мне на нос, и я подумал при этом примерно так: «пускай, посидит немного, если начну от неё отмахиваться, будет хуже…».

Я испытал разочарование. Пчела ужалила меня. Мне было больно и досадно оттого, что я позволил так глупо себя одурачить.

Но на этом мои страдания не закончились. Откуда не возьмись, ко мне слетелось много пчёл. Сколько их было, я точно не знаю, но гудели они сильно. Несколько пчёл сразу же вцепились мне в шею, другие запутались в волосах и беспрерывно жалили. Тут я испугался не на шутку.

В отчаянии я бросился к какому-то дому, стал колотить в дверь ногами, беспрерывно крича.

Открыла дверь старушка. Она сразу заохала и заахала, будто только этого и ждала, что к ней обратятся с такой бедой. Я же только стонал.

Она указала мне на лавку в конце тёмного коридора. На лавке стояло ведро с водой. Я с головой сунулся в ведро. А старушка накрылась кофтой с головой.

В избе пчёлы отлетели от меня к окну, стали биться о стекло.

А мне показалось, что голову мою обрили ржавой столетней бритвой.

Через несколько минут выяснилась страшная правда о пчёлах. Старушка сказала, что эти пчёлы взбешённые. Вчера они искусали почтальона, а сегодня кусают всех, кто проходит по улице.

Из недолгого рассказа я узнал, что хозяйка этих пчёл – жадная соседка, забрала из ульев весь запас мёда, который они приготовили себе на зиму. Наступили уже холода. Потому они в злобе нападают на людей. Старушка пожаловалась, что её тоже три пчелы укусили, а почтальона искусали всего и теперь некому разносить почту. Она заключила, что нужно на скупую соседку подать в суд.

Напоследок она дала мне газету, и, прикрываясь ею, я быстро прошёл опасное место.

В город добрался я на попутной машине. Постепенно мне стало совсем худо. Голова гудела, уши распухли, веки затекли.

Мама делала мне содовые компрессы. Я плакал и выдирал отовсюду пчелиные жала.

И тогда я подумал, что существует на свете высшая справедливость, что такие маленькие существа – пчёлы, могут так отчаянно постоять за себя.

Приходилось ли вам наблюдать за поведением рыб в естественных условиях? Нет, не в аквариумных, а в чистой воде речки. Это удивительное зрелище.

Попробуйте по первому льду, когда лёд ещё тонок, и когда светит солнце, выйти на речку, прорубить лунку и лечь грудью так, чтобы ваш взор был устремлён в прорубленное оконце.

Вы увидите дно, водоросли и многое другое. 0днавременно и, непременно, возьмите с собой зимнюю удочку с мормышкой. Потрясая ей, следите, как будут собираться вокруг неё рыбы.

Это полосатые окуньки. Но в этот день они что-то не особенно жадно берут наживку, и на удочку предпочитают не попадаться.

Однако, их любопытству нет предела. Вот они плотным кольцом окружили мормышку и стоят почти без движений. Вы только заметите, как шевелятся их плавники. И двигаете мормышкой чаще.

Вот вы поднесли её почти к самому носу одному небольшому окуню. Но он отплывает брезгливо в сторону.
Вы трясёте мормышкой ещё быстрее. И вот один из полосатых смельчаков вдруг делает движение вперёд и хватает мормышку. Вы потрясены. Он совершает это движение так неожиданно, что вы даже не успеваете ничего предпринять.

В момент атаки глаза у окуня вспыхивают каким-то сумеречным светом, как-то, похоже, горят глаза у кошки в ночи, если посветить на них фонариком. Жабры его раздуваются, а спинной плавник поднимается, и окунь весь ощетинивается. Вот уж вы не ожидали от этой спокойной прежде рыбки такой агрессивности!

Разгадав теперь на какие движения реагируют рыбы, вы трясёте мормышку в ожидании новых атак. И атаки повторяются. Теперь вы опытнее, и подсекаете вовремя. Красивый окунь трепещется у вас в руке.

Окуни нападают на мормышку, несмотря на свои потери. Вот подплывают ещё рыбы. Их число не уменьшается. Иногда они хватают мормышку с обратной стороны, там нет крючка. Иногда они промахиваются. Всё это выглядит очень забавно.

Увлечённые охотой на рыб, вы не замечаете, как пролетает время.

