Произведение опубликовано в журнале “Новая Литература” 20.01.2021.
Читать: Галина Мамыко. Страшные переживания (рассказ)
– В ваших интересах рассказать всю правду, – сказал следователь.
– Но я ни в чём не виновата.
В душе Надежды Леонтьевны Зарубиной из квартиры девять нарастал страх.
Этот страх появился час назад, когда она, приняв душ, читала на своём диване книжку. Книжка для Надежды Леонтьевны являлась лучшим снотворным.
И вот, когда она уже впадала в дрёму, а стрелка часов выползла за девять, ей на мобильный позвонил какой-то тип и вежливым голосом предложил приехать в отделение на улицу Большевистскую, дом тридцать семь, кабинет тысяча девятьсот тридцать седьмой, по известному ей делу.
– Какому делу? – спросила Надежда Леонтьевна, тут же придя в неописуемый ужас.
Она не ошиблась в предчувствии.
Речь шла, конечно, об умершей на днях лежачей старухе, за которой Надежда Леонтьевна согласилась поухаживать в ответ на просьбу Аллы Андреевны Пьяных из квартиры пять на втором этаже.
«Вот-вот Богу душу отдаст. Так что, Надечка, не откажи. Обратиться больше не к кому. А мы с дочкой тебе будем отдавать её пенсию».
Спустя месяц старуха скончалась. Первой это обнаружила пришедшая к ней ранним утром сиделка, то есть Надежда Леонтьевна Зарубина. Она сообщила новость по телефону в квартиру пять Алле Андреевне Пьяных, та переадресовала зятю Мите, который, наконец, и вызвал полицию.
Надежда Леонтьевна в душе кляла себя, что ввязалась в хреновое дело.
«И зачем я так рано пришла. Ведь вечером видела, старуха никакая».
Оказаться в роли первого, кто обнаружил труп…
«Тьфу, накликала геморрой!».
Понимание собственного «геморроя» пришло к Надежде Леонтьевне в момент прибытия молодого, дотошного и при этом сильно заикающегося полицейского. Он расположился со своими бумагами за покрытым клеёнкой обеденным столом, рядом с кроватью, на которой лежало тело покойной, и долго задавал нудные вопросы. А когда в связи с заиканием не мог выговорить слово, то хмурил брови. Он неторопливо писал, а порою вдруг вскидывал голову и как бы припечатывал Надежду Леонтьевну пристальным взором.
Она надеялась, беседа с проницательным полицейским-заикой не будет для неё иметь продолжения, но, как стало понятно, напрасно надеялась. В нашей волшебной стране возможны всякие чудеса, любила она в обычное время позволить себе философские размышления. Чаще всего это случалось с ней после погружения в сети оппозиционного Интернета. Но, капец, кажется, и для неё наступил час, когда стало не до философии. Остаться бы живой.
– Вам надо к нам приехать, – настойчиво повторил мужской голос, в котором она расслышала стальные нотки.
– Так ведь уже поздно! – она сделала большие глаза и с отчаянием посмотрела на мобильник.
– Это не займёт много времени. Несколько вопросов, и вы свободны. Это необходимо, Надежда Леонтьевна.
Голос будто бы подобрел – видно, следователь уловил, что она сдалась.
Она панически боялась всего, что связано с силовыми структурами.
Туда, в это самое логово, в это самое жутчайшее место на свете, и кого, её, ни в чём не повинную! О!
Она не знала, за что схватиться. Бегала по квартире. Открывала шкафы. Швыряла одежду. Роняла стулья. Её руки дрожали.
В смятении набрала Аллу Андреевну Пьяных из квартиры пять, в душе проклиная уже и её в том числе, и, захлёбываясь от наплыва чувств, рассказала о свалившемся на неё горе. Пьяных пообещала перезвонить дочери, чтобы та уговорила зятя отвезти Надежду Леонтьевну в полицию.
В дороге Митя Грац и Клава Грац-Пьяных рассказывали, что вызовы в полицию – формальность. «Нас сегодня тоже допрашивали».
Надежда Леонтьевна супругов Грац особо не слушала. Она беспокойно всматривалась через мутное стекло в мельтешение кривых улочек. Её тревожило, что они всё ближе к страшному месту, где сидят страшные люди в погонах. Она перебивала своих провожатых и вслух, не стесняясь, проклинала день и час, когда согласилась на уговоры их приставучей тёщи-матери стать «этой чёртовой сиделкой».
