«Кто придумал, что время лечит?!
Оно даже не подлечивает,
слегка прикрывая прозрачным покрывалом
новых всплесков ощущений, разрушений…
И когда оно вдруг соскальзывает иногда,
зацепившись за что-то, эта повязка слетает,
и свежий воздух попадает в рану,
даря ей новую боль… и новую жизнь…
Время — плохой доктор…
Заставляет забыть о боли старых ран, нанося все новые и новые…
Так и ползем по жизни, как ее израненные солдаты…
И с каждым годом на душе все растет и растет
количество плохо наложенных повязок…»
Эрих Мария Ремарк
«Кто придумал, что время лечит?!
Оно даже не подлечивает, слегка прикрывая
прозрачным покрывалом новых всплесков ощущений, разрушений…
И когда оно вдруг соскальзывает иногда,
зацепившись за что-то, эта повязка слетает,
и свежий воздух попадает в рану, даря ей новую боль…
и новую жизнь… Время — плохой доктор…
Заставляет забыть о боли старых ран,
нанося все новые и новые… Так и ползем по жизни,
как ее израненные солдаты…
И с каждым годом на душе все растет
и растет количество плохо наложенных повязок…»
Эрих Мария Ремарк
Кирилл готовился отметить двадцать второй год рождения Лизы с самыми близкими друзьями на фазенде родителей. Ей же он пока об этом не говорил. Готовил сюрприз. Их романтические отношения многим казались расцветающими, а некоторые уже поджидали свадьбу, но… Но она сама всё никак не могла определить статус, на её взгляд, сложных взаимоотношений. Привлекательный молодой человек, но слегка портила обедню тень от отца, а, вернее, занимаемой им должности. Егор Нестерович — ректор медицинской академии, где они вместе обучались. Кирилл уже заканчивал, а Лизе оставался ещё год. Их начинающие отношения начинали приобретать насыщенность, даже кое-какую устойчивость, но внутри въедливо напоминала о себе тупиковая ситуация…
Молодой человек давно задумал это мероприятие и предавался мечтаниям продолжить предстоящее празднество появления на свет любимой девушки с приятелями на бирюзовых озёрах, а их в этих благодатных краях множество. Курорт Боровое величают второй Швейцарией. Гармоничное соединение гор, хвойного леса и прозрачных озёр творит неповторимую красоту природных ландшафтов, и особый лечебный климат. По-особому хорош на известном курорте воздух, насыщенный благоуханием степных трав и хвойного леса. Ясных, солнечных дней в этом месте не меньше, чем в Сочи.
Кирилл не понимал отдыха в палатках, когда имелась возможность заказать Шале. Но, о том, что она была лишь у него из всей компании, как-то не задумывался. Дискуссию, где им достойно провести время и отметить день рождения, Лиза оборвала в самом полёте, неожиданно заявив, что уезжает в служебную командировку, объясняя приглашением выездной вирусологической лаборатории по профилактической бесплатной вакцинации населения. Он ничего не мог понять… Хотя догадывался, чья разрушительная мощь нанесла вред отношениям. Досадная интрижка… Ему не хотелось отпускать на свободу Лизу в этот раз, боясь потерять. Тем более она заявила, что предлагает им пока оставаться только хорошими друзьями, но если его, дескать, не устраивает такое предложение, то готова испариться из его жизни навечно.
-Почему?! Не понимаю, Лиза! По-че-му?!
-Ну, вероятно, пока не может быть иначе… так будет правильно. Кто-то сказал, что невозможно начинать новую жизнь в сгоревшем дотла доме, хотя у меня на сей счёт иное мнение. Не только можно, но и нужно, вопреки всему. Для этого надо сильно хотеть и верить, но вот я свою веру в тебя ещё и не обретала, чтобы иметь возможность – потерять. Кирилл, ты проживаешь в вечных измышлениях, фантазиях, не подкрепляя их поступками. И все твои стремления сводятся к благу, исходящему из должности отца, но я-то привыкла во всём полагаться на свои силы. Понимаешь? И не могу утерять этот драгоценный иммунитет. Однажды, имела неосторожность слегка расслабиться, доверившись тебе, и тут же получила удар лжи под дых. Было бы глупо развращать тебя и дальше своим доверием.
-Но я даже стоял перед тобой на коленях, выклянчивая помилование. Перебрал… с кем не бывает? Эта твоя… единственная подруга уже давно домогалась моего расположения, и…
-Ну вот и замечательно, что она оказалась такая настойчивая… добилась-таки. Давай эту беседу перенесём, — не дав развить лживый монолог, прервала его жестом. – Приятели, да? — Лиза дружелюбно коснулась плеча Кирилла.
-Нет! — горячо запротестовал он. – Никогда! Это нестерпимо! Как это можно оставаться друзьями, когда всеми фибрами растворился в тебе, пророс длиннющими корнями?! Невозможно вырастить фруктовый садик на лаве застывшей, исторгнутой вулканом чувств, — купался в излюбленной им патетике. Значит, ты меня никогда не любила, так как я, поэтому способна рассуждать таким образом. Что-то подобное случается после незначительного беглого флирта, интрижек, но получается безнадёжная фальшь. Я не собираюсь мою безграничную любовь марать лживой дружбой. Искренне не понимаю, что во мне не так, мешает любить. Неужели эта незначительная интрижка сравнима с тем, какая нас ждала впереди перспектива?! Если это так, тогда… прощай!
-Ах, Кирюха, Кирюха! Ничего-то ты не понял. Перспективу надо заслужить, а твой отец не вечен. Ну, что же? Прощай, так прощай! Хотя я остаюсь твоим другом, — улыбнулась девушка. Вдруг сгожусь.
Лиза…
Лиза, несмотря на молодой возраст – двадцать два года, показала себя уже опытным лаборантом и компетентной операционной сестрой. Рано оставшись без родителей, уже с первого курса, непрерывно подрабатывала, и могла полагаться лишь на себя. Да и бабушке, с которой жила, необходимо было помогать. В прошлом году она лишилась и её – единственно дорогого человека.
Началось всё с того, что горячо желала поддержать умирающую маму и других с таким страшным диагнозом, но позже поняла – это дело её жизни. Через год после смерти мамы ушёл отец… Погиб на стройке, руководимой им. В больнице не гнушалась никакой работы, и своим отношением к больным всякий раз подтверждала сама себе, что верно избрала профессию.
Когда появлялась в больничной палате, её неизменно старались чем-то угостить, вручить маленький знак внимания. Девушка поразительно напоминала солнечный зайчик, бегающий по сумрачным не одухотворённым лицам. Своим лёгким прикосновением вызволяла души из студёного заточения, отогревала и вселяла, непостижимо, откуда, взявшуюся надежду. В её присутствии, как в дикой природе: под лёгкий морской ветерок, в ритме блюза о чём-то распевали нежные волны – воцарялось душевное равновесие.
Так, произошло и на сей раз. В силу светлой натуры, на неё были возложены служебные обязанности: делать прививки лежачим больным и инвалидам, неспособным свободно передвигаться самостоятельно, и, как правило, со сложным психическим настроем. Заведующая лабораторией вежливо попросила ехать в дом к мужчине в инвалидной коляске. Дороги тут были разбитые, да к тому же и размытые непрекращающимся безостановочным дождём так, что свободно проехать сам не мог бы при любом желании. Главный врач местной больницы, где они разместились со своей лабораторией на месяц — невыразительная дама с опущенными плечами, и безразличным лицом, как у рыбы, которая вялится сутками на солнце, сопроводила её отбытие беглым бурчанием:
-Имейте в виду, характер у Валентина Юрьевича довольно крутой. Он не уважает фифочек. Там строже себя следует с ним вести, — делая наставления, красноречиво оглядывала точёную фигурку в слегка обтягивающих джинсах, ещё больше подчёркивающих стройный стан. Лиза недоуменно пожала плечами, не понимая, какое это отношение имеет к прививке, а тем более к ней… Не нравилось, когда вешали ярлыки. Предпочитала лично разбираться в том, кто есть кто.