От рыбалки вы получили истинное наслаждение. Кроме всего, дома вас ждёт похвала родных и вкусная наваристая окунёвая уха.

 
Ветер хитрой кошкой подкрадётся к растворённому окошку, дунет сильно, захлопнет раму и загудит в проводах. Провода болтаются, звенят. В их болтании мяуканье слышится… То ветер с дикой прытью ворвётся лешим в засилье листьев ветлы и, смотришь, уже прутья полетели на иссохшую, сбитую плотно тропинку, словно дерево расчёсывали гребнем. Но ветер и не думает успокаиваться. Скребёт пыль, несёт по деревне языкастую.
Бежит по улице Сашка Чугунов во главе ватаги деревенских мальчишек. Каждый из них катит перед собой обод от велосипедного колеса. Мальчишки разевают рты, но слов их не услышишь. Колёса, которые они катят, весело сверкают спицами.

Смотрит печально в окно девятилетний Филя. Сквозь стекло его личико светится неподвижным пятном. Мальчишки гуляют, а Филю бабушка в избе заперла. Видно, опять провинился.
Шалости его смешные. И слёзы его кратковременные, как утренняя роса, при первом солнечном лучике испаряются, и нет больше печали. Личико его лукавое. Вихры почти паутинные, просвечиваются, а при малейшем даже ветерке раздуваются, будто дым.

Тётка моя тётя Лиза, у которой гостил я в это лето, относилась к Филе приветливо, всегда разговаривала с ним с неизменной улыбкой. А вот бабушке Марии его шалости не всегда по нраву или всегда не по нраву. Она строгая, то хотела видеть его во всём аккуратным, то боялась за него. Где лаской, а где устрашением воспитывала. Мне в её педагогике не разобраться. Я был занят прогулками по деревне – беготнёй на задах с ребятишками, на что у меня уходил весь день.

Говоря по-честному, без Фили играть даже было лучше, потому что в игру вносил он сумятицу, и где бы он ни был, там игра, в конце концов, расстраивалась. Всё это происходило благодаря его непоседливому характеру.
Если случалось ему провиниться, и в тот момент, когда должна была последовать немедленная расплата, он вырывался из цепких рук и убегал в сад, из сада во двор, куда бы не посмел никто пойти. А через минуту высовывал свою взлохмаченную, седоватую от пыли, голову из-за угла дома и куражился:
– Чугун, чугун! Всё равно не поймаешь…
Так Филя Сашку Чугунова дразнит.
– Эх, я тебя догоню, ты у меня поревёшь…
Сашка в него и камешками бросал, и кулаки показывал, а догнать не мог.
Когда через некоторое время случай забывался, Филя, как ни в чём не бывало, выходил на улицу играть. Тут его Сашка и ловил за руку, как цыплёнка.
– Отвечай, ну же… Кто Чугун?
– Я, я – чугун… Отпусти, мне больно, – кричал Филя, извиваясь вьюном.
Сашка ему тумаков надаёт.
«Я – чугун, я…», – повторяет Филя.
Сашка расправится с ним, выпустит. А тот опять за своё. Настырный какой! Скроется за угол дома, или из окна бабушкиной избы высунется и кричит на всю улицу:
– Чугун, чугун, всё равно чугун…
– Ты почто это, пострел эдакий, дразнишься? – корит его бабушка.
Ни уговоры бабушки, ни угрозы, ничего в нём не могли изменить.

Однажды бабушка в церковь ушла, а Филе наказ давала.
– Милок, я иду на обедню в церковь, – сказала она, повязывая нарядный платок. – Поешь щец в кастрюле, картошку бери в чугунке. Варенье не ешь, а то исхудал на сладостях-то. Зубы к старости повыпадают, будешь как я беззубым…
Филя, не отходя от окна, отвечает ей назло:
– А вот и возьму варенье. Ну, ба, можно варенье возьму.
– Я те возьму, неслух какой, – вспыхивает она, А для острастки добавляет: – Видишь боженьку на иконке. Я приду и спрошу у него, как вёл ты себя. Боженька всё видит.

Филя сомневался в искренности слов бабушки. В нём жила досада на то, что он, курам на смех, должен сидеть взаперти в избе в то время, когда ребята бегают на улице.
Недели две назад всё по-другому было.