Оказавшись в тёмное время суток в сумрачном многоэтажном здании, поднявшись пешком вслед за дежурным на пятый этаж, Надежда Леонтьевна от страха качалась на подгибающихся ногах.
Её бросало в пот при мысли, что её ждут пытки.
– Меня будут бить, – понизив голос, сказала она Клаве Грац-Пьяных.
Она не любила Клаву Грац-Пьяных. Не любила вместе с её мужем Митей Грац, вместе с её матерью Аллой Андреевной Пьяных, не любила эту троицу уже весь нынешний вечер, с той минуты, как позвонил следователь. Из-за них, Грац-Пьяных, теперь ей, Зарубиной, никаким боком не виновной, приходится отдуваться за какую-то окочурившуюся старуху. Нет, к старухе она претензий не имела, она даже жалела её, и вообще. Не в старухе дело. Но вот семейство Грац-Пьяных. О!
Резко возникшие неприязненные чувства к Грац-Пьяных так же резко исчезли – это произошло, когда Надежда Леонтьевна вошла в дом пыток. Следом за ней из чувства сопереживания храбро шагнула навстречу пыткам Клава Грац-Пьяных.
Оказавшись одна на белом свете внутри капкана, Надежда Леонтьевна забыла намертво про недавнюю внезапную неприязнь к семейству Грац-Пьяных. Она была теперь рада, что Клава покорно идёт рядом.
Она вспомнила, Митя остался в машине, чтобы с неё никто ничего не украл. Так он сказал. Фу, подумала Надежда Леонтьевна о Мите. Уж она-то прекрасно понимала, что означает его желание покараулить машину. Митя на самом деле струсил. Боится заходить в это ужасное здание. Но, с другой стороны, подумала она, Митю понять можно. «На его месте я и сама осталась бы в машине. Другое дело, его жена. Клава – герой. Пошла со мной, из милосердия, ей меня жалко. Она настоящий человек. И теперь уговаривает меня не бояться».
Надежда Леонтьевна слушала, что говорит ей Клава.
Клава вполголоса говорила так:
– Ну что вы, Надежда Леонтьевна, никто вас бить не будет. У вас паника. Вы напрасно так переживаете. Мы с мужем тоже отвечали, ещё днём, на их вопросы. И нас никто не бил.
Клава участливо взяла Надежду Леонтьевну за локоть. Та кивнула с благодарностью за сочувствие, но слова Клавы её не успокаивали. Она думала: «Вот я дура! Влипла! Сейчас на меня, как человека, обнаружившего труп, повесят непонятно что… И всё! И ничего не докажешь! Денег, чтобы откупиться, у меня нет».
В кабинет Надежде Леонтьевне пришлось войти одной, взять с собой Клаву не разрешили. Клаве велели ждать за дверью. От этого стало ещё страшнее.
Как Надежда Леонтьевна и предполагала, она и правда влипла.
Старуха, сказал следователь, преставилась вовсе не своей смертью.
Её убили!
Эта новость потрясла Надежду Леонтьевну.
– Мы получили заключение судмедэкспертизы. У покойной… – следователь поглядел в бумагу. – Митрохиной Жанны Олеговны, тысяча девятьсот двадцать шестого года рождения, улица Розы Люксембург, дом двенадцать, квартира семь, обнаружены повреждённые рёбра, а также синяки на теле. Кто-то избил её. Вы понимаете?
– Понимаю, – сказала Надежда Леонтьевна и судорожно закивала, оторопело глядя на следователя.
– И кроме вас, нам никто не сможет рассказать об этом деле во всех подробностях. Вы единственный человек, имевший доступ к покойной последний месяц. К тому же именно вы первая обнаружили её тело.
– Но прежде, чем я стала у неё сиделкой, она падала! До меня! И не раз! – заговорила Надежда Леонтьевна, глотая от нервного перевозбуждения слова. Она спешила сказать как можно больше, подробнее то, что обелило бы её репутацию, выложить те факты, которые неопровержимо указывали бы на её невиновность. – Об этом мне говорили Пьяных с Грацами. А однажды по дороге в туалет Жанна Олеговна и вообще чуть не насмерть расшиблась. У неё там, чтобы к унитазу добраться, надо аж три высоких деревянных ступеньки преодолеть! В её возрасте, с ходунками, это непросто! После этого она и слегла. И тогда лишь, заметьте! Лишь тогда меня, Зарубину, попросили за ней смотреть. Я сразу обратила внимание на синяки! Мне сказали, от падения! А соседи подтвердили! Бабка-баптистка и её сын-пьяница, это они, соседи, и обнаружили Митрохину на полу. Она там довольно долго пролежала, не один час. Пока, наконец, её крики услышали. Няня, что за ней в тот период смотрела, лишь к ужину пришла, когда старуху уже подняли. Ещё раз подчёркиваю, это произошло до того, понимаете?! До того, как я стала там сиделкой!