“графские развалины”
Возле свежевыкрашенной калитки в инвалидной коляске спиной к подошедшей Лизе сидел мужчина и красил деревянный забор из штакетника. Бросив взгляд на небольшой дом, Лиза была удивлена чистоте и даже – красоте. Аккуратно пострижены кустарники шиповника, фруктовые, хвойные деревья… Она осмотрелась по сторонам, пытаясь заглянуть в другие дворы, но ничего похожего не заметила. Из-за пожухлых, полуразвалившихся — невысоких заборов, торчали беззубые заржавленные пустые бочки, и валялись беспорядочно разбросанные сырые дрова. А здесь словно была своя культура существования в пространстве…
-Здравствуйте, Валентин Юрьевич! – обратилась она с тёплой интонацией к мужчине.
Не успев ещё лично познакомиться, это человек сумел уже чем-то заронить в душе уважение. Мужчина не спеша обтёр тряпкой кисть и положил в банку с водой, где находились её подруги. Неторопливо развернул инвалидную коляску и вонзился в Лизу пронзительно васильковым взглядом. Девушка даже отшатнулась. Словно брызги прозрачно лазоревого неба облили её сияющим дождём. Мужественное лицо, от непрерывного нахождения на дворе, источало блеск жареных каштанов. Лиза неподвижно стояла, как заворожённая, насквозь пронзённая необъяснимым смятением, незнакомым ранее.
-Здравствуйте, милая барышня! А откуда вы знаете, как меня зовут?! Это, что же, уже сердобольные соседи сориентировали на местности, сообщив мои знаки отличия? Дескать, графская развалина в инвалидном авто – это и есть тот, кто вам нужен, — с горьким сарказмом встретил незнакомку владелец красивого двора.
-Напрасно вы так. Никто и ничего мне о вас не сообщал и тем более не ориентировал, как выразились— на местности. Знаете, пока вы были повёрнуты ко мне спиной и хранили молчание, выглядели намного симпатичней и мужественней. Вам идёт помалкивать. Так, несложно наживать себе недругов. Едва лишь раскрываете рот, стремительно теряете обаяние. Я медсестра и пришла сделать профилактическую прививку. Вы, наверное, слышали о том, что…
-Слышал, слышал, – перебил её. – Фельдшер, замещающая главного врача — моя соседка, — нахмурившись, буркнул мужчина. – А вам что, моё скромное обаяние прямо-таки необходимо, чтобы прививка вышла на славу? Без тяжёлых осложнений, так сказать, — съязвил он, с уже любопытной интонацией, задержав взгляд на Лизе больше положенного, пронзая насквозь. А что касается врагов, так я люблю своих недругов порой больше, чем так называемых товарищей.
-Нет, конечно, не имеет… Простите, если вас оскорбила. Как правило, я этого не допускаю. Не понимаю, почему так вышло… Давайте начнём. Где можно помыть руки?
Он в полном молчании развернул коляску и окатил к дому. Во дворе Лиза обратила внимание на интересный резной столик: «Вероятно, сам мастерил», — промелькнула мысль. На нём разложены замысловатые шахматы в виде, каких-то причудливых фигур. Справа от входа в дом — несколько спортивных тренажёров и штанга на специальной подставке, стояла так высоко, чтобы он мог на коляске подъезжать под неё: «Это же опасно!» — внезапно пронеслась тревожная мысль. В жилище было всё так же аккуратно и прибрано, как во дворе: «Наверное, неплохая тут хозяйка», — отчего-то, вздохнув, подумала девушка. Помыв руки в уютной ванной комнате, с титаном для нагрева воды, Лиза незамедлительно приступила к своим обязанностям.
-А вы уверены, что прививки необходимы? В народе разгуливают слухи, что они у нас частенько низкого качества и немало несут бед, вместо полезности.
-Понимаете, какое дело, Валентин Юрьевич, – начала разъяснительную беседу девушка. – Вам это настоятельно рекомендуется… больше того — показано! Это прекрасно, что вы активно занимаетесь физическими упражнениями и поддерживаете здоровье, но в вашем неподвижном положении, иммунитет существенно понижен и мы чуть-чуть ему придём на выручку…
Но он, казалось, ей не внимал, а вглядывался куда-то в сторону сада, поверх головы.
-Вы меня не слушаете? – продолжала девушка, смущаясь от невнимания.
-Никак не пойму… – пропустив мимо ушей её вопрос, всматриваясь в верхушки деревьев, шуршащих ветвями перед открытой дверью в сад.
-Вы что?! Вам нехорошо?! – заволновалась вдруг…
-Нет, нет! Мне очень хорошо… Просто привиделось, что ваш голос доносился ко мне из верхушек деревьев, и я пытался вслушаться. Это так резвится пахучий ветер.
От его слов Лиза зарделась румянцем, но как можно безмятежнее спросила:
-А почему пахучий?
-Вы разве не слышите, какой разносится аромат сирени?!
-Да, конечно, — засмущавшись не наблюдательности. – Меня зовут Лиза, извините, не представилась. Всё готово. Мне необходимо заполнить вашу карту. Скажите, пожалуйста: год рождения и фамилию… имя уже знаю.
-Тихомиров. Двенадцатого января тысяча девятьсот шестьдесят девятого года.
-Немного о вашей истории болезни, и имеется ли аллергия на какие-нибудь лекарственные препараты.
-Аллергии не замечалось, а истории никакой, собственно, нет. Офицер военно-воздушных сил. Летчик – испытатель. Во время испытаний произошла авария… неудачно катапультировался… Самолёт рухнул на высокие хвойные деревья. Ноги практически не чувствовал… Лежал почти год. А в настоящий момент могу хотя бы сидеть… Что-то я с вами разоткровенничался, — внезапно смутившись, прервал рассказ Валентин Юрьевич. Лиза задумалась на мгновение, отключившись от цели посещения этого странного человека…
-А надежда есть? Слава богу, в наши дни столько возможностей. Но да, это требует в некоторых случаях невообразимо бешеных денег, несовместимых с жизнью, так цинично, иногда, шутят сами врачи. Неужели военное командование не должно приходить на выручку?!
Взглянув на Лизу умными глазами, не улыбаясь, хотя от них по-прежнему разлетались весёлые морщинки, задумавшись, ответил:
-Вам ли не знать, медицинскому работнику, что НАДЕЖДА должна быть всегда. Даже тогда, когда её нет и быть не может, исходя из реальных показателей. Всё, милая девушка! Совершайте своё правое дело и на этом прекратим увлекательную психотерапевтическую беседу. На лицо набежала тень, а глаза из небесно-голубых, стали цвета — мокрого асфальта. – Вас послушать, так прямо манна небесная изойдёт на меня от вашей прививки. Да пусть она хоть сто раз полезна, в самом деле, а вы эскулапы, гордо несёте людям благо, но я лично считаю, что в случаях, подобных моему , ваша прививка… — с досадой махнул рукой.
-Как можете так бессмысленно рассуждать?! Ведь совсем вы не похожи на тупого солдафона. Сколько чужих жизней находилось в ваших руках, когда служили Родине? Скольких вы лично, вероятно, убили, подорвали, погубив множество жизней. А разве никогда не испытывали угрызения совести, боли за них? Да, вы можете это аргументировать, что такова война, и изначально окажетесь правыми, оправдывая даже массовую гибель людей, так почему же уничижительно отзываетесь о вере других в правое дело?! Почему вы им отказываете в святом понимании, что они действительно несут людям свою искреннюю любовь и личную заинтересованность в их исцелении.