Непоседливым внучком он был у бабушки. То уйдёт на пруд в синельник, сирень так называется, и до ночи рыбу удит, то с утра с ребятами умотает куда-нибудь, купаться на речку – «купца резать», а бабушка с ума сходит: как он не евши? где он? – Идёт за ним. – А вдруг что случится? То и дело слышится её голос, бабушка кричит на все лады: «Филя-я-а! Филё-е-о! Домой-ой!». «Опять домой», – подумает Филя с горечью.
– Совсем беспризорником стал, – жаловалась всем бабушка. – Носится, как угорелый, по деревне.
Хоть любила его, управу нашла. Стала иногда, когда уходила надолго, запирать его в избе.

Старушки со всей деревни в церковь идут. А Филя сидит у окна. На улицу хочется. Мог пожаловаться папе.
Но бабушка непреклонна. Отвечает на такой довод: он тебе всыплет.
Отец никогда не трогал Филю. Он его любил. И катал всегда на машине, на которой приезжал, на Уазике райкомовском. Он был в райкоме начальником, партийным работником. Потому была машина.
Одно время он даже бабушку уговаривал иконы убрать из прихожей. Бабушка противилась. А он говорил, что ему попадёт из-за этого, если большие начальники узнают. Бабушка тогда на время согласилась перенести иконы в другую комнату. Но потом вернула, когда страсти улеглись.
Филя на отцовской машине всегда рулил, когда отец приезжал. Он и с колен сам правил, потому что так ему дорогу было видно. А до педалей он не доставал. Скорей бы приезжал отец за ним, отвёз бы домой, по которому он уже соскучился.

Прошли старушки по улице группами и поодиночке по бугристой иссохшей земле.
Ветер сбивал ветви вётел. И Филя представил, как он будет такими ветками вечером заманивать овец из стада. Овцы их едят, с удовольствием, также, как и хлеб. При этом они тёплыми влажными губами согревают ладонь своим дыханием.

Улица опустела, только куры с трудом преодолевали сопротивление ветра, бегали косо за петухом, который звал их то и дело. Ветер раздувал им хвосты, и они, похожие на парусники, проплывали мимо.

Мысли Фили плывут обрывками. Кушать захотелось, но захотелось не супа, а варенья.
«Бабушка варенье жалеет, наверно, думает, всё съем, – размышляет Филя. – А я вот возьму и поем незаметно, что от этого станет?»
Филя пошёл в угол. На него смотрели строгие живые глаза с иконы Николая-Чудотворца.

Бабушка говорит: «Ты, внучек, всегда спрашивай у него обо всём, он поможет…».

Одни говорят, что нет бога, другие сомневаются. В школе говорят, что бог это пережитки прошлого. А на религиозный праздник на Пасху от школы высылают комсомольцев, нести вахту. Они следят, чтобы комсомольцы и пионеры не ходили в церковь. А если кто-нибудь захочет пойти ради любопытства? А если школьный патруль, то и ради любопытства никто не пойдёт. Был, правда, случай. Так тех пионеров на школьной линейке позорили.

Но почему-то слова бабушки вертятся у Фили в голове: «Боженька всё видит…». И кажется ему, что не зря бабушка подолгу разговаривает по вечерам с иконами, молится, стоя на коленях. Запомнился Филе разговор.
– Ты что делаешь, ба, – спрашивает он осторожно.
– Грехи замаливаю.
– А разве они у тебя есть грехи?
– Грехи у каждого человека есть…
– И у меня тоже?
– А как же? У всех есть. У одних больше, у других меньше.
– А зачем их замаливать?
– Чтобы лучше быть. Кто замаливает – тот в рай попадёт, кто не замаливает – в ад.
– А какой он ад?
– Страшное место. Там черти на сковороде людей, после смерти, зажаривают, за грехи земные.

Филя из-за любопытства докучал ей вопросами. Перед сном, ложась с ней в постель. А бабушка терпеливо отвечала.
Затем крестила его, шептала молитву на ночь.
Он брал ложечкой сладкие вишнёвые ягодки, косточки складывал на лавке, одну возле другой. Получилась длинная цепочка, похожая на червяка. Варенье было вкусным, так и таяло во рту. Филя зачерпнул ещё две-три ложки. На сегодня хватит, – подумал он. – Косточки он утопил в кадке под умывальником.

«Бабушка ни за что не догадается», – решил он.