– Согласно судмедэкспертизе, синяки и поломанные рёбра – не старые, а новые дела. Всё самое свежее.
– Свежее?! Как свежее?! – эта новость поразила Надежду Леонтьевну не менее, если не более, сильно, нежели предыдущее сообщение, что старуху, оказывается, кто-то убил. – Ничего себе! Не может быть!
– Расскажите, что вы знаете. Повторяю, не в ваших интересах молчать. В настоящий момент подозрение падает исключительно на вас.
Надежда Леонтьевна пришла в ещё большее волнение, хотя, казалось, куда уж более, но оказалось, можно и более, волнение её захлёстывало. Она ощущала себя на скамье подсудимых, запястья болели от будущих наручников, а щиколотки – от кандалов. Шею стягивало от верёвки на грядущем эшафоте, в груди кололо от пули на приближающемся расстреле в Бутово.
– Ну при чём тут я, ну о чём вы говорите! Это нелепость! Чушь! Зачем мне это, я на такое не способна! – Надежда Леонтьевна воздевала руки, привставала со стула и наклонялась всем туловищем, будто в стремлении дотянуться до стола следователя, но тот продолжал невозмутимо строчить закорючки и не обращал внимания на переживания подозреваемой.
– Хорошо. Вам не нужно. А кому нужно?
– Заинтригованным лицам, – она замолчала, вдумываясь в сказанное.
У неё путались мысли. Она поняла, что перепутала слова. Она не могла вспомнить нужное слово. Наконец, в голове прояснилось, и она продолжила:
– Заинтересованным лицам это нужно. А я – не заинтересованное.
– А кто заинтересованное лицо?
– Как «кто»! Те, кому эта квартира отписана!
– Не спешите. Я записываю. Так-так… И кому отписана квартира?
– Ну как «кому»! Это и так понятно!
– Не понятно. Кому же?
– Вы и без меня всё можете узнать. Я вам тут понарассказываю, а потом не смогу в глаза соседям смотреть.
– Мы не распространяем подобные сведения, это конфиденциально. Это для внутреннего пользования. Нам нужно понять общую картину событий. Итак, кому отписана квартира?
– Вы и без меня всё знаете.
– Надежда Леонтьевна. У меня впереди ещё куча дел, а уже почти ночь. Рабочий день закончен. Да и вы, думаю, спать хотите. Чем быстрее завершим разговор, тем лучше для нас обоих. К тому же если не пожелаете говорить начистоту, то, повторяю, подозрения лягут на вас, а дальше сами понимаете.
– Хорошо. Расскажу. Но вы точно не дадите эти записи читать соседям? Пьяных и её дочери с мужем?
– Конечно, нет. Не положено.
– В общем, у Пьяных виды на жильё Митрохиной. Покойная отписала ей давным-давно эту квартиру. Ещё лет двадцать назад. А в благодарность Пьяных с дочерью взяли над одинокой подругой неофициальную опеку. Пожизненно. Так что все вопросы не ко мне. Я тут вообще сбоку припёку.
– Так. Хорошо… – следователь бросил беглый взгляд на лицо свидетельницы и снова углубился в бумаги. – Что вы могли бы припомнить такого, настораживающего?
– Уф-ф… М-м… В квартире Жанны Олеговны специально сделано, чтобы замок не работал. На всякий случай. Таких опасно оставлять. Что случись, так хоть соседи прибегут. Ведь рядом ещё шесть квартир. На всех, вместе с Митрохиной, – общий длиннющий коридор. Дом, знаете, дореволюционный. В коридор одна на все квартиры входная дверь – на замке. Правда, запирают её лишь на ночь. А днём, как ни приду, всё нараспашку. Кто зайдёт, и не узнаешь, кто. И у покойницы, повторяю, дверь тоже нараспашку. Понятно, да? Проходной двор.
– Понятно. Что ещё подозрительного? Кто мог навещать Митрохину в ваше отсутствие?