-Именно потому, что имею идиотскую привычку рационально мыслить. Вам наверняка известна такая элементарная азбучная истина, что человек себя сам лепит, и уничтожает, сам же себя. Вследствие этого, каков багаж МЫСЛИ его, таким оружием и предстоит ему себя деморализовать, либо истребить совсем. Или, наоборот, возможно, с помощью того же багажа, но с мыслями созидательной направленности создать божественную благородную жизнь, наполнив безграничной радостью, безмятежным покоем. Но это доступно в том лишь случае, если он способен совершить верный выбор, при этом должным образом употребить верную мысль.
-И ваша, точно применённая мысль из «багажа», разумеется, исключительно положительной ценности, подсказывает вам, что следует отказаться от прививки, дабы не превратить в развалины, брезжущие на горизонте — очертания вашего ДВОРЦА благополучия?! — с лукавой интонацией беззлобно пробурчала Лиза.
-Да-а-а! Вы непростая девушка! С язвинкой, но рассудительной — язвинкой. Нет, я всего лишь пытался вам в меру моих умственных возможностей пояснить, что мне присуще размышлять и сомневаться. Неужто, не согласитесь со мной, что от качества мысли напрямую зависит результат? Можно предпочесть враждебное, злобное применение мысли, и пасть ниже уровня инстинкта животных. Это касается и моего военного прошлого.
Сказав «прошлого», резко изменился в лице. Лиза это заметила.
-Но, разве мы можем запретить дурным мыслям время от времени наведываться к нам в голову и тем, самым значительно пополнить негативный багаж?!
-Могут, конечно же, могут посетить, но… Но только мы им, как и птицам, не в силах запретить свободно, летать над нашей головой, но способны не позволить им усаживаться на голову и вить на ней гнёзда. Некогда, это суждение, я почерпнул в одной книге, какое, в один серьёзный момент жизни, позволило выработать единственно правильный, тешусь надеждой — выбор. Мы не должны разрешать случайным, отрицательным беспокойным мыслям гнездиться в мозгу.
-Получается, как просто! — изумилась Лиза, предаваясь размышлениям — если не нравится твоё расположение духа, увлечение на какой-то момент — измени мысль? Так, что ли?
-А вы необыкновенная девушка, Лиза. С вами приятно беседовать. Владеете редким качеством — прислушиваться. Да, только, кажется, что просто, но для этого необходимо уметь наполнять ими свой арсенал. Тогда будет намного легче, если в нём окажутся в большинстве — положительные мысли. Собственно весь мир состоит из закаменелой мыслеформы.
-Вы просто купаетесь в таких сложных понятиях, но сами-то, почему не используете эту элементарную формулу, и впускаете безнадёжные разрушающие мысли?! Можете не отвечать. Кажется, и сама это понимаю. Просто-напросто вы живой человек. Существеннее другое, что вы не видите, как из этого состояния выйти. Подозреваю, что отлично преодолеете и это, — и как бы взвешивая, неторопливо добавила… – С вами тоже чрезвычайно интересно разговаривать, но большей частью — слушать. Ну, если вам так уж не хочется делать прививку, то в принципе не стану настаивать, хотя меня за это не погладят по головке.
-Никак нет! Делайте. Я вам полностью отдаюсь.
-Как-то обречённо это у вас прозвучало.
-Нет, скорее, сдался по собственному желанию, — ослепительно улыбаясь, заверил Валентин.
Лиза в замедленном темпе, предаваясь размышлениям, произвела прививку, сопровождая процедуру информацией: чего нельзя и когда будет можно. Уложила портативную лабораторию, инструменты и, попрощавшись, вышла из комнаты. Проводив её взглядом, направил коляску к месту прерванной работы:
«Ах, я мыслитель хренов! Что же это даже чая девушке не предложил?!» — молчаливо себя линчевал.
Не ожидал от самого себя, что ещё способен так растеряться, как давненько уже не доводилось, хотя самонадеянно полагал — это понятие не его размер. Солнце неумолимо клонилось к закату. Валентин, крепко сжимал кисть с краской и не замечал, как тихой кошачьей поступью шлёпаются одна о другую капли с неё на землю, и на рабочие туфли… Так, миновали несколько минут… Вдруг ему отчаянно захотелось выкрикнуть куда-то в небо: «По сути, моё дело и тело безнадёжно. Я — живой труп… Уже не живу, а пристраиваюсь к жизни с разных ракурсов… На кой же чёрт мне ваши прививки?!» — он зажал голову двумя руками, подавляя неистовое, бешеное желание громко кричать, и понурив низко голову, почти что до колен, провалился в забытье…
В лаборатории.
-Ну, как прошла встреча? – плохо скрывая любопытств, спросила Екатерина Максимовна – И.О. главного врача поселковой больницы.
-А вы, о какой встрече? У меня сегодня было их четыре, — недоуменно переспросила Лиза, хотя, кажется, поняла о ком идёт речь, — да и, разве это можно называть «встречей», ещё и смакуя?! Там безмерная боль людей, — и собралась идти дальше, но тут вдруг осенило, что этой женщиной движет элементарная бабья ревность… И уже потеплевшими, понимающими глазами взглянув на неё, спросила:
-Скажите, а что, ему невозможно реально помочь? Вероятно, его родные и товарищи всё делают для этого?!
-Вернее, было бы сказать, что уже сделали, а сейчас он в абсолютном одиночестве, — с непритворной горечью вымолвила женщина, уже не скрывающая личного, горького отношения к этому мужчине – своему соседу.
-Как вас понимать?! Что случилось? – живо заинтересовалась девушка.
-Мне сложно сказать… знаю немного, да и то, лишь из рассказа нашей массажистки – Марии Игнатьевны. Валентин никого к себе не допускает. Она одна удостоена его расположения, хотя, сама уже никому не берётся делать массаж… Старенькая, а вот ему, как мать… Однажды она оказалась случайным свидетелем его беседы с бывшей женой, — и тут внезапно замолчала, как бы подбирая нужные слова для определения.
-Вы себе и представить не можете, как порой способны поступать близкие люди. Я хоть за всю свою жизнь тоже насмотрелась всякого, но то, что совершила его семья… Не укладывается в голове по сей день. Я, как-то попыталась сама делать ему уколы, и, вообще, помогать по хозяйству, а он отмахнулся, как от прокажённой. А я бы для него сделала всё… и, даже больше.
-А где его семья?! – Лизой всё больше овладевало изумление и необъяснимое беспокойство…
-Как рассказывала Мария Игнатьевна, благоверной уже нет и в помине. Военное командование выделило деньги на экстренную операцию. Должны были делать где-то в Германии с прохождением реабилитации в Швейцарии, но супружница, пока он находился в коме, внесла плату за обучение сына в Америке, и сама туда же укатила за ним, оставив Валентину Юрьевичу послание, где молила понять эту жертву во имя будущего их единственного сына. Дескать, с тобой-то всё уж ясно…
-То, о чём вы рассказываете до такой степени чудовищно, что не может быть правдой… Откуда вы всё это знаете?! Кто видел это письмо?! Я не понимаю, как такое, вообще, возможно.
-Возможно, милая, возможно. Я уже своё отвозмущалась. Недавно приезжали его военные друзья. Они убеждали его, чтобы он пробовал через суд, возвратить хоть часть этих денег, а остальное собирались собрать сами, но куда там… Валентин Юрьевич настоятельно попросил их не влезать в его дело и оставить в покое, объяснив в жёсткой форме, что не собирается вести борьбу с собственным сыном и его матерью. Мария Игнатьевна это слышала, когда шла к нему вечером на массаж, и в дверях её застиг этот разговор. Она тогда развернулась и ушла, чтобы не смущать его.
-Его не хотела волновать, а вам выложила?! Как же можно разносить чужие тайны, которые человек сам от себя оберегает?!