Откуда-то прибежал кот Мурсей. Нежно ласкаясь о ноги, он мурлыкал свои песни, словно говорил, что соскучился. А в проводах тоже мурлыкал ветер.
– Нет, Мурсеюшка, твои песни всё равно лучше. Ты у меня хороший, ты на улицу зовёшь, а мне нельзя, бабка не пускает. Давай с тобой лучше радио послушаем…

Филя на всю громкость включил динамик. Из него раздавалось: «Летят утки, летят утки, летят утки… И два гуся…».

Мурсей убежал. Песня была печальной. А Филя слушал и слушал радио. Бабушка иногда не разрешала включать его.
Говорила, что грех сегодня слушать песни. Были такие дни, когда грехом считалось, есть скоромное и веселиться, развлекаться. Филя ел, конечно, всё подряд. Бабушка ему готовила. Но сама иногда не ела по особому церковному календарю.

Улица стала оживляться. Кроме кур, на дороге появились старушки в платках. Они шли неторопливо из церкви с обедни.
Филя выключил радио.

Пришла бабушка. С порога спросила:
– Ну, как ты тут, родимый? Похлебал щец? Ел картошку?
– Не, – ответил Филя.
– Чавой так? – удивилась бабушка. – Давай я тебя накормлю.
Заметив, что внучек упирается, бабушка строго сказала:
– Негоже так. Я вот папке расскажу, что ты совсем не ешь ничего. Похудел тут у меня.

Перед тем, как приступить к еде, она помолилась.
Филя смотрел исподлобья. Неожиданно какая-то весёлость нашла на него.
– Ба, а почему люди верят в бога?
– Потому что он есть бог, внучек. В кого же людям верить, как не в него?
– В коммунизм, например, – возразил Филя.
– В дыру твой коммунизм. Его никогда не будет, – рассердилась бабушка.
– Люди построят, – продолжал Филя. Он твёрдо в это верил.

– Когда его ещё построят? Никогда, – ответила сама себе. – Все коммунисты неверующие. Конец света скоро настанет.
– Как так конец света? – переспросил Филя.
– В Библии – есть такая священная Книга – сказано, что конец света настанет, все грешники будут гореть в геенне огненной. Кто по-настоящему верит, переселится в рай… Страшный Суд будет, страшный, но справедливый.
– А ты куда попадёшь, ба?
– Я не знаю, господь Бог рассудит. А ты молись, внучек. Пусть в школе что хотят говорят, ты головой кивай, слушай, а в душе верь в бога, он тебе поможет.

Она, бабушка, хоть и была неграмотная, читать и писать почти не умела, а убедить её было трудно.

После обеда. Бабушка достала варенье, чтобы намазать его на хлеб и дать Филе.
Он сделал вид, что его это не касается. По правде сказать, ему и варенья-то уже не хотелось.

– Ты что ж, неслух эдакий, варенье ел, меня обманываешь? – заругалась бабушка. – Вот я тебя накажу сейчас!

Филя испугался. Да к тому же ещё воздух сотрясся, задребезжало всё вокруг. Филя сразу не понял, что где-то высоко в небе реактивный самолёт преодолел звуковой барьер.
Бабушка перекрестилась. А Филька со всех ног бросился из избы.

Он бежал по огороду. Ботва путалась в ногах. Несколько раз упал. Потом оказался за огородами на задах. Он оглянулся только тогда, когда подбежал к оврагу. За ним никто не гнался. Он упал в траву и заплакал от испуга. Что ж теперь будет?
Так Филя пропрятался до вечера. Вечером он слышал зов бабушки: «Филя-я-а! Филё-е-о!». Домой он возвращаться боялся. Но к избам подошёл поближе. Там он и встретился со мной. Я гулял у огорода, сбивая палкой верхушки крапивы.

Всхлипывая, Филька рассказал мне, какая беда стряслась с ним. Жалко мне его стало.

– Не бойся, Филя, что-нибудь придумаем, – пообещал я.

Что мы могли придумать, я понимал смутно. Тьма сгущалась. Нужно было что-то решать. Вечер подползал со всех сторон.

