Душной ночью повеяло с моря,
Где купалась нагая луна.
В сердце вдруг отозвалось болью,
Что его призывала она.

Нежной ткани коснулась волною…
Отражение, ставит печать,
На сознанье надгробной плитою…
Невозможно волненье унять…

И окутало мрачным туманом,
Испугав грубым  натиском ночь,
Ненавистною лаской обмана,
Что терпеть было просто невмочь.

Лунный свет сквозь туман пробирался,
Прикасаясь лучами к щеке,
На ресницах слегка задержался –
Прошептал, приглашая к реке.

По воде серебристые блики,
Увлекали притихшую грусть,
А священные лунные лики
Превращались в созвездие люстр.

Ночь царила  бессонно и тихо.
Под сурдинку звучал саксофон:
Пел тоскливо и без передыха –
В этом чувстве он был искушён.

Будто отнято всё и забыто:
Тело бренное,  силы, любовь…
Даже бодрое солнце убито,
Заплутавшись в плену холодов.

Эта музыка кровь согревала,
Тёплой лаской ложилась на грудь,
А в звучанье желанье всплывало,
Будто  тихо хотелось уснуть…

И уже никогда не проснуться,
Но протянута блюзом рука,
Не давая к обрыву рвануться,
Где под ним вьётся жизни река…

Коротка она… не растрачена…
Нет ни слёз… оправданий… нет,
А закат за рекой тихо плачет –
За окном загорает рассвет.