-Не всем, а только мне… С болью за него. Она же знает о моём отношении к нему, и также страдает — это ведь моя родная, единственная тётя. Этого больше никто и никогда не узнает. Во всяком случае от нас.
-А почему он живёт здесь, а не в городе? Там, кажется, их семейная квартира осталась.
-Здесь удобнее на инвалидной коляске — ближе к земле. Мать скончалась в прошлом году, а отца нет уж, как пять лет. Вот он и латает своё родовое гнездо. Видела ж, поди?
-Но ведь можно продать ту квартиру и на эти деньги ехать на операцию? — не унималась Лиза.
-Я тоже так подумала, и даже один раз аккуратно спросила его, почему он так не сделает. Так, он так взглянул на меня, что навсегда отбил охоту заводить с ним разговор на эту тему. Да ведь всё ещё хуже того, чем мы себе воображаем. Полностью отгородился от друзей, хотя они, несмотря на его протест — приезжают часто. Дрова привозят, раскладывают по порядку. Спортивных тренажёров понавезли. Вы за домом не видели… Они ещё и небольшой теннисный корт соорудили, чтобы об стенку мог стучать мячом. Здесь поблизости у нас есть подростковая воспитательная колония, так он вроде по просьбе начальника колонии, взял над ними шефство. Его туда возят. Кажется, даже собирается организовать оркестр… Джазовый, что ли…
-Он ещё и музыка-а-ант… — почему-то не удивилась Лиза.
-Да, частенько музицирует: то на саксофоне, то на электронном пианино. Там ещё какие-то разные инструменты: вроде кларнет и гитара. Всё время возится: что-то постригает, красит, сооружает, — вздыхая, рассказывала безнадёжно влюблённая женщина. – Наверное, это его и поддерживает, иначе как… Валентин же, говорят лётчик и офицер, каких мало, а тут…
Женщины не заметили, как на землю опустились сумерки.
-Позвольте, я вам немного помогу? — смущаясь, Лиза подошла к Екатерине Максимовне.
-Да чем же это вы мне можете помочь?!
-Знаете, вам необходимо немного поменять облик, что ли… Совсем о себе позабыли, а ведь ещё такая молодая женщина. Не ухаживаете за собой… Измените стиль, каплю макияжа, улыбки, ну и, вообще, как-то ощутите себя женщиной, что ли…
Екатерина Максимовна изумлённо посмотрела на девушку…
– Это что же до такой степени всё… бросается в глаза?!
– Да уж… Бросается. Но это легко исправить, и тогда у вас ещё может получиться… С ним…
– А ведь вы правы. Я на себя плюнула давным-давно… И муж, видно, не мог этого перенести, а что касается этого гордеца, так ему никто уже не будет нужен. Отравили в нём всё до такой степени, что теперь во всех женщинах ему мерещится — чёрное предательство. Ну ладно, уже пора домой, а над вашим предложением я серьёзно задумаюсь, — приветливо улыбнулась девушке и направилась к выходу, но оклик Лизы её остановил.
-Екатерина Максимовна! Видно, что вы не из тех, кто слаб на язык, но почему же тогда мне доверили чужую тайну?! Я ведь здесь совсем посторонний человек, — было видно, что Лизу это чрезвычайно заинтересовало.
-Да я и сама себе задала этот вопрос мысленно… Не понимаю, почему, хотя… — всерьёз задумавшись, с углублённым постижением того, что ведомо лишь ей одной, ответила девушке:
-Время продемонстрирует нам, ответив на все вопросы, — произнесла это в никуда и вышла.
Пятый сет с жизнью…
Желание продолжать покраску забора покинуло его вместе с медсестрой… Попытался музицировать на кларнете, но не получалось перенестись в ту даль, где неизменно избавлялся от действительности… Где его ожидали странные ощущения беспредельного человеческого счастья и оживлённого покоя, но сегодня… Валентин взял ракетку и покатил инвалидную коляску к стенке. Начал отрабатывать ближний удар: исступлённо, жёстко, яростно… Остановил самоистязание духа голос:
-Валентин Юрьевич, вы где? – взывала растерянная Екатерина Максимовна. – А-а, вы на теннисном корте! – заметив хозяина, выезжающего из-за дома. А входную дверь почему не закрыли? Всё нараспашку.
-Здравствуйте! Вы что-то хотели? – не вступая в диалог, перешёл сразу к делу.
-А что, нужно непременно что-нибудь от вас желать, а в гости возбраняется заглянуть по-соседски?! – безуспешно пыталась кокетничать.
-Ну почему-у-у… — промычал нехотя. – Можно, конечно, но вы же, знаете, что я не любитель заниматься с гостями. Да и не умею.
-Но с Марией Игнатьевной можете часами охотно вести беседу и чаёвничать, — не унималась женщина. Он пристально взглянул, и лишь сейчас подметил, что неугомонная соседка как-то изменилась… Пострижена красиво и платье вместо нетленных брюк… выглядела вполне себе привлекательно, чего ранее не замечалось.
-Не лукавьте… вы отлично понимаете, с чем это связано. Просто ей от меня ничего не нужно, в отличие от вас. Поймите, я не имею права разрешать вам тратить на меня драгоценное время. У нас ничего не может получиться по многим причинам. И думаю, что ваш супруг делает попытки возвратиться к вам. Он каждый вечер стоит под домом. Я не знаю, какая кошка наследила в отношениях ваших, но, тем не менее, надо уметь прощать. Если, конечно, любишь. Хотя, советчик я никудышный. У самого… полная кутерьма внутри. И уже потеплевшим голосом прибавил:
-Знаете, во мне такая пустота образовалась, что нечего предложить даме, рискнувшей жить рядом со мной. Простите и не мучайте тем, что должен беспрестанно оправдывать своё категорическое неприятие. Если вам сложно быть просто добросердечной соседкой без дальних планов убедительно прошу ко мне не приходить.
Екатерина Максимовна глядела на него понимающими, подобревшими глазами.
-Приходить не перестану, также по многим причинам. Если вы не забыли, в нашей больнице чья-то история болезни, и я должна держать под наблюдением ваше здоровье, но и как соседка: со своими котлетками и другими гостинцами, но одно могу обещать вполне решительно — не покушаться на ваше сердце. Вы правы во всём, что сейчас так горячо втолковывали. Но мне думается, что есть ещё одна существенная причина… Я её пока не могу объяснить, но глубоко чувствую. Может быть, когда-нибудь сформулирую, и озвучу… Не изгоняйте меня, ведь я могу быть неплохим другом. Вы сами виноваты в том, что такой редкостный мужчина.
Он усмехнулся смущаясь.
-Что же во мне этакого выдающегося?! Разве что, коляска…
-Ну, вам этого не понять. Всевозможные увлечения – это ваша сущность, а для нас, живущих в безотрадном плену иных понятий, что-то до такой степени возвышенное, к чему, кажется, никогда не дотянуться.
Валентина до глубины души изумили такие философские рассуждения. От неё этого никак не ожидал:
«Да, немного же мы знаем друг о друге?!» — произнёс внутри себя, а вслух добавил:
-Я очень рад, что мы достигли согласия. Булыжник с души… Большое спасибо за понимание и простите, пожалуйста, за вынужденную строгость по отношению к вам.
На выходе, Екатерина Максимовна заметила джинсовую женскую курточку…
«Где-то я уже видела её» — подумала она, и тут же вспомнила:
-А! Это же курточка нашей приезжей медсестры. Давайте я передам, — обернулась к Валентину, одновременно пытаясь снять куртку с вешалки.