Возвращаться к бабушке сейчас Филя не мог, боялся. Однако узнать: не случилось ли с ней что-нибудь, нужно было.
Сам Филя идти отказался.
Я не заходил к Филиной бабушке домой. Уже в плотных сумерках я пробрался в палисадник и осторожно заглянул в избу. В свете неяркой лампочки сквозь мутное стекло был виден дощатый пол и голая бревенчатая стена. Но вот я увидел бабушку Марию, она торопливо прошла к столу, неся в руках какой-то альбом, то ли с письмами, то ли ещё с чем-то. Внешне она выглядела спокойной. И я очень удивился этому. Может, и впрямь ничего особенного не произошло. И вся паника из-за болезненной фантазии Фили? Так ли уж страшно всё то, что было в этот день? И я поспешил поделиться этими мыслями с Филей.

Когда я вернулся, Филя от нетерпения переминался с ноги на ногу.
– Дома она, – сказал я, и не очень доброжелательно, а скорее сердито добавил: – Давай, иди домой, а то она перенервничает…

– Я боюсь, – сознался Филя. Потом спросил: – А ты в бога веришь?
Я пожал плечами.
– Вот и я тоже не знаю, – сказал Филя. – А тут пока тебя ждал, мне показалось. Когда ты ушёл, мне стало казаться, что рядом со мной кто-то ходит. Обернулся – и нет никого. Но чувствую, что кто-то дышит.
– Может, это ветер, Филя, – спросил я осторожно.
– Я тоже так думал. Да и ветра нет совсем. А ты веришь в нечистую силу. Ну, в колдунов, в домовых разных?

– По-моему, оставаться ночью за деревней небезопасно. Рассказывают разное, будто тётка Ольга колдунья. Её иногда разжигает, и она на своих руках мчится по полю, или в полночь может бочки катать по деревне…
– И я слышал такое, но не видел никогда. Говорят, она может в свинью превратиться…

А тут ещё близко где-то что-то зашуршало.
Тогда мальчики побежали.

– А чего, если не веришь, ты побежал так, что пятки засверкали.
– Ну, уж нет, ты меня напугал так.
– Рассказывай теперь, – всхлипнул Филя, – сам свинью видел. – От нёе бежали. А теперь, я его испугал, выходит.

После таких слов оставаться на улице стало совсем невыносимо. И мы пошли ко мне.

– Что так поздно? – спросила нас тётка Лиза.
– Можно, Филя у нас переночует? – спросил я. – Бабушка ему разрешила.

Это была святая ложь.

Тётка Лиза пожала плечами. Раз разрешили, значит, можно. Ложитесь, – вон, на печи.

Уже прошло много времени, уже перестали смотреть телевизоры в домах. Уже у нас в доме все заснули. И Филя посапывал. А я не спал. Возвращались парни с девками с танцев по улице. Слышался их весёлый смех. Что-то с увлечением рассказывали. Вот уж, кому не страшно.
Потом голоса смолкли, и страшнее обычного стало мне. Я с головой закрылся одеялом, и вспоминал различные истории, связанные с колдунами, ведьмами и домовыми.

В соседней деревне это было. Там, слухи ходили, что в полночь пробегает по улице свинья. Ребята считали её колдуньей.
– Слушай, Филя, – я пнул его. – Нашлись смельчаки, хотели эту свинью испытать. Они решили, если уши у свиньи отрезать, то на следующий день колдунья непременно в платке ходить будет. Дождались они очередной ночи, подкараулили свинью и поймали. Визгу было! Народ стал просыпаться. Но ребята управились вовремя.

– Чем же всё закончилось?
– Колдунья была!
– Иди, ты! – шёпотом проговорил Филя.

Проснулся я оттого, что Филька толкал меня в бок кулаком. До меня доносились голоса.

– Маво у тебя нету? Все дворы обошла, нигде найти не могу, беда стряслась.
– Как же, тут спит, родименькой. А ты, разве, не знашь? Он сказывал, что ты его отпустила.
– Ой, чаво, ты, он ведь из дому убёг, пострел эдакий.
– Да ну?
– Поругала его накануне, да видно, зря. Он испужался и убежал.

– Таперь, утро вечера мудреней.
– Я хоть успокоилась.

Заскрипела дверь. Стукнула калитка. Тётка помолилась богу, пошла к себе на кровать.
Филя почувствовал себя лучше. Уснул.

Проснулся утром. С лёгким ощущением свежести.

Солнце светило ярко. Бабка Мария уже пришла. Она важно отхлёбывала чай из блюдечка.
Филька оделся. Вышел в комнату. Старушки приумолкли.
– Пойдём, мучитель ты мой, – примирительно сказала бабка Мария. – Я на тебя милицанеру пожаловалась. Тот протокол уже составляет, забирать тебя будет.
Они шли по дороге.