– Кто угодно. Зять Аллы Андреевны приезжал регулярно – подгузники, продукты, медикаменты привозил. Я – утром и вечером, смена подгузника, кормление, лекарства. Ещё в обед – еда, массаж, уборка. В остальное время, кто туда ходил, не могу знать. Вернее, знаю, как-то навестила Жанну Олеговну предыдущая сиделка, которая до меня за ней смотрела. В ту пору бабуля при помощи ходунков кое-как ещё добиралась к туалету. Остальное – поесть приготовить, еду в постель, уборку сделать, приём лекарств проконтролировать – в обязанностях няни. И, кстати, она старушку крыла матом, а случалось, и пищи лишала.
– По причине?
– Требовала переписать на неё квартиру. Именно из-за этого Алла Андреевна и сменила сиделку.
– Это вам кто, Пьяных рассказала?
– Нет, Митрохина. Только не мне лично, а соседке, через стенку от неё. Она проведывала её. Сказала соседке, указав на меня рукой: «Единственный человек, кому не нужна моя квартира». И поведала, как прежняя няня орала, матюкала и голодом морила. «Пока не перепишешь на меня квартиру, есть не дам».
– Игорь, ты с-с-скоро? – в кабинет вошёл знакомый Надежде Леонтьевне полицейский-заика.
Заика взглянул на Надежду Леонтьевну и сказал, не отводя от неё взгляда:
– А, с-с-сиделка?
– Да. Сиделка, – подтвердил, не отрываясь от бумаг, следователь.
– Ты д-д-долго ещё?
– Минут сорок где-то.
– Ладно. Я п-п-п-п….п-п-п….Тьфу, б-б-б-л-ля… Ушёл.
Надежда Леонтьевна смотрела на заику, её страх нарастал и нарастал. Ей хотелось всем своим видом демонстрировать независимость, чтобы было понятно: она к убийству не причастна. И оттого она смотрела в глаза вошедшему таким же пристальным долгим взглядом, каким и он смотрел на неё.
Он вышел.
В её голове стучало: тюрьма. Её посадят.
Так что, против неё решили сфабриковать дело?
И вот он, оживший Берия, перед ней. Он отныне вершитель её судьбы.
Инстинкт говорит: спасайся, как можешь. Говори, что знаешь. Вываливай всё подряд.
Внутренний голос говорит: не обращай внимания на свою паранойю. Это от паники. Никто за тобой не следил. И никому ты не нужна. Кто ты такая, чтобы за тобой следить. Ты действительно никто и ничто. Так что вперёд. Припоминай детали, способные помочь найти убийцу.
Так же быстро, как она испугалась, так же быстро она поверила следователю в том, что старуху и правда убили. Она уже была уверена, что в её отсутствие Митя Грац пришёл к старухе и отлупил её, потому что та всем им изрядно надоела за эти двадцать лет. Квартиру хотелось поскорее прибрать к рукам, а старая кочерыжка год за годом жила и жила, и никак не умирала.
Конечно, её убили.
И решили на безответную, беззащитную Зарубину, повесить дело.
– Надежда Леонтьевна. Вы сказали, бывшая сиделка приезжала к покойной уже в тот период времени, когда вы там начали работать, я правильно понял?
– Да.
– Это произошло в ваше отсутствие?
– Да.
– Её имя, фамилию, отчество можете сказать?
– Кажется, Надя. Фамилию не знаю.
– Зачем она приезжала?
– Не знаю… Вернее, слышала от соседки, говорила…
– Что говорила?
– По словам Аллы Андреевны, Надя сказала ей, что появлялась у старухи, чтобы извиниться за грубость, и не одна пришла, а со священником, тот исповедовал Жанну Олеговну и причастил. Но Алла Андреевна не поверила в её раскаяние. Сказала, что-то Надя темнит.
«Как я сразу не поняла, эти люди – преступники… Или нет? Вдруг я ошибаюсь? А если это всё неправда, если следователь брал меня на понт?» – противоречивые чувства мучили Надежду Леонтьевну каждый день.
Что будет с ней, что вообще будет?!
Кого посадят?!
Её?!
Или её соседей?
Или прежнюю сиделку?
Неужели эти люди – убийцы?!
Чем это закончится?
– Тянут резину, тело держат в холодильнике, что-то подозревают, ищут, – неопределённо отвечала на вопросы соседка.
Надежда Леонтьевна с напускной приветливостью поддакивала, но в душе не доверяла ни одному её слову. Казалось подозрительным, что Пьяных передала через дочку ей, Зарубиной, на третий и девятый дни такие щедрые поминовения.