Курточка…
Вдруг неожиданно для самого себя, он дерзко воскликнул:
-Нет, не нужно! Я сам отдам…
В глазах его проступил нездоровый блеск возбуждения. Казалось, что внутренне даже несказанно обрадовался возможности ещё раз увидеть эту девушку… Ничего не понимал, но ощутил, как попал в плен одного единственного желания — чего бы то ни стоило вручить эту курточку лично Лизе и заглянуть ещё раз в глаза. Екатерину метаморфоза, произошедшая с соседом, совсем не поразила, а, напротив, в чём-то ещё больше убедила…
-Но, а как вы передадите?! Ведь к нам тяжело подъехать на коля… Хотя о чём это я?! Вы из тех кто всё сумеет, — горестно резюмировала.
Прощаясь, ещё раз оглянулась и, глядя, прямо в глаза добавила:
-Вот… это и есть та самая причина, которую я предполагала озвучить потом. Но видите, как стремительно наступило — это потом, и, опустив голову, вышла.
«Причина? Что за причина?! – недоумевал, размышляя, — что тут она сумела понять, когда ему самому ничего неясно, а всё как в тумане».
Из оцепенения вывел звонок из воспитательной колонии, напоминающий о договоре. Завтра в двенадцать часов за ним отправят машину.
Повод.
Лиза, только к вечеру спохватилась куртки: сделалось прохладно, и она силилась припомнить, у кого её забыла… Проведя мысленную ревизию, пришла к единственному выводу, что у Валентина Юрьевича. И странно… ещё её преследовало противоестественное чувство, что практически не помнила ни одного из тех, кому пришлось сегодня делать прививки, но… И ведь это не жалость и сострадание, а нечто такое, чего никогда не переживала: желание беседовать с человеком, внимать, смотреть… «Ладно, завтра попрошу водителя, чтобы подвёз меня к нему перед работой, или попрошу соседку», — отмахнулась от странных, волнующих мыслей.
Колония потерянных душ…
Утро выдалось ласковое, безветренное; дороги успели немного просохнуть. Лиза снаряжала специальную лабораторию. Сегодня предстояло ехать к подросткам в колонию. Испытывала лёгкое волнение: ещё не приходилось иметь дело с такой сложной публикой, но успокаивало, что будет сопровождающий офицер. Он уже поджидал её в газике.
Лишь только отъехали они, как к больнице подъехал автобус преклонного возраста, а из него выскочил офицер колонии и побежал в больницу, но вскоре вернулся. Лётчик-испытатель оставался в охранной машине. Не захотел звонить, прежде чем заехать в больницу, решив, что как выйдет, так, стало быть, и надо.
-Ваша сестра милосердия уже выехала по адресам, ответили мне, — отрапортовал Сергей – капитан. Он уже второй раз приезжал за ним.
-Извините, за беспокойство, но можно я вас ещё немного потревожу? Передайте, пожалуйста, эту куртку. Вчера у меня забыла. Хотел отдать лично и поблагодарить, но…
Сергей выполнил просьбу, и они направились в колонию.
Нахмурившийся зал уже был полон. Цветовая палитра сумрачных тонов интерьера и встревоженных, застывших лиц – смешались, создавая атмосферу предгрозового неба. Ещё в первое посещение Валентин осведомился у начальника исправительно-трудовой колонии, почему для подростков они не могут окрасить стены в более оптимистичный цвет, взывающий к жизни. Но ему ответили убедительными аргументами, что здесь пребывают далеко не маленькие ангелы, хоть и дети… Некоторые даже за жестокое убийство родителей, приятелей… Но у него внутри опять, как и в первый приезд, всё яростно протестовало и напрягалось. То ли от глубокого сострадания, то ли от вульгарного грубого несоответствия: юности и тюрьмы.
Собрав волю в кучу, подкатил коляску к краю невысокой сцены. Прямо в него залпом выстрелили детские глаза: взволнованные, дерзкие, опустошённые грустные, нагловато-вызывающие… Некоторое время он пристально вглядывался в них, затем спросил не поздоровавшись:
-Я к вам приглашён с определённой целью, по созданию оркестра, но, может быть, вы хотели прежде меня о чём-то спросить или попросить? – сам не понимая, почему начал с такого странного предложения.
-А можно вас попросить хотя бы пока поздороваться с нами. Или у вас это не запланировано с такими, как мы? – нерадостно усмехаясь, поинтересовался парнишка интеллигентного вида в первом ряду.
-Да! Да! Конечно же! Здравствуйте! Ради бога, простите меня! Сам не могу взять в толк, почему так разволновался.
Зал взорвался аплодисментами.
-Ничего, мы понимаем. Видно нас здорово жалко, вот вы и расклеились, — продолжил сочувственно тот же голос. – А у меня вопрос, если можно. Вам кого больше жаль: людей или агрессивных псов… ну, вообще, животных. Лошадей, заражённых бешенством, к примеру?
-Необычный вопрос, но любопытный. Можно прежде осведомиться, чем он вызван?
-Что в нём необычного? Нет ничего проще. Я здесь новенький и считаю, что несправедливо наказанный за умышленное убийство скотин, которые они несут угрозу людям. Я подпалил конюшню, где находились пять лошадей, покусанных взбесившейся лисой.
-А почему этот вопрос адресован мне, а не вашему начальству?!
-Потому что вы калека, а судя по форме — бывший военный. Я вам доверяю. Мне сейчас нужно кому-то верить… В этом месте никто меня не понимает… Что внутри… И там, дома тоже. Но ведь я же их избавлял… А как теперь должен жить… дальше?!
-Благодарю за доверие, — в полном замешательстве отозвался Валентин.
Он потупил голову, задумавшись, но спустя несколько секунд, подъехал поближе к «нехорошим» ребятам. Капитан, из-за кулисы наблюдавший за происходящим, заволновался, чтобы он не съехал нечаянно со сцены и учтиво подошёл к нему, но тот махнул, дескать, не волнуйтесь… Всё под контролем.
-Мальчишки! Дорогие пацаны! Ничего, если буду обращаться к вам так. Я не знаю ваших правил, но отчаянно хочу беседовать, как с нормальными взрослыми: не подбирая, и не чрезмерно упрощая суждений. Надеюсь, всё будет ясно, а если нет, объясню. Вы не стесняйтесь спрашивать. Попробую ответить на твой вопрос, — он пристально посмотрел в глаза пареньку.
-Понимаешь, чтобы ответить на твой вопрос, для этого надо иметь моральное право… И только лишь потому, что мы взрослые люди сами разрушаем главное понятие в жизни — Дружба. И как факт, не прививаем этого качества вам — нашим детям. О какой Дружбе, я хочу поговорить, подчёркивая многократно это слово, попробую озвучить перед вами её понятие.
Эта тема всегда меня волновала чрезвычайно. Я твёрдо убеждён, что все проблемы человечества содержатся в этом чудовищном — НЕ Объединении. Именно – НЕ СЛИЯНИЕ. Животные, люди и природа – тандем. Мы… люди естеству не можем быть судьями, но, к сожалению, этого не понимаем. Погибает природа и вместе с ней мы. Чаще всего это не осмысливаем… так удобно… не понимать. Наилучшее в природе изначально принадлежит всем, кто под её крышей.
Как тебе лично, так и всему живому – безобразны мучения, повергает в ужас смерть… Надо стараться осознавать себя не только в людях, но и в каждом живом существе… Лишь в этом случае вам в голову не прокрадётся безжалостная мысль: убивать, заставлять страдать. Увы, близость людей к природе редко её облагораживает. Природа ведёт себя гораздо достойнее, чем люди, но, если обучаться. Специально учиться, ею пользоваться, тот мы и жить могли бы гораздо дольше, а главное, гармоничнее. Счастливее. Товарищество с природой, экологией – главнейшая и самая величественная из ДРУЖБ. Я так полагаю.