Встретился Чугунов у колонки.
– Что Филя, дразниться ещё будешь? – грозно спросил он.

Филька махнул рукой:
– Чугун, ты и есть чугун, – сказал он.

– Я ведь тебя, Филя-простофиля, поймаю, – тут же вспылил Сашка.

Филя был доволен, что для него история эта так закончилась. Разве что одного милиционера он боялся. Неизвестно ещё, как ко всему отнесётся папа. Тот должен сегодня приехать.

Это гнездо я нашёл среди зарослей липовых прутьев. Оно было соткано из высохших ниточек соломы и травы. На дне среди пуха лежали четыре полупрозрачных яичка. Воробьиха тревожно чирикала рядом, катаясь с ветки на ветку.

Я отошёл в сторону, посмотрел вокруг себя: не видел ли кто-нибудь моего секрета?
И, довольный увиденным, пошёл от оврага мимо берёзовой рощицы к дому. В том, что я сделал открытие, я не сомневался.

Во дворе за столиком, за которым взрослые по вечерам играют в карты, сидела Ольга и Сашка из соседнего дома. Ольга надевала на куклу платье. Сашка жиденьким ивовым прутиком водил по лапе охотничьего пса Снежка. Всякий раз, когда прутик попадал Снежку между когтей, Снежок резво дёргал лапой, не поднимаясь с земли, после чего тяжело вздыхал. Это смешило Сашку.

Ольга, надев на куклу очередное платье, заботливо повторяла: «какая красивая девочка…»

Я подошёл к Снежку и положил ему под лапу палочку. Сашка засунул прутик между когтей.

Снежок, не поднимая головы, задёргал лапой. Палочка при этом отлетела в сторону. Пёс тяжело вздохнул. А мы с Сашкой засмеялись. Ольга положила куклу.

– Как вам не стыдно, – сказала она. – Издеваетесь над собакой.

Сашка ответил:

– Занимаешься куколками, ну и занимайся. А в наши дела не вмешивайся.

На это Ольга сказала, что расскажет обо всём папке. Снежок был их.

А Сашка равнодушно проговорил:

– Ну и говори, ябеда.

После этого он засунул прутик в нос Снежку. Пёс смешно чихнул, встал и ушел, виляя

хвостом. А Ольга помчалась к подъезду, жаловаться папке.

Мы сразу ушли, спрятались за угол дома.

Я сказал, что у меня есть секрет, и я расскажу о нём, если об этом, Сашка, никому не

скажет. Сашка поклялся. И мы побежали к оврагу.

Воробьиха выпорхнула из кустов. В гнезде по-прежнему лежали четыре яичка.

Сашка посмотрел и разочарованно сказал, что стоило ли бежать ради какого-то гнезда. Он знает у речки много гнёзд ласточек в отвесном берегу. Засунешь руку в норку в земле и найдёшь такие же яйца. А ещё в одном из гнёзд, в каком он Сашка знает, лежит мёртвая ласточка. И, если есть желание, то её можно посмотреть, только, чур, об этом никому ни слова.

Я пообещал.
Сашка сразу нашёл гнездо. Он засунул руку по плечо в норку. И вскоре вынул, держа птичку.

Это была худенькая хрупкая и удивительно лёгкая ласточка. Крылышки её были аккуратно сложены, лапки подобраны и сжаты в комочек.

Я отогнул крыло. Когда-то оно поднимало ласточку высоко в небо.

– Почему она умерла?

Сашка пожал плечами. Потом, чуть погодя, сказал тихо:

– Должно быть, болела чем-нибудь, – и добавил: – давай её похороним.

Через несколько минут ласточка лежала в земле в домике, сделанном из осколков стекла.

Вовнутрь мы положили кусок блестящей фольги. Сверху – сухие былинки.

Мы похоронили её под берёзой. На стволе написали грифелем:

«Здесь похоронена ласточка-береговушка».
У неё душа есть.

– Мы закопаем её, и душа успокоится.
– Она видит нас или чувствует. Она неспокойна. О ней никто не позаботился.

Души людей. Животных. Душа, если жив, если чувствуешь…
– Пусть будет тайной это захоронение.

Иногда мы приходили и сквозь стекло видели ласточку. Она была очень красивая.