Ладно, горсть конфет, а то – пирожков горячих и очень вкусных, с рисом и яйцом, – восемнадцать штук. Одиннадцать породистых, и главное, сладких, а не кислых, апельсинов. Двадцать три мандаринки – не этих, которыми рынок завален, абхазские, мелкие, дешёвые, – а увесистых турецких мандаринов, сладких как мёд. Плюс две бутылки дорогого (не дешёвого!) кагора и две большущие коробки шоколадных конфет «Вдохновение»… Да ещё вместо обещанной зарплаты отдали ей не только пенсию почившей, а ещё и ту сумму, что причиталась от государства на погребение…
От таких даров, хочешь не хочешь, заподозришь неладное. Вдобавок ко всему, семейство Грац-Пьяных предложило забрать одежду усопшей, какую та накопила за свою жизнь. А барахла много, две куртки добротные, на осень и зиму, шуба норковая, а платьев, кофт, юбок, блузок и вообще целый шкаф. Богатство настоящее. И всё это ей, Зарубиной. Ну и ну. Совсем что-то странное. Видно, совесть их всех там мучает. Или хотят, чтобы она лишнего не болтала.
Но ей от того не легче. Не троицу Грац-Пьяных, а её, Зарубину из квартиры девять, в убийстве обвинят.
Она вспомнила, как следователь строго спросил её, почему не вызывали врача, если видели, что гражданка Митрохина себя плохо чувствует? По его словам выходило, именно она, сиделка Зарубина, и должна нести ответственность за равнодушие к здоровью подопечной. «Но при чём здесь я! Где логика?! – возмутилась Надежда Леонтьевна. – Не я хозяйка всех этих дел!». Следователь её намёк, видимо, понял, про «логику» тоже проглотил, и перешёл на другие вопросы.
Но зато она задумалась, а и правда, почему семейство Грац-Пьяных отказалось от услуг врачей? Ведь она, как сиделка, высказывала всем им своё беспокойство насчёт ухудшения здоровья пациентки. «Надечка, я тебя предупреждала, вспомни, ведь бедняжка уже на ладан дышит, – причитала Алла Андреевна. – Какие врачи в таком возрасте, о чём ты! Зачем мучить старушку? Надо дать человеку спокойно дожить век. А то в больницу повезут, до смерти заколют шприцами ихними. Ещё, не приведи Бог, коронным заразят. Зачем муки ненужные. Не надо беспокоить, пусть в тишине, мирно…»
И уж совсем не по себе стало, когда в один, не лучший в жизни, день она с балкона увидела, как из её подъезда вышел бодрой походкой тот самый следователь. Был он в штатском, в знакомой Надежде Леонтьевне куртке. Ночью ей памятной он тоже красовался в этой же куртке – американской, кожаной, «пилот», на овчине, с капюшоном. Крутая куртка, произвела на неё впечатление. Потом в Интернете через картинки нашла полную информацию о таком прикиде – название модели, страна-производитель, а главное, цена. Сто тысяч рублей!… У них там, в полиции, холодно как в морге, народ по кабинетам в верхней одежде. Она вспомнила, как тряслась от холода и страха. И вот снова, фу, видит этого монстра, и снова в своей крутой куртке американского лётчика. Капюшон на овчине до бровей. Маска медицинская до самых глаз. Маскируется, что ли? Под мышкой – папка. А в папке, подумала она, списки неблагонадёжных. У-у, Берия… Зачем приходил? К кому?!
Впрочем, к кому, это понятно. Раз не к ней, в квартиру девять, на третий этаж, то в их подъезде остаётся один человек, к кому. В квартиру пять к Алле Андреевне Пьяных. Он! Туда! В гнездо убийц! А может, у них сговор? Против неё, Зарубиной из квартиры девять, этажом выше, сговор?
От этой догадки ей стало дурно. А чем, как не сговором, объяснить то, что свои делишки они обделывают не в полиции, а в домашней обстановке, где нет ни подслушивающих устройств, ни видеокамер, ни посторонних…
Нет, конечно, официально алиби они себе найдут. Скажут, Алле Андреевне состояние здоровья и престарелый возраст не позволяют на допросы в полицию ездить.
Понятно, отмазка. В центре их внимания – она, Зарубина.
Она не вытерпела и позвонила Алле Андреевне.
Та подтвердила, да, следователь был именно у неё.
Что и требовалось доказать. Надежда Леонтьевна рассеянно слушала соседку. Та вскользь упомянула о своей инвалидности (а то будто никто этого не знает, могла бы не оправдываться, подумала Надежда Леонтьевна) – «в полицию таких инвалидов, как она, не имеют права тягать, вот пусть к ней домой сами и ездят», и поскорее перевела разговор на другую тему. Конечно, о внуках. Дальше было неинтересно.