Валентин замолчал и стал разглядывать зал: не поверх голов, а впивался в лица, мысленно спрашивая: «Мальчишки, всё ли вам понятно, о чём тут я пытаюсь вам поведать? Как я хочу, чтобы вы поняли, и смогли сделать крохотный вывод, который бы позволил вам сохранить в сердце маленький огонёк надежды, что вы нужны жизни, и любимы ей» — вздохнув, опустил голову, подстёгивая дух к новому прыжку в юные души, уже так страшно потрёпанные судьбой.
-Вы наверняка замечали, как меняется настроение, когда на небе появляется радуга? А зимой… Вспомните маленьких воробьёв… Метель, стужа, а они, прицепившись к голым веткам замёрзших деревьев, стойко выдерживают жестокий натиск холода и голода. И ведь не улетают в тёплые края, как другие пернатые, а остаются вместе с родной стороной принимать на себя вызов зимы, а правильные взрослые делают с детьми скворечники, чтобы подкормить наших маленьких друзей. А как просыпается всё в душе, когда появляются первые подснежники, и мы видим стойких птичек счастливыми. Они заливаются весёлым чириканьем, согревая нас. Это всё — творчество природы, в которое мы не имеем прав внедряться с разрушениями, но только с поддержкой… Её произведения несравнимы с творениями искусства: живописью, музыкой, кино, театром… Они превосходны в своём естестве, а это один из главных параметров истины – устремление к естеству. Нас… людей, гонит необузданная похоть к колониальному господству над природой, но никогда в жизни не способны завоевать его, ибо не можем сделаться САМОМУ СЕБЕ — благородным господином. Попробуйте вдуматься в это понятие… Чаще всего с рабским вектором внутри, мы безрезультатно пытаемся видоизменить мир. Нам бы осознать следовало, что без особенного отношения к животным и растениям – БЕЗВОЗВРАТНО ПОГИБНЕМ. Окончательно, бесповоротно останемся в уродливом одиночестве. Оскудеем.
Мы обязаны нести Вселенскую ответственность за все поступки, лишь тогда сможем мнить себя людьми, когда научимся принимать решения. Расплачиваться за них. Это нам не позволит по-дурацки расходовать время, упрекая его в быстротечности, предъявлять обвинение человечеству, обстоятельствам… Каждый из нас должен ощущать: обязательство перед всеми, и перед всем. Мы должны… всегда должны, прежде чем, что-то предпринимать, пуская в дело волевое решение, проконтролировать направление ветра… Иначе – мы трусы. Понимаете — ТРУСЫ. И испытывать ответственность за ещё не совершённые поступки. Плакаться, сетовать, каяться, означает — косвенно вымаливать помощи, каких-нибудь изменений… продолжения. Жаловаться — значит, попытаться перевалить ответственность за своё деяние на другого, а умное, осмысленное действие исключает возможность скулить. Чем глубже чувство обязательства, тем слабей жажда власти, — как бы очнувшись от страстного длинного монолога, долгим взглядом всматривался в ребят.
Мальчишки неподвижно сидели ошарашенные прямотой, щемящей безмерной болью, исходящей из каждого слова Валентина. Им никогда ещё не доводилось быть партнёрами в беседе со взрослыми , а тем более, в такой серьёзной, да ещё и, с человеком, который у них вызывал доверие и уважение.
-Не знаю, понимаете ли вы о чём я тут…
Зал зашёлся в непритворных рукоплесканиях. В детских глазах сияла особенная благодарность за доверие, желание разговаривать с ними так горячо, как с рассудительными, вызывающими уважение — людьми.
-Я пришёл сюда не исправлять вас, осуждая. но попытаться хоть чуть-чуть изменить понимание жизни посредством искусства. Музыки в частности. В том, что вы оказались в этом месте, есть частичка и моей вины, потому как уверен: от нашего человеческого не столько равнодушия, сколько, мягко говоря, неразумного отношения к окружающей нас жизни на каждом её миллиметре, а главное — к ДЕТЯМ — все проблемы этого мира. Чтобы вы могли преодолевать все трудности, на помощь должны приходить сердечность и душевная отзывчивость, но её то, как раз и недодают ни вам, ни старикам, что одно и то же, на мой взгляд. В формировании личности дьявольски отсутствует теория элементарного образования, согласно которой процесс развития должен начинаться с простейших элементов и постепенно восходить к более сложным: физическому, трудовому, нравственному, умственному. Все эти стороны воспитания должны находиться в тесной взаимосвязи, а не по отдельности.
Главнейшая часть нашей жизни протекает в безрезультатных, ни к чему не ведущих разговорах. Даже та тема, какая ставится на обсуждение, в беспрестанном пустословье, где все перебивают друг друга – вскоре выскакивает из памяти. Эти слова, следовало бы направлять к вашим учителям, родителям, окружающим вас — взрослым людям, но я их адресую вам, надеясь, что вы меня поймёте и попытаетесь сами делать вывод, который поможет безболезненнее ориентироваться в ваших ощущениях: несправедливости, и справедливости. Потому что взрослым присуще, по причине того, о чём я вам пытался объяснить, так вот им свойственно говорить без всякого толку, не размышляя хорошенько о теме, не уясняя себе, осложняется ли этим решение проблемы или ускоряется.
Даже в серьёзных, казалось бы, программах на телевидении, где решаются жизненно важные вопросы; традиционно подаются нескончаемые отдельные реплики, отнимающие драгоценное время, отведённое на обсуждение главнейшего предмета, превращая тары-бары-растабары в снежный ком. И, в конце концов, вместо актуального решения получается запутывание вопроса. Итак, повсюду, но самоё-то уродливое, что этот порок пожирает сферы деятельности, занимающиеся ДЕТЬМИ. Сосредоточенность и дисциплина – вот то, главное, что должно было бы шагать бок о бок при воспитании, но, увы, у нас при обучении не преследуется ни одно, и не другое, даже в поведение самих преподавателей. Поэтому-то вы, ставшие по нашей вине раньше времени взрослыми — должны взять размышления о жизни на свои, ещё не совсем окрепшие плечи, и учиться думать… думать, думать.
Внезапно глаза Валентина округлились и сделались похожи на огромные озёра…
В самом углу актового зала… возле выхода неподвижно стояла Лиза… с каким-то офицером, неотрывно глядя на него. Неестественно закашлявшись в замешательстве, тут же, взял себя в руки, и обратился к ребятам:
– Знаете, я сейчас, ещё раз прокрутил то, о чём вам говорил, да и ещё мог бы… Говорить и… Должен заявить, что по большей части это адресовал самому себе, и всем тем взрослым, которые здесь вместе с вами. А вас больше не стану мучить моральными рассуждениями, а приглашаю к занятиям. Наставнику несколько дней назад я передал минимальный список инструментов, требующихся для почина. Далее, посмотрим. Постараюсь подключить спонсоров. Обещали прийти на выручку товарищи. Нам передадут из офицерского клуба несколько инструментов, — кинул мимолётный взгляд в сторону выхода, но Лизы уже не увидел.
… наваждение.
Лиза, закончила процедуры, и поинтересовалась у местной медсестры:
-А куда — это все ребята так торопятся?
-Мероприятие, что ли, будет, или концерт. Сама не знаю, — но тут же воскликнула вспомнив:
-А, так это какой-то инвалид будет их обучать играть. Я видела, как его уже привезли.
Лиза почувствовала, как вспыхнули щёки, и, несмотря на то, что торопилась, но у самого выхода вежливо попросила сопровождающего на несколько минут заглянуть в актовый зал. Успела как раз к началу. Он только въехал на сцену. Внимала, как заворожённая. Не пожелала попадаться на глаза, чтобы не испортить душевное эмоциональное состояние, опасаясь, что может не отыскать отклика в НЁМ, хотя его глаза говорили о том же, испытывали почти те же ощущения и неземную, пугающую тягу, что и она. Немедленно поспешила уехать.
