***

Паутиной повит осенней,
в неямбическом настроенье,
как Святой Себастьян, своё тело
отдаёт мир под ливней стрелы.

Паутину же небо сучит,
чтоб душе удержаться лучше
и не взвиться туда, дав маху,
где одни только бездны страха.

 

 

***

В Сухуме дождик
и в Киото дождик.
И это всё,
в чём мы ещё похожи,
unanime,
как выразился б кто-то
веков за двадцать
живший здесь у Понта.

О, если б ты
сейчас увидел то же –
если не глазом,
то хотя бы кожей! –
и вышел
на ту кромку Ойкумены,
шокируя всех
верой в перемены!

 

 

***

Как волки в лес, глядим мы в стратосферу,
лопатки ноют там, где крыльям быть,
хрупка надежда и не крепче вера,
но можно окрыляюще любить.

И можно эту сладостную муку
смолоть в муку для сладостнейших снов
и, переплавив в тигле душ разлуку,
найти в остатке чистую любовь.

 

 

***

Два часа до рассвета:
закончились войны
и потухли вулканы,
уснули моря.
Два часа до рассвета…
Окажемся двое
на пороге к единому в нас –
ты да я.

Будут лаять собаки,
носить будет ветер,
приглушённо скрипеть
будет ось,
на какую наверчены
жизни и смерти
и нанизаны души
вкривь-вкось.

Два часа до рассвета
последнее время
будет течь по губам,
между пальцев скользить –
и сто двадцать минут
будет дрозд ошалело
песнь песней свою
за окном
выводить.

 

 

***

Леса росли, о чём-то там шумели,
вода качала корабли у пирса,
и золотым песком в часах песочных
лукавящая Вечность притворялась.

Зрел виноград. Гудели жадно пчёлы,
как будто выговориться спешили.
Весь день пекло, и под ближайшим дубом
три путника, как ангелы, сидели.

Тень от листа скользила по странице,
и книжной мудрости было довольно,
когда на деле я ещё не знала,
что это значит – быть любимой Богом.