Значит, следователь точно в сговоре с Пьяных. О, Боже, о, муки… Как жить, как жить дальше…
Ей было стыдно за плохие мысли о семействе Грац-Пьяных. И от того она ещё больше страдала. Она обвиняла себя в лицемерии. Заставляла себя думать только хорошее об этих «добрых, прекрасных людях Грац-Пьяных». Но избавиться от подозрений не получалось.
Где бы ни находилась Надежда Леонтьевна – в магазине, на рынке, в парке на прогулке, в церкви, – всюду она чувствовала себя преступницей. Она пребывала в тяжёлом ожидании приговора суда, который отправит её на пожизненное в колонию строгого режима.
Она бродила по городу, будто потерянная.
Она с тоской вглядывалась в оживлённые, и как ей казалось, счастливые лица прохожих, и тем сильнее понимала свою неприкаянность, свою ненужность на этой земле. Она наблюдала за ребятишками на детских площадках, изучала афиши на театральных тумбах, крошила голубям остатки недоеденного пирожка, но не радость от полноты жизни была в её душе, как в прежнее время, а скорбь, что скоро она всё это утратит. Тяжёлое, невыносимо мерзкое, чувство обречённости не отпускало.
Она смотрела на молящихся в храме и думала о том, что совсем скоро станет изгоем, и тогда никто и ничто, даже церковь, ей не помогут.
– Всё будет хорошо. Ведь вы ни в чём не виноваты, – сказал священник, выслушав её рассказ.
Она пришла на исповедальный разговор в надежде узнать какую-то истину, которая её утешит.
– Но я не могу успокоиться, батюшка, – сказала она.
– Отчего же?
– Понимаете, меня мучает мысль, что это я убила старушку. Я делала каждый день ей массаж. Она просила делать ей массаж. Вернее, она просила чесать ей спину. У неё сильно чесалась спина. Я усаживала её и массировала спину. А потом я придумала наиболее действенный вариант массажа – при помощи деревянной скалки. Старушке это нравилось.
– У вас, вероятно, раньше не было опыта ухаживать за обездвиженными стариками.
– Не было.
– У таких пациентов тело чешется из-за скопления грязи. Кожу лежачим протирают влажными салфетками с мыльной пенкой. Знаете, моющие пенки специальные, их в аптеке продают. Но это так, к слову. А насчёт вашего массажа при помощи скалки – что вас смущает?
– У покойной обнаружены свежие трещины и переломы рёбер, а также и синяки. Свежие! Так сказал следователь. И я подумала, ведь это я могла ей скалкой рёбра повредить! Когда я услышала слова следователя, то сразу подумала про скалку. Полезла в Интернет. Да, пишут, у стариков кости хрупкие, можно.
– Не переживайте. Вы накручиваете. Вы же не силач, чтобы рёбра людям ломать. Если бы что-то не так, то старушка, поверьте, сразу бы ощутила и сказала. Она дискомфорт не испытывала, как понимаю.
Слова священника успокоили лишь отчасти. К тому же попался молодой, а ей хотелось бы к более опытному, в возрасте, с белой бородой. У старцев, говорят, интуиция мощнее. Как там у них, по-церковному, – озарение свыше. А ещё лучше к монаху. У монахов и вообще, говорят, с небесами прямая связь. Но где их, монахов, взять… Не к гадалкам же идти. Нет уж, ну их, ведьм, чтобы новую кучу проблем не накликать.
Она не находила себе места.
Изо дня в день ей плохо спалось и много думалось.
Но однажды ей позвонила Алла Андреевна и пригласила на похороны Жанны Олеговны.
Во время отпевания, пока священник в чёрной антиковидной маске кадил вокруг гроба, выставленного на табуретках в центре двора, под взглядами двух десятков скучных людей в таких же масках, Надежда Леонтьевна шёпотом задала на ухо своей соседке, из квартиры пять, мучивший её вопрос:
– Так что там, у следователя, решили? Убили её? Или что?
– Какое «убили». Ничего такого.
– А что же тогда? Обещали последствия, убийство, дело, сказали, возбудят…
– Никакого дела. Ничего такого.
Алла Андреевна поклонилась приблизившемуся священнику с кадилом, а когда тот ушёл кадить на противоположную сторону, к другой шеренге людей со свечками, сказала, как бы сквозь зубы, в ухо Надежде Леонтьевне:
– Взятку хотели, разве непонятно.