Мария Игнатьевна…
-Екатерина Максимовна! – Лиза влетела вихрем в кабинет главврача, — помогите увидеть вашу тётю – Марию Игнатьевну. Она мне крайне нужна! — умоляющими глазами глядела прямо в душу. Как ни странно, но мольба девушки её абсолютно не ошеломила. Не ответив, стала набирать номер.
-Маруся, здравствуй, дорогая! Ты как, получше уже? Я тебе взяла всё, что просила. Вечерком занесу. Слушай, к тебе зайдёт одна девушка… По телефону? Не знаю…
-А по телефону не можете поговорить? — обернулась она к Лизе.
-Нет, нет! Мне лучше у неё дома. Она немножко приболела, а я и отнесу, всё, что требуется. Много времени не отниму.
-Маруся, прими её. Я с ней передам лекарство. Ну, выздоравливай. Трезвонь, если что.
Лизу словно сдуло ветром… Умчалась не попрощавшись.
После беседы с Марией Игнатьевной, Лиза сделалась непривычно задумчивой. Всё время что-то продумывала, а через неделю заканчивалась служебная командировка, и она уехала в Астану.
-Маруся, а о чём это с тобой хотела поговорить барышня? — полюбопытствовала Катерина, но та, отмахнувшись, перевела тему разговора.
-Да, чего она тебе? Сильно просила поучить точечный массаж делать, а я не согласилась. Устала, — но было видно, что хитрит. – Ты вот лучше скажи, что у тебя с Николаем? Вроде как уже дома ночует несколько дней… Говорят.
-Ох уж эти вездесущие носы. Ну, коль говорят, то, значит, им виднее. Ночует, стало быть, – улыбнулась Катерина.
-Вот это и правильно, и хорошо, — с нескрываемым наслаждением отозвалась Мария Игнатьевна и пошаркала в огород.
Спустя месяц, в кабинет главного врача постучали.
-Здравствуйте, Екатерина Максимовна! Вы, пожалуйста, не удивляйтесь, но мне крайне необходима выписка из истории болезни Валентина Юрьевича, и если можно, ему ничего не говорите о том, что я её брала, — просила с надеждой на понимание.
-Здравствуйте, здравствуйте, Лиза! А чему тут дивиться?! Я напротив… Немного сердита даже на вас, что припоздали слегка. Вообразите себе, поджидала вас.
Теперь настало время поражаться Лизе. Обе рассмеялись понимающе.
-Конечно, всё дам. Конспираторы… Да я уж по Марусе раскусила, что вы чего-то там затеяли.
-Ой, не знаю, что выйдет у нас, но постараюсь. Очень надеюсь. Всё будет хорошо, если мне помогают такие замечательные люди, как вы и его друзья. Мне Мария Игнатьевна дала их телефон. Теперь мы с ними на связи и контактируем. Извините, очень спешу. Позже всё расскажу. Взяв нужные документы, Лиза поспешила на поезд.
Миновало ещё три месяца.
Осень переливалась всеми цветами радуги, страстно завлекала душу в объятия природы. И, словно художник, восхищённо раскрашивала поверженную растительность в вычурные тона, потешаясь над ней. Но так могло ему казаться сейчас, а, на самом деле, всё внутри решительно протестовало с подобным олицетворением. Он хорошо понимал, что своей яркой палитрой осень стремится продлить счастливые мгновения увядающей природы…
В дверь тихонько стучали:
-Валентин Юрьевич, вы дома?
Он долго не открывал… Стук не прекращался, а становился всё настойчивей. Наконец, забряцал засов. На пороге возникла Лиза, но он почти не узнавал. Едва сидел, а тело в ознобе сотрясало коляску…
-Так, быстренько в постель!
Пытался противиться, но на девушку это не действовало. Уложив упрямца в кровать, измеряла температуру – 39,5. Тут же помчалась домой к Екатерине. Через некоторое время ему уже ставили капельницу.
-Где это вас так угораздило переохладиться?! Вроде два дня назад видела в полном здравии?!— пытала соседка.
-Это я вчера после баньки решил в бассейне поплавать.
-В каком ещё бассейне?! Это, в том здоровущем железном жбане за баней?! Так, там же ледяная вода! Уже холодно. Конец октября?! – ужаснулась Екатерина Максимовна.
-Да нет, я к студёной воде привык, просто не получалось выбраться резво… Пересидел по причине своей физической никчёмности, — горько резюмировал.
-Ну а за каким чёртом вы в одиночестве этим занимались, ведь вам постоянно помогал с банькой сосед Коля.
-Решил попробовать сам, – обречённо промямлил он. – Не зайди сосед за сигаретами, так пришлось бы всю ночь сидеть в воде. Туда-то смог завалиться, а вот выкарабкаться не получалось…
-Что вытворяете вы над собой?! Вам же нельзя остужать суставы и кости. А, может, это сознательно? В последнее время вы мне совершенно не нравитесь, — это адресовано было уже Лизе.
Напоила Валентина малиновым отваром с мёдом. Ближе к полуночи ему полегчало, и Катерина заспешила уходить, попросив Лизу приглядеть за беспокойным субъектом.
– Можете прилечь на диванчик в другой комнате, если что.
-Нет, нет! Не стоит. Для чего? Мне уже лучше. Я вам безгранично рад и благодарен. Действительно, было очень худо, а волновать вас не хотел.
Он конфузился бессилия и ещё смешанного чувства необузданной радости, навалившейся на него, как гром с ясного неба.
-Валентин Юрьевич, а ведь я к вам приехала… лично с радостной вестью, — прервала Лиза знакомые принципы.
-Я и радостная весть – это, видите ли, из раздела самой невероятной научной фантастики.
-И, тем не менее, — парировала, не обращая внимания на его натуральный минор.
-Вас ожидают в Германии через две недели, а мы должны вас тщательно подготовить, чтобы ехали без досадных соплей. Билеты уже заказаны. За вами специально приедут товарищи, и вы должны их встретить радушно, без этих ваших… принципов. Больше себе не принадлежите. Теперь вами будут заниматься друзья. Но, если пожелаете, поеду я?
-А они сами, почему не позвонили, и не доложили эту ликующую весть?!
-Так, вы же их игнорируете, и не стали бы выслушивать. Всё уже оплачено, а посему возражения не принимаются. Все сопротивления бесполезны, и вы не имеете в распоряжении права для игнорирования.
-А вы… Вы то… Вам, на кой чёрт нужно всё это?! Я вам что: сват, брат?! Ничего не соображаю… Что творится, Лиза?! У меня, видно, не спадает температура…
-Творится то, что я отчаянно хочу находиться рядом, если вы не изгоните, — с нескрываемой любовью она всматривалась в его небесные глаза.
-Разумеется, с упованием на то, что я снова буду, как бравый солдат – Швейк после операции? Бегать перед вами на двух живеньких ножках?! — съязвил неудачно.
-А такой, как в настоящий момент, вам не годится?! – горестно парировал и нёс всякую околесицу.
-Раздувайте пожар негодования, распаляйтесь, сколько вам угодно. Я же специально приехала, и не собираюсь уходить. А надежда… так она ещё никому не становилась поперёк дороги. Вы полагаете, что немедленно побежите после операции?! Не обольщайтесь. С вами ещё необходимо будет повозиться… Ой-ой-ой, сколько. Вот я и намерена решительно причём — посвятить свои юные годы, такому глупому гордецу.
-Что такое несёте?! Для чего вам это?! А меня спросили?!
-Вот и спрашиваю. Вы меня гоните, или как? — она серьёзно смотрела ему в глаза. Если, или КАК, я удаляюсь к Марии Игнатьевне, а. если нет — остаюсь у вас. Но отсюда насовсем — не уезжаю, не при каких обстоятельствах.
-Да у вас тут, я гляжу всё схвачено. Круговая порука?! И даже Мария Игнатьевна легко поддалась на ваше очарование, — криво усмехнулся он.
-Ну, так что, устраиваюсь на диванчике, или…
-Да уж, пристраивайтесь. Изувер я, что ли, — снизошёл, пряча вырывающуюся радость всё глубже, и глубже в себя, чтобы не выскочила из груди…
Лиза промокнула ему лоб. Ещё раз проконтролировала температуру, и, убедившись в позитивной динамике, ушла в соседнюю комнату. На следующий день пожаловали двое верных товарища — Максим и Виктор. Валентина буквально потрясло, что они с Лизой встретились, как давние, проверенные приятели, не то, чтобы удивиться… Из своей комнаты она слышала, как Валентин их пытал: откуда деньжата и всё остальное. Друзья уверяли, что собрали совместно, и надбавило вторично военное командование в надежде, что, поправившись, отслужит. Ему трудно верилось, ибо знал, какая сумма требовалось на три операции и реабилитацию. После того как в штабе узнали про деньги, перечисленные на больницу, а они сбежали в ином направлении, ему заявили, позвонив, чтобы на подобную сумму больше не рассчитывал, хотя он к ним не обращался и ничего не просил. Это всё провернула «любящая, верная» подруга-жена.
А теперь вдруг почувствовал, что смертельно устал возражать… к тому же… друзья себя вели на редкость самоуверенно в этот раз и, пожалуй, даже нагловато… причём вместе с Лизой. Валентин окончательно решил отдаться и будь что будет. Максим ему шепнул, что недурственно, если бы поблизости с ним, пока он не встанет на ноги, будет Она, если Он, конечно же, желает. Валентин так взглянул на друга, что тот удовлетворительно хмыкнул:
-Ну, это другое дело. Кажется, становишься сговорчивым человеком с мозгами, а то заладил… Тьфу ты. Эх, Валька! Да если бы за меня так сражалась хоть одна дамочка, так я сам себе ноги переломал, – неудачно пошутил, и тут же пожалел.
-Правильно говорят, что у военных временами мозги того… Шутка действительно солдафонская, – возмутился Валентин.
-Трудно не согласиться с тобой. Не удалась шЮтка-юмора. Но признайся, соль в ней водится? – не унимался друг.
-Имеется, имеется. Эта чёртова соль уже разъела моё бедного сердце. Как Лиза уехала тогда… после прививки… Я места себе не находил, хотя ясно понимал; не смею ни на что надеяться,– сознался другу.
На следующий день вечером Лиза проводила друзей на вокзал, и они условились встретиться в Астане перед вылетом в Германию.
Германия… Швейцария.
-Лиза, но ваше пребывание со мной там потребует средств, которых я не смогу предоставить. Увы. Вы хорошо подумали, прежде чем…
Она не дала договорить, закрыла рот пальцем, и тихонько поцеловала в черноволосую, как смоль голову с лёгкой проседью.
-Я не доживу до операции… отправляюсь на тот свет сейчас от взрыва сердца… — едва прошептав, захватил её такой хваткой, что затрещали косточки.
После изнемогающего поцелуя она еле слышно пролепетала:
-Ну, что, помогла тебе прививка от неверия?!
-Пока нет… Ещё нет… Давай попробуем повторить… Безверие в сплошном тумане, когда прояснится, сообщу.
Две операции…
Основная операция прошла успешно, и началась морально-психологическая подготовка к следующей. В третьей, как планировалось ранее, необходимость отпала, но реабилитация должна была протекать под непрерывным наблюдением врачей: первый месяц в Германии, а затем решили в Швейцарии. Валентин попросил показать платёжную квитанцию. Его интересовало, во сколько обойдётся дальнейшее пребывание в этом месте. Лечащий врач ответил, что весь процесс полностью оплачен, назвав фамилию Лизы. На его упорный вопрос она ничего не ответила, но потом, подумав, сказала:
-Продала квартиру, что оставили родители, а часть денег собрали твои товарищи.
Он надолго замолчал… Несколько дней не разговаривал. Не отзывался на нежности и весь ушёл в себя. Приуныл так, что заставил всех тревожиться за неблагополучный исход другой операции.
-Не смей! Слышишь! Не смей! Убивать моё счастье. Ты своей глупой гордыней загубишь и себя, и меня. Я — это ТЫ, осознай, наконец! Я сразу, понимаешь, сразу поняла, всё про нас. Ещё там… у твоего забора, а ты тут, со своей гордыней. Мне показалось, что и ты… Ты ведь тоже… Я это почувствовала, увидела в твоих глазах… тогда в колонии. Для меня он был сигналом к действию. Всё остальное для нас сейчас неважно. Важны МЫ, и только — Мы. В дальнейшем разберёмся: кто и кому, что-то должен. Я на год взяла академический отпуск.
Валентин прижался головой, и его мужественное тело долго вздрагивало на маленькой целомудренной груди.
-Сумасшедшая! Сумасшедшая! – шептал…
Приближался к концу второй месяц. В Швейцарии им сняли небольшую квартиру в горах, и Лиза шаг за шагом училась вместе с любимым ходить заново. Думать иначе, дышать по-новому. Надежда была на полное выздоровление, но маячила элегантная тросточка до конца жизни, а Лиза упорно надеялась, что её любовь поможет освободиться и от неё.
Долгая дорога в счастливый дом…
Через полгода они возвратились. Дома их с нетерпением ждали сердечные друзья: Екатерина Максимовна с Николаем, Мария Игнатьевна, Максим, Виктор и… сюрприз. Навстречу им из соседней комнаты вышел молодой человек, как две капли похожий на Валентина, и упал перед ним на колени…
-Отец, прости! Прости меня отец! Поверь… Я ничего тогда не знал. Мать мне сообщила, что получила извещение о твоей гибели… Я не мог лично приехать на похороны, потому что начались занятия, а меня могли исключить. Она заявляла, что всё уже оплачено и теперь я обязан до конца усердно учиться, оправдывая расходы на обучение. Позже ещё сказала, что продаёт нашу квартиру и будет жить здесь в Америке со мной… Сейчас она вышла замуж. Я собирался, как только появится финансовая возможность, поехать в Россию к тебе на могилу… Однажды у неё в бюро я увидел один официальный документ из больницы, где ты лежал, и направление в Германию. Прижал к стенке мать и заставил сознаться во всём. Лепетала, что это всё ради моего будущего… Узнал тогда, что ты инвалид… Ты должен знать… Мне не нужно это будущее… Я не желаю быть гадом подлым. Не поеду больше туда учиться. Не могу. Понимаю это невозможно простить, но как мне существовать дальше?! Я тебя люблю. Прости нас…
Валентин обнял дрожащего сына за плечи и прижал к груди.
-Ты должен учиться, сын. Обязан. Ради меня. А я тебя никогда не обвинял. С мамой твоей у нас свои счёты, но её тоже давным-давно простил. Она ведь твоя мама. Знаешь, если бы всё это не стряслось со мной, то никогда не смог испытать, удивительную любовь с первого взгляда, построенную на высоком духовном подъёме. Ты даже не понимаешь сын, каково это в инвалидной коляске такое почувствовать! Всё начнём сначала, а ты, немного отдохни и отправляйся к месту прохождения учёбы. Не останавливай жизнь. Я был у тебя, есть и буду. Ты мне бесконечно важен и дорог! Именно поэтому я не ворошил этого вопроса, чтобы не задеть твоё хрупкое ещё сердце грязью человеческих пороков.
Большое спасибо, что приехал. Без твоих признаний моя жизнь не могла бы быть полностью состоявшейся. Именно ты мне сегодня подарил полное счастье. С сегодняшнего дня у нас всё будет хорошо. Мы вместе с тобой и с настоящими друзьями — свернём горы.
Теперь я полностью излечился от НЕВЕРИЯ